Можно ли избавиться от боли при родах с помощью самовнушения, прожить на государственное пособие и стрясти алименты с бывшего мужа, который прикинулся мёртвым? Помимо этих вопросов, советским женщинам приходилось решать множество других проблем — например, находить время на ежедневную стирку вручную нескольких десятков пелёнок или бегать по магазинам в поисках детских игрушек.
Многим современным мамам сложно представить, каково это — выйти на работу всего через два месяца после рождения ребёнка, оставив любимое чадо в яслях на весь день, а то и на неделю. О том, как советские женщины справлялись с одной из самых сложных профессий — материнством — рассказываем в новом материале VATNIKSTAN.
Ленин в гробу и конкурс на лучшего ребёнка
В ноябре 1918 года на I Всероссийском съезде работниц и крестьянок нарком государственного просвещения Александра Коллонтай выступила с докладом «Семья и коммунистическое государство», в котором обещала облегчить женщинам «трудное бремя материнства», перенеся часть забот по вскармливанию и воспитанию детей на плечи государства. По её инициативе создали Отдел по охране материнства и младенчества, который консультировал беременных и недавно родивших женщин, занимался санитарно-просветительской работой, а также организовывал медицинские учреждения, детские сады и ясли, молочные кухни. Важные изменения произошли в трудовом законодательстве. Теперь женщины получали два месяца оплачиваемого отпуска до родов и два месяца после рождения ребёнка, а кормящие матери могли рассчитывать на дополнительные перерывы в работе.
Стоит остановиться на довольно интересном нововведении, которое не было утверждено на законодательном уровне, но широко практиковалось в первой половине 20‑х в рамках антирелигиозной кампании — «красные крестины» или «октябрины», служившие заменой аналогичному церковному обряду. На мероприятии с торжественными речами выступали официальные лица, «учёный товарищ» зачитывал доклад о вреде религии. Ребёнка тут же зачисляли в многочисленные советские общественные организации. В декабре 1923 года газета «Трудовой Дон» писала:
«Новорождённый не успел родиться, как сразу получил билет члена РКСМ, членский билет профсоюза, принят в члены транспортной кооперации, зачислен членом в деловой клуб и членом-соревнователем ОДВФ (Общество друзей воздушного флота СССР. — Прим.)».
Крестины заканчивались коллективным выбором имени новорождённому путём голосования. Предлагали довольно необычные варианты. Корреспондент «Трудового Дона» сообщал, что гости выбирали между Энгельсом, Наркомом, Кимом (в честь Коминтерна молодёжи), Чондо (Часть Особого Назначения Донобласти), Малентро (Маркс, Ленин, Троцкий) и даже Девятым января. «Принимается в свою среду товарищ Малентро, и надеемся, что он оправдает все надежды, которые на него возлагает весь рабочий класс», — гласило заключение «крёстной комиссии».
Сеть учреждений для матери и ребёнка стремительно расширялась. В городах и сельских местностях росло количество женских и детских консультаций, открывались родильные отделения. В печати призывали организовывать детские комнаты при рабочих клубах, чтобы женщина могла спокойно послушать лекцию или посмотреть спектакль драмкружка. Выдвигались и довольно спорные предложения. Так, врач-педиатр Эсфирь Конюс в работе «Общественная и культурно-просветительная работа медицинского персонала» (1928) писала о необходимости создания домов отдыха для матерей с детьми, где женщину разлучали с ребёнком, разрешая свидания только на два-три часа в день во время прогулки. Автор объясняла это необходимостью «дать матери возможность разумно отдохнуть и за короткий период отпуска действительно поправить своё здоровье», сохраняя при этом «живую и нежную связь с ребёнком». Дети должны были находиться на попечении «квалифицированного персонала».
В 20‑е годы появились многие практики ухода за детьми, которые десятилетиями сохранялись в СССР: кормление строго по часам, отсутствие ночного кормления, раздельное содержание детей и матерей в роддомах, запрет на посещение рожениц родственниками. Работу образцового родильного отделения городской больницы описал в 1924 году корреспондент одной из витебских газет:
«Каждые два часа санитарка берёт по два-три ребёнка на руки и разносит их к матерям для кормления. В это время комнаты вентилируются. Только с 12 ночи до 6 утра никакого кормления не производится».
