Уинифред Атли (1898–1978), более известная как Фреда Атли, — британская учёная, политическая активистка и автор бестселлеров. В 1927 году в качестве профсоюзной активистки посетила СССР, где прониклась коммунистическими идеями. Это стало главной причиной её вступления в Коммунистическую партию Великобритании в 1928 году. Позже, выйдя замуж и прожив несколько лет в Москве, побывав в Сибири и на Дальнем Востоке, Фреда постепенно разочаровалась в коммунизме. В 1936 году русский муж Атли экономист Аркадий Бердичевский был арестован и приговорён к пяти годам лагерей, после чего она бежала в Англию с маленьким сыном. Бердичевского расстреляли в 1938 году в Воркутинском исправительно-трудовом лагере. Фреда Атли узнала о его смерти лишь в 1956 году.
В 1939 году вместе с семьёй Атли переехала в Соединённые Штаты, где стала известной антикоммунистической писательницей и активисткой. Предисловие к её книге «Утраченные иллюзии» написал известный мыслитель Бертран Рассел. В частности, он отметил:
«Я впервые узнал Фреду Атли, когда она собиралась стать коммунисткой; я продолжал знакомиться с ней через стадии её разочарования, трагедии ареста её мужа и отчаяние, вызванное провалом всех её попыток добиться его освобождения».
В 1950 году Атли получила гражданство США и прожила в этой стране до конца жизни, до 1978 года.
В апреле 1941 года в американском журнале «Атлантик» Атли опубликовала статью «Великая русская иллюзия». В ней она рассматривает ряд вопросов, касающихся как внутренней, так и внешней политики СССР, опровергает многие бытующие на Западе заблуждения о стране и её правящем режиме. Приведённые в статье фактические данные относительно настоящего и прошлого СССР в целом верны, однако предположения и прогнозы, касающиеся будущего, оказались ошибочны. Например, Атли была уверена, что в случае крупной войны в СССР произойдёт новая революция.
«Великая русская иллюзия»
Апрель, 1941 год
I
Хотя русско-германский пакт и советская война против Финляндии вызвали массовый исход попутчиков из коммунистического лагеря, Великая русская иллюзия не была разрушена. Вера в то, что в СССР существует более справедливая и прогрессивная социальная и экономическая система, чем в «капиталистическом мире», всё ещё сохраняется сотнями тысяч — возможно, миллионами — американцев. В это же время миллионы в Соединённых Штатах и Англии убеждены, что Сталин мог быть союзником Англии и Франции, если бы не враждебность, проявленная к России правительствами Чемберлена и Даладье. Этот последний тезис, хотя и совершенно бездоказательный, повторяется как общепринятый исторический факт во множестве книг, посвящённых новейшей истории и международным отношениям. Реалистичный и жёсткий Сталин, который заключил договор с Гитлером, несмотря на оскорбления, обрушившиеся на него со стороны последнего в предыдущие годы, представлен как «обиженный» позицией Великобритании или как вынужденный из-за неискренности Великобритании и Франции вступить в германский союз. Эти апологеты Советского Союза никогда не объясняют, почему русско-германский пакт был заключён после того, как Великобритания и Франция своими гарантиями Польше и Румынии безошибочно дали понять, что они будут сражаться с Германией, если и когда она снова нападёт на маленькую нацию.
Факты этого дела наводят на противоположный вывод. Сталин, восхищаясь и боясь нацистской Германии, которая, как он знал, обладала всеми ужасными преимуществами и немногими слабостями советского режима, решил никогда не воевать с ней. Отстаивание коллективной безопасности в Женеве и критика британских и французских консерваторов за их умиротворение Германии были безопасной политикой до тех пор, пока Сталин считал, что существует мало возможностей для превращения коллективной безопасности в реальность. Объединение с демократиями для борьбы с Гитлером после того, как Англия и Франция пришли к выводу, что войны с Германией не избежать, — это совсем другое дело. Сталин, должно быть, думал, что для его личной безопасности лучше поощрять Гитлера в войне с Англией и Францией, заверив его, что ему не придётся сражаться на два фронта. Без сомнения, Сталин рассчитал, что союзники не смогут победить тоталитарную Германию, кроме как в войне, настолько длительной и разрушительной, чтобы подготовить путь к краху капиталистической цивилизации по всей Европе.
