Иди и смотри: почему советское военное кино было антивоенным

Воен­ный кине­ма­то­граф — отдель­ный жанр миро­во­го. В нём было мно­же­ство филь­мов, кото­рые мы счи­та­ем вели­ки­ми: от всем извест­но­го «Апо­ка­лип­сис сего­дня» Коп­по­лы, пре­об­ра­зив­ше­го вой­ну во Вьет­на­ме в сюр­ре­а­ли­сти­че­ский кош­мар, до «Тро­я­нок» гре­че­ско­го поэта экра­на Миха­ли­са Како­ян­ни­са, кото­рый пере­вёл тра­ге­дию Еври­пи­да на совре­мен­ный ему язык тре­тьей вол­ны феми­низ­ма и пока­зал ужа­сы вой­ны гла­за­ми стра­да­ю­щих жен­щин. Луч­шие воен­ные филь­мы раз­ных стран и вре­мён объ­еди­ня­ет одно — эти кар­ти­ны абсо­лют­но антивоенные.

Совет­ский воен­ный кине­ма­то­граф в этом смыс­ле был частью миро­во­го. Ни один фильм, на кото­ром вырос­ли поко­ле­ния совет­ских людей, не про­слав­лял убий­ство. Напро­тив, оте­че­ствен­ный экран сде­лал колос­саль­ный вклад в дело мира. VATNIKSTAN рас­смат­ри­ва­ет шедев­ры оте­че­ствен­но­го кино, кото­рые эпо­ха за эпо­хой рас­ска­зы­ва­ли о кош­ма­ре войны.

Сорок первый (1956)

Во вре­ме­на Граж­дан­ской вой­ны крас­ный отряд тонет в пес­ках сред­не­ази­ат­ской пусты­ни. В чис­ле крас­но­ар­мей­цев — снай­пер­ша Марют­ка (Изоль­да Извиц­кая), на сче­ту кото­рой сорок уби­тых вра­гов. С сорок пер­вым выхо­дит про­маш­ка. Бело­гвар­дей­ский пору­чик (Олег Стри­же­нов) избе­га­ет её мет­кой пули. После серии зло­клю­че­ний крас­ная сол­дат­ка и белый офи­цер ока­зы­ва­ют­ся вдво­ём на ост­ро­ве. Холод­ные вол­ны обди­ра­ют кам­ни, и так же посте­пен­но обна­жа­ют­ся души идео­ло­ги­че­ских противников.

Мож­но ска­зать, что море — глав­ный герой филь­ма Гри­го­рия Чух­рая. Сна­ча­ла пес­ча­ные бар­ха­ны, по кото­рым не прой­ти чело­ве­ку, а толь­ко вер­блю­ду. А поз­же синие воды шумят за сте­на­ми гли­ня­ной мазан­ки, в кото­рой фурия рево­лю­ции отда­ёт своё наив­ное серд­це бело­ку­ро­му полу­бо­гу, так непо­хо­же­му на всех, кого эта дев­чон­ка встре­ча­ла в жизни.

«Мать ты моя, гла­за-то у тебя точь-в-точь как синь-вода».

Фильм полу­чил Спе­ци­аль­ный приз Канн­ско­го фести­ва­ля, и надо думать, что не за одни необыч­ные для совет­ско­го кине­ма­то­гра­фа намё­ки, под­мы­ва­ю­щие пре­стиж госу­дар­ствен­ной идео­ло­гии: крас­но­ар­ме­ец, вспо­ми­на­ю­щий Бога; каза­хи, у кото­рых во имя рево­лю­ции отби­ра­ют вер­блю­дов, созда­вая отчёт­ли­вое ощу­ще­ние, что крас­но­ар­мей­цы про­сто огра­би­ли людей; рав­но­ду­шие мест­но­го насе­ле­ния к совет­ской вла­сти и её дале­ко иду­щим пла­нам. Это не самое глав­ное. Фильм раз­би­ва­ет серд­це, когда мет­кая снай­пер­ша, вспом­нив про идео­ло­гию, стре­ля­ет в люби­мо­го, а потом воет по-бабьи и кача­ет на руках его труп. Будь она про­кля­та, ваша вой­на с революцией.

