В 1979 году в Ленинграде тиражом 10 экземпляров вышел первый и единственный номер феминистского альманаха «Женщина и Россия». Издание получило широкий общественный отклик: образ сильной и свободной гражданки «самой лучшей страны», который десятилетиями рисовала государственная пропаганда, оказался фикцией. Официальная пресса не писала о том, что за бесплатную медицинскую помощь женщинам приходилось платить болью и унижением, за равноправие полов — двойной нагрузкой дома и на работе, за «счастье материнства» — личными интересами.
VATNIKSTAN расскажет, о чём писали советские диссидентки и почему некоторые их тексты могут вызвать недоумение у современных феминисток.
Редакция альманаха состояла из трёх ярких представительниц «второй», неофициальной культуры Ленинграда — поэтессы и художницы Татьяны Мамоновой, религиозного философа Татьяны Горичевой и писательницы Наталии Малаховской.
Идея создания альманаха принадлежала Татьяне Мамоновой. Она была хорошо знакома с западным движением за права женщин и иностранной феминистской литературой. К слову, из всех авторов «Женщины и России» феминисткой себя считала только она. Татьяна Горичева называла Мамонову «феминисткой с каким-то гомосексуальным оттенком», которая «хотела журнал против мужчин». Однако сама Мамонова придерживалась течения либерального феминизма и говорила, что равноправное партнёрство женщины и мужчины «есть решение большинства проблем социума». Она говорила о проблеме «токсичной маскулинности», отмечая, что «женский вопрос» тесно связан с «мужским вопросом», так как «патриархат создаёт миф о мужественности, которому невозможно следовать».
До того как приступить к работе над альманахом, Татьяна Горичева занималась выпуском самиздатовского философско-религиозного журнала «37» и проводила подпольные религиозные семинары. В отличие от Татьяны Мамоновой, Горичева считала, что в проблемах советских женщин виноваты не патриархальные предрассудки, а «безбожный» политический режим. Она называла советское общество «обществом гермафродитов», которое произвело на свет «бесполого гомункулуса». По её мнению, только вера была способна освободить женщину и вернуть ей уничтоженное идеологией женское начало.
Наталия Малаховская тоже работала в редакции журнала «37». Коллеги часто критиковали её за то, что она писала «по-женски эмоционально». Возможно, поэтому сначала Малаховская неоднозначно отреагировала на предложение поучаствовать альманахе. Наталия вспоминала:
«Первая моя мысль была, что меня унизили: „Как, так значит, они меня женщиной считают? А я‑то думала, что я уже достаточно хорошо пишу, чтобы меня уважали“».
Мнение Малаховской изменилось после прочтения статьи Татьяны Мамоновой «Роды человеческие», где она описывает плачевное состояние советских родильных домов. Малаховская рассказывала:
«Когда я прочла эту статью, я вспомнила, что мне пришлось пережить в родильном доме, как это было ужасно. Сразу возникла идея, что не каждая женщина в уголке страдает, потому что она какая-то неудачница или какая-то судьба у неё плохая, что женщины имеют общие проблемы, которые надо решать».
Среди других авторов альманаха были писательницы Софья Соколова, Татьяна Григорьева и Юлия Вознесенская. О первых двух женщинах известно немного, поэтому остановимся только на биографии последней. Юлия Вознесенская — писательница и соредактор диссидентских изданий «Лепта», «Мера времени», «Часы» и других. В 70‑х годах она часто устраивала квартирники, на которых собирались поэты, художники и философы, а также участвовала в протестных акциях. В 1976 году её осудили на пять лет ссылки за «антисоветскую пропаганду». Вознесенской удалось бежать, но её арестовали снова, присудив два года лагерей. После выхода на свободу в 1979 году она присоединилась к коллективу авторов альманаха, для которого написала статью о жизни в советской женской тюрьме. Вознесенская была очень религиозна, и её взгляды во многом совпадали со взглядами Татьяны Горичевой.
В первом выпуске альманаха освещались темы, о которых молчали как в официальной прессе, так и в самиздате. Авторы «Женщины и России» открыто и эмоционально говорили о проблемах, с которыми сталкивалась советская женщина, — необходимости совмещать труд на производстве с работой по дому, ужасных условиях в советских роддомах и абортариях, тяжёлом положении женщин-заключённых.
Альманах стал широко известен на Западе, переведён на французский, а позже и на другие языки. В СССР издание вызвало неоднозначную реакцию. Некоторые мужчины-диссиденты встретили его с недоумением. Кто-то посмеивался над авторами, подсчитывая, сколько раз в тексте встречается слово «фаллократия», другие позволяли себе резкие и оскорбительные высказывания. Власти сочли содержание альманаха антисоветским. Сразу после выхода «Женщины и России» её авторов начали преследовать как политических активисток.
Мы расскажем о только о текстах сборника, так как прочие аспекты, связанные с историей появления издания и судьбами авторов, уже неоднократно освещались в разных публикациях. Стоит предупредить читателя: знакомясь с содержанием альманаха, нужно делать скидку на время его выхода и железный занавес, который отделял советских женщин от их более прогрессивных западных соратниц. Недостаток информации существенно сказался на качестве текстов, что не отменяет их остроты, а в некоторых случаях — актуальности. В одном из интервью Наталия Малаховская вспоминала:
«Мне рассказывали, что где-то видели, какой-то мужчина, причём на сцене Дома культуры, держит в руках [альманах] и читает с глазами, вылезшими на лоб, и волосами, вставшими дыбом».
