В творчестве Александра Серафимовича казачья тема не занимала много места. Хотя родился он в Нижне-Курмоярской станице в семье казака, судьба его больше была связана с Петербургом и Москвой. Однако события на Дону времён Гражданской войны не могли не коснуться его и не отразиться в произведениях.
VATNIKSTAN завершает серию очерков Сергея Петрова о русском и советском писателе Александре Серафимовиче. В прошлый раз речь шла о Первой русской революции и её месте в творчестве Серафимовича. Сегодня в центре внимания Гражданская война — как менялось отношение писателя к донским казакам и почему даже в его главном романе «Железный поток» так мало сказано о вольном сословии.
Когда мы слышим «донской писатель», сразу же вспоминаем Михаила Шолохова или Фёдора Крюкова, но никак не Александра Серафимовича. Да, тоже с Дона, да, писатель не меньшей значимости, но в этот ряд «не встраивается». Почему?
Дело в том, что изначально свой литературный мир Серафимович решил не ограничивать Областью Войска Донского. Его мир населяли рабочие, крестьяне и революционеры на правах трагедии и борьбы. У жителей-казаков там была регистрация временная, авансом, — трагедия имелась у каждого, а борьбы не было.
Герой рассказа «Наказание», к примеру, не произносит ни слова против, когда его наказывают розгами. Товарищи героя — немногим лучше. Как только порка закончена, они шутят и хохочут, шуточки из разряда — «кто следующий?» или — «если мне прикажут тебя розгами отходить, жить тебе недолго останется».
«Степные люди». Писатель мастерски изображает пошлые нравы станичного быта: вороватость и моральную низость начальства, апатичность простых казаков. По цензурным соображениям эти фрагменты в рассказ при первом издании не вошли, вот они:
«На третий день атаман потребовал две тройки почтовых лошадей для поездки по казённой надобности. В нагруженные водкой, вином, закусками повозки уселись атаман с супругой, два его помощника, писарь и брандмейстер. Выехали на луг. Атаманша на берегу реки стала готовить закуски, а атаман с приятелями разделились на две партии, взяли две лодки, выплыли на середину реки, дали примерное морское сражение. Атаманша стояла на берегу и аплодировала».
На службе станичный начальник ворует «направо и налево». Казаки относятся к этому нормально, «с неизбежностью». Атаман благодарит их, как может:
«… он три дня поил казаков станицы и съехавшихся с соседних хуторов, конечно, на станичные суммы, которые потом расписывались по разным статьям расхода. Станица в эти три дня казалась поражённой чумой: на улицах, под плетнями, на ступенях правления, во дворах валялись груды тел».
Словом, казак у Серафимовича — не герой. Это не бунтарь, не потомок Разина или Булавина, способный вскочить на коня и, обнажив шашку, снести угнетателю голову.
И копать казачью тему глубже для Серафимовича не имело смысла.
Во-первых, в начале двадцатого века эту делянку прочно занял его земляк — Фёдор Крюков.
Во-вторых, превратившись из станичного жителя в столичного, Серафимович от казачества отдалился.
К 1917 году Донская область перестала быть его домом. Он жил не то чтобы в столицах, он жил в революции. О том, что происходило тогда на родине, писатель знал, что знали все: власть в руках Каледина, к нему рванули царские генералы, и скоро родина превратится из территории нейтральной в откровенно вражескую; генералы Алексеев, Корнилов и К совьют там контрреволюционное гнездо и отрежут Советскую Россию от угольных бассейнов. Этого допустить нельзя.
В декабре 1917 года Серафимович напишет «Наказ красногвардейцам, едущим на Дон». Там будут такие слова:
«…Товарищи красногвардейцы, громким голосом скажите вашим братьям-казакам: <…> никто на их земли не посягает, ибо они такие же труженики, как и рабочие <…> Пусть же подымутся братья-казаки <…>, пусть стряхнут с себя кровавых обманщиков, пусть не дадут надеть всероссийское ярмо беспощадной помещичьей власти на шею великому русскому и украинскому народу. Пусть помнят <…> у них свобода, у них воля, у них неутесняемая земля только до тех пор, пока свобода у всероссийского рабочего класса, у всего российского крестьянства».
Всё примерно так и вышло. Алексеев, Корнилов и Деникин спешно покинули тонущий корабль контрреволюции, казаки их не поддержали, отчаявшийся Каледин застрелился из револьвера.
