«Мы все внутри себя одиноки… а литература даёт возможность делиться». Интервью с писателем Алексеем Сальниковым

В 2017 году в «Редак­ции Еле­ны Шуби­ной» вышла кни­га Алек­сея Саль­ни­ко­ва «Пет­ро­вы в грип­пе и вокруг него». Роман стал одним из самых чита­е­мых тек­стов года и полу­чил пре­мию «Наци­о­наль­ный бест­сел­лер». Сей­час про­из­ве­де­ние пере­ве­де­но на мно­же­ство язы­ков, а режис­сёр Кирилл Сереб­рян­ни­ков снял по нему фильм. После Алек­сей Саль­ни­ков напи­сал ещё два рома­на «Опо­сре­до­ван­но» и «Оккульт­т­ре­гер», став­шие популярными.

Лите­ра­тур­ный обо­зре­ва­тель VATNIKSTAN и писа­тель Вла­ди­мир Кова­лен­ко взял у Алек­сея Бори­со­ви­ча боль­шое интер­вью. Вопро­сы каса­лись реги­о­наль­ных осо­бен­но­стей Рос­сии, совре­мен­ной куль­ту­ры, мисти­ки, оди­но­че­ства и ран­них экс­пе­ри­мен­таль­ных романов.

---

— В интер­вью Соб­чак вы ска­за­ли, что, несмот­ря на раз­вал СССР, Москва сохра­ня­ет роль быв­ше­го цен­тра. А како­ва роль рус­ской куль­ту­ры и язы­ка на пост­со­вет­ском про­стран­стве сейчас?

— Эта роль, конеч­но же, упа­ла, во мно­гом пото­му что появи­лись реги­о­наль­ные куль­ту­ры. В реги­о­нах и в дру­гих стра­нах (быв­ше­го СССР) люди зани­ма­ют­ся соб­ствен­ной повест­кой. Но встро­ен­ность в рус­скую куль­ту­ру всё рав­но оста­лась важ­ным фактором.

— Сохра­ня­ет ли рус­ская куль­ту­ра пер­вич­ную роль на пост­со­вет­ском пространстве?

— Такую роль — нет, не сохра­ня­ет. Ведь эта роль была осно­ва­на на рабо­те неко­е­го цен­тра, на сто­ли­це, кото­рая реша­ла, что изда­вать, какие филь­мы сни­мать, это же всё финан­си­ро­ва­лось в СССР одним госу­дар­ством, общим. А сей­час цен­траль­ная роль ушла.

— Мож­но ска­зать, что у Моск­вы оста­лась дело­вая роль? Такой кра­си­вый фасад, где заклю­ча­ют­ся сдел­ки, но рус­ская куль­ту­ра игра­ет не первую роль?

— Да. Я думаю, что Москва — это центр, кото­рый име­ет воз­мож­ность рас­про­стра­не­ния идей толь­ко на тер­ри­то­рии Рос­сий­ской Федерации.

— Какая роль у рус­ской куль­ту­ры в мире? Пото­му что во вре­мя СССР рус­ская куль­ту­ра со мно­ги­ми «но», одна­ко была одной из гла­вен­ству­ю­щих в мире. Как это меня­ет­ся и куда ухо­дит сейчас?

— Она эво­лю­ци­о­ни­ру­ет абсо­лют­но так же вме­сте с миро­вой в некое буду­щее, неиз­вест­ное нико­му. Она под­хва­ты­ва­ет те же тен­ден­ции, что и миро­вая. Если брать ту же музы­ку или тех же бло­ге­ров, если мы счи­та­ем их за рас­про­стра­ни­те­лей куль­ту­ры, то отли­чий очень мало.

— Мы всё рав­но оста­лись в гло­баль­ном поле?

— Да, а как это изменить?

— Суще­ству­ют тен­ден­ции к отмене рус­ской куль­ту­ры в мире. Как вам кажет­ся, с чем это свя­за­но и полу­чит­ся ли?

— В первую оче­редь это свя­за­но с тем, что когда-то появил­ся очень попу­ляр­ный тренд награж­дать детей не за кон­крет­ные побе­ды, а за уча­стие. Вы, может, и не помни­те это­го при­ко­ла, а я так пони­маю, это пыта­лись сде­лать повсе­мест­но. У людей появи­лась иллю­зия под­креп­ле­ния сво­их дей­ствий, даже если они на самом деле не подкреплены.

