Огонь, вода и медные трубы Льва Толстого. Часть III

В 1880‑е годы Лев Тол­стой уже боль­ше, чем писа­тель. Он мыс­ли­тель и фило­соф, за чьи­ми иде­я­ми сле­дят не толь­ко в Рос­сии. Лев Нико­ла­е­вич всё боль­ше отда­ля­ет­ся от обы­ден­но­го и посвя­ща­ет годы раз­мыш­ле­ни­ям о великом.

Мы про­дол­жа­ем цикл ста­тей о Льве Тол­стом. Ранее мы рас­ска­за­ли о дет­стве и зре­лых годах жиз­ни писа­те­ля. В завер­ша­ю­щем мате­ри­а­ле — что род­ни­ло Тол­сто­го с Дио­ге­ном, какие свои про­из­ве­де­ния он счи­тал по-насто­я­ще­му зна­чи­мы­ми и как скла­ды­ва­лись его отно­ше­ния с женой в послед­ние годы жизни.


Жизнь в Москве, «Так что же нам делать?», «Крейцерова соната» (1884–1891)

Писа­тель Куп­рин так опи­сы­вал Толстого:

«Чрез­мер­ность была во всём: в неуто­ля­е­мой испо­ве­даль­но­сти, в само­ого­во­ре, в стрем­ле­нии понять непо­сти­жи­мость, в само­со­вер­шен­ство­ва­нии, в одер­жи­мо­сти, в непо­сле­до­ва­тель­но­сти, в поно­ше­нии, в раскаянии».

Бунин отме­чал:

«„Дух отри­ца­нья, дух сомне­нья“, как когда-то гово­ри­ли о нём, цити­руя Пуш­ки­на, „раз­ру­ши­тель обще­при­знан­ных истин“… Для таких опре­де­ле­ний он дал столь­ко осно­ва­ний, что их и не перечислить».

Тол­стой все­гда инте­ре­со­вал­ся фило­со­фи­ей. В его биб­лио­те­ке были кни­ги Пифа­го­ра, Пла­то­на, Иоган­на Гер­де­ра, Анге­лу­са Силе­зи­уса, Раль­фа Эмер­со­на, Ген­ри Торо и мно­гих других.

С 1884 по 1886 год Тол­стой рабо­та­ет над трак­та­том «Так что же нам делать». В 24 гла­вах он опи­сы­ва­ет весь ужас мос­ков­ской жиз­ни с её нище­той, раз­вра­том и без­ду­хов­но­стью, с горе­чью срав­ни­ва­ет её с сытой бар­ской жиз­нью — в том чис­ле и сво­ей семьи.

Писа­тель Ромен Рол­лан, рево­лю­ци­о­нер по духу и паци­фист по убеж­де­ни­ям, с кото­рым Тол­стой пере­пи­сы­вал­ся, был в вос­тор­ге от трактата:

«Он толь­ко что открыл всё стра­да­ние мира и боль­ше не мог его выно­сить; он поры­вал со спо­кой­стви­ем сво­ей семей­ной жиз­ни и с гор­до­стью, кото­рую ему дава­ло искусство».

Жена, стар­шая дочь и сыно­вья, напро­тив, не про­ник­лись обли­чи­тель­ным духом Тол­сто­го, писавшего:

«День­ги — это новая страш­ная фор­ма раб­ства и так же, как и ста­рая фор­ма раб­ства, раз­вра­ща­ю­щая и раба и рабо­вла­дель­ца, но толь­ко гораз­до худ­шая, пото­му что она осво­бож­да­ет раба и рабо­вла­дель­ца от их лич­ных чело­ве­че­ских отношений».

В 1892 году Лев Нико­ла­е­вич отка­жет­ся от соб­ствен­но­сти. Это реше­ние ста­ло послед­ней чер­той в семей­ных отно­ше­ни­ях Льва Нико­ла­е­ви­ча и Софьи Андреевны.

