Серафимович и Первая русская революция

В годы Пер­вой рус­ской рево­лю­ции Алек­сандр Сера­фи­мо­вич жил в Москве, стал оче­вид­цем бун­тов и даже жерт­вой чер­но­со­тен­цев. Пере­жи­тые собы­тия лег­ли в осно­ву мно­же­ства рас­ска­зов — «Заре­ва», «Мать», «Как веша­ли» и дру­гих. Все эти про­из­ве­де­ния напол­не­ны насто­я­щи­ми эмо­ци­я­ми и глу­бо­ко рас­кры­ва­ют суть собы­тий 1905 года.

VATNIKSTAN про­дол­жа­ет пуб­ли­ко­вать очер­ки Сер­гея Пет­ро­ва о рус­ском и совет­ском писа­те­ле Алек­сан­дре Сера­фи­мо­ви­че. Из пер­во­го мате­ри­а­ла мы узна­ли, с чего начал­ся твор­че­ский путь Сера­фи­мо­ви­ча, из вто­ро­го — что корен­ным обра­зом отли­ча­ло его от боль­шин­ства писа­те­лей-совре­мен­ни­ков. Сего­дня в цен­тре вни­ма­ния 1905 год — как Алек­сандр Сера­фи­мо­вич и его семья пере­жи­ли дни обстре­лов, а так­же какие рас­ска­зы вдох­нов­ле­ны Пер­вой рус­ской революцией.


Внут­рен­няя рево­лю­ция Сера­фи­мо­ви­ча ста­ла зреть ещё в ран­нем дет­стве, задол­го до 1905 года. Местом тако­го созре­ва­ния ста­ла Поль­ша, где слу­жил его отец, еса­ул Сера­фим Попов.

… Саше — лет шесть-восемь, не боль­ше. Он ско­рее тих, чем гро­мок. Не хули­га­нит, не устра­и­ва­ет бун­тов за обе­ден­ным сто­лом, не балу­ет­ся спич­ка­ми у скла­да бое­при­па­сов. Сидит дома, гуля­ет по гар­ни­зо­ну. А вда­ли, у кром­ки гори­зон­та, вид­не­ют­ся смут­ные очер­та­ния гор и лесов. Каза­ки гово­рят, что там — Австрия.

Его тянет к этим людям, про­стым каза­кам. Папи­ны дру­зья-офи­це­ры их так и назы­ва­ют — «люди», буд­то у них нет имён, но они поче­му-то инте­рес­нее папи­ных дру­зей. Как толь­ко есть воз­мож­ность, Саша убе­га­ет в казар­мы. Маме это не нравится.

Одна­жды к роди­те­лям захо­дит пол­ко­вой адъ­ютант. Сидя за сто­лом и отхлё­бы­вая чай из ста­ка­на, он, как бы меж­ду делом, сооб­ща­ет, что днём на пла­цу будут нака­зы­вать како­го-то каза­ка. Этот слу­жи­вый, гово­рит адъ­ютант, совер­шил стран­ный про­сту­пок: сбе­жал в Австрию, бро­дил там почти неде­лю, а на днях вот вер­нул­ся. Ты зачем это сде­лал, спро­си­ли его. Отве­тил, что нашло затме­ние. Ну, затме­ние, так затме­ние. Будем наказывать.

В назна­чен­ное вре­мя Саша тай­ком про­би­ра­ет­ся на плац. «Меро­при­я­тие» начи­на­ет­ся. Про­ви­нив­ше­го­ся кла­дут на ска­мью лицом вниз. Сди­ра­ют одеж­ду. Офи­цер отда­ёт коман­ду, и каза­ки при­ни­ма­ют­ся сечь сво­е­го това­ри­ща роз­га­ми. Ребё­нок не может себе объ­яс­нить про­ис­хо­дя­щее. Пер­вые мыс­ли — совсем не о жесто­ко­сти. Голый чело­век — вот что вызы­ва­ет недо­уме­ние. Раз­ве мож­но быть взрос­ло­му — голым? Поче­му это нико­го не сму­ща­ет? Поче­му взрос­лые бьют взрослого?