Думаю, что люди, сфор­ми­ро­ван­ные таки­ми при­за­ми за уча­стие, счи­та­ют, что им всё доступ­но и они всё могут. Но это не так, нель­зя пол­но­стью отме­нить куль­тур­ные вея­ния, пони­ма­е­те? Даже такое зло, как наци­стов, кото­рые нако­со­ре­зи­ли в своё вре­мя очень мно­го, даже эту нацист­скую злую куль­ту­ру не полу­чи­лось пол­но­стью, под ноль уни­что­жить как явле­ние. Что уж гово­рить про миро­лю­би­вую и гума­ни­сти­че­скую нашу, оте­че­ствен­ную культуру.

— По пово­ду гума­ни­сти­че­ско­го нача­ла. Неко­то­рые видят в осно­ве рус­ской куль­ту­ры пра­во­сла­вие, кто-то гово­рит о лите­ра­ту­ро­цен­трич­но­сти Рос­сии. Как вы счи­та­е­те, что нахо­дит­ся в осно­ва­нии рус­ской куль­ту­ры, что её определяет?

— По-мое­му, это про­сто жела­ние жить вме­сте и пони­мать друг дру­га, что ли. У нас огром­ная стра­на, и мы все вме­сте нахо­дим­ся в еди­ном поле. При всём вро­де бы раз­но­об­ра­зии рели­ги­оз­ных веро­ва­ний, наших раз­ли­чий в диа­лек­тах мы умуд­ря­ем­ся жить вме­сте и гово­рить на одном языке.

— Про­сто вы гово­ри­ли в самом нача­ле про боль­шое коли­че­ство реги­о­наль­ных отличий.

— Они все­гда так или ина­че при­сут­ству­ют. Это неволь­ный ответ на гео­гра­фи­че­ские отли­чия. Я бы не гово­рил, что они уси­ли­лись, они ско­рее как были, так и оста­ют­ся. И хоро­шо, что они суще­ству­ют. При­ят­но для себя откры­вать что-то новое. Вот едешь в так­си, а там игра­ет таджик­ский рэп на рус­ском языке.

— Инте­рес­но, я не слышал.

— А я слы­шал, и мно­го. И таджик­ский, и турк­мен­ский, и кир­гиз­ский. Мно­го носи­те­лей рус­ско­го язы­ка, кото­рые, может, не роди­лись с ним, но чув­ству­ют потреб­ность гово­рить на нём, быть в орби­те рус­ско­го язы­ка. Даже вот попыт­ки отме­нить тех же музы­кан­тов, кото­рые наго­во­ри­ли лиш­не­го и уеха­ли. Ну даже оскор­би­тель­но о Рос­сии, они всё рав­но гово­рят свои вот эти вещи, гово­рят как носи­те­ли рус­ской куль­ту­ры. В XIX веке тот же Белин­ский мно­го наго­во­рил о Рос­сии, но при этом он остал­ся в истории.

Куль­ту­ра — это такая вещь, даже если ты пыта­ешь­ся её вся­че­ски отри­цать, то ты всё рав­но дела­ешь это на язы­ке и попа­да­ешь на её же поле. Вот такой пара­докс. Что­бы что-то отри­цать, надо знать, что такое явле­ние суще­ству­ет и знать само явление.

— Что тогда отли­ча­ет рус­скую куль­ту­ру от фран­цуз­ской, нор­веж­ской, пор­ту­галь­ской, китай­ской, эфиопской?

— Я не знаю, пото­му что зару­беж­ную куль­ту­ру я знаю в пере­во­дах. А когда осу­ществ­ля­ет­ся пере­вод, опять же, некое явле­ние уже ста­но­вит­ся фено­ме­ном тво­ей куль­ту­ры. И я поэто­му про зару­беж­ные вея­ния гово­рить не могу.

— То есть мы всё рав­но вос­при­ни­ма­ем мир через приз­му языка?

— Да, и через приз­му обы­ден­ной жиз­ни. Кото­рая у нас от рож­де­ния и до смерти.

— Мно­гие счи­та­ют, что совре­мен­ная оте­че­ствен­ная лите­ра­ту­ра очень кон­сер­ва­тив­на, в ней мало экс­пе­ри­мен­тов, мало вызо­вов, нет драй­ва. Напри­мер, при­ез­жа­ешь в Стам­бул и нахо­дишь огром­ное коли­че­ство пере­во­дов на англий­ский язык раз­ных инте­рес­ных вещей. Я вам уже на одном фору­ме рас­ска­зы­вал про роман в виде опи­са­ния несу­ще­ству­ю­щих изоб­ре­те­ний при двор­це осман­ско­го сул­та­на. Эда­кий турец­кий Мило­рад Павич или Умбер­то Эко. В Рос­сии такое воз­мож­но не в мейн­стри­ме, а пока что толь­ко в анде­гра­ун­де. Как вы оце­ни­ва­е­те кон­сер­ва­тив­ность нашей совре­мен­ной литературы?

