Замечательный детский поэт, талантливый переводчик и отличный редактор — всё это Самуил Яковлевич Маршак. Но всё ли? Не каждый знает, что автор «Усатого-полосатого» и «Рассеянного», лауреат нескольких Сталинских премий в своих ранних произведениях обращался к еврейской теме и писал антибольшевистские фельетоны, заступался за коллег-писателей во время Большого террора, а позже — поддерживал Бродского и Солженицына. Неоценима его помощь детям-сиротам во время еврейских погромов, Гражданской и Великой Отечественной войн.
VATNIKSTAN расскажет о малоизвестных сторонах жизни именитого поэта, которые уже долгое время незаслуженно остаются в тени.
«Там я нужен, и я буду там»: Маршак и еврейская тема
С еврейской темой в ранней поэзии знаменитого детского автора знакомы далеко не все. Неудивительно: в советское время о циклах стихотворений «Сиониды» (1904–1906) и «Палестина» (1910‑е) Маршаку пришлось «забыть» — такие тексты могли доставить немало неприятностей автору.
По отцовской линии Самуил Яковлевич был потомком известного талмудиста Ахарона Шмуэля бен Исраэля Койдановера (1614 — около 1676), воспитывался в еврейских традициях, изучал идиш и иврит. Будучи гимназистом, Маршак увлёкся классической поэзией и начал писать стихи. Волей случая одна из его поэтических тетрадей попала в руки известному критику и искусствоведу Владимиру Стасову. По мнению ряда исследователей, именно Стасов посоветовал молодому автору развивать в своём творчестве еврейскую тему. Из письма Маршака наставнику:
«Знаете, дедушка, какая у меня заветная мечта: после университета забраться куда-нибудь в местечко „черты оседлости“ (граница территории, где разрешалось проживать евреям. — Прим.). Там я буду работать, ближе познакомлюсь с ними, моими бедными братьями. Там я нужен, и я буду там».
Через Стасова в 1904 году Маршак познакомился с Максимом Горьким, который, узнав о слабом здоровье молодого человека — тот страдал чахоткой, — пригласил его на свою дачу в Ялте. Там с 1904 по 1906 год Самуил Яковлевич жил, учился в гимназии и поправлял здоровье. В этот период появились стихи из цикла «Сиониды».
В 1904 году в журнале «Еврейская жизнь» было впервые опубликовано стихотворение Самуила Маршака «20 Таммуза». Таммуз, согласно Библии, — четвёртый месяц в году, совпадающий со второй половиной июня — первой половиной июля. По мнению исследователя жизни и творчества Маршака Матвея Гейзера, стихотворение было посвящено памяти еврейского общественного и политического деятеля Теодора Герцля, который являлся основоположником идеологии политического сионизма (движение, целью которого является объединение и возрождение еврейского народа на его исторической родине — в Израиле. — Прим.). Герцль умер 3 июля (20 июня по старому стилю) 1904 года. Маршак писал:
…я знаю: нет его. Но разум мой в раздоре
С моей душой,
И новое мучительное горе
Я не могу вместить, глубокое, как море,
В груди больной…
Тогда же начинающий поэт переводил «Песнь Песней», гимн еврейского рабочего движения «Клятва», стихи классика еврейской поэзии Хаима Нахмана Бялика с идиша и иврита.
Большое влияние на творчество молодого поэта оказали ужасы еврейских погромов, которые в начале 1900‑х годов приняли поистине катастрофические масштабы. Поводом для расправы над евреями могли стать самые нелепые слухи. В книге «Маршак» Гейзер рассказывает, что один из погромов начался из-за того, что еврейские дети якобы осквернили икону. Летом 1905 года погром в Житомире произошёл потому, что («и снова-таки якобы», отмечает Гейзер) евреи стреляли в портрет царя. Только в Чернигове в 1905 году жертвами октябрьских погромов стали более 100 человек. Осенью 1904 года Маршак писал Стасову:
«Сейчас я получаю известье о страшных погромах в Смоленске, Полоцке, Невеле. Что-то будет? Ведь евреям и обороняться нельзя!»
Вскоре волна погромов докатилась и до Ялты. «До чего может озвереть человек — ужас охватывает…» — писал Стасову Самуил Яковлевич. В этом же письме он рассказывал, как вместе с учениками своего класса, где учились дети разных национальностей, создал школу для двадцати пяти мальчиков из бедных еврейских семей. В роли преподавателей выступали сами гимназисты, которые также организовали в школе завтраки — стакан молока с хлебом. Увы, школа проработала недолго: однажды полиция потребовала её закрыть. «И тут донос! Как позорно, низко», — восклицал Маршак.
