В тоталитарном государстве церковь оставалась крупнейшей организацией, не только обладавшей автономным «законодательством» (канонами), но и напрямую подчинённой собственному центру власти. Уже одно это делало вопрос о церкви в СССР политическим — проблемой управления и лояльности. Давление и репрессии вынуждали церковь идти тяжёлым путём поражений и компромиссов — а советское руководство с удивлением обнаружило, что любая власть имеет свои пределы.
VATNIKSTAN продолжает цикл материалов о русской церкви. В первой части речь шла о противостоянии РПЦ и большевистского государства. Сегодня Евгений Беличков рассказывает об отношениях Московской патриархии с православными приходами в СССР и за рубежом, а также о новой фазе борьбы советской власти с религией.
Полоса непризнаний: Москва и церковь Русского зарубежья
Церковная общность Российской империи простиралась далеко за пределы современной России: в её юрисдикцию входили многочисленные территории, в той или иной степени подверженные российскому влиянию. Русские православные приходы и епархии существовали в Финляндии, Японии, Китае и во многих других местах. Например, даже после продажи Аляски Соединённым Штатам там продолжала действовать русская епархия, а к концу 1860‑х годов появились русские православные общины в Сан-Франциско и Нью-Йорке.
В этой общности существовали как центростремительные, так и центробежные тенденции. Уже в революцию 1905 года иерархи Грузии подали в российский Синод просьбу вернуть Грузинской церкви автокефалию, утраченную при императоре Александре I. Просьба не была удовлетворена, хотя для неё хватало причин: за столетие российского управления грузинский язык оказался вытеснен из церковного богослужения, а священнослужители-грузины не могли добиться руководящих должностей и получали меньшую оплату труда по сравнению с русскими.
Февральская революция ускорила распад имперской церкви. Уже в марте 1917 года Грузинская православная церковь заявила о восстановлении автокефалии[1], а в августе 1918 года финские дипломаты на встрече с представителем Советской России Вацлавом Воровским поставили вопрос о канонической независимости Финляндской православной церкви. Московская патриархия, со своей стороны, была готова предоставить финнам церковную автономию, но не автокефалию. В июне 1919 года чрезвычайный финляндский церковный собор всё же автокефалию объявил — возникла даже идея объединить православные епархии Финляндии, Карелии и Эстонии под общим руководством «высшего церковного правительства». Впрочем, из-за политических проволочек проект так и не удалось реализовать.
В этот момент церковные юрисдикции Московского патриархата, ослабленного большевистской революцией, привлекли внимание Фанара (район Стамбула, где находится резиденция Константинопольского патриарха). Вселенский престол активно способствовал распаду канонических российских юрисдикций: в 1923 году Константинопольский патриарх принял под свой омофор православную церковь Финляндии, в 1924 году — даровал независимость православной церкви в Польше, ранее подчинявшейся Москве[2][3]. Кроме того, Фанар проявлял большой интерес к православной церкви в США, а в 1920 году принял в свою юрисдикцию духовенство русских эмигрантов, бежавших из Крыма и осевших в Стамбуле.
Иерархи-эмигранты считали себя наследниками Временного высшего церковного управления (ВВЦУ), сформированного в Крыму при Врангеле. Среди них быстро оформились два основных центра церковной власти. 15 октября 1920 года ВВЦУ назначил архиепископа Евлогия (Георгиевского) управляющим русскими приходами в Западной Европе, а в декабре 1920 года митрополит Антоний (Храповицкий) сформировал в Константинополе Высшее церковное управление за границей (ВЦУЗ) под омофором Вселенского патриарха. Именно эта институция даст начало Русской православной церкви за границей (РПЦЗ)[4].
Оба эмигрантских центра поддерживали связи с Москвой, при этом группа Храповицкого быстро обозначила претензии на абсолютное лидерство. В июле 1921 года епископы во главе с митрополитом Антонием даже отправили патриарху Тихону прошение с просьбой передать ВЦУЗ полномочия управлять всеми заграничными русскими приходами, существующими со времён Российской империи — в том числе в Финляндии, Прибалтике, Китае, Польше и Северной Америке. Предполагалось, что Антоний, как председатель ВЦУЗ, получит титул Наместника Патриарха Всероссийского за границей. Тихон отклонил это предложение, но признал, что ведению ВЦУЗ подлежат внеевропейские епархии в Харбине и Северной Америке.
В 1921 году по приглашению Сербского патриарха ВЦУЗ переехал в город Сремские Карловцы. В ноябре-декабре 1921 года в этом городе собрался Русский Всезаграничный церковный собор, на котором были учреждены Архиерейский (Карловацкий) Синод и другие формы церковного управления.
Но больше всего эмигрантский съезд запомнился политическими заявлениями. Так, Карловацкий собор осудил «лжеучение социализма и наиболее последовательную форму его — большевизм или коммунизм как учение антихристианское в основе и разрушительное по своим последствиям» [5]. Кроме того, ВЦУЗ постановил восстановить в России династию Романовых, а в 1922 году призвал страны-участницы Генуэзской конференции открыть крестовый поход против Советской России.
В ответ на этот демарш 5 мая 1922 года патриарх Тихон упразднил ВЦУЗ. Однако Карловацкий Синод не принял этого распоряжения, как данного под политическим давлением большевиков. С 1924 года карловацкая иерархия постановила признавать лишь те указания патриарха, которые не противоречили её собственным решениям. В 1924 году Тихон уволил митрополита Северной Америки Платона (Рождественского) за резкие публичные высказывания против большевизма. Митрополит также не признал этого решения и на апрельском IV Всеамериканском соборе в Детройте провозгласил временную автономию Русской православной церкви в Америке.
