«Правь, Британия, морями», — исступлённо призывал в своей поэме Джеймс Томсон, и на протяжении трёх столетий Альбион гордо и послушно следовал его наказу. Превосходство на море было для англичан смыслом самого их существования — на любую страну, имевшую глупость перейти дорогу цепким островитянам, сначала всю свою мощь обрушивали корабли с реявшими на мачтах британскими флагами, и лишь потом дело доходило до знаменитых красных мундиров.
Неудивительно, что к концу 1918 года всё внимание простых британцев было приковано к западным границам новорождённого коммунистического государства: несмотря на то, что ввязавшиеся в братоубийственную войну в Советской России «томми» вели бои на севере, юге и востоке страны, именно с приходом английского флота в акваторию Балтики для подданных Её Величества началась настоящая война, известная в островных источниках как операция «Великий Красный путь».
Этой статьёй мы начинаем цикл из трёх публикаций, посвящённых русско-британскому морскому противостоянию на Балтике в 1918–1920 годы.
Ревельский рейд. Начало пути
Русская революция ноября 1917 года в один миг смешала фигуры на политической шахматной доске Европы. Там, где несколько месяцев назад существовало стабильное европейское государство, теперь кипел клубок малопонятных территориальных образований с пугающей идеологией и по-детски отчаянной жаждой суверенитета. Отлично понимая, какие возможности для контроля над Балтикой открывает ему подобная нестабильность, Лондон, тем не менее, столкнулся с выбором, достойным знаменитой дилеммы о рыбке и ёлке.
С одной стороны, надо было как можно быстрее прибирать к рукам юные Эстонию, Латвию и Литву, надо было выставлять заслоны против крепнувшей на глазах коммунистической угрозы и по возможности помогать белому движению. С другой стороны, подорвавшие боевой дух англичан четыре года затяжных боёв во Франции ставили крест на возможных пехотных операциях во имя абстрактной, как бы сказали сегодня, «молодой демократии».
Выход из положения был найден достаточно быстро — для того чтобы спустить псов войны с цепи, английскому правительству хватило слов главы Королевского флота, первого морского лорда сэра Росслина Вемисса. Во время обсуждения условий Версальского договора тот наотрез отказался утверждать принцип общей для всех свободы мореплавания, мотивировав отказ тем, что могущество Британии заключается в безраздельном доминировании на море, и данное право не может быть оспорено ни одним государством.
Мысль об использовании флота во имя величия империи привела в восторг Уинстона Черчилля, занимавшего тогда пост министра вооружений и сумевшего, в конце концов, продавить необходимость военного вмешательства на Балтике. 20 ноября 1918 года Уайтхолл, утвердив операцию под кодовым названием «Великий Красный путь», дал официальное добро на отправку флота к границам Советской России, пусть и с обтекаемой формулировкой «ради демонстрации присутствия Британии и поддержки политики страны, как того требуют обстоятельства».
Всего через два дня, 23 ноября 1918 года, Шестая эскадра Королевского флота под командованием контр-адмирала Эдвина Александра-Синклера оставила за кормой родные меловые скалы и взяла курс на Копенгаген. В состав соединения входили пять лёгких крейсеров, девять (по некоторым источникам семь) эсминцев и несколько тральщиков. Кроме того, эскадре были приданы два минных заградителя — «Ангора» и «Принцесса Маргарет» — с винтовками и боеприпасами для молодых прибалтийских республик.
На палубах царило напряжение, в кают-компаниях не было слышно шуток: предстоящая встреча с силами Балтийского флота, пусть и ослабленного войной и революцией, но по-прежнему сильнейшего в регионе, означало, что домой вернутся не все. Участник событий тех лет, коммандер Огастес Эгар в прочитанном 15 февраля 1928 года докладе об операциях английских кораблей против Красного Балтийского флота, напишет по-британски сдержанно: «С морскими силами большевиков приходилось считаться. Их силы базировались в Кронштадте…», а Саймон Стоукс в статье «Боевые действия на море во время Гражданской войны в России» прибавит: «…возможно, самой укреплённой базе морского флота во всём мире».
Едва отдышавшись в Копенгагене, контр-адмирал повёл эскадру в восточную часть Балтики, к Либаве, однако красных, казалось, больше интересовала Эстония — их передовые отряды уже взяли Нарву, атаковали Псков и, успешно тесня объединённые немецко-эстонские части, продвигались к Таллину, ещё носившему гордое имя «Ревель». Время работало против англичан: в тот самый момент как два десятка британских кораблей, ожидая врага на латвийском побережье, впустую сжигали запасы кардифа, советские эсминцы «Меткий» и «Автроил» при поддержке крейсера «Олег» нахально высаживали десант у Нарвы и обстреливали станции Вайвара и Корф.