В этот период он написал «Песни скорби». Отрывок из стихотворения:
Зачем я здесь? Быть может, братья
Таятся в страхе по углам!
Зачем я здесь, зачем не там?
Ничтожный трус, тебе проклятье!
Несколько десятилетий спустя в письме к школьникам из Феодосии Самуил Яковлевич рассказал, как спас от военно-полевого суда двух моряков, которые участвовали в Севастопольском восстании в ноябре 1905 года. Маршаку было поручено тайком переправить их в Феодосию на пароходе. Всё обошлось благополучно, хотя матросов было сложно скрыть от глаз посторонних:
«[Матросы] то и дело вылезали на палубу, на которой тесными рядами стояли солдаты с винтовками… принимавшие участие в подавлении восстания в Черноморском флоте… И когда из толпы пассажиров слышались возгласы: „Убийцы!“, „Палачи!“, — они отвечали только: „Ничего не поделаешь… служба!“ Мои моряки тоже не смогли удержаться от нескольких крепких замечаний по адресу солдат, и я с трудом увёл их в каюту».
Зимой 1906 года Маршаку пришлось покинуть Ялту — ему грозило исключение из гимназии и арест.
«Нары были домами, а проходы между ними — улочками»: Маршак и беспризорники
В 1911 году поэт отправился в путешествие по Ближнему Востоку. На пароходе он познакомился с Софьей Мильвидской (1889–1953), на которой женился после возвращения в Россию. У них родилась дочь, которая вскоре трагически погибла. Не будучи в силах оставаться наедине со своим горем, Самуил Яковлевич написал Екатерине Пешковой (бывшая жена Горького. — Прим.), в то время работавшей в Красном Кресте:
«Сейчас мне и бедной Софии Михайловне хотелось бы одного: отдаться всей душой… делу помощи несчастным и обездоленным. Больше всего мы желали бы помогать детям. Не знаете ли Вы какого-нибудь отряда, организации или учреждения, где нас можно было бы устроить? <…> Мы могли бы поехать куда угодно, но лучше всего — на театр военных действий или куда-нибудь на юг…»
Во время Первой мировой войны отчаявшийся поэт хотел отправиться на фронт, но был признан непригодным для службы — подвело зрение. В Воронежскую губернию в то время переселяли жителей прифронтовой полосы, преимущественно из бедных еврейских местечек. Маршак помогал беженцам, устраивал их в специальные приюты для переселенцев. «Помню одно из воронежских зданий, в котором разместилось целое местечко, — вспоминал Маршак. — Здесь нары были домами, а проходы между ними — улочками. Казалось, будто с места на место перенесли муравейник со всеми его обитателями». Тогда же он написал стихотворение «Менделе» (около 1916 года):
Обитель для изгнанников —
Для юных и для старых.
По шестеро, по семеро
Лежат они на нарах…
В 1918 году поэт отправился в Петрозаводск к брату Моисею Яковлевичу в поисках работы. Тогда же недалеко от города, в деревне Деревянная на берегу Онежского озера, открылась летняя детская колония, где жили сироты, беспризорные и дети местных советских работников. Маршак проводил там всё свободное время: читал ребятам стихи, играл в разные игры, ходил с ними в походы. Помогал по хозяйству — мыл полы, помогал с готовкой, разливал порции по мискам, резал хлеб. «И всё это с шутками, прибаутками, с сочинёнными тут же на месте стихами про расторопных и нерасторопных ребят, про еду», — рассказывала воспитательница колонии Антонина Викторова. По её словам, Маршак принял участие в судьбе многих беспризорников, «некоторых возвращал к жизни в буквальном смысле слова». Ребята чувствовали в нём «своего», советовались с ним обо всём. «И когда он уходил от нас по понедельникам в Петрозаводск, — вспоминала Викторова, — ребята всегда хором упрашивали его непременно прийти опять. А по субботам, в тот час, когда можно было ждать его прихода, мы все — ребята и педагоги — отправлялись гурьбой к нему навстречу».
Через несколько месяцев Маршак уехал в Екатеринодар (ныне Краснодар), куда в 1917 году перебралась его семья — отец поэта, Яков Миронович Маршак, нашёл там работу. К тому же на юге страны было легче прокормиться.