После смерти патриарха Тихона церковное управление в Русском зарубежье продолжало дробиться, а юрисдикционный хаос только нарастал. В 1926 году Архиерейский собор в Сремских Карловцах потребовал от всех русских заграничных приходов безусловного административного подчинения. Митрополиты Платон и Евлогий отказались — в итоге от карловацкой иерархии откололись Западноевропейский экзархат русских приходов и митрополичий округ в Северной Америке. В 1927 году обозначился раскол и с Москвой: РПЦЗ прекратила отношения с Московской патриархией после того, как та потребовала от зарубежного духовенства дать подписку о лояльности советскому правительству.
Некоторое время зарубежным союзником патриархии оставался экзарх Западной Европы — Временный Синод в Москве отменил все документы, принятые Карловацким Синодом против митрополита Евлогия. Но это продолжалось недолго: в марте 1930 года Евлогий приехал в Великобританию по приглашению архиепископа Кентерберийского, где участвовал в публичных молитвах о прекращении гонений на верующих в СССР. Эту всемирную акцию инициировал римский папа Пий XI — она вошла в историю как «молитвенный крестовый поход за Россию».
В ответ Москва уволила Евлогия — однако последнего поддержала его епархия. В итоге, воспользовавшись указом патриарха Тихона от 1920 года, Евлогий объявил об автономии экзархата и в 1931 году перешёл под омофор Константинопольского патриарха. Верность Московской патриархии сохранил лишь один-единственный приход в Париже, возглавляемый архиепископом Вениамином (Федченковым)[6].
Понимая, что Москва теряет контроль над заграничными юрисдикциями, дипломаты патриаршей церкви попытались примириться с Антонием (Храповицким) и Платоном (Рождественским) в 1933 году. Но достичь выгодного всем сторонам компромисса не удалось. В итоге Временный Священный Синод в Москве запретил обоих митрополитов и союзных им архиереев в служении, обвинив тех в церковном расколе. Однако того, что не удалось советским иерархам, вскоре добилась РПЦЗ: в 1934 году Карловацкий Синод примирился с Евлогием и снял все наложенные на него анафемы.
Семена распада: борьба за власть после Тихона
Смерть патриарха вновь обострила проблемы церковного управления. Для выборов нового предстоятеля необходимо было созвать Поместный собор — но советские органы не давали этого сделать. В завещании патриарха были указаны три возможных местоблюстителя — эта должность аналогична посту «временно исполняющего обязанности». Тихон написал имена митрополитов Кирилла (Смирнова), Агафангела (Преображенского) и Петра (Полянского). Полномочия церковного управления принял на себя Пётр — как единственный иерарх, оставшийся к тому времени на свободе. Но к концу 1925 года его тоже арестовали, и управление церковью перешло к его заместителю Сергию (Страгородскому).
Эти события запустили новую цепную реакцию расколов. В декабре 1925 года в Москве при поддержке ОГПУ собрался съезд девяти иерархов во главе с архиепископом Екатеринбурга Григорием (Яцковским). Группа объявила себя Временным высшим церковным советом (ВВЦС), заявив, что принимает на себя полномочия церковного управления после ареста митрополита Петра. К ноябрю 1927 года «григорьевцы» планировали провести второй съезд — предполагалось, что он приобретёт авторитет Поместного собора. Однако большинство архиереев проигнорировали приглашение ВВЦС — и с 1928 года движение «григорьевцев» пошло на убыль.
На любую оппозицию своей власти Сергий реагировал предельно жёстко. На Григория он наложил запрещение в служении. А когда в апреле 1926 года права на пост патриаршего местоблюстителя заявил выпущенный из тюрьмы ярославский митрополит Агафангел, Сергий путём интриг заставил его отказаться от претензий на власть [7].
Между тем именно Сергий смог добиться того, что не удавалось покойному патриарху, — признания советских властей. Как заместитель патриаршего местоблюстителя, в мае 1927 года он сформировал при себе Временный Патриарший Священный Синод, работа которого была в том же месяце одобрена госорганами. Наконец, 29 июля Сергий совместно с Временным Синодом выпустил знаменитое «Послание к пастырям и пастве», известное как «Декларация 1927 года».
Этот документ дал начало короткому периоду «религиозного НЭПа» — относительной стабильности отношений церкви и государства. Для советского руководства основной проблемой оставалась «двойная лояльность» верующих граждан — подчиняющихся не только светским властям, но и церковным архиереям. «Декларация» Сергия снимала эту проблему — а её стиль был выдержан в узнаваемой риторической манере советских передовиц:
«...Мы, церковные деятели, не с врагами нашего Советского государства и не с безумными орудиями их интриг, а с нашим народом и Правительством. <…>
Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз <…> сознаётся нами как удар, направленный в нас. <…>
Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь, со всей её организацией, может существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти» [8].
Помимо прочего, Сергий согласился на вмешательство советских властей в кадровую политику — то, чего стремился не допустить патриарх Тихон. Поставление епископов отныне осуществлялось с согласия ОГПУ, а чересчур политически активные архиереи рисковали потерять кафедру. Это было важным условием компромисса, сохранившего иерархию патриаршей церкви от полного уничтожения.
Тем не менее демарш с «Декларацией» вызвал к жизни «оппозицию справа». Часть архиереев, в том числе кандидат в местоблюстители Кирилл (Смирнов), обвинили Сергия (Страгородского) в превышении полномочий — по их мнению, тот не имел права формировать Синод по своему произволу. Оппозиционные иерархи формировали группировки «непоминающих» — они отказывались упоминать имя Сергия на богослужении и вступать с ним в литургическое общение. Кроме того, ленинградский митрополит Иосиф (Петровых) подарил своё имя «иосифлянскому расколу». Недовольный переводом на одесскую кафедру, он выступил против управленческих решений Сергия и дал начало независимому духовному течению.