Также в статье рассказывалось о конфликтах, которые возникали из-за того, что мужей не пускали в палаты. Мужчины называли больницу «тюрьмой» и обещали «пропечатать в газете». Из 46 рожениц, находившихся в больнице, крестьянок было только две. Но в этом автору виделись огромные достижения власти в деле преодоления страхов и темноты деревенских женщин по отношению к родам в медучреждениях.
Сельские жительницы действительно с недоверием относились к медицинской помощи, из-за чего детская смертность среди крестьян была довольно высокой. Многие малыши погибали от инфекций. Часто женщины по старинке давали младенцам «жёваные сόски» — грязные пустышки из мокрой тряпицы, в которую иногда заворачивали хлебный мякиш. Далеко не все матери перед кормлением мыли руки и грудь. В первом номере журнала «Охрана материнства и младенчества» от 1926 года опубликовали заметку некоего П. Покровского, который рассказывал о том, как проходили врачебные консультации для молодых матерей в одной из деревень Курганского уезда:
«Как можно, чтобы крестьянка понесла на совет к врачу своего ребёнка, раз он ничем не хворает? Ведь крестьянин и сам идёт лечиться к врачу после того, как ему станет трудно, а крестьянка не очень-то дорожит сохранением своего ребёнка. У неё ребят много, каждый год рожает. <…> С удивлением смотрели крестьянки, как их дети исследуются, как их измеряют, взвешивают, осматривают и всё это заносят на карточки и листы. Некоторые из крестьянок называли это „мудрованием“ и просили, чтобы ребёнка только не взвешивали и не измеряли, проще говоря, чтобы он не попал под дурной глаз и его бы не сглазили».
Заметка заканчивалась на позитивной ноте: по словам Покровского, к консультациям начали прислушиваться. «Ты запиши мне на бумажку, сколько он весит, да и сколько и когда его кормить тоже пропиши», — просили медработника женщины.
Санитарное просвещение не ограничивалось консультациями. Выпускались специальные серии небольших популярных брошюр, авторы которых рассказывали о развитии ребёнка, давали советы по питанию, освещали вопросы трудового и антирелигиозного воспитания. Существовали и другие, довольно оригинальные способы мотивировать женщин тщательнее следить за здоровьем детей. Так, в 1927 году белорусская газета «Заря Запада» сообщала о конкурсе на лучшего ребёнка, который проходил в Витебске 4 ноября. Конкурс преследовал цель «побудить матерей лучше воспитать своего ребёнка и дать ему тот правильный уход, который ей рекомендует консультация». Специальная комиссия отобрала восемь лучших ребят — «развитых и аккуратных», — чьи матери выполняли советы консультации по уходу за ними. Победителям вручили три премии: кроватку, вязаный костюм, ванночку с губкой и мылом. Остальные пятеро получили грамоты.
Начиная с двух-трёх месяцев ребёнка можно было отдать в ясли, с трёх лет — в детский сад. В целом условия в таких учреждениях были лучше, чем во многих городских и сельских жилищах. Детей кормили, следили за их здоровьем, вакцинировали, занимались их развитием и воспитанием, в том числе идеологическим. Возвращаясь к витебским газетам, стоит упомянуть несколько интересных заметок от 1924 года, авторы которых писали, что в детских садах на занятиях по рисованию «обязательно все рисуют Ленина в гробу» или лепят «ящик или корыто, в котором лежит фигурка, означающая человека». В 1926 году «Заря Запада» рассказывала, как дошкольники участвовали в акции солидарности с бастующим шахтёрами Англии:
«Дети 1‑го детсада по вызову 2‑го детсада вносят в пользу детям английских горняков 92 копейки и предлагают старшим товарищам тоже последовать их примеру».
Аборты были разрешены сразу после прихода большевиков к власти, но женщины, как и в царское время, продолжали отказываться от уже рождённых детей. Младенцев подкидывали под двери храмов, оставляли в подъездах. В деревнях нередко решались и на детоубийство. Главный контингент таких матерей — одинокие женщины, оставленные мужьями, часто безработные и не имеющие жилья. Упрощённая процедура развода сыграла на руку нерадивым отцам.
