Мы продолжаем публиковать рассказы Сергея Петрова, посвящённые Великой русской революции на Дону. В предыдущем тексте шла речь о начале суда Войскового Круга над войсковым старшиной Николаем Голубовым, который, исполняя приказ Временного правительства, пытался арестовать своего атамана — Алексея Каледина. Из сегодняшнего рассказа вы узнаете об окончательных результатах «судебного разбирательства», а также о том, как в Области Войска Донского чуть не создали прецедентное право.
1
Она уже полчаса позировала у фонтана. Дамочка лет тридцати в белом платье, кокетливо поворачивалась то одним боком к фотографу, то другим. В одной руке у неё был зонтик. В другой она держала яблоко. Распущенные роскошные рыжие волосы, дамочка улыбалась, и трудно было понять, какая она, эта улыбка: открытая или вульгарная.
— Сложите зонтик, милейшая Ольга Фёдоровна и опустите его! — просил фотограф.
— Встаньте на газон, пожалуйста… Чуть выше яблоко!
Кончик длинного зонта скрылся в траве. На крупное жёлтое яблоко упал солнечный свет, и оно чуть не засветилось золотом.
«В этой позе, — подумал стоявший у окна Богаевский, — она похожа на Фемиду. Повязку на глаза, взамен зонта — меч, вместо яблока — весы, и — натурально Богиня Донского правосудия! Насмешливая, переменчивая…».
В первой половине дня Донская Фемида поиздевалась над ним вволю. Очередное заседание Круга, посвящённое суду над Голубовым, вновь завершилось ничем.
— Извини, Митрофан, но ты в этом виноват сам. Почему не возразил Атаману?
Павел Михайлович Агеев, Товарищ Председателя Войскового Круга, стремительно перемещался по кабинету. Несмотря на худобу, ступал он тяжело, так, что паркет отчаянно стонал под ногами.
«Почему не возразил Атаману?».
…Каледин вышел к трибуне в тот самый момент, когда на вопрос «кого поддержит Круг: Богаевского или Голубова?» можно было ответить почти однозначно — Богаевского. Да, ворчали что-то фронтовики, сомневались представители двух станичных округов, но все эти ворчанья и сомнения, казалось Богаевскому, — ничто против жёстких заявлений новых выступавших. Подготовленные делегаты (с кем-то из них он поработал лично), больше старики из станиц и проверенные офицеры, говорили грозно, без намёка на иронию. Отдельные выступления напоминали проповеди сурового, недовольного поведением паствы, попа. Голубова сравнили с Антихристом, Иудой (услышав такое сравнение, Митрофан Петрович записал карандашом в блокноте — «Иуда Дона»), и все чаще звучало: «Вон из казачества».
Но вот — сам Атаман. Вышел спокойно, величаво, и… чуть не спутал все карты:
— …дело войскового старшины Голубова печальное… Нельзя играть страстями… Он хотел арестовать меня… Человеку с мягкой головой это можно простить… Но нельзя Голубова исключать из сословия. Его действия преступны с точки зрения уголовного закона, и его должен судить уголовный закон…
Нужно было тогда воскликнуть или корректно возразить: вы неправы, Алексей Максимович, какой уголовный закон? Это же дело казачье, семейное… Но внезапный гром аплодисментов прервал речь Каледина, послышались крики «Верно, Атаман!», врезался в общей гул хрипловатый басок Председателя Круга Мельникова:
— Поддержим предложение Войскового Атамана, господа! В Положении о Войсковом Круге не прописана процедура и основания исключения из сословия. Права исключать фактически не имеем‑с…
Кто-то возразил ему:
— Почему же? Один из пунктов гласит: Круг может исключить из казаков, если исключаемый не соответствует духу казачества!
— А что означает этот самый дух? — издевательский уточнил Мельников. — Фуражка? Шаровары? Не более стакана вина в неделю? Где определение?! Покажите мне его!
Определения не было. Было 13 сентября — предпоследний день работы Войскового Круга.
«Мы ведь, — подумал Митрофан Петрович, — можем не успеть. Так не лучше ли и впрямь — провести настоящее уголовное расследование? А потом, оперируя судебным приговором, на Третьем Круге исключить Голубова без лишних сомнений! Преступник — чего же более?».
— Господа, — проворковал Богаевский, — мы не можем вынести смертный приговор Голубову, как казаку, пока суд не признает его поступки уголовным преступлением!
Когда воркование прервалось, Агеев посмотрел на него, как на идиота.
Хлестнул президиум ненавистным взглядом Голубов.
— Настаиваю на привлечении к уголовной ответственности Товарища Войскового Атамана Богаевского!
— За что же это? — изумился тот.
— За распространение ложных слухов о моём участии в Томских погромах…
…От последнего воспоминания Митрофана Петровича передернуло. Он в негодовании захлопнул окно.
— В словах Алексей Максимовича был резон, — выдавил из себя Богаевский, не поворачиваясь, — разве — нет?
— Нет, — положив руку на его плечо, ласково ответил Агеев, — не было. Отдавать дело Голубова в суд — глупость. Но коль глупость прозвучала из уст самого Атамана и его Товарища… нужно как-то от этой глупости освобождаться. Мы должны опередить судебное решение по Голубову.