Заместитель местоблюстителя реагировал на появление оппозиции однозначно: «Разрыв <…> общения со мною <…> канонически будет определяться как раскол». На несогласных с ним архиереев Сергий налагал запрещения в служении — что те зачастую игнорировали, считая действия подконтрольного Страгородскому Временного Синода незаконными. Разломы на теле церкви ширились и разрастались — даже сам Сергий признавал, что репрессии 1922—1926 годов нанесли ей непоправимый урон:
«…Расстройство церковных дел дошло, казалось, до последнего предела, и церковный корабль почти не имел управления. Центр был мало осведомлён о жизни епархий, а епархии часто лишь по слухам знали о центре. Были епархии и даже приходы, которые, блуждая как ощупью, среди неосведомлённости, жили отдельной жизнью и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить православие. <…> Какое обширное поле для всякого самочиния»[9].
Знаменитый указ патриарха Тихона от 20 ноября 1920 года, дозволявший архиереям полностью самостоятельно и автономно управлять епархиями в кризисный период, имел роковые последствия для всей церкви. Он дал легальную почву дроблению юрисдикций, которое быстро разрасталось. Пользуясь тихоновским указом, оппозиционные Сергию епископы разрывали отношения с ним, интерпретируя обстоятельства политического момента как чрезвычайные. Так, идейный лидер «иосифлянского» раскола митрополит Иосиф (Петровых) признавался:
«Каждый антисергианский архиерей получил власть вполне самостоятельно управляться со своею паствою и не нуждается в другой центральной власти за её, в сущности, отсутствием и невозможностью функционировать правильно. Такое исключительное положение предусмотрено ещё при Патриархе Тихоне».
Ко всему прочему, параллельно патриаршей церкви продолжала существовать и обновленческая иерархия — со своим Синодом, официально именовавшимся «Священный Синод Православных Церквей в СССР». С 1930 года его председателем был избран митрополит Виталий (Введенский), а с 5 мая 1933 года он возглавил обновленчество как «первоиерарх». В сентябре 1934 года обновленческий митрополит Ленинграда Николай (Платонов) — действовавший в городе одновременно с митрополитом от патриаршей церкви — провёл в обновленческом Синоде постановление, объявлявшее «староцерковную» (патриаршую) иерархию «еретичествующим расколом». По воспоминаниям Анатолия Краснова-Левитина, в 30‑е годы участвовавшего в обновленческом движении и близко знакомого с жизнью его ленинградской митрополии:
«Согласно плану Н. Ф. Платонова, обновленческий Синод должен был объявить себя единственным законным хранителем православия. <…> В соответствии с этим все “староцерковные хиротонии”, произведённые после 10 мая 1922 года (день “отречения” патриарха Тихона), должны были быть объявлены недействительными и все духовные лица, приходящие из “староцерковничества”, могли быть приняты только через публичное покаяние»[10].
Обновленчество продолжало оставаться привлекательной альтернативой для всех, кто не хотел оставаться в «сергианской» церкви. На 1931 год по всему СССР обновленческая церковь состояла из 4 367 религиозных объединений с 4 159 молитвенными зданиями. В 1932 году в обновленчество перешли ещё 89 религиозных общин, большинство из которых прежде подчинялись митрополиту Сергию.
При Введенском обновленческая церковь претерпела внутреннюю эволюцию, отразившую эволюцию советского государства. Коллегиальность управления, ставшая визитной карточкой реформаторского движения, была полностью уничтожена. 20 декабря 1934 года Священный Синод Православных Церквей в СССР ликвидировал самостоятельность украинской и белорусской обновленческих церквей, а 29 апреля 1935 года выпустил постановление «Об упразднении коллегиальной системы управления в Православной Обновленческой Церкви».
Согласно документу, обновленческий Синод распускался — как и церковные органы на уровне митрополий, епархий и викариатств. Верховная власть в обновленческой церкви полностью переходила к Виталию (Введенскому), а управление местными структурами сосредотачивалось в руках правящих архиереев[11]. Таким образом, отныне административная система обновленчества почти дублировала внутреннюю структуру патриаршей церкви.
В 1938 году, когда стало известно о возможном уголовном преследовании против митрополита Сергия (Страгородского), в патриаршей церкви случился новый раскол. Пользуясь всё тем же указом Тихона и стремясь обезопасить себя от возможных репрессий, епископ Алексий (Сергеев) объявил автокефалию своей епархии в Иванове. В ответ Московская патриархия в 1939 году запретила Алексия в служении и сместила с кафедры — но впоследствии он был прощён и в 1941 году даже назначен архиепископом Кишинёвским и Бессарабским в только что включённую в состав Советского Союза Молдавскую ССР[12].
Сполохи «культурной революции»
С образованием Советского Союза политическая система вновь созданной федерации заметно усложнилась. Институции общесоюзного значения дублировались на уровне союзных республик: так, наряду с Советом Народных Комиссаров СССР существовали Совнаркомы РСФСР и других республик. Когда в 1924 году была принята первая Конституция Советского Союза, параллельно ей на республиканском уровне в 1925 году появилась новая Конституция России.
Разрастание госаппарата усложнило и церковную политику: решения по религиозным вопросам принимали как российские, так и общесоюзные органы. Однако дела русской церкви чаще оказывались в ведении именно российских властей — значительное количество инструкций, указов и других документов подобного рода было издано инстанциями РСФСР. Так, с 1923 года ВЦИК Советской России разрешил властям на местах расторгать договоры с «группами верующих». В частности, законной мотивацией к таким действиям могли служить «контрреволюционные выступления» или «злоупотребления церковным имуществом».
В сентябре 1923 года СНК РСФСР разрешил властям на местах выставлять на продажу церковную собственность (включая колокола), которая оставалась бесхозной после закрытия «церквей, мечетей, синагог». Имущество храмов и дворцов было поделено на две большие категории: исторические и художественные ценности, с одной стороны, и «государственный фонд немузейного значения» — с другой.