— Я не могу ска­зать за дру­гие стра­ны, могу пред­по­ло­жить, что такие экс­пе­ри­мен­ты у нас тоже име­ют­ся. Эти экс­пе­ри­мен­ты, может, име­ют у нас внут­рен­нюю попу­ляр­ность такую же, как экс­пе­ри­мен­ты в Тур­ции. Есть же экс­пе­ри­мен­таль­ная поэ­зия, экс­пе­ри­мен­таль­ная лите­ра­ту­ра. Я мно­го читал сво­их зем­ля­ков. Может, вы зна­е­те, есть такой Рус­лан Кома­дей. Вот у него есть роман. И он доволь­но так сме­ло сде­лан­ный. А с дру­гой сто­ро­ны, если оттал­ки­вать­ся от того, как мы суще­ство­ва­ли и где мы сей­час суще­ству­ем, то мне кажет­ся, экс­пе­ри­мен­тов в Рос­сии тоже хватает.

— Но это не пере­во­дит­ся на англий­ский для внеш­не­го потре­би­те­ля. У нас пере­во­дят­ся обыч­но более при­выч­ные и понят­ные вещи.

— Пере­вод на ино­стран­ный язык обыч­но ини­ци­а­ти­ва с той сто­ро­ны. Вот «Пет­ро­вых» мы пере­во­ди­ли на ино­стран­ные язы­ки, обыч­но это ини­ци­а­ти­ва извне, это запрос.

— По ваше­му мне­нию, за рубе­жом инте­ре­са боль­ше к нашей более клас­си­че­ской лите­ра­ту­ре или нео­клас­си­ке, так сказать?

— Да. Ценит­ся, види­мо, более при­выч­ный текст.

— Тогда вопрос не в бровь, а в глаз. У вас есть ран­ний, очень экс­пе­ри­мен­таль­ный роман «Ниж­ний Тагил. Роман в четы­рёх частях». Но он прак­ти­че­ски неиз­ве­стен пуб­ли­ке. Как вы его напи­са­ли, что это за роман и сто­ит ли на его прочесть?

— Я могу вам его отпра­вить по почте, вы его про­чи­та­е­те. Там, полу­ча­ет­ся, пер­вая часть — это эпи­лог «Оккульт­т­ре­ге­ра». Осталь­ная часть рома­на — это такой стран­ный текст, напи­сан­ный где-то меж­ду два­дца­тью… и… ну очень, очень рано. До два­дца­ти лет, в общем. Я его пере­чи­ты­вать сам не могу, настоль­ко он экспериментальный.

— Вам не нра­вит­ся, что вы дела­ли в моло­до­сти в литературе?

— Да, как-то что-то сложновато.

— Раз­ве это не чистая экс­прес­сия? Чистая пер­во­род­ная энергия?

— Вот я его пошлю, почи­та­е­те. Там суть в чём: некий рас­сказ­чик пере­ска­зы­ва­ет фильм, кото­рый он посмот­рел. Фильм о том, что люди при­е­ха­ли в Ниж­ний Тагил и ста­ли пре­вра­щать­ся в детей. Как вам­пи­ры: одно­го уку­сил ребё­нок, и они все ста­ли пре­вра­щать­ся в детей. Но это пере­сказ очень зако­вы­ри­стый. Вро­де я напи­сал этот текст, но теперь даже с тру­дом пред­став­ляю, что там кто кому говорит.

— Я с удо­воль­стви­ем про­чи­таю, мне уже очень инте­рес­но. Хоте­ли бы вы его переиздать?

— Нет. Я не хочу с этим ковы­рять­ся ещё один раз. Я уже один раз пора­бо­тал с редак­то­ром тогда. Он убрал те ошиб­ки, кото­рые изна­чаль­но при­сут­ство­ва­ли. И я тако­го боль­ше не хочу. Тем более что роман зани­мал то место, кото­рое было за Пеле­ви­ным и Соро­ки­ным, а я всё же немнож­ко дру­гой писатель.

— В интер­вью «Газета.Ru» вы ска­за­ли, что в кон­тек­сте напи­са­ния рома­на сле­ду­ю­щие: «Мож­но уже успо­ко­ить­ся, огля­нуть­ся, посмот­реть, что — пре­крас­но, успел». Что вы стре­ми­тесь успеть? У вас есть какой-то писа­тель­ский сце­на­рий, напри­мер, как у Таран­ти­но: «Я напи­шу столь­ко книг и не кни­гой больше»?

