В последние недели внимание средств массовой информации и общественности приковано к пандемии коронавирусной инфекции. Но ничто не ново под луной, и уже не в первый раз наша страна и человечество в целом сталкиваются с масштабными эпидемиями. Столетие назад по планете шагал знаменитый вирус «испанского гриппа», и о том, как с ним столкнулась Россия, мы хотели бы рассказать сегодня.
Инфлюэнца, грипп, «испанка»
Проследить по древним источникам, страдали ли люди от гриппа, сложно — слишком неопределённы описания эпидемий в летописях и хрониках. Самым старым случаем, который, по мнению историков медицины, можно интерпретировать как вспышку гриппа, была болезнь 1173 года, охватившая Италию, Германию и Англию. Гриппозные эпидемии могли гулять по Европе каждое десятилетие — скажем, в XVII столетии описано 16 европейских эпидемий. В XVIII веке для болезни придумали два термина: инфлюэнца (от итальянского слова «influenza» — «воздействие») и, собственно, грипп (возможно, от французского глагола «agripper» — «хватать», «схватывать»).
Впрочем, страдала не только Европа. Всемирная эпидемия — пандемия — 1780–1782 годов, как предполагают, началась в Китае или Индии, осенью 1781 года были обнаружены заболевшие в Сибири — в Иркутске и Кяхте, а летом 1782 года больше половины населения Польши, Германии, Франции, Италии и других стран были заражены. Присутственные места закрывались, в городах усиливали караул. Пандемия 1889–1892 годов, возможно, затронула вообще половину населения планеты — от Северной Америки до Австралии.
Вспышки гриппа были разными по масштабу, тяжести, смертности и комплексу симптомов. Но, поскольку медицина прошлого была далека от современного уровня, выделить среди эпидемий гриппа отдельные вирусы и разложить их по полочкам в лаборатории тогда не могли — да и нам сегодня провести такую классификацию затруднительно. Поэтому отдельное название «испанский грипп» получил не благодаря какому-то уникальному смертоносному вирусу, а в силу масштабов эпидемии. Да и сам вирус «испанки», как выяснили впоследствии, не принципиально отличался от штаммов, распространённых среди людей и сегодня.
Во время Первой мировой войны солдаты редко страдали гриппом, несмотря на очевидные сложности санитарных условий на фронте. И уже под конец «Великой войны», в 1918 году, среди американских солдат во Франции были выявлены первые случаи «испанки». По одной из версий, они же эту болезнь и привезли из Форта Райли в американском штате Канзас. Другие исследователи винят в этом китайские трудовые батальоны, приехавшие во Францию, или вовсе русский воинский контингент из Владивостока.
Так или иначе, Франция пала первой жертвой эпидемии. Болезнь, напоминавшая лёгочную чуму с внезапным началом, быстрым течением и частыми смертями, быстро дошла до Парижа в апреле, до Испании, Португалии, Италии, Греции и Северной Африки в мае, до Англии, Германии и Индии в июне. В августе число заболевших стало снижаться, но это была только первая волна пандемии.
Вторая волна началась на западном побережье Африки в конце августа 1918 года, перекинулась в США в октябре — здесь, скорее всего, вновь отметились солдаты, на этот раз вернувшиеся домой из Европы. Болезнь поразила все континенты, за исключением Австралии. При этом именно австралийский Мельбурн дал старт третьей волне «испанки» в январе 1919 года, которая продолжалась больше года.
Точное число заболевших определить трудно, но считается, что их было не меньше 500 миллионов — население Земли при этом не дотягивало до двух миллиардов. Погибло в результате пандемии не меньше 20 миллионов, а некоторые источники эту цифру дотягивают и до 100 миллионов. Для сравнения: людские потери всех воюющих армий Первой мировой войны оценивают примерно в 10 миллионов.
«Испанкой» же болезнь стала случайно — во время войны цензура не хотела распространения слухов об эпидемии, в то время как в Испании, не участвовавшей в Первой мировой, военной цензуры не было. Так первые печатные известия о масштабном гриппе появились в мае — июне 1918 года в испанских газетах.
На фоне других эпидемий
В России после 1917 года хватало своих бед и без «испанки». Развал старых государственных образований, революция и Гражданская война никак не способствовали улучшению того, что принято называть «эпидемиологической обстановкой».
С начала 1918 года стали поступать сведения о вспышках чумы вдоль побережья Каспийского моря. Это была как бубонная чума, так и лёгочная. В начале 1920‑х годов вспышки чумы были на Дальнем Востоке, от Забайкалья до Владивостока. Более масштабной была холера, затронувшая 40 губерний. Холерный вибрион не любит холод, отчего мы до сих пор слышим о холере в жарких странах, однако в России времён Гражданской войны эпидемия холеры не прекращалась даже зимой 1920 года, а смертность среди заболевших доходила до 50 % и выше. Настоящей катастрофой стал тиф — очевидцы отмечали, что число умерших от тифа было таким большим, что можно было наблюдать залежи трупов на некоторых железнодорожных станциях. И даже тропическая малярия продвинулась сильно севернее своего привычного ареала, смертность от которой скакала от 10 до 80 % среди разных групп заболевших.
Распространение эпидемий в условиях военного времени не было сюрпризом. Вот что писала санитарка Первой конной армии Будённого по фамилии Карская:
«Вспоминаются отдельные эпизоды 1919 года: тиф, бараки. Раненых и больных красноармейцев привозят и привозят без конца. Не хватает ни белья, ни коек, ни медикаментов. Где-то близко под Рыльском бой — наступает Деникин. Обслуживающий персонал бараков в большинстве женщины. Работаем дружно, забывая о сменах, об отдыхе. У всех одна мысль: победить вошь (переносчик сыпного и возвратного тифа. — Ред.), ибо она угрожает революции не менее чем Деникин. Она всюду, на каждой кепке, ползёт по халату, трещит под ногами. С ней трудно бороться, а надо: она ежеминутно вырывает бойцов из рядов сражающихся Красной Армии. И мы работаем и днём и ночью».
Организовать санитарные условия на фронте — задача непростая, о чём, например, читаем в приказе Саранского уездного военного комиссариата от 14 апреля 1919 года:
«В ротах запасных батальонов среди казарм находятся по 2 кадки в каждой роте для помой, которые стояли переполненными и через края уже текло содержимое. Помои в кадки выливаются небрежно с верхних нар остатки недоеденного борща и недопитого чая льют… <…> Отхожие места переполнены настолько, что образовались сплошные кучи. Красноармейцы оправляются прямо на полу отхожих мест и даже на дворе, так как снаружи около казарм масса человеческих экскрементов».
«Испанка» на таком фоне немного терялась. Тем не менее, в 1918 году, в основном с лета, во время второй волны пандемии, на местах стали обращать внимание на повальную пневмонию с высоким процентом смертности. Процитируем газету «Курская беднота» от 10 октября 1918 года:
«В Старооскольском уезде свирепствует какая-то особенная эпидемическая болезнь, которая не определена врачами. По сёлам масса заболевших, по убеждению врачей — это острая инфлюэнция перебросившаяся из Воронежской губернии, особенно из Землянского уезда, где за последнее время много умерло, не вынеся эту болезнь».
Как мы видим, «испанку» не отделяли от инфлюэнцы (гриппа), поскольку болезнь протекала в похожей, но осложнённой форме. Частой была путаница и с лёгочной чумой, на мысль о которой наводило кровохаркание, и с крупозной пневмонией, которую вызывают вообще не вирусы, а различные бактерии. Графиня Ольга Сиверс, жившая в Полтавской губернии, описала в дневнике случай, когда на фоне массовой паники из-за «испанки» она думала, что её мать так же заболела именно «испанским гриппом» — врач после осмотра пациентки, однако, поставил диагноз, что у неё не «испанка», а тифоид — лёгкая форма брюшного тифа.
Статистика и масштабы
Скорее всего, основной удар «испанки» пришёл с западной границы, довольно рыхлой и неопределённой в 1918 году: много сведений о заражённых было из Киева, в августе 1918 года прошли сообщения об эпидемии в Могилёвской губернии. «Испанка» летом — осенью продвигалась с юго-запада на северо-восток, пока не охватила Москву.
В 1919 году Народный комиссариат здравоохранения подвёл имеющуюся у него на руках статистику заражения «испанской болезнью» и опубликовал их. «Лидерами» среди заболевших были Владимирская (89710 человек), Вятская (82663), Смоленская (77324) и Тамбовская (76346) губернии. Сперва кажется, что это не гигантские цифры, однако, например, в той же Владимирской губернии, по данным переписи 1926 года, проживало 1,3 миллиона человек, и число заболевших «испанкой» от этого населения составляет целых 7 %.
Средняя смертность от «испанки» была невысокой, но в отдельных случаях она запоминалась, особенно когда с мест сообщали, что люди «вымирают домами». В отличие от пандемии коронавируса 2020 года, «испанка» давала большую заболеваемость среди людей молодого возраста, что было особенно заметно в условиях войны. Белогвардейский полковник Фёдор Емуранов писал в своём дневнике в декабре 1919 года, находясь на Южном Урале:
«Прежде всего — сегодня выбыл из строя Северный партизанский полк. Целый полк. Причина — болезни: тиф, какая-то испанка и проч. Болезни эти начались, когда дивизия ещё была в хохлатских посёлках, с приходом в аулы постепенно усиливались, но до оставления Джамбейты, когда был ещё большой процент здоровых, когда было кому ухаживать за больными, положение было сносно, и части могли даже бороться с противником. Но когда оставили Куспу и отошли в аулы, когда больных пришлось держать около себя, потому что обозы не могли быть долго сгруппированы и нельзя было больных эвакуировать, болезни так развелись, что сладить с ними не стало сил».
Даже когда до смертельных случаев дело не доходило, «испанка» запоминалась своей внезапностью. Обратимся к дневнику уже упомянутой Ольги Сиверс, писавшей в сентябре 1918 года о ситуации в Полтавской губернии:
«У нас тут какая-то повальная болезнь, вероятно занесённая немцами, они называют её испанским гриппом. Температура повышается до 40 градусов, чувствуется большая слабость, головная боль, кашель. Оба наши хутора переболели этим гриппом, но смертельных случаев, слава Богу, мало. Нас до сих пор Бог милует, вероятно же, потому, что я строго запретила Марье Леопольдовне навещать больных и не велела никого пускать в кухню».
«Испанку» лечили в зависимости от симптомов — так, примерять аспирин как жаропонижающее не всегда было удобно, ведь «испанка» сама по себе могла поражать сердечно-сосудистую систему. Иногда приходилось обходиться стандартными методами: соблюдением постельного режима, потогонным лечением. Были сведения о втирании в грудь серой ртутной мази с ихтиолом и компрессом, «Известия» писали, что бывший земский врач из Воронежской губернии лечил «испанку» «салициловыми препаратами при непременном употреблении огромного количества: до 20 стаканов ежедневно». «Результаты поразительны», — заключала газета, но о подробностях умалчивала. Крестьяне любили прибегать к народным средствам — бане и водке.
Первое лицо государства
Советская власть была властью особых представительных органов — Советов. И за исключением съезда Советов, главным органом власти в стране, с формальной точки зрения, был Всероссийский центральный исполнительный комитет. Его возглавлял Яков Свердлов. В марте 1919 года он возвращался в Москву из Харькова, и где-то по пути или же ещё в Харькове заболел «испанкой». 9 марта Свердлов уже был в тяжёлом состоянии, а 16 марта формальный глава государства умер.
И хотя его смерть окружена слухами, что на самом деле его отравили по указу Ленина или что его избили рабочие-антисемиты, а уже от полученных ран он скончался, будем считать, что официальная версия справедлива. Тем более, что ещё до этого, осенью 1918 года, «испанка» уже проникла в Кремль, унеся жизнь супруги Владимира Бонч-Бруевича, врача и партийного деятеля Веры Величкиной. Вот как об этом писал её муж:
«Вера Михайловна вечером 27 сентября, хотя и чувствовала себя не совсем хорошо, поехала в Художественный театр. Вернулась она с недомоганием, жаловалась, что её знобит. Температура была 37,5°. Вечером также заболела наша няня, а дочка Лёля ночью металась в жару. Наутро Вера Михайловна встала с температурой в 38° и очень волновалась, что именно в этот день проходят ассигновки в Наркомпросе на горячие завтраки для школьников.
Она очень боялась, что без неё там занизят суммы, и она, несмотря на болезнь, в холодный ветреный день поехала в пролётке в Наркомпрос. Оттуда она еле вернулась назад в сопровождении товарища. У неё была температура 40°. Сейчас же были вызваны врачи. Она бредила и всё повторяла: „Теперь можно спокойно умереть: дети будут накормлены!“. Врачи определили воспаление лёгких на почве „испанки“. Было установлено дежурство.
Приехал известный доктор Мамонов, принявший энергичные меры, но заявивший, что это „испанка“ в очень тяжёлой форме и что он ни за что не ручается. Остаток дня и ночь были кошмарны. И Вера Михайловна, и Лёля, моя дочь, и её няня были на краю гибели. 29 сентября всем стало лучше. Температура упала, у Веры Михайловны было 37,7°, но Мамонов покачивал головой: сердце сильно сдавало».
Дочь Бонч-Бруевича и няня выжили.
А конспирологическая версия об убийстве Свердлова, кстати, связана с другими воспоминаниями Бонч-Бруевича, упомянувшего, что Ленин посетил умирающего соратника, несмотря на опасность нахождения рядом с больным:
«Надо было видеть, как был озабочен Владимир Ильич. <…> В это время он уже жил в Кремле… Несмотря на предупреждения врачей о том, что испанка крайне заразна, Владимир Ильич подошёл к постели умирающего… и посмотрел в глаза Якова Михайловича. Яков Михайлович затих, задумался и шёпотом проговорил: — Я умираю…»
Какие причины побудили Ленина нарушить карантин, да и верно ли изложил события Бонч-Бруевич, мы не знаем, но о том, что тайные политические убийства внутри партийной верхушки в условиях Гражданской войны — сомнительная гипотеза, я уже писал при разборе заблуждений о покушении Фанни Каплан на Ленина.
Долой рукопожатия!
С начала 1920‑х годов военное время уходило в прошлое, гражданская жизнь входила в мирное русло, а с ней сходили на нет и эпидемии. Нельзя сказать, что это происходило само по себе. Восстанавливались и создавались с нуля медицинские учреждения, а некоторые явления, которые мы сегодня воспринимаем как норму, были тогда в новинку. Именно поэтому адресная и справочная книга «Вся Москва» за 1925 год подробно объясняла массам, что такое диспансеризация:
«Здесь уместно остановиться на сущности этой системы. Её начало нужно собственно отнести к моменту организации помощи на дому. Помощь на дому есть уже брешь в старой китайской стене лечебного дела, когда последнее было замкнуто в себе, принимало больных, когда они являлись, но не искало их само, регулируя их приток. Голод, эпидемии, разруха не давали возможности для коренных ломок и переустройств, но как только минуло лихолетье, МОЗ (Московский отдел здравоохранения. — Ред.) поставил себе задачей осуществление системы диспансеризации, выкинув лозунг: от борьбы с эпидемиями — к оздоровлению труда и быта».
Когда с просторов России исчезла «испанка», сказать трудно. Как уже говорилось ранее, её можно было спутать с другими болезнями, и особенно с гриппом, вызвавшим по тем или иным причинам осложнения. По статистике умерших в Москве, в 1922 году от «инфлюэнцы и испанки» умерло 148 человек, в 1923‑м — 215. При этом от кори и скарлатины за эти два года умерло 2,5 тысячи человек, а от чахотки — больше 6 тысяч.
Но кроме развития здравоохранения, среди мер по профилактике эпидемий можно найти и что-то, знакомое нам по событиям 2020 года. В 1919 году священник Московской губернии Стефан Смирнов записал в дневнике, что власти запретили крестные ходы, «ссылаясь на эпидемии болезней — тиф, испанка и оспа». А ещё распространение получила идея отказа от рукопожатий, о чём напоминают сохранившиеся с тех пор плакаты и значки.
17 марта не стало Эдуарда Лимонова — известного русского писателя и политического деятеля. Он сочетал в себе многочисленные таланты, и сегодня мы хотели бы обратиться к одному из них — таланту политическому, который можно рассмотреть через историю главного лимоновского детища — Национал-большевистской партии (НБП).
Смерть Эдуарда Лимонова стала для меня неожиданностью. Несмотря на то, что я никогда не был сторонником «Другой России» и предшествовавшей ей Национал-большевистской партии (ныне запрещённой на территории России), не читал всего Лимонова (а написано им очень и очень много), не могу не признать — он стал легендой ещё при жизни. Причиной тому необычайная харизма, энергия, абсолютная убеждённость в своей правоте и избранности, пассионарность. Про Лимонова верно сказать, что всё, что он бы ни делал — всё у него получалось.
Эдуард добился известности ещё в юности. В Москве был членом поэтического объединения СМОГ («Самое молодое общество гениев»), хотя начинал как поэт в Харькове. Стал известным журналистом в Нью-Йорке, и сразу на него уже тогда, в 1976 году, обрушились репрессии: ему «зарубили» статью «Разочарование» о жизни в США вообще и жизни эмигрировавших сюда людей в частности. Лимонов, недолго думая, ушёл из диссидентского «Нового русского слова», ибо не хотел поносить свою Родину, хотя и сам пострадал от КГБ. Как мы знаем, он был изгнан из Советского Союза с 200 долларами, чемоданом и молодой женой Еленой, но чувство сопричастности к общей русской судьбе никогда не покидало Лимонова, что он и доказал впоследствии, вернувшись уже в страдающую РФ в 1991 году.
Тогда же, в США в 1976 году, Эдуард не упал духом и, наверное, вспомнив своё пролетарское происхождение, сразу стал разнорабочим, грузчиком, озеленителем города и даже работал у миллиардера Питера Спрега «хаузкиппером». Именно тогда Лимонов обращается к прозе, пишет первый роман «Это я — Эдичка», который впоследствии станет как бы визитной карточкой самого Лимонова и который принесёт, с одной стороны, много неприятностей самому автору, а с другой, даст ему путь в литературу и сделает бессмертным.
