VATNIKSTAN продолжает публиковать рассказы писателя Сергея Петрова о Великой русской революции на Дону. Сегодня повествование коснётся удивительной встречи Митрофана Богаевского со столичной журналисткой Марией, где переплелись влюблённость, политика и тайные мотивы.
Митрофан Петрович Богаевский был женат, но женщинами всё же восторгался.
Он хорошо помнил день знакомства со своей будущей супругой. Май 1911-го, Каменская гимназия, кабинет, затопленный солнечным светом.
Назначенный на должность директора, молодой и довольный, Митрофан Петрович стоял под портретом государя-императора, сияя стёклами пенсне и пуговицами мундира. Его поздравляли педагоги.
Они били в ладоши, произносили хвалебные речи, перебивали друг друга, соревнуясь в продолжительности и елейности здравиц, а будущая спокойно стояла в стороне, учащённо хлопая ресницами.
— Поздравляю Вас, Митрофан Петрович.
— Благодарю …
— … Елизавета Дмитриевна…
— Да‑с. Прошу простить. Елизавета Дмитриевна…
Пожалуй, это была первая значительная победа в его жизни.
Елизавета Дмитриевна Закаляева, потомственная казачка из станицы Усть-Медведицкая, молодая учительница, представлявшаяся ему в первые минуты гордой и неприступной, оказалась мягкой и нежной, готовой подчиняться во всём и всегда. Они поженились тогда же, в 1911‑м. Митрофан Петрович обрёл ту самую вторую половину, тот самый надёжный тыл, о котором наивно мечтает всякий интеллигентный мужчина. Ни возражений тебе, ни скандалов. Поддержка. Участие. Молчание. Никаких сцен ревности. Это чувство Митрофану Петровичу было незнакомо, он полагал его чудовищным и пошлым. Однако страстных любовных бурь тоже не наблюдалось, и со временем семейный быт стал однообразен. Скука навалилась на Митрофана Петровича. Скучала ли Елизавета Дмитриевна? Об этом он не думал. Его, как и всякого уверенного в себе мужа, этот вопрос не интересовал.
Он не был прожжённым ловеласом. Но как только, на каком-нибудь светском рауте, куда Митрофан Петрович изредка хаживал без супруги, возникала сколько-нибудь яркая женщина, он забывал о брачных узах. Богаевский начинал отчаянно сорить комплиментами и энергично целовать ручки. Когда же дама кокетничала, воображение Митрофана Петровича самовольно рисовало возмутительные в своей откровенности сцены, в голове возникали дерзкие планы, наступал решительный момент и… он себя одёргивал. Публичная фигура Донской политики! Сто лет бы ей не быть.
«Дела, дела, дела», — говорил он в таких случаях и покидал даму. А потом наблюдал с тоской и завистью издали, как её обхаживает другой.
…В этот раз он одёргивать себя не собирался.
2
— И у меня, и у газеты много вопросов, Митрофан Петрович. Я осведомлена о Вашей занятости и постараюсь задать самые необходимые…
— Нет никаких преград, милейшая…
Вылетело из головы имя. Как и шесть лет назад, в кабинете директора Каменской гимназии. Дарья? Марья? Меланья? Вроде бы Дарья.
В конце ноября, в разгар Ростовских событий, он столкнулся в коридоре Атаманского дворца с Владимиром Севским, известным в Новочеркасске журналистом, и тот сказал ему, что столичная эсеровская газета «Дело народа» хочет написать развёрнутый, объективный очерк о положении дел на Дону. Молодая журналистка рвётся в бой, желает побеседовать с жителями, офицерами, казаками, взять интервью у Атамана. Мгновенно в Митрофане Петровиче проснулся внутренний кобель. «У Атамана? — деланно изумился он. — Зачем же отвлекать Алексея Максимовича от важных дел? Отправляйте её ко мне». И снова — фантазии, дерзкие фантазии, предчувствия встречи с ярким, прекрасным, волнительным.
«Значит, Дарья?» — в панике соображал он.
— … Мария, — подсказала очаровательная собеседница, — Мария Сергеевна.
Декабрьское солнце било в окно решительно.
Ей было лет двадцать — двадцать пять, не больше. Хрупкая, с фигурой балерины, чёлка чёрных волос накрывала лоб волной. Дерзкий взгляд больших красивых глаз пробудил в нём странную мысль: «Мне — под сорок, а я так и не познал женщину по-настоящему. Что угодно познал — педагогику, историю, политику, но не женщину».