В то время разойтись можно было по заявлению одного из супругов, а права на алименты вплоть до 1926 года не существовало — считалось, что «освобождённая» женщина будет трудиться и зарабатывать самостоятельно. Аспирантка кафедры социальной гигиены Бравая в книге «Охрана материнства и младенчества на Западе и в СССР» (1929) писала, что решить эту проблему можно довольно просто — если брошенной матери «дать крышу над головой и хоть раз в день поесть», то она наверняка не откажется от ребёнка:
«Московский подотдел охматмлада (охраны материнства и младенчества. — Прим.), когда он в 1923 году стал перед угрозой переполнения домов младенца, энергично взялся за это дело: открыл общежитие для беспризорных матерей на 120 человек, развил широко юридическую помощь, стал выдавать пособие матерям, подозрительным по подкидыванию в течение двух-трёх месяцев по выходе из родильных домов и так далее. Расчёт оказался верным: помощь в самые трудные два-три месяца после родов сохраняли мать ребёнку, укрепляя связь её с ним».
Тем не менее детские приюты оставались переполненными. В 1923 году сирот начали отдавать на воспитание в обычные семьи. Эту меру считали вынужденной и «идеологически невыдержанной», так как семейное воспитание было «далёким от идей коллективного воспитания». «Решено было отдавать детей из „домов младенца“ преимущественно в пролетарские семьи, где они всё же получают надлежащую установку на пролетарскую идеологию», — писала Бравая.
Роды на стуле
27 июня 1936 года власти приняли постановление, согласно которому планировалось расширить сеть родильных домов и детских учреждений, а также обеспечить материальной помощью многодетных. Усложнилась процедура развода: теперь расставаться приходилось через суд, а за неуплату алиментов родителю грозило уголовное наказание. Самым важным изменением стал запрет абортов. Считалось, что материальное состояние советских граждан улучшилось настолько, что женщине попросту незачем было отказываться от ребёнка. В книге «Аборт и борьба с ним» (1937) врач Максим Леви писал:
«Итак, у нас устранены все причины, ставившие беременную в безвыходное положение и заставлявшие её решаться на аборт. Созданы условия, при которых производство аборта может быть оправдано только самой серьёзной болезнью…»
Примером пропаганды образа счастливого материнства в цветущей Стране Советов служит короткий сюжет «Сталинская забота» (1936). Зрителю показывают Дом отдыха беременных женщин, местонахождение не указано. «Не надо бояться, — говорит закадровый голос, — роды безболезненны!» На экране появляется оголённый живот роженицы, в который вкалывают неизвестный препарат. Затем нам показывают новоиспечённую мать, которой приносят младенца. «Ну, как вы родили? Чувствовали боли какие-нибудь?» — спрашивает женщину врач. — «Нет, совершенно не чувствовала». «300 тысяч новых граждан 1936 года явились на свет, не причинив боли матери», — продолжает диктор.
«Сталинская забота» (1936)
Действительно, с 1936 года медикаментозное обезболивание в родильных домах стало широко применяться благодаря врачу-гинекологу Александру Лурье. За шесть-семь часов до родов роженице под кожу впрыскивался раствор новокаина. Через каждые полтора часа процедура повторялась. Затем на лицо женщины накладывалась маска с эфиром — многие рожали в полусне. Согласно медицинской литературе того времени, метод Лурье оказался достаточно эффективным.
Однако не всё было так радужно. Вероятно, в крупных городах роженицы могли получить качественную медицинскую помощь, но в отдалённых регионах всё было иначе. Так, в газете «Камчатская правда» от 10 мая 1937 года опубликовали заметку об одном из местных роддомов:
«Рожать в нормальных условиях, то есть на койке, у нас иногда не представляется возможным. Много женщин рожают на столе, а то и на стуле. После родов их перемещают на койки, но и здесь они себя чувствуют очень стеснительно, так как на этой койке уже лежит такая же роженица».
К счастью, после этой жалобы местные власти изменили условия в печально прославившейся больнице: увеличили количество коек, улучшили питание. Нерешённой осталась лишь одна проблема — в холодное время года температура в палатах редко поднималась выше восьми градусов.
Сеть детских учреждений во второй половине 30‑х стала значительно больше. Так, согласно некоторым источникам, если в 1918 году число мест в постоянных и сезонных детских яслях составляло в целом по СССР чуть более 25 тысяч, то к 1936 году их было уже 4,7 миллиона, а в 1938 году — 7,3 миллиона. В том же сюжете «Сталинская забота» видим пухлых, чистых, аккуратно одетых детишек, которые, находясь в яслях и детских садах, сытно едят, проходят медицинские осмотры, учатся и играют.