Затем, уже во Франции, последовали другие произведения: подлинный шедевр, невероятное проникновенное поэтическое произведение «Дневник неудачника», жёсткий и, как часто у Лимонова, предельно откровенный роман «Палач», циничный «История его слуги», харьковская трилогия «У нас была Великая Эпоха», «Подросток Савенко», «Молодой негодяй» и другие. Франция дала Лимонову имя. Лимонов полюбил эту страну и стал французским гражданином в 1987 году. Следует отметить, что он очень любил Париж. Именно здесь Эдуард женился в третий раз на Наталии Медведевой. Брак был вполне счастливым, и есть роман о сложных взаимоотношениях между супругами «Укрощение тигра в Париже» — великолепный роман о любви и страсти.
Тогда Эдуард стал самым популярным левым литератором Франции. Лимонова начали сравнивать с Жаном Жене. Сегодня можно констатировать тот факт, что в какой-то степени и Франция может гордиться нашим русским писателем, ведь он прожил там более десяти лет и даже писал на французском. Никто не становился настолько известным русским писателем в третьей волне эмиграции, как Лимонов — более ранние Набоков и Бунин тут не в счёт. Конечно, наши соотечественники становились известными персонами на Западе, это факт, тот же Бродский и Довлатов стали классиками ещё при жизни. Но такой неполиткорректности, с которой Лимонов буквально ворвался в литературу, они не могли себе позволить.
После литературного успеха за границей Лимонова в России ждала актуальная политика — яркие и запомнившиеся акции НБП и «Другой России». Национал-большевистская партия была в авангарде левых идей все 1990‑е и 2000‑е годы, дала миру не только своеобразные события, но и пассионарных учеников — один Захар Прилепин чего стоит!
НБП была образована в уже далёком 1994 году. Хотя движение национал-большевиков появилось в 1993 году, но по традиции «лимоновцы» считают датой рождения партии 28 ноября 1994 года: именно в этот день был выпущен первый номер знаменитой газеты «Лимонка».
«Лимонку» напечатали в Тверской типографии в ноябре 1994 года, и Эдуард вместе с Егором Летовым, Александром Дугиным и Тарасом Рабко поехали из Москвы в Тверь забирать тираж газеты. На обратном пути в Москву старый жигулёнок несколько раз ломался, но вновь заводился, и компания отцов-основателей НБП с такими мытарствами добралась до Москвы, привезли газету. Отцами-основателями движения нацболов и считаются эти лица: Эдуард Вениаминович Лимонов (Савенко) (партбилет №1), Александр Гельевич Дугин (партбилет №2), Тарас Адамович Рабко (партбилет №3), Игорь «Егор» Фёдорович Летов (партбилет №4).
К НБП сразу же примкнуло множество популярных лиц. Сергей «Паук» Троицкий был членом партии практически с момента её образования, с первых номеров вёл в «Лимонке» рубрику «Железный марш» и поддерживал дружеские отношения с Лимоновым. Также знаменитый музыкант и лидер группы «Поп-механика» Сергей Курёхин был членом партии и никогда не стеснялся афишировать, что является сторонником национал-большевистских идей. Сторонниками НБП были Вадим Степанцов («Бахыт-Компот»), Дмитрий Ревякин («Калинов мост»), Александр Аронов («День донора»), Сантим («Банда четырёх»).
Не только музыкантов заносило к нацболам. Известный дерзкий литератор Ярослав Могутин до своего отъезда в США был в НБП. Конечно же, рядом с Лимоновым, до их расставания, была его жена — певица и писательница Наталья Медведева, известная как «Марго Фюрер».
Через НБП прошли поколения молодых и юных, а под час и совсем детей: 13–14-летние приходили в «Бункер» вступать в партию. Брошенные в роковом 1991 году на произвол судьбы ельцинской властью, которая не думала тогда о будущем молодёжи — уже не было октябрят, комсомольского движения, началось «свободное» время.
В манифесте НБП Лимонов заявил о резком несогласии с установившейся в 1991 году властью. Коротко это можно охарактеризовать так: власть в России захвачена буржуями, жуликами и врагами России, такая власть ничего хорошего России не принесёт, стране необходима социальная и национальная революция. Социальная — означает установление социальной справедливости, а национальная — признание «русского мира», указание в конституции статуса русских как нации и экспансия, а именно — Россия там, где говорят по-русски.
НБП сразу начали обвинять в нацизме, фашизме, шовинизме и прочих преступлениях, что не было действительностью. Следует признать тот факт, что в НБП состояли люди самых разных национальностей, назовём для примера знаменитого Бенеса Айо — «Чёрного Ленина» родом из Риги. Отец Айо — африканец, а мать — русская. Айо называет себя левым националистом, сражался на Донбассе, имеет паспорт ДНР, за что на родине в Латвии на него заведено уголовное дело. Владимир Линдерман — еврей, сейчас — известный защитник русскоязычных и русских в Латвии, одно время был заместителем Лимонова в НБП. Назир Магомедов — уроженец Дагестана, проходил по делу о нападении у Таганского суда. НБП имела отделения и на Украине, и в Белоруссии, и в Прибалтике, и даже в Израиле.
Возможно — и так скорее есть — Лимонов предвидел очень многое, а возможно, ещё что-то нам откроется. До Крыма и Новороссии Эдуард и его партия призывали вернуть русские земли в «родную гавань», защищали русских Латвии. Лимонов не призывал к восстановлению СССР, не жил прошлым, а, наоборот, смотрел в будущее, не переставал повторять, что вся его деятельность и деятельность партии направлена на «благо великой России». Тогда на Лимонова смотрели как на экстремиста в лучшем случае или просто как на чудака. Он же не боялся говорить то, что считал нужным, не боялся создавать свою «банду»-партию таких же непреклонных, дерзких, смелых людей. В партию, как говорят, принимали всех — даже инвалидам, людям с ограниченными возможностями, был всегда открыт вход в знаменитый «Бункер» на 2‑й Фрунзенской в Москве, ведь главное — это любить Россию и быть верным общему делу.
Национал-большевистская партия не была похожа на классическую партию старой формации — на КПСС, например, или на «Единую Россию» — со съездами, дискуссиями, борьбой на дебатах и за портфели в правительстве. Это был политико-культурный проект, объединявший самых разных людей. «Больше дела, меньше фраз» — своеобразное кредо нацбольской деятельности.
Сплав современного акционизма и политики национализма-большевизма был абсолютно в духе великого музыканта Сергея Курёхина, обладателя партбилета №314. Интересна история, связанная с партбилетом: Курёхин не знал, что от редкой болезни (саркомы сердца), он так рано покинет этот мир, и заранее не озаботился, чтобы Лимонов выдал ему партийный билет. Незадолго до смерти он попросил выписать ему партбилет и именно под номером 314, так как считал это число магическим. Дугин вручил его умирающему Курёхину уже в больнице.
«Политика — главный вид искусства сегодня», — учил маэстро Курёхин, покинувший планету в 1996 году. Вспомним же десять самых выдающихся акций НБП и её последователей, через которые легче всего проследить политическую биографию самого Лимонова.
1. На «Аврору»!
В 1996 году в Питере в партию пришли два брата — Андрей и Сергей Гребневы. Андрей был старше на 3 года. Тогда партийным «гауляйтером» (так нацболы называли своих руководителей на местах) был Дмитрий Жвания. Левак, интеллектуал, впоследствии написавший книгу «Путь хунвейбина» (2006) о своей политической деятельности, талантливый руководитель. Но уже тогда становилось ясно, что партии нужно выходить на новый уровень, становиться чем-то большим, чем сектой интеллектуалов. Жвания мог руководить партией «мечтателей», партией «идеологов». Именно тогда возникло так называемое «прямое действие», и НБП навсегда нарекли «партией прямого действия».
Великолепный, дерзкий, молодой Андрей Гребнев, что называется, подмял под себя питерское отделение, нацболы стали слушаться Гребнева, а не Жванию. Назрел раскол. Тогда в Питер лично приехал Лимонов, дабы «разрулить» ситуацию, а она была патовая. Жвания наотрез отказывался работать с Гребневым, а Гребнев обвинял Жванию в стагнации движения, демагогии и философствовании в подвале и на кухнях. Лимонов вечером на собрании партии объявил, что нужны конкретные действия, и предложил ребятам совершить акцию на «Авроре».
По плану нужно было разбиться на две группы: одна проникнет внутрь крейсера и забаррикадируется в помещениях, другая — заберётся на мачту, вывесит флаги и транспаранты, разбросает листовки. Остальные устроят митинг на палубе. Стоит напомнить, что это был 1997 год, и Жвания заранее договорился с журналистами НТВ, что те будут снимать и фотографировать происходящее. Тогда журналистам и в голову бы не пришло доложить ментам о намечающейся акции. В целом никто и не думал о последствиях, и все были уверены, что уголовных дел никто фабриковать не будет.
В захвате «Авроры» участвовали братья Гребневы. Сергей Гребнев залез вместе с ещё одним товарищем на самую верхушку мачты, а Андрей вместе с остальными устроил внизу митинг, разбросав листовки и размахивая флагом с серпом и молотом. Внутри забаррикадироваться не удалось, так как на дверях не было замков, поэтому ребята разбрелись по палубе, где смущённые матросы неловко стояли в стороне и ждали приезда наряда милиции. Примерно через полчаса приехал ОМОН, и все без сопротивления сдались правоохранителям. Акция была завершена, её показали по всем каналам, напечатали о ней в газетах.
Андрей Гребнев выступил с националистической тематикой: он и его сторонники выкрикивали антитеррористические лозунги, «Смерть чеченским террористам!», «Долой буржуев — предателей русского мира!». Сторонники Жвании, которые были в меньшинстве, сосредоточились на лозунгах социальной направленности: «Капитализм — дерьмо!» и «Отобрать и поделить!».
Однако акция получилась цельная, никакого раскола внутри не было. Так началась история питерского отделения НБП под предводительством Гребнева. Жвания не участвовал в акции, а находился в это время с журналистами НТВ. После акции он постепенно признал лидерство Андрея и в последующий период отошёл от дел организации.
Как уже говорилось есть книга, написанная Жванией — «Путь хунвейбина». Там очень хорошо показана маргинальная политика последних лет СССР и деятельность НБП на начальном периоде. Но совсем недавно вышла книга Сергея Гребнева «Бестиарий». Это своеобразный сборник рассказов, объединённых общей темой постапокалипсиса. На страницах вы сможете узнать подробнее о той самой акции на «Авроре» и о жизни молодёжи в ельцинской стране 1990‑х годов.
В 2004 году Андрей был убит неизвестными на улице. Впоследствии в «Книге мёртвых» Эдуард Лимонов анализировал судьбу этого отчаянного парня. По его мнению, Гребнев заранее видел свою судьбу и выразил её в таких стихах:
Трущобы…
Помойки…
Хрущёвки…
Попрошайничающие опойки…
Спирт!
Спирт!
Спирт!
Молодые бандиты и старые воры
Мордобой, кого-то снова увозят
Спирт, спирт. По понятиям разговоры
В карманах заточки, здесь все так ходят
Чёрное солнце!
Чёрное солнце!
Мусор и мусора…
Сбор пустой стеклотары — игра!
Лотерея, блядь!
(Шило,
Настойка боярышника,
Портвейн «777»!)
Чёрное солнце, ёб твою мать!
Кровь на асфальте,
Похоже, моя.
Отбиты руки. Раздавлены пальцы
Конец рабочего дня!
2. Захват клуба моряков в Севастополе
Первая крупная посадка нацболов произошла в Крыму 24 августа 1999 года, в День независимости Украины. Это произошло в результате того, что 20 нацболов захватили башню Клуба моряков в самом центре Севастополя, тогда ещё украинского города. Около 10 утра на втором этаже башни с курантами, которые исполняют гимн «Слава Севастополю», укрепили транспарант «Севастополь — русский город!» и затем вывесили флаг НБП.
Активисты заварили люки, чтобы их было не достать. Несколько часов нацболов не могли выкурить оттуда, город был в шоке от происходящего. Но Служба Безпеки взломала двери и арестовала ребят. В акции участвовали около 30 человек, все они протомились в украинских тюрьмах почти полгода, пока их не этапировали обратно в Россию, где их, освобождавшихся из Пресненской тюрьмы, встретил Лимонов вместе с другими партийцами. Лимонов вспоминает, что сам начальник Пресненского централа выходил пожать руки ребятам и Лимонову и сказать добрые слова поддержки и одобрения.
Когда в 2014 году случилось воссоединение Крыма, Лимонов непрестанно повторял журналистам: «Мы первые говорили о Севастополе и Крыме!»
3. Захват собора святого Петра в Риге
Русские Латвии — это моя личная боль. Ещё в детстве я переживал за ветеранов, над которыми новоиспечённая власть решила поиздеваться, но это издевательство было и над нами всеми — Россией и русскими людьми. По сути, это боль всех патриотов.
После развала СССР каждый мог позволить себе вытирать ноги о Россию и конкретно о русских людей. Все мы знаем, как там было и есть до сих пор, в этой «европейской» Прибалтике. Русским не давали нормальной работы и надежды на достойное будущее, дискриминировали по национальному признаку. Об этой проблеме Европа, так озабоченная правами собачек, мусорками и прочей белибердой, совершенно не говорила.
Скажу честно, бесило всё — агрессия латышей, их симпатии к ветеранам СС, и что «наших бьют», а пьяница Ельцин продолжал «приватизировать» Россию. Пик недовольства пришёлся на 1998 год, когда ОМОН Риги избил наших пенсионеров дубинами, хотя они всего лишь говорили о низких пенсиях. Лимонов и НБП не могли не ответить на это нацистское поведение. Нацболы были первыми, кто поддержал наших ветеранов там.
В популистском ключе за русских нередко выступал Вольфыч:
17 ноября 2000 года национал-большевистский флаг взвился над смотровой башней собора святого Петра в центре Риги. Знамя вывесили трое российских нацболов: Сергей Соловей, Максим Журкин и Дмитрий Гафаров. Предварительно, угрожая муляжом гранаты, они попросили персонал очистить смотровую. В сброшенных вниз двух тысячах прокламаций содержались призывы к латвийскому правительству — освободить из тюрем ветеранов Великой Отечественной, прекратить дискриминацию русских жителей Латвии, не вступать в НАТО.
30 апреля 2001 года Соловей и Журкин получили от латвийского правосудия по 15 лет, а несовершеннолетний Гафаров — 6 лет лишения свободы. Жестоко и бесчеловечно прибалты расправились с безобидными митингующими.
Лимонов затем описывал эту акцию и как его вызывали в ФСБ, чтобы он дал разъяснения действиям своих соратников. Эдуард тогда просил ФСБ защитить русскоязычных людей за рубежом, чтобы были прописаны права миллионов русских, чтобы они не считали себя брошенными на произвол судьбы, не добившись никакого ответа. Лидер НБП попросил у ФСБ просто не мешать своей партии защищать русских. Он даже сказал откровенно полковнику ФСБ, чтобы спецслужбы задействовали их в такой работе:
«Мы готовы заняться этой проблемой, мы хотим защищать наших людей!»
4. Акция против Никиты Михалкова
Во время мастер-класса режиссёры Михалкова в Доме кино в Москве, 10 марта 1999 года, нацболы Дмитрий Бахур и Егор Горшков бросили в него по одному свежему сырому яйцу. Причиной тому была поддержка режиссёром Назарбаева на выборах президента Казахстана. Никита Сергеич даже устроил йолбасы показ своего нового фильма «Сибирский цирюльник». А Лимонов последовательно выступал против русофобской политики Казахстана и требовал отторжения северных территорий и присоединения их к России.
В результате нацболов избили охранники Михалкова, а сам режиссёр дал с размаха ногой по лицу Дмитрию Бахуру, которого охранники держали с заломленными руками. Очень по-мужски, конечно. Общественное мнение однозначно встало на сторону нацболов. А «Новая газета» во всю начала антимихалковскую пропаганду.
28 июня Пресненский суд Москвы приговорил Егора Горшкова и Дмитрия Бахура к 2,5 годам условно по статье 213 УК РФ («Хулиганство») и амнистировал. Следует отметить, что это было первое уголовное дело с посадкой в отношении членов НБП в России. Сам Лимонов даже поругал Бахура и Горшкова за такую самовольность, так как акция случилась спонтанно и эмоционально.
5. Захват кабинета Минздрава
Жестокая для наших пенсионеров и инвалидов монетизация льгот, обрекавшая их на нищету, шла в 2004–2005 году. 2 августа 2004 года были последние чтения по принятию этого драконовского закона. Уже после нового года, в начале января, пенсионеры перекрывали Ленинградское и другие шоссе Москвы. Нацболы же решили наказать автора людоедских реформ — главу Минздрава Зурабова.
2 августа 2004 года в Москве около тридцати нацболов ворвались в здание ведомства и захватили кабинеты, в том числе и кабинет министра Михаила Зурабова, забаррикадировались и выбросили из окна портрет президента Владимира Путина. Через несколько дней начались аресты и обыски. В бункере партии на улице Марии Ульяновой задержали несколько человек, кого-то взяли на квартире. В результате на скамье подсудимых оказалось 7 человек:
Максим Громов — это он выкидывал портрет Путина из кабинета Зурабова.
Григорий Тишин — сын Анатолия Тишина, второго человека в НБП на тот момент, и именно Тишин руководил партией, пока Лимонов отбывал свой срок в Саратове.
Сергей Ежов из Рязани.
Кирилл Клёнов из Брянска.
Олег Беспалов из Петербурга, один из старейших нацболов, стоял у истоков движения.
Анатолий Глоба-Михайленко — «Борщ» из Москвы.
Анатолий Коршунский — «Чемодан» из Санкт-Петербурга.
Григорий Тишин, кстати, стал прототипом героя романа Захара Прилепина «Санькя», а Анатолий Тишин — прототипом героя Матвея в этом же произведении. В постановке спектакля «Отморозки» от Кирилла Серебренникова Саньку Тишина изменили на Григория Жилина, тем самым делая аллюзию ещё более очевидной.
6. Захват Администрации президента
Самая масштабная и трагическая акция случилась сразу после V съезда НБП. 14 декабря 2004 года около 50 лимоновцев, прибывших со всей страны на акцию, в районе 12:00 заняли один из кабинетов в приёмной Администрации президента, фактической цитадели власти, на Ильинке. Забаррикадировались в здании, вывесили свои флаги, растяжку, скандировали лозунги. Одновременно в здании и на улице распространялась листовка-обращение к президенту России.
