Алексей Максимович Каледин во время Первой мировой войны служил строевым командиром, а генерал Деникин, отмечая его храбрость, говорил, что Каледин не посылал, а водил войска в бой. Он смело проявил себя во время Брусиловского прорыва, когда разбил 4‑ю австрийскую армию.
Февральскую революцию он не поддержал, а летом 1917 года был избран Донским войсковым атаманом — первым выборным атаманом со времён Петра I. Вступая в должность, он отметил:
«…Я пришёл на Дон с чистым именем воина, а уйду, быть может, с проклятиями».
Если бы не военная форма, нельзя было и предположить, что человек этот умеет ходить чётким строевым шагом. Вразвалочку и несколько косолапо, брёл он по тропинке Атаманского сада, голова опущена, руки за спиной.
Совсем недавно, в 1914‑м, также степенно прогуливался по этому саду Николай Александрович Романов с супругой Александрой Фёдоровной и дочерьми. Мячиком скакал по газонам цесаревич Алексей, теряясь в густой зелени. От буйства растительности и красок глаза у царя разбегались, рябило в глазах: клен и шелковица, береза и пальма, агава и сирень, — любое дерево, любой кустарник, оказывается, могла приютить донская земля. Он видел и раньше подобные калейдоскопы в ботанических садах, но этот почему-то удивлял особенно.
— Папа ́, — спрашивал, подбегая к Николаю Александровичу цесаревич, — а зимой, — он указывал на агаву, — ей здесь не холодно?
— На зиму, — меланхолично ответствовал государь, — все диковинные растения убираются в оранжерею, Алёша.
…Теперь по этому саду прогуливался не царь, но атаман, — Войсковой Донской Атаман, генерал Алексей Максимович Каледин. Чуть позади следовал Товарищ Войскового Атамана, Митрофан Петрович Богаевский, ступая по-страусиному.
— Вы устало выглядите, господин генерал, — деликатно заметил Митрофан Петрович, — Вы опять чем-то взволнованы? Вы думаете о завтрашнем Войсковом Круге?
Каледин тяжело вздохнул.
— Я думаю о том, — проговорил он, останавливаясь и извлекая из позолоченного портсигара папиросу, — что зря позволил Вам уговорить себя в мае…
Богаевского не удивили эти слова. Он, признаться, ожидал их услышать давно.
Да, тогда, в мае, Каледин выглядел таким же уставшим и опустошённым. Не принявший февральской революции, повздоривший с главнокомандующим Алексеем Алексеевичем Брусиловым, Алексей Максимович приехал домой, чтобы перевести дух и отправиться в Кисловодск, на лечение.
Митрофану Петровичу удалось перехватить его чудом:
«Мы возрождаем былое донское величие, господин генерал, мы собрали Войсковой Круг. Я, как Председатель обращаюсь к вам: неужели Вы можете оставаться в стороне, когда гибнет Родина?».
Каледин посмотрел на него, как врач смотрит на больного, и ответил, что ему претит всякая демократия. А Войсковой Круг с его выборностью — демократия и есть. Участвовать в этих играх — против его убеждений.
Богаевский парировал: монархия погибла, мы находимся в иной политической реальности, мы вынуждены демонстрировать демократичность перед столицей.
«Демонстрируйте, что хотите».
Митрофан Петрович привел ещё несколько доводов: политических, исторических, чуть ли не метафизических, но всё это пришлось мимо сердца и души генерала.
И лишь когда Митрофан Петрович констатировал: «Вот и вам на судьбу Дона плевать», в глазах генерала точно вспыхнули огоньки, в памяти всплыла картинка родного хутора Каледина; глухая степь, белеют курени вдоль речки Цуцкан, возвышается на крутом берегу родовое имение, парит в небе коршун.
«Бог с вами, Митрофан Петрович», — вздохнул Каледин.
Он решил попробовать.
«Кто знает, — подумал генерал, — может, и прав этот директор гимназии. — Может, получится у нас, как он говорит, создать республику с управляемой демократией, подадим пример всей России, и обрушение в пропасть прекратится?».
