Мы продолжаем публиковать рассказы Сергея Петрова о Великой русской революции на Дону. В прошлый раз речь шла об итогах «судебного разбирательства» над старшиной Николаем Голубовым, а сегодня в центре внимания — заседание нового Общеказачьего съезда осенью 1917 года.
Она появилась на свет в 1898‑м, и её назвали «Тамарой». Элегантную, ослепительно-белую яхту с изящными бортами спустили на воду в далёких северных морях. И в компании августейших особ Дома Романовых «Тамара» отправилась в долгое плавание.
Радостно кричали чайки над Атлантикой, отчаянно гудели британские лайнеры в Индийском океане. Гул напоминал стон, так обычно стонут любвеобильные и невоспитанные мужчины, с горечью понимая, что проходящие мимо них красотки — недосягаемы.
«Тамара» гуляла, где хотела, мир принимал красавицу с радостью. Когда яхта возникла в водах Ганга, утренний туман над великой рекой рассеялся раньше времени. Как только она появилась в Адриатике — стих шторм.
То были почти двадцать лет безмятежной жизни — величественное и спокойное хождение по водам, звуки духового оркестра, звон бокалов, детский смех. Но, увы, настало время взрослеть. Женщины в таких случаях обычно меняют фамилию, «Тамара» поменяла имя. Она стала «Колхидой». Она обрела мощь и погрузнела. Последнее объяснялось не столько возрастом, сколько тяжёлыми орудиями, появившимися на её борту.
… Наступил 1914‑й. В Сараево раздались роковые выстрелы, и «Колхиде» пришлось уже не развлекать, а защищать тех, кому она принадлежала. Рассекая чуть вздёрнутым носом волны Чёрного моря, боевая дама принялась выяснять отношения с себе подобными. Османские красавицы, что противостояли ей, или гибли в этих перепалках или предпочитали в них не вступать. Ей норовили отомстить, конечно, стреляя с кораблей и берегов. «Колхида» раздражала не только красотой, но и болтливостью — в её распоряжении имелась мощная радиостанция, разговоры с другими судами и сушей велись непрерывно. И последствиями таких разговоров были пробоины в турецких бортах.
Своё ранение она, оберегаемая морскими богами, получила только в 1916‑м. Пришлось пересечь два моря, войти в гирло Дона, бросить якорь в Ростовском порту и предаться вынужденному отдыху.
Всё время, как и полагается уставшей, больной, но опекаемой окружающими женщине, она проводила в безделье и разговорах с подругами, — бортовая радиостанция по-прежнему работала исправно.
Год спустя подруга с Невы — «Аврора», прислала сигнал: в Петрограде произошла Октябрьская революция. «Колхида» не смогла удержаться в молчании. Ростовчанам о случившемся она сообщила первой.
2
Голубов поднял ворот шинели и зашагал из порта прочь. Ветер с Дона, порывистый, ноябрьский ветер, пронизывал насквозь, но холодно не было. Письмо от Марии, лежащее в кармане гимнастёрки, согревало его, а весть от любимой, как известно, и в лютый мороз способна соперничать с жаркой печью.
У них так и не получилось встретиться за девять месяцев разлуки, время точно пробовало их чувства на зуб. Что у неё, что у него — каждый день был наполнен событиями. У неё — утомительный переезд из Киева в Петроград, внезапная болезнь отца, у него…
Шумиха вокруг «Голубовского мятежа» стихла к октябрю. Политические круги Новочеркасска взволновало другое — проведение нового Общеказачьего съезда. Как для калединцев, так и для их противников, это событие могло решить многое. Первые получали реальный шанс сплотить казачьи войска от Кубани до Амура под своим началом и создать силу, против которой власть в Петрограде и пикнуть бы не посмела. Вторые могли найти новых сторонников и дать остальной России сигнал: не все казаки — реакция, есть те, кто дальше готов отстаивать революционные ценности.
…23 октября 1917 года. Первый день работы Съезда. Дневное заседание.
Председателем избран Павел Михайлович Агеев. С трибун звучат восторженные речи в адрес Каледина, ругают Керенского, требуют военного порядка в стране и доведения войны с Германией до победного конца.
Слова просит Голубов.
Агеев — «И не пытайтесь!»
Он объясняет присутствующим, что Голубов — хулиган, человек, по меткому замечанию Каледина, с мягкой головой, и вообще, его недавно чуть не расказачили.
Офицеры гогочут.