Комиссар (1967)

Комис­сар­ша Крас­ной армии Клав­дия Вави­ло­ва (Нон­на Мор­дю­ко­ва) ужас­но некста­ти бере­ме­не­ет, а док­тор где-то в горо­де, хотя она даже гро­зи­ла ему мау­зе­ром, отка­зы­ва­ет­ся делать аборт. Со скри­пом полу­чив у началь­ства отпуск на роды, она селит­ся в семью укра­ин­ско­го мно­го­дет­но­го еврея (Ролан Быков). Пер­вое при­ми­ре­ние с самой собой в новой роли мате­ри насту­па­ет после дол­гих раз­го­во­ров с хозяй­кой дома (фено­ме­наль­ная роль укра­ин­ской актри­сы Раи­сы Недашковской).

«Вы дума­е­те, рожать детей это так про­сто, как и вой­на? Пиф-паф — и готово?»

Необы­чай­но инте­рес­но было бы рас­смот­реть запре­щён­ный в СССР мучи­тель­ный шедевр Алек­сандра Асколь­до­ва с точ­ки зре­ния совре­мен­ных феми­нист­ских вея­ний. Что бы ска­за­ли о филь­ме люди, при­дер­жи­ва­ю­щи­е­ся «новой эти­ки»? Хоро­шо это или пло­хо, что жен­щи­на коман­ду­ет в армии? Хоро­шо это или пло­хо, что в какой-то момент она боль­ше не хочет коман­до­вать? Хоро­шо это или пло­хо — носить кожа­ные шта­ны? А «бабьи» пла­тья и плат­ки? Но оче­вид­но, что сама попыт­ка изме­нить «комис­сар» на феми­ни­тив пошла бы враз­рез с исто­ри­ей. Геро­и­ня Мор­дю­ко­вой дей­стви­тель­но комис­сар. Бес­по­лый чугун­ный идол, выко­ван­ный вой­ной. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик».

Жен­ствен­ность, жен­ская при­ро­да и мате­рин­ство при­рав­не­ны здесь к самой чело­веч­но­сти. Бере­мен­ность и роды откры­ва­ют для Вави­ло­вой не мизо­гин­ное «место жен­щи­ны на кухне». Они уво­дят её в сто­ро­ну от жиз­ни, в кото­рой убий­ство — это нор­ма. Отка­зав­шись в кон­це филь­ма от сына, Вави­ло­ва сно­ва идёт на вой­ну, но ника­кой геро­иза­ции в этом нет. Ей про­сто никто не пред­ла­гал мира. Толь­ко ужас ожи­да­ния смер­ти сво­е­го ребён­ка, зако­ло­чен­ные окна, виде­ния буду­ще­го Холо­ко­ста, отча­я­ние, бес­си­лие и боль. Когда выбор даёт­ся меж­ду дей­стви­ем и бес­по­мощ­ным сиде­ни­ем в под­ва­ле под гро­хот выстре­лов, пока город пыта­ет­ся взять то одна, то дру­гая власть, сопро­тив­ле­ние и борь­ба луч­ше подвала.

Женя, Женечка и «Катюша» (1967)

Вче­раш­ний сту­дент Женя Колыш­кин (Олег Даль) воз­вра­ща­ет­ся после ране­ния на фронт, где влюб­ля­ет­ся в пре­крас­ную свя­зист­ку Женю Зем­ля­ни­ки­ну (Гали­на Фиг­лов­ская). В неё, конеч­но, влюб­ле­ны все бра­вые ребя­та, а Женя — недо­тё­па, живу­щий в мире сво­их фан­та­зий. Но тон­кий-звон­кий интел­ли­гент­ный маль­чик поко­рит гру­бо­ва­тую девушку.

