Российское кино всё ещё ищет приемлемый и в то же время актуальный язык, на котором можно говорить со зрителем о вере и церкви — темах тонких и сложных. Одна из недавних попыток — мини-сериал ноября-декабря ушедшего года «Монастырь» от режиссёра Александра Молочникова («Скажи ей») и продюсера Александры Ремизовой («Триггер»). Сериал до сих пор держится на первом месте в топ-10 «Кинопоиск HD», а в день премьеры пилотная серия собрала больше 250 тысяч просмотров, поставив абсолютный рекорд за всю историю сервиса.
Можно ли считать состоявшимся начатый «Монастырём» сложный разговор со зрителем — читайте в материале Евгения Беличкова.
Позиционирование — залог успеха?
В театральной и киношной тусовке Александр Молочников планомерно создавал себе славу провокатора — по тому же пути он движется и в «Монастыре». Взять Анастасию Ивлееву на главную роль — смелый шаг, который ожидаемо привлёк большую аудиторию. Кастинг себя оправдал: сыгранная Ивлеевой Маша — один из самых ярких, живых и достойных персонажей мини-сериала. На этом провокации не закончились: есть все основания полагать, что пилотный эпизод добился рекордных просмотров благодаря изобилию откровенных сцен и диалогов. Отечественный зритель такое любит.
Ещё на этапе согласования сценария у постановщиков возникли трения с РПЦ. Летом 2022 года структуры Московской патриархии отказали съёмочной группе в поддержке — в итоге сериал снимали в Кирилло-Белозерском и Ферапонтовом монастырях (Вологодская область), имеющих самостоятельный статус музея-заповедника. Премьера «Монастыря» и вовсе началась со скандала: Минкульт отказался выдать сериалу прокатное удостоверение, а представители РПЦ заявили, что сериал неверно передал образ русского монашества. Конкретных претензий названо не было, но, вероятно, под «искажением» подразумеваются сцены, так или иначе связанные с персонажем Ивлеевой.
Правда, у режиссёра и съёмочной группы всегда есть спасительная лазейка. «Это не документальное кино, а художественный вымысел», — комментирует работу Молочникова исполнительница главной роли, и в этом смысле она абсолютно права. Искусство и не обязано доподлинно повторять реальность — просто в этом случае оно пройдёт по разряду «фантазии на тему».
По сюжету, тусовщица Маша (Анастасия Ивлеева) отдыхает в Эмиратах в компании миллиардера Николая (Джаник Файзиев) и его супруги (Мария Абашова). В какой-то момент героиня Ивлеевой настолько перегибает палку, что вынуждена скрываться от людей олигарха в мужском, а затем и женском монастыре провинциальной епархии под покровительством иеромонаха Варсонофия (Филипп Янковский) и близких к нему людей.
Выбирая основу для сюжета, создатели сериала пошли по наиболее простому пути — сняли историю о «перевоспитании» раскаявшейся грешницы, не забыв сдобрить её традиционным противопоставлением москвичей и жителей регионов. В русских сериалах Москву вообще недолюбливают — один из персонажей «Монастыря» и вовсе называет её «сатанинской».
В первых сериях Маша показана нарочито и гротескно «развратной». Попав в монастырь, она именует себя Марией Магдалиной, символически усваивая расхожий образ блудницы — при этом в глазах проскальзывает «дьявольский» блеск. Тело измученной женщины в этот момент выдаёт характерно «змеиные» движения, намекая на главный иконографический образ, связанный — в широком религиозном смысле — с темой соблазна.
К слову, с кающейся блудницей из Евангелия Магдалину отождествляли лишь в западно-католической традиции. В православии схожую роль играет Мария Египетская — тоже раскаявшаяся блудница и очень почитаемая святая, имя которой символически сопровождает переломные для Маши моменты. Магдалина же почитается в православных святцах как одна из жён-мироносиц, и никакого ажиотажа вокруг неё в церковном сознании нет. Однако для персонажей сериала это ключевой образ, который не раз всплывёт в словесных перепалках.
Сценарная работа с репликами оставляет смешанное впечатление: одни хлёсткие и удачные, другие вызывают недоумение. Претензия Маши воспитаннику Варсонофия — молодому Юре (он же Георгий, роль исполнил Марк Эйдельштейн): «Ты был хоть в интернете?!» подаётся с таким апломбом, будто на дворе не закончился 2007‑й, когда Всемирная сеть ещё могла кого-то впечатлить и показаться в новинку. Вокруг интернета и других мелких нюансов — вроде того, что героиня Ивлеевой нарочито путает Богородицу Марию с Марией Магдалиной, — вообще ломается неоправданно много копий.