28 февраля 1918 года Главком южного революционного фронта Владимир Антонов-Овсеенко получит телеграмму от Ленина:
«Наш горячий привет всем беззаветным борцам за социализм, привет революционному казачеству <…> Против автономии ничего не имею…»
Но проходит месяц, и казаки, принявшие Советскую власть «на ура», начинают вдруг против неё бунтовать. К маю низовья Дона «белеют», большевиков прогоняют, новым атаманом становится Пётр Краснов. Его поддерживает обнаглевшая от перспектив Брест-Литовского мира Германия.
В верховьях дела обстоят не многим лучше. Станицы и хутора переходят от красных к белым и обратно, в марте 1919-го советскую власть едва не добивает Вешенское восстание.
… Летом Серафимович, как военный корреспондент «Правды», выезжает в Воронежскую губернию.
Там он наблюдает удручающую картину: Добровольческая армия, пополненная восставшими казаками, наступает. Она может взять не только Воронеж, но и пойти дальше, на Москву. Состояние красноармейских частей оставляет желать лучшего.
Работая над очерком «Дон», писатель пытается ответить себе на вопрос: почему многие казаки отшатнулись от советской власти?
Вступив на Донскую землю в начале 1918 года, напишет он, красногвардейцы шли победоносно, не встречая сопротивления. Обозначившие свой нейтралитет казаки, принимали их «хлебом-солью». Ослеплённые своим триумфом пришельцы «забыли» объяснить казакам, зачем пожаловали и что с собой принесли. Это — главная ошибка. Казаку нравится хорошее отношение. Казака надо знать, а вы, товарищи, его не знаете.
Серафимович тезисно объясняет, что нужно знать о сынах Тихого Дона:
«Веками воспитаны в национализме, обособленности, казак — это высшая порода, а <…> великоросс или украинец — это низшая людская порода, к которой казак относится свысока»;
«Казак-бедняк — это совсем не то, что безлошадный бедняк в России. У него и лошадь, и корова»;
«… подвижные, впечатлительные, способные заразиться дико вспыхивающей ненавистью и враждою <…> вероломства у многих достаточно. С врагом заключит перемирие, целуется, обнимается, а сам втихомолочку сзади и рубанёт шашкой, ибо по отношению к врагу всё дозволено: так учили атаманы».
Серафимович дал в своём очерке общую картину, упустив значительные детали. Похоже, оторвавшись от корней, писатель не заметил перемен в донском характере.
А казаки между тем пробудились. Вскипела, казалось, застывшая навеки вольная кровь. У донцов появились новые герои, новые пассионарии, свои «большевики».
Весь 1917 год в Новочеркасске действовала крепкая «левая группа». Её яркие представители — офицеры Николай Матвеевич Голубов и Алексей Иванович Автономов — смело озвучивали свою позицию на заседаниях Войскового круга и Общеказачьего фронтового съезда. Блестящие ораторы, обладавшие громадным авторитетом среди фронтовиков, они агитировали за союз с большевиками на митингах. Именно голубовские казаки, а не красногвардейские части Сиверса, первыми вошли в феврале 1918-го в Новочеркасск и арестовали властную верхушку.
Однако большевики отнеслись к Голубову, как к слишком самостоятельному «демагогу». Они сделали ставку на председателя Донревкома, казака из «низов» — Фёдора Григорьевича Подтёлкова.
Человек безусловно храбрый, но малограмотный, авторитарный, но окружённый плотным кольцом партийных работников, он стремительно терял авторитет среди станичников. Подтёлков недостаточно резко и своевременно выступал против бесчинства и мародёрства пришлых красногвардейских частей, не умел полемизировать с сомневающимися казаками, на неудобные вопросы у него, как правило, был один ответ — «и никаких!» Он не разговаривал с ними, он — приказывал.
Всё это вынудило донцов разочароваться в Советской власти. Так низовья Дона и «побелели».
Знал ли обо всём этом Серафимович? Складывается впечатление, что если и знал, то опять же — в общих чертах.
Вёшенское восстание. Писатель отнёсся к нему с такой же большевистской прямотой: восстали богатые казаки, затуманив головы остальным. О реальных причинах он скажет как бы между строк, напишет, что были коммунисты, которые «опозорили себя злоупотреблениями и насилиями», их пришлось расстрелять, оповестив казаков, «но было поздно».
Дополни он свои слова хотя бы одним-двумя абзацами с примерами «злоупотреблений» и «насилий», очерк бы смотрелся гораздо объективнее.