Самуил Яковлевич зарабатывал тем, что писал фельетоны для местной газеты, но этим его деятельность не ограничивалась. Он снова начал работать с детьми, которых Гражданская война лишила семьи и крова. Для них Маршак разработал проект дома детского труда и отдыха, который утвердили местные власти. Комплекс зданий, включавший в себя детский сад, школу, учебные мастерские, библиотеку и столовую назвали «Детским городком». Актриса театра Анна Богданова вспоминает, как «городок» спасал от гибели беспризорников:
«Кто-то тихо постучал в окно. Я подошла и увидела: по росту — ребёнок, но лицо такое опухшее, что трудно определить возраст… в руках длинная стариковская палка, серый деревенский рваный армячок, на голове рваная зимняя шапка. <…> Он протянул руку, а потом поднёс её ко рту, шепча:
— Крошечку… — И докончил: — Только подержать во рту…
Мальчика этого звали Васютка. Надо ли говорить, что вскоре он и его младшая сестричка оказались в „Детском городке“ и были спасены не только от голодной смерти, но и получили путёвку в жизнь».
Благодаря усилиям Маршака в городке появился театр для детей. Вместе с поэтессой Елизаветой Дмитриевой (псевдоним — Черубина де Габриак) Самуил Яковлевич сочинял небольшие пьесы и участвовал в их постановке. Этот период стал поворотной точкой в творчестве автора. «Я пришёл к детской литературе через театр», — вспоминал впоследствии Маршак.
«Вместо неба — „Надсовдепье“»: Маршак против большевиков
В 1919 году в Екатеринодаре вышел сборник некоего Д‑ра Фрикена «Сатиры и эпиграммы», включавший 40 стихотворений, преимущественно антибольшевистского характера. В это сложно поверить, но автором сборника был Самуил Маршак, который позже станет лауреатом Ленинской и четырёх Сталинских премий.
Когда Маршак оказался в Екатеринодаре, город был занят белогвардейцами. Маршак зарабатывал на жизнь пером: писал едкие стихи и фельетоны на злобу дня, искал материалы для публикаций. Для местной газеты «Утро юга» ему удалось раздобыть письма Владимира Короленко к наркому просвещения Анатолию Луначарскому. Это была поистине редкая находка — в СССР эти письма не публиковались и стали доступны широкому читателю только в 1992 году. Писатель резко критиковал действия большевиков в Украине. В первом письме Короленко рассказал о расстрелах, устроенных чекистами в Полтаве:
«…на улице чекисты расстреляли несколько так называемых контрреволюционеров. Их уже вели тёмной ночью на кладбище, где тогда ставили расстреливаемых над открытой могилой и расстреливали в затылок без дальних церемоний. <…> Народ, съезжавшийся утром на базар видел ещё лужи крови, которую лизали собаки. <…> После, когда пришли деникинцы, они вытащили из общей ямы 16 разлагающихся трупов и положили их напоказ. Впечатление было ужасное».
Луначарский не ответил ни на одно из писем. О публикации текстов в большевистской печати не могло быть и речи. Непробиваемой советской цензуре Маршак (а точнее, д‑р Фрикен) посвятил стихотворение. Вот отрывок из него:
Не слышно слов и мнений вольных.
Зато повсюду слышен рёв
Восторженных, самодовольных,
Неунывающих ослов…
Здесь же стоит упомянуть стихотворение «Кому живётся весело»:
…Но живя в своей квартире,
Безмятежен только тот,
Кто ни штатских, ни в мундире
Реквизиторов не ждёт.
Без тревог живёт на свете
Тот, кто в нынешние дни
Чужд политике, как дети,
И наивен, как они.
Хорошо тому на свете,
Кто ни явно, ни тайком
Не участвует в газете
И с цензурой незнаком.
Ещё одна претензия, которую Маршак «предъявил» большевикам, — покушение на исторические топонимы. В честь годовщины Октябрьского переворота Невский проспект был переименован в проспект 25 Октября. Д‑р Фрикен высмеял эту инициативу в стихотворении «Гибель Невского проспекта».
…вместо неба — «Надсовдепье»,
Вместо солнца — «Центрожар»,
Не луна, а «Луначар»,
Имена планет над нами
Он заменит именами,
«Ленин», «Троцкий, «Коллонтай»…
Это будет, так и знай.