— Отщепенец! — кричит кто-то. — Нам таких не надо!
Тогда к трибуне выходит верный товарищ — хорунжий Александр Автономов.
— Вы не даёте слова Голубову, но это не означает, что наш блок будет молчать!
Физиономию Агеева трогает ёрническая улыбка.
— Что ж, — высокомерно разрешает он, — валяйте, хорунжий!
«Голубовский подпевала, — думает Павел Михайлович, — вряд ли выступит ярче своего „патрона“. Подслеповатый мальчишка, щенок. Артист детского театра в форме казачьего офицера».
Молодой худенький хорунжий, зализанные, как у приказчика волосы, прямой пробор, поправляет на переносице своей маленькие в позолоченной оправе очки и произносит возмутительную речь.
Он говорит, что не могут звучать заявления о войне без учёта мнения солдат и казаков. Народ — не бессловесное стадо. Решая всё за народ, вы его презираете. Казачество не должно отгораживаться Китайской стеной от остальной России. Мы не должны изображать себя цветом нации. С такой риторикой Россия нас возненавидит.
— Хотите, чтобы казак снова стал для рабочего пугалом с нагайкой? — смело обращается Автономов к председательствующему. — Не Вы ли, Павел Михайлович, в своё время выступали против этого?
Агеев учащённо хлопает ресницами. На Агеева жалко смотреть. Мальчишка-хорунжий зашёл с козырей, и некогда бравый вид председателя сменяется кислой физиономией.
Когда-то ведь и он был бунтарём! В далёком 1906‑м, студент Павел Агеев, подъесаул Филипп Миронов и диакон Николай Бурыкин, написали обращение в Государственную Думу, протестуя против использования казаков для разгона демонстраций. За письмом последовало три месяца ареста. Агеев всё больше проникался идеями меньшевиков. Со временем его самого стали называть «донским социалистом» или «социалистом с пикой». Но куда вдруг подевался его «социализм» в 1917‑м? Не далее как летом, выступая на Крестьянском съезде Области, он отчаянно юлил и предлагал делить землю отнюдь не по-социалистически: «Землёй могут владеть казаки и коренное крестьянство. Что же до „некоренного“, пусть наслаждаются воздухом вольности и занимаются ремёслами. Потом, как-нибудь, мы вернёмся к этому вопросу…». Крестьян это заявление, мягко говоря, покоробило.
…Речь Автономова завершается громким столкновением двух волн — негодования и восторга. Одни кричат «изменник!» другие — «долой Каледина» и «да здравствует трудовое казачество». Откуда ни возьмись, возникает есаул-оренбуржец Афанасий Нагаев (тот самый, что в августе раскритиковал выступление Каледина на Государственном совещании в Москве). Он приветствует «революционных донцов» от имени казачьей секции Петроградского Совета. Следом — двое кубанцев. Один из них, крепыш с добродушным лицом, представляется Николаем Гуменным. Другой, — взгляд свиреп, усы обвислые, с острыми концами, он называет себя «Иван Лукич Сорокин».
3
Утром 26 октября к Агееву явился посланец из Центральной Рады. Красный от волнения толстяк мял в руках картуз и сбивался с русского на мову:
— В Петрограде — переворот большевиков. Керенского чуть не затрымалы. Съезду трэба покинуть Кыев… Зараз вы тут — раздражающий фактор …
Спас положение Каледин. Получив телеграмму Агеева, он предложил всем делегатам перебраться в Новочеркасск.
…4 ноября 1917-го Съезд продолжает свою работу в столице донского казачества. Большинство делегатов объявляют власть в Петрограде незаконной. Им противостоит меньшинство в лице Голубова, Автономова и их друзей. Они называют себя «левой группой».
Если совсем недавно их компания состояла всего из семи-восьми человек, то сейчас количество её участников увеличивается до восьмидесяти. «Левые» пишут антивоенные воззвания, распечатывают их в типографии и распространяют по казачьим полкам. Полки стремительно «разлагаются». В рядах простых казаков все чаще слышится: «мы — за нейтралитет!», «ни с кем воевать не желаем!», «по куреням!».
Выступления Автономова звучат откровеннее и решительнее прежних. На одном из заседаний он требует перевыборов Войскового правительства. Оно, по его убеждению, должно стать не Войсковым, а «социалистическим, с персональным присутствием большевиков».
Калединщина отвечает пропагандой на пропаганду. На съезде в адрес «левых» летят обвинения: «ленинцы», «шпионы», «любители марок кайзера Вильгельма». Газеты, обращаясь к Атаману, вопиют: когда вы арестуете этих негодяев? Каледин молчит.
