Февральская революция свершилась. Люди, опьянённые победой, ликовали и надеялись, что нищета и бесправие рассеются вслед за монархией. Политики им вторили: «Вы правы, но для начала надо устроить демократию» — причём они толком не знали, как она выглядит.
Не всем такой расклад пришёлся по душе. Пока партии заседали в парламенте и боролись за голоса рабочих, анархисты поднимали вооружённые восстания, захватывали типографии и устраивали налёты на «Кресты». Они не нуждались в «демократии» и оберегать её не собирались.
Теория гласила: совершенное общество не должно быть сковано государственными тисками. При этом анархисты полагали, что республика, воцарившаяся в богооставленной России, являлась той же машиной угнетения, но прикрывалась она парламентской ширмой.
Поэтому анархисты не прозябали и действовали в стране, пока политически неопределённой, как на полигоне.
VATNIKSTAN предлагает вспомнить наследие Прудона, Бакунина и Кропоткина и выяснить, смогли ли анархисты из Петрограда осуществить свои идеи на практике.
Анархисты — кто они?
Обычно, когда мы слышим об анархистах, сразу представляем фанатиков. Они безрассудно рвутся на баррикады, бросаются бомбами и кричат: «Анархия — мать порядка!» На деле анархисты не уповают на индивидуальный террор и не считают, что их идеал — погибнуть в схватке с жандармом или чиновником.
Анархисты говорят о другом. По их мнению, из-за государства в нашем обществе существует много бед и несчастий; именно бюрократическая машина — главный виновник социального угнетения. Следовательно, чтобы люди зажили справедливо, государство надо уничтожить. Но мы сможем его смести, только если в корне изменим общественное устройство — с чем и поможет нам революция.
На этом моменте анархизм перестаёт быть единым. Его течения по-разному представляют, как должна протекать революция и какое общество является справедливым.
Пьер-Жозеф Прудон, один из основателей анархизма, полагал, что уничтожать государство надо мирно. Иными словами, нам следует сотрудничать с угнетателями и пытаться с ними найти компромисс. В случае, если мы предадимся классовой ненависти, противоречия, веками копившиеся в обществе, вскроются с новой силой — и ничего, кроме бойни, не выйдет.
По его мнению, при капитализме люди неравны между собой, потому что участвуют в неэквивалентном обмене: фабриканты окольными путями взимают с рабочих ссудные проценты и недоплачивают им за труд. Тогда, продолжает Прудон, чтобы общество стало справедливым, нужно ввести натуральный обмен — товар на товар — и беспроцентный кредит. При этом частная собственность останется, а классы никуда не исчезнут:
«Я требую уничтожения привилегий и рабства, я хочу равноправия, хочу, чтобы царил закон. Справедливость и только справедливость — вот суть моего учения».
Михаил Бакунин, родоначальник русского анархизма, считал, что государство надо уничтожить буквально, а политическую власть брать бессмысленно. Народ, разрушив аппарат насилия, организуется и решит, что ему делать.
Но Бакунин рассуждал, кто станет гегемоном в революции, и пришёл к выводу, что рассчитывать надо на крестьян: они живут в общине и вместе работают на земле, потому и окутаны социалистическим духом. Стало быть, им подвластна идея о крестьянском социализме и они смогут воплотить её в жизнь.
«Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство; государство без рабства, открытого или маскированного, немыслимо — поэтому мы враги государства».
Пётр Кропоткин, один из идеологов русского анархизма, мыслил в другом ключе. Он считал, что революция необходима, но только для того, чтобы противостоять натиску реакции.
Когда мы одолеем эксплуататоров и они канут в небытие, нам следует сразу отказаться от публичной власти: даже самая демократичная демократия — это признающее подчинение меньшинства большинству государство, а оно может переродиться в диктатуру и деспотизм.
Поэтому, чтобы свежеиспечённое общество не страдало теми пороками, что наше, надо преобразовать его в федерацию добровольных союзов, безвозмездно помогающих друг другу. Люди начнут сами собой руководить, и чиновники им не понадобятся.
Мы добьёмся такого строя, считает Кропоткин, только если направим революцию в созидательное русло и обопрёмся на содружество крестьян и рабочих.
