Революции — как Февральская, так и Октябрьская — совпали с масштабными изменениями в российской церкви. Пройдя через внутреннее обновление, она попыталась адаптироваться к новой политической ситуации, однако не смогла достичь компромисса с большевиками. Непримиримые противоречия между «старорежимным» клиром и революционной властью привели к беспрецедентному и неравному противостоянию, поставившему православную церковь на край гибели. Подробнее — в материале VATNIKSTAN.
…Не знаю, найдётся ли в мире более замечательное духовенство (даже несмотря на вопиющие пороки отдельных его членов), чем католическое духовенство Франции в тот момент, когда его застигла Революция… Я начал изучение прежнего общества, исполненный предубеждений против него, закончил же, исполненный уважения.
Алексис де Токвиль (1805–1859) «Старый порядок и Революция»
Закон и «новый порядок»
Изначально политика большевиков в сфере религии была связана с потребностью демонтировать «старорежимные» структуры Российской империи, где церковь составляла часть госаппарата. После октября 1917 года церковь была вытеснена из сферы образования, лишилась бюрократических функций — регистрации браков, актов рождения и смерти. По декрету от 23 января 1918 года «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» она не просто была приравнена по статусу к частным организациям, но полностью утратила права юридического лица — а значит, и право собственности. Всё имущество церковных приходов, включая храмовые постройки, власть объявила «народным достоянием» и отдала в ведение государству.
В духе революционных преобразований, центр власти в приходах сместился в сторону мирян — священники отныне считались служащими, нанятыми религиозной общиной. Предполагалось, что «религиозные общества» могут получить «здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей» «в бесплатное пользование» с разрешения местной или центральной власти — как правило, «группы верующих» заключали с властями специальный договор.
Отчасти на законотворчество большевиков повлиял пример Европы — в частности, политическая культура французского лаицизма (радикальный секуляризм). Ещё в 1905 году во Франции был принят «Закон о разделении церквей и государства», лишивший религию государственной поддержки и передавший всё церковное имущество в руки ассоциаций верующих. Программа РКП(б), принятая на VIII съезде партии в марте 1919 года, даже содержит отсылку к европейской практике, которую «буржуазная демократия выставляет в своих программах, но нигде в мире не довела до конца».
В то же время политика советской власти в отношении церкви также не была последовательной — лучше всего её можно описать в категориях «двойных посланий». С одной стороны, партийные интеллектуалы без обиняков заявляли, что намерены лишить церковь материальной базы, а сама «религия и коммунизм несовместимы ни теоретически, ни практически». Эти слова содержатся в книге Николая Бухарина и Евгения Преображенского «Азбука коммунизма», популярно излагающей политическую программу РКП(б). При этом на первых страницах книги записано посвящение «борцам и мученикам партии».
«Борьба с религией», по Бухарину и Преображенскому, сводится к борьбе «с церковью, как особой организацией религиозной пропаганды», и к противодействию «религиозным предрассудкам» трудящихся масс. Авторы объявили духовенство «паразитическим слоем», которому нет места в революционной республике:
«Социалистическое государство с усовершенствованием своего хозяйственного аппарата проведёт трудовую повинность для духовенства и других непроизводительных классов, обратив их в рабочих или крестьян».
Конституция РСФСР, принятая 10 июля 1918 года V Всероссийским съездом Советов, лишала «монахов и духовных служителей» права избирать и быть избранными — переводя их, таким образом, в категорию «лишенцев».
С другой стороны, большевистское государство напрямую не заявляло о враждебности к религии. По-прежнему допускались религиозные формы заключения брака, а в декрете об отделении церкви от государства СНК запрещал местным властям «стеснять и ограничивать» свободу совести. Более того, декрет провозглашал свободу религиозных обрядов «постольку, поскольку они не нарушают общественного порядка и не сопровождаются посягательством на права граждан и Советской Республики».