Раздосадованному Александру-Синклеру не оставалось ничего, кроме как спешно ринуться на помощь эстонцам. На ходу выбирая между бесперспективной охотой за красными кораблями и реальной возможностью отогнать северный фланг большевиков огнём с моря, контр-адмирал отдал приказ идти к берегам Финского залива, не ведая, что на этом череда его злоключений только начинается.
В первый день декабря 1918 года, входя в порт Либавы, натолкнулся на затонувшее судно, повредил винт и выбыл из строя почти на месяц крейсер «Калипсо». Не прошло и недели, как в густом балтийском тумане врезались друг в друга эсминцы «Верулам» и «Винчестер»; повреждения были настолько критическими, что оба корабля отправились на ремонт в доки Портсмута и вернулись на Балтику лишь в середине 1919 года.
Но самый страшный враг, страшнее ночного тумана и коварного мелководья, будет поджидать англичан возле острова Сааремаа. Когда ночью 5 декабря эскадра Александра-Синклера будет идти к траверзу острова Даго (ныне Хийумаа), гордость британского флота, новейший крейсер «Кассандра», не прослуживший Её Величеству и двух лет, вздрогнет от страшного удара по днищу — безымянная немецкая мина, которую по невероятной случайности чудом проскочит флагман англичан, достанется идущей второй «Кассандре». Взрыв будет настолько мощным, что десять человек погибнут сразу, ещё один утонет вместе с крейсером, а жизни остальных 430 спасёт (поистине героически) коммандер миноносца «Вендетта» Чарльз Рэмси. Подойдя в сильнейшую качку к тонущему кораблю, он будет терпеливо снимать с него моряков одного за другим, пока через 20 минут всё не закончится и над трубами «Кассандры» не сомкнётся равнодушная солёная мгла.
12 декабря потрёпанная Шестая эскадра наконец-то добралась до Ревеля. На причале ей восторженно рукоплескала делегация эстонского Временного правительства, и, хотя эстонцы, с нетерпением ждавшие корабли и ещё больше — обещанных винтовок, встречали подданных короны цветами и музыкой, сами британцы были мрачнее тучи. Потерянные меньше, чем за неделю, четыре боевые единицы, 11 погибших, полное отсутствие чёткого плана действий, и всё это при том, что противник не показался даже на горизонте. Данные Лондону обещания Александра-Синклера «бить большевиков везде, где их достанет огонь корабельных орудий», по-прежнему оставались лишь обещаниями.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения командующего, стало срочное письмо от Карлиса Улманиса, председателя Народного совета Латвии. Наскоро пробежав сообщение глазами, обычно сдержанный контр-адмирал в ярости скомкал бумагу, а его поистине львиный рык разнёсся по всему Финскому заливу: латвийские власти просили срочно направить эскадру в Либаву — туда, откуда английские корабли ушли всего неделю назад.
Остыв, Александр-Синклер принял единственно верное в той ситуации решение. Искренне желая помочь обеим республикам, но отчётливо понимая, что подобные бесцельные кочёвки превратят его флотилию в посмешище, он разделил эскадру на два неравных соединения, одно из которых получило приказ оставаться в Ревеле, а второе отправлялось к берегам Латвии. В ревельскую группировку, возглавляемую капитаном Бертрамом Тесиджером, вошли три крейсера — «Карадок», выздоровевшая «Калипсо» и флагман контр-адмирала «Кардифф»; в качестве группы сопровождения им были приданы эсминцы «Вендетта», «Вортигерн» и «Уэйкфул».
Все остальные корабли, включая тральщики и транспортники, ушли к рижскому взморью, однако, перед тем, как разделиться, английская флотилия решила напоследок громко хлопнуть дверью — 14 декабря эсминцы «Кардифф» и «Уэссекс» обстреляли позиции красноармейцев у деревушек Азери и Пуртсе, разрушив при этом мост и перерезав большевикам сухопутные пути снабжения. Что именно стало тому причиной — активность миноносцев или невезучесть контр-адмирала — неясно, но спустя ровно две недели после того, как Александр-Синклер покинул прибрежные воды Эстонии, 26 декабря 1918 года английский и русский флот наконец-то встретились лицом к лицу.
