Мы продолжаем публиковать рассказы Сергея Петрова о Великой русской революции на Дону. В прошлый раз речь шла о событиях осени 1917 года, когда участники Общеказачьего съезда узнали об Октябрьской революции. Сегодня в центре внимания продолжение этих событий и история усиления власти Алексея Каледина.
— Всем сидеть! Я — большевик! У меня бомба! Оркестр, нашу…!
Митрофан Петрович, не донеся рюмки до рта, застыл, как внезапно парализованный.
Агеев запустил руку под полу пиджака.
Шторы их кабинки были задёрнуты плотно, того, кто кричал, видно не было, но Митрофан Петрович живо представил себе это чудовище. Прыткой кистью его хмельное воображение изобразило разъярённого матроса с клыками, винтовка в руке и на груди алый бант. А за спиной чудовища, чуть вдали, колыхалась морем толпа таких же.
— Мне долго ещё ждать?!
От револьверного выстрела у Митрофана Петровича заложило уши. Оркестр грянул «Марсельезу». Заверещали дамы.
— Это, — от шока хрипло произнес Богаевский, — фантасмагория какая-то… Идиотизм… Большевики? Здесь? Откуда?
Агеев сухо кашлянул и выложил на белое сукно стола тяжёлый браунинг.
— Не пыли раньше времени, Митрофан.
Взгляд ясен, движения чёткие. Глядя на него, можно было подумать, что он и не пил вовсе.
Агеев осторожно проделал пальцем щель между штор и неожиданно громко хмыкнул.
— Что там, Павел?
Поднявшись со стула, Павел раздвинул шторы. Взору Митрофана Петровича предстал просторный ресторанный зал, обилие столиков с хохочущими людьми за ними и сцена с оркестром. Никакой фантасмагории, никаких клыкастых матросов. Под бурные аплодисменты публики двое казачьих офицеров выкручивали руки третьему.
— Если мне не изменяет память, — Агеев задернул шторы и вернулся на место, — это уже второй или третий случай на неделе…
Он взялся за графин. Разлил по рюмкам водку.
— Сцена по мотивам многочисленных газетных публикаций из рубрики «враг у ворот»!
Новый вид военного юмора! Бродить по ресторанам Новочеркасска пьяным и пугать обывателя, выдавать себя за большевиков…
— Очень смешно, — недовольно буркнул Товарищ Войскового Атамана.
К своей рюмке он не прикоснулся.
…Постепенно трезвея, Митрофан Петрович принялся вглядываться в лица людей. Военные и штатские, те продолжали сидеть, как ни в чём не бывало. Чокались, хохотали. Он бросил взгляд в окно. На заснеженной улице остановился автомобиль. Из него вывалился некто толстый и бородатый в роскошной шубе. Толстяк неуклюже помог выбраться из авто двум дамочкам, обнял обеих за талии, и, пыхтя папиросой, увлёк в ресторан.
«Почему они все такие весёлые? — не мог понять Богаевский. — Неужели они не чувствуют серьёзности момента?».
Момент был действительно серьёзным. Борьба с революцией, начатая Войсковым правительством три недели назад, или обещала дальнейшее укоренение власти Каледина на Дону или грозила обрушением Области в пропасть гражданской войны.
…Арестованный 16 ноября в Ростове-на-Дону Голубов был помещен на Новочеркасскую гауптвахту. За шесть дней до этого, на одном из заседаний Общеказачьего съезда, Агеев одержал моральный триумф над «левой» группой.
Богаевский с удовольствием наблюдал за ним в тот день. Павел Михайлович повел атаку на «левых» не как обычно, в лоб: «иуды», «изменники казачества», а зашёл со стороны неожиданной, как «приверженец истинных социалистических ценностей». Он помолодел будто и в несколько мгновений превратился из сдержанного Председателя съезда в того самого студента-смутьяна Пашу Агеева, коим был в 1906 году.
Хорунжий Автономов, как всегда, призывал к единению с большевиками. Павел Михайлович спокойно дождался окончания его выступления. Когда тот сошёл с трибуны, Агеев улыбнулся и продемонстрировал залу ровные белые зубы.
«Вид у меня благодушный, — миролюбиво начал Павел Михайлович, — никого не обижу».
Произнёс он это так ясно и так артистично, что немедленно сорвал одобрительный смех делегатов. Воодушевлённый поддержкой, Павел Михайлович продолжил:
«Есть „левые“, которые опираются на определённую политическую программу! И есть „левые“, похожие на русскую поговорку: куда ветер дунет. Последнее — это про вас».