Мы при­вык­ли к мак­си­маль­но мрач­но­му пока­зу вой­ны в совет­ских филь­мах, где фоном слу­жат раз­ру­шен­ные посе­ле­ния и даже при­ро­да жесто­ка к людям: сто­ят лютые моро­зы, идут веч­ные дожди, сапо­ги тонут в гря­зи, ветер цара­па­ет изму­чен­ные лица. А Вла­ди­мир Мотыль начи­на­ет с жёл­то-зелё­но­го поля оду­ван­чи­ков, и даль­ше с экра­на брыз­жут соч­ные крас­ки. Золо­то осе­ни в одной сцене, раз­но­цвет­ные вит­ра­жи в дру­гой, пёст­рые наря­ды дам и кава­ле­ров из фан­та­зий роман­ти­ка Жени. Могу­чий крас­но­щё­кий обжо­ра (Миха­ил Кок­ше­нов в сво­ей луч­шей роли) хру­стит руби­но­вой редис­кой и оран­же­вой мор­ков­кой. И это вой­на? Стран­но гово­рить такое о воен­ном филь­ме, но он очень кра­сив. И напол­нен юмо­ром — неко­то­рые сце­ны смеш­ны до колик.

— Това­рищ гвар­дии лей­те­нант, проснитесь.
— Что, немцы?
— Колыш­кин на двор просится.
— Косых, мы не спа­ли трое суток. Я про­сил будить меня толь­ко в край­них слу­ча­ях. Како­го чёрта?!

Вой­на «зазем­ле­на», лише­на оре­о­ла «свя­щен­ной», почти све­де­на до набо­ра забав­ных быто­вых сце­нок. Но ещё со всту­пи­тель­ных тит­ров пес­ня Окуд­жа­вы про кап­ли дат­ско­го коро­ля вну­ша­ет бес­по­кой­ство, застав­ляя ожи­дать тра­ги­че­скую раз­вяз­ку. Хотя бы пото­му, что мы не зна­ем — что это за кап­ли, зачем их пить, какую тай­ну о самых страш­ных на све­те вещах зна­ют роман­ти­ки и эска­пи­сты? Колыш­кин, кото­рый сто­ле­тия назад, конеч­но, был бы декаб­ри­стом, о кото­рых Мотыль поз­же сни­мет «Звез­ду пле­ни­тель­но­го сча­стья», бежит в мир меч­та­ний, пото­му что окру­жа­ю­щая дей­стви­тель­ность и совре­мен­ность невы­но­си­мы. И посте­пен­но зара­жа­ет мелан­хо­ли­ей сво­их това­ри­щей, кото­рые пона­ча­лу под­вер­га­ют его нешу­точ­но­му бул­лин­гу — очень ред­кая вещь в совет­ском воен­ном кине­ма­то­гра­фе, где сол­да­ты обыч­но пока­за­ны испо­ли­на­ми духа, кото­рые ни за что не опу­стят­ся до драк меж­ду собой, быто­вой жад­но­сти и доволь­но злых спле­тен о жен­щине у неё за спи­ной. А тут всё это есть вме­сте с той самой тра­ги­че­ской раз­вяз­кой, пре­вра­ща­ю­щей взя­тие Рейхс­та­га в очень печаль­ный празд­ник. Даль отво­ра­чи­ва­ет­ся от экра­на и пла­чет. Его опу­щен­ные от горя пле­чи — это и есть 9 мая, День Победы.

Восхождение (1976)

Бело­рус­ские пар­ти­за­ны Сот­ни­ков (Борис Плот­ни­ков в дебют­ной роли) и Рыбак (Вла­ди­мир Гостю­хин, ещё вче­ра тас­кав­ший в теат­ре рек­ви­зит) отправ­ля­ют­ся раз­до­быть еды и попа­да­ют к поли­ца­ям. Допрос ведёт сле­до­ва­тель (Ана­то­лий Соло­ни­цын), кото­рый велит пытать пер­во­го, а у вто­ро­го от стра­ха раз­вя­зы­ва­ет­ся язык. Ночью в под­ва­ле ока­зы­ва­ют­ся изу­ве­чен­ный Сот­ни­ков, уже почти согла­сив­ший­ся пой­ти в поли­цаи Рыбак, дере­вен­ский ста­ро­ста, к кото­ро­му они слу­чай­но забре­да­ли, дере­вен­ская жен­щи­на, в доме кото­рой их взя­ли, и еврей­ская девоч­ка, кото­рую пря­та­ли в деревне. Утром — казнь.