Было бы неверным утверждать, что советское командование всё это время не знало о присутствии британских кораблей. О том, что Шестая эскадра вот-вот войдёт в Ревель, все прибалтийские газеты трубили с конца ноября; более того, 27 ноября в первый в истории советского флота боевой поход вышла подводная лодка «Тур», целью рекогносцировки которой было выяснить местонахождение и численность англичан. Однако в то самое время, когда командир «Тура» Николай Александрович Коль, проникнув на ревельский рейд, тщетно пытался разглядеть в окулярах перископа хоть что-то, напоминающее боевой корабль, соединение Александра-Синклера только подходило к Либаве в трёхстах морских милях от побережья Эстонии.
По возвращении Коль честно доложил, что «…на ревельском рейде никаких военных судов не было. В гавани, по-видимому, больших судов тоже нет… На обратном пути в море ничего не обнаружено», и запутал штаб флота окончательно. Британская эскадра всё больше напоминала кота Шрёдингера с той лишь разницей, что от того, была ли она на Балтике или не была, зависели судьбы тысяч людей. И если обстрел 14 числа лишь обозначил присутствие англичан в Финском заливе, то высадка эстонского десанта у города Кунда, которую 23 декабря произвели «Калипсо» и «Уэйкфул», была сродни вызову на бой.
И вызов был принят. Получив окончательные сведения о группировке противника, руководство Балтийского флота в кратчайшие по меркам голодного 1918 года сроки, в условиях жесточайшего дефицита топлива, практически не имея возможности и времени для полноценного судового ремонта, сумело сформировать ударную группу из шести боевых единиц. Подобно команде супергероев, группа состояла из кораблей различного класса и возраста, и, как полагается в таких случаях, каждому классу предстояло отыграть свою, уникальную роль.
Три эсминца — «Азард», «Спартак» и «Автроил» — должны были проникнуть в гавань Ревеля, обстрелять и по возможности уничтожить максимальное количество британских судов. Приданный им крейсер «Олег» должен был прикрывать действия миноносцев, контролируя акваторию у Гогланда, а закованный в броню дредноут «Андрей Первозванный» в свою очередь, прикрывал «Олега», стоя у входа в кронштадтскую бухту, у Шепелёвского маяка. В случае, если бы силы противника оказались слишком велики, эсминцы должны были оттянуть их на плутонги «Олега», а если дело запахло бы жареным совсем отчётливо — на бортовые орудия «Андрея Первозванного» и береговую артиллерию Кронштадта. Роль ассасина во всей этой партии отводилась подводной лодке «Пантера», в чьи обязанности входила разведка, ловкое выманивание противника на линию огня береговых батарей и, опять-таки по возможности, торпедирование зазевавшихся британцев.
Сигнал к началу был дан 23 декабря. Первой из Кронштадта выскользнула «Пантера», день спустя вслед за ней вышли «Спартак» и «Андрей Первозванный», чуть позже их догнал «Олег». Казалось, операция начинается в точности так, как и должна была начаться, но происходившие далее с ударной группой события в попаданческой литературе обычно описываются набившей оскомину фразой: «Что-то сразу пошло не так». Едва успев проникнуть в гавань Ревеля, тут же легла на обратный курс «Пантера» — сначала у неё забарахлил механизм перископов, а потом и вовсе открылась серьёзная течь в корпусе. Вышел на разведку в море, сжёг всё топливо и вернулся в Кронштадт на дозаправку «Азард». И без того опаздывающий из-за ремонта двигателя, застрял на переходе от Петрограда в крепких декабрьских льдах «Автроил».
В итоге к утру 26 декабря у Нарвского залива «Спартак» и «Олег» встретили лишь возвращающуюся на базу «Пантеру», которая доложила о том, что в условиях почти нулевой видимости и усиливающейся течи в корпусе разведка произведена не была. Слова более чем чёткого доклада капитана «Пантеры» Александра Николаевича Бахтина командир «Спартака» Фёдор Раскольников истолковал своеобразно: англичан в Ревеле нет. Понял неверно — и отдал приказ готовиться к атаке.
Последний поход «Спартака»
Во всех источниках, касающихся сражения 26 декабря, фигуре Раскольникова уделено внимания чуть ли не больше, чем судьбам участвовавших в бою кораблей. Любимец Троцкого, член Реввоенсовета, комиссар, коммунист до мозга костей, сделавший головокружительную карьеру участник революционного движения — именно таким его знало красное командование. Карьерист, конформист, демагог и проповедник красного террора — таким его знали все остальные. Раскольникова (или, лучше сказать, Ильина: новую звучную фамилию недоучившийся гардемарин взял для пущего эффекта) ненавидели не только бывшие офицеры царского флота. За брошенную им после падения Казани Волжскую флотилию, за леденящие кровь децимации в Свияжске, за трусость и маниакальную жажду крови Раскольникова-Ильина открыто презирали даже революционно настроенные матросы и комиссары.