— Почему?
— Потому, что ты, Митрофан, — Агеев упал в глубокое кресло и вытянул ноги, — ни черта не понимаешь в юриспруденции. А я — юрист. И утром был у прокурора. Он подтвердил мои опасения: шансы признать погоню за Калединым преступлением — невелики. Голубов выполнял приказ Керенского, суду не уйти от этого факта. Митинги в полках? У нас революционное время, нет четких законодательных запретов, везде митингуют… Поэтому, есть все шансы получить оправдательный приговор, Митрофан. И вот тогда исключить нашего Колю из сословия будет очень затруднительно. Практически — невозможно…
Митрофан Петрович снял пенсне и тоскливо посмотрел в самый дальний и тёмный угол кабинета.
— Что скажешь, Бадьма? Ты же тоже юрист …
Бадьма Наранович Уланов сидел безмолвный, как тумбочка. Скажи сейчас любому вошедшему: «Найди Бадьму» — не сразу и нашёл бы. Чёрный сюртук и буддистское спокойствие позволяли ему, сидящему в тени громадного шкафа, быть почти что невидимым.
Когда же прозвучал вопрос Богаевского, Бадьма вышел на свет. С правой ладони его свисали калмыцкие чётки.
«Лицо как будто высечено степными ветрами, — подумал Митрофан Петрович, оглядывая в очередной раз плотненького Бадьму — он сейчас похож на Будду или на какого-то монгольского божка… Как богат сегодняшний день на ассоциации… Каждый у тебя сегодня на кого-то похож».
— Я, — еле слышно сказал похожий на божка, — прежде всего — историк своего народа. Ты знаешь, Митрофан, что нас, калмыков, вписали в казаки условно. Как я могу судить…
Богаевский недовольно поморщился.
— Напомни мне ещё о Чингисхане, о родстве калмыков с монголами напомни. Ты — один из Товарищей Председателя Войскового Круга сейчас, представитель Сальского Округа Области Войска Донского. К чёрту исторические условности! Каково твоё мнение по Голубову?
— Это — юридический тупик, — ответил Бадьма низким голосом, щёлкая зернами чёток, — но из тупика есть выход. Я согласен с Агеевым — уголовный суд нам не помощник, лишит нас всех козырей. Поэтому, — калмык выдержал некоторую паузу и неожиданно закончил, — мы должны оставить Голубова в покое…
— А что мы ещё ему должны? — чуть ли не взревел Агеев. — Извиниться?
— Извиняться не надо, — спокойно отреагировал Бадьма, — нам просто необходимо продемонстрировать великодушие. Да, мы простим Голубова. Но одновременно с этим, мы внесём поправки в Положение и восполним все правовые пробелы. И если Голубов в следующий раз что-нибудь совершит, у нас будут все правовые основания исключить его из сословия. Сейчас этих оснований нет.
— А ты не боишься, Бадьма, что в следующий раз он подобьёт казаков на военный переворот?
Агеев вскочил на ноги, прошёлся по кабинету, остановившись у портрета атамана Платову, хмыкнул, и, не дождавшись ответа, резко обратился к Богаевскому.
— …Нужно немедленно признать за Войсковым Кругом право исключать из казаков. Не-мед-лен-но! Мы осудим Голубова и тут же внесём все поправки, иначе потеряем время… Я знаю, как убедить Круг! Позволь мне провести вечернее заседание самому, Митрофан.
Богаевский покорно кивнул.
— Хорошо, Павел. Попробуй.
…За окном разыгрывался ветер, закачались верхушки тополей. Рыжеволосая дамочка удалялась в сторону площади. Фотограф, с аппаратом и штативом подмышкой семенил следом, что-то выкрикивал, но дама к его крикам была равнодушна. Покачивая бедрами и придерживая край шляпки рукой в белой перчатке, она шла дальше и не оборачивалась. Лишь подойдя к площади, дамочка становилась, протянула ему несколько купюр. Пока фотограф укладывал на землю аппарат и штатив, деньги из тонких женских пальцев вырвал ветер.
2
— …Думаю, что право Круга судить казаков должно быть признано одновременно и бесспорно. Это право в широких размерах принадлежало древнему Войсковому Кругу, должно принадлежать и нынешнему, порождённому революцией. Это была и есть существенная функция казачьего народоправского органа. Правда, это право ещё не облачено в письме, не изложено в конституции…
Агеев предпринял изящный ход. Он решил, что правильную позицию до казаков должен донести не просто юрист, а юрист посторонний. Это создаст ощущение независимости и объективности, рассудил он. Таким «посторонним» и оказался присяжный поверенный Константин Петрович Каклюгин, сокурсник Агеева по Харьковскому юридическому университету.