Фильм укра­ин­ки Лари­сы Шепить­ко по пове­сти бело­ру­са Васи­ля Быко­ва сыг­ран пре­иму­ще­ствен­но рус­ски­ми актё­ра­ми плюс юная еврей­ская артист­ка Вика Голь­ден­тул. Эта кино­гео­гра­фия сама по себе напо­ми­на­ет, что в Вели­кой Оте­че­ствен­ной сра­жал­ся и стра­дал мно­го­на­ци­о­наль­ный народ. Снят фильм как бы в двух пла­стах: голод, холод и ужас реаль­но­сти, спле­тён­ные с исто­ри­ей вне вре­мён и стран.

Чинов­ни­ки от куль­ту­ры скри­пе­ли зуба­ми, пони­мая, что все эти бело­рус­ские пар­ти­за­ны и рабо­та­ю­щие на нем­цев сле­до­ва­те­ли на самом деле — Иисус, Иуда, Пилат и дру­гие. Шепить­ко даже поис­ка­ми глав­но­го испол­ни­те­ля зани­ма­лась по прин­ци­пу «что­бы был похож на кано­ни­че­ское изоб­ра­же­ние Христа».

Назва­ние филь­ма, при­ду­ман­ное мужем Шепить­ко Эле­мом Кли­мо­вым, кото­рый в тот пери­од начи­нал под­го­тов­ку к съём­кам «Иди и смот­ри», бли­же к кон­цу начи­на­ет читать­ся как «Воз­не­се­ние». Запре­дель­ная музы­ка Шнит­ке выно­сит из кон­ту­ров зри­мо­го мира. Пала­чи мерт­вы духов­но и в веч­но­сти. Гибель всех, сохра­нив­ших чело­ве­че­ское досто­ин­ство, ста­но­вит­ся шагом к бес­смер­тию. «Ибо кто хочет душу свою сбе­речь, тот поте­ря­ет её, а кто поте­ря­ет душу свою ради Меня, тот обре­тёт её».

При этом наи­важ­ней­шее, пожа­луй, досто­ин­ство неоприт­чи Шепить­ко не в уро­ке нрав­ствен­но­сти, а в стра­хе, кото­рый режис­сёр на физио­ло­ги­че­ском уровне застав­ля­ет про­чув­ство­вать зри­те­ля. Нико­гда дыха­ние смер­ти не нес­лось с экра­на с такой силой. Шепить­ко про­тас­ки­ва­ет нас вме­сте с пер­со­на­жа­ми через соблазн пре­да­тель­ства, ужас ноч­но­го ожи­да­ния каз­ни, белым сле­пя­щим утром — по ледя­ной бело­рус­ской Гол­го­фе, бре­дя по кото­рой Рыбак одер­жи­мо шеп­чет: «Я убе­гу, я убе­гу…» Потом — на висе­ли­цу и в пет­лю. Фильм ста­но­вит­ся репе­ти­ци­ей лич­ной смер­ти смотрящего.

После «Вос­хож­де­ния» абсо­лют­но оче­вид­но, что люди, раз­вя­зы­ва­ю­щие вой­ны, вос­при­ни­ма­ют смерть как туман­ную абстрак­цию, не име­ю­щую к ним отно­ше­ния. Им бы прой­ти хотя бы через опыт про­смот­ра это­го филь­ма, что­бы один раз ощу­тить, как затя­ги­ва­ет­ся на тво­ей шее верёв­ка, как выле­та­ет из-под тво­их ног лав­ка, как послед­ний хрип заби­ва­ет­ся в гор­ло, а даль­ше — тиши­на. Гля­дишь, войн бы в мире поубавилось.