Не пощадил едкий юмор неутомимого Фрикена и белогвардейцев. В годы Гражданской войны белые часто прибегали к антисемитской пропаганде, используя её как средство мобилизации масс. В ответ на действия властей Маршак написал фельетон «Учёное открытие»:
…пусть нам рассказывает книжка
О том, что в сумраке веков
Мутил народ Отрепьев Гришка,
Затем — Емелька Пугачёв.
Всё это — ложь и передержка,
А факт действительно таков:
Мутил народ Отрепьев Гершка
И некий Хаим Пугачёв…
17 марта 1920 года Красная армия взяла Екатеринодар. Судя по всему, книга «Сатиры и эпиграммы» не попала в руки чекистов — её небольшой тираж, вероятно, был уничтожен автором. О существовании этого сборника Самуил Яковлевич никогда не упоминал и вообще не сообщал никаких подробностей о своей жизни при белых. Сборник считался утраченным. Однако в 1961 году одну книгу всё-таки удалось найти — друг и почитатель поэта подарил её Публичной библиотеке в Ленинграде. Все стихотворения, приведённые в данном разделе, взяты из материала историка Олега Витальевича Будницкого, опубликованной в журнале «Дилетант» (№ 2(74), 2022).
«Идейный враг Некрасова»: Маршак и Чуковский
В 1922 году Маршак переехал в Петроград. С 1924 года руководил редакцией детской литературы Ленинградского отделения Госиздата, много внимания уделяя редакторской деятельности. Писатель Исай Рахтанов в книге «Рассказы по памяти» называл его редактором замыслов, который «умел наполнять ветром чужие паруса, давать каждому верное направление». Многие рассказывают, как Маршак просиживал с автором полюбившейся ему рукописи не только дни, но и ночи подряд. В издательстве выходили книги Бориса Житкова, Виталия Бианки, Евгения Шварца, Даниила Хармса, Александра Введенского, Леонида Пантелеева, ставшие впоследствии детской классикой.
В это время Маршак много работал с Чуковским, которого поддерживал в период нападок со стороны советской цензуры. Первыми произведениями Чуковского, которые подверглись литературным гонениям, стали «Муха-цокотуха» и «Чудо-дерево». Из дневников Чуковского:
«Товарищ Быстрова (Людмила Быстрова, заместитель заведующего ленинградского Гублита. — Прим.)… объяснила мне, что комарик — переодетый принц, а Муха — принцесса. <…> Этак можно и в Карле Марксе увидеть переодетого принца!»
Особенно Чуковскому доставалось от «неутомимого борца со сказкой» Надежды Константиновны Крупской. По её мнению, «Тараканище» и «Крокодил» давали «неправильные представления о мире животных и насекомых». В статье «О „Крокодиле“ Чуковского», Надежда Константиновна назвала Крокодила Крокодиловича пошляком и мещанином, а Чуковского — идейным врагом Некрасова. Последнее она обосновывала тем, что крокодил, целуя сапоги царю-гиппопотаму, зачитывает монолог, являющийся возмутительной пародией на творчество «поэта мести и печали». Сказку она назвала «буржуазной мутью». С этой статьи началась «борьба с чуковщиной» — «безыдейностью и пропагандой чепухи» в детской книге.
В защиту Чуковского неоднократно выступал Маршак. Журналистка Ирина Лукьянова в книге «Корней Чуковский» пишет:
«27 марта… пересматривалось дело о запрете книг Чуковского. Инициатором пересмотра стал Самуил Маршак, с огромной энергией отстаивавший право писателя писать, переводить и публиковать детские сказки, нелепицы, нескладушки. <…> Крупской он, например, заявил: „Если человека расстреливают, пусть это хотя бы делает тот, кто владеет винтовкой“».
К Маршаку присоединился Максим Горький, который написал в редакцию «Правды» письмо в поддержку Чуковского. Разрешили печатать и «Тараканище» и «Муху-цокотуху». Под запретом оставалось «Чудо-дерево» — «во многих семьях нет сапог, а Чуковский так легкомысленно разрешает столь сложный социальный вопрос» (на Чудо-дереве росли туфельки и сапожки). «Крокодила» на протяжении многих лет то разрешали, то запрещали снова — в сказке постоянно искали политический подтекст.
Однако отношения Маршака и Чуковского были непростыми. В дневниках Чуковского можно найти записи, свидетельствующие об обиде на своего более успешного соратника:
«…он сияет — все его книги разрешены. Он отлично поплавал в Москве в чиновничьем море, умело обошёл все скалы, и мели, и рифы — и вот вернулся триумфатором. А я, его отец и создатель, раздавлен. Мои книги ещё не все рассматривались, но уже зарезаны „Путаница“, „Свинки“, „Чудо-дерево“, „Туфелька“».