И лишь когда у каза­ка по-дет­ски начи­на­ет дро­жать под­бо­ро­док, в душу маль­чи­ка вры­ва­ют­ся жалость и «кра­мо­ла». Саша пони­ма­ет, что про­ис­хо­дя­щее непра­виль­но, жесто­ко, и луч­ше бы было не воз­вра­щать­ся это­му бедо­ла­ге из даль­них гор­ных лесов.

Деся­ти­ле­тия спу­стя его дет­ские впе­чат­ле­ния пре­вра­тят­ся в рас­сказ «Нака­за­ние».

Бар­ри­ка­ды во вре­мя Декабрь­ско­го вос­ста­ния в Москве. 1905 год

… Когда гря­ну­ла Пер­вая рус­ская рево­лю­ция, у Сера­фи­мо­ви­ча не воз­ник­ло вопро­са: нуж­на она или нет? В отли­чие от мно­гих кол­лег по цеху он успел пови­дать и казар­мен­ную жесто­кость, и ужас­ный быт кре­стьян, и тяжё­лое поло­же­ние рабо­чих. Он ясно осо­зна­вал, что власть наме­рен­но сле­па, улуч­шать жизнь про­сто­го наро­да она не собирается.

Осе­нью 1905 года писа­тель наве­ды­ва­ет­ся в Ново­чер­касск и стал­ки­ва­ет­ся с пиром духа: в горо­де реют крас­ные зна­мё­на, всю­ду демон­стра­ции, лозун­ги о равен­стве и брат­стве, сме­лые выступ­ле­ния ора­то­ров. Кажет­ся, что про­бу­ди­лись все, даже дети.

«… В жен­ской гим­на­зии дура Вера Алек­сан­дров­на (дирек­тор — С.П.), — напи­шет он жене в Моск­ву, — позва­ла поли­цию и попря­та­ла горо­до­вых по погре­бам, в кух­ни, в уголь­ном скла­де … Но семи- и вось­ми­класс­ни­цы как-то про­ню­ха­ли, поле­те­ли на кух­ню, про­лез­ли в погре­ба и откры­ли … тор­же­ствен­но пове­ли их к началь­ни­це. Ста­ниш­ни­ки неук­лю­же сту­па­ют по пар­ке­ту со скон­фу­жен­ны­ми мор­да­ми и пре­глу­по ухмы­ля­ют­ся. Началь­ни­ца, как уви­да­ла эту про­цес­сию, обо­мле­ла, а гим­на­зист­ки наска­ки­ва­ют на неё: „Лгу­нья!.. лгу­нья!.. мы вас пре­зи­ра­ем!..“ Началь­ни­це ниче­го не оста­ва­лось, как уда­рить­ся в обморок…»

Вер­нув­шись в бело­ка­мен­ную, супру­гу он отпра­вит на лече­ние в Ялту, а сам с дву­мя сыно­вья­ми пере­едет из хоро­шей гости­ни­цы на Прес­ню, где най­дёт жильё подешевле.

… Декабрь. Вот-вот в Москве долж­но рва­нуть. Боль­ше­ви­ки и эсе­ры при­зы­ва­ют рабо­чих к акти­ви­за­ции ста­чеч­ной борь­бы. Мани­фест Нико­лая II от 17 октяб­ря, декла­ри­ру­ю­щий смяг­че­ние кур­са, вос­при­ни­ма­ет­ся, как мел­кая и лжи­вая подач­ка. Рабо­чие воору­жа­ют­ся. Воз­во­дят­ся бар­ри­ка­ды. Гене­рал-губер­на­тор Фёдор Васи­лье­вич Дуба­сов объ­яв­ля­ет чрез­вы­чай­ное поло­же­ние, и город навод­ня­ет­ся вой­ска­ми с тяжё­лой артил­ле­ри­ей. Глав­ным оча­гом воору­жён­но­го про­ти­во­сто­я­ния в Москве ста­но­вит­ся … Пресня.