Богаевский рассказал ему, как проходили выборы в Войсковой Круг. Услышанное Каледину понравилась.
Никаких партийных списков не было. Богаевскому, получившему после апрельского Казачьего съезда прозвища «донского златоуста» и «баяна», своим воркованием удалось убедить всех: выдвижение кандидатур должно идти по «местным» и «полковым» спискам. Иными словами, кандидаты выставлялись станицами/хуторами и, чуть ли не по остаточному принципу — войсковыми подразделениями.
В хуторах и станицах последнее слово все ещё было за стариками. Старики скучали по царю, к власти Временного правительства относились скептически. Такое отношение гарантировало выдвижение кандидатов правильных, революцией не заражённых, тех, кому фигура Каледина придётся по нраву. «Боевой генерал», «герой Луцкого прорыва», «представитель древнейшего казацкого рода» — эти слова оказывали на них магическое воздействие.
С войсковыми подразделениями дело обстояло сложнее. Часть полков была «разложена». В полках действовали «казачьи комитеты», напрочь отсутствовала привычная дисциплина, практиковалась выборность офицеров, и те могли выдвинуть чёрт знает каких «революционных дуроломов». Тут же, например, в число кандидатов проскочил Голубов. Впервые на большой публике появился молодой, с лицом отличника-гимназиста хорунжий Саша Автономов. Рвались в Круг и другие казачьи «товарищи». Баланс по войсковым спискам удалось соблюсти примерно «семьдесят на тридцать». Семьдесят — «правильных» кандидатов, и тридцать — «не очень».
«Ничего, — решил Богаевский, — выберут, значит выберут. Пройдёт время, перекуются».
…18 июня 1917 года в Новочеркасске, Донской парламент избрал Войскового Атамана. Победа Каледина была обескураживающей: приблизительно из семисот голосов более шестисот проголосовали «за» боевого генерала.
Алексею Максимовичу вручили атаманский пернач и грамоту.
«Грамота от Первого Войскового Круга всего Великого Войска Донского, избранному вольными голосами, Войсковому Атаману, нашему природному казаку, генералу и георгиевскому кавалеру, Алексею Максимовичу Каледину. По праву древней обыкновенности избрания Войсковых Атаманов, нарушенному волею царя Петра I в лето 1709-го, избрали мы тебя нашим Войсковым Атаманом…».
Текст грамоты писал ночью в своем кабинете Митрофан Петрович. Писал, перечёркивал, рылся в старых книгах.
Когда всё это прозвучало с трибуны (текст громоподобным голосом зачитал член Войскового Круга Н.Д. Дувакин), Богаевский обратил лицо к генералу и, невольно подражая интонациям предыдущего выступающего, провозгласил: «Войско Донское постановило считать тебя своим Атаманом».
…Первая часть большой игры была закончена. Область Войска Донского, наконец, обрела свою политическую систему. Главой её стал Войсковой Атаман А.М. Каледин, высшим органом исполнительной власти сделалось Войсковое правительство (Председатель — он же), власть законодательную представлял Войсковой Круг.
Сам Митрофан Петрович был назначен Товарищем Войскового Атамана и сделался его тенью.
2
Поначалу ему казалось, что Каледин успокоился, смирился с обрушившейся на Россию и Область демократией, начал освобождаться от генеральской скорлупы. Есть Войсковой Круг и Войсковое Правительство, есть и он, Атаман. Но существуют ещё и советы рабочих и солдатских депутатов ростовские, новочеркасские! Переродился Военный отдел ДИК в Военный областной комитет и продолжает декларировать борьбу за справедливость в воинской среде. Большевики, меньшевики, эсеры — все это есть! И всё приходится терпеть.
— Вы правы, Митрофан Петрович, — бормотал Атаман в усы, — нам всем нужно учиться варьировать…
Однако проходил день-другой, и Богаевский с огорчением осознавал: Каледин снова становится упрямым царским генералом.