Акция была направлена в защиту действующей конституции и имела исключительно мирный характер. Нацболы, проникнув в помещение, начали требовать встречи с советником Путина Илларионовым. Но так случилось, что Илларионова не оказалось на рабочем месте, а работники ФСО в резкой форме потребовали прекратить «забастовку», на что лимоновцы ответили отказом и заявили, что пока Илларионов или Путин лично не придут к ним, никто отсюда сам не выйдет.
В одном из кабинетов оказался большой металлический сейф. Когда туда зашли ребята, они прикрыли дверь сейфом, на улицу вывесили флаг и начали скандировать антипутинские лозунги: «Путин — уйди сам!», «Путин, лыжи, Магадан», «Мы научим вас Конституцию любить!» и прочее.
Когда приехал наряд ОМОНа и стал ломать дверь, нацболы держали её все вместе, не пуская правоохранителей, и запели хором песню «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг!». В ход пошли монтажки и топоры, дверь сломали, омоновцы в бронежилетах вломились, начали избивать всех подряд (среди ребят было девять девушек), несколько человек попали в больницу.
Общее число задержанных — 40 человек. Всем предъявили обвинения по 278 статье УК — насильственный захват власти, от 12 до 20 лет лишения свободы. Никто из задержанных вины не признал, почти все не давали никаких показаний.
Всех расфасовали по московским тюрьмам. Девушек — на женский централ в Печатники, пацанов — в Бутырку, Матросскую тишину и Пресню, ребят младше 18 лет (таких было пять человек) — в колонию для несовершеннолетних. Через несколько месяцев, а всё это время все задержанные сидели в СИЗО, обвинение переквалифицировало дело со статьи 278 на статью 212, массовые беспорядки. Одного несовершеннолетнего, нацбола Ваню Петрова, освободили от наказания — ему было 15, а субъектом преступления по статье 212 может быть только лицо, достигшее 16 лет. Спустя почти год, 8 декабря, вынесли приговор. 39 человек признали виновными в массовых беспорядках — хотя вся эта массовость происходила в одном кабинете.
Митинги против Путина — это уже норма для московской либеральной жизни. Но мало кто знает, что лидером антипутинского движения был именно Эдуард Вениаминович. Как и лозунг «Россия без Путина» — тоже изобретение НБП, хотя, казалось, что его мог придумать скорее покойный Немцов.
С 2005 года по 2008 год, когда большинство даже не мыслило протестовать против власти Путина, Лимонов и либералы во главе с Каспаровым и Касьяновым устраивали шествия в защиту конституции. Пиком протестов стал 2008 год, главной мишенью — президент Дмитрий Медведев. Речь Лимонова была самой яркой: «Без нас нам вывели третьесортного чиновника и сделали нашим президентом», «Россия — это мы, а не Путин».
В июле 2006 года силами объединённой оппозиции была создана широкая коалиция. В неё вошли самые разные политические силы. Авангардом стали НБП Лимонова, «Российский народно-демократический союз» Касьянова и «Объединённый гражданский фронт» Каспарова. Помимо них были и Хакамада, и Рыжков, и Анпилов, и Глазьев, и ещё организации помельче. Первый митинг и шествие состоялись 16 декабря 2006 года на Триумфальной площади.
Марши несогласных проводились в нескольких городах России. Но в Питере и в Москве они были наиболее ожесточёнными, с противостоянием ОМОНу и милиции. В результате начались убийства активистов НБП: убиты нацбол из Серпухова Юрий Червочкин и московский активист-лимоновец Антон Страдымов. ОМОН тогда был крайне жесток, не жалел ни юных бунтарей, ни престарелых ветеранов, кадры рукоприкладства возмущали тогда всех москвичей.
Подробнее о временах маршей читайте в книге Андрея Балканского «Эдуард Лимонов».
8. «Стратегия 31»
В 2009 году Лимонов создаёт «Стратегию-31» — самый популярный политический оппозиционный проект 2009–2011 годов. Инициатива шла от оппозиционной коалиции «Другая Россия» (не следует путать с партией Лимонова, созданной в 2010 году взамен запрещённой НБП и взявшей аналогичное название «Другая Россия»).
Сейчас акции часто ассоциируются с либеральными политиками — Немцовым, Каспаровым, Пономарёвым. Но это несправедливо, ведь придумал их именно Эдуард Вениаминович.
Каждое 31‑е число каждого месяца сторонники 31‑й статьи конституции выходили на Триумфальную площадь, чтобы потребовать соблюдения этой самой статьи, которая гласит:
«Граждане Российской Федерации имеют право собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование».
Эти акции, длившиеся без перерыва девять лет, показали, как плохо у нас работает сие право жителей России. Ломали руки, били по голове и держали на холоде в КПЗ.
9. Национальная ассамблея
В 2008 году Лимонов вновь пытается создать вместе с Гарри Каспаровым широкую коалицию несистемной оппозиции — Национальную ассамблею. Сюда выбирали кандидатов по праймериз и собирался альтернативный парламент, свои советы на местах и президент.
17 мая 2008 года свыше 450 делегатов из 66 регионов страны, представляющие 85 организаций, собрались в бизнес-центре неподалёку от метро «Новослободская». Но на этом всё и кончилось, слишком уж разные силы хотели быть вместе, скрестить их было трудно. Либералы и левые, конечно же, не смогли договориться. Как ссорятся либералы, вы и сами знаете, да и среди левых согласия не было.
Нацболы тогда предложили объявить Национальную ассамблею параллельным правительством, но делегаты отвергли это столь радикальное предложение. Нацболы вышли из состава ассамблеи, хотя она ещё несколько лет существовала. Пожалуй, можно вполне считать Национальную ассамблею предтечей Стратегии-31.
10. Протесты 2011–2012 годов
Самые массовые протесты в истории России XXI века. События, заставившие Путина бояться народных протестов по-настоящему и повернувшие вектор политики власти в сторону ужесточения свобод, цензуры и точечных репрессий, подавления оппозиции и замораживания реформ. Эти протесты заставили понять, что, несмотря на дутые рейтинги и Соловьёв-ТВ, народ может встать на защиту своих интересов, может оказывать давление на власть. Как говорят, именно тогда президент принял решение не уходить из власти никогда — кто знает?..
4 декабря 2011 года власть фальсифицировала выборы в Думу, нарушений было очень много, на местах чиновники наглели и не стеснялись никого, делая вбросы. Народ в городах выходит на митинги протеста. Эти массовые протесты стали таковыми именно благодаря Лимонову. 6 декабря он выводит сторонников на Триумфальную площадь, к ним присоединились все недовольные. Именно в этот день был достигнут рекорд по задержанным в новейшей истории — более 500 человек. 7 декабря вновь проходят митинги в несколько тысяч человек, полиция вновь задерживает людей. Мест не хватает во всех отделениях полиции Москвы.
Сергей Удальцов, лидер «Левого Фронта», был тогда под арестом и держал голодовку. Именно он подал бумагу в мэрию разрешение на митинг 10 декабря. Сделал он это за несколько недель до 4 декабря, заранее. Он, конечно же, не предполагал, что произойдут такие события. Но оппозиционеры схватились за этот митинг. Митинг был разрешён и санкционирован мэрией на 300 человек.
Лимонов одним из немногих настаивал на том, чтобы не соглашаться идти на Болотную площадь, которую власть буквально навязала оппозиции. Немцов решил подогнуть протест под себя и стал одним из главных вдохновителей идеи митинга на Болотной, а не на площади Революции. В итоге 10 декабря 2011 года Путин выиграл благодаря оппортунистам — Немцову, Пархоменко, Венедиктову.
Все, кому не лень, ломились на Болотную. Всю зиму и всю весну до новых выборов они водили народ по площадям Москвы. Был потом проспект Сахарова, оккупай-Абай, оккупай-Баррикадная и опять 6 мая Болотная, где произошли стычки с полицией. Удальцова и Развозжаева тогда вместе с другими участниками объявили виновниками в беспорядках, посадили за решётку и судили.
Немцова убили на мосту в 2015 году, Навального так засудили, что он теперь на пожизненном крючке у власти, Удальцов под надзором. А Дед, Лимонов, тогда всем говорил, что нельзя уходить с площади Революции…
17 марта 2020 года Лимонова не стало. Именно 17 марта 2014 года совершилось воссоединение Крыма с Россией. Шесть лет про Лимонова говорили, как же он был прав в 1990‑е. Шесть лет за Лимоновым начали признавать настоящий политический талант. Что ещё нам покажет будущее, откроет из того, о чём говорил и писал Эдуард Вениаминович?
17 марта днём в больнице, умирая, Лимонов попросил близких соратников увезти его домой на квартиру недалеко от метро Новослободская. Он не хотел умирать в больнице. Его, изнемогающего от онкологического заболевания, довезли до дома, где он до самого последнего момента был в сознании и просил передать завещание и то, что он умер у себя дома. Это было его последнее желание. Это озвучили ребята на похоронах.
Напротив РГГУ, там же близ метро Новослободская, есть магазин «Магнолия». У Лимонова в 2017 году вышла книга «Монголия». Книга названа так не из-за страны Чингисхана, а потому, что рядом с «Магнолией»/«Монголией» жил Эдуард и частенько заходил туда вместе с охранниками за продуктами. Будете там рядом, вспомните, что в этом магазине, напротив РГГУ, был Эдуард Лимонов.
Когда-нибудь не станет этой «Магнолии», но «Монголия» Лимонова несомненно останется.
В 2020 году от нашей страны на «Евровидении» должна была выступать группа Little Big, но из-за карантина международный конкурс песни отменили. Мы желаем рейверам успехов и разрыва танцполов, а сейчас давайте вспомним, как этот конкурс пришёл в Россию.
Вы узнаете, как в 1994 году казаки и немцы боролись с панками, но победили евреи и Сергей «Дево-девочка моя» Крылов. В 1995 году вы узрите Филиппа Бедросовича в розовой кофточке и узнаете, как проводили «договорняки» на конкурс европейской песни и пляски. Оцените безумие отбора в 1996 году, а также поймёте, почему Алле Пугачёвой ничего не светило годом позже.
Россия не участвовала в евроконкурсе в 1992–1993 годах из-за бюрократии и безденежья. Да и парламент горел — какое там «Евро», в Москве бы прибраться. Новые страны демократии надо было подготовить к участию по стандартам Евросоюза, что тоже было непросто. Поэтому Россию допустили лишь в 1994 году, первый раз в бой пошли и бывшие республики Союза, а также страны Восточного блока. Поляки, словаки, литовцы и русские ломанулись на Запад.
1994. Цыганова, «Ногу свело!» и Крылов
Весной 1994 года решили не просто назначить того, кто поедет, волевым решением партии и правительства, а ещё и выбрать в прямом эфире госканала РТР. А где было выбирать? Первый канал был крайне слаб, НТВ ещё не стал на ноги, а «2×2» был слишком детским и шутейным. За отбор должна была отвечать легендарная «Программа А». Но насчёт честности гонки были большие сомнения.
У РТР не оказалось денег на конкурс в Дублине, со спонсорами был полный бардак. Поэтому жюри скорее искало того, кто был бы готов не только сделать песню по стандартам, но и оплатить участие. Не важно уже, кто платит — Солнцевская или Ореховская ОПГ, Березовский или Жечков, — лишь бы сделали всё сами. А уж коль всё будет «под ключ», то и победу «обеспечим» в «честной» битве.
Негласно лидером отбора значилась Вика Цыганова. Всё при ней: патриотические песни, статус звезды и деньги, русская краса и сила. Продюсеры Цыгановой нашли поддержку в лице казачьих атаманов Дона и Кубани и немецких продюсеров, которые обещали 50 тысяч долларов на расходы. Звучит безумно: немцы и казаки со времён атамана Краснова не бывали вместе, но РТР это устраивало. Песня есть, деньги тоже, промоушн из Берлина.
Но тут то ли сама певица, то ли её команда начали метаться — дали на отбор песню «Я вернусь в Россию», а потом отозвали кассету и захотели заменить на что-то патриотичнее. Это было против правил «Евровидения», начался скандал, наезды атаманов на РТР и прочее. В результате Цыганову за хамство просто сняли c забега. Видимо, представители из России ещё не понимали, что на «Евровидении» по-пацански решать нельзя, закон есть закон. Цыганова потом уверяла, что виной всему евреи, Кобзон, Маша Кац, и прочие сионисты, которые не дали дорогу русской песне. Даже на отборе она заявила со сцены, мол, я всё равно победила.
Песня, которая бы точно победила на конкурсе
Тогда решили поставить на группу «Ногу свело!». Всё при них — слава бессмысленного, но весёлого хита «Хару мамбуру», гремевшего из каждого тапка страны, харизма Максима Покровского (объявлен Минюстом РФ иноагентом), панковский разбитной формат, который бы понравился в Европе. Ребята записали «Сибирскую любовь», таёжный панк, и «Программа А» решительно говорила о победе.
Но молодость и слава ударили в голову. Незадолго до официального отбора «Ногу свело!» поссорились с продюсерами и лейблом «Тау-продукт». Музыкантам показалось, что им урезают гонорар. Группа устроила разборку со своей «крышей» из бандитов и банка «Метрополь», разорвали контракт на миллионы с теми, кто вывел их в люди.
На момент отбора «Ногу свело!» не было нужной финансовой поддержки, а в жюри, как назло, сидели обиженные представители «Тау». Они не поставили нужные баллы, и «Нога» заняла лишь второе место. Если бы не было разборок с ОПГ, Покровский выступил бы в Дублине и мог бы победить.
Рассказ от первого лица
Ещё в 1994 году на поездку в Дублин претендовал паноптикум:
Группа «Мегаполис» с песней «Пушкин» — странно, как и всё творчество этого коллектива. Не получили ни одного балла.
Весь такой блистательный Пенкин с песней «Вспомни». Его грим и блёстки видимо спугнули советское жюри. Один балл.
Достойная и стильная группа «Квартал», подарившая нам песню о «Парамарибо» и много всего хорошего. Видимо, их блюзовые свинги оказались не у дел. Один балл.
Алиса Мон в образе стриптизёрши, Татьяна Марцинковская с баптистским госпелом, Андрей Мисин с романсом тоже остались за бортом. Слишком трешово и мимо ворот.
Приличнее всех среди казачества и прочего неистовства выглядела юная блюзовая певица Юдифь с балладой «Вечный странник». Юная Мария Кац (настоящее имя Юдифи) поражала скорее чистотой взятых нот, чем костюмом. Консервативное жюри, разумеется, отдало предпочтение романтическому песнопению под гитару без эпатажа и лубка, гей-лоска и треша. Но не забывайте — оплачивать всё нужно было своими силами. У Кац и её команды долларов пачками не было.
Жюри не знало, что делать, уже хотели просить вернуться атаманов и Цыганову. Но тут возник автор хита «Девочка моя» Сергей Крылов. Этот солидный господин заявил, что даёт Юдифи 100 тысяч долларов как спонсор. Откуда они у Крылова были? Сергей заработал их на шоу «Ангел-421», где выступил продюсером. Более того, за развитие музыки ему отплатили бизнесмены-спонсоры премии «Овация».
То, что эту премию финансировали тогда те же самые представители ОПГ, не было секретом для богемы столицы. Иными словами, Крылов отдал 100 тысяч от разных музыкальных бандформирований, но на «Евровидении» и Кац не заработал почти ничего. Скорее просто помог, не получив дивиденды ни в пиаре, ни в чём.
К чести Юдифи на конкурсе надо отметить и высокое качество вокала, и костюм в стиле картины Климта с тем же названием. Видны долгие репетиции и труд команды. Не забывайте, что никто не знал, как и куда петь. Да и место она заняла девятое — неплохо для первого опыта, когда нет ни технологий, ни понимания, как выступать.
1995. Филипп Бедросович
Гораздо безумнее прошёл отбор в 1995 году. О конкурсе вспомнили где-то за три недели до начала, в середине апреля. Возможно, из-за передела рынка, гибели Владислава Листьева и прочих трагедий. Под давлением Березовского решили, что отбором будет заниматься его свежеиспечённый канал ОРТ. В первые недели вещания команда принялась за поиск конкурсанта.
Срочно решили делать национальный отбор, но на него не было времени. То есть опять нужен был лишь человек, который оплатит участие. Уговорили на это Филиппа Бедросовича Киркорова, у него финансы были. Параллельно в режиме паники отсняли будто бы «Отбор от России на „Евровидение-95“», где выступили певцы «для галочки».
Вот что поведала VATNIKSTAN участница отбора, певица Ольга Дзусова:
«Нас, как придурков, позвали, мы отпели, нас сняли, потом показали по Первому каналу, и всё действо венчал клип Киркорова. Потом, оказывается, от организаторов „Евровидения“ пришла бумажка, где было рекомендовано послать одного из трёх кандидатов — Оксану Павловскую, Викторию Виту или Ольгу Дзусову. Бумажку спрятали в стол. Поехал Филипп».
Киркоров не был бы собою, если бы не прислал ремейк, что против правил конкурса. Песня «Колыбельная для вулкана» — это вольный перевод молдавского хита Анастасии Лазарюк Buna seara stelelor («Добрый вечер, звёзды») 1985 года.
В клипе Филипп вращается вокруг оси, делает пассы и поёт о вулкане, который бомбит.
Филипп Киркоров в розовой кофточке
Киркоров выступил, получил 17‑е место. Позже жюри в Дублине узнало, что это ремейк, и аннулировало результаты. Все спрашивали, почему король эстрады не ездит сам на конкурс петь во второй или третий раз, а возит протеже. Может, дело в этом?
Жалкая румынская пародия на Киркорова, записанная за десять лет до его песни
1996—1999. Пугачёва, Меладзе и дисквалификация
В 1996 году отбор решили провести снова. ОРТ за глупость лишили этого права. РТР назвал это «Песня для Европы». Да и отбор решили делать честно.
«Ногу свело!» представили свой знаменитый «Московский романс» — песню нищих, на которую потом сняли шикарный клип. Есть предание, что жюри выбрало «Ногу», но Алла Борисовна попросила их не отправлять. Победила песня «Я это я» Андрея Косинского. В целом всё прошло уныло и серо, Косинский провалился в полуфинале.
Отбор 1997 года же был похож на нынешние: решили что ни к чему выбирать на глазах у страны, можно собраться кулуарно. Всё проходило непублично, ОРТ прослушивал кассеты и после вынес вердикт. В закрытом жюри было много известных имен: Юрий Саульский, Максим Дунаевский, Иван Демидов, Юрий Аксюта.
По итогам глава ОРТ Константин Эрнст заявил, что победила песня «Примадонна» Меладзе, а чуть лишь отстала песня «Ангел» в исполнении дуэта «Чай вдвоём».