У верующих Москвы первоначально даже сохранилось политическое представительство: в 1917–1920 годах в городе легально действовала Христианско-социалистическая рабоче-крестьянская партия, созданная после Февральской революции (изначально — Христианско-социальная рабочая партия). Организация, признанная Моссоветом, последовательно протестовала против нарушений законных прав верующих. В 1919 году партия даже добилась открытия храмов Кремля для богослужений в дни Пасхи.
Программа большевиков предполагала борьбу с «религиозной пропагандой», однако предостерегала против «всякого оскорбления чувств верующих, ведущего лишь к закреплению религиозного фанатизма». Согласно официальной позиции государства, религию как феномен общественной жизни требовалось вытеснить в сугубо частную сферу, где ей естественным образом «надлежало» отмереть. Бухарин и Преображенский подчёркивали, что в Советской России вера «объявлена личным делом каждого гражданина… Советская власть отвергла всякую мысль использовать церковь для укрепления пролетарского господства в каких бы то ни было формах».
Показательно, что, несмотря на публично декларируемый атеизм, в официальной риторике советских властей не было и речи о «гонениях на веру». Как отмечает доцент Уэслианского университета (США) Виктория Смолкин, большевики преследовали лишь тех мирян и священников, «кто, с их точки зрения, нарушал вновь установленные границы между частной и публичной религиозностью, между церковью и государством, карая их не как религиозных, а как политических деятелей». В частности, именно нарушение этих «красных линий» упоминают Бухарин и Преображенский как повод активизировать «антирелигиозную пропаганду»:
«Церковь выступает в качестве контрреволюционной организации, стремящейся использовать своё религиозное влияние на массы для вовлечения этих масс в политическую борьбу с диктатурой пролетариата. Православная вера, защищаемая попами, тянет на союз с монархией».
Нейтралитет или «контрреволюция»?
Февральская и Октябрьская революции пришлись на период, связанный с масштабными изменениями внутри самой церкви. С мая 1917 по сентябрь 1918 года продолжался Поместный собор. Он возродил в России институт патриаршества, и 5 (18) ноября новым предстоятелем церкви был избран митрополит Московский Тихон (Беллавин).
Любопытно, что новая структура церковного управления отчасти повторяла систему, закреплённую на бумаге Конституцией Советской России. Так, высшим органом власти в церкви признавался Поместный собор — изначально предполагалось, что он будет собираться раз в три года. Между соборами церковью управлял подотчётный им патриарх. При нём, в свою очередь, действовали Священный Синод и Высший церковный совет, состоявший из представителей духовенства и мирян. В документах Московской патриархии эти «постоянные» институты, руководившие жизнью церкви в «текущем режиме», получили общее название Высшего Церковного Управления (ВЦУ). Нетрудно заметить сходство с механизмом Съездов Советов — высшего органа власти в РСФСР, между заседаниями которого страной руководили СНК и ВЦИК.
Стремясь предусмотреть негативные сценарии развития событий, участники собора договорились о праве патриарха править единолично — в ситуации, если Синод и другие церковные структуры окажутся парализованы. На случай гибели или отстранения патриарха властями — и невозможности созыва нового собора — Тихон составил тайное завещание с именами нескольких возможных преемников.
В условиях гражданской войны часть вопросов была отложена на потом — предполагалось, что в 1919 году пройдёт новая, весенняя сессия Поместного собора. Среди них — введение в богослужебную практику русского языка, реформа церковного календаря, восстановление института диаконис. Однако декрет Совнаркома, лишивший церковь юридических и имущественных прав, и дальнейшая эскалация войны сделали завершение собора невозможным.
Взаимоотношения Православной российской церкви — так она названа в посланиях патриарха Тихона — и большевиков не были безоблачными. Тихон нередко критикует «новую власть» и её инициативы — включая декрет об отделении церкви от государства и Брестский мир. Слово «большевики» или «коммунисты» в посланиях патриарха не упомянуто ни разу, но тексты не оставляют сомнений в занятой им позиции:
«Люди, ставшие у власти в нашей стране, чуждые христианской, а некоторые из них всякой веры, возымели нечестивое намерение устранить от руководства народной жизнью и от её освящения Православную Церковь. Они измыслили закон или, лучше сказать, беззаконие с целью изъять у неё по возможности способы проявлять её спасительное влияние на души верующих. Церковь лишается по их решению права собственности…» (Из Послания Вселенскому патриарху Константинопольскому Герману V, 15(28) мая 1918 года).