Но объективности не получилось, правда в «Доне» вышла однобокой. О срезании лампасов, безумных пытках, расстрелах и прочих «перегибах» писали другие — члены казачьего отдела ВЦИК и будущий командарм Второй Конной, красный казак Филипп Кузьмич Миронов. Они сообщили о чудовищности знаменитого циркуляра Свердлова. Они заявили открыто: стремление уничтожить контрреволюционеров на Дону обернулось чуть ли не повальным истреблением казаков, и подобная политика, кроме ещё большей крови и ненависти со стороны местного населения, ничего не принесёт.
«Читателей» у этих писем было трое — Ленин, Троцкий, Калинин. Выводы были сделаны. Отношение к казакам поменялось и репрессии прекратились. Жаль, что среди авторов «разъяснений» не было писателя Серафимовича.
… В романе «Красные дни» Анатолия Знаменского утверждается, что Серафимович и Миронов, как жители Усть-Медведицкой станицы, были знакомы и дружны. Знаменский описывает их тревожную беседу о судьбах казачества и Вёшенском восстании. Но была ли такая беседа в действительности, имело ли место их тесное знакомство вообще, доподлинно не установлено.
После Миронова осталось множество документов, писем, рукописей. О Серафимовиче в них нет ни слова. В письме Ленину Миронов критикует советских журналистов, рассуждавших о Доне в 1919 году, — ни одного упоминания. Писатель, в свою очередь, тоже не вспоминает о легендарном земляке. Может быть, есть что-то в дневниках?
Всё это даёт надежду полагать, что Серафимович, чья бурная в те годы деятельность Южным фронтом не ограничивалась, судил о восстании по штабным справкам, разговорам с красноармейцами, собственному жизненному опыту и собственным же стереотипам.
… Всю правду он осознает позже, почти десятилетие спустя, когда состоится знакомство с Шолоховым и его «Тихим Доном». Вот там-то и всплывут многие события и фамилии, и Вёшенское восстание предстанет «во всей красе». Быть может, не столько фактор землячества, сколько правда о родине, которую он не знал или знать в своё время не хотел, побудила его биться за «Тихий Дон» во всех инстанциях.
Повторюсь, в творчестве Серафимовича казачья тема не занимала много места. Даже в «Железном потоке» — о казаках вскользь, деля на красных и белых, последние при этом — в большинстве.
Но в тридцатые он станет писать о казаках красиво и с теплотой, будто возвращая долги. Пробьётся сквозь строки запах степного ковыля, заискрится на солнце гладь родной, древней реки. И не будет в этих текстах ни слова о казачьем «национализме», «обособленности», «высокомерии».
В 1931 году Серафимович объедет вместе с женой и сыном несколько донских колхозов и станиц. После поездки он напишет серию новелл под общим названием «По донским степям». В них казак будет изображён как человек активный, настоящий строитель новой жизни.
В очерке «Михаил Шолохов» (1937) читаем такие слова:
«Казаки — весёлый, живой, добродушно-насмешливый народ <…> Песни поют чудесные, задушевные, степные, от которых и больно и ласково на сердце. И они разливаются от края до края, и никогда не забудешь их».
В 1939 году Серафимович напишет рассказ «Бригадир». Его герой — не просто красный казак в прошлом и колхозник в настоящем. Судя по времени и месту истории, он — бывший мироновец. Напрямую об этом, правда, не говорится: Миронова, расстрелянного в Бутырской тюрьме почти двадцать лет назад, реабилитируют только в 1960 году.
А когда жизнь писателя приблизится к финалу, он через ростовскую газету «Молот» обратится с письмом к своим «дорогим землякам»:
«… я обращаю своё слово, слово старого донского казака Курмоярской станицы <…>: работайте ещё лучше, трудитесь много и хорошо, чтобы ещё краше и богаче стала страна наша, наша великая Родина!».
Это письмо — последнее выступление в печати. Не имея сил писать, Серафимович продиктует текст, его передадут в Ростов-на-Дону. На газетной полосе письмо появится 1 января 1949 года.
19 января, в день своего рождения, великий писатель уйдёт из жизни в возрасте 86 лет.
Публикацию подготовил писатель Сергей Петров, автор книг «Бакунин. Первый панк Европы», «Хроника его развода» и «Менты и люди». Сотрудничает с издательством «Пятый Рим» и пишет для журнала «Русский пионер».
Читайте также наш материал «Там вообще не надо будет умирать. 10 советских утопий».