Меладзе заболел, и жюри решило, что от России надо ехать Пугачёвой. Примадонна получила лишь 15‑е место, кучу едких уколов от прессы и ТВ. Алла Борисовна, дама закалённая советской эстрадой, не боялась травли. Пугачёва устроила себе летом 1997 года супергастроли по Европе с мужем и дочкой.
Алла в Амстердаме
В 1998 году от страны хотели отправить Татьяну Овсиенко, но европейские чиновники просто не допустили страну до конкурса из-за плохих результатов прошлых лет. ОРТ от обиды даже не показывало «Евровидение». В 1999 году Россию не пустили снова — за то, что не транслировали конкурс. Такие правила.
Если в 2000‑е и 2010‑е годы Россия на «Евровидении» — это форматно, лучшие композиторы и продюсеры, огромные деньги, то в 1990‑е это кое-как, по наитию, без денег, но зато с бандитами, казаками, плагиатом и в режиме хаоса. Это было непрестижно, непонятно, ненужно и даже в тягость.
Хотя в недавнем прошлом тоже хватало треша. Например, вот эфир «России 1» после финала «Евровидения» 2014 года. Представительницы России сёстры Толмачёвы заняли седьмое место.
Чтобы читать все наши новые статьи без рекламы, подписывайтесь на платный телеграм-канал VATNIKSTAN_vip. Там мы делимся эксклюзивными материалами, знакомимся с историческими источниками и общаемся в комментариях. Стоимость подписки — 500 рублей в месяц.
Положение рабочих в Российской империи на рубеже XIX и XX веков было тяжёлым: стесненные условия жизни, скудное питание, изнурительный труд за копейки. Государство и владельцы предприятий, конечно, знали об этом, но не спешили что-либо исправлять. Царское правительство опасалось политического ущерба и недовольства привилегированных слоёв общества, а промышленники не желали терпеть убытки.
Рассказываем, в каких условиях жили рабочие и к каким последствиям это привело.
К концу XIX века рабочий класс стал одной из основных производительных сил страны: его численность составила около 14 миллионов человек. Четверть от общего количества — женщины. Возраст большего числа работников составлял от 17 до 40 лет, а самой распространённой национальностью были русские. Промышленные центры, а вместе с ними и основные массы рабочих, располагались в районах двух столиц, на Урале и отдалённых округах — в Белоруссии, Украине, Прибалтике и на Северном Кавказе.
Бурный рост промышленности и увеличение протяжённости железных дорог, рост технического оснащения предприятий и последовавшее за этим усложнение производства изменило внутренний состав рабочего класса и спрос на труд. Теперь на производстве требовались не просто рабочие руки, а квалифицированные кадры. Среди рабочих мужского пола уровень грамотности достигал 60%, тогда как среди женщин — только 35%. Фабричные инспекторы докладывали, что рабочие просили устроить на предприятии читальню, а иногда, не дождавшись ответа, в складчину выписывали журналы, газеты, книги отечественных писателей, а то и технические труды.
Две трети рабочих были потомственными, а потому осознавали своё положение и зачастую остро реагировали на негативные перемены, касавшиеся заработка, продолжительности рабочего дня, условий работы и жизни. Самой низкой заработная плата была на текстильных предприятиях, а высокой — на металлургических и химических.
Большая часть денег уходила на питание и проживание — до 70%, ещё часть — свыше 10% — на штрафы, которые всё ещё были высоки, несмотря на ряд ограничивающих законов. Заработная плата выдавалась с перебоями — через месяц или вообще по большим церковным праздникам, то есть один-два раза в год.
Длительность рабочего дня была максимальной по всем возможным планкам, также установленными законом — из 11,5 возможных часов фабриканты «использовали» 11,2.
Несмотря на производственные тяжести и опасную работу, заработки не достигали прожиточного минимума. Нехватка денег могла быть компенсирована сверхурочной работой, привлечением остальных членов семьи на работу (в том числе и малолетних), а самым популярным методом было «сокращение нормы потребления». Бюджет среднего московского студента обыкновенно был выше бюджета бессемейного рабочего.
Большая часть рабочих не имела возможности получить недорогую горячую пищу.
Пётр Андреевич Заломов, член РСДРП и участник протеста 1902 года в Сормове, писал:
«А потребности эти всё увеличиваются, так как просвещение, хотя и медленно, но всё же проникает в народные массы. Народные библиотеки могут доказать, насколько сильна жажда знаний среди рабочих… насколько сильно желание у рабочих прилично одеваться, видно из того, что многие отказывают себе даже в пище ради приличного платья… Несоответствие условий, в которых приходится жить рабочим, с запросами, предъявляемыми к жизни, заставляет их сильно страдать и искать выхода из ненормального положения, в котором они находятся благодаря несовершенству существующего порядка».
Самыми подверженными влиянию оппозиции оказались молодые рабочие. За внимание и поддержку рабочего движения боролись две крупных партии — социал-демократическая (большевики, меньшевики) и социал-революционерская (эсеры).
Не стоит думать, что бурный рост промышленности был только в 1930‑е годы. Основу для мощной промышленной базы заложил ещё Пётр I, а с новой силой производство начало развиваться в середине XIX века Так, Путиловский чугунолитейный завод, основанный ещё в 1801 году и попавший под модернизацию в 1868 году, за 12 лет превратился из среднего предприятия в мощное производство — он производил сталь высокого качества, артиллерийские снаряды, станки, вагоны, дробильные машины и многое другое. К началу XX века Путиловский завод был крупнейшим среди российских металлических и металлургических заводов и третьим в Европе, уступая немецкому заводу Круппа и британскому заводу Армстронга.
Следующим крупным предприятием стала Сормовская машинная фабрика — завод универсального профиля, основной продукцией которого были пароходы, буксиры, сухогрузы, вагоны, паровозы, паровые машины и котлы, и на базе которого в 1870 году была построена первая в Российской империи мартеновская печь для выплавки стали.
Условия работы
Первые систематизированные сведения об условиях труда рабочих относятся к началу 1880‑х годов — издание «Труды Московского статистического отдела» гласило, что годовой заработок рабочего белокаменной был равен примерно 190 рублям, а за месяц выходило около 16 рублей.
Если переводить эти значения на современный лад в соотношении 1 рубль Российской империи = 600 рублей Российской Федерации (используется методика перевода Игоря Ерохова с учтённой автором данной статьи погрешностью из-за инфляции 2016–2019 годов):
годовой заработок — 114 тысяч рублей;
месячный заработок — 9,6 тысяч рублей.
В предыдущие и следующие годы как значение валюты, так и размеры зарплат колебались в разные стороны. Например, после отмены крепостного права зарплата снизилась из-за наплыва в города рабочей силы, и её рост начался только ближе к концу 1890‑х годов.
В Петербургской губернии заработок был значительно выше, чем в Московской — 252 рубля (21 в месяц), в европейской части России — 204 рубля (17 в месяц).
Современные значения:
годовой — 151 тысяч рублей (петербургская), 122 тысячи рублей (Россия);
месячный — 12,6 тысяч рублей (петербургская), 10,2 тысяч рублей (Россия).
Верхняя граница заработка могла подниматься до 600 рублей и 50 рублей в месяц соответственно (360 ÷ 30 тысяч), а затем опускалась до нижней в 88 и 7,3 рублей в месяц (52 ÷ 4,3 тысячи).
Вслед за стагнацией, наступившей после революции 1905 года, пришёл и подъём — в 1910 году заработок ткачей поднялся на 74%, а красильщиков на 133%. Несмотря на высокое процентное значение, реальная зарплата рабочих лёгкой промышленности была низкой — в 1913 году ткачи получали 27,7 рубля, а в 1880 году зарплата была и вовсе равна 16 рублям (16,6 ÷ 9,6 тысячи современных рублей), в 1880 году красильщики получали 12 рублей, а в 1913 году — 28 рублей (7,2 ÷ 16,8 тысячи современных рублей). Лучше дела обстояли в тяжёлой промышленности и у рабочих редких профессий: машинистам и электрикам платили по 97 рублей в месяц (58 тысяч по-современному), высшим мастеровым — 63 рубля (37,8 тысячи), кузнецам — 61 рубль (36,6 тысячи), слесарям — 56 рублей (33,6 тысячи), токарям — 49 рублей (29 тысяч).
Огромное количество людей трудилось на опасных и вредных производствах — рабочие механических, химических, прядильных заводов. В результате такого труда до 40 лет доживало только 10% прядильщиков — в основном они умирали от чахотки.
Питание и проживание
На проживание тратилось около 1⁄5 заработной платы — так, на одного рабочего квартплата составляла 3,5 рубля (2,1 тысячи современных рублей) в Санкт-Петербурге, в Баку — 2,2 рубля (1,3 тысячи), а в провинциальном городке где-нибудь в Костромской губернии — 1,8 рубля (одна тысяча) — в среднем по Российском империи стоимость проживания была равна двум рублям. Съём дорогих апартаментов стоил около 30 рублей в Санкт-Петербурге, в Москве — чуть более 20 рублей, по остальной России — немногим меньше этой же суммы.
На одного жильца рабочего приходилось 16 квадратных аршин жилой площади — это восемь квадратных метров. Стоимость квадратного аршина везде была одинаковой — хоть в элитном жилье, хоть в бедном она составляла 20–25 копеек за месяц.
До конца XIX века качество и планировка жилья для рабочих оставляла желать лучшего, но потом в моду вошло строительство жилищ с более высоким уровнем комфорта. Так, для рабочих в посёлке Вельгия Новгородской губернии был выстроен целый район одноэтажных деревянных домов с отдельной придомовой территорией. Рабочий покупал такое жильё в кредит, первый взнос составлял 10 рублей.
Такой посёлок был далеко не единственным в империи. Одним из первых рабочих городков стал Гаванский, построенный в Санкт-Петербурге. Гаванский стал экспериментом — и строительным, и социальным.
Проект, предложенный организацией «Товарищество борьбы с жилищной нуждой», начал реализоваться в конце апреля 1904 года — первые три дома были заложены рядом с Малым проспектом. Следующие два дома — вдоль Гаванской улицы, которая и дала позднее название городку.
Готовый жилой комплекс вместил в себя квартиры для тысячи жителей. Семейные рабочие располагали двумя сотнями малогабаритных квартир — от одной до трёх комнат. Свыше сотни комнат, выходивших в общие кухни, ванные и туалеты, предназначалось для одиноких рабочих.
В домах со стороны проспекта располагались магазины и ясли, а в центре посёлка функционировало четырёхклассное училище. Другой корпус вмещал чайную, совмещённую со столовой, библиотеку и даже зал с киноаппаратурой.
В проекте городка были новые магазины, прачечная, медпункт, ещё одна столовая, часовня и отдельный клуб. К началу Первой мировой войны только треть рабочих обитала на съёмном жилище.
Чтобы прийти к таким результатам, потребовалось немало усилий и времени. Так, ещё в том же 1897 году труженики, занятые ручным трудом, изготовляли продукцию на тех же местах, где и сами обитали.
Один из основоположников санитарной статистики в Российской империи Евстафий Михайлович Дементьев писал:
«Специальные жилые помещения существуют, как мы видели, далеко не на всех фабриках: все рабочие, почти по всем производствам, где применяется только или преимущественно ручной труд, живут непосредственно в тех же помещениях, где работают, нисколько, как будто бы, не стесняясь подчас совершенно невозможными условиями их и для работы и для отдыха. Так, например, на овчинодубильных заведениях они сплошь и рядом спят в квасильнях, всегда жарко натопленных и полных удушливых испарений из квасильных чанов и т. п. Разницы между мелкими фабриками и крупными мануфактурами в этом отношении почти никакой и, напр., и на мелких, и на крупных ситценабивных фабриках набойщики спят на верстаках своих, пропитанных парами уксусной кислоты мастерских».
Рабочие из близлежащих деревень и городков, на выходные отправлявшиеся к себе домой, не имели при себе даже смены белья и минимального нужного имущества.
Наиболее показательными для такого образа жизни являются рогожные фабрики — случайный посетитель увязал ногами в слое грязи с первого шага, следующим грозился наступить на маленького ребёнка, ползавшего там же, где работали его родители, а третьим мог споткнуться о кадку с водой, запутавшись в развешенных по всему помещению мочалах.
Жить и работать в таких «цехах» было очень тяжело. Если туда забредала зараза, то всем жильцам, которые не могли перенести болезнь, умирали. Затхлость помещения, отсутствие лекарств и нормального питания не оставляли шансов на выживание слабым обитателям производственно-жилого помещения, в основном старикам и детям.
В таких помещениях круглые сутки напролёт было душно — немногочисленные форточки никогда не открывались, а об искусственной вентиляции никто и представления не имел.
Дементьев описывал:
«Вся грязь, какая отмывается от мочалы, попадает на пол, всегда мокрый и прогнивший, а так как он никогда не моется, то за восемь месяцев работы рогожников на нём образуется толстый слой липкой грязи, в виде своего рода почвы, которая отскабливается только раз в год, в июле, по уходу рогожников. Везде, — помещаются ли мастерские в деревянных или каменных зданиях, — грязные, никогда не обметающиеся и никогда не белящиеся стены их отсырелые и покрыты плесенью; с закоптелых и заплесневелых потолков обыкновенно капает как в бане, с наружных же дверей, обросших толстым слоем ослизнелой плесени, текут буквально потоки воды».
На тех фабриках, где специальные жилые помещения всё же отводились, условия были ненамного лучше — рабочим иной раз приходилось ютиться в сырых подвальных этажах. Чаще же жили в огромных многоэтажных казармах, едва разделенных дощатыми перегородками либо же разбитыми на каморки для семейных и одиноких.
Не стоит также считать, что в одной каморке размещалась только одна семья — в стремлении хоть как-нибудь обособиться от большого количества людей семьи были готовы делить территорию с меньшим. В каморках могло помещаться не то, что по две или три семьи, а сразу по семь.
При расселении и распределении жильцов не было никаких ограничивающих норм и правил, и часто рабочие оказывались в положении сардины в банке. Иногда администрация фабрики учитывала то, в какие смены работают труженики и старалась селить вместе или рядом тех, кто работает в одно время, чтобы дать возможность нормального отдыха.
Евстафий Дементьев вспоминал:
«Картина, представляемая общими спальнями, почти ничем не отличается от каморок. Иногда они представляют совершенно отдельные помещения… иногда же сравнительно небольшие комнаты в общем ряде каморок, отличающиеся от последних лишь вдвое или второе большей величиной. Они населены нисколько не менее тесно, чем каморки, и кубическое пространство, приходящееся на каждого живущего в них, в средних величинах вообще совершенно то же, что и в каморках».
Чтобы прокормить себя и свою семью, рабочий был вынужден тратить до половины заработка на пропитание — 10—15 рублей.
Рацион рабочего конца XIX века мало чем отличался от рациона крестьянина: чёрный хлеб, щи из кислой капусты, говяжье сало, гречневая или пшенная крупа, солонина и огурцы. Мясная продукция, и так употреблявшаяся в малом количестве, в постные дни заменялась растительной пищей — а их было почти 200 в году. На наёмных квартирах пища была ещё скуднее — чёрный хлеб и щи. Мясо употреблялось в смешном количестве — 10 золотников на мужчину (42 грамма). Для женщин и детей даже гречневая крупа была праздником.
Как власть помогала рабочим
Первая попытка рабочего законодательства, коснувшаяся улучшения условий работы, была предпринята в 1882 году — это закон, запретивший труд детей до 12 лет, и возложивший на администрацию обязанность составлять списки работ, вредных и опасных для здоровья. Через два года закон был своеобразно расширен — малолетние, занятые на промышленных предприятиях, обязаны были посещать школу.
Через год был выпущен нормативный акт, запретивший ночной труд женщин и подростков на текстильных фабриках. Это проект был принят с небольшой поправкой — его действие длилось только три года. Хитрые владельцы фабрик, несмотря на ограниченный и достаточно малый срок действия закона, попытались его обойти, переместив работниц ночной смены в дневную, а освободившиеся места заняли мужчинами из дневных смен. Впрочем, такой произвол рабочие не смогли стерпеть, и незамедлительно ответили на неугодный закон стачками.
Время шло, принимались законы, часто носившие декларативный характер, а рабочие бунтовали всё сильнее.
Первым за долгое время значимым стал закон «О продолжительности и распределении рабочего времени в заведениях фабрично-заводской промышленности». Он установил порог продолжительности обычного рабочего дня до 11,5 часа, а предпраздничного — в пять часов. Ночная работа ограничилась 10 часами, воскресенья и праздничные дни стали днями нерабочими, но одновременно с принятием этого закона на всех предприятиях численностью более 200 человек была усилена фабрично-заводская полиция.
Испуганная широко развернувшимся стачечным движением царская власть в июне 1903 года приняла сразу два закона — «Об учреждении старост в фабричных предприятиях» и «Об ответственности предпринимателей за увечья и смерть рабочих». Первый позволил рабочим избирать старост из своей среды, которые могли бы выражать их волю администрации завода.
Второй закон оказался более значимым. Владельцы фабрик обязывались выплачивать пострадавшему рабочему компенсацию за полученные травмы и лечение, а в случае его смерти компенсация уходила его семье.
«При несчастных случаях в предприятиях фабрично-заводской, 600 горной и горнозаводской промышленности <…> владельцы предприятий обязаны вознаграждать, на основании настоящих правил, рабочих, без различия их пола и возраста, за утрату долее, чем на три дня, трудоспособности от телесного повреждения, причиненного им работами по производству предприятия или происшедшего вследствие таковых работ. Если последствием несчастного, при тех же условиях, случая была смерть рабочего, то вознаграждением пользуются члены его семейства».
Финальным законом Российской империи, поддерживающим рабочих, стал закон «Об обеспечении рабочих на случай болезни» — он предусматривал выплаты рабочим в случае временной нетрудоспособности, обязывая фабрикантов организовывать также бесплатную медицинскую помощь рабочим. Для таких целей учреждались больничные кассы, пополнявшиеся как за счёт взносов рабочих, так и сборов с предпринимателей. Но одновременно с этим закон охватил только фабрично-заводскую промышленность (около 2,5 миллиона человек), игнорируя остальные категории рабочих (то есть сельскохозяйственных, горных и железнодорожных, а также неквалифицированных рабочих), а это было больше 10 миллиона человек. На этом и остановилось формирование рабочего законодательства в Российской империи.