В знаменитом послании от 19 января (1 февраля) 1918 года — с анафемой зачинщикам гражданской войны — Тихон призывает общественность к формированию гражданских форм самоорганизации, «духовных союзов». Так, в январе 1918 года был учреждён Союз пастырей Москвы и Московской епархии, пытавшийся отстоять городские храмы. В постановлении патриарха и Синода от 15 (28) февраля концепция этих союзов развёрнуто объясняется. Де-факто Тихон предложил программу скрытого саботажа декрета СНК:
«Союзы эти должны иметь просветительные и благотворительные задачи и именования, они могут быть под председательством мирянина или священника, но не должны называться церковными или религиозными, так как всякие церковные и религиозные общества лишены новым декретом прав юридического лица.
В крайних случаях союзы эти могут заявлять себя собственниками церковного имущества, чтобы спасти его от отобрания в руки неправославных или даже иноверцев. Пусть храм и церковное достояние останутся в руках людей православных, верующих в Бога и преданных Церкви».
Согласно тому же постановлению, все «причиняющие поругание святой православной вере и захватывающие церковное достояние» должны были быть отлучены от церкви. Фактически патриарх предлагал восстановить средневековую практику интердикта: «Отлучение налагается или на отдельных лиц, или на целые общества и селения за их беззаконные деяния». Одновременно весной 1918 года ВЦУ сформировало специальную делегацию, ответственную за защиту имущественных прав церкви перед властями Советской России.
Стимулируя гражданскую самоорганизацию, Московская патриархия тем не менее сознательно избегала поддержки какой-либо политической платформы. Так, в послании от 8 октября 1919 года Тихон дистанцировался от интервентов и белогвардейских правительств, призывая священнослужителей не давать поводов, «оправдывающих подозрительность советской власти», и подчиняться ей. При этом библейская цитата, выбранная Тихоном в подтверждение призыва, показывает, что подчинение предполагалось не полное — а лишь в той мере, в которой это не противоречило основам веры:
«…подчиняйтесь и её [советской власти] велениям, поскольку они не противоречат вере и благочестию, „ибо Богу“, по апостольскому же наставлению, „должно повиноваться более чем людям“ (см.: Деян. 4:19; Гал. 1:10)».
На территориях, подконтрольных белогвардейским правительствам, иерархи действовали более открыто. Будучи отрезанными от Московской патриархии линией фронта, они формировали собственные Временные Высшие Церковные Управления (ВВЦУ).
В ноябре 1918 года в Томске состоялось Соборное сибирское церковное совещание, сформировавшее ВВЦУ колчаковского правительства, а в апреле 1919 года съезд духовенства Сибири провозгласил Колчака главой церкви. На 1919 год в колчаковской армии насчитывалось около двух тысяч священников, были созданы специальные «вагонные церкви». Поощрялось создание религиозно-добровольческих формирований — «полков Иисуса» и дружин «Святого Креста».
В мае 1919 года в Ставрополе — на территориях, подконтрольных Деникину, — также состоялся собор, сформировавший ВВЦУ Юго-Восточной России. Впоследствии аналогичный орган создадут при крымском правительстве Врангеля.
Нейтралитет нарушался и в другую сторону — в церкви появились деятели, открыто вставшие на сторону советской власти. Однако, по мнению Вадима Шаврова и Анатолия Краснова-Левитина — авторов капитального труда «Очерки по истории русской церковной смуты», — интерес их зачастую был весьма специфичен.