Двадцать дней без войны (1976)

В кон­це 1942 года фрон­то­вой кор­ре­спон­дент Лопа­тин (Юрий Нику­лин) при­ез­жа­ет в два­дца­ти­днев­ный отпуск в Таш­кент. Ещё в поез­де он видит жен­щи­ну (Люд­ми­ла Гур­чен­ко), кото­рую позд­нее встре­ча­ет в городе.

Алек­сей Гер­ман сни­мал филь­мы со вполне совет­ски­ми геро­я­ми, не был заме­чен ни в каком дис­си­дент­стве, Кира Мура­то­ва назы­ва­ла его фильм «Мой друг Иван Лап­шин» «про­слав­ле­ни­ем совет­ской вла­сти», но совет­ская власть едва тер­пе­ла режис­сё­ра. «Про­вер­ка на доро­гах» лег­ла на пол­ку до вре­мён пере­строй­ки, «Два­дцать дней» полу­чил низ­шую про­кат­ную кате­го­рию, то есть фильм пока­зы­ва­ли толь­ко днём в домах куль­ту­ры. Власть обви­ня­ла Гер­ма­на в «деге­ро­иза­ции» подви­га совет­ско­го наро­да, «очер­не­нии» жиз­ни 1930‑х годов и про­чих гре­хах. Так болез­нен­но чинов­ни­ки реа­ги­ро­ва­ли на стрем­ле­ние Гер­ма­на к мак­си­маль­но­му реа­лиз­му, даже нату­ра­лиз­му съё­мок и сня­тии какой-либо поли­ров­ки с дей­стви­тель­но­сти. У Гер­ма­на не носят лав­ро­вые венки.

Невоз­мож­но пред­ста­вить, что­бы Лопа­тин, кото­ро­го автор сце­на­рия Кон­стан­тин Симо­нов писал с себя, хотел каких-то пара­дов и про­слав­ле­ний в веках. В нача­ле филь­ма после воз­душ­но­го налё­та Лопа­тин помо­га­ет выта­щить из воды труп бое­во­го това­ри­ща. Что отоб­ра­жа­ет­ся на его лице? Ничего.

Вой­на дав­но ста­ла рабо­той, фак­том повсе­днев­но­сти, въелась под кожу, оброс­ла мил­ли­о­ном осо­бен­но­стей и при­мет. Лопа­тин едет в поез­де, удив­ля­ясь огням горо­дов: он успел отвык­нуть от это­го зре­ли­ща. Тыл лишь отда­лён­но напо­ми­на­ет нор­маль­ную жизнь, но всё рав­но про­ис­хо­дит некая нор­ма­ли­за­ция, выра­ба­ты­ва­ет­ся сила при­выч­ки. Дали хле­ба? Празд­ник. Убил вра­га? Уби­вай дальше.

— Что испы­ты­ва­ет чело­век, зная, что он убил? Удо­вле­тво­ре­ние, вос­торг, насла­жде­ние, что?
— Удо­вле­тво­ре­ние? Да, пожа­луй. А сло­ва „насла­жде­ние“ и „вос­торг“ как-то мало под­хо­дят к войне.

Осно­ва­тель­ни­ца жур­на­ла «Сеанс» кино­вед Любовь Аркус рас­ска­зы­ва­ла, что «Два­дцать дней» влю­би­ли её в кино и заста­ви­ли посту­пать во ВГИК. Она посмот­ре­ла кар­ти­ну Гер­ма­на ещё в юно­сти и оце­ни­ва­ла как «фильм об очень уста­лых людях и очень уста­лой стране». Уста­лой тихо, покор­но, без­молв­но. Зако­вав себя в сто­и­че­ское сми­ре­ние, люди пере­став­ля­ют ноги из сего­дняш­не­го дня в зав­траш­ний. Про­блеск — любовь, кото­рой на всё про всё отве­де­но несколь­ко дней в эва­ку­а­ции. Надо, навер­ное, вооб­ще ниче­го не знать о войне, что­бы что-то из это­го хоте­лось «повто­рить».