Назначением на Балтику будущий командир «Спартака» был обязан своей жене и одновременно любовнице Троцкого Ларисе Рейснер: ни былых заслуг, ни тем более авторитета на флоте у него не было. Для того, чтобы заслужить славу героя, берущего крепости одной лишь отвагой, свежеиспечённому члену Реввоенсовета было нужно только одно — маленькая победоносная война, желательно с врагом, которого не будет видно в цейсовский бинокль. Именно поэтому, услышав в донесении Бахтина то, что ему хотелось услышать, Раскольников радировал остальным кораблям о намерении атаковать Ревель в одиночку.
Путь «Спартака» в гавань эстонской столицы лежал мимо островов Нарген (ныне Найссаар) и Вульф (ныне Аэгна) — до революции они оба были оборудованы береговой артиллерией, взорванной впоследствии в ходе битвы за Моонзунд. Желая понять, восстановлены ли орудия, Раскольников специально провёл эсминец у островов, приказав обстрелять береговую линию. Было дано несколько залпов, острова продолжали угрюмо молчать, но не успел командир «Спартака» обрадоваться такому везению, как удача приготовила ему второй подарок: прямо по курсу показался безоружный финский транспорт, неторопливо бредущий куда-то по своим транспортным делам.
Предупредительный выстрел под нос заставил финна покорно лечь в дрейф, после чего краснобалтийцам осталось лишь обыскать его, арестовать и отправить с призовой командой в Кронштадт. Несмотря на то, что возня с транспортом отняла у «Спартака» больше двух часов, время играло эсминцу на руку — море успокоилось, а небо становилось всё более и более ясным, заставляя Раскольникова радостно потирать руки. Судьба, кажется, улыбалась ему. Она и правда улыбалась — хищной улыбкой привокзального напёрсточника, дающего возможность доверчивой жертве выиграть пару рублей лишь для того, чтобы потом раздеть её до нитки. Разогнавшее тучи декабрьское солнце словно протёрло пыльное окно далёкого горизонта, и на его прояснившемся экране возникли чёткие контуры мчащихся навстречу «Спартаку» британских кораблей.
Как выяснится позже, на Наргене и Вульфе действительно не было береговой артиллерии. Там сидел лишь небольшой отряд эстонского ополчения, который, услышав грохот советских корабельных орудий, тут же телеграфировал «куда следует». Эстонцы сообщили, что крейсер под красным флагом движется к Ревелю без какого-либо прикрытия, после чего благоразумно решили не играть в героев и спокойно пересидели обстрел в укреплённом форте.
Если бы Раскольников внимательнее слушал то, чему его учили в гардемаринских классах, если бы он прочитал хотя бы написанные ещё в далёком 1904 году «Рассуждения по вопросам морской тактики» Макарова, он бы знал намного больше о тактике рейда, особенно о тех её моментах, которые касаются скрытого проникновения миноносцев в акваторию противника. Но, как известно, история сослагательного наклонения не знает — беспечно выдав себя у Наргена и растратив драгоценное время на никому не нужный транспортник с грузом бумаги, гардемарин-недоучка дал подопечным Тесиджера возможность подготовиться к бою и вывести корабли в море. Первым из ревельской гавани вырвался эсминец «Уэйкфул», через пятнадцать минут вслед за ним понеслись крейсеры «Карадок» и «Калипсо».
Увидев британские корабли, Раскольников молниеносно осознал, что сегодня победить точно не получится. Кроме того, он, как и персонаж ещё не написанных в то время «Двенадцати стульев», отчётливо понял, что «сейчас его будут бить, может быть, даже ногами». Командир «Спартака» был настолько напуган, что, судорожно отдав приказ отходить к Гогланду, позабыл то, о чём ему всего несколько дней назад говорил командующий морскими силами Советской республики, контр-адмирал Василий Михайлович Альтфатер: «Особенно остерегайтесь английских лёгких крейсеров, обладающих 35-узловым ходом».