В 1925 году СНК передал Главному управлению научных, научно-художественных и научно-музейных учреждений (Главнаука при Народном комиссариате просвещения) право забирать 60% доходов от распродажи «немузейного» фонда. Тем самым советские учреждения получили реальные экономические стимулы к тому, чтобы закрывать храмы. Уже в 1927 году Главнаука заключила с акционерным обществом «Рудметаллторг» договор на продажу 130 тонн колокольной бронзы.
Как отмечает кандидат исторических наук, доцент кафедры отечественной истории Южного федерального университета Людмила Табунщикова, первые акции массового изъятия колоколов начались летом 1923 года. Они были тематически связаны с кампанией в поддержку советской авиации — Красного воздушного флота. Советский писатель Василий Ян, известный историческими романами о Батые и Чингисхане, в 1923 году даже написал пьесу «Поможем Воздухофлоту!». Полученную за пьесу премию в 500 рублей автор тут же направил в фонд Воздушного флота.
Власти призывали жертвовать в пользу авиации не только денежные средства, но и церковные колокола. Так, в 1923 году рабочие города Шахты передали в пользу Воздушного флота колокол рудничной Макариевской церкви. Одновременно государство инициировало кампанию закрытия храмов «по просьбам трудящихся».
Борьба с колоколами была одной из самых напряжённых точек конфликта между властью и «группами верующих». Уже в 1926 году секретарь Антирелигиозной комиссии, сотрудник ОГПУ Евгений Тучков подготовил проект постановления «О порядке пользования колокольнями», по которому возможности колокольного звона могли бы серьёзно ограничить. Так, предлагалось запретить звон колоколов в городах в дни Рождества и Пасхи. По мнению автора документа, звон нарушал «нормальное отправление общественного порядка».
Любопытно, что Тучков противопоставляет колоколам более «модернизированный» звуковой инструмент — радио:
«Звон… особенно стеснительно отражается на жизни городских поселений, где почти повсеместно имеются установки “радио-приёмников” и “радио-передачи”»[13].
Этот риторический приём — противопоставление «отживших» черт религии «инновационным» техническим изобретениям — стал одним из главных рефренов советской «антирелигиозной пропаганды». Ещё Лев Троцкий в 1923 году противопоставлял церковную службу «новой театральности» — кинематографу:
«Церковь действует театральными приёмами на зрение, слух и обоняние (ладан!), а через них — на воображение. <…> Вот эту безыдейную обрядность <…> нельзя разрушить одной лишь критикой, а можно вытеснить новыми формами быта, новыми развлечениями, новой, более культурной театральностью. И здесь опять-таки мысль естественно направляется к самому могущественному — ибо самому демократическому — орудию театральности: кинематографу. Не нуждаясь в разветвлённой иерархии, в парче и пр., кинематограф развёртывает на белой простыне гораздо более захватывающую театральность, чем самая богатая, умудрённая театральным опытом тысячелетий церковь, мечеть или синагога».
Антиколокольная и «антиобрядовая» политика вписывались в общую логику борьбы с публичными проявлениями религиозности, которую вело советское государство. Ещё 24 августа 1918 года Наркомат юстиции РСФСР выпустил инструкцию, согласно которой все публичные «религиозные обряды на улицах и площадях» допускались лишь с письменного разрешения советских органов на местах. Причём уведомить местные власти предписывалось «не позднее, чем за два дня до публичного совершения религиозной церемонии». «Разрешительный порядок» устанавливался и для «религиозных шествий с хоругвями и колокольным звоном при похоронах».
За один только 1923 год Народный комиссариат юстиции РСФСР, в том числе профильный V отдел, дал множество разъяснений по регламентации религиозной жизни граждан. Кроме того, пояснения выпускал Народный комиссариат Рабоче-крестьянской инспекции. Так, в циркуляре Рабкрина № 45 от 19 марта 1923 года говорилось:
«По разъяснению НКЮ, выставление икон и других религиозных изображений должно быть воспрещено во всех тех помещениях, к которым имеют обязательное применение нормы публичного права (санитарные, гигиенические, трудовые, общественного порядка и т. д.) и которые доступны для пользования широкой публике. Под такое определение публично-правовых общественных помещений подходят, таким образом, театры, концертные залы, читальни, библиотеки, мастерские, заводы, рестораны, столовые и так далее»[14].
Впрочем, в 1920‑е государство продолжало лавировать, ещё не выработав единой религиозной стратегии. В 1923 году в газете «Известия» даже появилась статья в защиту православной церкви в Финляндии — реформы первого президента страны Каарло Юхо Стольберга, стремившегося поставить религию под государственный контроль, критиковались как «грубое вмешательство <…> во внутреннее дело церкви»[15].
До 1929 года, несмотря на репрессии против «тихоновского» духовенства, советское правительство не вело наступления на религию как таковую, предпочитая отдавать эти задачи на общественный аутсорс. Поощрялось формирование атеистических кружков и движений — так, уже в 1921 году в Воронеже появилось «непартийное общество атеистов». В августе 1924 года в Москве было создано «Общество друзей газеты “Безбожник”» — в апреле 1925 года прошёл его первый съезд, по итогам которого был сформирован всесоюзный «Союз безбожников» (СБ) для целей «антирелигиозной пропаганды». Во главе движения стоял Емельян Ярославский, одновременно курировавший работу Антирелигиозной комиссии ЦК ВКП(б).
В декабре 1928 года появилось «Общество воинствующих материалистов-диалектиков», одной из целей которого, как и у «Союза безбожников», провозглашалась борьба с «поповщиной».