Вес­на 1905 года. Худож­ник Ста­ни­слав Мас­лов­ский. 1906 год

Сера­фи­мо­вич может фик­си­ро­вать про­ис­хо­дя­щее, не выхо­дя из ком­на­ты. Мас­са инте­рес­но­го про­ис­хо­дит чуть ли не под его окном: там бар­ри­ка­ды, там бега­ют с вин­тов­ка­ми рабо­чие. Но писа­тель хочет боль­ше­го. Остав­ляя детей под при­смот­ром нянь­ки, он каж­дый день бро­дит по мос­ков­ским запру­жен­ным ули­цам, раз­го­ва­ри­ва­ет с вос­став­ши­ми. У Пат­ри­ар­ших писа­тель стал­ки­ва­ет­ся с шай­кой угрю­мых типов, они отби­ра­ют у него коше­лёк и под­но­сят к лицу огром­ный нож. Его спа­са­ет появ­ле­ние дру­жи­ны сту­ден­тов. Налёт­чи­ки вынуж­де­ны ретироваться.

«Кто это такие?» — спра­ши­ва­ет у сту­ден­тов Серафимович.

«Чер­но­со­тен­цы», — объ­яс­ня­ют моло­дые люди.

Ока­зы­ва­ет­ся, так назы­ва­е­мые защит­ни­ки госу­да­ря и рус­ско­го наро­да частень­ко про­мыш­ля­ют здесь разбоями.

Всё уви­ден­ное Сера­фи­мо­вич пере­но­сит на бума­гу по ночам, при осве­ще­нии керо­си­но­вой лам­пы и под акком­па­не­мент канонады.

Тем вре­ме­нем воен­ные стре­ля­ют не толь­ко по бар­ри­ка­дам, но и по жилым домам, лав­кам, апте­кам. Неваж­но, есть ли в них огне­вые точ­ки. Нет, зна­чит, будут. Когда все эти «объ­ек­ты» захва­ты­ва­ют­ся арми­ей, их неред­ко пре­да­ют огню.

Как-то ночью окно писа­тель­ской ком­на­ты раз­би­ва­ет пуля. В ком­на­ту эта­жом ниже пада­ет гра­на­та. Сера­фи­мо­вич хва­та­ет сон­ных сыно­вей, и они бегут в под­вал, в котель­ную. Туда же устрем­ля­ют­ся дру­гие жиль­цы. Лест­нич­ные про­лё­ты про­стре­ли­ва­ют­ся, по сте­нам «чока­ют» пули.

Утром, когда насту­па­ет вре­мен­ное зати­шье, Сера­фи­мо­вич воз­вра­ща­ет­ся в квар­ти­ру и видит: сте­на его ком­на­ты про­би­та артил­ле­рий­ским снарядом.

Обстре­лы про­дол­жа­ют­ся несколь­ко дней, и он про­во­дит боль­шую часть вре­ме­ни с сыно­вья­ми в под­ва­ле. Без воз­мож­но­сти наблю­дать геро­ев при­хо­дит­ся наблю­дать обы­ва­те­лей. Писа­те­лю инте­рес­но, что дума­ют эти люди о революции.

Они пока отме­ча­ют толь­ко один её «плюс»: куда-то поде­ва­лись улич­ные и квар­тир­ные воры. Ну, а в осталь­ном? Пере­жи­ва­ют ли они за тех, кто отста­и­ва­ет их пра­ва на бар­ри­ка­дах? Соби­ра­ют­ся ли помо­гать им?

Всё про­яс­нит­ся чуть поз­же, когда сопро­тив­ле­ние рабо­чих сло­мят вой­ска, и будет воз­мож­ность вер­нуть­ся в свои квартиры.