Перед началом Первой мировой войны оно носило хаотичный характер — толком не было выделено понятие «фабрично-заводская промышленность», а рабочие других категорий и вовсе управлялись другими ведомствами.
Кроме пособий по потере трудоспособности не существовало больше никаких — в том числе по беременности и родам, болезням, безработице, пенсий по инвалидности (кроме компенсаций за увечье) и старости. Социальное обеспечение шло только чиновникам и высшим рангам. Исключение оставляли горные рабочие из-за опасности и вредности производства — они имели право на пособие по болезни.
Самой обездоленной частью рабочего класса были женщины. Неудивительно, что они одними из первых поддержали Великую российскую революцию и стали в скором времени одной из её движущих сил.
Освобождение рабочим принесла революция, ведь в её результате в мире появилось первое социалистическое государство, в котором именно они имели решающее слово.
Чтобы читать все наши новые статьи без рекламы, подписывайтесь на платный телеграм-канал VATNIKSTAN_vip. Там мы делимся эксклюзивными материалами, знакомимся с историческими источниками и общаемся в комментариях. Стоимость подписки — 500 рублей в месяц.
Музыкальная промышленность в СССР очевидно не поспевала за требованиями музыкантов. Хочешь играть биг-бит — ну, потерпи десять лет, пока промышленность осилит электрогитару. Но со временем заводы раскачивались — и в результате в стране выпускались десятки моделей электроорганов, синтезаторов и гитар. Отобрали для вас десятку самых важных или просто интересных — если вдруг захотите поиграть в каком-нибудь советском вокально-инструментальном ансамбле.
Терменвокс
Вопреки мифу, терменвокс — это далеко не первый электронный музыкальный инструмент, да и формально созданный ещё и до СССР. Но точно первый, вошедший в канон популярной культуры, поэтому его обязательно упомянем. Изобретённый Львом Терменом чуть ли не случайно в начале 1920‑х годов, он определил звучание всей ранней электроакустической музыки.
По сути, терменвокс без обработки способен всего на пару трюков: красивые завывания, похожие на женский вокал или хрестоматийных призраков, и всякие атональные посвистывания. Плюс на нём очень сложно играть, что породило целую волну инструментов, построенных по тому же принципу, но более приспособленных для живой игры. Поэтому чаще всего его используют или в академической музыке, или для создания спецэффектов (да-да, те самые завывания летающих тарелок из фильмов 1950‑х). Зато человек с терменвоксом, извлекающий звуки прямо из воздуха, всегда выглядит невероятно эффектно.
АНС
А вот АНС, названный своим создателем Евгением Мурзиным в честь Александра Николаевича Скрябина, массовым так и не стал — да и не мог стать. Конструкция его была сложной, а требования к композитору — крайне специфическими. Это оптический синтезатор: для того, чтобы получить из АНС звук, нужно скормить ему пластину с нарисованной спектрограммой. То есть нужно очень хорошо понимать, что именно ты хочешь получить. Чаще всего на АНС делается то, что проще: всевозможные шумы и сонорная музыка, но, если прокачаться, можно делать очень сложные композиции.
Шиховская акустика
Вообще, в Советском Союзе акустические гитары делали во многих городах — Ижевске, Кунгуре, Самаре, Ленинграде и так далее. Но почему-то символом стала именно продукция Шиховского завода под Звенигородом — дубоватые гитары, популярные у бардов. Шиховская акустика — это собирательный образ, на самом деле их несколько моделей, и шести- и семиструнных.
Впрочем, можно заменить этот пункт списка любым, который кажется вам более подходящим — например, не менее знаменитыми бобровскими акустиками или «луначарками».
Электрогитара «Тоника»
Считается, что «Тоника» — это первая массовая цельнокорпусная гитара в СССР. Ну и плюс такой же бас. Выпускались они с конца 1960‑х годов, было довольно много разновидностей, отличающихся от завода к заводу.
Форма кажется довольно дикой, но вообще в 1960‑е в мире выпускали много подобного — посмотрите на некоторые модели Meazzi, Welson или на дизайнерские эксперименты Wandre. В «Тонике» к дизайну прикладывалась ещё и топорная сборка с «промышленными» решениями вроде деки, набранной из брусков или нерегулируемого анкера. Тем не менее не так давно копию этой гитары хотела издать известная своими репликами исторических инструментов компания Eastwood, а на модифицированном басу «Тоника» (или его клоне) играет басист группы Algiers Райан Мэхэн.
«Эстрадин-8Б»
Первый советский электробаян, производимый в промышленных масштабах! Что вообще такое электробаян? По сути, это электроорган с контроллером, привычным для баяниста. Учитывая количество таких музыкантов в советских ансамблях самой разной направленности, вопрос создания электробаянов вправду был актуальным.
«Эстрадин-8Б» — это сам баян, ножная педаль и два гробика с динамиками и органом. Производство началось к концу 1970‑х годов. Довольно дико, конечно, гордиться таким аппаратом во времена «Полимуга» с цифровым управлением, но вот такая у нас локальная специфика.
Электрогитара «Урал 650»
Тот самый легендарный «Урал», про который сложено так много анекдотов. Одна из самых массовых электрогитар СССР — и, несмотря на все недостатки, она не так и ужасна.
Больше всего «Урал» похож на японские гитары 1960‑х, которые сейчас так любят всевозможные гаражные музыканты. Слабые яркие звукосниматели, не лучшая эргономика, плохое качество сборки, рандомные материалы, куча всяких переключателей: типичная электрогитара из страны, у которой ещё нет достаточного опыта в их создании. Визуально «Урал» — реверсивная копия Yamaha SG5, которая вышла почти на десять лет раньше. Впрочем, на волне интереса к ретро «Урал», как и «Тоника», смотрится вполне себе и регулярно светится даже у известных музыкантов.
«Поливокс»
Magnum opus производственного объединения «Вектор», инженера Владимира Кузьмина и всей советской синтезаторной промышленности. Хорошо звучащий, не похожий на зарубежные аналоги, да ещё и круто (в отличие от большей части советских электромузыкальных инструментов) выглядящий инструмент. Ещё 15 лет назад «Поливокс» в хорошем состоянии можно было забрать из какого-нибудь ДК. Десять лет назад он стоил — ну, пять-семь тысяч рублей. А сейчас и двадцатка считается нормальной ценой.
Ещё это, пожалуй, единственный советский синтезатор, который был неоднократно скопирован другими производителями. А ещё он есть в игре Doom 2016 года. А ещё… В общем, вы и сами всё знаете.
«Электроника ЭМ-25» и «Том-1501»
Пожалуй, лучшие советские синтезаторные струнные. Вообще синтезаторные струнные — особый класс инструментов, изначально призванный имитировать струнную секцию оркестра, но быстро ставший визитной карточкой многих стилей музыки. Если слышали Жан-Мишеля Жарра или группу Zodiac, то у них много таких звуков.
Расцвет этого типа синтезаторов пришёлся на 1970‑е годы. В СССР, как всегда, чуть запоздали — и ЭМ-25, и Том-1501 производились уже в 1980‑е. «Электроника» — с явной оглядкой на японский Roland, а «Том» — на итальянский Crumar Performer.
«Каданс С‑12»
Советский ответ гибридным синтезаторам 1980‑х годов — таким, как Roland Juno, Oberheim Matrix 1000 или Crumar Bit One. Это тоже инструмент с цифровыми осцилляторами, и он даёт характерный «восьмидесятнический» звук — можно играть Depeche Mode. Микропроцессор, память, пресеты, аналоговый фильтр, неудобное управление на кнопках — практически классический синтезатор этой эпохи.
«Артон ИК-51»
Еще одно детище Кузьмина — и печальный закат советских синтезаторов вообще, зарифмовавшийся с закатом всей страны. Это цифровая самоиграйка на манер Yamaha PSR, с содранными с «Ямахи» же семплами ударных. И при этом — чуть ли не инженерный подвиг, так как промышленность СССР не могла обеспечить инженеров нужной элементной базой (в итоге там стоит клон процессора Texas Instruments).
С самоиграйками вообще интересная тема: позднесоветские музыканты решили, что это венец развития техники, и с удовольствием меняли свои старые аналоговые синтезаторы на пластиковые PSR, которые сейчас выглядят пригодными ну разве что для обучения детей или игры ретрошансончика. Но ИК-51 так и остался никому особо не нужным бесславным детищем эпохи упадка.
В 1930‑е годы Иосиф Сталин устроил одну из самых широкомасштабных пиар-акций в истории: всенародное обсуждение проекта Конституции. Более 40 миллионов человек дискутировали об основном законе страны, предлагали поправки и высказывали мнения. Довольно значительную часть предложений — более 43 тысяч — даже учли при подготовке итогового текста. Зачем Сталину это было нужно и насколько честным было обсуждение, рассказывает Виктор Пепел.
За 69 лет СССР менял Конституцию трижды: в 1924, в 1936 и 1977 году. Первая была создана вскоре после образования Советского Союза, вторая была напрямую связана со Сталиным, третья считается Брежневской.
Сталин изменил основной закон по нескольким причинам. СССР в 1930‑х годах после начала индустриализации, коллективизации и перехода от НЭПа к плану стал по сравнению с «нэпмановским» периодом другой страной и требовал, соответственно, новых законов. По мнению исследователя Жукова, главным фактором стала смена политического курса:
«Решительный отказ от ориентации на мировую революцию, провозглашение приоритетной защиты национальных интересов СССР и требование закрепить всё это в Конституции».
Олег Хлевнюк в книге «Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры», напротив, видит в сталинском законотворчестве попытку создать благоприятной образ СССР для западноевропейских стран. А историк и правовед Андрей Медушевский пишет, что Конституция 1936 года, точнее её всенародное обсуждение, была «невиданной по масштабам, формам и интенсивности акции направленного внешнего и внутреннего информационного манипулирования». Медушевский приводит восторженные слова газеты «Инкувайрер» (Цинциннати, штат Огайо):
«В период, когда в ряде стран уничтожается самоуправление, приятно констатировать, что вожди Советского Союза… намерены установить демократическую систему взамен диктатуры, осуществлявшейся в начале красной революции. Новая русская конституция, ныне законченная разработкой, свидетельствует об искренности этого намерения».
Грядущие годы потом покажут, насколько ошибались западные корреспонденты. Время разработки и принятия закона были не только представлением для Запада, но и не имеющей аналогов (без сарказма) политической акцией на территории СССР.
Когда у Сталина зародилась мысль об изменении основного закона, доподлинно неизвестно. 25 января кандидаты и члены Политбюро получили письмо, в котором «был определён механизм реализации правотворческой инициативы». VII съезд Советов в феврале того же года принял постановление «О внесении некоторых изменений в Конституцию Союза ССР». Для создания новой Конституции была создана специальная комиссия, включавшая 12 подкомиссий. Ими руководили Вячеслав Молотов (отвечал за подкомиссию по экономике), Влас Чубарь (финансы), Карл Радек (избирательная система), Николай Бухарин (право), Андрей Жданов (народное образование), Максим Литвинов (внешние дела), Лазарь Каганович (труд), Андрей Вышинский (суд), Иван Акулов (местные органы власти), Клим Ворошилов (оборона).
Ольга Максимова в книге «Законотворчество в СССР в 1922 — 1936 годах» пишет о разногласиях между Сталиным и группой Бухарина:
«… принципиальные разногласия между группой Сталина и видными в прошлом партийными деятелями, такими как Радек и Бухарин, уже давно обнаруживались, ещё в 1920‑е годы. Однако их всё же привлекли к работе над проектом новой Конституции. Это факт можно скорее всего объяснить тем, что для работы над Конституцией СССР были привлечены лучшие силы большевистской партии, несмотря на имеющиеся между ними разногласия».
С 20 по 26 февраля 2020 года «Левада-Центр» (ныне признан иноагентом) опросил граждан о грядущем конституционном голосовании. Выяснилось, что треть не имеет ясного представления о «сути предложенных поправок в Конституцию». В 1930‑х годах «сознательных» граждан было ещё меньше. Не так давно прошла культурная революция с целью научить население письму и чтению.
Пиар-агентств и социологических служб не существовало, равно как и телевидения. Радиовещание неплохо передавало речи вождей, но всё же его не хватало. Объяснение основных сведений и ознакомление с грядущим законом легло на плечи агитаторов.
Историк Александр Исаев в статье «Обсуждение проекта „Сталинской конституции“ населением Дальнего Востока СССР» подробно описывает механизм всенародной дискуссии. В газетах и журналах публиковались статьи о западных законах. Вскоре широкие массы увидели и разработанные передовиками рабочего класса проекты новых скрижалей. Агитаторы ходили по квартирам, читали лекции, но чаще всего устраивали собрания для ознакомления и обсуждения. На них выбирались комиссии. Предложения и замечания передавались в районный и краевой съезд советов. А за невыполнение плана обсуждения могли и объявить выговор местным начальникам.
Как подчёркивает Алексей Тюрин в статье «Сталинская забота о людях, или Пустая болтовня: обсуждение Конституции 1936 г.», такие собрания оканчивались славословиями в адрес партии и правительства. Выглядело это обычно так:
«Детально обсудив каждый пункт Конституции, работники Госцирка с великой радостью и гордостью отмечают великую победу социализма в нашей стране, одержанную партией под руководством Великого вождя трудящихся СССР товарища Сталина…».
Затем высказывались различные мысли в духе:
«Если мировой фашизм и его верные псы из II-го Интернационала, а также остатки контрреволюционного троцкистско-зиновьевского блока затеют вторую бойню, угроза которой всё ближе и ближе надвигается на нас — мы все как один встанем на защиту нашей прекрасной Родины…»
Сталина предлагали внести в Конституцию как «высшего выразителя воли трудящихся» или первого почётного гражданина. Высказывались и предложения переименовать Москву в город Сталина. Позже эта идея всплывёт во время реконструкции столицы. Однако генеральный секретарь отказался. По мнению Медушевского, Иосиф Виссарионович «считал опасным юридическое оформление культа личности, предпочитая „метаконституционный“ статус верховного жреца марксистского культа».
Интересно, что в тот же самый момент за границей культ личности Сталина прогрессисты видели как нечто либеральное. В статье Медушевского есть очень примечательная вырезка:
«Мысль о том, что Россия неожиданно становится полноценной демократической страной, кажется нам сейчас ошеломляющей, хотя, быть может, Россия уже шла к этому в течение последних двух десятилетий. Примерно столько же времени прошло между Францией периода гильотины и теми днями, когда империя Наполеона достигла своего зенита. Россия как страна действительно конституционная — это, возможно, только мечта. Но всё-таки, происходящая перемена не менее ошеломляет, чем разница между нынешним режимом в стране и царским режимом».
Во время обсуждения раздавалась и критика. Больше всего возмущались крестьяне: «В проекте конституции записано, кто не работает, тот не ест, а в городе у разных там специалистов, инженеров и тому подобных жёны сидят, ничего не делают и пользы государству никакой не дают, а крестьянки-колхозницы работают день и ночь без отдыха» — так отреагировал на вопрос о Конституции колхозник из Приморского края.
Иногда это приводило к рассуждениям вроде:
«Конституция — это только слова — на деле никакой свободы слова нет, чуть что скажешь, сразу попадёшь в НКВД. Вот во Франции, там действительно существует свобода слова и действий, — там открыто работают и фашистская, и коммунистическая партии, а у нас только одна партия».
Но такие сведения не вносились, а собирались компетентными органами.
Немало предложений поступало насчёт формулировок. Предлагали упомянуть не только рабочих и крестьян, но и трудящуюся интеллигенцию или же, наоборот, счесть СССР государством только «трудящихся». Очень часто собрания оканчивались требованиями не допускать к участию в выборах служителей культа: это был результат работы местных атеистических агитаторов. Но всё же больше всего жителей Советского Союза волновали права на обеспечение в старости и отдых.
Цифры по Всенародному обсуждению впечатляют. Более 40 миллионов человек участвовали в нём и внесли около 170 тысяч предложений. Отдел Президиума ЦИК учёл 43 427 поправок, но они мало повлияли на изначальный замысел.
Зато в умы граждан внедрился образ «победившего социализма». Вплоть до принятия новой Конституции 1977 года 5 декабря считалось общесоюзным праздником. На Западе же этот долгий процесс породил у одних «светлый» образ СССР, а у других — надежду на его дальнейшую демократизацию.
Внешний вид неотделим от статуса. Тысячелетиями одежда, обувь, причёска, аксессуары говорили о людях больше, чем они сами. В том числе, об их политических взглядах. В этом материале речь пойдёт о суфражистках, феминистках и «равноправках» середины XIX — начала ХХ веков, в мире и в России, и том, как их объединяла мода и стиль.
Начало организованного движения женщин за равноправие принято отсчитывать с XIX века. Особенно ярко оно проявилось в Великобритании, стране с жёсткой классовой системой. Здесь суфражизм (от англ. suffrage — «право голоса») стал ещё одним ответвлением борьбы за демократизацию прав.
В 1865 году известный британский политик и экономист Джон Стюарт Милль опубликовал своё эссе «Подчинённость женщины» («The Subjection of Women»). На русском книга вышла в 1869 году. В ней Милль развивает свои идеи о том, как женщина может быть освобождена от социального и политического угнетения. Этот труд был создан под сильным влиянием жены Милля — Хэрриет Тейлор Милль, апологета женских прав. Выход «Подчинённости женщины» совпал с образованием первой суфражистской организации, Комитета женских избирательных прав.
К началу ХХ века суфражизм раскололся на два направления — «радикальное» и «умеренное». Самыми заметными деятелями «радикального» толка стала семья Панкхёрст: Эммелин и две её дочери — Кристабель и Сильвия. В 1905 году они основали Женский социально-политический союз (WSPU).
Члены союза верили, что добиваться своего нужно с помощью гражданского неповиновения — демонстрациями, забастовками, голодовками, битьём стекол. Кстати, именно после того, как WSPU начал свою активную деятельность, газеты стали называть женщин, борющихся за избирательные права, уничижительным термином «суфражистки» (suffragette). В свою очередь, активистки приняли это слово на вооружение.
В журналах и газетах суфражистка изображалась как непривлекательная дама, с морщинами, неправильными чертами лица или полная, одетая либо неряшливо, либо в костюм с элементами мужского гардероба. Очень часто карикатурные суфражистки носили очки — как, например, на рисунке известного художника Джона Тенниела, создавшего культовые иллюстрации к «Алисе в Стране чудес».