Несмотря на пронаталистскую политику партии, женщины продолжали делать аборты. Им приходилось обращаться за помощью к «бабкам», что часто приводило к печальным последствиям. В одной из камчатских газет писали об «акушерской самодеятельности» некой М. С. Чуховской, которая работала кузнецом на рыбокомбинате. Она проводила аборты в антисанитарных условиях, используя «ржавый металлический инструмент». Одну из её клиенток 1 июля 1938 года доставили в горбольницу с заражением крови. Суд приговорил Чуховскую к пяти годам лишения свободы. Двоих детей этой горе-повитухи, шести и десяти лет от роду, отправили в детский дом.
Суп из чёрной капусты
Положение матерей, которые жили вдали от прифронтовых зон или находились в эвакуации, было сносным, чего не скажешь об участницах боевых действий и тех, кто остался в оккупированных местностях.
Отношения в армии и на фронте не были редкостью. Частыми были изнасилования. Некоторые женщины прерывали беременность нелегально в местных медсанбатах или фронтовых госпиталях. Другие решались на сохранение ребёнка и отправлялись в тыл. Отпуск по беременности в этом случае составлял 35 календарных дней до родов и 28 календарных дней после родов с выдачей за этот период пособия за государственный счёт. Однако и отпуск, и пособия предоставлялись лишь тем, кто отработал без перерыва не менее семи месяцев.
Вернувшиеся домой беременные женщины сразу же сталкивались с трудностями. Во-первых, на «нагулявшую» ребёнка смотрели косо. Во-вторых, некому было принимать роды: почти все врачи и медсёстры работали в военных госпиталях. Большинству приходилось рожать в домашних условиях. Зачастую на помощь приходили местные бабки-повитухи или уже рожавшие старшие женщины. Иногда, из-за антисанитарии и отсутствия медпомощи, женщина и новорождённый погибали.
Даже в невыносимых условиях блокады Ленинграда происходило «обыкновенное чудо» — женщины беременели и рожали детей. Рожать часто было негде: так, в ночь с 23 на 24 мая 1942 года артиллерийскому обстрелу подверглись клиники Педиатрического медицинского института. В это же время авиабомбой при прямом попадании был разрушен один из роддомов Васильевского острова, было много жертв среди медицинского персонала.
Тем не менее в осаждённом городе продолжали работать родильные дома, хотя их число сократилось. Переживший оккупацию врач Константин Скробанский вспоминал:
«Работая в темноте, подчас в неотапливаемых помещениях, при отсутствии водопровода и горячей воды, с недостаточным количеством белья, с большой нехваткой обслуживающего, особенно медицинского [персонала], персонал наш делал поистине героические усилия, не только выполняя свою обычную медицинскую работу, но и стирая бельё, доставляя издалека воду, занимаясь колкой, пилкой и ноской дров, а главное, по несколько раз в сутки перенося больных и новорождённых из верхних этажей в бомбоубежища».
Детская и материнская смертность была очень высокой в первую очередь из-за скудного питания, нехватки витаминов и, как следствие, дистрофии. Только в 1943 году беременным в Ленинграде начали выдавать спецпаёк — 700 грамм хлеба, мясо, масло и даже шоколад. Также будущие матери получали рыбий жир и другие витаминные препараты.
Беременности и роды пленниц ГУЛАГа — особая, очень тяжёлая и печальная тема. Согласно данным проекта «Бессмертный барак», в апреле 1941 года в тюрьмах НКВД содержалось 2500 женщин с малолетними детьми, в лагерях и колониях находились 9400 детей до четырёх лет, 8500 беременных женщин, около трёх тысяч из них — на девятом месяце беременности.
Забеременеть женщина могла и в заключении, будучи изнасилованной другим заключённым, вольным работником зоны или конвоиром, а иногда — по собственному желанию. «Просто до безумия, до битья головой об стенку, до смерти хотелось любви, нежности, ласки. И хотелось ребёнка — существа самого родного и близкого, за которое не жаль было бы отдать жизнь», — вспоминала бывшая узница ГУЛАГа Хава Волович, осуждённая на 15 лет в 21 год. Были и те, кто рожал, надеясь на амнистию или послабление режима.