— Какой же я Атаман?! — воспламенялся он. — Как меня можно назвать Атаманом, если в моём войске существуют солдатские и казачьи комитеты, для которых офицерское звание — ничто?! Где моя власть? Почему я не могу арестовать их всех и предать военно-полевому суду или суду обычному, чёрт возьми?!
Богаевский пытался увещевать:
— Позиции Советов сильны даже в Петрограде, к ним прислушивается Временное правительство. Если мы расправимся с ними здесь, нас тут же обвинят в контрреволюции, немедленно поднимется вопрос о легитимности нашей власти… Мы должны дожить до Учредительного собрания, господин Атаман. Оно задаст вектор развития всей стране. Уверяю, с этой анархией, советами и комитетами будет покончено. Нужно чуть подождать…
— Наказной Атаман Граббе тоже, говорят, чего-то ждал! — рявкал Каледин, прикусывал зубами папиросу и выходил на балкон Атаманского дворца.
«Как бы не сорвался, — с тревогой смотрел в его спину Богаевский, — как бы он все не испортил»
Накаркал.
В августе было объявлено о Государственном Совещании в Москве. Конкретным местом проведения определили Большой театр. Председатель временного правительства Александр Федорович Керенский созывал представителей власти и различных политических течений. Созывал для обсуждения насущных проблем, для консолидации общества.
Богаевский искренне пожалел о том, что не поехал в Москву вместе с Калединым и остался в Новочеркасске.
О происходящем Митрофан Петрович узнавал уже из газет.
…На Государственное совещание, сообщали газеты, прибыл новый главнокомандующий — Лавр Георгиевич Корнилов, ярый противник всего революционного, приверженец жесточайшей дисциплины. Множество фотографий, улыбающееся монголоидное лицо. Корнилов машет фуражкой. Корнилову рукоплещут у входа в Большой театр. Корнилов мило беседует с Калединым в коридоре.
Глядя на последнее фото, Богаевский почему-то почувствовал себя нехорошо.
14 августа 1917 года главнокомандующий произносит пламенную речь. Он говорит о величии России, о необходимости победы над Германией, о наведении порядка в армии. Правая, «буржуазно-правительственная» половина театра торжествует. Левая, где заседают представители Исполкома совета рабочих и солдатских депутатов, кричит: «позор» и «долой». Кто-то бросает Корнилову: «Диктатор!». Керенский беспомощно призывает зал к взаимоуважению.
Выступает Каледин. Спокойно, без жестов он заявляет, что представляет на Государственном совещании все двенадцать казачьих войск и говорит от их имени.
Алексей Максимович зачитывает Декларацию. Тезисы:
«Расхищению государственной власти центральными и местными комитетами должен быть немедленно и резко поставлен предел»;
«Должна быть восстановлена дисциплинарная власть начальников»;
«Война с Германией — до победного конца»;
«Декларация прав солдата должна быть дополнена декларацией его обязанностей»;
«Не нужны народу социалистические ажуры и политические кружева, когда все тело народное покрыто ранами».
Снова рукоплещет правая сторона и возмущается левая.
15 августа Исполком Совета рабочих и солдатских депутатов наносит ответный удар, и он оказывается сокрушительным.
Слово берет председатель казачьей секции Исполкома — есаул 7‑го Оренбургского казачьего полка, Афанасий Григорьевич Нагаев.
Новочеркасский журналист Павел Казмичев, в своей статье «Из впечатлений Государственного совещания» откровенно недоумевает: Нагаева не было в списках выступающих! Почему ему позволили выйти? Выясняется, что есаулу уступил своё место «какой-то большевик или интернационалист».
Статья полна негодования:
«…с каким вызывающим видом смотрел есаул в ту ложу, где сидел генерал! Каким уничтожающим, презрительным жестом тыкал он в ту ложу, не поворачиваясь, сбоку, небрежной рукой!».
Нагаев «нагло» заявляет, что казачество не пойдет за Калединым, что он не имеет права выступать здесь от имени всех казаков, Каледин — «вождь чёрной сотни» и «самозванец».