Особое место среди таких деятелей занимает Всеволод (в монашестве — Владимир) Путята — сын театрального артиста, волею судеб приближённый к Николаю II. Благодаря связям при дворе Путята сделал головокружительную карьеру сначала в гвардии, а затем и в церкви, легко получив сан епископа. За четыре года (1911–1915) он сменил пять епископских кафедр, всюду за ним тянулся шлейф долгов и любовных скандалов. Дело дошло до того, что Поместный собор лишил его сана — однако Путята не подчинился и в годы революции продолжил самовольно управлять Пензенской епархией, куда в наказание за «беспутство» был переведён в 1915 году. Пользуясь политической обстановкой, отстранённый от кафедры епископ Владимир быстро ушёл в раскол и провозгласил себя лидером «Свободной народной церкви». Как пишут Шавров и Краснов-Левитин:
«Владимиру Путяте и его ближайшему стороннику иеромонаху Иоанникию Смирнову принадлежит сомнительная „честь“: они первые в Русской Церкви стали пользоваться в борьбе с идейными противниками методами политического доноса. Главной их заботой было завоевать доверие властей — и нельзя сказать, чтобы эти усилия остались совершенно безрезультатными. В 1919 году представитель властей созвал в пензенском кафедральном соборе местное духовенство и потребовал в ультимативной форме, чтобы они признали Владимира своим архиепископом; на тех, кто не признал Владимира (к чести пензенского духовенства, таких было большинство), обрушились репрессии. Дело приняло столь серьёзный оборот, что пришлось вмешаться самому В. И. Ленину. Ленин приказал немедленно освободить всех арестованных, а делегации, прибывшей из Пензы, заявил, что „Владимир Путята — это пиявка, присосавшаяся к советской власти“.
Ещё более курьёзный характер носил так называемый „царицынский раскол“, или „илиодоровщина“. Возглавлялся этот раскол знаменитым черносотенцем иеромонахом Илиодором Труфановым. Знаменитый в дореволюционное время деятель из „Союза русского народа“, прославленный своими скандалами и близостью к Распутину, Илиодор неожиданно сделался ярым „революционером“. Явившись в 1920 году в Царицын, опираясь на кучку своих старых поклонников и поклонниц, он объявил себя со свойственной ему экстравагантностью патриархом всея Руси и главой новой церкви. Рассыпавшись в комплиментах по адресу советской власти, недавний черносотенный „трибун“ провозгласил здравицу в честь „красных славных орлов, выклевавших глаза самодержавию“».
Тем не менее в подавляющем большинстве духовенство негативно отнеслось к советской власти, — а значит, в гражданскую войну священники и монахи оказались в ситуации повышенной опасности. По некоторым оценкам, за 1918 год — как правило, по обвинениям в контрреволюционной деятельности, — было расстреляно около трёх тысяч представителей духовенства, за 1919 год — одна тысяча. Летом 1918 года были обстреляны крестные ходы в Туле и Шацке.
Той же осенью в связи с «заговором Локкарта» в квартире патриарха провели обыск, а сам он был помещён под домашний арест. В ответ Совет объединённых приходов Москвы организовал добровольческую охрану у покоев Тихона на Троицком подворье.
Осенью 1919 года — когда армия Деникина подступала к Туле, — патриарха вызвали на допрос в ВЧК, а в декабре он снова оказался под домашним арестом. Осенью следующего года чекисты дважды допрашивали патриарха. Понимая вероятность дальнейших преследований, 20 ноября 1920 года Тихон выпустил указ № 362. Документ позволял архиереям на местах принимать на себя «всю полноту» церковной власти в случае, если органы Московской патриархии прекратят существование или поддерживать с ними связь окажется невозможно.
Худой мир лучше доброй ссоры?
С точки зрения советского декретного законодательства, церковь являлась частным объединением — этот статус позволял ей оставаться в относительно комфортном положении «государства в государстве». Почти не имея возможности прямого сопротивления, церковь стремилась противодействовать новшествам властей при помощи гражданского общества, одновременно адаптируясь под «революционные формы». Большевики это прекрасно понимали и расценивали как саботаж. Они пытались лишить церковь не только политического, но и общественного значения — понимая, что гуманитарная деятельность дарует клирикам социальный капитал.
Так, в духе ленинского декрета об отделении церкви от государства, дозволявшего частное религиозное образование, 24 июня (7 июля) 1918 года в московском Епархиальном доме была торжественно открыта Православная народная академия. Предполагалось, что в этом духовном учебном заведении впервые богословские предметы будут преподаваться в комплексе со светскими. Однако академия просуществовала лишь около двух месяцев — в августе-сентябре московские власти объявили о национализации помещений Епархиального дома, сделав работу академии невозможной.