— Боль­ше все­го я боял­ся, что я не успею напи­сать «Опо­сре­до­ван­но» (в 2021 году у Алек­сея Саль­ни­ко­ва был диа­гно­сти­ро­ван диа­бет пер­во­го типа. — В. К.) Осталь­ное — это всё инер­ция, я, конеч­но, про­дол­жаю писать, мне нра­вит­ся, когда идея при­хо­дит в голо­ву. Но «Опо­сре­до­ван­но» не так любим людь­ми, как «Пет­ро­вы». Но имен­но «Опо­сре­до­ван­но» — то выска­зы­ва­ние, кото­рое я хотел сде­лать всё вре­мя, пере­дать ощу­ще­ние от напи­са­ния сти­хов. Нынеш­ние же тек­сты — это уже не вопрос всей жиз­ни, конеч­но, но их инте­рес­но писать.

— А какие твор­че­ские пла­ны творческие?

— Я пишу сей­час аудио­се­ри­ал один, не могу назы­вать тему.

— Аудио­се­ри­ал — это как аудиокнига?

— Я так пони­маю, там долж­ны быть осо­бые требования.

— Может, есть мыс­ли о новом вели­ком романе?

— Ну, не о вели­ком романе, но да, есть мыс­ли о боль­шом тексте.

— О чём он будет? Трил­лер, дра­ма, детектив?

— Это будет некий сбор­ник ска­зок, исто­рий, но на совре­мен­ную тема­ти­ку. Не знаю, в пери­од трид­ца­ти лет хочу уло­жить, в какой-то такой сбор­ник, свя­зан­ных меж­ду собой исто­рий. Не как это мно­гие дела­ли, а что­бы исто­рии были свя­за­ны меж­ду собой не толь­ко пер­со­на­жа­ми, но и дру­ги­ми элементами.

— Как роман в рассказах?

— Нет, не роман в рас­ска­зах. Ско­рее более связ­ное произведение.

— Ско­рее раз­дроб­лен­ное на раз­ные части произведение?

— Да, с неко­то­рой сте­пе­нью безу­мия, если честно.

— В ваших текстах и в интер­вью есть доля буд­дий­ской отре­шён­но­сти. В «Пет­ро­вы в грип­пе» вы демон­стри­ру­е­те сюжет об Аиде и загроб­ной жиз­ни. Какой рели­ги­оз­ной кар­ти­ны вы при­дер­жи­ва­е­тесь? Через какую приз­му смот­ри­те на мир?

— Я ате­ист. Но я пони­маю, что некий свет пра­во­сла­вия через меня про­ни­кал. Во мно­гом бла­го­да­ря тому, что я вырос в семье рус­ских людей. Не ска­зать, что силь­но верующих.

Я ате­ист, но я при­мер­но пред­став­ляю, отку­да берёт­ся рели­ги­оз­ное чув­ство. Как бы ате­и­сты ни скры­ва­ли при­сут­ствие Бога, но это рели­ги­оз­ное чув­ство при­сут­ству­ет у них по фак­ту того, что они люди. Мы чув­ству­ем некую бла­го­дар­ность и силу обще­ства, силу соци­у­ма. И это оно и есть, рели­ги­оз­ное чув­ство, что мы сде­ла­ны чем-то дру­гим, что мы пол­но­стью себе не при­над­ле­жим, а мы и прав­да сде­ла­ны коллективом.

Мы без соци­у­ма не то что вырас­ти не смо­жем — не было бы у чело­ве­че­ства ни речи, ни зна­ний, ни кар­ти­ны мира. И это чув­ство долж­но при­сут­ство­вать. Ни один ате­ист не ходит голый и немы­тый по ули­цам, отри­цая, что над ним что-то есть. Ате­ист чув­ству­ет, что над ним есть коллектив.

— Полу­ча­ет­ся, это пер­во­быт­ное рели­ги­оз­ное чув­ство при­су­ще всем людям?

— Да. Прав­да, не уве­рен, что люди пол­но­стью осо­зна­ва­ли, что живут кол­лек­тив­но, гово­рят, рису­ют, отку­да-то зна­ют о про­шлом, как-то пере­да­ют друг дру­гу зна­ния. Люди, может, и не мог­ли сфор­му­ли­ро­вать это тогда. А сей­час оче­вид­но, что оно так есть.