«Настоящая свобода заключается в том, чтобы каждый сам устраивал свои дела, не предоставляя их на волю Провидения или выборного собрания».
Мы видим, что анархисты отрицали государство и политические объединения, но по-разному смотрели на революцию и будущее общество. Их ряды потрясали разногласия, какого-либо центра они не имели, но встретили Февральскую революцию радостно: тешили себя надеждой, что смогут осуществить свои взгляды.
Например, анархисты, находящиеся в Женеве, так отзывались о падении царизма:
«С русской революции начинается новая и светлая эпоха человечества. И мы вправе надеяться, что, под её благотворным влиянием, в ближайшем будущем не только прекратится страшная война, от которой весь мир истекает кровью, но и пробьёт, наконец, заветный час великой социальной революции!..»
Основания на «новую и светлую эпоху» были: Россия, измотанная монархией и мировым побоищем, встрепенулась. Граждане надеялись, что новый строй принесёт им счастье, и возлагали свои чаяния на партии.
Захват дачи Дурново и весенние потуги
Дача находилась на Полюстровской набережной и принадлежала наследникам Петра Дурново, бывшего министра внутренних дел, вплоть до февраля 1917 года. Революционеры выселили из имения «приспешников царя» и начали его заселять.
Вместе с руководством анархистов туда заехали рабочий клуб «Просвет», правление профсоюзов Выборгской стороны, комиссариат рабочей милиции 2‑го Выборгского подрайона, совет Петроградской народной милиции и профсоюз булочников. В течение всего 1917 года именно здесь анархисты накапливали свои силы.
Впервые они проявили себя во время Апрельского кризиса — когда народ, возмущённый заявлением Милюкова, перешёл от слов к действиям.
18–21 апреля улицы Петрограда заполнили 600 тысяч человек. Большинство митингов развернулось в центре: на Невском проспекте, Казанской и Театральной площади. У Мариинского дворца, где заседало правительство, соорудили множество трибун — одной из них владели анархисты. Выступая на ней, они просили людей не останавливаться на достигнутом: ораторы кричали, что не за республику погибали поколения рабочих, а за общество, свободное от оков!
21 апреля по Невскому проспекту прошла огромная манифестация, участники которой тащили красные флаги. Но в конце колонны, замыкая ряды, шли анархисты. Они несли транспаранты, окрашенные в чёрный, с надписями: «Долой Временное правительство!», «Да здравствует анархия!», «Война — войне!», «Да здравствует Коммуна!».
В мае анархисты, действуя разрозненными группами, провели две вооружённые демонстрации. Выступления провалились, потому что подстрекатели не учитывали объективных обстоятельств и призывали рабочих к террору. Но люди, хотя и были разочарованы в политике правительства, не посягали на власть и надеялись, что мирно выведут страну из кризиса.
На первой конференции фабзавкомов выступал рабочий Ткаченко — представитель электростанции «Общество 1886 года». Он говорил:
«Ведь одни мы, рабочие, не в силах будем удержать власть в своих мозолистых руках, без непосредственного содействия крестьянства, без сочувствия мелкой буржуазии… Как только мы останемся одни, мы будем разбиты, и тогда по нашим трупам капитаны промышленности доберутся до государственного корабля и станут у руля власти».
Анархо-коммунист Иосиф Блейхман рассудил так: если граждане не хотят выходить на улицы, нужно им помочь. Сколотив отряд из 50 боевиков, он напал 5 июня на типографию, редакцию и контору «Русской воли» — газеты, которая поддерживала Временное правительство. Народ, вопреки чаяниям анархистов, не поддержал неожиданный перформанс.
Пётр Половцов — главнокомандующий Петроградским военным округом — пригласил на помощь казаков, блокировал бунтовщиков и вынудил их сдать оружие. Жандармы, избив революционеров, увезли их в неизвестном направлении.
Новые попытки и налёт на «Кресты»
7 июня министр юстиции Павел Переверзев, чтобы приструнить анархистов, потребовал освободить дачу Дурново, где те и ютились. Но он не учёл, что там находились рабочие организации. Трудящиеся восприняли его приказ так, словно он покусился на их права. В первый день забастовало четыре завода, а 8 июня — 28 фабрик Выборгской стороны. Около 20 тысяч человек протестовали на центральных улицах столицы.