Послед­ствия вос­ста­ния в Москве. На Пресне, остат­ки зда­ния фаб­ри­ки Шмид­та. 1905 год

Истин­ное отно­ше­ние обы­ва­те­лей к рево­лю­ции Сера­фи­мо­вич пока­жет в очер­ке «На Пресне»:

«… — Сла­ва тебе гос­по­ди, сла­ва тебе, — кре­стил­ся дро­жа­щей рукой ста­ри­чок, — вер­ну­лись вла­сти предержащие.

… с раз­ных пло­ща­док лест­ни­цы понес­лись отча­ян­ные крики:

— Батюш­ки!.. Кара­ул!.. Обо­кра­ли!.. Что же это?..

— Сла­ва те, всё по-преж­не­му, всё, — кре­стит­ся ста­ри­чок, — сла­ва богу, успо­ко­ил­ся народ, даже воры вернулись…»

Не менее важен для пони­ма­ния декабрь­ских собы­тий 1905 года рас­сказ Сера­фи­мо­ви­ча «Как веша­ли». Уже из назва­ния понят­но, что речь идёт о при­ве­де­нии в испол­не­ние смерт­ных приговоров.

Рас­сказ име­ет реаль­ную осно­ву. Живым сви­де­те­лем опи­сы­ва­е­мой каз­ни был про­за­ик Голо­у­шев, кото­ро­го как вра­ча вла­сти при­вле­ка­ли к подоб­ным про­це­ду­рам. Но Сера­фи­мо­вич «поз­во­ля­ет» рас­ска­зать об уви­дён­ном не вра­чу, вымыш­лен­но­му пер­со­на­жу — городовому.

Итак, боль­шой сарай, посре­ди него — стол с чёр­ным сук­ном, за ним — про­ку­рор, поп и врач. В углу — двое в чёр­ных мас­ках. Рядом с ними сто­ят табу­ре­ты. С потол­ка сви­са­ют верёвки.

Кон­вой вво­дит неко­е­го Нико­лю­ки­на. В отли­чие от преды­ду­щих смерт­ни­ков тот пла­чет и про­сит его не вешать: вышла ошиб­ка! я — Нико­ла­ев! Недо­умён­ный про­ку­рор зво­нит в тюрь­му. Он тре­бу­ет объ­яс­не­ний, угро­жа­ет при­вез­ти заклю­чён­но­го обрат­но. В тюрь­ме бро­са­ют труб­ку. Про­ку­рор пере­зва­ни­ва­ет, и сно­ва ниче­го выяс­нить не удаётся.

«Я не Нико­лю­кин, я — Нико­ла­ев! — в отча­я­нии повто­ря­ет парень. — Спро­си­те у матери!».

Но про­ку­рор уже устал. Он воз­вра­ща­ет­ся за стол и запол­ня­ет бума­гу. Врач отво­ра­чи­ва­ет­ся, поп дежур­но пред­ла­га­ет смерт­ни­ку поце­ло­вать крест, и Нико­ла­е­ва, вме­сто Нико­лю­ки­на, вешают.

Послед­ствия вос­ста­ния в Москве. На Пресне близ Зоо­ло­ги­че­ско­го Сада. Декабрь 1905

… Прес­нен­ским собы­ти­ям писа­тель посвя­тит нема­ло рас­ска­зов: «Похо­рон­ный марш», «Бом­бы», «Мать», «Мёрт­вые на ули­цах», «Снег и кровь», одна­ко имен­но эти­ми собы­ти­я­ми он не огра­ни­чит­ся. Отно­ше­ние к рево­лю­ции про­сто­го мужи­ка, непо­сред­ствен­но­го уча­стия в ней не при­ни­мав­ше­го, его инте­ре­су­ет не меньше.