С 1877 года Тол­стой тщет­но пытал­ся дока­зать жене и детям, что соб­ствен­ность — вели­чай­шее зло. Софья спра­вед­ли­во упре­ка­ла Тол­сто­го в без­от­вет­ствен­но­сти и рав­но­ду­шии к буду­ще­му семьи.

В 1888 году Софья в тяжё­лых муках рожа­ет Ванеч­ку, а стар­ший сын Илья женит­ся на пре­крас­ной доче­ри бед­но­го, но ода­рён­но­го порт­ре­ти­ста Нико­лая Алек­се­е­ви­ча Фило­со­фо­ва. Медо­вый месяц они про­во­дят в Ясной поляне наедине, а потом пере­ез­жа­ют в хутор Гри­нёв­ка, при­над­ле­жа­щий Софье Андре­евне. Илья ста­но­вит­ся управ­ля­ю­щим име­ния, что для него невыносимо.

Лев Тол­стой с род­ны­ми и Миха­и­лом Ста­хо­ви­чем. 1887 год

Поми­мо Ильи, семья­ми обза­ве­лись люби­мая дочь Тол­сто­го Маша, Татья­на, Андрей и Миха­ил, а Сер­гей Льво­вич успел раз­ве­стись. Софья Андре­ев­на тре­бо­ва­ла от Льва Нико­ла­е­ви­ча участ­во­вать в делах Ясной поля­ны и рас­счи­ты­ва­ла на мате­ри­аль­ную под­держ­ку, но Тол­стой, напро­тив, вся­че­ски ограж­дал себя от любо­го быта.

Как фило­со­фу ему была неин­те­рес­на эта «мыши­ная воз­ня», и он отве­чал жене сло­ва­ми Диогена:

«Не заго­ра­жи­вай мне солнце».

К воз­му­ще­нию Софьи Андре­ев­ны его бес­печ­ное отно­ше­ние к финан­со­вым вопро­сам пере­ки­ну­лось и на неко­то­рых стар­ших детей — на дочь Машу.

Дочь Татья­на напи­са­ла в днев­ни­ке важ­ное заме­ча­ние, кото­рое пока­зы­ва­ет всю тяжесть поло­же­ния Софьи Андре­ев­ны в то время:

«Мама мне более жал­ка, пото­му что, во-пер­вых, она ни во что не верит — ни в своё, ни в папа­ши­но, во-вто­рых, она более оди­но­ка, пото­му что, так как она гово­рит и дела­ет мно­го нера­зум­но­го, конеч­но, все дети на сто­роне папа, и она боль­но чув­ству­ет своё оди­но­че­ство. И потом, она боль­ше любит папа, чем он её, и рада, как девоч­ка, вся­ко­му его лас­ко­во­му сло­ву. Глав­ное её несча­стье в том, что она так нело­гич­на и этим даёт так мно­го удоб­но­го мате­ри­а­ла для осуж­де­ния её».

Тем вре­ме­нем Тол­стой про­дол­жал искать ответ на фило­соф­ский вопрос «так что же делать?»:

«Я понял, что чело­век, кро­ме жиз­ни для сво­е­го лич­но­го бла­га, неиз­беж­но дол­жен слу­жить и бла­гу дру­гих людей; что если брать срав­не­ния из мира живот­ных, как это любят делать неко­то­рые люди, защи­щая наси­лие и борь­бу борь­бой за суще­ство­ва­ние в мире живот­ных, то срав­не­ние надо брать из живот­ных обще­ствен­ных, как пчё­лы <…> чело­век, не гово­ря уже о вло­жен­ной в него люб­ви к ближ­не­му, и разу­мом, и самой при­ро­дой сво­ей при­зван к слу­же­нию дру­гим людям и общей чело­ве­че­ской цели. <…> это есте­ствен­ный закон чело­ве­ка, тот, при кото­ром толь­ко он может испол­нять своё назна­че­ние и пото­му быть счастлив».