Рабочие с завода «Русского общества для изготовления снарядов и военных припасов» потребовали:
«Объявить дачу Дурново и особняк Кшесинской „народным достоянием“, освободить всех арестованных за левые политические убеждения и передать всю власть Всероссийскому Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».
Столичных рабочих поддержали на местах. Так, саратовские анархо-коммунисты выступили с воззванием:
«Временное правительство направило все гонения на анархистов, чтобы таким образом отобрать у народа тех людей, которые энергичнее всех борются за полное освобождение рабочих и крестьян. Но рабочие уже начинают оценивать как следует действия Временного правительства. Так, в Петрограде 30 тысяч рабочих пришли вооружённые защищать Анархистов, которых хотят выселить из дачи Дурново, захваченной Анархистами для революционных целей…
Долой буржуазию и всех её приспешников!
Да здравствует Социальная Революция!
Да здравствует Анархический Коммунизм!»
Петросовет и кабинетные министры затрепетали, отменили ультиматум и разъяснили, что он касался только анархистов. Последние, вновь испытав на себе натиск государства, 9 июня собрали на даче Дурново конференцию. В ней участвовали представители 95 заводов и воинских частей; они основали Временный революционный комитет, который должен был поднять восстание. Отчасти рабочие пошли на поводу у анархистов, ибо цеплялись за любых ораторов, кто намеревался свергнуть строй — уже ставший для них ненавистным.
Июньский кризис, начавшись с акции анархистов, мог перерасти в преждевременную революцию. Большевики, чтобы унять народное брожение, назначили мирную демонстрацию на 10 июня. Однако меньшевики, эсеры и кадеты чинили всё больше провокаций, а к столице стягивались войска Северного фронта. Ленинцы, понимая, что схватиться с противниками у них пока не получится, скрепя сердце отменили выступление.
Тем временем в Кронштадте, на Якорной площади, начался митинг. Моряки и рабочие пытались разобраться, что творится в Петрограде, и внимательно слушали ораторов. Большевик Артемий Любович выступил первым: он сообщил, что всеобщей демонстрации не будет, — народ вознегодовал и взъерошился. На трибуну вскочил анархист Ефим Ярчук и провозгласил:
«Без большевиков идти нельзя, без организации, без руководства не победишь».
Вслед за ним к публике ринулся анархист Аснин, прибывший с дачи Дурново. Большевик Иван Флеровский, наблюдавший за ним, вспоминал:
«Аснин на трибуне был чрезвычайно живописен. Чёрный длинный плащ, мягкая широкополая шляпа, чёрная рубашка взабой, высокие охотничьи сапоги, пара револьверов за поясом, в руке наотмашь винтовка, на которую он опирался».
Правда, впечатляющий вид не помог Аснину. Он призывал взбунтоваться, восстать и в клочья разорвать государственную машину, но при этом говорил косноязычно и вяло. Народ, оценив его неординарную внешность, отвернулся от него. В итоге Кронштадт в тот день уснул спокойно.
Временный революционный комитет, опешив после того, как большевики дали заднюю, назначил вооружённую демонстрацию на 14 июня. Анархический почин одобрило 150 представителей от фабрик, заводов и полков. Петросовет, побоявшись потрясений, запустил печатную машинку и рассылал агитаторов по уголкам столицы. Он призывал народ воздержаться от необдуманных действий и выйти на улицы в другой день — 18 июня.
Ленинцы, во многом расходясь с «мелкобуржуазными» партиями, на сей раз тактически с ними согласились. Центральный и Петроградский комитеты РСДРП(б) призвали рабочих копить силы для дальнейшей борьбы.
18 июня город ожил и двинулся к Марсовому полю. Полмиллиона человек прошли через могилы жертв Февральской революции. По подсчётам депутата Псковского Совета, 75% демонстрантов шагали под транспарантами с большевистскими лозунгами. Но анархистов не было.
Они заявили, что «протестуют против демонстрации с буржуазными социалистами и манифестировать не будут». Позже они всё-таки появились, неся в руках чёрные знамёна, но люди встретили их гробовым молчанием.