Рас­сказ «Заре­ва». Афи­но­ге­ныч — хму­рый ста­рик, живёт на бере­гу реки. Он зара­ба­ты­ва­ет на жизнь пере­прав­кой людей на дру­гой берег. Там нахо­дит­ся мона­стырь, и в лод­ку к нему зача­стую садят­ся свя­щен­но­слу­жи­те­ли и бого­моль­цы. Обща­ясь с ними, Афи­но­ге­ныч хамит.

«… — При­вёл гос­подь, спо­до­бил­ся отсто­ять утре­ню и обед­ню. Дюже хоро­шо отец Паи­сий ноне гово­рил, до сле­зы…: люби­те, грит, друг друга…

— Пели нын­че уж хорошо.

— Чисто ангель­ски­ми голосами.

— Энто, как сде­ла­ет чер­нявень­кий: о‑о-о… у‑у…

… А Афиногеныч:

— Это анге­лы так поют?.. Вче­рась вече­ром … пяте­рых бабё­нок пере­во­зил… для мона­хов… на свя­тое дело… Ядрё­ные бабёнки…»

Обви­не­ния в бого­от­ступ­ни­че­стве Афи­но­ге­ныч пре­се­ка­ет быст­ро. Буде­те бузить, гово­рит, поплы­вё­те сами.

Слу­ча­ют­ся и дру­гое. Пас­са­жи­ры жалу­ют­ся на тяжё­лую жизнь. Сно­ва хам­ство в ответ, ни тени сострадания.

Он назы­ва­ет жалоб­щи­ков ста­дом, кото­рое все­гда будут бить. И рас­ска­зы­ва­ет им свою историю.

Выяс­ня­ет­ся, что в моло­до­сти Афи­но­ге­ныч и его дру­зья уво­ди­ли коней у бога­тых. Один их потер­пев­ший как-то пой­мал моло­дых коно­кра­дов, собрал народ и пред­ло­жил избить всей дерев­ней. Посу­лил денег и вод­ки. Избили.

Ночью Афи­но­ге­ныч дерев­ню сжёг.

Непри­ят­ный, сло­вом, чело­век. Катор­жа­нин и жлоб. В лод­ку пус­ка­ет толь­ко за день­ги. И всё рав­но, кто перед ним — тол­сто­пу­зый дьяк или сухонь­кая старушка.

Но как толь­ко рево­лю­ци­о­не­ры про­сят пере­вез­ти их на тот берег, он спус­ка­ет лод­ку на воду.

Он и жан­дар­мов, что идут по сле­ду бег­ле­цов, тоже сажа­ет, но, как толь­ко лод­ка дости­га­ет сере­ди­ны реки, Афи­но­ге­ныч её переворачивает.

Сол­да­туш­ки, бра­вы ребя­туш­ки, где же ваша сла­ва? Худож­ник Вален­тин Серов. 1905 год

В рас­ска­зе «У обры­ва» ауди­то­рия сочув­ству­ю­щих рево­лю­ции суще­ствен­но расширяется.

Основ­ные дей­ству­ю­щие лица — работ­ни­ки реч­ной бар­жи. Они укры­ва­ют у себя объ­яв­лен­но­го в розыск революционера.

Ночью появ­ля­ют­ся два кон­ных каза­ка. Они узна­ют разыс­ки­ва­е­мо­го сра­зу: уж очень силь­но тот отли­ча­ет­ся сво­им город­ским видом от сидя­щей у кост­ра ком­па­нии. На шею рево­лю­ци­о­не­ра набра­сы­ва­ет­ся уздечка.

Не тут-то было. Мужи­ки стас­ки­ва­ют непро­шен­ных гостей с лоша­дей, свя­зы­ва­ют и гро­зят­ся уто­пить. После недол­гих пре­пи­ра­тельств каза­ки молят о поща­де. Над ними про­яв­ля­ют милость и отпускают.

Зачем же? — пови­са­ет над чита­те­лем вопрос.

Может, сна­ча­ла нуж­но было дать рево­лю­ци­о­не­ру уйти, а каза­ков отпу­стить позд­нее? Или дей­стви­тель­но уто­пить? Сатра­пы же, отве­тят неблагодарностью!