— В недав­нем интер­вью Кирилл Рябов нам рас­ска­зы­вал, что видел изгна­ние беса и это на него силь­но повли­я­ло. Какие мисти­че­ские исто­рии слу­ча­лись с вами?

— Меня, ско­рее, удив­ля­ют сов­па­де­ния порой. Мы одна­жды встре­ти­лись с чело­ве­ком, кото­рый уже года четы­ре жил в Под­мос­ко­вье, при­е­хал к нам в коман­ди­ров­ку. Он ико­но­пи­сец. Мою жену пота­щи­ло в этот день в Храм на Кро­ви (име­ет­ся в виду Храм-памят­ник на кро­ви во имя Всех Свя­тых в зем­ле Рос­сий­ской про­си­яв­ших в Ека­те­рин­бур­ге. — В. К.). А он при­е­хал в коман­ди­ров­ку в этот день насчёт зака­за икон. И мы при­шли в этот храм — мы на час при­шли, он на час при­шёл. Так сов­па­ло, и до сле­ду­ю­ще­го дня не рас­ста­ва­лись. Это даёт ощу­ще­ние мисти­ки и чуда. Но такое в книж­ку не забе­рёшь — слиш­ком нере­аль­но выглядит.

— Есть две поляр­ные точ­ки зре­ния. Одна гово­рит, что писа­тель — это кон­тент-мей­кер, такой почти око­ло­жур­на­лист, кото­рый пишет масте­ро­вые тек­сты и полу­ча­ет за них пла­ту. Про­ти­во­по­лож­ная точ­ка зре­ния гово­рит, что писа­тель — это шаман, кото­рый при­но­сит себя в жерт­ву искус­ству, сни­ма­ет с себя кожу зажи­во. Вы какой точ­ки зре­ния при­дер­жи­ва­е­тесь, кто для вас писатель?

— Всё-таки есть гра­ди­ент меж­ду одним явле­ни­ем и дру­гим. Пото­му что сугу­бо твор­цом и сугу­бо жур­на­ли­стом быть невоз­мож­но. Пото­му что идеи отку­да-то берут­ся, а берут­ся они, по боль­шо­му счё­ту, из ниот­ку­да. Ничто не меша­ет это взять и пре­вра­тить в текст, но толь­ко писа­тель это берёт и пре­вра­ща­ет в текст, его как бы оза­ря­ет. При этом из новост­ной повест­ки нель­зя создать пол­но­стью геро­ев, их мыс­ли, в кон­це кон­цов, и весь их быт. Поэто­му тут от шаман­ства и от непо­нят­ных вещей, тво­ря­щих­ся в голо­ве или ещё где-нибудь, доку­да мы не доко­па­лись ещё.

— Вы всё-таки бли­же к утвер­жде­нию, что писа­тель — это шаман?

— Да. Даже суе­ве­рия есть, напри­мер, не надо рас­ска­зы­вать, о чём будет кни­га, ина­че бро­сишь писать. Луч­ше сохра­нять текст в несколь­ких местах сра­зу, ина­че он может про­сто исчез­нуть. У меня один раз в обла­ке кряк­нул­ся рас­сказ. И я теперь OneDrive не дове­ряю. И вос­ста­но­вить я его не смог. Но вос­ста­но­вил. Рас­сказ был неболь­шой, но если бы такое с рома­ном случилось…

— Какие тек­сты повли­я­ли на ваше миро­воз­зре­ние? Кто из писа­те­лей или мыс­ли­те­лей наи­бо­лее силь­но повли­ял на вас?

— Я фило­со­фи­ей не силь­но увле­кал­ся. Но с дет­ства хотел стать писа­те­лем. И так или ина­че обкра­ды­вал всех, кого читал. Начи­ная от Ворон­ко­вой, кото­рая про антич­ность писа­ла, вро­де «Сын Зев­са», «Герой Сала­ми­на», Носо­ва, опять же, да Дра­гун­ско­го, Кра­пи­ви­на того же… Иль­фа и Пет­ро­ва, Зощен­ко, Набо­ко­ва, Лимо­но­ва, де Сада даже… Пла­то­но­ва, да мно­го кого. Кого ни про­чи­таю, даже если я читаю авто­ров неиз­вест­ных, я при­ки­ды­ваю, стал бы я так делать или не стал.

Неда­ром, кста­ти, семи­на­ры на лите­ра­тур­ных фору­мах часто ведут редак­то­ры. Автор пыта­ет­ся сде­лать из дру­гих авто­ров тако­го же, как он сам. Редак­тор или педа­гог под­хо­дит более объ­ек­тив­но, он не так переживает.