В 1890 году Тол­стой пишет скан­даль­но откро­вен­ную «Крей­це­ро­ву сона­ту». Несмот­ря на то что повесть была под­верг­ну­та жёст­кой цен­зу­ре, Тол­стой чув­ство­вал колос­саль­ную под­держ­ку рос­сий­ско­го и миро­во­го обще­ствен­но­го мне­ния. Софья помо­га­ла мужу в пере­пи­сы­ва­нии и изда­нии пове­сти и… поня­ла, что образ гос­по­жи Позд­ны­ше­вой спи­сан с неё. Несмот­ря на оби­ду, Софья отпра­вит­ся на лич­ную ауди­ен­цию к импе­ра­то­ру Алек­сан­дру III, кото­рый всё же раз­ре­шит опуб­ли­ко­вать повесть в 13‑м томе собра­ния сочи­не­ний Толстого.

В пове­сти Тол­стой пока­зы­ва­ет брак, как объ­еди­не­ние и борь­бу двух эго­и­стов, освя­щён­ный цер­ко­вью раз­врат, в кото­ром жаж­да насла­жде­ния пре­вы­ше сов­мест­но­го стро­и­тель­ства жиз­ни и вос­пи­та­ния детей, живот­ное про­дол­же­ние рода вме­сто сов­мест­ной духов­ной рабо­ты и насто­я­щей любви.

На вопрос Софьи Андре­ев­ны, зачем он женил­ся, граф с горяч­но­стью отвечал:

«Глуп был, думал тогда ина­че… В бра­ке люди схо­дят­ся толь­ко затем, что­бы друг дру­гу мешать. Схо­дят­ся два чужих чело­ве­ка и на весь свой век оста­ют­ся друг дру­гу чужи­ми. Гово­рят: муж и жена — парал­лель­ные линии. Вздор, это пере­се­ка­ю­щи­е­ся — линии; как толь­ко пере­сек­лись, так и пошли в раз­ные стороны».

Лев Тол­стой с род­ны­ми и зна­ко­мы­ми, сре­ди кото­рых худож­ник Нико­лай Ге (спра­ва от само­ва­ра). 1888 год

«Царство божие внутри нас», гонение на духоборов, кризис в семье (1891–1898)

Тол­стой счи­тал, что чело­век может напи­сать что-то дель­ное лишь в 40–50 лет, «а до той поры в нём всё ещё бро­дит, и стра­сти командуют».

В 1894 году, в 66 лет, он рас­кры­ва­ет осо­бен­но акту­аль­ный вопрос, каса­ю­щий­ся вза­и­мо­от­но­ше­ний в семье, акту­аль­ный для всех:

«Что мне дал брак? Ниче­го. А стра­да­ний без­дна! Если взгля­ды супру­гов на мир и жизнь не сов­па­да­ют, необ­хо­ди­мо, что­бы тот, кто менее думал, поко­рил­ся бы тому, кто думал более. Как бы я счаст­лив был поко­рить­ся Соне, да ведь это так­же невоз­мож­но, как гусю влезть в своё яйцо! Надо бы ей, а она не хочет. Нет разу­ма, нет сми­ре­ния и нет любви».

Софья стра­да­ла не мень­ше и по-преж­не­му люби­ла мужа:

«Он уби­ва­ет меня очень систе­ма­тич­но и выжи­ва­ет из сво­ей лич­ной жиз­ни, и это невы­но­си­мо боль­но. Боюсь его страш­но, как пре­ступ­ни­ца. Боюсь того отпо­ра, кото­рый боль­нее вся­кий побо­ев и слов. Мол­ча­ли­во­го, без­участ­но­го, суро­во­го и нелю­бя­ще­го. Он не умел любить и не при­вык смолоду».

Лев Тол­стой за игрой в тен­нис. 1896 год

Тол­стой пишет:

«Мы жили вме­сте врозь».