С годами отношения поэтов наладятся. Но долгое время из уст в уста будет ходить эпиграмма Елизаветы Тараховской на Маршака:
Уезжая на вокзал,
Он Чуковского лобзал,
А приехав на вокзал,
«Ну и сволочь», — он сказал.
Вот какой рассеянный
С улицы Бассейной.
«В её невиновности уверен»: Маршак во время Большого террора
В 1937 году созданное Маршаком детское издательство в Ленинграде было разгромлено. Многих его сотрудников репрессировали, остальных уволили. Литературный критик Александр Рубашкин рассказывает, как Маршак пытался заступиться за молодую писательницу Раису Васильеву, арестованную в начале 30‑х. В то время писателей иногда приглашали в гости к Горькому, у которого бывали и партийные руководители. На одной из таких встреч Маршак вышел на кухню покурить и увидел Генриха Ягоду, который в то время был наркомом внутренних дел. Самуил Яковлевич сказал наркому, что он «ручается за Васильеву» и «в её невиновности уверен». Ягода смелого поступка не оценил: в марте 1938 года Васильева будет расстреляна, а заступничество за неё станет причиной нападок на поэта.
Маршак не давал показания против коллег. Соратница Самуила Яковлевича, редактор издательства Александра Любарская, пишет:
«В 1937 году от Маршака потребовали, чтобы он отказался от друзей и учеников, которые были арестованы (среди них была и я), требовали, чтобы он назвал их врагами народа и вредителями. Но ни одним словом, ни одним уклончивым выражением не признавал он эти обвинения…»
Любарскую удалось освободить. В декабре 1938 года Чуковский и Маршак отправились к генпрокурору СССР Андрею Вышинскому. Во время приёма они рассказывали о родителях Любарской, об отредактированном ею трёхтомнике Пушкина. Прямо в присутствии посетителей Вышинский позвонил в Большой дом и отдал распоряжение о применении по отношению к Любарской другой статьи. В январе 1939 года Александра Иосифовна вышла на свободу.
До сих пор неизвестно, как Маршаку удалось избежать ареста. В 1937 году против Самуила Яковлевича на партийном собрании выступили несколько писателей с заявлением, что тот является английским шпионом. Доказательств было достаточно: с 1912 по 1914 годы Маршак жил и учился в Англии и всю жизнь занимался переводами с английского. Измученный нападками, он отправился Москву, где жил и лечился в нервной клинике. Надежда Яковлевна Мандельштам писала позже, что был такой способ избежать ареста — сменить город. Изредка номер проходил — карательная машина работала неслаженно. Возможно, так вышло и с Маршаком. Весной 1938 года Самуил Яковлевич осторожно вышел из дома, чтобы купить газету и на первой странице увидел указ: правительство наградило его орденом Ленина.
«Сейчас ни у кого — ничего»: Маршак и Цветаева
Говоря литераторах, которым Маршак помогал в довоенное время, стоит упомянуть и Марину Цветаеву. После возвращения в СССР из эмиграции в 1939 году поэтесса осталась без средств к существованию. Её муж и дочь были арестованы по подозрению в шпионаже, а сама она, несмотря на то что формально не подвергалась преследованиям за литературную деятельность, страдала от изоляции и безработицы.
Маршак помогал Цветаевой финансово — об этом можно судить по письму Цветаевой к Евгении Эфрон (жене брата Сергея Эфрона — мужа Марины Цветаевой. — Прим.) от 24 сентября 1940 года.
«Весь вчерашний день до десяти часов вечера добирала остальные две тысячи [на оплату жилья]. Бесконечно трогателен был Маршак. Он принёс в руках — правой и левой — две отдельных пачки по 500 рублей… с большой просьбой — если можно — взять только одну (сейчас ни у кого — ничего), если же не можно — увы — взять обе».
Об отношениях Маршака и Цветаевой вспоминает поэтесса Новелла Матвеева:
«Самуил Яковлевич рассказал мне о том, как предлагал Марине Цветаевой свою помощь и поддержку, когда она в них нуждалась. А нуждалась она в них довольно часто. Высказал предположение, что, может быть, судьба Цветаевой сложилась бы лучше, если бы она не стеснялась обращаться за помощью. Но она ничего ему о своих бедах не рассказывала, так что многие её неудачи долго оставались ему неизвестны».