Интересно, что сами суфражистки, в том числе члены WSPU, считали своим долгом на акциях и парадах выглядеть особенно элегантно для того, чтобы привлекать больше внимания к своим требованиям. Газета «Votes For Women» в 1910 году заявляла, что «современная суфражистка выбирает изящные и аккуратные наряды», а продавщицы суфражисткой газеты «The Suffragette» обязаны были «одеваться в самое лучшее».
Более того, суфражистки сделали своими основными цветами фиолетовый — обозначал преданность и достоинство, белый — чистоту, и зелёный — надежду. Цвета активно использовались во всей суфражисткой «продукции»: лентах, сумках, украшениях, значках всех видов, шляпах, одежде, обуви и даже нижнем белье. Опрятный внешний вид активисток и простая комбинация цветов помогли шире распространять идеи суфражисток — любая женщина могла продемонстрировать симпатию движению, надев трёхцветную брошь или ленту.
Итак, в Великобритании, центре суфражистского движения женщины считали, что внешний вид — одно из важнейших составляющих движения. Что об этом думали в Российской империи? Можно ли было вычислить российскую суфражистку в толпе?
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сказать о том, каким был суфражизм в России и был ли он таким же, как в Великобритании. В России «женский вопрос» идёт от шестидесятников. Об эмансипации женщин в то время говорили врач Николай Пирогов, философ Николай Чернышевский, политический деятель Михаил Михайлов, экономист Мария Вернадская, активистка Мария Трубникова — с помощью последней, кстати, был выпущен в печать труд Джона Милля, и многие другие.
В журналах тогда стали активно писать о положении женщин, а с 1866 по 1868 годы выходил «Женский вестник», который, несмотря на свою недолгую жизнь в шестидесятых, успешно реинкарнировался в 1905 году. В те годы отечественные «суфражисты» — среди них было немало мужчин — больше всего были обеспокоены женским образованием и профессиональным статусом, поэтому в основном делали упор на этих темах.
Идея о том, что женщины должны иметь те же гражданские права, что и мужчины, пришла несколько позже, к концу XIX века. Движение повернулось в сторону феминизма. Кроме права голоса, «равноправки» в России начали активно отстаивали свою сексуальную и матримониальную свободу. Они больше не хотели выходить замуж по решению отцов и требовали возможности легально развестись или сделать аборт.
Но несмотря на то, что суфражизм и феминизм в России стремился охватить все стороны женского быта, очень долго он оставался элитарным движением для горожанок. Большинство тогдашних суфражисток и феминисток происходили из известных фамилий и проживали в Петербурге. Они, как и британки, организовывали женские общества.
Одним из первых было Русское женское взаимно-благотворительное общество, созданное в 1895 году. Любопытно, что на первом съезде раздавались анкеты и, согласно результатам опроса, большинство активисток были вдовами или незамужними, старше 30 лет, с высшим или средним образованием. Это подтверждает фотография, сделанная на съезде в 1911 году. Мы видим много разных женщин явно старше 30; все они одеты одинаково хорошо и в духе своего времени — пожалуй, это всё, что их объединяет.
Интересно отметить, что на известной открытке того же времени «Русская суфражистка» художника Владимира Кадулина показан совсем иной образ. Юная особа с короткой стрижкой в странной одежде — то ли помятой, то ли трясущейся от резкой походки, то ли просто неаккуратной. На ней маленькая простая шляпка с огромной булавкой, она курит на ходу и «по-мужски» положила руку в карман. Этот образ — полная противоположность степенных дам-благотворительниц из предыдущего поколения активисток.
Однако Кадулин не смог бы нарисовать свою карикатуру, не наблюдая действительность. С началом Первой мировой войны, с новым витком обострения политического положения в стране к «равноправкам» стало примыкать всё больше женщин из всех слоев населения, в том числе девушки из среды разночинцев. Новые суфражистки — молодые девушки, наблюдавшие тотальную несправедливость и тяготы военного положения — не захотели мириться с положением дел.
К 1917 году российские женщины уже активно участвовали в политической жизни России. Они выходили на многотысячные манифестации и митинги, пытались избраться в Учредительное собрание. Женщины настойчиво требовали всех гражданских прав. И именно тогда они все объединились под одним цветом — красным. Красный был в гостиных, в церквях, на улицах, в театрах, на работницах, на депутатах.
Красный цвет позаимствовали у Великой французской революции, а та, в свою очередь, у древних римлян. Во времена Цезаря и Брута освобождённые рабы носили «пилеи» — красные колпаки, которые позже стали называться фригийскими. В России 1917 года красный цвет был настоящим хитом сезона.
Историк моды Юлия Демиденко в своей статье «Петроград. Мода. 1917» приводит интересный отрывок из фельетона, в котором столичная дама беседует с подругой:
«…Что? Заказать вместо платья vieux rose ярко-красное?.. Как знамя восстания? Это будет модно? Послушай, а ведь это идея! Ярко-красное платье, чёрная шляпа, чёрные чулки и красные туфли… Послушай, ведь это великолепно! Это будет стиль — республики, а?..»
Почти всё время существования Советского Союза тема наркомании старательно замалчивалась. Не потому, что не было веществ и потребителей: их-то хватало в избытке. Но по целому ряду других причин. Попробуем разобраться с тем, как государство рабочих и крестьян пыталось реагировать на психоактивную культуру.
Ранние годы
Наркотики и наркомания достались красной России по наследству. Как пишет Наталия Лебина, в начале XX века в России психоактивные вещества стали показателями принадлежности к новым эстетическим субкультурам, элементом культуры декаданса. В богемной среде особенно элитными наркотиками считались гашиш и прочие производные конопли и, конечно, кокаин, появившийся в стране перед Первой мировой войной. Плюс эфир с морфием, ещё в XIX веке вошедшие в отечественную психонавтскую традицию.
«В этом кафе молодые люди мужеского пола уходили в мужскую уборную не затем, зачем ходят в подобные места. Там, оглянувшись, они вынимали, сыпали на руку, вдыхали и в течение некоторого времени быстро взмахивали головой, затем, слегка побледнев, возвращались в зало. Тогда зало переменялось. Для неизвестного поэта оно превращалось чуть ли не в Авернское озеро, окруженное обрывистыми, поросшими дремучими лесами берегами, и здесь ему как-то явилась тень Аполлония».
Константин Вагинов «Козлиная песнь»
Всё это тщательно романтизировалось в богемных кругах. Порой по описанию нельзя и понять, о каком веществе идёт речь; что морфий, что гашиш воспринимаются деятелями Серебряного века как какое-то волшебство, дарующее азиатские «грёзы» и «видения». С другой стороны, наркотики потреблялись и в рамках локальных, «низовых» традиций — например, в Средней Азии массово курили опий и гашиш.
После революции употребление наркотиков демократизировалось и в городах. Во-первых, множество новых морфинистов появилось в результате войны — это были, в основном, раненые солдаты. Во-вторых, контроль за оборотом наркотиков драматически ослаб, что вывело тот же кокаин из салонов в чайные и на улицы. Кроме того, с 1914 года в стране действовал сухой закон: только в самом конце 1919 года разрешили делать и продавать вино крепостью до 12%. Это тоже влияло на приобщение населения к другим психоактивным веществам.
В итоге кокаин, получивший в народе название «марафет», и другие психоактивные вещества можно было купить в самых неожиданных местах — на рынках среди картошки и капусты или в магазине калош. Странно сейчас представить, но кокаин стал массовым наркотиком среди беспризорников: как дети 90‑х нюхали клей, так дети начала 20‑х нюхали белый порошок (впрочем, порядочно разведённый мелом и хинином) из бумажных пакетиков. В итоге в 1921 году наркоманией страдали до 800 тысяч беспризорников.
Уже в 1918 году вышло постановление Совета народных комиссаров «О борьбе со спекуляцией кокаином». Но в любом случае борьба с наркотизацией не воспринималась как первоочередная задача: в Уголовном кодексе 1922 года вообще нет статей, посвящённых именно наркотикам. Но наконец-то нашлось время и ресурсы для работы с самими потребителями — от секции по профилактике детской наркомании и до принудительных трудовых работ. Гайки постепенно закручивались.
В 1924 году незаконный оборот наркотиков был криминализирован, а в 1926 году лечение зависимых стало принудительным. А ещё через два года появился и первый официальный перечень того, что государство считало наркотиками. В него вошли кокаин, гашиш, опий, героин, дионин (этилморфин) и пантопон. Впрочем, применялись не только репрессивные меры. Отмечены даже весьма прогрессивные попытки «отвязать» потребителей от чёрного рынка. Например, в 1929 году в Свердловске наркозависимых стали прикреплять к аптекам, где по рецептам наркодиспансеров они могли получить необходимые для дозы вещества.
В сталинское время наркополитика стала несколько шизофреничной. С одной стороны, было желательно делать вид, что ничего не происходит, никаких наркоманов у нас нет. Понятно почему: наркомания — это побег от реальности, а тут бежать не от чего и некуда. Кроме того, любой наркоман с точки зрения тоталитарного государства оказывается немного диссидентом — у него есть привязанность, которая уж точно сильнее привязанности к Родине. Поведение потребителя наркотиков — это поведение отклоняющегося от всеохватной любви и опеки Большого брата.
Сталинский СССР вообще не очень хорошо понимал, что же это за люди такие — наркоманы, как происходит наркотизация общества и что с этим всем делать. Вероятно, поэтому санкции за наркотические преступления были весьма мягкие. Статья 104 УК РФСФР «Изготовление и хранение с целью сбыта и самый сбыт кокаина, опия, морфия, эфира и других одурманивающих веществ без надлежащего разрешения» предполагала до года лишения свободы.
В результате законодательство о наркотиках не менялось 20 лет — с середины 30‑х и до оттепели, а вся начавшаяся складываться система государственной помощи наркозависимым была уничтожена.
Но при этом как-то реагировать на наркотизацию населения всё же приходилось. Ведь объёмы легального производства наркотических средств выросли в разы: в 1936 году посевы опиумного мака увеличились почти в 40 раз по сравнению с 1913 годом. Кроме того, появлялись новые препараты: промедол, текодин, амфетамины и так далее. На всё это, включая выращивание конопли, была введена госмонополия, но на чёрный рынок теми или иными способами попадало довольно многое. Например, после окончания Второй мировой войны за мародёрство был на четыре года осуждён адъютант маршала авиации Худякова Михаил Гарбузенко. Помимо прочих ценностей, он вывез из Манчжурии 15 кг опия для продажи и обмена на золото.
В итоге государству порой было удобнее видеть в наркозависимых и торговцах наркотиками «политических» вредителей, находя их вину не только в незаконном обороте запрещенных веществ, но и в чём-то большем. Например, в Ленинграде в 1935 году после кражи из аптеки морфия и героина похитителям вменили ещё и желание отравить воду в городе.
В культуре сталинского времени психоактивным веществам особого места по понятным причинам не нашлось. Впрочем, отдельные упоминания о них найти можно. Например, «старорежимный» эфир довольно часто встречается в текстах Введенского.
«Я нюхал эфир в ванной комнате. Вдруг всё изменилось. На том месте, где была дверь, где был выход, стала четвёртая стена, и на ней висела повешенная моя мать. Я вспомнил, что мне именно так была предсказана моя смерть. Никогда никто мне моей смерти не предсказывал. Чудо возможно в момент смерти. Оно возможно потому, что смерть есть остановка времени».
Александр Введенский «Серая тетрадь»
«Фенамин. Бодрит!»
Фактическое отсутствие внятной наркополитики пережило Сталина. Изменения здесь стали происходить только во второй половине 1950‑х годов. В 1956 году для медицинского использования был запрещён героин, а фенамин и первитин теперь отпускались из аптек только по бланкам, подлежащим особому учёту.
Примерно в те же годы фенамин (кажется, впервые) проник и на телеэкраны. В фильме «Голубая стрела» советский лётчик попадает на борт подводной лодки, где бортовой врач предлагает ему отведать стимуляторов: «Фенамин. Бодрит!». Экипаж корабля — антисоветчики, замаскированные под советских моряков. Видимо, в истоках этой сцены лежит традиционный нарратив о том, что нацистские подводники, лётчики и танкисты исправно принимали амфетамины (которые действительно были в немецких военных аптечках).
Между тем производство и потребление наркотических средств начало расти — и росло все 1960‑е и 1970‑е годы. Возможно, одним из толчков к этому стало принятие в 1958 году постановления «Об усилении борьбы с пьянством и наведении порядка в торговле крепкими спиртными напитками». Кроме того, государство стало вести хоть какой-то учёт потребителей. Параллельно ужесточалось законодательство: статья 224 УК РСФСР, принятого в 1960 году, за сбыт наркотиков предусматривала уже от 6 до 15 лет. Другие антинаркотические статьи были посвящены незаконному выращиванию мака и конопли и содержанию наркопритонов.
В итоге в 1965 году на учёте органов здравоохранения состояло более 23 тысяч потребителей, а к концу 1971 года их насчитывалось уже более 50 тысяч человек.
Хотя официальные цифры, похоже, имели мало отношения к реальности. В 1963–1964 годах в Москве по 224‑й статье были привлечены 53 человека — на почти шестимиллионный город. Неэффективность правоохранительных органов была видна и в других регионах: с каждого гектара посевов опийного мака в конце 60‑х похищалось до 10 килограммов опия-сырца, вернуть удавалось только около процента от этой цифры.
Массовые хищения шли и на производствах и базах хранения. В этом смысле фармпредприятия мало отличались от любых других заводов Советского Союза, свои «несуны» появились и здесь. Объёмы чёрного рынка впечатляют, а ведь это только верхушка айсберга. Можно сделать и выводы о цене наркотиков на советском чёрном рынке — для сравнения, новый «Москвич» стоил в начале 1970‑х годов чуть больше пяти тысяч рублей.
Вынос наркотиков с территорий предприятий чаще всего происходит путём их сокрытия в одежде, причёске, интимных частях тела, вывоза с отходами на свалку, через канализационные люки. В одном из источников читаем:
«…Работники склада облздравотдела г. Ворошиловград (Бондаренко и Мартыненко) путём составления фиктивной документации для получения на складе лекарств, похитили 75 220 ампул морфина, 835 г промедола и морфина в порошке. Из них 15 000 ампул, 205 г морфина в порошке и 360 г промедола они продали перекупщикам на сумму 35 000 руб. Также, состоя в комиссии по уничтожению промедола из аптечек АИ‑2 на складах Гражданской обороны, ими было похищено 2 литра промедола, которые они продали за 1 600 руб».
До начала 80‑х, похоже, большую долю наркорынка занимали как раз заводские препараты (если не считать коноплю). Конечно, кустарные наркотики из мака тоже были распространены — особенно на зонах и в регионах, где этот мак и рос. Были известны и рецепты приготовления стимуляторов из лекарств, содержащих эфедрин. Но вообще городским наркозависимым было проще достать аптечный морфин или фенамин, чем морочиться с самостоятельным изготовлением.
А вот в фильме «Гонщики» (1972) герой Леонова фенамину — «от сна» — предпочитает хоровое пение песен.
К концу 70‑х под стопроцентным запретом (перечень 1) в СССР было 14 веществ, а также их разновидности: героин, каннабис и тетрагидроканнабинолы со всеми производными, опиоиды ацеторфин и эторфин, препараты лизергиновой кислоты, синтетические каннабиноиды парагексил и DMHT, мескалин, псилоцин и псилоцибин, DOM, DET и DMT. Плюс довольно обширные списки разрешённых наркотических лекарств и запрещённых растений. Плюс список, утверждённый Единой конвенцией о наркотических средствах.
В эти списки однозначно попадали психоделики. Но вот именно они имели очень узкое хождение в СССР. Хиппи-культура в 70‑е уже была довольно активной — а эзотерические поиски советских инженеров хорошо описаны в литературе. Но, несмотря на это, ЛСД или кетамин и даже грибы оставались очень нишевыми вещами, а в общей массе в «системе» предпочитали другие препараты, о которых — ниже.
Я сяду на колёса, ты сядешь на иглу
В 80‑е в стране начался настоящий наркобум. Причём аптечные чистые препараты — особенно если речь шла не о безделушках вроде реланиума или (свят-свят) тарена, а об опиоидах или серьёзных стимуляторах — достать было всё сложнее. Поэтому на первый план вышли нелегальный героин, «черняшка» из мака и самодельные стимуляторы.
Изготовление эфедрона или первитина из эфедрина особым секретом не было. Наверняка такие методики разрабатывались советскими химиками-любителями самостоятельно десятки или сотни раз независимо друг от друга — уж очень они просты. Так что на зонах это практиковали уже давно. Но рецепты пошли в народ, и привязанность к стимуляторам начала распространяться по стране среди студентов, хиппи и простых работяг.
«В 80‑е наркотики имели хождение, что было связано с эстетикой Системы и хиппизма. Это не был, как в нынешние времена, чистый бизнес. Народ курил травку, были и тяжёлые наркотики — в основном самодельные, насколько я это себе представляю».
Приготовление эфедрона не требовало вообще ничего, выходящего за рамки домашней аптечки и кухни советского жителя: эфедрин до поры до времени продавался даже без рецепта как лекарство от насморка, без проблем можно было купить марганцовку и уксус. Чтобы «наболтать мульку», не надо и особых химических познаний, вещества смешиваются на глаз. Эфедрон — довольно слабый стимулятор, но с неприятным отложенным последствием в виде марганцевого паркинсонизма.
«Ветерок доносит до меня резкий уксусный аромат. Я решаюсь и спрашиваю у соседа:
— Чего они там творят?
— Эти-то… — Лениво зевает сосед, не забывая, скосив глаза, оценить меня на степень стрёмности. Тест мною пройден успешно: фенечки, хайер, тусовка с пацификом, ксивник. Сосед ещё раз позевывает и продолжает:
— Мульку варят. Сейчас ширяться будут.
— Мульку? Ширяться? — Несмотря на двухмесячный стаж в системе, эти слова мне пока что известны не были.
— Колоться, — Поясняет сосед. И внезапно добавляет со зверской ухмылкой:
— В вену!..
Мы пару секунд таращимся друг на друга».