«Союз» развернул активную деятельность: так, с конца 1928 года в СССР открывались воскресные «антирелигиозные университеты», появившиеся в Москве, Баку, Тифлисе (современный Тбилиси), Саратове, Ташкенте, Орле и других городах. Годом ранее в Москве учредили Центральный антирелигиозный музей. [16]
Была создана сеть «безбожных» газет и журналов, на страницах которых, в частности, публиковалась «обратная связь» от рядовых участников и активистов движения. Так, в преддверии II съезда «Союза», который состоялся в 1929 году, издание Центрального Совета СБ СССР — журнал «Антирелигиозник» напечатал такие предложения:
«Указывается на необходимость вести борьбу за отказ от религиозных праздников. <…> День отдыха должен падать на “нейтральный день“ — понедельник. <…> “Красный крест” мы должны переименовать в “Красную звезду”».
На II съезде «Союз» получит новое название, под которым он известен и сегодня — «Союз воинствующих безбожников». Будет принято решение о форсированном наступлении на религию и о введении в организации централизованного управления — по образцу партийных органов. На страницах печати особо рьяные активисты писали:
«Говорят, вести борьбу с религией путём государственного насилия нельзя. Это, по-моему, не совсем верно. Вести борьбу можно и нужно. Пора ударить как следует по религии и особенно по церковным советам.
В церковных советах играет руководящую роль кулачество. Поэтому всех членов церковного совета надо лишить гражданских прав, а заодно и певчих и всю церковную прислугу»[17].
Управлять и наказывать: советская политика и «великий перелом»
Едва придя к власти, большевики принялись вытеснять любые оппозиционные им силы и дискурсы в нелегальное и маргинальное поле. С этой точки зрения существование церкви — настоящего «государства в государстве» — представлялось тоталитарной власти нонсенсом, несмотря на любые декларации лояльности. Победа Сталина во внутриполитической борьбе положила начало массовой чистке в партийных рядах, научных институциях и других сферах. Год начала коллективизации — «великого перелома» социалистического хозяйства — совпал с массированным государственным наступлением на церковь, и оба процесса подчинялись единой внутренней логике.
Советские идеологи хорошо осознавали масштабы церковной организации, «спящую» оппозиционность которой они интуитивно чувствовали. По их мнению, религиозные структуры взаимопомощи могли стать серьёзным препятствием на пути силового формирования колхозов и репрессий против кулаков. Как писал Емельян Ярославский в 1929 году:
«Враг, как неоднократно указывал Ленин <…> — это мелкий буржуа, который не хочет социализма, который борется против социализма. <…> Он, этот враг, будет пользоваться всякими прикрытиями для того, чтобы вести свою борьбу против социалистического переустройства. <…>
Одним из таких прикрытий остается религиозная организация с её гигантским аппаратом, полуторамиллионным активом попов, раввинов, мулл, благовестников, проповедников всякого рода, монахов и монашек, шаманов и колдунов и т. п. В активе этом состоит вся махровая контрреволюция, ещё не попавшая в Соловки, ещё притаившаяся в складках огромного тела СССР, паразитирующая на этом теле»[18].
Схожие настроения выразил секретарь ЦК партии Лазарь Каганович, 14 февраля 1929 года выступивший с секретным письмом «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В нём он обвинил духовенство в «антисоветской деятельности»: по мнению Кагановича, «религиозные организации» в СССР оставались «единственной легально действующей контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы».
8 апреля 1929 года СНК и ВЦИК РСФСР приняли постановление «О религиозных объединениях», отменившее ряд прежних свобод. По новым правилам, «религиозные организации» больше не могли вести торгово-промышленную деятельность, создавать кооперативы и кассы взаимопомощи, материально помогать своим членам. Запрещалось частное и публичное религиозное образование, за исключением «специальных богословских курсов, открываемых гражданами СССР с особого разрешения постоянной комиссии при Президиуме ВЦИК». Эти законодательные новшества прямо противоречили ленинскому декрету «Об отделении церкви от государства», признававшемуся одним из главных источников советского права.
Кроме того, постановление подтверждало «разрешительный» характер «религиозных шествий», «религиозных съездов и совещаний». Отдельно прописывался порядок «ликвидации» храмов «для государственных или общественных надобностей». При этом подчёркивалось, что всё имущество «групп верующих» по закону считается национализированным[19]. В мае 1929 года XIV Всероссийский съезд Советов внёс изменения в Конституцию РСФСР, гарантировавшую всем гражданам «свободу религиозной и антирелигиозной пропаганды». Пункт про свободу вероучительной проповеди был удалён: теперь закон предполагал «свободу религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды».
Для контроля за соблюдением новых законов при ВЦИК создавалась Постоянная центральная комиссия по вопросам культов, почти вся документация которой в советские годы оставалась засекреченной. В том же 1929 году была распущена — за ненадобностью — Антирелигиозная комиссия ЦК ВКП(б). Законодательные изменения запустили массированную кампанию по закрытию храмов. Свой вклад вносили и общественники, в июне объявившие «безбожную пятилетку» на II съезде «Союза безбожников».
В антицерковной кампании у государства прослеживался не только политический, но и экономический интерес. Форсированная индустриализация требовала металлического сырья, которое можно было получить из колокольного лома. В 1929 году издательство «Атеист» выпустило книгу некоего профессора Гидулянова «Церковные колокола на службе магии и царизма». Автор прямо предлагал использовать колокола для нужд советской промышленности:
«При обработке колокольного сплава электролитическим путём наш Союз ССР приобретёт значительное количество металлов, входящих в состав колокольной бронзы, именно: олова и цинка, являющихся у нас дефицитными ещё с первых месяцев империалистической войны» (то есть Первой мировой. — Ред.).