— Попро­бую пере­фор­му­ли­ро­вать вопрос. Напри­мер, я в 17 лет про­чи­тал Гер­ма­на Гес­се «Степ­ной волк» и это очень силь­но повли­я­ло на мою жизнь. Там же герой такой, фило­соф­ству­ю­щий, выбро­шен­ный из зем­ной жиз­ни. Этот пат­терн на меня тогда в юно­сти силь­но повлиял.

Может, у вас есть такой автор, кото­ро­го вы про­чи­та­ли и жизнь раз­де­ли­лась на до и после?

— В под­рост­ко­вом воз­расте это была Ричи Достян. Есть у неё такая повесть «Тре­во­га», она в 60‑е напи­са­ла эту повесть. У неё ещё была пара пове­стей, но не более того. Сей­час её уже забы­ли, в интер­не­те мож­но най­ти. Вот эта повесть поме­ня­ла меня само­го полностью.

Была ещё в девя­том или вось­мом клас­се «Защи­та Лужи­на» Набо­ко­ва, а потом лет в два­дцать с лиш­ним «Бесы» Досто­ев­ско­го, а в сорок уже Чехов, как ни стран­но. Вот такое вли­я­ние. Бор­хес понра­вил­ся, но ещё в школь­ном воз­расте. Кни­га была най­де­на слу­чай­но, и я его дру­зьям пока­зы­вал. Это слу­чай как с Забо­лоц­ким ран­ним, когда носишь­ся, дру­зьям пока­зы­ва­ешь, какой поэт. А люди про­сто не пони­ма­ют, о чём он пишет.

— Если бы вы мог­ли напи­сать кни­гу толь­ко для само­го себя, что это была бы за книга?

— Я кни­ги пишу изна­чаль­но как бы для само­го себя. Вот такие они и были, к сожа­ле­нию. А к сча­стью, есть дру­гие авто­ры — есть воз­мож­ность пере­клю­чить­ся на кого-то дру­го­го. Ведь, если чест­но, мы все внут­ри себя оди­но­ки, даже если у нас есть семья, мы не зна­ем, что у жены в голо­ве, что у ребён­ка в голо­ве, что у соба­ки в голо­ве. Мы при­ду­мы­ва­ем их самим себе. И каки­ми мы их себе при­ду­ма­ли, такие ожи­да­ния у нас и при­сут­ству­ют. Вот некий про­гноз, мы с этим живём внут­ри себя.

Мы оди­но­ки, и лите­ра­ту­ра даёт воз­мож­ность делить­ся имен­но мыс­ля­ми и миро­воз­зре­ни­ем, кото­рое в осталь­ное вре­мя от нас скрыто.

— Что вы чув­ство­ва­ли, когда кни­га «Пет­ро­вы в грип­пе» вышла в круп­ном изда­тель­стве и ста­ла круп­ным явлением?

— Я чув­ство­вал удив­ле­ние. Удив­ле­ние и радость.

— Извест­но, что роман был опуб­ли­ко­ван в тол­стом жур­на­ле. А даль­ше, как это произошло?

— Потом текст попал в корот­кий спи­сок «Боль­шой кни­ги» на ста­дии жур­наль­ной пуб­ли­ка­ции. И всех уже спу­стя какое-то вре­мя, даже у кого была руко­пись, изда­ли. А моя кни­га не выхо­ди­ла, никто меня не пуб­ли­ко­вал. Потом — бац, и посту­пи­ло где-то в ноябре…

— Где-то пол­го­да ждали?

— Да, я уже думал, что же нуж­но тако­го сде­лать, что­бы изда­лась кни­га? Каза­лось бы, да, корот­кий спи­сок «Боль­шой кни­ги» — это уже повод роман. Но нет, люди не торо­пи­лись с изда­тель­ством. Сна­ча­ла я чув­ство­вал отча­я­ние, а потом радость.

— Что в кни­ге ста­ло самым глав­ным? Объ­яс­ню мысль. Я сам, как чело­век пишу­щий, часто попа­даю в ситу­а­цию, когда мне чита­те­ли в лич­ные сооб­ще­ния пишут отзыв на мои кни­ги, такие искрен­ние отзы­вы, что прям жить хочет­ся. Что у вас было, какой был момент? Какой глав­ное, малень­кое или боль­шое событие?