Баян Ширянов «Низший пилотаж»
Кустарно изготовленный метамфетамин — винт — был более сложным в изготовлении препаратом, но и более мощным. Эфедрин и лекарства, из которых его нетрудно извлечь (культовым препаратом стал сироп от кашля «Солутан»), к середине 80‑х продавались уже по рецепту. Подкидываться с получением и подделкой рецептов ради слабенькой «мульки» стало банально невыгодно: «винта» требуется гораздо меньше. Тем более что лавочка с прекурсорами была открыла ещё долго, да и при необходимости они добывались самостоятельно, из аптечного йода и спичечных коробков.
Героиновый всплеск зачастую связывается с войной в Афганистане. В этом смысле СССР повторил путь США во Вьетнаме. Афганистан традиционно был одним из центров производства опиатов, а потребление опия к моменту ввода Ограниченного контингента оставалось нормой для местного населения. Наркотизация, похоже, является логичным ответом на посттравматический стресс — особенно если сами наркотики находятся прямо под рукой. Среди всех психических отклонений у рядовых-«афганцев» треть случаев приходилась именно на злоупотребление наркотиками. И более половины зависимостей тут — именно героин.
Прочтём фрагмент из клинического наблюдения за участником Афганской войны:
«В 1986 году получил осколочное ранение левой верхней конечности, ранение грудной клетки, контузию взрывной волной. Конечность была ампутирована в верхней трети предплечья.
Наркотизироваться опиатами начал в период службы в Афганистане. Сообщил, что наркотизации предшествовал постоянный страх „остаться инвалидом, …никогда отсюда не вернуться, …неизбежной смерти“. Свои переживания связывал с реакцией на гибель своих товарищей. Опиаты (местный героин) сразу стал употреблять регулярно в больших дозах».
Не замечать происходящее стало невозможно, особенно на фоне начавшейся перестройки. Сюжеты о наркотиках и их вреде начинают транслироваться по телевидению, в том числе с подобными цитатами: «в организме человека рождается маленький крокодильчик, который с каждым приёмом наркотического вещества крепнет». К концу десятилетия выходит целая плеяда фильмов, более или менее (чаще — менее) правдоподобно показывающих наркотические субкультуры и наркотический чёрный рынок: «Трагедия в фильме рок», «Дорога в ад», «Игла» и так далее.
80‑е — время, когда закладывались основы более поздней криминальной наркокультуры. Оптовая торговля запрещёнными веществами переходит под контроль начинающих своё шествие знаменитых ОПГ. Появляется пугающее слово «наркомафия». Реакция государства предсказуема — очередное ужесточение ответственности. Конец 1980‑х годов — единственное за всё время существования СССР и России время, когда «уголовку» (до двух лет — ст. 224.3) можно было получить не только за сбыт или хранение, но и за потребление. Эту норму отменили в 1991 году, меньше чем за месяц до распада страны.
Показательный суд СМЕРШа над выданным американцами беглецом юнцом-красноармейцем, последующее бегство советского офицера из восточной Германии в Кёльн, где на каждом шагу путешествия поджидает опасность, будь то англичане, американцы, или «Cоветы». В рассказе «Страх» 1955 года ярко всё — от сюжета и автора до того, где сей рассказ был опубликован. Обо всём по порядку.
За псевдонимом «С. Юрасов» скрывался Владимир Иванович Жабинский, эмигрант II волны, успевший отсидеть в ГУЛАГе с 1937 по 1943 год, а затем в 1946 году переехавший служить в Берлин в составе Советской Военной Администрации Германии. Оттуда в 1951 году он бежит к американцам, и со следующего года почти три десятилетия вещает на СССР из Нью-Йорка, работая ведущим на «Радио Свобода».
Первая запись «Голоса Америки» — первого иностранного голоса на русском языке, 17 февраля 1947 года.
«Радио Свобода» тех лет это совсем не то «Радио Свобода», что известно нам сегодня. Не секрет, что изначально, на «вражеских голосах» работали пожилые белоэмигранты, или же те, кто бежал на Запад в 1940‑е гг. Можно сказать, что первые западные голоса и их идеологические позиции, с точки зрения сегодняшнего дня, были гораздо ближе всего к условному «Спутнику и Погрому» чем к нынешней «Радио Свободе».
Беседа на американском ток-шоу 9 марта 1951 года с княгиней Александрой Кропоткиной, дочерью знаменитого аристократа-анархиста, где обсуждается, как Штатам надо бороться с СССР. Все соглашаются, что следует использовать мягкую силу — например «Радио Свобода».
Но время шло, менялся Союз, менялась Америка, менялись и эмигранты. Так, в конце 1970‑х гг. бойкие советские эмигранты III волны «стёрли в порошок» прежнее поколение русских эмигрантов и подмяли под себя и «Радио Свободу», и эмигрантские журналы (кто-нибудь вспомнит, что «Грани» начинался как журнал русских националистов из Народно-Трудового Союза?), не говоря уже о внимании и финансировании со стороны Запада. Память о тех прежних голосах частично хранит советская пропаганда, называвшая эмигрантов, работавших на западную пропаганду, «фашистами», хотя этот термин по отношению к эмигрантам, уж точно изжил себя к 1980‑м гг. Ну какой фашист из Довлатова или Гениса? А говорить про либерал-фашистов на Руси начнут только в 1990‑е гг.
Юрасов работал на «Свободе» в его золотой период, когда Штаты не жалели денег на антисоветскую пропаганду. Параллельно с работой пропагандиста, своим литературным хобби, он вырастил двух симпатичных детей — полноценных американцев среднего класса, на которых вы можете поглядеть.
В каком-то смысле он выполнил мечту «предателя» — устроился работать в Нью-Йорке антисоветчиком, параллельно создав нормальную американскую миддл-класс семью. Эмигрантам из III волны придётся гораздо туже, как мы знаем из рассказов Эдички Лимонова и Сергея Довлатова.
Интервью Юрасова с Иосифом Бродским на «Радио Cвобода», 6 марта 1977 года.
Не менее знаменательно и издание, где был опубликован сей рассказ — «Новый Журнал», печатавшийся в Нью-Йорке с 1942 года, учреждённый Марком Алдановым и Михаилом Цейтлиным как продолжение парижских «Современных Записок» (1920−1940 гг.). Оба издания были формально правоэсеровскими, но список тех, кто в них публиковался заставляет снять шляпу: Набоков, Бунин, Гиппиус, Мережковский, Гуль, Тэффи, Зайцев (в «Современных Записках»). А в «Новом Журнале» впервые на русском языке были опубликованы главы из романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго», «Колымские рассказы» Варлама Шаламова. При помощи «Нового журнала» были собраны архивные документы, лёгшие в основу цикла Александра Солженицына «Красное колесо».
«Страх»
Опубликовано в «Новом Журнале (36)»,
Июнь 1955 года,
Нью-Йорк.
Оставалось проверить ошибки. Хуже всего было со знаками препинания — в справочнике о них ничего не сказано. В трудных случаях ставил чёрточку или кляксочку: если должна быть запятая — можно принять за запятую, если нет — кляксочка, мол, случайная.
Резко и требовательно зазвонил телефон — раз длинно, два коротко, раз длинно, два коротко — так телефонистки звонили ему в случае тревоги или если начальство вызывало.
Василий, торопясь, заклеил письмо и побежал, находу надевая фуражку и китель. Почтовый ящик висел в коридоре штаба, недалеко от кабинета замполита. «Может быть, ещё раз просмотреть?» Но рассуждать было некогда, и Василий письмо бросил.
— Товарищи! — заговорил Гудимов, как только все собрались.
— Внеочередное собрание офицерского партактива считаю открытым. Я созвал вас вот по какому делу: по требованию нашего командования американские власти передали нам изменника родины…
Василий стиснул зубы, чтобы не ахнуть.
— … который недавно бежал из наших рядов на сторону врага. — Гудимов обвел собравшихся командирским взглядом.
Василий сидел белый, как при ранении. Ему показалось, что взгляд полковника задержался на нем.
— Предатель находится в нашем СМЕРШе. Политкомандование армии решило устроить показательный суд у нас в клубе. Солдаты и офицеры дивизии изменника знают в лицо. Я вас собрал сюда, чтобы вы выбрали из своих подразделений людей для присутствия на суде. Здесь список — сколько человек из каждого подразделения. Остальные будут слушать по радио в казармах. Коэффициент полезного действия от открытого заседания трибунала должен быть наивысшим. Предварительно поговорите с народом. Упор на то, что американцы выдали дезертира по требованию нашего командования, согласно существующему соглашению о дезертирах. Об остальном позаботится трибунал. Чтобы отбить охоту у всех притаившихся изменников! Вот так. Разойдись!
Молча подходили к столу, заглядывали в список и расходились, ступая на носки, словно в соседней комнате кто-то был при смерти. Василий едва поднялся. Только в коридоре решил спросить шедшего рядом лейтенанта Павлушина.
— Кого это?
— Как кого, товарищ подполковник? Сержанта Егорова, Лукашку. У нас пока один.
— А‑а… — сказал Василий, чувствуя, что выстрел в упор пощадил — пуля прошла мимо.
Boris Alexandrov, the conductor of the Alexandrov Red Army Choir, recalls the historic performance of the Ensemble in Berlin on the 9th of August 1948. Даже не будучи фанатом сей музыки — взгляните на выступление. Здесь можно увидеть и послевоенный ещё полуразрушенный Берлин, а также героев сего рассказа — красноармейцев пребывающих в Германии.
На клубной сцене за столом президиума стояли три кресла с высокими спинками. Кумачёвую скатерть заменили тёмно-красной. Над креслами, на заднике сцены висел портрет Сталина — тоже другой: раньше висел в парадной форме, а этот в тужурке, глаза прищурены, под усами злая, довольная улыбка.
Офицеры и солдаты входили молча, занимали места, смотрели на Сталина. Василий заметил, что не один только он отводил взгляд и поглядывал на портрет исподтишка. Может быть, каждому казалось, что Сталин смотрел на него: ага — попался? Слева на сцене стоял простой стол и некрашеный табурет.
Справа, впритык к столу президиума — стол понаряднее и стул. В первом ряду уже сидели: генерал, замполит, начальник штаба, несколько старших офицеров из штаба и политуправления армии и других дивизий. Василий сел подальше с экипажами. Рядом никто не разговаривал. Топали, скрипели сапоги, хлопали сиденья. Много мест не хватило, становились у стен.
Слева, из-за кулис выглянул оперуполномоченный СМЕРШа капитан Филимонов. Стали закрывать двери. Первый ряд разговаривал. Оттуда же, откуда выглянул Филимонов, мелкими деловыми шажками вышел незнакомый офицер с папками. Он пересек сцену, сел за стол справа, разложил папки, потом встал и крикнул:
— Встать! Суд идёт!
Зал встал. Василию под коленами мешало сиденье, но так и простоял, согнув ноги, пока входили и занимали места: незнакомый полковник юридической службы — бритоголовый, безлицый, и два заседателя — парторг 1‑ro полка и герой Советского Союза майор Дудко. После них вышли два солдата с
винтовками и встали по углам сцены. Секретарь передал папку председателю. Тот полистал, пошептался с заседателями, поправил бумаги и неожиданно высоким голосом объявил:
— Открытое заседание военного трибунала 3‑ей ударной армии группы советских оккупационных войск объявляю открытым! Слушается дело бывшего старшего сержанта Егорова, Лукьяна Прохоровича, по обвинению в измене родине. Подсудимый обвиняется в преступлениях, предусмотренных пунктом Б статьи 58–1 Уголовного Кодекса Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. — Председатель повернулся к кому-то за кулисами: — Введите подсудимого!
Все смотрели в сторону табурета. Где-то на улице проехал автомобиль. За сценой беспорядочно затопали сапоги, обо что-то деревянное стукнуло железо. Первым появился солдат с обнаженной шашкой. За ним маленькая фигурка в вылинявшей измятой гимнастерке, без пояса и без погон. Черные, густо взлохмаченные волосы и то, что был он без пояса, делали его чужим и отдельным. Второй солдат шел следом и подталкивал фигурку к табурету. Рядом с Василием кто-то громко перевел дух. Василий всматривался в фигурку и не узнавал. И лицо было маленьким, и губ не было, и шея вылезала из воротника тонкая — Егоров ли это?
Председатель махнул конвою. Солдат потянул фигурку за рукав. Фигурка сломалась под гимнастеркой и села. Председатель стал шептаться с заседателями — в том же порядке: сначала с правым, потом, с левым. А зал смотрел на фигурку — да Егоров ли это? Тот, как сел одним движением, так и сидел — лицом к столу, словно боялся смотреть в сторону зала, заполненного рядами лиц, погон, кителей и гимнастерок.
Председатель начал опрос. Василий не слышал. И голос не Егорова. Где-же голос запевалы Лукашки Егорова? А что замполит сейчас думает? Помнит записку: «Ну, гад, я ещё вернусь!» Вот и вернулся. Не вернулся, так вернули. Записка, наверно, к делу пришита. Пропал парень…
— Обвинительное заключение по делу подсудимого Егорова! — раздался голос секретаря. — Егоров, Лукьян Прохорович, бывший сержант 97‑й танковой дивизии, 3‑й ударной армии, обвиняется в том, что 21-ro ноября 1945 года самовольно покинул расположение своей части, дезертировал из рядов вооруженных сил Союза ССР, с изменнической целью нелегально перешел границу у города Нордхаузена, с умыслом, в целях способствования иностранной державе связался с её представителями, добровольно был завербован разведкой упомянутой иностранной державы с намерением причинить ущерб вооруженным силам Союза ССР, передал секретные сведения военного характера: об организации, численности, дислокации, боеспособности, вооружении, снаряжении, боевой подготовке, довольствии, личном и командном составе своей и других частей группы советских оккупационных войск в Германии. Подсудимый обвиняется в преднамеренном нарушении воинского долга и военной присяги и в изменнических преступлениях: дезертирстве, умышленном переходе на сторону врага, выдаче военной и государственной тайны, квалифицируемых, как измена родине.
— Подсудимый Егоров, признаете себя виновным в совершении перечисленных преступлений? — спросил председатель.
Расскажите суду о содеянных вами преступлениях. Голова Егорова по-птичьи легко заворочалась на тонкой шее. Он мельком, в первый раз поглядел на зал и зачем-то хотел оглянуться назад, но стоявший позади солдат помешал ему увидеть то, что хотел Егоров увидеть. Василию показалось, что. Егоров хотел ещё раз в чем-то убедиться, и что это было где-то там, сзади, за кулисами. Многим в зале, из тех кто знал Егорова, вдруг почудилось, что оглянувшись так, он сейчас лихо растянет баян, заведет свою любимую песню «Соловьи, соловьи не будите солдат, пусть солдаты немного поспят», потом посыпет прибаутками, как бывало на привалах в прифронтовом лесу сыпал похожий на него Лукашка Егоров. Под Брестом все лукашкины напарники по экипажу сгорели — один он выскочил. Второй танк подожгли под Кюстрином; спасаясь от огня, Лукашка на глазах дивизионного НП (Наблюдательный Пункт — прим. авт) бросил танк в Одер, выплыл сам, а потом принялся нырять, пока не вытащил раненого лейтенанта Зурова. «Меня ни огонь, ни вода не берет!» — выжимая штаны, говорил тот Егоров собравшимся за НП связным. За спасение командира гeнepaла тогда Лукашке звезду дaли.
Начало рассказа Василий пропустил.
— … спрашиваю немца: где тут американцы? Он думал, я по делу какому, служебному, довел меня до угла и показывает — вон там их комендатура. Я ему — проводи еще, а он — нет, боюсь. Чего ж ты боишься, спрашиваю? Американцев боюсь, говорит. Чем же они страшные? О, комрад, они сверху вроде и люди, а только хуже зверей. Ну, думаю, ладно. Наверно, ты фашист, вот и боишься… Пришел. Сидят двое, ноги на столе и жуют — американцы всегда резину жуют, вроде жвачки. Так и так, пришел к вам. А ты кто такой? — спрашивают, поплевывая. Отвечаю: ваш союзник, к вам пришел и, конечно, против советской власти им вру. Так, говорят, проходи сюда. Смотрю, а они меня в кутузку вонючую и на замок. Ну, вот… значит…
— Сколько вас там продержали?
— Два дня.
— Кормили? Как к вам относились?
— На второй день есть так захотелось, аж тошнить стало. Начал стучать — дайте поесть, а они смеются. Ничего, говорят, ты русский — можешь и не поесть. Как же так, говорю, дайте хоть хлеба корочку. Ничего, казак, опять смеются, у вас, у русских, и поговорка такая есть — терпи, казак, атаманом будешь. К вечеру приходят к двери человек шесть. Ну, Иван, говорят, как дела? Дайте, говорю, хоть покурить, курить хочется. Один достает сигарету и протягивает мне. Я только брать, а он назад. Что ж ты издеваешься? — спрашиваю его. А он мне: дам сигарету, если русскую спляшешь нам. Ну, думаю, не дождешься ты этого, рыжий. Они сели против двери и давай есть. Я отворачиваюсь — есть-то хочется. А они хоть бы что. Ну вот… значит…
— Так и не дали поесть?
— Нет, только, значит, забаву придумали; стали мне кости, как собаке, кидать. Да всё в голову норовят попасть. Ну, вот… значит…
— Значит, только кости, как собаке, бросали?
— Да. А ушли, не вытерпел я — стал кости грызть. Грызу, а сам плачу от обиды.
— Ну, а потом что было?
— На третий день приехал офицер, заковали мне железом руки и повезли. Я офицера спрашиваю: за что вы это меня, как бандита, я ведь к вам по доброй воле пришел? Там увидим, говорит. Ну, вот… значит… привезли меня в какой-то лагерь и опять за решетку. Только тогда и дали баланды миску да кусок сухого хлеба.
— Допрашивали вас?
— Офицеры разные вызывали. Расспрашивали про часть какие, значит, танки, какие пушки, кто. офицеры, значит, сколько в Германии войск. Расскажешь, говорят, получишь кусок шоколада. А чуть что не нравится — раз дубинкой по голове. Я, значит, всё, что знал, рассказал, думал — легче будет. Ну, вот… значит…
— А о заводах они спрашивали вас?
— Да, расспрашивали — какие в Советском Союзе заводы и фабрики знаешь? Я им — не знаю, мол, я только сержант. А они — не расскажешь, выдадим назад. Ну, вот…
— А про колхозы спрашивали вас?
— Про колхозы? Да… Про Дон спрашивали, про Кубань… Какая земля, что родит… Я им рассказывал, а они посмеивались только. Хорошо, Иван, говорят, скоро мы к вам придем. Раз у вас такая хорошая земля, так мы ваши города с землёй сравняем и всю русскую землю одним полем своим сделаем. Ну, вот… Да и еще: что. вы, мол, русские, украинцы и белорусы и остальные, будете у нас, американцев, на плантациях, вроде негров. Ну, вот…
— А про женщин спрашивали вас?