«…левая сторона театра то и дело прерывала его выступление громом аплодисментов, буквально ревела от восторга… Чего он только не говорил: что он, есаул Нагаев — настоящий представитель казачества, трудового казачества, самого лучшего фронтового казачества… со слов товарища есаула выходило, что чуть ли не все казаки всех 12 казачьих войск — сплошные эсдеки…».
…Алексей Максимович вернулся в Новочеркасск с почерневшим лицом и потускневшим взором. На вопросы Богаевского он почти не отвечал, никаких разговоров не заводил. Лишь один раз рассеянно обронил Каледин:
— Офицеры хамят генералам… Солдаты командуют офицерами… И всё это устраивает Временное правительство… Почему мы должны подчиняться такому правительству?
Митрофан Петрович ещё раз хотел напомнить об Учредительном собрании, но Каледин равнодушно махнул рукой и сказал, что намерен развеяться и посетить северные округа Области.
«Может, — подумал тогда Богаевский, — оно и к лучшему».
24 августа Каледин уехал из Новочеркасска. 25-го началась самая настоящая чертовщина.
В городе стало известно о том, что Корнилов, желая уничтожить Совет рабочих и солдатских депутатов, бросил на Петроград войска. В их составе двигался 3‑й конный корпус, состоящий преимущественно из донцов. Войска вёл генерал Крымов. Сам Корнилов сидит пока в Могилёве, в Ставке.
Керенский, справедливо полагая, что корниловцы идут вешать, что на виселицу могут попасть не только рабочие и солдаты, но и прочие «политически-неустойчивые», в том числе он сам, занял сторону Советов. На улицы Петрограда высыпали вооружённые отряды «красной гвардии». На встречу наступающим частям направили парламентеров.
За день-другой наступающие части были «распропагандированы», и наступление провалилось. Крымов пускает себе пулю в лоб.
В это же время журналисты принимаются трубить о том, что взбунтовался Каледин. Он, якобы, направил Временному правительству телеграмму с требованием поддержать действия Корнилова и заявил о полном единении с ним.
30 августа командующий Московским военным округом, полковник А.И. Верховский телеграфирует в Новочеркасск:
«С фронта идут через Московский округ в Область Войска Донского эшелоны казачьих войск. Мною получены сведения о том, что станция Поворино занята казаками… Я не знаю, как это понимать?».
31 августа столичные газеты публикуют и вовсе убийственную для Каледина телеграмму:
«…Войсковой атаман Войска Донского Каледин отчисляется от должности с преданием суду за мятеж. Министр-председатель Керенский. За военного министра — генерал-майор Якубович».
Телеграмму Керенского продублировал уже генерал Верховский. Он обратился к военным округам с требованием немедленно арестовать Алексея Максимовича.
В этот же день, Керенского пытается урезонить делегация Союза Казачьих Войск. Особенно усердствует А.И. Дутов. Он предлагает себя, как посредника в переговорах с мятежными генералами. Керенский, предчувствуя скорейшую победу (предчувствие не подвело — 2 сентября Корнилова арестовали), от переговоров наотрез отказался. Корнилов и Каледин — мятежники. Войсковой Круг будет распущен. Точка.
На Дону тем временем не бездействовали. Уже 25 августа в Городской Думе Новочеркасска собралась группа депутатов и представителей Военного областного комитета. Собрание объявило Каледина контрреволюционером, высказав полную поддержку Временному правительству.
Донская пресса сообщала: член Военного комитета Н.М. Голубов организовал за Калединым погоню и желает его арестовать.
Анонимный участник событий в интервью газете «Вольный Дон», делился воспоминаниями о встрече с Голубовым в станице Морозовской:
«…— Как вы попали в нашу степь? — спросил я у него.
— Ищу, — тут Голубов отпустил нецензурную брань.
— Кого?
— Каледина. Я его арестую и Богаевского тоже…»
«Донской златоуст» тревожился: не сойти бы с ума. Всё, что он создал за последние шесть месяцев, могло рухнуть в одночасье.