И прав­да, через час — топот копыт.

Но Сера­фи­мо­вич не закан­чи­ва­ет рас­сказ пора­же­ни­ем добра. Один из каза­ков воз­вра­ща­ет­ся и пре­ду­пре­жда­ет геро­ев об опас­но­сти: напар­ник наме­рен сооб­щить обо всём коман­ди­ру, ско­ро здесь будет взвод, отправ­ляй­те на тот берег сво­е­го революционера.

Вывод — не толь­ко про­стой народ, но и те, кто при­зван быть опо­рой цариз­му, сочув­ству­ют революции.

Послед­ствия вос­ста­ния в Москве. Сго­рев­шее и раз­ру­шен­ное зда­ние на Куд­рин­ской ули­це. Декабрь 1905 года

… И, конеч­но, не мог обой­ти писа­тель сто­ро­ной самих рево­лю­ци­о­не­ров. Ска­зать, что они у него полу­чи­лись фак­тур­ны­ми и хариз­ма­тич­ны­ми — ниче­го не ска­зать. Сера­фи­мо­ви­чу уда­лось пока­зать совер­шен­но раз­ные пси­хо­ти­пы бор­цов за народ­ное счастье.

Герой рас­ска­за «Сте­на», напри­мер, соц­дек, иде­а­лист, пыта­ю­щий­ся доко­пать­ся до самой сути. Высту­пая перед наро­дом, он гово­рит, что раз­ре­шён­ные митин­ги и демон­стра­ции — не есть ещё побе­да, что всё это может быть подав­ле­но. Гото­вы ли мы будем бороть­ся, когда нач­нут раз­го­нять, стре­лять, вешать? Или отго­ро­дим­ся от про­ис­хо­дя­ще­го сте­ной мни­мой побе­ды и фак­ти­че­ско­го рав­но­ду­шия? Либе­раль­но настро­ен­ные това­ри­щи не могут слу­шать его речей и с него­до­ва­ни­ем поки­да­ют митинг. Но герой не оста­ёт­ся в оди­но­че­стве. Рас­тёт вокруг него тол­па рабо­чих, они тре­бу­ют гово­рить ещё.

Богун, глав­ный пер­со­наж рас­ска­за «Оце­нён­ная голо­ва», более про­ти­во­ре­чи­вая фигура.

«„… Из досто­вер­ных источ­ни­ков ста­ло извест­но, что за поим­ку това­ри­ща Богу­на пра­ви­тель­ство назна­чи­ло две тыся­чи рублей …“

… — Дёше­во… Я думаю, доро­же стою…»

Богун соби­ра­ет­ся тай­но наве­стить жену и дочь, живу­щих в дру­гом горо­де. Его одно­пар­ти­ец, чело­век взве­шен­ный и спо­кой­ный, пыта­ет­ся отго­во­рить его, напо­ми­на­ет: его голо­ва оце­не­на и его ищут. Все рево­лю­ци­о­не­ры при­над­ле­жат пар­тии, пове­де­ние их не долж­но про­ти­во­ре­чить «пар­тий­ной этике».

Ответ Богу­на:

«…нико­му я нико­гда не при­над­ле­жал… эти­ка… пар­тий­ная эти­ка!.. Я сам себе этика!..»

Когда одно­пар­ти­ец инте­ре­су­ет­ся, неужто он так силь­но ску­ча­ет по жене и доче­ри, тот отве­ча­ет уклон­чи­во, точ­но сму­ща­ясь: «— … не ску­чаю… Жена, как жена, хоро­шая жен­щи­на … Наше­му бра­ту насчёт семей­ной жиз­ни… не до того… неко­гда, брат…».

Но после­ду­ю­щие собы­тия пока­зы­ва­ют, что — «до того», и ещё как. Вопре­ки всем пра­ви­лам кон­спи­ра­ции он не раз при­ез­жа­ет к семье и подол­гу оста­ёт­ся с ними. В один из таких визи­тов его насти­га­ют пули жандармов.