Особо ценные экспонаты Гидулянов предлагал выгодно «реализовать» в Англии и других западных странах:
«Среди массы колоколов имеются высокосортные, а часто и уникальные произведения колокольно-литейного искусства, имеющего высокую рыночную стоимость. <…> Как нам ни нужна красная медь, но валюта нам ещё дороже. <…> При таких условиях думается, что наиболее целесообразным выходом для ликвидации у нас уникальных колоколов является вывоз их за границу и продажа их там наравне с другими предметами роскоши, искусства и т. д.»[20]
За 1929—1930 годы «Рудметаллторг» — к тому времени ставший госмонополией в сфере цветных металлов — получил 11 тысяч тонн колокольного лома. 30 октября 1930 года СНК СССР издал секретное постановление об изъятии колоколов для развития «промышленности, электростроительства и транспорта». Высший совет народного хозяйства (ВСНХ СССР) к лету 1931 года запросил у союзного правительства 25 тысяч тонн лома колоколов на нужды индустриализации.
Впрочем, иногда с колоколами обходились более экстравагантным образом. Как пишет Людмила Табунщикова:
«Наблюдался и редкий пример использования колоколов на службе социализма. В 1930‑е гг. часозвон курантов Спасской башни Московского Кремля был переоборудован: вместо хорошо знакомых мелодий Преображенского марша (утром) и “Коль славен наш Господь в Сионе” (вечером) на новых колоколах начали вызванивать революционные песни — “Интернационал” (утром) и “Вы жертвою пали” (вечером)».
Антиколокольная и антихрамовая кампания шла форсированными темпами. По данным историка Михаила Шкаровского, в 1933 году в РСФСР осталось 22 676 легально зарегистрированных религиозных общества — против 42 343 за 1931 год.
Параллельно начались репрессии против духовенства. Так, в 1930 году было инициировано дело «Всесоюзной контрреволюционной монархической организации церковников “Истинно-православная церковь”», в рамках которого будут арестованы митрополит Иосиф (Петровых) и известный московский философ Алексей Лосев. По некоторым подсчётам, всего за 1930—1932 годы по делам, связанным с религией, были задержаны около 60 тысяч человек, из них пять тысяч расстреляны[21].
К 1935 году разгрому подверглись не только структуры патриаршей церкви, но и обновленческие приходы, в первую очередь в Ленинграде. Была закрыта Московская богословская академия, с утратой которой обновленцы лишились «кузницы кадров». В 1935 году последовал самороспуск обновленческого Синода — и в том же году из-за репрессий против архиереев прекратил существование Временный Патриарший Синод Сергия (Страгородского).
В 1937 году — в разгар Большого террора и ежовщины — НКВД сфабриковало дело о всесоюзной антисоветской организации церковников. По версии следствия, эта структура саботировала создание колхозов и планировала теракты против высокопоставленных лиц партии и правительства. Во главе организации якобы стоял коллегиальный альянс трёх митрополитов: Сергия (Страгородского), Виталия (Введенского) и Виссариона (Зорнина).
Вслед за этим по стране прокатилась волна арестов священнослужителей — при этом из тройки лидеров «церковно-политического центра» был арестован лишь председатель «григорьевского» ВВЦС Виссарион, в то время как главы обновленческой и патриаршей церкви избежали репрессий. По мнению Валерия Лавринова, этот факт можно объяснить лишь активным сотрудничеством Виталия и Сергия с органами НКВД[22].
В то же время репрессии коснулись самых высокопоставленных иерархов: в 1937 году были расстреляны около 60 архиереев, в том числе патриарший местоблюститель Пётр (Полянский) и митрополит Иосиф (Петровых). По подсчётам историка Анатолия Краснова-Левитина, всего за 1937—1939 годы погибли 280 патриарших и 390 обновленческих епископов.
Сдержки и противовесы
Тем не менее даже в худшие годы репрессий советская политика обнаруживала границы, за которые не могла переступить. Так, в 1933 году — накануне установления дипломатических отношений с США — нарком иностранных дел Максим Литвинов дал американскому президенту Франклину Рузвельту гарантии того, что граждане Соединённых Штатов останутся в СССР на особом положении, а их права на религиозное воспитание детей и участие в богослужениях не будут ущемлены.
Более того, на уровне публичных заявлений подчёркивалось, что борьба с религией — дело партии, но не правительства, признающего равноправие верующих и атеистов по всем советским Конституциям. Тот же Емельян Ярославский в 1933 году заявлял:
«Государство предоставляет полную свободу каждому гражданину веровать или не веровать, молиться или не молиться, принадлежать к какой-нибудь религиозной общине или к Союзу безбожников. Но другое дело — партия. Партия требует от всех своих членов не только разрыва с религией, но и активного участия в антирелигиозной пропаганде»[23].
К тому же даже в условиях сталинской автократии в СССР на разных уровнях действовала институциональная конкуренция. Когда летом 1932 года Леноблисполком постановил снести известные северные монастыри — Кирилло-Белозерский, Ферапонтов, Иверский и Горецкий, — против этого выступил Наркомат просвещения, а военное ведомство заявило о пользе монастырских укреплений на случай вражеской атаки.
Рядовым верующим удавалось отстоять свои права, обращаясь в профильные инстанции. Вопросами закрытия церквей, снятия колоколов, налогообложения ведали местные власти — исполкомы и Советы. Однако решение региональных инстанций можно было обжаловать, обратившись в органы ВЦИК.
Архивы свидетельствуют, что власти на местах допускали многочисленные нарушения советского законодательства: не соблюдали установленный порядок «ликвидации» церквей, запрещали крестные ходы под предлогом выдуманных «эпидемий», облагали духовенство немотивированными сборами и штрафами. В 1933 году было принято постановление о привлечении духовенства к обязательным мясопоставкам. В итоге местные власти, вопреки воле правительства, требовали со священнослужителей сдать повышенную норму мяса даже в том случае, если те не имели собственного приусадебного хозяйства и скота.