Митрофан Петрович отсылал Каледину телеграммы, умоляя немедленно вернуться в Новочеркасск. Митрофан Петрович защищал Каледина на собраниях в Городской Думе. Митрофан Петрович разговаривал по прямому проводу с Петроградом.
Сдерживая дрожь в голосе, он ворковал в трубку: «недоразумение», «никакого калединского мятежа нет», «вас ввели в заблуждение», «Атаман Каледин скоро обнародует свою позицию». При этом он понимал: в любую минуту может все кончится. Скоро начнут охоту за Калединым Воронежский и Царицынский гарнизоны, уже рыщет по степи Голубов, при полной поддержке 39-го Донского полка.
…Атаману удалось появиться в Новочеркасске вечером 1 сентября.
— Вы действительно отправляли телеграмму с угрозами Керенскому, Алексей Максимович? — спросил его Богаевский тут же.
Каледин посмотрел на него с такой тоской и таким бессилием, что стало понятно: продолжи он свой допрос, генерал упадет без чувств здесь и сейчас.
— Будем считать, — заключил Митрофан Петрович, — что телеграммы не было.
«На этом, — решил он, — мы и построим нашу линию защиты».
Судьба задала ему две непростых задачи: не допустить разрыва с Временным правительством и не позволить уронить честь Атамана перед казачеством.
Целыми днями беседуя по прямому проводу то с членами Временного правительства, то с представителями Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов, он убеждал их в следующем.
Никаких телеграмм не было. Нет, возможно, они и были, но посылал их не Каледин. Их посылал враг. Тот, кто желал поссорить Каледина с Временным правительством.
Войсковой Атаман не собирался устраивать мятеж. Он ездил на север Области по делам хозяйственным и никаких полков не поднимал, приказов о занятии железнодорожных станций не отдавалось. Каледин поддерживал взгляды Корнилова, он никогда не скрывал этого. Однако — одно дело поддерживать внутренне, другое — силой. Нет и нет. Он был здесь, на Дону и никаких военных походов устраивать не собирался.
Богаевский почувствовал: в Петрограде смягчаются. Арестом Корнилова Керенский остался вполне сыт. Удалось избежать одного вооруженного конфликта, зачем же провоцировать новый? Из столицы пришла примирительная телеграмма: недоразумение разъяснилось, донское казачество не позволило втянуть себя в Корниловскую авантюру, но для окончательного разрешения всех вопросов, предлагаем господину Каледину приехать в Могилёв, в распоряжение следственной комиссии при Ставке.
Казаки беспокоятся за жизнь своего Атамана, — вежливо дал понять Богаевский, — у нас возрожден давний закон — «С Дона выдачи нет», и мы не можем идти против закона. Расследование проведем сами, на днях соберём Войсковой Круг. Это будет честное парламентское расследование. Если Временному Правительству его результаты покажутся недостаточными, с радостью и почтением примем следственную комиссию в Новочеркасске.
…Инцидент можно было считать исчерпанным.
3
— …Нет нужды беспокоиться о Круге, господин Атаман, — продолжал ворковать Митрофан Петрович, — неужели вы думаете, что наш парламент признает вас мятежником? Вас любят, Алексей Максимович! Вас не предадут, клянусь Вам! А вот суд над подлецом Голубовым мы проведем со всем пристрастием…
Каледин точно не слышал его. Он сидел на скамейке, пусто смотрел на крону клена и дымил папиросой.
— Когда мы беседовали с вами в первый раз, — еле слышно молвил он, — Вы рассказывали мне об апрельском затоплении станицы Старочеркасской …
Богаевский осторожно кивнул.
— …Вы говорили, что Дон вышел из берегов, затопило древнюю столицу донского казачества, жертвы… Не есть ли это зловещий знак, предупреждение, спросили Вы у меня, помните?
— Конечно же помню, Алексей Максимович…
Каледин перевел усталый взгляд на него и указал папиросой в сторону клена.
— Ещё начало сентября… А листья уже красные, огненно-красные. Что Вы скажете на это, Богаевский?
Читайте также «Кража Донской революции».