Даже если бы Раскольников спустился в машинное отделение и начал собственноручно кидать уголь в топку, участь его команды всё равно была бы решена: неумолимо приближающиеся, более современные корабли англичан легко выжимали 30 узлов, в то время как построенный по довоенным лекалам «Спартак», задыхаясь, едва выдавал 25. Подойдя на расстояние орудийного выстрела, «Уэйкфул», не желая рисковать, открыл по красному эсминцу огонь, а британские крейсеры начали осторожно охватывать «Спартак» в клещи — о том, что собой представляет русский морской флот, англичане, повторим, знали не понаслышке. Однако произошедшее дальше стало для детей Альбиона полной неожиданностью.
Революционные потрясения не прошли для советских военно-морских сил бесследно. В то время как Шестая Королевская эскадра была укомплектована насквозь просоленными ветеранами, зачастую прошедшими вместе всю Первую мировую и действовавшими как единый слаженный механизм, личный состав Балтийской флотилии представлял собой бурлящий человеческий котёл. В лучшем случае на корабле несли службу бывшие царские морские офицеры и революционные «братишки» — люди, пусть и не испытывавшие друг к другу особой любви, зато, по крайней мере, знавшие свой корабль как пять пальцев, обладавшие чувством долга перед Родиной и хорошо представлявшие, что значит честь моряка. В худшем корабельную команду в разных пропорциях насыщали раскольниковы, умевшие драть горло на митингах, но не умевшие отличить кубрик от гальюна.
То, что годилось для существования в тишине кронштадтской гавани, в бою 26 декабря 1918 года привело к катастрофе: попытавшись навести носовое орудие на англичан, комендор «Спартака» развернул его на слишком острый угол, после чего отработанные пороховые газы пронеслись мимо мостика и, разметав разложенные там лоции, серьёзно контузили штурмана. Ослеплённый эсминец спустя всего несколько мгновений налетел на песчаную банку и застрял на ней, как топор, со всей силы всаженный в дубовую колоду.
«Мы наскочили на подводную каменную гряду. Все лопасти винтов отлетели к чёрту. Позади нас торчала высокая веха, обозначавшая опасное место.
— Да ведь это же известная банка Девельсей, я её отлично знаю. Она имеется на любой карте. Какая безумная обида! — с горечью восклицал Струйский».
Именно так обстояло дело по словам самого героя революции, написавшего в 1934 году рассказ с говорящим названием «В плену у англичан». Хотя для неподготовленного читателя суета с выстрелом и контуженым штурманом выглядит лишь малопонятной трагической случайностью, всё мигом встаёт на свои места, если подробнее объяснить, кто и за что должен был отвечать.
Выстрел из пушки, находящейся на носу, по противнику, находящемуся прямо за кормой, говорит о постыдно низком уровне подготовки комендора. Посадка эсминца на ясно обозначенную вехой мель свидетельствует о вопиющей некомпетентности рулевого и, вопреки словам Струйского, о полном незнании им района, по которому шёл вверенный ему корабль. Карты, разложенные не в специальной, защищённой от погоды рубке, а на открытом всем ветрам капитанском мостике — лишнее подтверждение растерянности штурмана, не понимающего, где именно он находится, и в панике, с лоциями в руках, выбежавшего оглядеться на мостик. Англичанам даже не пришлось останавливать «Спартак»: Раскольников и его элитная команда мстителей сделали всё за противника, в буквальном смысле выстрелив себе в ногу.
Впрочем, и это, скрепя сердце, можно было бы списать на нехватку кадров, волнение, усталость, если бы не одна малозаметная деталь. Ни в одном из скрупулёзно описывающих бой британских источников не указано, что советский эсминец, уходя к Гогланду, вёл прицельную стрельбу; ни один из тесиджеровских кораблей не получил в ходе сражения и царапины.
«Спартак» погубила обычная трусость — на это в своей книге «„Новики“. Лучшие эсминцы Российского императорского флота» обращает внимание и Александр Чернышев, лаконично отметив, что «командир отряда Ф.Ф. Раскольников и командир эсминца на мостике отсутствовали». Вместо того, чтобы руководить боем, мечущийся по палубе, словно попавший в засаду бортниковский Промокашка, Раскольников смог отдать лишь невероятный по своей бессмысленности приказ открыть кингстоны (не понимая, что сидящий на мелководье корабль фактически уже на дне — дальше ему тонуть некуда), и, отстучав «Олегу» истерическое: «Всё пропало. Меня преследуют англичане», спустил красный флаг. Сделав за весь бой один-единственный выстрел в никуда, русский эсминец сдался врагу — впервые в истории отечественного флота.