Кроме того, советская власть начала наступление на монастыри. По данным церковного историка Дмитрия Поспеловского, к 1921 году на подконтрольной большевикам территории были закрыты 573 монастыря (всего в 1914 году в Российской империи, по официальным данным, их насчитывалось 1025).
Некоторые обители удавалось отстоять. Так, в январе 1918 года красногвардейцы пытались реквизировать имущество Александро-Невской лавры в Петрограде, но столкнулись с сопротивлением монахов и горожан. В мае 1918 года в районе Звенигорода большевики попытались изъять имущество Саввино-Сторожевского монастыря, вспыхнул вооружённый мятеж. В итоге 30 июля СНК выпустил декрет, согласно которому созыв населения набатным колоколом «с контрреволюционными целями» отныне карался ревтрибуналом.
В новых условиях патриарх Тихон хотел превратить оставшиеся незакрытыми обители в иноческие трудовые коммуны. Однако революционные власти отказали ему в таком праве, расценив инициативу коммун как попытку сформировать в Советской России «параллельную экономику». Иные конфессии и деноминации, например баптисты, разрешение на создание коммун получали.
При этом для урегулирования вопросов, связанных с религиозными нуждами, в апреле 1918 года наркомат юстиции сформировал межведомственную комиссию с участием представителей основных конфессий — православной, старообрядческой, католической и других. Однако уже в мае наркомат распустил комиссию, а её функции передал профильному департаменту НКЮ.
Власть стремилась сохранить хрупкий баланс: открыто выступить против религии означало поставить вне закона бóльшую часть советских граждан, подавляющее большинство из которых — трудящиеся. Партийные интеллектуалы всерьёз опасались недовольства антирелигиозными мерами — это видно даже по брошюре Бухарина и Преображенского:
«Отделение школы от церкви вызвало и продолжает вызывать протесты со стороны наиболее отсталых элементов рабочих и крестьян. Многие из родителей продолжают настаивать на том, чтобы преподавание „закона Божия“ было допущено в школе для желающих в качестве необязательного предмета».
Поэтому государство старательно поддерживало видимость законности, предпочитая действовать подспудно, при помощи «обращений трудящихся» или эксплуатации административного ресурса. Комиссия по проведению отделения церкви от государства при ЦК РКП(б), или Антирелигиозная комиссия, созданная 13 октября 1922 года, вообще официально не числилась в списках советских органов — несмотря на то, что именно её решения играли определяющую роль в формировании религиозной политики.
Наиболее одиозные мероприятия, такие как кампания 1918–1922 годов по вскрытию и переносу в музеи мощей, зачастую преподносились общественности как «инициатива самих рабочих», которую «необходимо приветствовать». Но даже в таком качестве эти меры встретили реальный протест «снизу», не говоря уже о возмущении в патриархии.
Когда в 1919 году власти попытались вскрыть хранившиеся в Троице-Сергиевой Лавре мощи Сергия Радонежского, это вызвало массовые волнения. Власти были вынуждены инициировать расследование: высланная на место событий Рабоче-крестьянская инспекция постановила, что вывоз мощей из лавры был незаконным.
Спасение голодающих
Новый кризис в отношениях советского государства и церкви разразился с началом голода в Поволжье и других южных регионах. Уже в 1921 году Тихон выступил с призывом помочь жертвам голода, а 6 февраля 1922 года он разрешил церковно-приходским советам передавать в пользу голодающих «драгоценные предметы, не имеющие богослужебного употребления». Однако власти запретили создавать специальный церковный фонд, лишив церковь возможности добровольно сотрудничать с Комитетом помощи голодающим при ВЦИК (Помгол).