…В те же дни куда более громкие события происходят в Ростове.
26 октября радист «Колхиды» получает сообщение о революции, и через несколько часов об этом узнает весь город. В Городском саду собирается большой революционный митинг.
28 октября происходит чрезвычайное совещание Ростовской городской Думы. Большинством голосов выносится решение — «власть большевиков для Ростова неприемлема».
В тот же день ситуацию обсуждают в театре «Марс» рабочие и большевики. Итог обсуждения — создание Ростовско-Нахичеваньского Военно-революционного комитета под председательством студента-большевика Сергея Сырцова. Вооружённая поддержка ВРК — матросы «Колхиды», часть пехотных полков и отряды рабочей Красной гвардии, сформированные ещё в сентябре. Комитет признаёт только власть Советов, и — никакой другой.
Реакция Каледина — 2 ноября 1917 года Азов, Ростов и Таганрог объявляются на «осадном положении». В распоряжении местного гарнизона направляются две казачьи сотни с пулемётами, и город погружается в тревожную атмосферу ожидания.
Оставалось только гадать: когда и с чьей стороны раздастся первый выстрел.
4
Грея руки в карманах шинели и дымя папиросой, Голубов приближался к Александровскому саду. Он шёл по улицам Нахичевани, «Колхида» давно уже осталась позади, красавица-яхта дремала, покачиваясь на донских волнах.
Он шёл и думал, что 16 ноября на календаре, и вот который день затишье, точно остановилось, умерло время. «Нет же, — успокаивал себя он, — не умерло, притаилось в засаде, оглянуться не успеешь, как рванёт галопом».
…Формально в Ростов он приехал по решению «левой группы». Его и подпоручика Арнаутова направили наладить связь с Военно-революционным комитетом. Фактически же — решение было его. Мирная жизнь в Новочеркасске, вся эта бессмысленная, по мнению Голубова, парламентская возня, всё больше утомляла, а душа… Душа требовала настоящего дела.
ВРК принял их с радостью. Солдаты, и рабочие нуждались в боевых командирах, знатоках военного дела, — предстояли уличные бои.
«С такими ребятами зададим контре жару!» — не скрывали своего ликования и матросы, принимая на своей яхте казаков. — «Сдюжим, братцы, а?!».
Лишь председатель ВРК Сырцов поглядывал на Голубова с недоверием, ещё бы — казак, целый войсковой старшина! С какой он здесь стати? Голубов понимал его. Казак в глазах студента почти всегда смотрелся чудовищем.
…Он шагал по аллее, пиная палую листву, вечерний туман застелил землю. Метался внутренне между настоящим и прошлым. Он вспоминал строки из письма Марии.
То были восторженные строки об «Авроре» и её залпе, о том, что «развеялся из ствола пушки дым и растворилась во времени эпоха».
«У нас тоже появилась своя „Аврора“, Маша…»
Так он думал, вспоминая красивое лицо её, чёрные локоны, ласковый взгляд больших глаз. Он укорял себя за то, что и попытки не сделал, чтобы вырваться в Петроград, хотя мог, конечно же мог, но революционный огонь, а быть может, просто тщеславие — желание предстать перед ней великой, главной фигурой революции на Дону, мешали осуществить это.
«Почему же — тщеславие? — попробовал оправдать себя Голубов. — Разве не об этом мечтали мы с ней? Разве не на это она меня благословляла в те далёкие февральские дни?».
«Потому что. Есть такой ответ — потому».
Так он и думал, шагая чуть ли не по пояс в тумане, шарахаясь от кнута к прянику. Размышлял, находил ответы и тут же терял их, снова хватал их, как муху хватают на лету, и происходило это до тех пор, пока не хрустнула громко ветка и не вышел из-за платана у ворот человек. Одетый в пальто, «котелок» на голове, в руке — трость, человек неспешно двинулся навстречу. При свете паркового фонаря блеснули стекляшки его пенсне.
— Ваша прогулка окончена, войсковой старшина, — приветливо произнёс он, остановившись, — вы арестованы.
Мгновенно вынырнув из пучины размышлений, Голубов схватился за кобуру и резко обернулся.
За спиной, с постными лицами, стояли трое. Сквозь клубы тумана в их руках просматривались револьверы.
Читайте также «Любовь и Голубов. Расследование Войскового Круга».