Происходящее было настолько неожиданным, что британцы поначалу не поверили своим глазам. До последнего считая, что молчание «Спартака» и его внезапная остановка — всего лишь часть какого-то обманного манёвра, корабли Шестой эскадры осторожно окружили эсминец с трёх сторон, благоразумно держась на расстоянии выстрела. Лишь после того, как красный флаг на мачте советского миноносца сменился на белый, недоумение сменилось ликованием, и спартаковскую палубу мгновенно заполонили моряки «Уэйкфула».
Они арестовали простых балтийцев, нашли Раскольникова (героически спрятавшегося под мешками с картошкой, переодетого в матросскую робу и с поддельным эстонским паспортом), после чего, не особенно утруждая себя моральными терзаниями, разграбили эсминец, перетащив к себе всё, что смогли унести, от фотоаппаратов и одежды до корабельной рынды. Чуть позже к «Спартаку» подошла «Вендетта», благополучно сняла его с отмели и увела в ревельскую гавань. Для него рейд был окончен — но лишь для него одного.
Судьба «Автроила»
Перехватив в ходе боя отправленную со «Спартака» радиограмму и расспросив позднее пленных, англичане выяснили, что возле Гогланда продолжает терпеливо ждать приказа флагмана беззащитный «Олег». Это был шанс если не обезглавить красную эскадру, то, по крайней мере, надолго запереть её в Кронштадте; шанс, за который надо было хвататься обеими руками — и на только-только заглушивших главные двигатели британских кораблях снова объявили боевую тревогу.
Вполне возможно, что с «Олегом» справилась бы и распробовавшая крови «Калипсо», однако, в отличие от своего большевистского визави, готового самоуверенно бросаться на целые эскадры, капитан Бертрам Тесиджер был человеком гораздо более скромным и намного более осторожным. Не желая понапрасну рисковать сотнями вверенных ему жизней, командующий английской флотилией вывел навстречу одинокому красному крейсеру почти всю ревельскую группировку: в авангарде вспенивал ледяную балтийскую воду быстроногий «Уэйкфул», чуть позади в кильватерном строю шли «Карадок» и флагман кавторанга «Калипсо», а ещё через девять часов на соединение с основной группой должны были отправиться «Вендетта» и «Вортигерн».
С погашенными бортовыми огнями, в полной тишине британцы назгулами неслись к Гогланду. С «Олегом» они по всем расчётам должны были пересечься ближе к полудню, но когда на часах в кают-компании «Калипсо» пробило пять утра, сигнальщик крейсера ворвался на капитанский мостик и показал рукой вправо — туда, где сквозь декабрьскую мглу виднелся силуэт корабля, идущего мимо тесиджеровской эскадры к Ревелю. Несмотря на сильный снег, англичане опознали его почти сразу — на помощь к «Спартаку» спешил миноносец «Автроил», воспетый Пикулем в знаменитом «Моонзунде»:
«Немцы врезали уже два снаряда под мостик „Автроила“, а третий лопнул в его нефтяных ямах. Охваченный дымом, страдая от сильной контузии, „Автроил“ не покинул строя. Кормовые плутонги эсминца работали на славу: два головных корабля противника уже отворачивали назад, беспомощно выстилая по морю затухающие шлейфы от работы винтов, — из игры их выбили!».
Красный эсминец нёсся к месту пленения «Спартака», как разъярённый носорог: неудержимый, могучий, бесстрашный — и абсолютно слепой в своей ярости. Несмотря на то, что от его рубки до вереницы вражеских кораблей было всего несколько десятков метров, «Автроил» по какой-то невероятной случайности ничего не видел; он не знал, что комендоры обоих британских крейсеров уже развернули дула бортовых орудий в его сторону и, сжимая окоченевшими ладонями рукоятки прицелов, ждут приказа своего капитана.
Будь на месте Тесиджера Раскольников, миноносец с развороченным бортом уже шёл бы ко дну, а «Олег», получив его предсмертную радиограмму, торопливо уходил бы к Кронштадту. Ко всеобщему счастью, покоритель Ревеля в этот момент молодым орлом томился в трюмной неволе «Уэйкфула» и был способен лишь думать о неизбежном расстреле; английский же флагман, не желая разменивать ферзя на такую доступную, но всё же ладью, выбрал единственно верное для себя решение. Убедившись в том, что красный эсминец продолжает молча двигаться в сторону эстонской гавани, будущий контр-адмирал Тесиджер дал ему возможность раствориться в ночи и повёл эскадру на встречу с «Олегом».