Софья так­же изли­ва­ет переживания:

«Я вдруг почув­ство­ва­ла, что мы по раз­ным сто­ро­нам, то есть, что его народ не может зани­мать меня всю, как его, а что его не может зани­мать все­го я, как зани­ма­ет меня он. Очень про­сто. А если я не зани­маю его, если я — кук­ла, если я толь­ко жена, а не чело­век, так я жить не могу и не хочу!».

В 1895 году уми­ра­ет их люби­мый сын Ванеч­ка. Тол­стые очень тяже­ло пере­жи­ва­ют утра­ту. Под­ли­ва­ет мас­ла в огонь ком­по­зи­тор Тане­ев, кото­рый на про­тя­же­нии несколь­ких лет уте­шал Софью музы­кой. Тол­стой не смог про­стить духов­ной изме­ны: в при­сту­пе рев­но­сти обру­ши­ва­ет­ся он на Софью! Вспы­хи­ва­ет серьёз­ная ссо­ра, кото­рая, к сча­стью, завер­ши­лась примирением.

Иван Льво­вич, млад­ший сын писателя

Неко­то­рые из запи­сей в днев­ни­ке Тол­сто­го откры­то сви­де­тель­ству­ют о его духов­ном росте в браке:

«Мы друж­ны. Послед­ний раз­дор оста­вил малень­кие сле­ды, неза­мет­ные. Или, может быть, вре­мя. Каж­дый такой раз­дор, как ни ничто­жен, есть над­рез люб­ви. Минут­ное чув­ство увле­че­ния, доса­ды, само­лю­бия, гор­до­сти — прой­дут. А хоть малень­кий над­рез оста­нет­ся навсе­гда, и в луч­шем, что есть на све­те — в любви».

После смер­ти Ванеч­ки к Софье воз­вра­ща­ет­ся ста­рое рас­строй­ство — «исте­рия» (так ранее назы­ва­ли ряд пси­хи­че­ских рас­стройств, сей­час тер­мин счи­та­ет­ся уста­рев­шим — Прим. ред). Тол­стой при­гла­ша­ет в дом извест­но­го спе­ци­а­ли­ста Рос­со­ли­мо, кото­рый лишь раз­во­дит рука­ми и говорит:

«Теперь ниче­го сде­лать нель­зя. Толь­ко Лев Нико­ла­е­вич не выдер­жит. Вам пред­сто­ит ещё мно­го борь­бы с ней. Не выдержит…».

Лев Тол­стой в кру­гу семьи. Фото «Шерер, Наб­гольц и Кº». 1892 год

«Воскресение», отлучение, обращение к военным, духовенству и политическим лидерам (1898–1910)

В 1899 году выхо­дит послед­ний роман писа­те­ля — «Вос­кре­се­нье». Тол­сто­го упре­ка­ют в гор­дыне, сек­тант­стве, свя­то­тат­стве. Этот роман окон­ча­тель­но вывел из себя свя­щен­но­слу­жи­те­лей, что послу­жи­ло одним из пово­дов к появ­ле­нию поста­нов­ле­ния Свя­тей­ше­го сино­да о его отлучении.

Из ста­тьи Иоан­на Кронштадского:

«Тол­стой меч­та­ет о себе, как о совер­шен­ном чело­ве­ке, или сверх­че­ло­ве­ке, как меч­тал извест­ный сума­сшед­ший Ниц­ше, меж­ду тем, что в людях высо­ко — то есть мер­зость перед Богом! Он нико­го не любил кро­ме себя. Он про­по­ве­до­вал хри­сти­ан­скую любовь не из люб­ви к людям, а из люб­ви к себе, к сво­ей славе».