Историк будущего, возможно, обсудит влияние на историю нашего времени ложных убеждений, которых придерживаются в Великобритании, Франции и Соединённых Штатах в отношении как внешней политики, так и внутренней стабильности советского режима. Ибо, если бы к 1939 году большинство людей в западных демократиях не убедились в двух ложных положениях, усердно пропагандируемых Коминтерном и его многочисленными ложными фронтами, германская агрессия могла быть направлена на восток. Наша западная индивидуалистическая цивилизация была бы спасена или, по крайней мере, получила возможность приспособиться к технологическим потребностям современной цивилизации мирно и постепенно, демократическим образом.
Первое ложное предположение состояло в том, что фашизм и коммунизм были не близнецами, а противоположностями, что СССР был «демократией нового типа» и что поэтому на него можно рассчитывать в помощи западным демократиям в уничтожении нацистов. Второе ложное предположение состояло в том, что нацистский режим был «диктатурой финансового капитала», настолько прогнившей и ненавидимой немецким народом, что она рухнет, как только демократии «выступят против Гитлера».
В целом представлялось, что Сталин играет от силы, а Гитлер — от слабости, тогда как правда, как показали последующие события, была с точностью до наоборот. Преувеличенная концепция советской силы была основана на некритическом принятии советской и коминтерновской пропаганды о «гигантском успехе пятилетних планов», а также о благополучии и удовлетворённости российских рабочих и крестьян и их страстной преданности «рабочему государству». К несчастью для Франции и Великобритании, СССР никогда и близко не подходил к тому, чтобы быть тем, кем представляли себе его друзья или враги. Он никогда не был ни рабочим государством, ни социалистическим раем, и он никогда не был достаточно сильным, чтобы представлять угрозу капиталистическому миру. Это был и остаётся гигантский бедлам, в котором грандиозные планы не могут скрыть ужасающую неэффективность, нужду и нищету; страна, в которой вся энергия и время большинства людей сосредоточены на борьбе за то, чтобы иметь достаточно еды, комнату для проживания, пару обуви или пальто, в то время как их главная забота — избежать ареста тайной полицией.
Российский рабочий заинтересован во внешней политике, мировой революции или национальных интересах России не больше, чем средневековый крестьянин в распрях феодалов или в династических войнах. Его собственная ежедневная борьба за то, чтобы избежать голода и концентрационных лагерей, поглощает всё. Его мир — это мир мелких забот и ужасающих невзгод. Он надеется получить комнату для проживания и еду для детей. Его страхи многообразны и постоянны: страх, что ему урежут зарплату за то, что он опоздал на завод на несколько минут, потому что он не смог пробиться в один из переполненных трамваев; страх потерять работу, потому что он не может при своём скудном рационе всегда поддерживать темп, установленный более сытым ударником или бригадиром; страх, что кто-нибудь из коллег донесёт на него в ОГПУ за то, что он ворчал или проявил недостаточный энтузиазм по поводу недавнего сокращения сдельной заработной платы или повышения цен на продукты.
У любого, кто потрудится изучить законы и правила Советского Союза для улучшения трудовой дисциплины и сравнить заработную плату и цены, останется мало иллюзий относительно материального положения российских рабочих или их прав и свобод. Забастовки запрещены и рассматриваются как государственная измена. Профсоюзы — это государственные союзы, должностные лица которых назначаются Коммунистической партией и функцией которых является надзор и дисциплинирование рабочих. Рабочий не может обжаловать решение директора или бригадира. До 1937 года профсоюзный представитель на заводе должен был защищать интересы рабочих, но, будучи сам подчинённым указаниям партии, он всегда ставил интересы производства на первое место. В 1937 году была уничтожена даже тень рабочего контроля над условиями труда. «Тройка» — совместное осуществление власти на каждом предприятии директором, представителем профсоюза и секретарём партии — была упразднена. Полный контроль над рабочими государство передало директорам заводов, которые, как выразилась советская пресса, были «освобождены от бесконечных беспокойств и им предоставлено право делать то, что необходимо».
Как и в Германии, у каждого работника есть трудовая книжка, в которую заносится его послужной список, так что, если он нарушил кодекс законов о труде, ему будет трудно получить повторное трудоустройство. Ни одному рабочему не разрешается переезжать из одного города в другой или с одного завода на другой без разрешения, а трудовая книжка хранится у директора завода, без которой работник не может быть повторно принят на работу. Нет ни пособий по безработице, ни пособий для бедных: безработица в Советском Союзе была искоренена простым способом — ликвидацией безработных, которые должны умереть с голоду.