К месту предполагаемого сражения англичане подошли уже ранним утром 27 декабря, но вместо «Олега» у Гогланда их встретил лишь ледяной ветер и пронзительные крики чаек. Напрасно корабли Тесиджера рыскали вокруг острова, украшая мутные декабрьские воды Балтики пенными разводами, напрасно британские дозорные, прильнув к биноклям красными от бессонницы глазами, обшаривали акваторию Гогланда метр за метром — советского крейсера там не было. Буквально за два часа до прихода в квадрат английских судов «Олег», оставшись без новостей от союзных эсминцев, ушёл южнее, к острову Тютерс, и понявшему это Тесиджеру не оставалось ничего не иного, кроме как начать охоту на оставшегося за кормой «Автроила». Звук охотничьего рожка заменила радиограмма с «Калипсо», загонщиками одинокого красного миноносца были назначены «Вендетта» и «Вортигерн», мгновенно пошедшие ему навстречу из ревельской гавани, а сам Тесиджер, словно заправский охотник, перегородил Финский залив широкой цепью — «Карадок» на севере, «Уэйкфул» в центре, «Калипсо» на юге — и широкими крыльями повёл свои корабли туда, где должен был находиться обречённый «Автроил».
Хотя долг русских моряков требовал от экипажа не подозревающего о погоне эсминца продолжать поиски и дальше, с каждым пройденным узлом в бункерах «Автроила» оставалось всё меньше угля. Около 10 утра 27 декабря 1918 года вконец отчаявшийся отыскать в неспокойных волнах залива хоть какие-то следы «Спартака» «Автроил» лёг на обратный курс у эстонского острова Рамму — лёг, чтобы всего через час увидеть за кормой вырастающий на глазах силуэт английского миноносца «Вендетта».
Этой встречи могло и не быть, если бы не глупое честолюбие покорителя британского флота, из-за которого советская Балтика уже потеряла один из своих немногих боевых кораблей, и чья истерика прямо сейчас вела на верную смерть ещё один эсминец. Этой встречи могло и не быть, радируй сидящий на банке Раскольников что-нибудь безнадёжное вроде «спускаю флаг, открыл кингстоны». Но фраза «меня преследуют англичане» оставляла надежду, и опоздавший «Автроил», который к вечеру 26 декабря всё же добрался до места сбора балтийской эскадры, безропотно пошёл на выручку флагману — навстречу своей судьбе.
От момента появления «Вендетты» до прозвучавшей в машинном отделении «Автроила» команды «Самый полный» прошло не более десяти секунд. Как и сутки назад, одинокий советский эсминец снова выжимал всё возможное из своих двигателей, пытаясь уйти от неприятеля — с той лишь разницей, что теперь красный корабль не спасался паническим бегством, а, умело маневрируя, выходил из ещё не начавшегося боя. В этот раз англичанам противостоял настоящий боевой офицер, лейтенант Виктор Александрович Николаев, окончивший Морской корпус, служивший в 1‑м Балтийском флотском экипаже и награждённый за участие в войне Станиславом 3‑й степени.
Отлично понимая, что «Вендетта» не рискнула бы действовать в одиночку и что где-то впереди, скорее всего, бродят остальные корабли британцев, Николаев принял решение возвращаться в Кронштадт зигзагами, через северную оконечность Гогланда. «Автроил» в считанные минуты набрал максимальную скорость в 32 узла и, с каждой минутой увеличивая расстояние до «Вендетты», начал резво уходить на северо-северо-восток, но чем быстрее шёл советский эсминец, тем туже затягивалась на его шее петля тесиджеровской облавы.
Всего через несколько минут Николаев увидел мчащийся наперерез «Автроилу» «Вортигерн». По-прежнему не желающий вступать в бой и не сбавляющий хода красный миноносец был вынужден вернуться на прежний курс — для того, чтобы у острова Мохни (ныне Экхольм) практически напороться на летящий ему навстречу «Уэйкфул». Колокол судьбы «Автроила» прозвонил в предпоследний раз: три британских эсминца гнали его, словно пастушьи овчарки — быка, прямо на союзные крейсеры, и, куда бы не рванулся советский эсминец, участь его была предрешена — с севера в него уже летели снаряды, выпущенные из шестидюймовых орудий «Карадока», а на юге вовсю дымили трубы намертво замкнувшей кольцо облавы «Калипсо».