Вместо этого 23 февраля 1922 года ВЦИК принял постановление о конфискации из «храмов, молелен, синагог и т. д.» драгоценных предметов «из золота, серебра и камней, изъятие коих не может существенно затронуть интересы самого культа». Обязанность провести изъятие возлагалась на местные Советы — специальная инструкция ЦК Помгола и НКЮ предписывала им ориентироваться на описи храмового имущества и договоры аренды, заключенные с властями «группами верующих».
Эти меры вызвали отпор «снизу» — уже 15 марта 1922 года прошли резонансные столкновения с верующими в городе Шуя Иваново-Вознесенской губернии. Забастовали две городские фабрики, а на площади стихийно собрались местные жители. Части РККА открыли огонь по протестующим, несколько человек погибли. В Тамбовской, Смоленской, Калужской губерниях начались массовые протесты и забастовки, в Петрограде рабочие Путиловского завода избили милиционеров и членов комиссии по изъятию ценностей. Опасаясь волнений, власти Москвы создали специальный оперативный штаб и привели войска в боевую готовность.
За расследование беспорядков взялось ГПУ. Спецциркуляр Верховного трибунала № 66 от 25 апреля предписывал «в первую очередь привлекать к следствию и суду руководящие церковные круги <…> как сознательно допустившие антиправительственную агитацию под религиозным предлогом, хотя бы и не уличённые в активном участии». 6 мая сотрудники ГПУ поместили патриарха Тихон под домашний арест, а 19 мая заключили его в Донском монастыре. Вскоре были заведены уголовные дела на членов Священного Синода.
Парад автокефалий
После беспорядков в Шуе советская власть пошла на открытую конфронтацию с «тихоновцами», последовательно формируя систему параллельной иерархии. Эти события известны в истории церкви как обновленческий раскол. Начало расколу положила «Инициативная группа прогрессивного духовенства „Живая Церковь“», созданная при поддержке ГПУ в мае 1922 года. Лидером группировки был священник Владимир Красницкий, активными участниками — протоиерей Александр Введенский, священник Евгений Белков и другие. «Живоцерковники» открыто поддержали изъятие церковных ценностей и попыталась добиться отречения патриарха. Однако Тихон передал временное управление церковью митрополиту Ярославскому Агафангелу (Преображенскому).
18 мая «живоцерковники» объявили о создании нового ВЦУ, положив начало расколу. В ответ на это 25 мая петроградский митрополит Вениамин (Казанский) отлучил Красницкого, Введенского и Белкова от церкви, а 18 июня Агафангел разослал общецерковное послание, призывавшее не подчиняться обновленческому ВЦУ. В том же послании ярославский митрополит напомнил о патриаршем указе № 362, дозволявшем автономное управление епархиями. Однако за два дня до этого, 16 июня, трое архиереев, в том числе митрополит Владимирский Сергий (Страгородский), выпустили «Декларацию трёх». В документе обновленческий ВЦУ признавался единственной канонической — то есть законной с точки зрения церковного права — властью в российской церкви.
Так обозначилось разделение между так называемой патриаршей церковью, верной Тихону, и обновленческим расколом. Власти открыто преследовали «тихоновцев» как контрреволюционеров — архиереев, отказавшихся признать ВЦУ, арестовывали и смещали с кафедр. Были взяты под стражу митрополиты Вениамин и Агафангел. Управленческий механизм патриаршей церкви оказался парализован. По «тихоновским» делам были открыты судебные процессы в Москве и Петрограде. По итогам Петроградского процесса, проходившего летом 1922 года, митрополита Вениамина расстреляли.
В августе состоялся Первый всероссийский съезд группы «Живая Церковь». Съезд постановил прекратить поминать имя патриарха за литургией. В газетах, близких обновленцам, и документах ГПУ появилась формулировка «бывш. патриарх Тихон». Архиереи, продолжавшие поминать патриарха на богослужениях, подвергались арестам — так, был задержан Сергий (Страгородский), возносивший имя Тихона за литургией, несмотря на лояльность ВЦУ.
Съезд также объявил Красницкого «первым протопресвитером всея Руси». Протопресвитер — высшее звание белого духовенства. Так в обновленчестве обозначилась линия на отстранение монахов от управления церковью, — традиционно именно чёрное (безбрачное) духовенство занимало архиерейские должности.