Что касается хвалёных социальных услуг — оплачиваемых отпусков, отпусков до и после родов, медицинского обслуживания и так далее, — они никогда не компенсировали снижение реальной заработной платы и во многих отношениях были скудными по сравнению с теми, которые были доступны для рабочего класса в Западной Европе. В 1938 году они были резко сокращены. С конца этого года только те работники, которые проработали на одном и том же заводе более шести лет, имеют право на полное социальное обслуживание.
Оправдывая с жестокой иронией это лишение полного социального обслуживания большинства рабочих, Министерство юстиции заявило: «Все прежние теории труда и трудового законодательства в Советском Союзе были пропитаны капиталистическим контрреволюционным духом». Бесплатные и гарантированные социальные услуги для всех в соответствии с их образом, потребности и гуманитарный дух, который их вдохновляет, теперь обозначаются как «капиталистические» в социалистическом отечестве. Подразумевается, что Ленин и другие старые большевики были контрреволюционерами, потому что они издали декрет о ежегодных отпусках, бесплатном медицинском обслуживании и пособиях по безработице для всех трудящихся.
После войны с Финляндией трудовая дисциплина стала ещё более суровой. В 1940 году не только увеличили рабочий день и рабочую неделю, но и сократили заработную плату и повысили нормы труда. В июле 1940 года был принят закон, согласно которому отныне некачественное промышленное производство или производство товаров ниже стандарта будет рассматриваться как вредительство, то есть наказуемое годами заключения в концентрационном лагере.
II
Российский рабочий сегодня, лишённый всех гражданских и политических прав, запряжённый в машину и полностью находящийся во власти директора фабрики, подлежащий немедленному аресту и тюремному заключению без суда и следствия за малейший проступок, должен, если он достаточно взрослый, вздыхать о более мягкой тирании царя и капиталиста. Он ничего не приобрёл материально — напротив, его уровень жизни сегодня намного ниже, чем в 1914 году.
Это можно увидеть, обратившись к официальным цифрам среднего заработка в сравнении с ценами на продукты питания и одежду. В 1937 году, до резкого повышения цен в 1940 году, цены на все продукты питания в магазинах были в 10–15 раз выше, чем в 1914 году, при пятикратном повышении заработной платы. Чёрный хлеб, который до Первой мировой войны стоил шесть копеек за килограмм, в 1937 году стоил 85 копеек. В 1940 году цена была поднята до одного рубля. Свинина, которая в 1914 году стоила 59 копеек, в 1937 году стоила 11 рублей. Цена на сливочное масло выросла с 1,17 рубля за килограмм до 20 рублей, а на молоко — с 14 копеек за литр до 1,70 рубля. Цены на промышленные товары выросли ещё более резко, в среднем в 20 раз выше, чем в 1914 году. Более того, если при царе рабочий мог свободно покупать то, что можно было купить на его зарплату, то сегодня он должен часами стоять в очереди, чтобы купить пару брюк или ботинок, а часто и еду.
Не было также никакого улучшения в социальном и материальном равенстве. Высокопоставленный советский чиновник сегодня имеет доход в пять тысяч рублей в месяц или больше против 200 или 300 рублей рабочего — и вдобавок пользуется всевозможными материальными привилегиями в натуральной форме.
Материальное положение русского крестьянина ухудшилось настолько же или даже больше, чем у рабочего. Он не только должен платить указанные завышенные цены за промышленные товары, которые даже при этом доступны только в очень недостаточных количествах, но советская власть вынуждает его работать в колхозе и ежегодно поставлять государству большее количество зерна, чем он раньше должен был отдавать в форме ренты и налогов. При царе средний денежный доход крестьянина составлял около 60 рублей в год. На эту сумму он мог бы купить, если бы пожелал, две пары ботинок, восемь метров шерстяной ткани и пару галош. Сегодня большинство колхозников зарабатывают немногим более 100 рублей в год наличными. Даже те, кто работает на более процветающих и хорошо управляемых фермах, получают всего около 300 рублей в год в качестве своей доли в денежном доходе фермы. Этой суммы недостаточно, чтобы купить даже половину того количества промышленных товаров, которое крестьянин мог купить в 1914 году. На сегодняшний день пара хорошей обуви стоит 250 рублей, а обувь самого низкого качества — 65 рублей, в то время как шерстяное платье стоит 125 рублей за метр, а плотное шерстяное пальто — 250 рублей (против 8,40 в 1914 году). И эти дорогостоящие изделия часто недоступны, даже когда крестьянин может позволить себе их купить.