Освобождение от работы в лагере женщинам давали только непосредственно перед родами. После рождения ребёнка заключённой полагалось несколько метров портяночной ткани, а на период кормления младенца — 400 граммов хлеба и суп из чёрной капусты или отрубей три раза в день, иногда с рыбьими головами. В начале 40‑х в лагерях стали создавать ясли или деткомбинаты.
В яслях дети находились, пока матери работали. На кормление «мамок» водили под конвоем, большую часть времени младенцы проводили под присмотром нянечек — осуждённых за бытовые преступления женщин, как правило, имевших собственных детей. Из воспоминаний Хавы Волович:
«Я видела, как в семь часов утра они делали побудку малышам. Тычками, пинками поднимали их из ненагретых постелей (для „чистоты“ детей одеяльцами не укрывали, а набрасывали их поверх кроваток). Толкая детей в спинки кулаками и осыпая грубой бранью, меняли распашонки, подмывали ледяной водой. А малыши даже плакать не смели. Они только кряхтели по-стариковски и — гукали. Это страшное гуканье целыми днями неслось из детских кроваток. Дети, которым полагалось уже сидеть или ползать, лежали на спинках, поджав ножки к животу, и издавали эти странные звуки, похожие на приглушённый голубиный стон».
Смертность детей в ГУЛАГе была высокой. Выжившие дети развивались плохо и физически, и умственно. Писательница Евгения Гинзбург в автобиографическом романе «Крутой маршрут» вспоминала, что лишь немногие четырехлётние дети умели говорить:
«Преобладали нечленораздельные вопли, мимика, драки. „Откуда же им говорить? Кто их учил? Кого они слышали? —с бесстрастной интонацией объясняла мне Аня. — В грудниковой группе они ведь всё время просто лежат на своих койках. Никто их на руки не берёт, хоть лопни от крика. Запрещено на руки брать. Только менять мокрые пелёнки. Если их, конечно, хватает“».
Свидания кормящих матерей с детьми были короткими — от 15 минут до получаса каждые четыре часа. «Один проверяющий из прокуратуры упоминает о женщине, которая из-за своих рабочих обязанностей на несколько минут опоздала на кормление, и её не пустили к ребёнку», — пишет Энн Эпплбаум в книге «ГУЛАГ. Паутина большого террора». Когда ребёнок выходил из грудного возраста, свидания становились ещё более редкими, а вскоре детей отправляли из лагеря в детский дом. О направлении ребёнка в детдом делалась пометка в личном деле матери, однако адрес пункта назначения там не указывался.
Мать-героиня и горе-отец
В послевоенное время практика домашних родов ушла в прошлое — по крайней мере, в городах. Советская пропаганда утверждала, что в СССР всем беременным женщинам предоставляют бесплатное родовспоможение в государственных больницах. Если женщина по каким-то причинам не могла рожать в родильном доме, она вызывала на дом квалифицированную акушерку. Возникли целые «больничные городки», объединявшие в себе здания роддома, детской больницы и поликлиники.
Весь медицинский персонал должен был работать в чистых халатах и масках, закрывающих нос и рот. Палаты следовало регулярно убирать. Женщинам не разрешалось приносить своё бельё — всё выдавали в больнице. Эти вещи не были новыми и после дезинфекции передавались от одной роженице к другой. Младенцев заворачивали в стерильные пелёнки, которые также использовали многократно.
К сожалению, чистота соблюдалась не везде. Так, в опубликованной в 1954 году работе «К вопросу санитарного режима родильных домов» приводили неутешительные результаты анализов, проведённых в отдельных роддомах в начале 50‑х годов. Исследование показало, что на одеялах и больничных халатах, получаемых из прачечных, обитала всевозможная флора, в том числе гемолитический стрептококк, который вызывает гнойную ангину, дающую осложнения на сердце, суставы и почки.
Квалификация некоторых врачей и медсестёр также вызывала вопросы. В одном из отчётов новосибирского общества акушеров и гинекологов сообщалось, что в 1959 году пациентке удалили марлевую салфетку, «забытую» врачами во время операции по прерыванию беременности тремя годами ранее. Подобные случаи отмечались и в других городах.
При роддомах создавали специальные группы, где проводили занятия для беременных. Будущим матерям не только рассказывали о том, как заботиться о себе и ребёнке, но и учили различным приёмам, которые сделают роды менее болезненными. Врачи начали применять психопрофилактический метод обезболивания: женщинам внушали, что позитивный настрой и сильное желание иметь ребёнка устраняют боль не хуже медицинских препаратов. В популярной книге «Мать и дитя. Школа молодой матери» (1955) читаем:
«Как боец в пылу боя, одержимый стремлением продвижения вперёд, иногда совершенно не чувствует своего ранения, так и женщина, мечтая о ребёнке, в родах не чувствует болезненности».