Анархисты решили воспользоваться сутолокой и освободить своих товарищей из «Крестов». Они понимали, что небольшой группой одолеть стражников не выйдет, и призвали рабочих им помочь. Большевик Евгения Егорова, стоя на Литейном мосту, отговаривала тех, кто поддержал бунтовщиков. Она вспоминала:
«Мы, убеждённые, что ни один из наших партийных товарищей к „Крестам“ не пошёл, вернулись… Туда повернула кучка из 50–75 человек с анархистами во главе».
В результате налётчики освободили семь заключённых, среди которых были анархисты Мюллер, Гусев и Стрельченко. Охрана находилась в смятении, поэтому в тот день — не без помощи других партий — из тюрьмы сбежало ещё 400 человек.
Министр юстиции Павел Переверзев снова обрушился на анархистов. Он приказал подопечным вломиться на дачу Дурново и задержать сбежавших преступников. 19 июня прокурор Николай Каринский и генерал Пётр Половцов, спрятавшись за спинами казаков и корпусом бронемашины, устроили погром в гнездовье анархистов и арестовали 59 человек.
Летние надрывы и Октябрьская революция
В начале июля Россия пала в объятия нового, Июльского кризиса. Анархисты, оправившись от поражения, решили снова поднимать массы. 2 июля они устроили тайное совещание на даче Дурново в «красной комнате» — помещении, где они обычно собирались, — и заключили, что завтра рассыпятся по заводам.
3 июля, подготовив антиправительственные речи, в казармы 1‑го пулемётного полка направились анархисты Блейхман, Колобушкин, Павлов и Фёдоров. Они устремились именно туда, потому что пулемётчики славились своей политической активностью.
Солдат Головин, поддавшись увещеваниям революционеров, открыл полковой митинг и призвал:
«Надо выступить сегодня же, 3 июля, на улицу с оружием в руках на демонстрацию для свержения десяти министров-капиталистов».
При этом никакого плана он не предлагал:
«Цель покажет улица».
Но митингующие всё равно решили поднять восстание, обратив винтовки против жандармов и министров. Пулемётчики, руководимые анархистами, получили несколько автомобилей от рабочих «Русского Рено» — для того, чтобы быстрее объездить революционные части и фабрики. Ближе к вечеру 3 июля стихийные волнения охватили столицу и демонстранты скопились у особняка Кшесинской.
Дом балерины «экспроприировали» ещё в марте, и с тех пор там располагались воинские части и большевистские комитеты. Ленинцы, понимая, что «было бы преступлением со стороны партии умыть руки в этот момент», задумали овладеть движением.
В ночь с 3 на 4 июля члены ЦК, Петроградского комитета, Военной организации большевиков, Комитета межрайонцев и комиссии рабочей секции Петроградского Совета, посовещавшись, назначили мирную демонстрацию на следующий день — под лозунгом «Вся власть Советам!».
Невзирая на их попытки приостановить вооружённое восстание, перестрелок и убийств избежать не удалось. Правоэкстремистские военные и полувоенные союзы, комитеты и организации обстреляли демонстрацию — а в ней участвовало 400 тысяч человек. Пётр Половцов приказал «очистить» улицы от революционеров, и следующие полмесяца горожане страдали от погромов и репрессий.
На пороге Октября, 6 ноября по новому стилю, в журнале «Анархия» вышла заметка. В ней анархисты рассуждали, как надо обустраивать страну, и призвали сплачиваться и «сильнее вооружаться», чтобы дать «последний решительный бой»:
«Не время теперь обсуждать все детали нужных мероприятий. Мы указали существенное. Время и опыт дополнит недосказанное. Задача момента ясна: надо слить все революционные силы для окончательного разрушения преград и создания вольных и самодеятельных организаций страны. Здесь наше колебание — наша смерть».
На деле, когда в стране завитал мятежный дух, анархисты отсиживались в тени и не спешили внести свою лепту в грядущий переворот. Хотя они должны были оказаться на передовой, к чему и призывали целый год. Тогда как большевики считали, что приятней опыт революции проделывать, чем о нём писать.
Но кое-кто из анархистов всё-таки отважился. Иустин Жук возглавил отряд шлиссельбургских красногвардейцев из двухсот человек. Анатолий Железняков руководил подразделением матросов. Алексей Мокроусов вместе с большевиками штурмовал Зимний дворец. Генрих Богацкий, Ефим Ярчук, Владимир Шатов работали в центре восстания — Военно-революционном комитете Петросовета.