Он улыбался, сиял очами, им овладевал поистине юношеский азарт, ещё чуть-чуть, казалось, и Павел Михайлович покажет всей «левой группе» язык.
«Ни один уважающий себя демократ не пойдёт в компанию к большевикам! А если вы хотите войти в коалицию с преступниками, пожалуйста, — входите!»
«Да! — отчаянно зазвенел его голос. — Входите! Но не называйте себя „левыми“! Не оскверняйте слово „левый“! Прямо говорите, что вы прислужники случайного большинства, создавшегося в Петрограде! Брать монополию „левизны“ от имени всего казачества — не смейте!».
Его слова вызвали бурю восторгов среди казачьих офицеров, и Агеев поставил на голосование вопрос: «Кто „за“ признание правительства большевиков — вне закона?» Лес рук. «Кто — против?». Ни одной. Лишь только 15 человек воздержались.
«Это — или трусость, — резюмировал Павел Михайлович, — или я могу склониться к мысли, что мне удалось переубедить своих противников…»
Голосовать открыто «против» «левая группа» не решилась. К тому времени вся Область уже находилась на военном положении, и арест Голубова подействовал на них отрезвляюще.
…20 ноября Каледин приказал разоружить пехотные полки № 236 и 237. Они несли службу на окраине Новочеркасска — Хутунке и больше иных были заражены бациллами большевизма.
25 ноября Атаман получил ультиматум Ростовского Военно-революционного комитета. «Сложить полномочия! Передать всю власть Советам! Признать власть большевиков…». Чем дальше Каледин читал это, тем больше багровел от негодования. Он связался с командующим войсками Ростовского гарнизона генералом Д.Н. Потоцким и потребовал немедленно арестовать Ревком.
26 ноября юнкера ворвались в помещение театра «Марс», где находился штаб ВРК, но ревкомовцев там не обнаружили — те заранее перебрались на «Колхиду». Ответ Ревкома последовал на следующий день.
27 ноября город проснулся от выстрелов судовой артиллерии. Били не только с «Колхиды», но с трёх тралеров, присланных в помощь революционным Черноморским флотом. Один из снарядов в дребезги разнес позицию юнкеров за Нахичеванью, что деморализовало их. Юнкера в панике бежали прочь. Казаки запасного полка заявили о нейтралитете и выполнять боевую задачу отказались. На улицы города высыпала красная гвардия. Ею командовал подпоручик Арнаутов. Красногвардейцы овладели железнодорожным вокзалом, где находился штаб Потоцкого, арестовали генерала и доставили его на «Колхиду».
Однако победу было праздновать рано.
Поздним вечером 28 ноября к Ростову подошли калединские войска. Это были боевые, наспех сколоченные бригады, состоящие в основном из офицеров, кадетов и юнкеров. Командовал ими сам Каледин. Несмотря на то, что первая атака на Ростов окончилась неудачей, Атаману стало понятно: противник больше действует на энтузиазме, и скоро революционной эйфории придёт конец. В ночь с 28-го на 29‑е красногвардейцы понесли большие потери. Утром начались перебои с оружием и боеприпасами. Ходил слух о некой помощи «извне», о гидропланах и новых красногвардейских отрядах, но помощи этой так и не поступило.
Каледин окружил город с трёх сторон и принялся поливать усиленным артиллерийским огнём.
Одновременно с этим «проснулись» ростовские меньшевики, эсеры и думцы. Они выпустили воззвание о прекращении войны, отправили его всем восставшим.
«Эта война ведётся той и другой стороной за лозунги совершенно неприемлемые для демократии Донской области… Эту гражданскую войну, затеянную авантюристами обоих лагерей, мы считаем тем более преступной, что до созыва Учредительного собрания остается всего несколько дней… Долг каждого гражданина, каждого сознательного солдата, казака и матроса, рабочего и крестьянина не допустить разрастания гражданской войны».
В среде матросов наметился раскол. Боеприпасы заканчивались. Сдаваться в плен не хотелось. Оставаться живой мишенью — тем более. Лишь рабочая Красная гвардия гордо ответила оппортунистам: «Победить или умереть!» и продолжила борьбу.
После трёх дней ожесточенных боёв, сопротивление революции было сломлено. 2 декабря войска Атамана вошли в город и к концу дня заняли его.
Тралеры Черноморского флота повернули в сторону родной гавани. За ними пошла и «Колхида», но у станицы Гниловской «Донская Аврора» села на мель. Сырцову и другим руководителям восстания удалось скрыться. Генерала Потоцкого освободили.
…Первым же делом Каледин явился в казармы запасного казачьего полка. Казаки были ошеломлены столь внезапным появлением Атамана. Он прибыл в сопровождении адъютанта. Больше с ним никого не было.