Применение метода широко освещалось и в медицинской литературе. Из учебника по акушерству 1953 года:
«Беременная женщина получает положительную эмоциональную установку, содержанием которой является радость материнства. Материнство освещается как высокий и почётный гражданский долг женщины. Установленные правительственные награды за материнство и другие меры государственной заботы о женщине-матери неоспоримо свидетельствуют об этом».
Мотивацией к выполнению «высокого и почётного гражданского долга» стал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 июля 1944 года. Согласно указу, женщинам, имеющим десять и более детей, присваивалось звание «Мать-героиня». Также был учреждён орден «Материнская слава», который присуждался имеющим более семи детей. Все эти награждения сопровождались денежными выплатами — от 65 до 250 рублей единовременного пособия.
Материальная помощь оказывалась теперь и одиноким матерям. Пособие выплачивались только на детей до 12 лет. В послевоенные годы оно составляло 50 рублей в месяц на одного ребёнка, 75 рублей — на двоих, 100 рублей — на троих и более детей. Для того чтобы понять, можно ли было прожить на эти деньги, стоит обратиться к ценам на продукты питания в 1947 году. Так, килограмм белого хлеба стоил 5 рублей 50 копеек, килограмм мяса — 30 рублей, литр молока — 3 рубля. Одного пособия в месяц явно было недостаточно.
Газетная периодика свидетельствовала об обратном. В газете «Тобольская правда» (1947, № 37) опубликовали следующее письмо:
«Я воспитала десять детей. Мне в этом помогла Советская власть. Я от всей души благодарю наше дорогое правительство, партию, любимого Сталина за это почётное звание, которое мне присвоили».
В газете «За коммунизм» (1959, № 28) напечатали письмо читательницы И. Ильиченко, которая также благодарила правительство за оказанную ей помощь в воспитании детей. В это время пособие на ребёнка составляло 21 рубль. Детское пальто стоило свыше 50 рублей, платье — около 30 рублей.
Указ 1944 года с радостью встретили и некоторые мужчины. Если раньше алименты были обязаны выплачивать не только находящиеся в разводе, но и «гражданские» мужья, теперь содержать детей должны были лишь отцы, зарегистрировавшие брак с матерью ребёнка. Таким образом, «ветренники» освобождались от какой-либо ответственности, а женатые мужчины, чтобы не платить алименты, уходили к другим женщинам, не оформляя официального развода. Многие «законные» матери-одиночки отказывались от пособия, поскольку не хотели проходить регулярные унизительные проверки со стороны милиции. Другие женщины сдавали ребёнка в детский дом, где дети часто росли нездоровыми или вообще погибали. Процветали нелегальные аборты. Женская смертность была настолько высокой, что в 1955 году государство разрешило прерывание беременности по собственному желанию.
Несмотря на все трудности, власти не решались менять семейное законодательство даже в эпоху оттепели — Хрущёв считал указ эффективной мерой политики поощрения рождаемости. 7 января 1955 года, выступая на совещании комсомола в Большом театре, посвящённом освоению целины, он сказал, что в настоящее время численность населения страны составляет 200 миллионов человек, но даже если оно достигнет 300 миллионов, этого тоже будет мало. Хрущёв заявил, что тот, кто не родит за жизнь более трёх детей, является безответственным гражданином, так как дети — будущая опора экономики и поддержка в старости.
Общество, особенно его женская половина, начало активно высказываться за изменение законодательства. Женщины направляли письма руководству страны с отзывами на выступление генсека. Они писали, что дело не только в неблагополучии женщин и детей, но и в рождаемости: они готовы «рожать детей для государства», но проблема в мужской стороне, поскольку мужчины не хотят регистрировать детей на своё имя, считая, что о них должно заботиться государство. Несмотря на массовое недовольство, алиментов внебрачные дети и их матери дождались лишь после снятия Хрущёва.