В условиях раскола создалась ситуация, когда на территории одной и той же епархии одновременно могли находиться обновленческий — поставленный «сверху» — и патриарший архиерей, поддерживаемый и признаваемый местной общиной. Помимо аппаратного смещения нелояльных «живоцерковникам» иерархов, ГПУ и обновленцы взяли курс на вытеснение «тихоновцев» из приходских советов. Начались открытые захваты храмов: к концу 1922 года обновленцы присвоили себе почти все церкви в Москве и Петрограде. В столице «обновленческими» стали свыше 400 церквей — против четырёх храмов, оставшихся у патриаршей церкви. Аналогичные процессы шли по всей стране.
В ответ начался настоящий «парад суверенитетов» — движение беспрецедентное и, по-видимому, не имеющее аналогов в церковной истории. Верные Тихону иерархи, не желая подчиняться пробольшевистскому ВЦУ, в духе патриаршего указа № 362 объявляли свои епархии временно автокефальными. То есть — де-юре независимыми Поместными церквями. Новый канонический статус исключал «послушание» любым сторонним архиереям.
Так, 26 августа епископ Петергофский Николай (Ярушевич) и епископ Ямбургский Алексий (Симанский) — будущий патриарх Алексий I — подали в губисполком Петрограда заявление на регистрацию Петроградской Православной кафолической церкви. Вслед за этим 1 сентября священнослужители передали властям города проект устава новоиспечённой церковной структуры. 3 октября об автокефалии — до восстановления патриаршего церковного управления — объявил архиепископ Ташкентский Иннокентий (Пустынский), провозгласив Туркестанскую Православную Церковь. В ноябре автокефалию Уфимской Православной Церкви провозгласил епископ Андрей (Ухтомский), специально приглашённый в Уфу местным Союзом приходов. Аналогичные временные меры, позволявшие не подчиняться ВЦУ, предпринимали архиереи и в других городах.
Главы временных автокефалий рукополагали своих епископов — зачастую хиротонии происходили тайно, во избежание облав и арестов. Опасения не были напрасны: десятки архиереев оказались арестованы или высланы. Так, уже в октябре 1922 года Алексий (Симанский) выслали из Петрограда в Казахстан. В конце января 1923 года сошла на нет автокефалия в Туркестане — Иннокентий (Пустынский) под давлением властей и обновленцев покинул Ташкент. Тем не менее ряд общин, например Уфимская церковь, продержались до лета 1923 года.
Отдельный любопытный эпизод случился в Оренбурге. В мае 1923 года по указанию «сверху» был смещён глава епархии Аристарх (Николаевский) — вместо него Оренбургским епископом стал обновленец Андрей (Соседов). Это событие привело к волнениям в городе. Община Троицкой церкви Оренбурга 17 июня объявила об автокефалии прихода и потребовала перерегистрации в губисполкоме. В ответ ЦК «Живой Церкви» уволил настоятеля Троицкого прихода Димитрия Кононова и запретил его в служении (спустя месяц он будет арестован). Недовольные деятельностью обновленцев инициативные группы верующих были готовы объявить автокефалию всей Оренбургской епархии — но с освобождением патриарха Тихона из-под стражи этот вопрос был снят.
«Царство, разделившееся само в себе»
Тем временем 29 апреля — 9 мая 1923 года в Москве состоялся обновленческий Поместный собор. На нём священнослужители провозгласили церковные реформы: григорианский календарь и богослужение на русском языке, разрешение разводов и второбрачия для священников, учреждение белого (женатого) епископата.
Помимо прочего, собор завершил политический переворот внутри церкви — Тихон (Беллавин) был объявлен расстриженным из монахов и лишенным сана патриарха, а само патриаршество упразднялось как институт.
Тихон не признал ни решений обновленческого собора, ни сам собор. Более того, в июне 1923 года патриарх вышел на свободу — правда, уголовное обвинение в «контрреволюционной деятельности» с него сняли лишь в марте 1924 года. Исследователи полагают, что власти выпустили Тихона из-под стражи под давлением Великобритании: 8 мая советское правительство получило «ультиматум Керзона». В числе пунктов ультиматума содержалось требование прекратить преследования религиозных лидеров в СССР.