Познать захотелось немедленно.
— Конечно же, Мария Сергеевна, — опомнился Богаевский, — Вы, Мария Сергеевна, можете задавать какие угодно вопросы и сколько угодно. Мы открыты для прессы, мы — не тирания … Войсковой Круг известен истории со стародавних времён проявлениями истинной вольности. Разве это не пример русской демократии? По своей демократичности мы могли бы соперничать с Новгородским вече…
Журналистка снисходительно улыбнулась и сделала какую-то пометку в блокноте.
— Я в достаточной степени знакома с историей донского казачества, Митрофан Петрович. В том числе, и по вашим трудам. Мне бы хотелось больше уделить внимание сегодняшнему дню… Например… Недавно произошли трагические события в Ростове. Каледин лихо уничтожил гнездо большевизма, но при этом погибло много людей: рабочих и обычных горожан. Может быть, конфликт следовало разрешить иначе?
Почему вы не попытались договориться с Ростовским Военно-революционным комитетом? Ведь, по сути, Комитет не делал ничего противозаконного. Выполнялось указание нового руководства страны — вся власть Советам! А Каледин новой власти не подчинился. Он, можно сказать, объявил новой власти войну…
Митрофан Петрович такого напора не ожидал. Реплики этой и прекрасной, хрупкой девушки звучали уверенно и необычайно хлёстко. Он смотрел на неё и не мог понять: то ли ласкает она его взглядом своих больших глаз, то ли прощупывает. В какой-то момент Товарищ Войскового Атамана почувствовал себя беззащитным, едва не голым. Он не привык к таким вопросам. Журналисты «Вольного Дона» не были в своих вопросах столь вольны.
— Поймите, — голос дамы из Петрограда зазвучал миролюбиво, — я спрашиваю всё это не для того, чтобы загнать Вас в тупик. Наоборот, и руководство партии правых социалистов-революционеров, и главный редактор газеты, относятся к Войсковому правительству с симпатией. Мы видим ваше лицо действительно демократическим. Продемонстрируйте же миру своё лицо!
Богаевский сконфуженно кашлянул в кулак. Он пробормотал нечленораздельную тираду, общий смысл которой сводился к тому, что нет никаких претензий, а острые вопросы — это самый эффективный метод добывания внятных ответов. Затем, чтобы замять неловкую паузу, позвонил в колокольчик и попросил секретаршу принести конфет и чаю. Когда поднос был водружён на стол, Митрофан Петрович почувствовал себя увереннее.
— Договориться с большевиками, Мария Сергеевна? О чём? Как? Они разговаривали с нами исключительно языком ультиматума!
— Но вы могли бы провести народное голосование и спросить у людей: за кого вы, граждане Дона? За Советы или Войсковое правительство?
Богаевский утвердительно кивнул.
— Во время Ростовских событий не было возможностей ни для референдумов, ни для переговоров. Мы стояли перед выбором: либо сохранить порядок, либо вовлечь всю Область в кровавую бучу… Но сейчас, когда порядок почти наведён, мы отложили оружие в сторону и ведем работу по созданию нового Областного правительства. Оно будет объединённым. Его членами станут представители казачества, крестьянства, буржуазии и пролетариата! Да-да, Мария Сергеевна, не удивляйтесь. Это правительство будет буржуазно-социалистическим, с обязательным участием политических партий …
— Всех? — уточнила Мария Сергеевна. — Даже большевиков?
Митрофан Петрович легко хлопнул ладонью по столу.
— Всех! Всех демократических партий! А то, что большевики — партия демократическая, пока, увы, не доказано. Вооружённый переворот — не есть путь демократии.
— Так вы признаёте власть большевиков или нет?
— Для нас это пока вопрос открытый.
— Вы готовы с ними договариваться?
— Мы готовы сосуществовать с ним согласно народной поговорке: у вас — своя свадьба, у нас — своя.
Мария Сергеевна с хрустом перелистнула страницу блокнота.
— Совнарком не скрывает, что против Каледина готовятся послать красногвардейские отряды. И у этого, по мнению Ленина, есть две веских причины: первая — намерение Каледина отрезать страну от угольных бассейнов и прекратить поставки пшеницы в Москву и Петроград…
Митрофан Петрович снял с переносицы пенсне. Привычным движением он достал из кармана пиджака платок и принялся протирать стёклышки. Он всегда так делал, желая скрыть раздражение. А оно его уже захлёстывало.