«Сказали, что у плода две головы»
О том, как выглядела практика родовспоможения в позднем СССР можно судить не только по газетным публикациям и научной литературе того времени. Эти источники формируют несколько идеализированный образ родильного дома, который порой был далёк от реальности. Сейчас можно найти множество воспоминаний женщин, которые находились под надзором советских акушеров и гинекологов. Мнения разнятся. Кто-то утверждает, что условия и отношение к ним со стороны персонала были очень хорошими — о роженицах заботились, вкусно кормили, давали чистое бельё. Другие рассказывают об акушерском насилии, антисанитарии, палатах на 12 человек, родильных комнатах с несколькими роженицами одновременно. На одном из популярных женских форумов можно найти такие рассказы:
«Я родила одного сына в середине 70‑х, второго — в 1980 году, в маленьком городке… Всё проходило замечательно, отношение врачей и акушерок очень хорошее. Да, роды не обезболивали, ну и что? Естественные роды — это и есть нормальные роды, никто от боли не умер, некоторые по пять детей рожали».
«Наш первый ребёнок умер из-за того, что врачи не пришли. Жена кричала, а они подходили и говорили: „Ну, это ничего, это первые роды! Ты терпи, а не ори!“ А когда переполошились, было уже поздно. Он родился мёртвым — внутриутробная асфиксия. А когда измученная зарёванная жена наконец-то уснула, обессиленная, то её разбудила медсестра — ребёнку надо было дать имя, для документов. Мёртвому. 1975 год, Свердловск».
В 80‑х в некоторых советских родильных домах появились аппараты УЗИ. Правда, поначалу точность ультразвукового исследования оставляла желать лучшего. Из воспоминаний:
«На восьмом месяце меня отправили на УЗИ. Аппарат назывался символически: „Малыш“. Показали на какие-то пятна на экране и сказали, что у плода две головы. Нормальное родоразрешение невозможно, спасти ребёнка не удастся. Я долго ревела по ночам, а через месяц родила прекрасную, абсолютно здоровую девочку».
Советские СМИ, в свою очередь, рассказывали о строительстве новых, хорошо оснащённых родильных домов. Так, в коротком новостном сюжете 1979 года можно увидеть родильный дом, открывшийся в Омске. Условиям, в которых, по словам диктора, находились роженицы, можно позавидовать: современная аппаратура, лифты, кондиционеры, кнопка вызова медсестры в палатах. Удивительное нововведение — видеотелефон, который находился в каждом отделении. Устройство представляло из себя громоздкую машину на колёсиках с маленьким экраном и телефонной трубкой. В сюжете также говорилось, что роддом построили за два года на деньги, заработанные на коммунистических субботниках.
Противоречивые мнения высказывают «очевидцы» и о советских детских садах:
«Бабушка 30 лет проработала воспитателем в саду при Союзе… Контроль за воспитательным процессом был очень жёсткий, на каждый день программа (сохранились бабушкины тетради с записями). Обязательная зарядка, прогулки, свой музыкальный работник. Подготовка к концертам и праздникам. А уж за едой контроль какой! Ни разу не было никаких отравлений, понос у ребёнка в саду считался ЧП!»
«Я была в детском саду… после которого навсегда осталась травмированной. Крики воспитательницы, запирания в чулане, требование съесть жуткую манную кашу, холодное масло, ужасный на вкус сыр…»
Если обратиться к газетным публикациям, можно встретить жалобы родителей и работников детских учреждений. Проблемы, которые они описывают, актуальны и сейчас — нехватка мест, большое количество детей в группах, плохое качество строительства. В «Крестьянку» (1972, № 1) поступило такое письмо от воспитательниц детского сада города Назарово Красноярского края:
«Одна групповая комната, где дети и спят, и едят, и играют… Количество детей в группах зачастую достигает 30 человек. Это непосильная для воспитательницы нагрузка, от которой страдают и дети».
Нельзя сказать, что проблемы с детскими садами касались только отдалённых регионов и маленьких городов. В «Работницу» (1979, № 10) поступила жалоба от москвичей:
«В светлых, просторных помещениях с потолка сыплется штукатурка, стены — в мраморных разводах от протечки труб и крыши. Зимой холодновато… канализация и водопровод работают с перерывами. На игровых площадках, кроме навесов, ничего нет — ни песочниц, ни скамеечек… В дождливую погоду приходится пробираться [к детскому саду] по грязи».