«Эти добрые патриархальные устои»
Первые строки предисловия альманаха вызывают недоумение. «В наш век глобальной феминизации мужчин и маскулинизации женщин…» — что имеется в виду? Как выясняется позже, под «феминизацией» подразумевается мужская пассивность и стремление переложить свои обязанности на плечи женщины, которая вынуждена трудиться за двоих на работе и дома. Мужчины выпивают и не приносят в дом денег — значит, они феминизированы. Напрашивается неприятный логический вывод: то есть женская сущность — это лень, паразитизм и склонность к вредным привычкам?
Редакция справедливо замечает, что патриархальные установки заставляют общество видеть в женщине лишь «покорную жену, безропотную мать и ангела домашнего очага». Но далее следует весьма спорное утверждение, что «протест женщины против произвола мужчины выражается… в отказе от деторождения». Такие высказывания опасны не только потому, что исключают ситуации, когда женщина отказывается иметь детей по собственному желанию или ввиду других обстоятельств. Подобная риторика порождает распространённый миф о том, что феминизм является угрозой институту семьи. Это справедливо только в том случае, если под словом «семья» мы понимаем домашнее насилие и ограничение интересов и занятий женщины готовкой борща и рождением детей против её воли.
Затем авторы пишут о постоянном «соревновании» между полами, которое выражается в том, что «женщины… как и мужчины, оперируют высокими категориями, так же курят, пьют, сквернословят, как они». С этим сложно согласиться. Получается, высокий уровень интеллекта и склонность к вредным привычкам объясняется лишь стремлением женщины встать на одну социальную ступень с мужчиной.
Далее читаем: «Мужская культура отторгает женщину, порождая женоненавистничество». Это ценное замечание. Вероятно, речь идёт о внутренней мизогинии, суть которой можно выразить одной фразой — «не такая, как другие девушки». «Мне легче общаться с мужчинами» или «я лучше потрачу деньги на книжки, чем на маникюр» — многие наверняка слышали или говорили что-то подобное. Нарушение принципа «живи и дай жить другим», выражающееся в агрессивном отрицании «традиционно женственного», как правило, ведёт к разобщению внутри женского сообщества и способствует укреплению гендерных стереотипов. Не менее вредны и обратные обвинения: «какая она женщина, у неё даже детей нет» или «сама виновата, не смогла мужика удержать».
Следует отметить, что здесь мы рассуждаем с позиции либерального феминизма, который, в отличие от радикального, более демократичен. Многие считают, что женское движение однородно и следует чёткой идеологии, суть которой сводится к мужененавистничеству и пропаганде «нетрадиционных» ценностей. На самом деле феминизм насчитывает около 40 течений и групп, многие из которых имеют существенные различия.
Вернёмся к тексту. По мнению авторов альманаха, чем умнее женщина, тем ниже вероятность счастливого брака:
«Предельное развитие умственных способностей ведёт женщину, как и раньше, к одиночеству. Ибо мужчина привык, чтобы женщина жертвовала для него развитием своей личности».
А как же возлюбленная Сартра Симона де Бовуар, замужние Мария Склодовская-Кюри, Шарлотта Бронте и зачинательница феминистского движения Мэри Уолстонкрафт? Впрочем, мнение, что женщина должна быть или, по крайней мере, притворяться глупой и беспомощной, чтобы привлечь внимание мужчины, до сих пор широко распространено. Подобные идеи пропагандируются в мужских сообществах («маносфере» — сети блогов, форумов и сайтов, продвигающих маскулинность и мизогинию) и высказываются самими женщинами («я же девочка, я в этом не разбираюсь»).
Авторы пишут: чтобы уравнять женщину в правах с мужчиной, «общество должно платить ей больше, чем мужчине». Причём источником дохода в данном случае должна являться не профессиональная деятельность, а пособия на детей. По сути, речь идёт о нынешнем материнском капитале, что само по себе неплохо. Но как же в таком случае «уравнять в правах» бездетных? Делать ребёнка единственной возможностью женщины заработать «больше, чем мужчина» — сомнительное предприятие. Вспомните рекламу про «пухленький капитальчик», которая выглядит забавно, но оставляет неприятный осадок.
Тем не менее во введении к альманаху упоминаются актуальные проблемы. Авторы говорят не только об уязвимом положении советской женщины, но и о высоком уровне алкоголизации населения, высказываются против войны и гонки вооружений. На претензию, которую до сих пор выдвигают участницам женского движения: мол, нельзя заниматься только женскими проблемами, ведь мужчины тоже страдают, редакция резонно отвечает: «Гинеколога ведь не ругают за то, что он лечит именно женские болезни». Таким образом, авторы поясняют, что стремятся привлечь внимание к проблемам, которые существуют исключительно в женском сообществе. Это не предполагает обесценивания трудностей, с которыми сталкивается противоположный пол.
«Радуйся, слёз Евиных избавление»
Текст Татьяны Горичевой посвящён образу Богоматери, которая, по мнению автора, является идеалом женственности:
«Она [Богоматерь] снимает то проклятье, которое лежало на всём „женском“ в более ранних религиях. Яхве противостояла Астарта. Великая Мать языческих религий воплощала собой всё иррациональное, тёмное, плотское. Лишь в христианстве произошло и происходит полное обожение плоти».