Жирная точка в этом бою и во всём ревельском рейде была поставлена в 12 часов 25 минут: после меткого выстрела флагмана англичан, сбившего с «Автроила» фор-стеньгу вместе с прикреплённой на ней радиостанцией, команда красного корабля сдалась в плен — так же, как и сутки назад, не сделав ни единого выстрела, и «предпочтя», по словам Тони Уилкинса, автора статьи «Сражения королевского флота с подводными лодками большевиков на Балтике в 1918–19 годах», «плен участи мучеников».
Иногда для того, чтобы выиграть войну, нужно проиграть сражение. История России полнится примерами разгромов, заставивших вождей и командиров пересмотреть свои взгляды на тактику боевых действий. Битва на Пьяне и новогодний штурм Грозного, сражение под Нарвой и бои на Раатской дороге — каждое из этих событий приносило в русские дома сотни вестей о смерти, но выводы, сделанные из гибели сотен, спасали впоследствии жизни десятков и десятков тысяч.
Звонкая пощёчина, которую Советская Россия получила в декабре 1918 года на Балтике, отрезвит самых восторженных романтиков от революции, наконец-то осознавших, что хорошо подвешенный язык даже у самого энергичного комиссара не делает его обладателя морским стратегом. Именно после сдачи «Спартака» и «Автроила» советское командование обратит по-настоящему пристальное внимание на выучку команд, формировавшихся до этого, зачастую, только по принципу лояльности, и именно после провального ревельского рейда партийное руководство будет вынуждено, скрепя сердце, вернуть на капитанские мостики балтийских кораблей более опытную старую гвардию царского флота.
По-разному сложится судьба членов команд захваченных эсминцев. После интернирования сохранят свои чины и звания командиры обоих миноносцев Николай Павлинов и Виктор Николаев. И первый, и второй с готовностью перейдут на сторону эстонцев: как считает большинство исследователей, нежелание ввязываться в бой или, если говорить откровенно, банальная сдача «Автроила» англичанам была связана, прежде всего, с нежеланием монархиста Николаева рисковать своей жизнью во имя молодой революции. Вслед за командирами присягнут эстонскому флагу почти все офицеры эсминцев, а вместе с ними — и машинная команда «Автроила» в количестве 35 человек.
Тех, кто откажется сотрудничать с интервентами (а таких наберётся 94 матроса со «Спартака» и 146 — с «Автроила»), через несколько дней отправят в карцеры-ледники эстонского концлагеря на Наргене. Там они будут подвергаться постоянным издевательствам и избиениям, а через ещё два месяца, 15 февраля 1919 года, эстонцы для устрашения расстреляют 30 человек. Хотя большинство казнённых были идейными коммунистами, среди погибших окажутся и те, кого расстреляют лишь за верность своему флагу — как балтийца Спиридонова, выбросившего за борт сигнальную книгу, чтоб она не досталась англичанам. Все 30 примут смерть молча, без жалоб и просьб, как и подобает русским морякам.
Ни в чём не повинные миноносцы будут переданы юному эстонскому флоту, сразу же получат новые имена — «Вамбола» («Спартак») и «Леннук» («Автроил») — и уже 8 января 1919 года примут участие в боях против Красной армии. После 1933 года они будут проданы Перу, снова сменят названия (в этот раз на «Альмиранте Вийяр» и «Альмиранте Гисе») и прослужат там верой и правдой, как старые покладистые лошади, до тех пор, пока в 1949 и в 1954 году их не выкупит и не разрежет на куски неприметная частная фирма.
Фёдор Раскольников вернётся на родную землю в 1920 году. Он будет сидеть в лондонской тюрьме до тех пор, пока его не обменяют на 19 английских моряков. По приезде в СССР его не расстреляют и даже не арестуют: он будет жить долго и счастливо, будет командовать флотилиями на Каспии и Балтике, после чего станет полпредом в Афганистане, Эстонии, Дании и Болгарии.
Предчувствуя сталинский террор, в самом конце 1930‑х годов Раскольников сбежит из СССР, но перед этим, как и полагается настоящему кабинетному герою, напишет мемуары о ревельском рейде. В них он свалит всю вину за проваленную операцию на командиров «Тура» и «Пантеры», обвинив первого в непрофессионализме, а второго во вранье. Гардемарин-недоучка забудет упомянуть только об одном — пока он пережидал Гражданскую войну, отъедаясь в уютной брикстонской тюрьме, именно командиры балтийских подлодок писали первые победоносные страницы истории советского флота.
Читайте также наш материал «Жизнь „бывших“. Повседневность женщин из привилегированных слоёв после 1917 года».