Вот уже полчаса он пытался почувствовать эту тонкую девушку, уловить хотя бы одно проявление симпатии к себе. Но за её смелым, открытым взглядом, за редкими улыбками, симпатии всё не просматривалось. В ход пошёл главный козырь. Бархатный голос Богаевского стал звучать ниже, воркование наполнилось эротическими интонациями. Дамочкам такие интонации нравились, он это знал. Елизавете Дмитриевне, кстати, тоже.
— Мария Сергеевна, голубушка… Что значит — «отрезать Россию от угольных бассейнов»? На территории Области есть рудники, там происходят беспорядки, и мы, разумеется, пытаемся их пресечь. Поставки зерна? Я допускаю, что случаются перебои на железной дороге, сейчас такое время — революция, железная дорога работает отвратительно… Но поверьте, милая моя, как только порядок будет наведён окончательно, мы выстроим взаимовыгодные отношения со всеми…
— То есть, — перебила она его вновь, — угольные рудники России уже не принадлежат? Ими владеет Область Войска Донского? А сама Область — уже не Россия?
«„Голубушка“, говорю ей, „милая“, — нахмурился Богаевский, — а она? „Россия“, „бассейны“… Неужели я ей совершенно не интересен?».
Она не хлопает учащённо ресницами, как это делает Елизавета Дмитриевна, — отметил он про себя. Она — много красивее её, факт. Уплетает шоколадные конфеты одну за другой. Дразнит дерзкими взглядами, нежной белой шеей и вопросами. Ему хочется накрыть маленькую ладонь гостьи своей и шепнуть на ушко что-нибудь откровенное. Но чёрный тесный жакет, подчёркивающий великолепие талии и ещё сильнее толкающий в пропасть фантазий, представляется для него магнитом и минным полем одновременно.
— Россия, — грустно произнёс он, — а где она сейчас?
Мария Сергеевна точно не услышала его. Она сделала маленький глоток чая, поставила стакан на стол.
— Вам известна другая причина возможной войны против вас?
Богаевский недоумённо пожал плечами и сделался похожим на неудачливого и глупого вора, который взят во время кражи с поличным, но причастность к ней зачем-то отрицает.
— Петроград охвачен слухами о том, — продолжила журналистка тоном следователя, — что в Новочеркасск стягиваются контрреволюционные силы, которые при поддержке Антанты попытаются уничтожить Советскую власть. Таким образом, считает Ленин, вооружённый поход на Дон, — действие на опережение и агрессией не является. Вам известно об этом? Вы можете подтвердить или опровергнуть слухи о подготовке контрреволюционной войны официально?
«А если ей взять признаться, что Лавр Георгиевич здесь?» — вспыхнуло в нём неожиданно.
…Ему было прекрасно известно, что и Корнилов, и другой бравый генерал — Михаил Васильевич Алексеев, давно уже в Новочеркасске.
Алексеев перевёз сюда большую часть своей подпольной организации. Его офицеров и юнкеров поместили в госпиталь под видом больных, другую часть — в казармы. То лобызаясь с Корниловым, то собачась с ним, он приступил к созданию новой, так называемой, Добровольческой армии. И разоружение в двадцатых числах ноября пехотных полков на Хутунке стало первым шагом к вооружению этой армии. Именно её представители составили основную часть тех подразделений, с которыми Каледин разгромил первые «красные банды» в Ростове.
А ещё можно было рассказать про примчавшегося в Новочеркасск Бориса Савинкова. Тот напоминал больше клоуна, чем политика. Как припадочный, метался по Атаманскому дворцу, вещал о своей значимости. Уверял, что поспособствует созданию мощного антибольшевистского блока. Его, дескать, послушают местные эсеры и меньшевики, его (!) авантюриста, недавно из партии эсеров исключённого!
Многое хотелось сказать, но сделать этого Митрофан Петрович не мог. Он сам во многом ещё до конца не разобрался. Почему Каледин таится явного? Почему не до конца откровенен со мной? Почему скрывает намерение создать Добровольческую Армию? Не лучше ли подтвердить это и дать понять большевикам — у нас много сил, чтобы противостоять вам! Соваться на Дон не следует!… Но — нет. Молчание. Дурацкая конспирация, прозрачная, как стекло!