«Кури и выкури врага»: Маршак и Великая Отечественная война
Сразу после начала войны Маршак решил пойти в ополчение, но в военкомате ему отказали: «Вас не призвали на службу ещё в 1914 году… У вас есть более мощное оружие — ваши стихи». Этим оружием Маршак сражался все военные годы. Много и плодотворно он работал с группой художников «Кукрыниксы». Результатом этого сотрудничества стали многочисленные агитационные плакаты, в том числе знаменитые «Окна ТАСС». Один из художников, Николай Соколов, вспоминал:
«В один из первых дней войны к нам в квартиру… пришёл Маршак и, очень волнуясь, стал говорить о том, как хорошо было бы в эти дни объединить стих и рисунок. И на следующий день мы сидели за раздвинутым столом уже не трое, а четверо… Маршак <…> то нахмурившись и выпятив вперед верхнюю губу, что-то бормочет, то, вдруг буркнув зло, начинает быстро писать, тяжело дыша. Потом, вскинув на лоб очки, смотрит на фотографию убитых детей. Его маленькие медвежьи глаза становятся злыми.
— Мерзавцы!..
Очки спадают на нос, и Самуил Яковлевич снова пишет…»
Для плакатов требовались короткие, хлёсткие строчки. Они не всегда давались Маршаку легко. Как замечал Соколов, чем короче были стихи, тем сильнее и злее они получались.
Маршак и Кукрыниксы за работой. Слева-направо: Порфирий Крылов, Михаил
Самуил Яковлевич сочинял стихи даже для обёрток пищевых концентратов и махорки. Например:
Бойцу махорка дорога.
Кури и выкури врага!
Также стихи Маршака появились на знаменитом плакате Нины Ватолиной и Николая Денисова «Не болтай» (1941).
В своих воспоминаниях Соколов рассказывал, как во время воздушной тревоги, когда художникам приходилось дежурить на улице, поэт, которого пытались увести в убежище, упирался: «Я хочу с Кукрыниксами быть во дворе!» Когда во время одной из таких тревог Соколову пришлось дежурить на крыше, Маршак долго не хотел его отпускать. После безрезультатных переговоров с управдомом и милицией он отправился на крышу вместе с художником.
Также Самуил Яковлевич активно содействовал сбору средств в Фонд обороны. В 1942 году вместе с Кукрыниксами, поэтами Виктором Гусевым и Сергеем Михалковым он собрал деньги на постройку танка КВ‑1 «Беспощадный», который был передан РККА.
Поэт неоднократно выезжал на фронт, читал стихи солдатам. Военные, сопровождавшие его, вспоминали Роберта Бёрнса «Честная бедность»:
Кто честной бедности своей
Стыдится и всё прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее…
Находясь на фронте, Самуил Яковлевич требовал отправить его как можно ближе к месту проведения боевых действий. Он держал при себе фонарик, чтобы, сидя в темном окопе, сразу записать пришедшие на ум строчки.
В военное время Маршак активно работал в жанре сатиры, публиковал стихи и статьи в газетах «Правда» и «Красная звезда». Из стихотворения «Дурное воспитание»:
— …послушай, Фриц! —
Со всех страниц
Кричат ему газеты. —
Зачем ты грабишь частных лиц?
Зачем насилуешь девиц?
Очнись, подумай, где ты!
<…>
За рубежом
Ты грабежом
Был занят непрестанно.
Но грабить свой, немецкий, дом —
По меньшей мере странно!
В ответ раздался стёкол звон
И хриплый голос Фрица:
— Я не могу, — воскликнул он, —
Уже остановиться!
В годы войны Маршак продолжал принимать активное участие в судьбе коллег. Так, в сентябре 1941 года Самуил Яковлевич при поддержке писателя Александра Фадеева помог Ахматовой, Габбе и другим литераторам выбраться из осаждённого Ленинграда. Александра Любарская вспоминает:
«…когда Самуил Яковлевич узнал, что Тамара Григорьевна Габбе с семьёй и я дошли уже до крайней степени дистрофии, он целыми неделями не выпускал из рук телефонную трубку, хлопоча о том, чтобы нас вызвали в Москву, добиваясь, чтобы Военсовет Ленинграда предоставил нам место в транспортном самолёте. И когда мы прилетели в Москву, первое, что мы услышали от служащего аэропорта, были слова: „Звонит Маршак, спрашивает, как вы себя чувствуете?“».