Нога (1991)

Мос­ков­ские сту­ден­ты Мар­тын (Иван Охло­быст­ин под псев­до­ни­мом Иван Чужой) и Рыжий (Иван Заха­ва) с шут­ка­ми-при­ба­ут­ка­ми и чте­ни­ем строк из Дан­те слу­жат в Таджи­ки­стане, где Мар­тын влюб­ля­ет­ся в мест­ную девуш­ку Камил­лу. Про­хо­дит вре­мя, и ребя­та ока­зы­ва­ют­ся в Афга­ни­стане. Рыже­го уби­ва­ют мод­жа­хе­ды, под­бра­сы­вая его рас­чле­нён­ное тело совет­ским сол­да­там, и Мар­тын немнож­ко схо­дит с ума, отправ­ля­ясь мстить сра­зу всей деревне. После обстре­ла он ока­зы­ва­ет­ся в гос­пи­та­ле без ноги и, кажет­ся, схо­дит с ума уже не немно­го. Его пре­сле­ду­ют кош­ма­ры, и креп­нет ощу­ще­ние, что его остав­лен­ная в Афга­ни­стане нога вырос­ла в отдель­но­го человека.

Пере­строй­ка поро­ди­ла нема­ло чер­ну­хи и экс­плу­а­та­ци­он­но­го кино, что было вполне ожи­да­е­мо: 60 лет под худ­со­ве­та­ми и цен­зу­рой оста­лись в про­шлом, и кине­ма­то­граф «про­рва­ло». Но сквозь сорван­ную пло­ти­ну вме­сте с наки­пью про­шли уди­ви­тель­ные автор­ские филь­мы, непо­хо­жие на то, что сни­ма­ли в преж­нем СССР.

«Нога» — куль­то­вое кино с мисти­че­ским орео­лом. Един­ствен­ный рабо­та режис­сё­ра Ники­ты Тягу­но­ва, кото­рый, узнав первую сла­ву после успе­ха филь­ма, покон­чил с собой, как и его пер­со­наж. Фильм по сце­на­рию рано умер­шей Надеж­ды Кожу­ша­но­вой, писав­шей исто­рию по вос­по­ми­на­ни­ям сво­е­го друга-афганца.

Кон­суль­тан­та­ми филь­ма ука­за­ны афган­ские вете­ра­ны. Насто­я­щие сол­да­ты-кале­ки появ­ля­ют­ся в сце­нах в гос­пи­та­ле. Охло­быст­ин рас­ска­зы­вал, что после сеан­сов к нему под­хо­ди­ли вете­ра­ны и бла­го­да­ри­ли его за роль. Кино­кри­ти­ки назы­ва­ли «Ногу», руси­фи­ци­ро­ван­ную вер­сию рас­ска­за Фолк­не­ра о сол­да­те Пер­вой миро­вой, «луч­шим анти­во­ен­ным филь­мом на свете».

Это жесто­кий шизо­фре­ни­че­ский мрак о гибе­ли души, кото­рая после непра­вед­ной, бес­смыс­лен­ной, раз­вя­зан­ной непо­нят­но зачем вой­ны, нико­гда не ста­нет цель­ной, нико­гда не выле­чит­ся, нико­гда не узна­ет жизнь. Для маль­чи­ка-сол­да­та всё было кон­че­но ещё тогда, когда у него была нога. Клю­че­вая сце­на кар­ти­ны — после поезд­ки к Мар­ты­ну, от кото­ро­го остал­ся обру­бок чело­ве­ка, его стар­ший брат, кото­ро­го сыг­рал Пётр Мамо­нов, с помо­щью одно­го нецен­зур­но­го сло­ва выкри­ки­ва­ет из себя всё, что он может ска­зать. В 2014 году в рос­сий­ском кино запре­ти­ли мат. А жаль. Дру­гих слов нет.

Читай­те так­же «Шекс­пир, Высоц­кий и чума. Евро­пей­ское Сред­не­ве­ко­вье в совет­ских филь­мах».