— Мне очень было при­ят­но под­пи­сать кни­гу роди­те­лям дру­га. Пото­му что наша лите­ра­тур­ная тусов­ка доволь­но замкну­та, доволь­но поко­лен­че­ская, есть, конеч­но, млад­ше­го поко­ле­ния, есть более стар­ше­го. Но вот так, что­бы со сто­ро­ны кто-то заин­те­ре­со­вал­ся и что­бы у кни­ги был успех, это было уди­ви­тель­но при­ят­но. Тут в чём суть: я под­пи­сы­вал кни­гу доволь­но близ­ким людям, кото­рых ты зна­ешь, но они ранее к тебе отно­си­лись как к одно­класс­ни­ку сына. А тут тебя при­зна­ли писа­те­лем. И тебя ещё инте­рес­но читать.

— Как выгля­дит ураль­ская лите­ра­тур­ная тусов­ка? Какие есть течения?

— Я нахо­жусь внут­ри про­цес­са, кото­рый ещё не закон­чил­ся. Поэто­му мне кажет­ся, что лите­ра­тур­ная тусов­ка — это когда я про­сто дру­жу с мно­же­ством людей и мы встре­ча­ем­ся и про­сто буха­ем. Это дружба.

— Куда идёт совре­мен­ная рус­ская лите­ра­ту­ра? Какие тен­ден­ции вам интересны?

— Так полу­ча­ет­ся, что это что-то хао­ти­че­ское. Я полу­чаю некие руко­пи­си, мне попа­да­ют кни­ги, ино­гда при­хо­дит­ся писать блер­бы, я на это согла­ша­юсь пери­о­ди­че­ски. Или вот участ­вую в семи­на­рах лите­ра­тур­ных, как с вами.

Мне про­сто инте­рес­но в лите­ра­ту­ре, куда чело­ве­ка заво­дят его голо­ва. Но вооб­ще я люб­лю Рома­на Сен­чи­на. Это уди­ви­тель­ный чело­век сам по себе, пора­зи­те­лен тем, что без при­крас пишет о людях, о кото­рых не пишет никто. И так пишет, как никто не пишет. В основ­ном у него гово­рит­ся о некой сель­ской глубинке.

У мно­гих авто­ров, заня­тых дан­ной темой, люди полу­ча­ют­ся похо­жи на какое-то зве­рьё. Пере­бор быва­ет. Тут не с реа­лиз­мом даже пере­бор, а вопрос в ковы­ря­нии язв. А вот Сен­чин — чест­ный чело­век, и его по этой теме мож­но читать без отвра­ще­ния. Хотя он ниче­го не скры­ва­ет и не приукрашивает.

— А из моло­до­го поколения?

— О гос­по­ди, а что там? А я не знаю, воз­раст людей-то я не знаю, а то вдруг он счи­та­ет­ся моло­дой, а уже мой ровес­ник? Мас­са вооб­ще. Я боюсь кого-нибудь не вспом­нить, и кто-нибудь обидится.

— Вы гово­ри­ли в одном из интер­вью, что чте­ние всё рав­но — раз­вле­че­ние. Сей­час скла­ды­ва­ет­ся ощу­ще­ние, что чита­те­лей ста­но­вит­ся мень­ше, лите­ра­ту­ра кон­ку­ри­ру­ет со стри­мин­го­вы­ми сер­ви­са­ми, соци­аль­ны­ми сетя­ми и Юту­бом. Как вы види­те буду­щее лите­ра­ту­ры как медиа?

— Полу­ча­ет­ся, когда появи­лись аудиок­ни­ги, она, лите­ра­ту­ра, умуд­ри­лась занять свою нишу и, по край­ней мере, не поте­рять­ся. Пото­му что кни­ги ухо­дят из-за неудоб­ной логи­сти­ки. Их нуж­но с собой тас­кать, их мож­но забыть, невоз­мож­но читать на ходу. А люди в дан­ный момент посто­ян­но куда-то дви­га­ют­ся, если они не дома. Хотя даже дома, вы попро­буй­те гото­вить и читать одно­вре­мен­но. Поэто­му аудиок­ни­га — хоро­ший фор­мат. Не думаю, что от него отка­за­лись бы в XIX веке, если бы у них была возможность.

— Но вре­мя у нас огра­ни­че­но. Люди вынуж­де­ны делать выбор — посмот­реть сери­ал или почи­тать книж­ку. В этом и есть неко­то­рая сложность…

— Люди не могут смот­реть сери­ал на ходу, а вот слу­шать аудиок­ни­гу могут.