Как правило, обращения граждан по религиозным вопросам передавались в Комиссию по делам культов, которая проверяла законность решений региональных властей — и отменяла их в случае, если находила эти действия неправомочными. Кроме того, комиссия неоднократно требовала от местных органов пересчитать неправильно рассчитанное налогообложение для церквей. Верующим часто возвращались храмы, если их закрывали инстанции, не имевшие на то полномочий. По закону решение о «ликвидации» церкви могли принимать только обл- и крайисполкомы. Так, в 1930 году прихожане Александровского округа Владимирской области обратились во ВЦИК с протестом против закрытия храмов в нескольких районах — и после разбирательства верующим вернули 60 церквей из закрытых 91.
Помимо письменных обращений в инстанции, верующие не останавливались перед применением физической силы. Особенно бурный протест вызывало снятие колоколов: так, в 1936 году в селе Омутском Суздальского района прихожане подожгли колокольню, «выкуривая» рабочих, снимавших колокол. Одному из них и вовсе пробили голову. В 1937 году в селе Губцево (Гусевский район) попытка вывезти колокол также привела к волнениям: рабочие были избиты, а их инструменты — сломаны.
Кроме того, закрытие церквей вело к тому, что верующие стали искать иные способы удовлетворения своих «религиозных потребностей». Ещё в 1920‑е годы активисты «Союза безбожников» замечали, что «ликвидация» храмов патриаршей церкви приводит к тому, что прихожане «голосуют ногами» — идут к протестантам. На тот момент институциональная система баптистов, адвентистов, пятидесятников, евангелистов — советская печать называла их «сектами», подобно дореволюционным церковным изданиям, — ещё не была атакована советскими органами:
«В ряде мест до последнего момента применялись административные меры при закрытии церквей, что <…> в значительной мере способствовало росту сект».
«Преимущество последних <…> сказывается во всём: в обилии средств и проповедников, в наличии централизованных изданий и управлений, в умении приспособляться к современным условиям и обстановке»[24].
В отличие от патриаршей церкви, которой только в 1931 году разрешили издавать свой печатный орган — «Журнал Московской патриархии», который уже в 1935 году снова был запрещён — протестанты свободно публиковали журналы и книги, покрывая запросы и православного населения. Авторы журнала «Антирелигиозник» с возмущением отмечали (орфография и стилистика сохранены):
«Сектантская литература печатается даже в наших типографиях (“Коминтерн”, “Печатный Двор” и др.). Типография “Коминтерн” (Ленинград) напечатала 25.000 библий для ВСЕХ, другая типография напечатала для них же 5.000 экз. “симфоний”. За одну только “симфонию” сектанты уплатили типографии 34.000 рублей. В погоне за наживой наши хозработники переусердствовали»[25].
Сама патриаршая церковь, столкнувшись с силовыми репрессиями, также адаптировалась к новым реалиям. В 1930‑е годы распространённым типажом становится «поп-передвижка» — странствующий незарегистрированный священник без прихода, который за плату выполнял необходимые обряды для верующих. По воспоминаниям Наталии Китер, заставшей религиозную жизнь Ленинградской епархии:
«Закрывались храмы, но вера оживала, лишь уходила в подполье. Появились священники, объезжающие со Святыми Дарами лишённые храмов области, совершающие тайные богослужения, окормляющие смятённое, оставшееся без пастырей стадо. Росли подпольные братства, <…> кипела самоотверженная деятельность, направленная к поддержке и помощи всем нуждающимся <…> — беготня по тюрьмам, больницам, учреждениям НКВД (под видом родственников), поездки в места ссылок»[26].
Так или иначе, большевикам приходилось считаться с тем, что значительная часть советских граждан оставалась религиозной. По статистическим данным Моссовета за 1925—1928 годы, опубликованным в журнале «Антирелигиозник», спрос москвичей на «религиозные обряды» при рождении детей и погребении умерших неизменно оставался высоким: к ним неизменно прибегали больше 55 % горожан. Правда, количество браков «с совершением религиозных обрядов» год от года снижалось: в 1925 году было зарегистрировано 21,1 % таких свадеб, а в 1928 году — уже 11,8 %. Кроме того, в быту исчезала культура, требовавшая воздерживаться от бракосочетания в дни Великого поста: «К 1928 году наступление поста на совершении браков вовсе не сказывается»[27].
Тем не менее активисты «Союза безбожников» констатировали, что даже в среде рабочих оставалось немалое количество верующих: «Мы имеем у значительной части пролетариата крепкую религиозность, “дореволюционную”»[28]. То же самое касалось и «образованных классов» — учёных и госслужащих, многие из которых обучались ещё в Российской империи, а некоторые даже окончили церковную семинарию. Их отношение к советской власти нетрудно было предугадать — но последняя была вынуждена пользоваться их услугами в условиях нехватки высококвалифицированных кадров:
«В наши совучреждения пролезло много попов, например: в отделе просвещения Мурманской жел. дор. много бывших попов (Панов, Докучаев, Мизеров — “потомственные” попы)».
«Безбожные» активисты протестовали против вынужденной терпимости к старым кадрам — и вне зависимости от того, насколько были правдивы их обвинения против конкретных людей, они прекрасно «схватывали» общую тенденцию «религиозной оппозиционности» образованных слоев:
«С академиками и членами-корреспондентами Академии Наук по части безбожия у нас не всё обстоит благополучно. <…> Мы наблюдаем возмутительные случаи: ученый Владимирцев в 1928 году принял буддизм, за что получил из Тибета почётную грамоту далай-ламы. Профессор Бенешевич во время своей заграничной командировки посетил папу в Ватикане. <…> В лаборатории проф. Ячевского (институт опытной агрономии) висят иконы и портрет царицы Александры Федоровны»[29].
По итогам Всесоюзной переписи населения, проведённой в 1937 году, больше 56% респондентов назвали себя верующими людьми. Пункт «религия» был добавлен в анкеты по личной инициативе Сталина — и полученные результаты оставались засекреченными до 1990 года. Кроме того, данные опросов показали резкую убыль населения после террора.