В другом номере «Работницы» (1986, № 5) появилась статья с совершенно противоположным содержанием. Автор рассказывал о новом детском саде для часто болеющих детей, открывшемся в городе Горький (Нижний Новгород). Дети получали усиленное питание, занимались физкультурой, закалялись, ходили на процедуры — ингаляции, массаж. Правда, воспитанников было совсем немного — 96 человек. К сожалению, другие примеры таких детских садов в периодической печати найти сложно.
Писали в журналах и о дефиците детских товаров. Так, в «Работнице» (1979, № 10) можно встретить рассказы нескольких женщин из разных городов: Сыктывкара, Вязьмы, Улан-Удэ, которые говорят об одном и том же — в магазинах не хватает игрушек, ползунков, пелёнок.
Начиная с 60‑х общественность стала смелее говорить о социальных проблемах. Образ самоотверженной женщины матери потеснила мать «гулящая», меняющая мужчин и имеющая проблемы с алкоголем. Так, газета «Ленинская трибуна» Ханты-Мансийского автономного округа в 1964–1965 годах опубликовала ряд статей, осуждающих женщин за их поведение: пьянство, «сожительство с попутными мужьями». В основном это были молодые многодетные женщины, «которые не следят за своими детьми, а только и делают, что пропивают детские пособия». В «Работнице» (1980, № 5) описывался похожий случай — суд по лишению родительских прав над женщиной, которая уходила в запои в то время, как её дочь падала в школе в голодные обмороки.
Другая проблема — алименты. В 1968 году семейное законодательство наконец изменили — теперь женщина могла рассчитывать на получение выплат и от «неофициального» отца. Ещё до принятия законопроекта «Работница» (1968, № 5) писала:
«Если это случайная связь, то обоюдослучайная для женщины и для мужчины. По какой же это морали женщина должна одна нести ответственность за двойное легкомыслие… Не напоминает ли это пережитки двойной морали — для мужчин и для женщин? Не ущемляет ли принцип равенства полов? И что такое случайные и неслучайные связи? Как судья может установить это?»
Несмотря на принятие закона, получение алиментов оставалось непростым делом. Во многом этому мешала неповоротливая бюрократическая машина. «У меня скопилось столько бумаг на получение алиментов, что ими можно оклеить не одну комнату», — писала в работницу одна из читательниц. «За четыре года 50 писем из организаций и ни одного рубля для ребёнка», — вторила ей другая. Однако самой большой проблемой оставалось нежелание отцов содержать детей. На что только не шли мужчины ради того, чтобы уклониться от выплат. Уже через год после принятия закона «Работница» (1969, № 6) рассказала о некоторых хитроумных схемах. Например, к удивлению товарищей и руководства, экскаваторщик Анатолий Дронов подал заявление с просьбой перевести его на должность сторожа. «Чем выше заработок — тем больше доля ребёнка», — рассудил горе-отец. Другой женился повторно и взял фамилию жены, чтобы его сложнее было найти. Иногда случались и такие истории:
«Одно время даже в большой моде было „помирать“. Приходит жене и детям конверт, обведённый траурной каёмочкой, в нём фотография — покойник в гробу, и письмо с пятнами слёз: дескать, приказываю вам долго жить, а сам я уже в раю».
В 80‑х годах Советский Союз проводил масштабные кампании по поощрению рождаемости. В 1981 году срок декретного отпуска увеличился до одного года, в 1989‑м — до трёх лет. «Подросли» пособия для одиноких и многодетных матерей, получили государственную поддержку малообеспеченные семьи. Власти старались дать молодожёнам отдельное жильё: активно строились общежития и дома гостиничного типа. Предприятия и колхозы могли выдавать ссуды хорошо зарекомендовавшим себя работникам при наличии хотя бы одного ребёнка, при этом часть ссуды погашалась за счёт государства.
К сожалению, эти нововведения оказались эффективными лишь в краткосрочной перспективе. После распада СССР рождаемость во всех постсоветских республиках быстро упала — возникла так называемая «демографическая яма». Ухудшение демографии было связано прежде всего с упадком экономики и, как следствие, снижением уровня жизни. Если во второй половине 80‑х на одну женщину приходилось в среднем по два ребёнка, в 90‑е этот показатель сократился вдвое.
Этот материал продолжает цикл о частной жизни в СССР. Ранее мы рассказывали, как в Советском Союзе знакомились и заводили романы, женились и разводились, а также ухаживали за собой и остроумно преодолевали дефицит косметики.