Румяный и гладко причёсанный, с аккуратной бабочкой на шее, Константин Петрович стоял, ухватившись за края трибуны, и добродушно вещал:
— …так оно, это право, насколько я понимаю, никогда и не было подробно где-то изложено. Просто сейчас оно возрождается у вас в форме правового обычая, вот и всё… Как заноза из тела, как фальшивая монета из обращения, так и порочный член общества извергается обществом из своей среды. Кто-то у вас протестует против суда над Голубовым. Но почему же никто не протестовал, когда Войсковой Круг судил Атамана Каледина? Ведь о возможности суда над Атаманом в Положении тоже ничего не сказано! Но вы рассмотрели дело и вынесли решение — не виновен. И высшая судебная власть в России не отменила решения вашего суда! Чего же бояться теперь? У вас есть правовой прецедент, так применяйте его! Судите Голубова!
В первых рядах зааплодировали. Богаевский довольно улыбнулся. Оживился и вышел из своей нирваны Бадьма. Агеев стал перебирать бумаги. Со стороны могло показаться, что Каклюгина он не слушает и даже не знает.
— …Вы перестали быть губернией, управляемой из центра! Вы переходите в новую плоскость политического бытия! Вы находитесь в состоянии правотворчества! Вы куете новую конституцию здесь и сейчас. Так будьте же смелее!…
Оратор покидал трибуну, как покидает сцену артист — прижимая руку к сердцу и кланяясь. Президиум аплодировал стоя. «Браво!», «Браво, Каклюгин!», кричали из зала.
— Ну, что, дорогие станичники, — приветливо произнёс Агеев, когда аплодисменты и восторженные крики стали стихать, а Каклюгин скрылся за высокими дверями, — позвольте изложить проект резолюции?
Он поправил галстук и поднес к лицу бумагу.
— 13-го сентября сего года, Войсковой Круг, — провозгласил Агеев, — постановил… Первое — передать материалы проверки о преступной деятельности Голубова в органы расследования. Второе — отозвать Голубова из всех организаций, куда он делегировался своей частью. Третье — осудить деятельность Голубова. Четвёртое — исключить его из казачества… Голосование, полагаю, должно быть закрытым…
В президиум начали передавать записки. Богаевский ловко принимал их, разворачивал, складывал перед собой. «За», «исключить Голубова», «гнать из казачества вон», «за», «за», «за». Не пошло и минуты, как поступило около полсотни записок в поддержку их резолюции.
«Сегодня же, — ликовал Митрофан Петрович, — соберу президиум и поведу всех в ресторан. Это — наша победа! Настоящая! Демократическая!».
В какой-то момент снова открылись высокие двери. Богаевский бросил туда рассеянный взгляд. Ему подумалось, что в зал вернулся присяжный поверенный Каклюгин. Вернулся, чтобы поддержать решение Круга, засвидетельствовать рождение новых правовых форм…
Однако он снова ошибся. В зал никто не зашёл. Напротив, из зала кто-то вышел. Один, нахлобучив фуражку, за ним второй, третий. Отказываясь голосовать, покидала покидала фракция «фронтовиков».
— Вы куда?! — возмущённо закричал Агеев. — Что вы делаете? Вы идёте против воли Круга! Вы роете себе могилу, господа!
— Это вы роете себе могилу! — донеслось в ответ.
— Пусть уходят! — крикнул кто-то. — Воздух чище будет.
По залу прокатилась волна раскатистого смеха. Под этот смех со своих мест поднялись ещё несколько человек.
— Мы, представители Усть-Хоперского округа, — крикнул какой-то хорунжий, — решительно против такой резолюции! Поначалу ещё сомневались, а теперь поняли — шулерство, подтасовка! Мы покидаем зал!
За ними вышли представители Усть-Медведицкого округа, и когда суета в зале стихла, а в небе за окном показались звёзды, Богаевский потрясённо произнес:
— По списку нас четыреста пятьдесят человек. Присутствовало — четыреста. Чуть больше ста покинуло зал в знак протеста. Из присутствовавших двухсот девяносто семи проголосовали за исключение двести двадцать три. Пятьдесят шесть — против. Восемнадцать — воздержались… Но кворум — четыреста пятьдесят, а присутствовали четыреста … У нас, господа, нет кворума …
Агеев налил себе и Богаевскому из графина.
— Перенесём обсуждение этого вопроса, — сказал он, опуская глаза, — на завтра.
3
На следующем заседании, 14 сентября 1917 года, делом Голубова заниматься не стали. Круг чествовал румынского посланника и обсуждал хозяйственные вопросы.
Точку поставил Военный комитет. Этот орган, являвшийся осколком первого революционного Донского правительства, представлял собой общественно-военную организацию, не имевшей и малой толики полномочий Войскового Круга, но все же — никто не лишал его права проводить суды офицерской чести.
Газета «Вольный Дон» от 29.09.1917 (№ 143) писала:
«…Областной военный комитет констатирует, что войсковой старшина Голубов и его сторонники принимали в Усть-Белокалитвенной станице меры „совершенно незаконные с точки зрения мирной обстановки“, „допускали некоторые излишества“ … однако необходимо полное прекращение судебных преследований какого бы-то ни было действия, относящиеся к этому моменту, т.к. выполнялся приказ Керенского…».
Войсковому Кругу ответить на это решение было нечем. Осенняя сессия завершила свою работу.
Читайте также рассказ «Атаман Каледин и его „мятеж“».