На самом деле Яхве нельзя назвать исключительно «добрым» богом: иногда ему приписывались качества, характерные для божества бури или войны. Астарта, в свою очередь, почиталась у финикийцев как Божественная мать или Мать Природа, дающая жизнь (впрочем, в других культурах она действительно могла обладать «тёмными» качествами). Кроме того, в арамейских текстах из Древнего Египта Астарта описывалась как супруга Яхве, так что утверждение о «противостоянии» двух божеств нельзя считать состоятельным.
Даже если мы оставим за скобками религиоведческие споры, дальнейшие рассуждения Горичевой кажутся не менее странными. От язычества автор внезапно переходит к теме психоанализа:
«Девочка с сильным комплексом Электры ревнует отца к матери и с самого детства занимает антиматеринские, антиженские позиции. Её сверх‑я обрастает мужскими добродетелями и нормативами. Она развивает интеллект, волю, в ней с детства может проявиться презрение к плоти (как к материнству и материи), развивается склонность к спиритуализму. Такие женщины неохотно вступают в брак и не хотят иметь детей».
Из вышесказанного следует, что развитый интеллект и сильная воля присущи только мужчинам, в то время как у женщины их проявление объясняется наличием психологических проблем. Психопатологией является и нежелание иметь детей. Далее следует поразительный вывод:
«Такие женщины… становятся деятелями культуры и науки, иногда религиозными фанатиками, иногда политиками. Но они могут стать и носителями противоположного, деструктивного начала: преступницами, анархистками, проститутками».
Затем автор ругает советскую школу, где детей учат «подчиняться рассудку и презирать сердце». Принцип «будь господином своей судьбы» Горичева считает ложным, утверждая, что для женщины «высочайшим и наиважнейшим понятием во все времена» является жертвенность. Затем идёт короткий рассказ из личного опыта о том, к чему ведёт отказ от «женского начала»:
«В своей последующей „дохристианской“ истории я пережила ещё большее унижение женского, и пол, загнанный в бессознательное, мстил за себя. Он мстил разгулом и непрерывной истерией бесшабашности, отчаянием принципиального „всё дозволено“, экзистенциальным бунтом, невозможностью никого любить и непрерывным блудом: ума и тела».
Вернуться к истинной женской сущности Горичевой помогла христианская вера, а именно — обращение к Божьей матери:
«Молитва к пресвятой Владычице помогла мне открыть и возродить в себе женское начало во всей его чистоте и абсолютности. Впервые открылся мне духовный смысл важнейшей добродетели — целомудрия. Раньше я могла говорить об этом только с усмешкой, как о чём-то старомодном. А ведь само это слово светилось и сияло великим смыслом: в нём обещался цельный и мудрый человек».
Безусловно, каждый имеет собственное представление о женственности, мнения людей по этому поводу могут различаться. Однако для кого-то «проповедь» Горичевой может оказаться опасной. Стремление отделить «грязную» сексуальность от «чистой» добродетели едва ли облегчит женщинам жизнь. Среди последствий, к которым может привести такой подход, можно назвать демонизацию или запрет абортов («нечего было ноги раздвигать») и вышеупомянутую внутреннюю мизогинию.
Кроме того, не совсем понятно, что имеется в виду под словом «жертвенность» — чем нужно жертвовать и ради чего? Если речь идёт о семье, такая установка может привести к созависимым или абьюзивным отношениям. Сравните слова Горичевой с цитатой из популярной, но очень неоднозначной книги Хелен Анделин «Очарование женственности»:
«Брак — это не соглашение сторон по принципу 50 на 50, но готовность отдать спутнику 90 процентов всего. Отдавая партнёру от всего сердца, вы получите богатую компенсацию. Когда вы пускаете свой хлеб по воде, он в своё время вернётся к вам с маслом».
Вариант 50 на 50 всё-таки кажется более безопасным. Именно этого нет в тексте Горичевой — баланса. По её мнению, женщина может быть либо «госпожой своей судьбы» (и, возможно, проституткой), либо целомудренной девой, которая, напротив, являет собой «пример полного отсекновения своей воли».
«Материнская семья»
Статья Наталии Малаховской рассказывает о жизни женщины внутри «ячейки общества» и разделении обязанностей между супругами. Малаховская пишет, что «часть своих заработков мужчины оставляют в питейных заведениях», забывая о том, что «их долг — кормить своих детей». По мнению автора, существует только два варианта «мужского существования»:
«1. После работы мужчина напивается и заваливается спать или учиняет скандал;
2. После работы мужчина разваливается на диване с газетой или усаживается перед телевизором или занимается хобби, творчеством».
Жизнь женщины, в свою очередь, состоит только из обязанностей: рожать, воспитывать детей, стоять в очередях за продуктами и работать, постоянно рискуя потерять место из-за детских больничных. Малаховская пишет, что невозможно одновременно быть матерью и заниматься творческим трудом, потому что «он не может прокормить человека». Здесь хочется заметить, что рождение детей не помешало художницам Татьяне Яблонской (трое детей) и Зинаиде Серебряковой (четверо детей) продолжить писать картины, Вере Мухиной (один ребёнок) — создавать скульптуры, в частности — знаменитый монумент «Рабочий и колхозница».