В итоге результаты переписи были объявлены происками «врагов народа», ряд ведущих статистиков и этнографов были расстреляны. В 1939 году была проведена новая перепись — уже без графы «религия»[30][31]. Тем не менее политическое руководство страны не могло игнорировать полученные в 1937 году данные. «Антирелигиозная линия» угрожала общественной консолидации перед лицом внешнего врага — к концу 1930‑х в Европе уже веяло военной угрозой.
Список литературы и источников
- Лагвилава Т. И. К проблеме восстановления автокефальности грузинской церкви // Восточный архив. 2007. №. 16. С. 99—101.
- Мусаев В. И. Православная Церковь в независимой Финляндии //Вестник церковной истории. 2007. №. 2. С. 195—198.
- Кострюков А. А. Русская зарубежная церковь и автокефалия Польской церкви //Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия 2: История. История Русской Православной Церкви. 2010. №. 37. С. 17—27.
- Хмыров Д. В. Спорные вопросы истории РПЦЗ (1920−1945). СПб.: Издательство СПбГУ, 2014. С. 14–16.
- Русский Всезаграничный Церковный Собор. Основные тезисы обличения лжеучения социализма // Православная церковь и социализм. Вторая половина XIX — XX век / Под ред. А. А. Иванова. СПб.: Владимир Даль, 2023. С. 538.
- Поспеловский Д. Православная церковь в истории Руси, России и СССР: учебное пособие. М.: Библейско-Богословский Институт св. апостола Андрея, 1996. С. 234—239, 265—266.
- Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь в ХХ веке. М.: Вече, Лепта, 2010. С. 114—115.
- Послание к пастырям и пастве. 29 июля 1927 г. // Митрополит Сергий (Страгородский). Творения. СПб.: Издательский проект «Квадривиум», 2020. С. 343–345.
- Послание Митрополита Сергия и Временного при нём Патриаршего Синода Преосвященным Архипастырям, пастырям и всем верным чадам Святой Православной Русской Церкви. 18/31 декабря 1927 года (отрывок). // Митрополит Сергий (Страгородский). Творения… 2020. С. 350.
- Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. М: Крутицкое Патриаршее подворье, 1996. С. 626.
- Лавринов В., прот. Обновленческий раскол в портретах его деятелей. М.: Общество любителей церковной истории, 2016. С. 26—28.
- Галкин А. К. Указы и определения Московской Патриархии об архиереях с начала Великой Отечественной войны до Собора 1943 года // Вестник церковной истории. 2008. №. 2. С. 58.
- Отделение церкви от государства в СССР. Полный сборник декретов, ведомственных распоряжений и определений Верхсуда РСФСР и других советских социалистических республик: УССР, БССР, ЗСФСР, Узбекской и Туркменской / Под ред. П. А. Красикова. Изд. 3‑е, перераб. и доп. М.: Юридическое издательство НКЮ РСФСР, 1926. С. 57.
- Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917—1941. Документы и фотоматериалы. М.: Издательство Библейско-Богословского института св. апостола Андрея, 1996. С. 248.
- Цит. по: Мусаев В.И. Указ. соч. С. 199.
- Из отчета о деятельности ЦССБ Второму Всесоюзному Съезду Безбожников // Антирелигиозник. 1929. № 6. С. 119–120.
- Н. З. Чего ждут безбожники от II съезда. (Обзор дискуссионных статей, помещенных в газ. «Безбожник») // Антирелигиозник… С. 80—81.
- Ярославский Ем. Социалистическое соревнование и антирелигиозная пропаганда // Емельян Ярославский. Против религии и церкви. Т. 4: Борьба за преодоление религии. М.: ОГИЗ, Государственное антирелигиозное издательство, 1935. С. 16.
- О религиозных объединениях // Хронологическое собрание законов, указов Президиума Верховного Совета и постановлений Правительства РСФСР / Министерство юстиции РСФСР. Т. 2: 1929—1939 гг. Москва: Государственное издательство юридической литературы, 1959. С. 29–45.
- Гидулянов П.В. Церковные колокола на службе магии и царизма (фактические материалы). М.: Атеист, 1929. С. 74—75.
- Шкаровский М. В. Указ. соч. С. 121—125.
- Лавринов В., прот. Указ. соч. С. 28—29.
- Ярославский Ем. Чего партия требует от коммунистов в личном быту // Емельян Ярославский. Против религии… С. 357.
- Путинцев Ф. Сектантство и антирелигиозная пропаганда // Антирелигиозник… С. 22.
- Элиашевич И. Чего мы ждем от II съезда (Ленинград) // Антирелигиозник… С. 60.
- Китер Н. Православная Церковь в СССР в 1930‑е годы // Церковно-исторический вестник. 1998. № 1. С. 57.
- Бурмистров Н.С. Религиозные обряды при рождениях, смертях и браках. (По статистическим данным адмотдела Моссовета) // Антирелигиозник… С. 89–93.
- Шур Я. Основные недостатки антирелигиозной периодической печати // Антирелигиозник… С. 64.
- Элиашевич И. Чего мы ждем от II съезда… С. 60—61.
- Хирш Ф. Империя наций: этнографическое знание и формирование Советского Союза / Пер. с англ. Р. Ибатуллина. М.: Новое литературное обозрение, 2022. С. 379–380.
- Смолкин В. Свято место пусто не бывает: история советского атеизма / Пер. с англ. О. Б. Леонтьевой, науч. ред. М. Ю. Смирнов. М.: Новое литературное обозрение, 2021. С. 123—124.
Читайте также:
— Брак по расчёту: «симфония» церкви и государства в Стране Советов. Часть 1.
— Русская Православная Церковь в Америке.
— «Народ-богоносец» в раннем СССР.
— «Старый обряд» и новое советское государство.