Колхозы должны поставлять государству фиксированное количество зерна, основанное на их посевных площадях, а не на их фактическом производстве. Государство платит от 1,10 до 1,50 рубля за пуд поставляемой ему ржи, что при более высокой цифре равно девяти копейкам за килограмм. Он продаёт чёрный хлеб жителям городов по одному рублю за килограмм, то есть с прибылью почти в тысячу процентов. Этот налог на хлеб, а не на промышленные предприятия, является основным источником государственных доходов.
Нежелание крестьян работать в колхозах настолько велико и эти фермы настолько плохо управляются, что, несмотря на капитальные вложения в сельское хозяйство в виде тракторов и другой сельскохозяйственной техники, производство зерна в Советском Союзе, за исключением 1937 года, почти не увеличилось выше уровня царских времён. Крестьянин — крепостной государства, и он знает это слишком хорошо, чтобы иметь какую-либо веру в то, что, усердно работая, он сможет повысить свой уровень жизни. Его слишком часто обманывало советское правительство, которое когда-то дало землю и надежду только для того, чтобы лишить его и того, и другого десять лет назад, когда он был вынужден отдать землю и скот колхозу. Крестьянин знает по горькому опыту, что если он будет производить больше, то государство заберёт больше, либо увеличив обязательную квоту, либо снизив цены на зерно. Он не смеет сопротивляться советскому правительству, ибо сотрудники ОГПУ всегда под рукой, чтобы подавить любое восстание. Но если начнется война, обычный мужик будет так же стремиться уничтожить правителей в Кремле, как его отец стремился экспроприировать царских землевладельцев.
Удивительно то, что так мало людей когда-либо утруждали себя изучением простых фактов «советского образа жизни». Большинство из тех, кто посетил СССР, были так полны решимости найти образцовое социалистическое общество и так готовы поверить заявлениям советского правительства, что материальный прогресс был быстрым и великим, что они закрыли глаза на все доказательства, которые разрушили бы их веру. Встречаясь только с представителями новой аристократии — партийными бюрократами — и видя только их условия жизни, они не проявляли никакого интереса к жизни масс. Им показывали больницы, школы, дома отдыха, санатории, загородные дома и городские квартиры правящего класса, и они воображали или притворялись, что верят, что эти роскошные места доступны эксплуатируемому пролетариату. Они, конечно, никогда не слышали горькой шутки, распространённой в России в последние годы: «Они [партийная бюрократия] построили социализм только для себя».
В то время как социалистический ореол ослепил левых от многочисленных несовершенств России, неспокойная совесть заставила многих «своекорыстных капиталистов» вообразить, что эта отдалённая страна, где, как предполагается, нет эксплуататоров труда, обладает таинственной и неисчислимой силой.
Те, кто вдохновлял и руководил великой французской революцией, представляли, что, отменив феодальные привилегии и феодальные оковы частного предпринимательства, они создадут идеальное общество свободных и равных, но вместо этого обнаружили, что получили капитализм. Так и социалисты воображают, что экспроприация капиталистов и уничтожение частных монополий должны привести, по крайней мере, к более свободному, справедливому и равноправному обществу, чем капиталистическое. Они настолько убеждены, что «частная собственность на средства производства и распределения» является корнем всех социальных зол, что они продолжают верить: Советский Союз, где вся земля и капитал принадлежат государству, должен быть моделью лучшего общественного порядка. Даже когда они признают зло диктатуры и сожалеют о чистках и концентрационных лагерях, они утверждают, что это результат прошлой истории России, или говорят: «Да, в Советском Союзе все далеко не так, как нам хотелось бы, но, по крайней мере, рабочие и крестьяне живут намного лучше, чем до революции, и в любом случае самым важным фактом является то, что нет частной собственности на капитал и, следовательно, нет классовой эксплуатации».