Автор продолжает сгущать краски, утверждая, что, «родив ребёнка, женщина должна поставить крест на себе»:
«Как копейка на копейку, обменивается жизнь женщины на жизнь ребёнка. Семья строится на костях женщины, на кровавых её слезах. Семья ломает в женщине творца. Нигде не сыщешь семьи, где мужчина, даже самый заурядный, сделал бы для жены то, что женщина, даже самая талантливая, делает для мужа: уничтожил бы свои творческие потенции для того, чтобы она могла развивать свои способности».
Тем не менее нельзя сказать, что Малаховская слишком категорична. Советское законодательство формально закрепляло права женщин, но, в то время как власть провозглашала равноправие полов, действительность была иной. Советская идеология исходила из понятия обязанности и долга, а не права и свободы. Труд являлся не правом, а обязанностью каждого человека. В результате женщины получили не столько право работать, выбирать себе партнёра, становиться матерью или отказаться от материнства, сколько новые обязанности: трудиться во благо коллектива, выполнять общественно-значимую работу, рожать детей и заботиться о семье и муже.
Несмотря на описанные трудности, Малаховская не призывает к отказу от деторождения. Причиной страданий женщины в браке, по её мнению, является в первую очередь мужчина, так как «в отношении любви у мужчин прослеживается элемент очевидного скотства». Автор обвиняет противоположный пол в пьянстве и неверности. Развод с нерадивым супругом приводит к появлению «материнских семей», которые состоят из мамы и бабушки. К счастью, в отличие от Горичевой, Малаховская не призывает к жертвенности и восхищается женщинами, которые «стремятся избавиться от своих пьяниц-мужей».
Наталия Малаховская эмоционально рассказывает о «женской доле», но не предлагает решений. Исключается возможность диалога между супругами, которые не могут поделить домашние обязанности, не учитываются ситуации, когда женщине, бегущей от мужа-алкоголика, некуда обратиться. Однако стоит отдать автору должное за смелость, с которой она демонстрирует уродливую изнанку советского «равноправия».
«Роды человеческие»
Текст подписан именем «Р. Баталова», которое является псевдонимом Татьяны Мамоновой. Её статья основана на личном опыте и описывает условия в советских роддомах. Рассказывая о том, как общество воспринимает бездетных женщин, автор отпускает меткое замечание: «Если ты не мать… то ты старая дева или потаскушка». С 1979 года ситуация мало изменилась. Угрозы вроде «останешься одна с 30 кошками», «ни одному нормальному мужику ты такая не нужна» звучат в адрес женщин и девушек не только от знакомых и родственников, но и от врачей в женских консультациях.
Мамонова, безусловно, перегибает палку, резко высказываясь о беременности как «уродстве» и «болезни», указывая на её «паразитическую сущность». По мнению феминистки, женщина решается завести ребёнка, чтобы «обрести в этом враждебном… обществе хоть какую-то ценность». Эти слова можно оспорить, но следует помнить, что в советское время даже в медицинской литературе проскальзывали фразы вроде: «Материнство освещается как высокий и почётный гражданский долг женщины». Достижения женщины в профессиональной деятельности, спорте и искусстве на этом фоне выглядят менее значимыми.
Подобные утверждения можно найти и в литературе для подростков. Бывший военный лётчик и автор детских познавательных книг Анатолий Маркуша в книге «Мужчинам до 16» (1966) учит юношей, что уважать женщину следует в первую очередь за то, что она может родить «Александра Македонского и Суворова, Маркса и Ленина», в то время как «сильные, выносливые, отважные мужчины могут открывать пути в неведомое, двигать в будущее науку… выигрывать войны». При этом автор отмечает, что все усилия мужчин «пропадут напрасно если женщины-матери не дадут миру новых строителей, новых учёных, новых работников, новых героев, новых продолжателей начатых дел». Далеко ли от такой логики до жестокого «бабы новых нарожают»?
Выполнение «высокого и почётного гражданского долга» — серьёзный стресс для организма, который каждая женщина переживает по-разному. Мамонова пишет, как недолговечны материнские лавры: потеряла форму после родов, не успеваешь следить за собой из-за хлопот с ребёнком — сама виновата:
«Ты — мать, гордись этим! — говорят тебе… И это не всё: посмотри на себя! — ты уже не тот свежий цветочек, который, возможно, пожелает сорвать твой господин. Ты увяла, и тебя в этом попрекнут. Ты быстро падаешь в цене. Ты всегда в проигрыше».
Тяготы материнства до сих пор являются табуированной темой. Говоря о «чуде рождения», многие забывают о постродовой депрессии, постоянной усталости, одиночестве, которое переживают многие матери в декретном отпуске, и других умалчиваемых проблемах. Женщина, откровенно рассказывающая о своём опыте, рискует нарваться на грубое «зачем рожала?» или «раньше надо было думать». Её могут назвать «плохой матерью», обвинить в бессердечии и эгоизме. Анонимные высказывания женщин о «счастье материнства» в тематических интернет-сообществах перекликаются со словами Мамоновой, хотя её статья была написана более 40 лет назад.
В «Родах человеческих» встречаются антивоенные высказывания, что довольно смело по меркам того времени. В 1979 году началась Афганская война, противники которой подвергались преследованиям и репрессиям со стороны властей. Стоит заметить, что антивоенная деятельность авторов альманаха не ограничивалась страницами журнала. По воспоминаниям Натальи Малаховской, она и её соратницы не боялись открыто обращаться к матерям с призывом не отдавать сыновей на фронт.
Далее Мамонова рассказывает о том, как выглядели роды в советских больницах:
«Десять топчанов… красные простыни. Огромные от боли глаза. Искусанные губы. <…>
Почему все вместе?