Обо­зре­ва­тель «Рос­сий­ской газе­ты» Павел Басин­ский, автор иссле­до­ва­ния «Лев Тол­стой: бег­ство из рая» писал:

«Нашли кого отлу­чать! Тол­сто­го! Чуть ли не един­ствен­но­го веру­ю­ще­го чело­ве­ка сре­ди всей пишу­щей бра­тии! Сре­ди кор­ре­спон­ден­тов в Аста­по­ве не было ни одно­го „отлу­чён­но­го“. Тол­стой неудо­бен — таким он был при жиз­ни и таков он сей­час. Ему было стыд­но поль­зо­вать­ся соб­ствен­но­стью в стране, где столь­ко нище­ты и голо­да. А сей­час повсе­мест­но идут вой­ны за соб­ствен­ность, за зем­лю, за квад­рат­ные мет­ры, за боль­шие день­ги. Тол­стов­ская про­по­ведь нес­тя­жа­ния в нынеш­нем мире зву­чит куда ради­каль­нее, чем его нека­но­ни­че­ское богословие».

Лев Тол­стой рядом со сво­им скульп­тур­ным изоб­ра­же­ни­ем рабо­ты Ильи Репи­на. 1891 год

И всё же запи­си Тол­сто­го гово­рят о том, что путь к «Вос­кре­се­нию», к этой вели­кой фило­со­фии пре­об­ра­же­ния чело­ве­че­ской души начи­нал­ся у него ещё в моло­дые годы:

«Ребён­ком я верил горя­чо, сен­ти­мен­таль­но и необ­ду­ман­но. Потом лет с 14 стал думать о жиз­ни вооб­ще, и наткнул­ся на рели­гию, кото­рая не под­хо­ди­ла к моей тео­рии. И, разу­ме­ет­ся, счёл за заслу­гу раз­ру­шить её. Без неё мне было спо­кой­но жить лет десять. Потом при­шло вре­мя, что всё ста­ло откры­то. Тай­ны жиз­ни боль­ше не было, но сама жизнь ста­ла терять свой смысл. Я был оди­нок и несчаст­лив, живя на Кав­ка­зе. Это было и мучи­тель­ное, и хоро­шее вре­мя. И всё, что я нашёл тогда, навсе­гда оста­нет­ся моим убеж­де­ни­ем. Я нашёл, что есть бес­смер­тие, что есть любовь, что жить надо для дру­го­го для того, что­бы быть счаст­ли­вым веч­но. Эти откры­тия уди­ви­ли меня сход­ством с хри­сти­ан­ской рели­ги­ей. Я стал искать их в Еван­ге­лии, а нашёл мало. Искал все­ми сила­ми души, и пла­кал, и мучал­ся, и ниче­го не желал, кро­ме истины».

Одна­жды Тол­стой в сотый раз открыл Еван­ге­лие и при све­чах уви­дел сло­ва, кото­рые читал мно­го раз:

«Уда­рив­ше­му тебя по щеке под­ставь и дру­гую, и отни­ма­ю­ще­му у тебя верх­нюю одеж­ду не пре­пят­ствуй взять и рубашку».

Непро­тив­ле­ние злу наси­ли­ем — этот прин­цип и лёг в осно­ву его Уче­ния. Так нача­лась борь­ба Тол­сто­го с идео­ло­ги­ей наси­лия. Уже на зака­те жиз­ни Льва Нико­ла­е­ви­ча ему напи­шет вели­кий индий­ский поли­ти­че­ский дея­тель Махат­ма Ганди:

«Мне выпа­ло сча­стье изу­чать Ваши писа­ния, про­из­вед­шие глу­бо­кое впе­чат­ле­ние на моё мировоззрение».

В 1907 году Тол­стой напи­шет в пись­ме к Пре­ма­нан­ду Бхарати:

«Мета­фи­зи­че­ская рели­ги­оз­ная идея Криш­ны — веч­ная и уни­вер­саль­ная осно­ва всех истин­ных фило­соф­ских систем и всех религий».