Иосиф Блейхман с матросами отплыл из Кронштадта в Петроград на минном заградителе «Амур», чтобы поддержать революцию. Журналист Иван Флеровский так отозвался о его настрое:
«В каюте судового комитета, где разместился штаб, тоже теснота и давка. В уголке прикорнул Блейхман, растерянный, забитый и никому не нужный с его анархизмом. Он сам чувствовал свою ненужность, и вся фигура его говорила о какой-то робости, словно просила, чтобы его, „пожалуйста“, не трогали. Через несколько дней он снова будет „призывать“, а теперь… теперь Блейхман немножко жалок, как и его призывы. Не символ ли это анархизма, с бурливой словесностью и никчёмностью в революции?»
Почему анархисты вернулись на щите?
В 1917 году Россия по-настоящему жила и бурлила: невиданные открылись для неё политические просторы после свержения царя. Все партии — законные и подпольные — бросились на трибуны, в органы и парламент. Анархисты оказались на передовой — в Петрограде — и творили на благоприятной почве: могли ли они осуществить свою теорию на практике?
Боимся, что нет.
Учение анархистов прекрасно тем, что они детально критикуют государство и выявляют его недостатки. Но так происходит потому, что они заостряют внимание на следствиях, а не причинах.
Государство возникло вслед за частной собственностью, на заре неолитической революции, — для того, чтобы загнать враждующие социальные силы в «цивилизованные» рамки. Поэтому верно, что государство — это аппарат насилия и принуждения, могущий легитимно прибегать к давлению.
Стало быть, государство возникло и есть не потому, что того хотят бесчисленные чиновники: оно необходимо потому, что того требуют исторические условия. Тогда как анархисты не зрят в корень: они рассматривают бюрократическую машину как абстрактный, находящийся в вакууме механизм.
Как раз поэтому они полагают, что революция справится с контрреволюцией без помощи извне, то есть без армии, тюрем, судов — словом, без публичной власти. Вместо государства они предлагают опереться на самодеятельность народа — отдать ему на откуп общество во всех его проявлениях.
Мы увидели, что анархисты, отрицая политические организации, государственные учреждения и централизацию, на практике всё равно обращались к ним: например, чтобы согласовывать действия с заводами и полками, они создали 9 июня Временный революционный комитет.
Уповая на низовую самоорганизацию и самоуправление, анархисты стремились лишь к одному — посильнее взъерошить народ. На деле их безрассудность приводила не к федерации добровольных союзов, а к новым притеснениям. Вспомним, как они 3 июля подняли 1‑й пулемётный полк и что за страшный суд потом вершил Половцов.
Анархисты раскалывались по многим теоретическим вопросам и вразброд выступали на политической арене.
Справедливости ради, порой рабочие взывали к ним, но только для того, чтобы поднять бунт или приструнить жандарма, — никто всерьёз не надеялся, что ребята в чёрном способны избавить мир от «кровопийцев».
Почти каждая прокламация анархистов заканчивалась словами: «Да здравствует Социальная Революция!» Переворот покрывался ореолом святости и непогрешимости: он выступал для них не столько средством, сколько целью. Но когда идея о революции овладела массами и стала материальной силой, анархисты приуныли и замолкли. В глазах людей они окончательно предстали резонёрами.
Народ пошёл за большевиками.
Те считали, что участвовать в классовой борьбе бессмысленно, если людьми не руководит партия. Ни одна армия не повергнет своего врага без штаба.
Они были реалистами и не питали надежды, что после революции получится забыть о государстве: оно необходимо, но в новом виде и наполнении — для того, чтобы расправиться с теми, кто захочет вернуть старые порядки.
Большевики 20 лет боролись за единство в партии, закалялись в тюрьмах и на практике доказывали, что не раболепствуют перед самодержцем и капиталом. Они последовательно отстаивали в жизни то, что писали на бумаге.
Люди шли именно к ним, когда искали совета или пытались разобраться, что происходит. Они видели в большевиках тех, кто понимает толк в политике и не боится лезть в петлю.
Читайте также «Что в имени твоём? Как называли российские партии в начале XX века».