— Таких много.
— Но ведь это человеческие существа!
— Оставьте философию. Ложитесь и рожайте.
— Вы грубы.
— Здесь иначе нельзя.
<…>
Ты ложишься. Ты зажмуриваешь глаза. Ты затыкаешь уши. Ибо эти стоны разрезают тебя на части. Картина невыносимая для нормального сознания. Кошмар, нанизанный на нити нервов. Окровавленные топчаны…»
В СССР опыты с использованием анестезии при родах начались ещё в 1930‑е годы, но практика не получила широкого распространения. Ранее VATNIKSTAN уже писал том, как выглядело родовспоможение в советских больницах. Из материала следует, что порой и сами роженицы считали отсутствие анестезии нормальным явлением:
«Да, роды не обезболивали, ну и что? Естественные роды — это и есть нормальные роды, никто от боли не умер, некоторые по пять детей рожали».
Это напоминает пресловутое «раньше бабы в поле рожали, и ничего». Если боль можно пережить, это не значит, что её стоит терпеть, да и болевой порог у каждой женщины свой. По мнению специалистов, более 90% рожениц нуждаются в том или ином виде обезболивания. Равнодушие к жалобам женщины нередко перерастает в жестокость и акушерское насилие, когда от грубых слов врач может перейти к не менее грубым, а то и опасным действиям — от пощёчин до официально запрещённого, но всё ещё практикуемого приёма Кристеллера, когда женщине давят на живот.
К сожалению, такое обращение с пациентками родильных домов до сих пор не является редкостью, причём существует даже за пределами системы ОМС. Безусловно, следует помнить о высокой загруженности и низкой оплате труда врачей, но проблема акушерского насилия кроется не только в этом. Есть те, кто действительно верит, что грубость и рукоприкладство способствуют здоровым родам. Такой комментарий оставила гостья одного из популярных женских форумов:
«Да, всем больно, только кто-то молча терпит, а кто-то закатывает скандал. Вот и приходится акушеркам и врачам орать на рожениц, а то и раздавать оплеухи, чтобы хоть как-то пришли в себя. Да, офигеют от такой грубости — но вредить себе и ребёнку перестанут. <…> Это… подстёгивает естественные здоровые роды. Иногда в самом деле приходится наорать и влепить пощёчину, оскорбить, чтобы женщина… собралась и быстро родила…»
«Обратная сторона медали»
Наталья Мальцева опубликовала эту статью под псевдонимом «Вера Голубева». Автор рассказывает о матерях-одиночках, недостатках системы детских учреждений и условиях в советских абортариях. В начале статьи Мальцева рассуждает о положении женщин, которые, несмотря трудную жизненную ситуацию, решились оставить ребенка. При этом под «ситуацией» имеются в виду только те случаи, когда отец ребёнка ушёл от женщины до истечения допустимых для аборта сроков.
В отличие от Малаховской, Мальцева критикует не безответственных отцов, а государство, которое выплачивает матерям-одиночкам нищенские пособия и наплевательски относится к качеству работы яслей и детских садов. Говоря о последних, автор позволяет себе довольно резкие замечания:
«Персонал в основном состоит из женщин среднего и пожилого возраста <…> [которые] своих детей не имеют. Что привело их сюда, в этот дивный цветник детской чистоты и непосредственности, трудно сказать. Но вряд ли то, что называется чувством самопожертвования и самоотречения ради этих слабых, беззащитных малюток…»
Получается, женщина, не имеющая собственных детей, не способна проявить сочувствие по отношению к чужим детям и не может заботиться о них. Кроме того — её нельзя допускать к работе в детском саду или школе, потому что бездетными «руководят корыстные цели»:
«Мне довелось общаться с этими людьми. Нигде и никогда я не встречала более жестоких и склочных людей. Они идут сюда с определённой целью. Они идут сюда воровать. Они отнимают у детей пищу… Мясо они наполовину разбавляют булкой… сметану или молоко они разбавляют водой».
Проблемы, о которых пишет Мальцева, действительно существовали и существуют: новости о наказании воспитателей за жестокое обращение с детьми, жалобы на антисанитарию и качество пищи в том или ином детском саду нередко встречаются в прессе и социальных сетях. Но можем ли мы утверждать, что виновниками недостатков системы детских учреждений являются исключительно бездетные женщины? Нельзя ставить знак равенства между бездетностью и детоненавистничеством. Матери, которые жестоко обходятся с собственным ребенком, — явление, увы, нередкое.
Примечательно, что ниже автор статьи всё-таки говорит, что описанные ей проблемы кроются в нехватке кадров и низкой оплате труда работниц яслей и детских садов. «Это обесценивает их труд», — пишет она. Но разве не обесценивает его сама Мальцева, утверждая, что не имеющие детей воспитательницы и нянечки — воровки и детоненавистницы?
Разговор об абортах Мальцева предваряет неожиданной фразой, словно позаимствованной из советской — впрочем, и не только советской, — «репродуктивной пропаганды». «Воплотить своё назначение матери — это величайшее благо, предназначенное женщине природой», — пишет она. Однако статью сложно назвать пропагандистской: о процедуре и даже возможности прерывания беременности в то время в обществе не говорили, хотя тема абортов была чрезвычайно актуальной и очень болезненной — в прямом и переносном смыслах.