Облож­ка одно­го из изда­ний рас­ска­зов Алек­сандра Серафимовича

И, нако­нец, тре­тий типаж. Это неод­но­крат­но бывав­шая в ссыл­ках, ста­ре­ю­щая, боль­ная рево­лю­ци­о­нер­ка из рас­ска­за «Мать». Её сын нена­ви­дит царизм, уме­ет стре­лять и дол­жен быть сре­ди сво­их това­ри­щей на бар­ри­ка­дах. Одна­жды сын ухо­дит. Мать оста­ёт­ся в пустой квар­ти­ре одна.

С это­го момен­та рас­сказ пре­вра­ща­ет­ся в стон и вопли. Несчаст­ная жен­щи­на про­кли­на­ет това­ри­щей сына — революционеров.

«… — Зачем вы сожра­ли мое­го сына, вы, злые зве­ри?!.. Вам нуж­но все­об­щее сча­стье? Но какой сво­бо­дой, каким миро­вым сча­стьем оку­пи­те вы жизнь мое­го сына, вы, про­кля­тые, жесто­кие зве­ри?!.. Что? Вы все — дети сво­их мате­рей? Да, но это тех, чужих мате­рей. Я — мать сво­е­го сына…»

Мать кри­чит в гро­хо­чу­щую за окном кано­на­ду. Она обе­ща­ет сама идти на ули­цу и стре­лять, толь­ко пусть вер­нут ребёнка.

Но силы поки­да­ют её, и на сме­ну им при­хо­дит страш­ная мысль: ведь это она, ста­рая рево­лю­ци­о­нер­ка, вос­пи­ты­ва­ла сына. Она, с колы­бе­ли учи­ла верить в сча­стье, нена­ви­деть неспра­вед­ли­вость и гото­вить­ся к борьбе.

«… И вдруг в крас­ной тем­но­те огнен­но вырезалось:

— Убий­ца!»

… Горь­кий дол­го не хотел печа­тать этот рас­сказ. Ему поче­му-то каза­лось, что обра­зы в нём про­ра­бо­та­ны недо­ста­точ­но силь­но, а сюжет услож­нён. К тому же, у него была своя «Мать».

О чём это? — не пони­мал Горь­кий. — Что хотел ска­зать автор?

Сера­фи­мо­ви­чу при­шлось дол­го объ­яс­нять, что он попро­бо­вал про­де­мон­стри­ро­вать типич­ную пси­хо­ло­гию жен­щи­ны-мень­ше­вич­ки, кото­рая «ушла в соб­ствен­ную скор­лу­пу», как толь­ко рево­лю­ция потре­бо­ва­ла от неё насто­я­щих жертв.

Полу­чи­лось ли изоб­ра­зить такую пси­хо­ло­гию? Несомненно.

Но в то же вре­мя у Сера­фи­мо­ви­ча полу­чи­лось и дру­гое. И в «Мате­ри», и в «Оце­нён­ной голо­ве», воль­но или неволь­но, он поста­вил перед чита­те­лем оче­вид­ный вопрос: толь­ко ли клас­со­во­му вра­гу несёт рево­лю­ция беды и разрушение?

И ответ в обо­их текстах — одинаковый.

Памят­ник писа­те­лю в горо­де Сера­фи­мо­ви­че, Вол­го­град­ская область

Пуб­ли­ка­цию под­го­то­вил писа­тель Сер­гей Пет­ров, автор книг «Баку­нин. Пер­вый панк Евро­пы», «Хро­ни­ка его раз­во­да» и «Мен­ты и люди». Сотруд­ни­ча­ет с изда­тель­ством «Пятый Рим» и пишет для жур­на­ла «Рус­ский пионер».


Читай­те так­же наш мате­ри­ал «„Ста­рый обряд“ и новое совет­ское государство».

Поделиться