В 1992 году в израильском журнале «Круг» были опубликованы воспоминания родственника Самуила Яковлевича, Нахмановича, который рассказывал, что в 1945–1946 годах Маршак передавал крупные суммы для помощи еврейским детям-сиротам в Литве:
«Эти деньги были предназначены для поддержки созданных в Каунасе и, кажется, в Вильнюсе, интернатов и садика для еврейских детей-сирот, родители которых погибли от рук нацистов. <…> Примерно в конце 1945 и в начале 1946 годов… начали организовывать, конечно, нелегально и конспиративно, переправку через Кёнигсберг (Калининград) в Польшу, а оттуда в Израиль (тогда ещё Палестина), молодых еврейских парней и девушек из Каунаса, Маршак вновь прислал для этих целей большую сумму денег. Он сам занимался сбором средств у своих близких и проверенных людей».
По словам Нахмановича, о помощи, которую оказывал Маршак, не знал практически никто: на фоне развёрнутой в послевоенные годы «борьбы с космополитизмом» этот факт приходилось скрывать.
«Когда начиналась моя жизнь — это было. И вот сейчас опять»: Маршак, Бродский и Солженицын
Несмотря на благосклонность власти и многочисленные премии, после войны поэт продолжал поддерживать опальных коллег. Так, Самуил Яковлевич был одним из немногих литераторов, не участвовавших в травле Анны Ахматовой и Михаила Зощенко в 1946 году после постановления оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“», которое способствовало исключению Ахматовой и Зощенко из Союза писателей СССР.
Вскоре после войны в стране началась так называемая «борьба с космополитизмом». В «безродном космополитизме» обвиняли преимущественно евреев, приписывая им оскорбление «патриотических чувств советских граждан». Был ликвидирован Еврейский антифашистский комитет, активным членом которого был Самуил Яковлевич. Начались аресты. Среди обвинённых в космополитизме были поэты, стихи которых переводил Маршак, — Лев Квитко и Исаак Фефер (оба расстреляны 12 августа 1952 года).
Очевидно, поэт был напуган происходящим: в 1953 году его подпись появилась под «Проектом обращения еврейской общественности в „Правду“». Авторы проекта называли своих соплеменников «злейшими врагами еврейских тружеников» и обвиняли в «пособничестве еврейским богачам». В то время Маршак писал панегирики высокопоставленным лицам и выполнял другие литературные заказы государства. Самуилу Яковлевичу вновь повезло — ареста удалось избежать.
Маршак снова встанет на защиту других литераторов лишь в период оттепели. В 1959 году поэта Евгения Евтушенко раскритиковали за стихотворение «Бабий Яр» — Хрущёв заявил, что автор изобразил жертвами фашистов только еврейское население, а о других народах не упомянул.
Поэт Алексей Марков написал о Евтушенко едкий памфлет:
Какой ты настоящий русский.
Когда забыл про свой народ.
Душа, как брючки, стала узкой,
Пустой, как лестничный пролёт.
Маршак вступился за Евтушенко, ответив Маркову не менее едким стихотворением:
Был в царское время известный герой
По имени Марков, по кличке «Второй».
Он в Думе скандалил, в газете писал,
Всю жизнь от евреев Россию спасал…
28 декабря 1963 года повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» была выдвинута на соискание Ленинской премии по литературе. «Вельможи от литературы» — так назвал протестующих литераторов Твардовский — сочли это кощунством. Солженицына поддержали многие писатели, в том числе и Маршак. В 1964 году в газете «Правда» (№ 30, 1964) была опубликована его статья «Правдивая повесть», где он заступился за спорное произведение:
«Сначала будто перед глазами мрак, а потом он постепенно рассеивается или глаза привыкают к нему, и всё отчетливее различаешь обстановку и людей. В большинстве это хорошие люди, обыкновенные советские люди. <…> Но в таких обстоятельствах, при которых человека можно увидеть без покровов каких-либо условностей, по всей наготе его характера, чувств и побуждений».
Повесть так и не выдвинули на соискание премии. В период застоя все её издания, включая журнальные, начнут изымать из библиотек и уничтожать. Снова «Один день Ивана Денисовича» в СССР издадут только в 1990 году.