Тем временем обновленцы теряли прежние позиции. Внутренний распад движения обозначился уже в 1922 году — конкурентом «Живой Церкви» стал «Союз общин древлеапостольской церкви» (СОДАЦ) во главе с Введенским, а обновленческий митрополит Москвы Антонин (Грановский) организовал «Союз „Церковное возрождение“» (СЦВ). Группы открыто конфликтовали друг с другом. Как писали Шавров и Краснов-Левитин, к концу 1922 года «раскол в расколе стал фактом».
Дробление обновленчества привело к переучреждению его институтов. На майском соборе 1923 года ВЦУ был заменён Высшим церковным советом (ВЦС), в который были включены представители всех конкурирующих групп — «Живой Церкви», СОДАЦ И СЦВ. Однако затормозить распад движения не удалось. К тому же обновленцы теряли позиции в среде верующих: к ноябрю 1924 года они контролировали лишь 14 тысяч храмов страны (около 30%).
Изменилась и линия государства в церковном вопросе. Как отмечает старший научный сотрудник Института российской истории РАН Вячеслав Лобанов, в 1923 году в политике советского руководства обозначилась новая тенденция: «Значительно ослабевает поддержка обновленчества со стороны соответствующих органов; более выгодным теперь представляется сохранение баланса между тихоновской и обновленческой иерархиями или объединение их в одну подконтрольную церковную структуру».
19 июня специальная инструкция НКВД и наркомата юстиции запрещает госучреждениям «поддерживать какой-либо культ или какое-либо церковное течение в ущерб другим культам или религиозным группировкам». В августе 1923 года по требованию Антирелигиозной комиссии ВЦС постановил распустить все обновленческие течения. Сам ВЦС был преобразован в Священный Синод. «Живая Церковь» и СЦВ этого решения не признали, продолжая действовать автономно. 16 августа советские органы на местах получили циркулярное письмо «Об отношении к религиозным организациям» за подписью Иосифа Сталина. В письме осуждались «перегибы», допущенные в отношении верующих.
Однако, в отличие от патриаршей церкви, обновленческая иерархия имела гражданскую регистрацию и действовала на легальных основаниях. Сохранялся запрет на богослужебное поминание имени патриарха, на проведение «тихоновцами» съездов и соборов. Власти требовали от патриарха и архиереев на местах признать каноничность обновленческих епископов, одобрить реформы и постановления собора 1923 года — таковы были условия для легализации патриаршей церкви в СССР.
Несмотря на неудачи обновленцев, «тихоновские» епископы склонялись к компромиссу. Многие из них прибегли к «полуобновленческой» тактике. Пытаясь получить регистрацию, архиереи выпускали декларации о признании обновленческих органов и реформ, публично осуждали «контрреволюционную» политику Тихона. При этом иерархи продолжали скрытый саботаж раскола: противодействовали обновленцам на местах и сохраняли каноническую верность патриархии.
Осенью 1923 года принадлежавший к «тихоновской» иерархии епископ Оренбургский Иаков (Маскаев) издал декларацию о подчинении Синоду обновленцев. В итоге уже в декабре Иаков добился регистрации Оренбургского Епархиального управления в местном губисполкоме. Одновременно из города был выслан обновленческий архиерей Андрей (Соседов). С аналогичными декларациями стали выступать и другие архиереи, надеясь на легализацию церковной деятельности в пределах своих епархий.
Однако до полноценной стабилизации государственно-церковных отношений было ещё далеко. Смерть Ленина в январе 1924 года и Тихона — в апреле 1925 года внесла в ситуацию коррективы, но основные диспозиции сторон остались прежними. При жизни Тихона (Беллавина) патриаршая церковь — от которой ведёт свою каноническую историю современная РПЦ — так и не добилась признания советской власти. Эта задача будет выполнена только после его смерти — и повлечёт за собой новую цепь расколов.
Читайте также «Народ-богоносец» в раннем СССР