Объяснение здесь могло быть только одно: Алексеев и Корнилов (при негласной поддержке Каледина) готовятся не к обороне Дона, а к нападению на Советскую Россию. И говорить об этом раньше времени, с точки зрения генералов и Атамана (который тоже генерал), чревато поражением.
«А ты, — сказал он себе, — Митрофан, вынужден прикрывать генеральские планы рассуждениями о демократии, новом объединённом правительстве, и чуть ли не о социализме».
— Ни Корнилова, — проворковал он, — ни Алексеева, я лично в городе не видел. Да, в Новочеркасске много бежавших от революции военных, представителей буржуазии. Это — русские люди, и мы дали им приют. Отправляться в поход против большевизма мы не собираемся. Но нападению на Дон дадим достойный отпор!
Последние слова были произнесены на высокой ноте, Богаевский допил остатки чая, выдавил из себя улыбку и примирительно добавил:
— И вообще… Дражайшая Мария Сергеевна… Несмотря на всю сложность обстановки и военное положение, Новочеркасск живёт мирной жизнью. Все также работают рестораны, кондитерские, пекарни. Даёт свои спектакли театр. У нас есть, что посмотреть! Я, — здесь Митрофан Петрович попытался выставить свою грудь колесом, — могу составить вам компанию!
Она посмотрела на него так, как в далёком детстве смотрела мама, разоблачая в невинной лжи. Строго, осуждающе. Взгляд её упал на сцепленные в узел пальцы Товарища Войскового Атамана.
— Вы же женаты, Митрофан Петрович …
«Я женат?» — чуть было не переспросил Богаевский.
Опомнившись, он захотел воскликнуть, что «ничего такого» в мыслях его не имелось, его не так поняли… Но он снова взглянул на свою собеседницу. И неожиданно признался себе: операция по обольщению столичной гостьи провалилась. А пальцы её так изящны, так тонки и свободны от колец.
«Кто же этот счастливчик, что захватил твоё сердце?» — устало подумал Богаевский.
Он почувствовал, как сжалось всё внутри и к горлу подкатил ком. «Ничего, — подумалось, — отпустит», но принять поражение спокойно не получилось.
— Я бы хотела пообщаться с кем-нибудь из вашей оппозиции, — как бы невзначай обронила девушка, — с войсковым старшиной Голубовым, например. Он ведь арестован, не так ли?
Лицо Митрофана Петровича сделалось пунцовым, пальцы непроизвольно сжались в кулаки, руки задрожали.
— С Голубовым? С этим негодяем? С этим… беспартийным большевиком? Да он и маленькой заметки не достоин!
Всё это захотелось выкрикнуть сию же минуту, и даже указать девушке на дверь, но Митрофан Петрович, вовремя вспомнив о необходимости изображать из себя демократа, угомонился.
— Да. Конечно. Я понимаю. Журналистика… Вам нужно изучить проблему со всех сторон… Мы, несмотря на военное положение, продолжаем с уважением относиться к свободе слова… Если вы не пугаетесь таких заведений, как гауптвахта, встречу можно организовать хоть сегодня…
Голос его при этом дрожал.
— По роду деятельности мне приходилось посещать и более мрачные заведения.
Её голос был спокоен.
«Вот ты и познакомился с этим чудовищным чувством, — потрясённо признался себе Богаевский, — вот ты и узнал, что такое ревность. Вопрос только — какая это ревность: политическая? Или та самая — человеческая, которую ты считал пошлой?».
3
… И уже через час с лишним пятился от камеры, гремя ключами, пожилой урядник Семёнов. Не успел он отворить дверь, как бросилась хрупкая девушка внутрь и обвила своими тонкими руками крепкую шею обалдевшего Голубова. В ту же секунду будто внезапный ураган отбросил урядника вглубь коридора. Но не ураган то был, скорее — обретённая недавно, несвойственная ни одному надзирателю деликатность. Он знал Голубова ещё со времён русско-японской, он уважал его, как и многие простые казаки, восторгался, глядя на него и вспоминая древние донские сказы о Разине и Булавине. А благодаря частым осторожным разговорам с арестованным, урядник сам начинал мнить себя чуть ли не большевиком.
Именно поэтому, пожалуй, ни Богаевский, ни кто-либо другой, так и не узнали о той большой любви, что наполнила собой в тот декабрьский день и камеру, и гауптвахту, и, казалось, весь Новочеркасск.
Читайте другой рассказ Сергея Петрова «Кража Донской революции».