В 1909 году, когда один из посе­ти­те­лей Ясной Поля­ны вос­тор­жен­но побла­го­да­рит Тол­сто­го за созда­ние «Вой­ны и мира» и «Анны Каре­ни­ной», писа­тель ответит:

«Это всё рав­но, что к Эди­со­ну кто-нибудь при­шёл и ска­зал бы: „Я очень ува­жаю вас за то, что вы хоро­шо тан­цу­е­те мазур­ку“. Я при­пи­сы­ваю зна­че­ние совсем дру­гим сво­им книгам».

Какие же это могут быть кни­ги? Веро­ят­нее все­го, Тол­стой имел в виду «Испо­ведь», «Вос­кре­се­ние», «О пере­пи­си в Москве», «Так что же нам делать?», «Смерть Ива­на Ильи­ча», а так­же сбор­ни­ки «Мыс­ли муд­рых людей на каж­дый день» и «Для души», трак­тат «В чём моя вера?» и ста­тью о веге­та­ри­ан­стве «Пер­вая сту­пень» и дру­гие кни­ги, куда он вклю­чил нема­ло изре­че­ний из Пуран, Упа­ни­шад, Бха­га­вад­ги­ты, Махаб­ха­ра­ты, «Зако­нов Ману».

Тол­стой хоро­шо знал исто­рию церк­ви, видел богат­ство хра­мов, а рядом — уми­ра­ю­щий с голо­ду про­стой народ. В 1908 году, в кни­ге «Вре­мя при­шло», он напишет:

«Госу­дар­ствен­ное устрой­ство — есть не что иное, как такое сцеп­ле­ние людей, при кото­ром люди, сами не зная это­го, муча­ют, губят себя, губят свои души, счи­тая дур­ное хоро­шим и хоро­шее дур­ным. Но что же такое это — госу­дар­ство? <…> Враг этот — то госу­дар­ствен­ное устрой­ство, при кото­ром вы сами муча­е­те, гра­би­те себя, всех себя, в поль­зу малой части раз­вра­щён­ных людей, поль­зу­ю­щих­ся этим грабежом».

Лев Тол­стой за рабо­той в каби­не­те мос­ков­ско­го дома. 1898 год

Махат­ма Ган­ди писал о Толстом:

«Лев Тол­стой — самый чест­ный чело­век сво­е­го вре­ме­ни, кото­рый нико­гда не пытал­ся скрыть прав­ду, при­укра­сить её, не стра­шась ни духов­ной, ни свет­ской вла­сти, под­креп­ляя свою про­по­ведь дела­ми и идя на любые жерт­вы ради истины».

В нача­ле сен­тяб­ря 1901 года семья Тол­стых посе­ли­лась в Кры­му на даче гра­фи­ни Пани­ной. 73-лет­ний Лев Нико­ла­е­вич тут же пошёл на поправку.

Лев Тол­стой с доче­рью Алек­сан­дрой Львов­ной. Мис­хор (близ Ялты). Фото­гра­фия Софьи Тол­стой. Сен­тябрь 1901 года

Тол­стой писал:

«Всё тяже­лее и тяже­лее мне ста­но­вят­ся раз­го­во­ры. И как хоро­шо одно­му! Уди­ви­тель­ное дело, толь­ко теперь, на девя­том десят­ке начи­наю немно­го пони­мать смысл и зна­че­ние жиз­ни — испол­не­ния не для себя — сво­ей лич­ной жиз­ни и, глав­ное, не для людей испол­не­ния воли Бога — Люб­ви, и в пер­вый раз нын­че, в пер­вый день Ново­го 09 года почув­ство­вал сво­бо­ду, могу­ще­ство, радость это­го испол­не­ния. Помо­ги мне быть в Тебе, с Тобою, Тобою».

В послед­нем пись­ме Софье Тол­стой пишет:

«Отъ­езд мой огор­чит тебя. Про­сти меня и поверь, что я не мог посту­пить ина­че. Поло­же­ние моё в доме ста­ло невы­но­си­мым… Делаю то, что обык­но­вен­но дела­ют ста­ри­ки в моём воз­расте — ухо­дят из мир­ской жиз­ни, что­бы жить в уеди­не­нии и тиши послед­ние дни…»

Софья вспо­ми­на­ет:

«Когда я узна­ла, что он ухо­дит навсе­гда, то поня­ла, что без него не будет мне жиз­ни ника­кой и реши­ла покон­чить со сво­и­ми стра­да­ни­я­ми, бро­сив­шись в пруд. Но меня спасли».