— Воз­вра­ща­ем­ся к теме Ура­ла. Есть мне­ние, что необ­хо­ди­мо быть в цен­тре собы­тий, быть в тусов­ке, в Москве, на край­ний слу­чай — в Петер­бур­ге. Но мно­гие дея­те­ли куль­ту­ры и писа­те­ли сей­час ста­ра­ют­ся нахо­дить­ся подаль­ше от сто­лиц. Упо­мя­ну­тый вами Роман Сен­чин осо­знан­но сде­лал выбор в сто­ро­ну Ура­ла. Как вам кажет­ся, с чем это связано?

— Посмот­рим на Чехо­ва — на окра­и­ну Сер­пу­хо­ва уехал, не было это исхо­дом из тусов­ки. С раз­ви­ти­ем соци­аль­ных сетей един­ствен­ный спо­соб — это уда­лить­ся ото­всю­ду и все номе­ра забло­ки­ро­вать. Хотя даже Роман Вале­рье­вич, несмот­ря на то что живёт в Ека­те­рин­бур­ге, тусу­ет­ся так, что его в Ека­те­рин­бур­ге ещё фиг пой­ма­ешь. Так что роль тусов­ки опре­де­ля­ю­щая в том плане, что она поз­во­ля­ет сори­ен­ти­ро­вать в неком про­стран­стве, срав­нить себя с дру­ги­ми авторами.

— А что вам нра­вит­ся в Урале?

— Это необъ­яс­ни­мая вещь. Вот про­сто нра­вит­ся. Нра­вит­ся, что выхо­жу из дома и вижу этих людей. Они гово­рят и отно­сят­ся друг к дру­гу опре­де­лён­ным обра­зом. Вот я еду домой по Ека­те­рин­бур­гу, воз­вра­ща­юсь домой — и мне радостно.

— Какие реги­о­ны Рос­сии вам ещё нравятся?

— Мне нра­вят­ся все, кро­ме Челя­бин­ска. Челя­бинск — про­сто не люб­лю и всё. Глав­ное, что челя­бин­цев обо­жаю, а Челя­бинск не люблю.

Я недав­но был в Нориль­ске — и то он мне понра­вил­ся боль­ше Челя­бин­ска. В Нориль­ске про­изо­шла инте­рес­ная вещь. Там послед­нее жилое зда­ние, как мне ска­за­ли, было постро­е­но в 1987 году. И боль­ше зда­ний не появ­ля­лось, толь­ко тор­го­вые цен­тры да ста­ди­о­ны. И вот жилые зда­ния — все совет­ские. Это так мило и стран­но смот­рит­ся. Хотя поче­му стран­но, рай­он, где я живу — он тоже весь совет­ской построй­ки, ну есть там пара зда­ний. Но в Нориль­ске более суро­вые усло­вия и они дома в более весе­лые цве­та кра­сят. Мож­но, конеч­но, ужа­сать­ся окрест­но­стям Нориль­ска, но это же насто­я­щая мета­фо­ра столк­но­ве­ния сти­хии и чело­ве­ка! И зна­е­те ещё что — про­мыш­лен­ный дизайн. Сей­час он весь как буд­то игру­шеч­ный, такой из куби­ков, а там это всё раз­бав­ле­но ретро.

— Вам бли­же совет­ское наследие?

— Да, я вырос в совет­ской архи­тек­ту­ре. Мне вооб­ще все реги­о­ны нра­вят­ся. Мне во Вла­ди­во­сто­ке нра­вят­ся пере­па­ды высот, мне в Петер­бур­ге нра­вит­ся не Нев­ский про­спект, а ответв­ле­ния от него. На Нев­ском же как в авто­бу­се. Это невозможно.

---

Это интер­вью про­дол­жа­ет цикл раз­го­во­ров Вла­ди­ми­ра Кова­лен­ко с писа­те­ля­ми и журналистами: 

— «Хожу по ули­цам, смот­рю на людей». Интер­вью с писа­те­лем Кирил­лом Рябо­вым о твор­че­стве и Петер­бур­ге. 

— «Нор­маль­но не зна­чит хоро­шо». Осно­ва­тель аль­ма­на­ха moloko plus Павел Нику­лин. 

— «Писа­тель — это неле­пое суще­ство, кото­рое чер­ви едят два­жды: сна­ча­ла могиль­ные, а потом биб­лио­теч­ные». Интер­вью с Пав­лом Кру­са­но­вым. 

— «Мы живём на инер­ции Совет­ско­го Сою­за». Интер­вью с дека­ном факуль­те­та сво­бод­ных искусств СПб­ГУ Андре­ем Аст­ва­ца­ту­ро­вым.