Господин Герберт Уэллс, например, так рассуждает в своей Babes in the Darkling Wood, которая содержит некоторые тонкие прокоммунистические аргументы, основанные на полном незнании условий в СССР. Принимая философский тон «человека мира», мистер Уэллс говорит, что сам никогда не верил в то, что СССР был таким совершенным, каким когда-то считали его восторженные поклонники за рубежом. Поэтому господин Уэллс не был так разочарован, как они, и считает, что может объективно относиться к Советскому Союзу и что хорошие свершения там перевешивают зло.
Эта точка зрения основана не на каком-либо опыте жизни в СССР, а на априорных рассуждениях, основанных на политической вере. Она типична для многих наших самых популярных писателей, толкователей мировых событий и носителей обнадеживающих мыслей. Одержимые этикеткой на русской бутылке с надписью «социализм», левые интеллектуалы в Соединённых Штатах и Великобритании не замечают, что её содержимое так же разрушительно для всего, что им дорого, как и содержимое немецкой бутылки с надписью «нацизм».
Существенное отличие между Россией и Германией заключается не в фиктивной разнице между государственной собственностью и государственным контролем, и не в том, что сталинисты на словах отстаивают либертарианские принципы в противовес прославлению насилия, завоеваний и тирании нацистами, а в эффективности нацистской тирании и неэффективности большевистской тирании. Это, в свою очередь, во многом связано с тем фактом, что Гитлер сформировал немецкую экономику так, чтобы она служила целям нацистского государства, в то время как большевики были ограничены своими теориями, а также обстоятельствами, в которых они пришли к власти, чтобы разрушить всю структуру общества и построить новую из старого. Строго придерживаясь марксистской формулы, коммунисты, разгромив частное предпринимательство, уничтожили и стимул к труду.
Более того, Гитлер заставил все классы служить нацистскому государству, в то время как Сталин бессмысленными чистками инженеров, техников и других специалистов ликвидировал единственных людей, которые могли бы обеспечить надлежащее функционирование новых отраслей промышленности, созданных такими огромными социальными издержками. Гитлер, напротив, обеспечил максимальную эффективность и полное использование немецких ресурсов, оставив собственнические и административные классы в качестве руководителей контролируемых государством предприятий. Сохранение старой экономической структуры с внедрением нового типа управления сделало Германию бесконечно сильнее, чем Россию, где большевики попытались создать совершенно новую экономическую структуру вопреки желаниям подавляющего большинства населения, в частности крестьян.
В важном отрывке из книги Раушнинга «Голос разрушения» Гитлер демонстрирует понимание того факта, что в новом «социалистическом» порядке решающими факторами являются верховенство государства над всеми людьми и абсолютный контроль государства со стороны партии:
«Не будет ни вольности, ни свободного пространства, в котором индивид принадлежит самому себе: это социализм, а не такие мелочи, как частное владение средствами производства. Какое значение имеет то, что, если я твёрдо ставлю людей в рамки дисциплины, которой они не могут избежать? Пусть они владеют своими землями или заводами столько, сколько им заблагорассудится. Решающим фактором является то, что государство через партию является верховным над ними, независимо от того, являются ли они владельцами или рабочими. Зачем нам утруждать себя социализацией банков и заводов? Мы общаемся с людьми».
К сожалению, многим либералам и социалистам не хватает политической проницательности Гитлера. Они игнорируют основной вопрос: «Кому принадлежит государство?» Для них вопрос политической власти, по-видимому, перестаёт иметь какое-либо значение после разрушения капиталистической системы. Либералы забыли, что является основой свободы, и в одержимости вопросом экономической власти они не в состоянии понять, что такая власть является производной, а не первичной. Если государственная собственность на землю и капитал — это всё, что кого-то волнует, то Египет при фараонах или Конго при печально известном бельгийском Леопольде II, должно быть, были социалистическим или почти социалистическим государством.
Если кто-то равнодушен к вопросу «Кому принадлежит государство?», некоторые из самых ужасных форм эксплуатации человека человеком можно считать социалистическими и, следовательно, достойными восхищения. Тем не менее сам Ленин всегда подчёркивал тот факт, что политическая власть является основой экономической власти, а не наоборот. И в Германии, и в России политическая власть монополизирована небольшим меньшинством, которое безжалостно подавляет всех, кто выступает против его правления. И все жё многие из тех, кто ненавидит нацистскую тиранию, восхищаются коммунистической.