Нача­лись новые жесто­кие стра­да­ния для Софьи. Вокруг Льва Нико­ла­е­ви­ча неиз­вест­ные люди. Жену, про­жив­шую с писа­те­лем 48 лет, не пус­ка­ли к мужу.

«Никто ни разу не ска­зал, что я при­е­ха­ла, хотя я всех умо­ля­ла об этом! Кто был так жесток, ска­зать труд­но. Все боя­лись уско­рить смерть, взвол­но­вав боль­но­го. Это было мне­ние док­то­ров. Но кто зна­ет, может быть, наше сви­да­ние и мой при­выч­ный уход за ним и ожи­ви­ли бы его…».

Зна­ла ли Софья Андре­ев­на, что, когда сама была на гра­ни жиз­ни, суро­вый фата­лист Тол­стой ска­зал док­то­рам, спро­сив­шим его о согла­сии на операцию:

«При­бли­зи­лась вели­кая и тор­же­ствен­ная мину­та смер­ти, кото­рая на меня дей­ству­ет уми­ли­тель­но. И надо под­чи­нить­ся воле Божи­ей. Я про­тив вме­ша­тель­ства, кото­рое нару­ша­ет вели­чие и тор­же­ствен­ность акта. Все мы долж­ны уме­реть не сего­дня, зав­тра, через пять лет. И я устра­ня­юсь: я ни „за“, ни „про­тив“».

К сча­стью, опе­ра­ция тогда состо­я­лась и про­шла успешно.

За час до смер­ти Софью Андре­ев­ну всё же пусти­ли к Тол­сто­му. Она вошла в ком­на­ту, при­па­ла к гру­ди люби­мо­го мужа и ста­ла про­сить у него про­ще­ния. Вздо­хом он дал понять, что про­стил её.

Дей­стви­тель­но ли она люби­ла его боль­ше, чем он её? Слож­но одно­знач­но отве­тить на этот вопрос, но осе­нью 1896 года Лев Нико­ла­е­вич писал сво­ей жене:

«Как мне тебя жал­ко, не могу ска­зать. В тебе мно­го силы, не толь­ко физи­че­ской, но и нрав­ствен­ной. Толь­ко недо­ста­ёт чего-то неболь­шо­го и само­го важ­но­го, кото­рое всё-таки при­дёт, я уве­рен. Мне толь­ко груст­но будет на том све­те, когда это при­дёт после моей смер­ти. Я бы усту­пил всю свою сла­ву лишь за то, что­бы ты при моей жиз­ни сов­па­ла со мною душой так, как ты сов­па­да­ешь после моей смерти».

А уже в 1915 году, после смер­ти мужа, Софья в кни­ге «Моя жизнь» под­твер­дит важ­ную исти­ну о его любви:

«Он ждал от меня, бед­ный, милый муж мой, того духов­но­го еди­не­ния, кото­рое было почти невоз­мож­но при моей мате­ри­аль­ной жиз­ни и забо­тах, от кото­рых уйти было невоз­мож­но и неку­да. Я не суме­ла бы раз­де­лить его духов­ную жизнь на сло­вах, а про­ве­сти её в жизнь, сло­мить её, воло­ча за собой целую боль­шую семью, было немыс­ли­мо, да и непосильно».

И спу­стя три года после это­го откро­ве­ния Софьи… они встре­тят­ся вновь.

Лев Тол­стой и Софья Тол­стая в каби­не­те. 1902 год

Читай­те так­же «„Угрюм-река“. Сибир­ская эпо­пея о том, как капи­та­лизм душу губит».

Поделиться