«Вы — не казаки, — упрекнул Атаман донцов, — вы — трусы. Я приказываю вам немедленно разоружиться!»
Слухи о визите Каледина в запасной полк быстро облетела город. Столь смелый поступок вызвал бурный восторг у представителей буржуазии: «Один разоружил целый полк!».
Но Атаман восторга не разделял. На одном из митингов Каледин снял фуражку и потерянно произнёс:
«Мне не нужно устраивать оваций. Я — не герой и мой приход — не праздник. Не счастливым победителем я въезжаю в ваш город. Была пролита кровь, и радоваться нечему. Мне тяжело. Я исполнял свой гражданский долг. Овации мне не нужны…»
Богаевский назвал эти слова золотыми. И как ликовал он, когда Алексей Максимович, не раздумывая, согласился на его предложение — уйти всему Войсковому правительству после кровавых событий в отставку. Это (по мнению Митрофана Петровича) лишний раз показывало людям — Каледин не просто солдат, Каледин — большой демократ, за власть Каледин не цепляется.
…В тот же день, 9 декабря 1917 года, на заседании Третьего Круга, и Войсковое правительство, и сам Атаман были переизбраны.
2
— Почему они веселятся? — повторил он уже вслух. — На днях убивали людей. Чему радуются?
Агеев скупо усмехнулся.
— Они веселятся напоследок, Митрофан. Ведь скоро сидеть по ресторанам… им не придётся.
— Ты что такое говоришь, Павел? — возмутился Митрофан Петрович. ¬— Какое ещё «напоследок»?
Агеев решительно опрокинул в себя содержимое рюмки и зацепил вилкой солёный гриб.
— А как иначе? Вы с Атаманом постоянно что-то недоговариваете. Ни нам, Войсковому Правительству, ни людям. Громите в Ростове большевиков, потом каетесь. Сами себя, пардон — нас, распускаете и тут же переизбираете. Вы пугаете людей нашествием многочисленных большевистских банд из Петрограда, но не объясняете: какими силами Дон поведёт с этими бандами войну? Сплошные вопли: «тучи сгущаются!», «враг у ворот!», «тревога!». Во-первых, где он, этот враг? Во-вторых, какими силами Каледин собирается с ним воевать? А, Митрофан? Какими?!
Глаза Агеева засверкали бесноватым огнем, голос стал звенеть также громко, как на том самом заседании Общеказачьего Съезда. Вилка смотрелась в его руке угрожающе.
В глаза друга Митрофан Петрович старался не смотреть. Размазывая ножом по пухлому блину каймак, он стыдливо осознавал, что не может быть откровенен с ним, не может рассказать всего того, о чем говорит с Алексеем Максимовичем. Каледин несколько раз предупреждал: «Наши планы должны быть пока только нашими планами. Не нужно их освещать раньше времени». И Богаевский — не освещал.
«Хотя тайна ли это? — подумал он в отчаянии. — Уже второй месяц Новочеркасск наводняется юнкерами и офицерами. Они едут из Петрограда. Едут из Москвы, Киева. Большевистская пресса трубит: «На Дон стягиваются контрреволюционные силы! А мы делаем вид, что ничего не происходит…».
— У нас есть, кому защитить Область Войска Донского! — с угрюмым пафосом прервал свои размышления Богаевский. — С фронта возвращаются казачьи полки…
— Но они же все разложены! — продолжал неистовствовать Агеев. — Казаки не хотят воевать, Митрофан! Не хо-тят! А некоторые и вовсе называют себя… большевиками!
— Как этот? Который заходил сюда с револьвером?
Агеев открыл было рот, но отвечать на шутку не стал, отвёл взгляд в сторону. Митрофан Петрович догадался, о чём подумал друг. «Не ты ли только что трясся, Митрофан, как лист на ветру, при появлении этого „большевика“ в ресторане?». Вот о чём подумал и хотел сказать Агеев, но — не сказал. По причине деликатности и дружеского отношения. Даже тогда, во время криков и выстрела в зале, он сделал вид, что не заметил, как Богаевский струсил. «Да! Да! — признался он себе.
— Струсил!… Но это его „не пыли“ было произнесено спокойно, без осуждения».
Митрофан Петрович без аппетита дожевал свой блин, уложил приборы в тарелку и вытер салфеткой губы. Он постарался успокоиться.
— У нас формируется новая боеспособная сила, Павел, — таинственно проворковал Богаевский, — ты думаешь мы только из-за неблагонадёжности разоружили пехотные полки на Хутунке?
Читайте также «Атаман Каледин и его „мятеж“».