Маршак не молчал, когда Бродского судили за тунеядство. Лидия Корнеевна Чуковская впоследствии вспоминала:
«Я впервые рассказала Маршаку о Бродском, когда Косолапов (Валерий Косолапов, директор Гослитиздата. — Прим.)… порвал с ним договоры. Самуил Яковлевич лежал в постели с воспалением лёгких. Выслушав всю историю, он сел, полуукутанный толстым одеялом, свесил ноги, снял очки и заплакал.
— Если у нас такое творится, я не хочу больше жить… Это дело Дрейфуса и Бейлиса в одном лице (антисемитские судебные процессы конца XIX — начала XX веков. — Прим.). Когда начиналась моя жизнь — это было. И вот сейчас опять».
Чуковская рассказывала, как Косолапов, прочитав в «Правде» статью Маршака о Солженицыне, позвонил ему, желая высказать свое восхищение. Маршак ответил:
«Да, Солженицын. Он в тех условиях остался человеком. А вот Вы, Валерий Алексеевич… Что же это Вы делаете? <…> Бродский не только талантливый поэт — он замечательный переводчик. У Вашего издательства с ним несколько договоров. Вы же, узнав о гонениях, приказали с ним договоры расторгнуть! Чтобы дать возможность мерзавцам судить его как бездельника, тунеядца… Да ведь это же, Валерий Алексеевич, что выдернуть табуретку из-под ног человека, которого вешают».
Впоследствии Маршак и Чуковский отправили в суд телеграмму в защиту поэта. Судья отказался приобщить эту телеграмму к делу. На втором заседании суда 13 марта 1964 года Бродского признали виновным и отправили в ссылку на исправительные работы. Вскоре под давлением советской и мировой общественности срок сократили до полутора лет, и в сентябре 1965 года Иосиф Александрович вернулся в Ленинград. Маршак до освобождения Бродского не дожил. Самуил Яковлевич ушёл из жизни 4 июля 1964 года.
«Коробка гладкой мудрости»: что ещё говорили о Маршаке
Восприятие фигуры Самуила Маршака, несмотря на его литературную и общественную деятельность, остается неоднозначным. Чаще всего поэта обвиняли в самолюбовании, конформизме и сочинении «заказных» стихотворений. Поэт Лев Друскин вспоминал:
«Самуил Яковлевич оказался человеком несмелым. Когда [в 30‑х] начались аресты и он был ещё в силе, он не пробовал вступаться ни за кого: ни за Белых, ни за Серебренникова. <…> Я с грустью перебираю его фотографии. Вот со Сталиным. Вот с Горьким. Вот с Фадеевым. А где же с Пастернаком, Цветаевой, Мандельштамом? <…> На политические темы с Маршаком было как-то даже неудобно разговаривать. Улитка тут же пряталась в раковину. Ещё бы! Золотым дождём сыпались на Самуила Яковлевича ордена и награды. <…> Он пил эту славу полными горстями».
О любви Самуила Яковлевича к славе упоминал также писатель Борис Житков:
«Беда Маршака в том, что он повсюду хочет быть первым, и всякий визит превращается в его юбилей… Приглашать его можно только митрополитом».
Надежда Яковлевна Мандельштам считала Маршака классическим советским интеллигентом-конформистом:
«Хрипловато-вдохновенным тоном он объяснял авторам (у него были не писатели, а авторы), как они должны писать… выбиваясь в большой стиль. <…> Для души он завёл коробку гладкой мудрости, вызывающую умиление даже у начальства. <…> Маршак — характернейший человек своего времени, подсластивший заказ, создавший иллюзию литературной жизни, когда она была уничтожена».
Здесь стоит процитировать литературного критика Валерия Игоревича Шубина, чьи слова как нельзя лучше характеризуют личность и творчество Самуила Яковлевича, подводя итог всему вышесказанному:
«Элемент приглаженности, сентиментальной фальши, умильной полулжи, прикрывающей свирепую и варварскую природу нового общества, есть не только в лирике Маршака, но и в его переводах, и в его поздних детских стихах. Нервный, дёрганый человек, страдавший мучительными бессонницами, постоянно испытывавший внутренний дискомфорт, он временами прятался от него в слащавое смиренномудрие. Но будь Маршак только таким, едва ли он стал бы другом и учителем Хармса. И едва ли типичный советский интеллигент зачитывался бы в 1930‑е годы Хлебниковым, а про песенку „Маруся отравилась“ всерьёз утверждал бы, что она культурнее всех стихов Брюсова. Сам Маршак не был ни одномерен, ни „прозрачен“…»
Читайте также «„Всё живет, всё хочет жить“: 11 картин Татьяны Яблонской».