Стремясь показать разницу между светской жизнью и монастырским укладом, Молочников выбирает очевиднейшие ходы: вот это новость, конечно, что монахи не смотрят Тик-Ток! Зритель запомнит именно это, хотя само противопоставление — мир с интернетом и мир без него — надуманное. Вернее, не самое фундаментальное.
Ключевое слово для большинства сценарных провалов «Монастыря» — «неуместность». Не спасает даже потрясающе выверенный актёрский ансамбль. От тематики Магдалины вообще веет импортным привкусом — что не всегда плохо, просто в истории о русских монастырях это совершенно не ко двору.
Так, настойчивые попытки героини Ивлеевой соблазнить монахов вызывают скорее недоумение, а не сопереживание или интерес. Подобная секс-фантазия вполне уместна в западных комедиях про католических или англиканских пасторов, образ которых действительно фетишизирован в масс-культуре. Однако в случае с бородатыми мужчинами в подрясниках такие ходы ничего, кроме ползучего фейспалма, не вызывают.
При этом визуальная составляющая попыток «соблазнения» проработана на уровне. В одной из сцен можно увидеть небольшую отсылку к знаменитому допросу героини Шэрон Стоун из «Основного инстинкта». В другой Ивлеева, обнажаясь в келье Варсонофия, хореографически идеально воспроизводит движениями тела образ библейского Змея-искусителя, известный по классическим полотнам западных художников.
В целом, «Монастырь» отличается ярким и выразительным визуалом: отечественные режиссёры всё более умело работают с насыщенными цветами. Лучшие сцены Молочникова вызывают ассоциации с неоновым шиком Николаса Виндинга Рефна и других иностранных мастеров. Отсылки к западному кино и культуре в «Монастыре» вообще довольно частотны: так, во второй серии всплывёт реминисценция к «Плохому Санте» (2003 год) Терри Цвигоффа. Зачем — не очень понятно, поскольку связанная с ней шутка вышла не смешной и не особо уместной. И такой флёр остался после многих «провокаций» Молочникова в сериале.
Психотерапия и религия
А теперь давайте заглянем на уровень глубже. На первый взгляд, лейтмотивом сюжета «Монастыря» является вопрос сексуальности. Большинство конфликтов, так или иначе, строятся на противопоставлении условных «похоти» и «воздержанности». Избранная подача угодила зрителю, но сделала основную идею невнятной — сфокусированность на сексе мешает понять, что же хотят донести сценарист и режиссёр.
Может показаться, что под соусом религиозной тематики нам просто подсовывают психотерапию, а то и психоанализ — с комплексом Электры у настоятельницы Елизаветы и нескончаемыми parent’s issues почти у каждого из главных героев. У Юры так вообще проснулись невротические реакции на почве подавленной сексуальности — в итоге персонажа резко сносит в подростковый бунт.
Отечественные режиссёры часто берут за образец успешные западные проекты: кто-то воспроизводит «голливудские» спецэффекты, кто-то — актуальную тематику. «Монастырь» активно заимствует иностранную визуальную стилистику и тренд на «психотерапевтическое» кино — достаточно вспомнить недавний успех «Теда Лассо», чтобы понять, о чём идёт речь.
Всё это легко наводит на мысль, что религиозная проблематика режиссёру неинтересна, а вологодские монастыри — просто удобная декорация, где можно лишний раз поговорить со зрителем «о своём». Но если присмотреться внимательно, окажется, что это не так.
Положительные плоды работы с экспертами в сериале хорошо видны. Сцены, сюжетно замкнутые на персонаже Филиппа Янковского, не только сильны художественно, но и внимательно выверены с точки зрения православной традиции. А сюжетный троп «блудница и монахи», за который отвечает Ивлеева, и вовсе классическая история из православных патериков.
Особенно внимательны авторы «Монастыря» к вопросам аскетики, что для российского кино на церковную тему совсем нетипично. Нет, лубочных историй о святости и грехе на экране хватает — вспомнить хотя бы «Остров» Павла Лунгина или ленту Николая Досталя «Монах и бес» 2016 года. Но тандем Молочникова и Ремизовой чуть ли не впервые пытается на понятном для зрителя языке поговорить о мотивации аскезы.
Глуховатый монах из последней серии не лечит уши, потому что так ему «легче слышать Бога в себе» — внешний шум его бы только отвлекал. «Ты уже свой путь находишь, а они дольше тебя живут, и всё мечутся, суетятся…» — говорит Варсонофий Юре о внутреннем ориентире, который легко утратить в свистопляске повседневности. Поэтому основной эмоцией внешнего к монастырю мира становится страх.