В середине 1960‑х годов в СССР аборт фактически стал главным способом контроля рождаемости. «Резиновое изделие № 2» и женские контрацептивы местного применения были дефицитным товаром и обладали низкой эффективностью. Использование более надёжной внутриматочной спирали разрешали только рожавшим женщинам. Сказывалось и отсутствие полового воспитания — о необходимости этой меры заговорили только в конце 80‑х годов.
Женщину, которая решилась на прерывание беременности, обвиняли в распущенности и пугали осложнениями. Операция становилась жестоким наказанием, где боль и унижение сопровождались злорадным «а с мальчиками кувыркаться не больно было?». В кабинете размещалось несколько кушеток, между которыми не было перегородок.
Хуже того, после операции женщине выдавали больничный лист с указанием причины госпитализации. Это могло вызвать недовольство начальства и сплетни в коллективе. Для того чтобы избежать получения унизительной справки, некоторые решались на внебольничный аборт, что зачастую имело печальные последствия. В одном из прошлых материалов, посвящённых частной жизни советских граждан, мы приводили цитаты из писем, которые женщины присылали в редакцию «Работницы»:
«Руководитель нашей группы мужчина, да ещё несдержанный на язык. Сдай ему справку — через час всему коллективу будет известно».
«Я работаю акушером-гинекологом. Почти треть больных поступает в наше отделение с диагнозом „внебольничный аборт“. Всё это печальные последствия страха перед оглаской».
«Чтобы не сдавать справку, я уволилась с работы».
В десятом номере «Работницы» за 1986 год появилось письмо мужчины — не врача, а школьного учителя, — который не только настаивал на необходимости соблюдения врачебной тайны, но и требовал улучшить условия в абортариях:
«Они [женщины] — безликий поток, где душевность… просто расточительна. Далеко не всегда делают нужно обезболивание — маску [с закисью азота] или тот самый укол в руку, о котором женщины буквально молят врача. <…> Некому поднимать пациенток, перекладывать их на каталки… Ощущение равнодушия, брошенности на произвол судьбы не покидает женщин в больнице. Они готовы с купленным в аптеке обезболивающим приходить на операцию, только бы не почувствовать себя безликим „материалом“. Неужели жестокость аборта тоже для того, чтобы „неповадно“ было?»
Мальцева описывала не менее жуткие подробности:
«Одновременно абортируются две, а то и шесть женщин. Кресла расположены так, что женщины могут видеть всё, что происходит напротив. Искажённое в муках лицо, кровавое месиво, извлекаемое из утробы женщины. <…> Иногда [врач] делает укол, но его действие не ощущается, так как новокаина очень мало и не ждут, когда он начнет действовать. <…> Некоторые теряют сознание. <…> Больную с трудом откачивают и выпроваживают, предоставляя женщинам, ждущим своей очереди, проводить её в палату. В палате женщина ещё час-полтора корчится от боли и исходит тошнотой, а иногда и рвотой…»
Во второй половине 80‑х годов в СССР появились кабинеты, где аборты делали платно. В этом случае можно было не только скрыть факт операции, но и получить качественное обезболивание. Кроме того, на сроке до восьми недель врачи применяли не столь травматичный метод вакуум-аспирации. Неудивительно, что спрос на платных специалистов был колоссальный и у кабинетов выстраивались огромные очереди. Те, кому довелось воспользоваться услугами платных врачей, вспоминали, что за один день такой кабинет мог принять около 50–60 пациенток.
Здесь же стоит упомянуть опубликованное в альманахе письмо сына Наталии Малаховской Вани Пазухина. Текст служит логическим продолжением рассуждений Наталии Мальцевой о недостатках советских детских учреждений. Ребёнок рассказывает о поездке в пионерский лагерь «Зарница» в Петергофе. Читатели, которым довелось побывать в советских детских лагерях конца 70‑х годов, наверняка смогут подтвердить или опровергнуть слова юного автора. Возможно, найдутся и те, кто отдыхал в той самой «Зарнице». Нам не удалось отыскать отзывы об этом лагере, впрочем, как и сам лагерь. Единственная «Зарница» в Ленинградской области, информацию о которой удалось найти, находится во Всеволожском районе.
Лагерь не понравился мальчику с самого начала. Ваня вспоминает:
«Записывала меня в восьмой отряд очень толстая и некрасивая женщина (здесь и далее выделение полужирным шрифтом — моё. — Л. Е.). Как только мы отлучились от родителей, воспитательница начала на нас орать, впрочем, пока что никто из нас ничего плохого не сделал».
«Плохое» началось чуть позже. Детям доставалось не только от воспитательниц. По словам мальчика, персонал практически не следил за тем, что делают дети, и ребята постоянно дрались:
«Один раз ночью мальчик [Женя] лежал в постели, и у него в руках была расчёска. Другой мальчик, Игорь, ударил Женю подушкой по расчёске так, что расчёска через рот вонзилась Жене в горло. Изо рта у жени потекла кровь, и он пошёл к врачу — врач на него наорал:
„Зачем ты приходишь ночью, беспокоишь нас, мы тоже хотим спать!“»
«Вы спросите, где были в это время воспитательницы? — резонно замечает мальчик. — Они уезжали в Ленинград, к себе домой». По его словам, из старших в корпусе находился только сторож — он «ловил мальчиков из старших отрядов, которые сталкивали друг друга с окон».