III
Упорное нежелание стольких людей видеть СССР таким, какой он есть, а не таким, каким они хотели бы его видеть, создаёт иллюзию, что рано или поздно Россия вступит в войну против Германии. Сталину достаточно погрозить мизинцем Великобритании или Соединённым Штатам, чтобы поднялся хор голосов, провозглашающих, что он собирается порвать с Германией. Мало кто поверит, что Германия и Россия могут быть союзниками, потому что считается, что коммунизм и фашизм — непримиримые враги.
Даже такой известный политический теоретик, как профессор Ласки, настолько ослеплён своими надеждами и страхами, что до сих пор пишет о России так, как будто она является социалистической и демократической противоположностью нацистской Германии (см. его недавно опубликованную книгу «Куда нам идти дальше?». — Прим. автора). Он признаёт, что нацисты подчинили государству капитал наравне с трудом, но в то время как он рассматривает нацистов как преступников или бандитов, озабоченных только собственной властью, он считает, что Сталин строит социализм и что российский режим «построен на идеях, несовместимых с фашизмом». Для него, как и для многих других, важны профессии, а не выступления. Соответственно, он не только желает, но и жаждет, чтобы Англия вступила в союз с российской тоталитарной тиранией, чтобы победить немецкую тоталитарную тиранию. Он совершенно забывает о том факте, что такой союз не только уничтожит претензии Британии на борьбу за демократию и свободу, но и может в конечном итоге привести Европейский континент к ещё худшей тирании, чем у нацистов.
Вместо этого он беспокоится только о том, чтобы Англия была достойна дружбы с Россией и убедила Сталина в том, что она действительно демократична. Он пишет: «Добрая воля Советского Союза зависит от нашей способности убедить его правителей в том, что это поражение [фашизма] на самом деле является поражением тех сил, которые с 1917 года угрожали его безопасности». Далее он утверждает, что если Англия путём революции по согласию сможет убедить правителей Советского Союза в том, что она находится на пути к социализму, Сталин будет сражаться с Германией и спасёт Англию и демократию.
Эти взгляды типичны для многих благонамеренных людей в Соединённых Штатах, а также в Англии, которые, всё ещё цепляясь за Великую советскую иллюзию, сознательно или бессознательно хотят, чтобы нынешний конфликт превратился в войну, чтобы сделать мир безопасным для Сталина. Они трагически слепы к опасности того, что желанная революция может привести нас не к демократическому социализму их мечты, а к социализму, который история преподнесла нам в России и Германии.
Знание фактического положения дел в России приводит к выводу, что политика Сталина должна определяться не какими-либо политическими или идеологическими принципами или предрассудками, а тем фактом, что СССР слишком слаб, чтобы противостоять Германии. Участие России в войне на любой стороне разрушит большевистскую тиранию быстрее, чем Первая мировая война разрушила самодержавие царей.
Даже небольшая война против Финляндии так сильно повлияла на слабеющую экономику России и неадекватную транспортную систему, что в городах ощущалась острая нехватка продовольствия как во время войны, так и после. Частичная мобилизация, вызванная международной ситуацией, в сочетании с усилиями по увеличению производства вооружений, привела в 1940 году к значительному усилению и без того тяжёлых требований, предъявляемых к рабочим и крестьянству. Цены на хлеб выросли на 15 процентов, а цены на другие продукты питания — от 35 до 100 процентов; расходы на газ, воду и электричество выросли с 50 до 100 процентов. Продолжительность рабочего дня была увеличена, а рабочая неделя увеличена до шести дней. Социальные услуги были сокращены, заработная плата снижена, подоходный налог увеличился и стал выплачиваться работниками, зарабатывающими всего 150 рублей в месяц. Грузовые и пассажирские перевозки были приостановлены, тарифы на перевозки повышены; были увеличены обязательные поставки зерна и мяса от крестьян.
С 1937 года советская статистика становилась всё более и более скудной и сейчас обычно приводится, если вообще публикуется, только в стоимостных показателях, которые, ввиду продолжающейся инфляции и отсутствия индексов цен, практически бесполезны. Но время от времени российская пресса приоткрывает завесу, скрывающую от посторонних истинное состояние советской экономики. В кампании за улучшение трудовой дисциплины упоминались неспособность чёрной металлургии, сталелитейной и угольной промышленности выполнить планы и неудовлетворительное состояние других жизненно важных отраслей производства. Было признано, что общий объём промышленного производства в первой половине 1940 года был «не выше», чем в первой половине предыдущего года.