Герои боятся одиночества, тревожатся за достаток, репутацию или даже жизнь. Схожее чувство наступит, если оказаться в совершенно незнакомой стране с туманными перспективами, без карты местности и знания языка — появится ощущение, что на каждом шагу подстерегает опасность. Потеря внутреннего компаса неизбежно ведёт к трагедиям — достаточно взглянуть на посетителей монастыря, многие из которых оказались на грани отчаяния.
Та же Маша с первых серий раскрывается как неуверенный, тревожный и уязвимый персонаж. Создаётся впечатление, что в бурной сексуальной жизни она ищет не столько удовольствие, сколько забытье. В психологии есть понятие компульсивной сексуальности — невротической реакции индивида, стремящегося заглушить гнетущее чувство изоляции и тревоги.
«Потерянные» персонажи сериала ищут Бога, цепляясь за него, как за путеводную нить. А аскеза — воспитание навыка не выпускать эту нить из рук, способ научиться слышать и не отвлекаться на лишнее. Поэтому и главная антитеза сериала — вовсе не «сексуальная воздержанность» против «похоти». Правильнее определить её как «сосредоточенность» (собранность и самоконтроль) против «распущенности» (рассеянности).
Идеал монашества не в депривации сексуальности как таковой, а в том, чтобы стать «хозяином самому себе». Не владеющий собой мужик с пистолетом, ненавидящий жену, или музыкант-наркоман не меньше «распущенны», чем персонаж Маши, хотя сексуальный контекст в их историях отсутствует.
Первый сексуальный опыт Юры тоже идеально вписан в идейный мир православной антропологии. Проведя утро с Машей, он внезапно становится рассеянным, его ум теперь несобран. Во внутренней жизни Георгия возникла раздвоенность, появились противоречивые мотивации — иначе говоря, нарушилась целостность ума, которая и считается базовым содержанием христианской добродетели целомудрия.
Через сюжетную арку игумении Елизаветы раскрывается подноготная властолюбия, которое в итоге привело к смерти одной из монахинь от перитонита. На языке теологии и аскетики состояние Елизаветы описывалось бы как «прельщение» (самообман, неоправданная уверенность в особых духовных дарованиях), «гордость» и «похоть власти». В полном соответствии с православным миропониманием, они ведут к оскудению у игумении дара любви.
Соблюсти должный баланс между религиозной и психологической тематикой Молочникову не удалось — раз за разом возникает перекос в сторону последней. Так, авторитарность Елизаветы в итоге вывели из её детских травм и страхов — на большее, видимо, не хватило идей либо хронометража. В итоге к шестой серии получилась очередная история о «возвращении к корням» и «отпускании прошлого», что мы видели уже не один раз. При этом от некоторых историй веет ощущением недосказанности, а сюжетная линия с олигархом вообще обрывается зияющим роялем в кустах.
Преодоление «публичной немоты»
Современное кино, и не только в России, ищет язык, на котором возможно говорить о религии со зрителем из больших мегаполисов. «Монастырь» Молочникова делает это через контраст и несоответствие, которые удачно подчёркиваются резкими и в то же время изящными монтажными переходами. Мы наблюдаем целый ворох противоречий: между монашеским укладом и светскими вечеринками, провинцией и столицей, деньгами и семейным долгом, сексом и религиозностью, суетой и покоем, технологиями и архаикой традиции.
Перед нами, конечно, не два разных мира — но различные образы жизни. Совместить всё это в одном сериальном нарративе сложно и сценарно, и на уровне киноязыка — отсюда, в частности, берёт корни ряд нелепостей постановки.
При этом авторы кино начинают осознавать, что разговор о церкви слишком долго цеплялся за различия. Теперь режиссёры стремятся увидеть мосты между светским обществом и миром религии, найти общее — можно вспомнить недавний удачный пример «Непослушника» Владимира Котта. Однако даже после этого чего-то будет не хватать.
Молочников, кажется, ближе всех подошёл к пониманию, как надо показывать мир с позиции верующего — сделав это так, чтобы мотивы церковных прихожан смог понять любой носитель секулярных ценностей. Но репрезентация религиозного мировоззрения вынуждает и к рефлексии над теологией — у того же Котта в первой части «Непослушника» герои задумываются: где в действительности стоит искать Бога?
Между тем сам принцип веры и роль Бога в человеческой жизни остаются для российского кино камнем преткновения. Большинство режиссёров глядят на религию в лучшем случае глазами секулярного ценителя древностей, а немногие верующие мастера, напротив, настолько погружены в лубочно-елейную традицию и эстетику, что с трудом способны переложить её на язык современников.
Конечно, «материал» веры сам по себе очень сложен, он сопротивляется переложению на экран: рассказать о сокровенном одновременно тактично, доступно и бережно весьма трудно. Богословское чутьё — непростой навык, тем более для российской кинорежиссуры. Однако без него невозможно снять подлинно великое кино о церкви, ведь именно Бог является средоточием религиозной жизни.