Всех злоключений, которые пришлось пережить ребенку в месте, которое он впоследствии назвал «пионерским концлагерем», здесь не перечислишь. Положительных моментов не было вовсе — по крайней мере, юный автор о них не упоминает. К счастью, история закончилась относительно благополучно — мама забрала сына из лагеря, не дожидаясь окончания смены. Ребёнок заканчивает письмо неутешительным выводом:
«Мне после этого стало казаться, что всё следующее поколение так замучает землю, что с неё будет капать кровь, и она вся будет укутана дымом, и если послушать, что на земле, то кроме мата вы ничего не услышите. Раньше мне казалось, что только это, взрослое поколение такое плохое, а следующее уже создаст новую жизнь, но оказалось, что совсем всё по-другому».
«Письмо из Новосибирска» и «Женщина в тюрьме»
«Письмо из Новосибирска» Юлии Вознесенской — честный рассказ об унижениях и издевательствах, широко практиковавшихся в советских тюрьмах. Тяжёлое впечатление производит эпизод с «банькой», которую надзиратели устроили заключённым «на прощание» перед отправкой на этап:
«Двое вошли в камеру и начали поливать девчонок [из пожарного шланга], сильным напором струи они гоняли их по камере. Потом один поливал и бил их шлангом, а другой по одной вышвыривал в коридор. В коридоре двумя шеренгами стоял вызванный дежурным тюремный резерв. Девушек пропустили сквозь строй около 24 человек. Били из кулаками, шлангом, ключами. <…> Всех заперли в бокс на четырёх человек — 21 девушку. <…> Они начали задыхаться».
В результате одна из девушек потеряла сознание, у другой начался приступ эпилепсии. Врач не оказал им должной медицинской помощи, обосновав это равнодушным: «Что заслужили, то пусть и получают. Они притворяются». Далее Вознесенская описывает другой похожий случай:
«У Тани… начался приступ удушья. Она свалилась на пол, забилась, стала пальцами разрывать себе горло, потом потеряла сознание. Девочки снова начали кричать. Открыли дверь… всех троих бросили на холодный цементный пол. <…> Им тут же приказали идти в другой бокс. У них не было сил. На них накричали, начали угрожать. Они поползли по полу на четвереньках к указанному боксу. <…> Они [надзиратели] издевались над ними… называли их собаками».
Вознесенская описала ещё несколько аналогичных ситуаций, где заключённых обливали холодной водой, избивали и обвиняли в притворстве, когда те попадали в санчасть.
Разговор о советских «казённых домах» продолжает статья Галины Григорьевой «Женщина в тюрьме», основанная на беседах с двумя бывшими заключёнными. Редакция получила текст уже после публикации первого номера альманаха, поэтому в оригинальный сборник он не вошёл, но появился в переиздании, вышедшем во Франции в начале 1980 года.
Одну из собеседниц Григорьевой осудили по обвинению в тунеядстве, причина ареста второй не уточняется. Примечательно, что среди заключённых было немало женщин, осуждённых за «уклонение от лечения» или «уклонение от серологического контроля». Статья применялась в случаях, когда человек с выявленным венерическим заболеванием не приходил в диспансер на взятие анализов и проб. Далеко не всегда это объяснялось ленью или страхом. По словам девушек, пациентов часто направляли в больницу по месту жительства, но уехать на лечение мог не каждый. Существовала и другая причина:
«К женщине, заболевшей, скажем, сифилисом, относятся с презрением, как к преступнице, проститутке, и это унизительное обращение, естественно, отталкивает и без того несчастного и страждущего человека и побуждает его избегать этих лечебных учреждений».
Общая камера была рассчитана на 18 человек, но помещали туда обычно порядка 28–30 заключённых. Помещение не проветривалось. «Шконок» было всего 12, так что большинству приходилось располагаться на полу. Раз в три дня приходила медсестра, которая выдавала женщинам вату. По словам девушек, ваты всегда не хватало и «потребность в ней женщины вынуждены демонстрировать наглядно». Стоимость питания на одного заключённого в день составляла 37 копеек (буханка хлеба в конце 70‑х годов стоила около 17 копеек). Рацион выглядел примерно так:
«Каша на воде, чай-кипяток, по утрам выдают 15 грамм сахара и полкило хлеба (особого, тюремного, низкосортного) на весь день. Обед: щи с волоконцами мяса в виде ткани, каша или лапша типа клейстера, без третьего. Ужин: рыбный суп — „могила“ (по наличию рыбных скелетиков) или „хряпа“ — овощное рагу».
Одна из собеседниц Григорьевой рассказала об условиях в тюремном карцере:
«…ночью батареи отключались по причине якобы технической неисправности <…> в карцере специальная одежда: ситцевое платье, штаны без резинок, ещё выдают нечто вроде наволочки на лямках — „ночная рубашка“ — чуть ниже пупа. „Шконка“ задвигается в шесть утра и выдвигается в десять вечера, но пользоваться ею невозможно: в камере жуткий холод, ниже нуля, и всю ночь пытаешься согреться, скорчившись и спустив „наволочку“ на ноги. Кормили через день. <…> На четвёртые или пятые сутки я… потеряла сознание. <…> Никто не оказал мне никакой помощи».