Поскольку производство в 1938 и 1939 годах уже скатывалось назад или в лучшем случае стояло на месте и тот факт, что с 1937 года не было опубликовано никаких данных об объёме или количестве, говорит о неудачах, следует предположить, что состояние национальной экономики серьёзно беспокоит Кремль. Иностранцы, возвращающиеся из СССР после длительного пребывания там, сообщают, что материальное положение людей упало до такого низкого уровня, как в ужасные годы Первой пятилетки, и что существует хроническая нехватка продуктов питания и одежды, несмотря на высокие цены.
С политической точки зрения, самым значительным событием в СССР за последний год стало фактическое признание того, что большинство рабочего класса сегодня выступает против советского режима. Вина за спад производства или за неспособность его увеличить сегодня больше не возлагается на беспартийных специалистов, как во время Первой пятилетки, или на «троцкистских паразитов», как в 1936–1938 годах, а на саботаж, вредительство или халатность со стороны рабочих. В конце 1939 года Сталин упомянул о «дезорганизации» среди рабочих, об «отдельных, невежественных, отсталых или недобросовестных людях, которые наносят огромный ущерб промышленности, транспорту и всей национальной экономике». Поскольку несколько злонамеренных рабочих вряд ли могли нанести ущерб всей национальной экономике, следует предположить, что именно большинство рабочего класса сейчас вредит и саботирует в «Рабочем отечестве».
Хотя Советский Союз не в состоянии вести войну и Германия, если не Англия, должна знать об этом, следует также помнить, что Гитлер — осторожный человек. По этой причине он может предпочесть добиться своего без боя, даже если это повлечёт за собой некоторую задержку. Он вряд ли ввяжется в войну с Советским Союзом до тех пор, пока не сможет завоевать Англию или пока война не затянется настолько, что ему потребуется установить контроль над Россией, чтобы обеспечить там производство продовольствия и военных материалов для Германии. Несмотря на то что Германия, по всей вероятности, могла бы победить СССР с большей лёгкостью, чем она победила Польшу и Францию, для этого потребовалось бы много бензина и других военных припасов, с которыми Гитлер должен бережно обращаться. Такое завоевание мало что даст или вообще ничего не даст в течение нескольких лет. Сама бедность России защищает её, по крайней мере сейчас. Она уже поставляет в Германию всё, что может, в виде металлов, и у неё нет излишков продовольствия, даже если состояние российских железных дорог не исключает значительного увеличения русско-германской торговли.
Более того, ценность хороших отношений с Союзом для нацистов нельзя оценивать с чисто материальной или стратегической точки зрения: нельзя пренебрегать помощью Коминтерна. Если бы коммунистические партии всего мира повернулись против Германии и поддержали военные усилия стран, противостоящих Гитлеру, как они, безусловно, сделали бы, если бы Россия подверглась угрозе со стороны Германии, нацисты могли бы потерять больше, чем они могли бы выиграть, завоевав СССР. Несомненно, любой такой поворот в политике Коминтерна заставил бы многих из тех американцев, которые сейчас поддерживают изоляцию, требовать вступления Соединённых Штатов в войну.
Сталин не мог себе представить, что Германия так легко одержит победу над Францией, но теперь для него слишком поздно менять политику сотрудничества с Германией. Только победа Британии может спасти СССР от превращения в доминион Германской империи, но Сталин не осмеливается открыто сделать что-либо, чтобы помочь Англии. Германия слишком близко и слишком могущественна, и советский вождь вполне может чувствовать: лучше быть гауляйтером Гитлера в России, чем рисковать войной, которая, каким бы ни был её исход, скорее всего, вызовет революцию в СССР и полностью уничтожит его. Также, без сомнения, он надеется, что Англия и Германия будут сражаться друг с другом достаточно долго, чтобы вызвать такой голод и отчаяние в Европе, которые позволят коммунистам установить собственную тиранию на руинах западной цивилизации.
Читайте также «Водка, Сталин, кружева: воспоминания Эльзы Скиапарелли о визите в Советский Союз».