Для примера приведу одну из самых красивых, бережных и трогательных историй о церкви, снятых на Западе, — сериал Паоло Соррентино «Молодой папа». Помимо церковно-политических интриг, лежащих на поверхности, это история о религиозных сомнениях, о конфликте между обязанностями священнослужителя и сексуальными потребностями. Это также история о взрослении и всё том же «возвращении к корням»: главный герой Ленни Белардо, он же понтифик Пий XIII, — сирота, оставленный в детстве родителями. Однако самое важное в том, что у Соррентино есть место чуду — иными словами, в «Молодом папе» обнаруживается реальное присутствие Бога.
Когда Пий XIII молится, отчаявшаяся бесплодная женщина беременеет, а алчная руководительница африканской миссии погибает от инфаркта. Бог по молитве Белардо совершает чудеса. Пия XIII в сериале Соррентино не случайно называют «святым»: его близкие отношения с высшими силами — живое присутствие которых отчётливо чувствуется, — полностью оправдывают такое определение, в соответствии с библейским пониманием святости.
В «Монастыре» же Бог не является субъектом действия, персонажем истории. Молитвы, которые герои произносят в ситуации опасности, так и не получают ответа свыше. Конечно, удачные для героев повороты сюжета, случившиеся после молитв, можно приписать Богу — но по факту происходящее оказывается целиком в руках людей. Просто в силу собственной религиозности они очень уверены в том, что делают.
Игумения Елизавета прогоняет людей олигарха не силой Христа, а неожиданным самонадеянным напором. Будущий отец Варсонофий укрывает дочек от жены не с помощью Божией, а благодаря упорству и самоуправству монахов. Получается так, что одни люди за счёт специфических психологических и прочих навыков «переигрывают» других. А если бы не переиграли? В итоге имеем не чудо, а классическую «ошибку выжившего».
Точку зрения и майндсет сценаристов идеально иллюстрирует диалог после нападения на Георгия на мосту:
Юра: Спасибо тебе, Господи…
Дядя Витя: А мне спасибо не хочешь сказать?
Мировоззренческая перспектива Молочникова, как и многих российских режиссёров, затрагивающих тему церкви, антропоцентрична. Внутренняя логика «Монастыря» лежит в секулярной парадигме: места чудесам и Богу здесь нет, а насельники православных монастырей — это просто очень необычные жители России, со своей социокультурной спецификой. Ни у кого же не вызывают вопросов, скажем, амиши в Пенсильвании — так и вологодские трудники с монахами не должны.
Это чувствуется и на уровне персонажей. Когда Юра заявляет: «Папа для меня — святой», за этим, по сути, ничего экстраординарного не стоит. «Святой» здесь означает просто «достойный человек». Хотя попытка создать вокруг отца Варсонофия хотя бы антураж святости присутствует — вспомним его отчасти юродские повадки или исцеление заикавшейся девочки. Однако всё это, в отличие от Пия XIII, Варсонофий творит сам по себе, благодаря своему пастырскому опыту и навыкам. Бог в этом никак не участвует.
К слову, персонаж Янковского пришёл к священничеству через бегство: он просто не справился с проблемами жизни «в миру». Иными словами, конкретно его мотивация мало чем отличалась от той, что была у Пия XIII, как-то признавшегося: «Я люблю Бога, потому что любить людей слишком больно».
Как уже сказано выше, религиозность и тем более православная мистика — чрезвычайно сложные темы для экранизации, не терпящие скатывания в пошлость и вычурность. И Молочников всё же нащупал удачный нерв разговора о Боге, которого, по отцу Варсонофию, стоит искать в тишине: «Знай, что ты один из немногих молчащих сейчас на Земле людей. Возлюби в себе это. Ведь это молчание, Юр, и есть Бог».
Сравните это с тональностью богословия Белардо в «Молодом папе»: «Подумай обо всём, что ты любишь. Это и есть Бог». В другом месте Пий XIII посоветует искать Господа подо льдами Гренландии. Иными словами, адекватные для выражения веры слова можно найти в языке парадокса, притчи, коана. А ещё веру можно выразить через опыт умиротворения и тишины, в которой обретают Бога как жители Ватикана у Соррентино, так и обитатели монастырей у Молочникова.
Притчи «магического реализма» Соррентино могли бы стать отличным источником вдохновения для отечественного кино. Но даже без заимствований у прославленного итальянского режиссёра российские авторы, кажется, потихоньку находит язык, на котором сегодня можно говорить о церкви и Боге. И это не язык памфлетов или, наоборот, нравоучительной апологетики — а ускользающая подлинность, честность и красота.
Читайте также «„Майор Гром“ среди ясного апрельского неба».