В конце беседы Григорьева спросила девушек о жизни после тюрьмы. Они ответили:
«Проблемы те же: найти жильё, работу, что после тюрьмы стало ещё труднее. Однако тюремный опыт повторить не хотелось бы. Лучше уехать за границу…»
Оставшуюся часть альманаха занимают художественные произведения: стихи Татьяны Мамоновой, эссе Жанны Ивиной (псевдоним Татьяны Мамоновой) о Марине Цветаевой, произведения индийской поэтессы XII века Акки Махадеви в переводе Елены Шварц. Также там был опубликован рассказ Софьи Соколовой «Летающие ящеры», где отец сорвал со стены рисунки и аппликации сына, пообещав ему взамен заводной танк.
Раскол и эмиграция
Альманах завершает текст заявления Татьяны Мамоновой в прокуратуру Ленинграда с просьбой прекратить преследование авторов издания сотрудниками КГБ. Она пишет:
«Я искренно высказывала свои убеждения, которые считаю патриотическими, в ответ на что услышала от следователя товарища Хазанова заявление: „Я не постесняюсь назвать вас провокатором“. <…> Свою феминистическую деятельность я намерена продолжать, так как считаю феминизм прогрессивным явлением, а женское движение — существенной частью мирового демократического движения».
В декабре 1979 года Татьяну Мамонову, Софью Соколову и Юлию Вознесенскую вызвали в КГБ, где им объявили о предупреждение за издание альманаха. Работу над сборником пришлось прекратить. За «профилактической беседой» последовали более серьёзные меры. 29 февраля 1980 года в Ленинграде на квартире у Юлии Вознесенской прошёл обыск, причиной которого, по официальной версии, стало подозрение в причастности писательницы к делу советского диссидента Юрия Пореша. В это время к Вознесенской пришла Татьяна Горичева, которую также обыскали, забрали у неё несколько религиозно-философских статей и выпуск альманаха «Женщина и Россия».
В этот же день сотрудники КГБ провели обыск у Софьи Соколовой, в ходе которого изъяли произведения Александра Солженицына, Николая Бердяева, Дмитрия Дудко, обращения к президенту Франции, письма в правозащитную организацию «Международная амнистия», Комитет прав человека ООН и другие бумаги. После этого Соколову доставили в КГБ на допрос. Мамоновой и её мужу угрожали возбудить уголовное дело по статье за тунеядство.
Сотрудники комитета госбезопасности использовали и косвенные методы давления на диссидентов. Так, 19 февраля 1980 года сын Вознесенской неожиданно был отчислен из училища «по санкции КГБ». На следующий же день он получил повестку в военкомат, что в годы Афганской войны грозило отправкой на фронт. Сына Софьи Соколовой на месяц поместили в психиатрическую больницу тюремного типа. Мамоновой угрожали лишением родительских прав.
В 1980 году Татьяна Мамонова, Татьяна Горичева, Наталия Малаховская и Юлия Вознесенская были вынуждены эмигрировать в Европу. После этого их пути разошлись. Противоречия между издательницами «Женщины и России» запечатлены в дневнике Татьяны Горичевой, который она вела после эмиграции:
«Среди феминисток отношение к нам самое лучшее, почти восторженное. Но верующих там нет совсем и церковь католическую они ненавидят. Очень они обиделись на мою критику „ведьм“, любят они себя называть „ведьмами“ ради эпатажа и считая, что ведьмы — это женщины, которые несли просвещение и знание в народ».
Татьяна Мамонова осталась верна идеологии западного феминизма. После эмиграции она продолжила собирать материалы для второго номера альманаха, который выпустила под названием «Россиянка». Мамонова активно публиковалась за рубежом, читала лекции в разных странах и преподавала в университетах США. Сейчас она по-прежнему живёт в Штатах и работает над изданием экофеминистского альманаха «Женщина и Земля» (Woman and Earth).
Малаховская, Соколова, Горичева и Вознесенская участвовали в издании журнала «Мария», который выходил после ликвидации альманаха. Они продолжали рассказывать о положении советских женщин, однако рассматривали «женский вопрос» через призму православной веры. Так, в первом номере «Марии» Софья Соколова утверждала, что «представляет себе женское движение как братство на основе христианской любви».
Сейчас Юлия Вознесенская известна прежде всего как автор православного фэнтези. В 2003 году писательница получила звание «Лучшего автора года» на конкурсе «Православная книга России». Остаток жизни провела в Берлине, умерла в 2015 году.
Наталия Малаховская живёт в Австрии и занимается изучением русской фольклористики. Большая часть её работ посвящена исследованию образа Бабы-яги.
Татьяна Горичева вернулась в СССР 1988 году. Она до сих пор живёт в России, занимается философско-религиозными исследованиями и активно участвует в защите животных.
Альманах «Женщина и Россия» производит неоднозначное впечатление. Резюмируя обзор первого советского феминистского издания, приведём цитату русского прозаика и драматурга Елены Георгиевой, которая охарактеризовала содержание альманаха следующим образом:
«…одни материалы журнала „Женщина и Россия“ злободневны до сих пор, другие являются человеческими документами, представляющими социологический интерес, а третьи следует читать с осторожностью, делая скидку на временной контекст и нехватку знаний, характерную для жительниц советской империи. Железный занавес просвещению не способствует никогда. При всём уважении к авторкам приходится признать, что они пропагандировали симбиоз либерального феминизма и патриархальных комплексов, но для системы даже это было слишком».
В статье упомянуты два важных материала VATNIKSTAN: о частной жизни и материнстве в СССР. Рекомендуем также прочитать эссе о женских образах, появившихся на советских экранах в эпоху застоя: «„Имею право“: как советский кинематограф 1970‑х стал феминистским».