— Про женщин? И про женщин спрашивали. Майор один, жирный такой, спрашивал — какие у нас бабы? На какой манер? Худые или толстые? Я ему отвечаю — разные бывают. А он мне — ничего, когда домой поедешь, скажи матери и сестре и всем бабам, чтоб встречать готовились — американец любит поесть и поспать хорошенько. Так, говорят, и скажи, чтоб старые женщины яйца и сметану готовили, а молодые постели помягче…
По залу прошёл глухой гул. Егоров быстро оглянулся на зал и опять попытался посмотреть назад.
— А кто ещё к вам приходил?
— Да, разные… разные американцы с женами и детьми приходили… меня смотреть. Смотрят, лопочут по-своему, смеются, вроде я зверь какой. А одна, толстая, жена главного начальника, даже стул поставила против решетки — жирная дюже, и дочку держит при себе, чтоб не подошла — кусаюсь,
мол. Вот, так, значит…
— Так никто к вам и не отнесся хорошо?
— Ко мне? Один человек только пожалел — значит, немец-уборщик. Нет-нет кусок хлеба подбросит. Я у него спрашивал — что это, американцы только к нам, русским, так? Что ты, хлопец, говорит, они и к нам, немцам, тоже так — издеваются, за людей не признают. С другими народами у них один разговор — дубинкой. По всей зоне безобразничают, грабят, насилуют, посмешища для себя устраивают. Едут на машине, увидят, где люди стоят, бросят несколько сигарет и регочут, как люди ползают и дерутся. Мы, говорят, победители. Мы, американцы, весь свет победим.
— Потом что было? Дали вам работу? — перебил председатель.
— Нет, когда, значит, выдавили всё из меня, что им надо было, сказали, чтоб домой собирался. Я испугался, начал проситься, в ногах ползать. А они мне — зачем ты нам здесь, у нас своих безработных некуда девать. На, говорят, тебе за услугу шоколадку. И дали плитку шоколада. Что ж, вы, не выдержал я, издеваетесь, что ли, надо мной? А ты ещё недоволен, всыпать ему! Отлупили меня, заковали в наручники и отвезли на границу.
Егоров опять заворочал головой, оглядываясь. Потом приняв тишину за ожидание продолжения рассказа, сказал:
— Значит всё … как было…
Председатель пошептался с заседателями.
— Подсудимый, расскажите суду, что вас побудило перейти границу?
Фигурка шевельнулась и что-то сказала.
— Суду не слышно, говорите громче.
— Легкой жизни искал…
— Думали, что за предательство вам предоставят жизнь без труда, без обязанностей, в пьянстве, среди продажных женщин? — Егоров молчал. — Нашли вы за границей такую жизнь? — Фигурка покачала головой. — Были ли вы хоть раз сыты за эти месяцы?
— Нет.
— Сколько раз вас били?
— Несколько раз…
— Кто, по-вашему, хуже относится к нашему народу и к нашей родине — американцы или нацисты во время войны?
— Американцы, в тысячу раз хуже! — неестественно выкрикнул Егоров.
— Вас били, чтобы получить секретные данные, или вы давали их добровольно?
— Добровольно давал…
— За что же вас били?
— Да, так, как скотину бьют… , — и словно что вспомнив торопливо добавил: — Потому что русский я.
— Что вам обещали американцы за ваше предательство?
— Что они меня не вьщадут.
— А потом выдали всё-таки?
— Выдали.
— Подсудимый! — председатель сделал паузу, доставая какую-то бумажку. — Что вы имели в виду, когда, после побега, прислали на имя заместителя командира дивизии вот эту записку?
Егоров быстро, затравленно посмотрел на председателя и опять, уже настойчиво, стал оглядываться назад.
— Я вас спрашиваю, подсудимый!
— От злости это я… За то, что пять суток мне тогда дали…
— Вы угрожали в лице заместителя командира дивизии советской власти?
Егоров молчал.
— Вы думали, что вернетесь с американскими империалистами? Почему же они вас так встретили?
— Потому что русский я.
— То есть изменник ли родине, враг ли советской власти — им всё равно?
— Раз не американец, значит быдло. Получили секреты и пошел вон.
— Подсудимый, вы знали, что измена родине, совершенная военнослужащим, есть самое тяжкое, самое позорное, самое гнусное злодеяние? Вы знали, что за измену родине подлежат наказанию не только сам изменник, но и совершеннолетние члены семьи изменника?
Егоров низко наклонился над столом.
— Имеют ли члены суда вопросы к подсудимому? — спросил председатель.
— Скажите, знали ли вы, что, давая присягу, военнослужащий берет на себя обязанность строго хранить военную и государственную тайну? — спросил Дудко.
— Знал, — чуть слышно ответил Егоров.
— Знали ли вы 36‑ю статью ·боевого устава пехоты, где говорится, что «ничто — в том числе и угроза смерти — не может заставить бойца Красной армии в какой-либо мере выдать военную тайну»? — спросил парторг.
Егоров кивнул головой — всё равно, мол.
— Кому из солдат или офицеров вы говорили о замышляемом побеге?
— Никому! — крикнул Егоров.
— Кому вы говорили, что в Европе жизнь лучше, чем у нас на родине?
— Старшине Сапожникову и старшему сержанту Белову, — едва слышно ответила фигурка и словно ещё уменьшилась в размере.
— Кому вы говорили, что американцы хорошие ребята?
— Не помню.
Председатель спросил о чем-то членов суда, каждый покачал головой.
— Свидетель полковник Гудимов! — вызвал председатель.
Полковник подтвердил получение письма Егорова. Потом старший сержант Яшин показал, что в мае 45-ro года Егоров хвалил американцев. Старшина Сапожников отрицал, что Егоров говорил ему, что жизнь в Европе лучше. После перекрестного допроса Сапожников сказал, что не помнит. Старшего сержанта Белова не вызывали — Белов осенью демобилизовался.
Василий сидел в том же положении, в каком его застало начало заседания. Сидел и видел на табурете не Егорова, а Федора: «Подсудимый Панин, кому вы говорили о замышляемом побеге?» И чужой, не Федора, голос отвечал:
«Подполковнику Трухину».
— Подсудимый Егоров, вам предоставляется последнее слово! — объявил председатель и тут же начал разговаривать с майором Дудко, будто его не касалось, что скажет в своем последнем слове фигурка.
Егоров встал, такой же сгорбленный, закрутил головой, несколько раз посмотрел на председателя, прося его внимания, но председатель продолжал разговаривать.
— Я… я честно сражался за родину… Я знаю, что я наделал… Прошу только дать мне… , — фигурка вдруг выпрямилась, стала похожей на прежнего Лукашку Егорова, и закричала сквозь рыдание: — Этих гадов, этих американских фашистов пострелять, как паразитов! Если мне оставите жизнь! Буду одного ждать — когда придет время их стрелять, как я уничтожал Фрицов! — И больше сказать не смог. Стоял и рыдал, вытирая рукавом глаза. Лукашка Егоров — первый весельчак, Лукашка Егоров — запевала и баянист — «меня ни огонь, ни вода не берет» — плакал.
Василий переглотнул и покосился на соседа.
— Суд удаляется на совещание.
Вокруг зашевелилось, всё загудело. Егоров плакал, положив голову на стол.
Вот тебе и американцы! — кто-то тихо сказал за спиной Василия.
— Союзнички, мать их… Посмотри, что они из него сделали.
— Так и надо, дурак, — «я ещё вернусь». Вот и вернулся, как собака, — сказал другой голос.
— Мать-то ждет, поди…
— Чего ждать-то? За него, паршивца, где-нибудь доходить будет в лагере.
У Василия мелко-мелко дрожала нога. Страх ледяной, многотонной тяжестью придавил к сиденью. То, что Фёдора поймают и выдадут, теперь было неизбежно. «Демобилизоваться! Уехать… Спрятаться! .. Белов демобилизовался и ему ничего не будет… » Почему-то вспомнилось брошенное письмо — «ни одного письма, ни одного!» И выходило: пока Фёдора не поймали, пока не выдали — демобилизоваться.
— Встать! Суд идет!
Вышли они бодро, с лицами только что хорошо пообедавших людей. Председатель даже не поглядел на подсудимого. А тот пристально смотрел на него. Председатель откашлялся, вытер очень белым платком рот, потом — бритую голову.
— Товарищи! Советский патриотизм, горячая любовь советских людей к родине, их готовность отдать ей свои способности, энергию и самую жизнь является одной из самых могучих идейных сил нашего народа. В своем докладе о 27-ой годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции товарищ Сталин сказал: «Трудовые подвиги советских людей в тылу, равно как и немеркнущие ратные подвиги наших воинов на фронте» …
… На 18‑м съезде ВКП(б) товарищ Сталин предостерегал против недооценки «силы и значения механизма окружающих нас буржуазных государств и их разведывательных органов». Эти указания товарища Сталина… Вот как надо понимать преступление сидящего перед нами врага народа и изменника, пробравшегося в ряды Вооруженных Сил Советского Союза! ..Он признал свою умышленную вину. Не поисками «легкой жизнью» он объявил свою измену. В своей гнусной записке он грозил родине! Грозил партии! Он, видите ли, ошибся в американцах! Он не верил своим командирам, своим политическим руководителям, что американцы только более гнусная разновидность фашизма, расизма, загнивающего капитализма! Они использовали предателя и выбросили… После разбора сущности и обстоятельств дела подсудимого, объявляю приговор Военного Трибунала 3‑ей ударной армии: — рассмотрев в открытом судебном заседании… приговорил: Егорова, Лукьяна Прохоровича… , — в тишине немыслимой при таком скоплении людей председатель сделал паузу и громко выкрикнул — к казни через повешение!
Общий взгляд всех сидящих в зале будто столкнул фигурку. Егоров секунду смотрел на председателя, словно ожидая «но принимая во внимание… », потом рывком повернулся назад и, не найдя чего-то, так же рывком загнанного волчонка обернулся к залу, и все увидели как открылся его безгубый
рот. Но в первом ряду громко захлопали, конвойные схватили фигурку под руки и поволокли за кулисы.
— Братцы!! Они… — услышали все сквозь аплодисменты.
Судьи поднялись, и аплодисменты, заглушая всё — недовыкрикнутое Егоровым, ужас совершенного, страх каждого из зрителей, — заполнили зал. Сосед слева бил в ладоши, словно отгонял что-то от себя. Василий увидел свои руки -
они стучали друг о друга, независимые от него. «С кем говорили? — С подполковником Трухиным… К казни через повешение… »
— Там, в клубе. Я у стенки стоял. Пропал Лукашка ни за понюх табаку. А заметили, как он всё оборачивался?
— Куда оборачивался?
— Да назад. Там за кулисами капитан Филимонов всё время стоял. Наверно пообещал Лукашке, что оставят в живых, если будет говорить, что приказали.
— Что говорить?
— Да ну, товарищ подполковник, будто не понимаете. Да чтоб американцев ругать. Для этого и показательный устроили.
— Его ж американцы выдали.
— Да кто его знает, товарищ подполковник. Темное это дело. Ребята говорят, что Лукашку уже месяц как выдали. Вот и обработали в СМЕРШе. Кто-то видел: привезли его чистенького, в заграничном костюме. Это его до ручки уже у нас довели… Может, и не повесят.
— Как это не повесят? — крикнул, вскакивая, Василий.
— Приговор обжалованию не подлежит?
— Так это ж показательный, товарищ подполковник! По нотам разыграно. Я раз в конвое в настоящем трибунале был. Там такого митинга не бывает, раз — и шлёпка. А тут театр! И повесить — летом указ был отменить военные законы — в газете читали…
— Что ты понимаешь! Для оккупационных войск законы военного времени оставлены… специальное указание Верховного Суда было…
— Всё равно, товарищ подполковник, — театр. Недаром, что на сцене устроили. Филимонов вроде режиссера или суфлера за сценой стоял.
— Ну, чего стоишь, тащи ужин!
Но за ужином, после стакана водки, испуг вернулся — раз союзники выдают беглецов, то выдадут и Федора. А тогда? Демобилизоваться, как Белов?
Саша пробовал заговаривать:
— А чего это, товарищ подполковник, американцы такие дураки? Помните, в 45-ом, когда встретились с ними… Мировые парни были. Тогда все говорили, что в Европе и в Америке жизнь лучше. А теперь Сапожникову пришивают. А почему? На него СМЕРШ давно копает. Теперь нашли повод…
Василий посмотрел на Сашу и в первый раз за все годы подумал: а не завербовал ли Филимонов Сашку следить за ним? Не выпытывает ли у него Сашка?
— Вот что, парень, дуй-ка отсюда, чтоб ноги здесь твоей не было.
Вроде бы картинка про электрификацию двух Германий (Западной и Восточной), а на деле анти-ГДРовская пропаганда, 1952 год, ФРГ.
«Побег»
Те же развалины, тот же грузовичок со спящим шофером в кабине, только теперь — из парадного — всё было немного сдвинуто вправо. Шагнув на тротуар, увидел продолжение — уходящие перспективы фасадов. Новизна улицы была и в этих двух перспективах, и в огромном пространстве весеннего неба над ними, и в необычайной подробной брусчатке мостовой с газетным листом на решетке водостока. Но главная новизна улицы заключалась в плоскости стен с парадными и окнами этой стороны. Окна смотрели на него, и больше всего
он боялся сейчас крика фрау Эльзы из окна кабинета. Тогда придется бежать через мостовую мимо выскакивающего из кабины шофера, по слежалым кирпичам развалин, мимо испуганных детей, а в спину будет орать вся улица.
Справа по мостовой, ему навстречу двигалась тачка со скарбом, за тачкой шел старик. Фёдор хотел повернуть налево, но там на углу разговаривали две женщины. Потом, много лет спустя, он мог нарисовать и угол, и женщин, их сумки и даже цвета их одежды. И хотя угол, где они стояли, был ближе, Фёдор пошел навстречу тачке — женский крик всегда пронзительнее и призывнее. Шел, держась ближе к незнакомой стене, вне поля зрения верхних окон — за каждым жил потенциальный крик фрау Эльзы.
Шёл торопливым шагом очень занятого человека. Впервые за неделю шагал во всю ширь ног; мускулы, растягиваясь, приятно пружинили, как у тренированного легкоатлета после продолжительного отдыха. Функе, наверное, уже дозвонился, и полицейские уже мчались на автомобиле или мотоцикле. Но важно было другое — с какой стороны они выедут? Фёдор уже настигал угол, когда оттуда показался автомобильный радиатор, успев вытащить половину кузова с передним колесом. Сразу же захотелось повернуть назад. Фёдор даже остановился, ощупывая карманы, тем самым показывая улице и окнам, что забыл нужную бумагу, — но радиатор потащил дальше: длинный спортивный БМВ с белой автомобильной шапочкой за стеклом свернул и умчался вдоль улицы.
С пересохшим ртом, крепко держась в кармане за рукоятку пистолета, Фёдор свернул за спасительный, единственный в мире угол дома. Для убегающего в городе первый угол, что ленточка финиша для бегуна. Первый угол он настигает грудью, сердцем, инстинктом — так рвет ленточку победитель забега. Следующий угол он берет, как бегун, пришедший к финишу вторым — рвет грудью уже несуществующую ленточку. Последующие углы пробегаются, как пробегают черту финиша те, кто занял в забеге третье, четвертое, пятое места — по инерции, больше ориентируясь на судей.
С каждым углом народу на улицах становилось больше. У Вуппы сел в подвесной трамвай. Высоко над речкой, вдоль ущелья набережных минут за двадцать доехал до конечной остановки. Выходя, с лестницы увидел, что поток шляп, голов, плечей внизу на тротуаре омывал полицейскую фуражку. Действуя плечом, стал срезать в сторону и выплыл у газетного киоска, за три метра до полицейского. Мог ведь человек в последнюю минуту вспомнить, что надо купить газету! Взял первую с краю тощую газетку и протянул старухе марку — чтобы не спрашивать цену: если вспомнил о газете, то цену знать должен. Ожидая сдачу, увидел расписание поездов. — Купил тоже.
Загородясь от полицейского киоском, делая вид, что читает газету, пошёл дальше через улицу вдоль мертвого пространства. Расписание было с картой. Из Вупперталя поезда уходили: на Дюссельдорф, Эссен, Кельн, Кассель, Дортмунд, Бремен, Вильхельмсхафен и Эмден. Куда? И сам ответил: «подальше от границы». Это значило — на север, на запад и на юг. Но север не ·годился: однажды кто-то из «Хозяйства Сиднева» (Оперотдел при Центральной берлинской комендатуре — прим. авт) рассказывал о посылке двух немецких коммунистов с заданием ликвидировать беглого полковника, скрывавшегося не то в Бремене, не то в Гамбурге. Это было «против», «за» — было море: забраться в трюм и выехать из Германии. Но тут же подумал: «Безграмотно. Времена Майн Рида прошли — обнаружат и выдадут». А на запад? На западе была бельгийская граница — плохо, как всякая граница. Кроме того, в Дюссельдорфе — английский Карлсхорст: здешняя полиция даст знать, англичане «выжмут как лимон» и выдадут (кто-то об англичанах так говорил в Берлине). Французская зона? ещё в Берлине заметил: французы перед советскими заискивали. Оставался Кёльни дальше в американскую зону. «Американцы хорошие ребята, на нас похожи» (тоже кто-то говорил).
Толпы, автомобили, повозки, детские коляски; гудки, смех, окрики — всё двигалось, петляло, замешивая пространство улиц и площадей. И пространство сдавалось, густело, темнело, выкристаллизовывая желтые сгустки и звездочки электрического света. До «шперцайт» оставалось три часа тридцать шесть минут.
Еще на фронте заметил, что обратная реакция наступала с запозданием: в опасности был зло спокоен и расчетлив — происходившее двигалось для него, как в замедленном кино, и только потом, когда всё кончалось, приходил испуг и расслабленность. Так случилось и сейчас. Спрятался в первый ресторан. Пиво было водянистое, двухградусное. Первую кружку выпил не отрываясь, от второй только отпил и стал разглядывать пиво на свет — из чего они его делают? Солдаты говорили, что из каменного угля. Химики! Пересчитал деньги: сто девяносто две марки — три пачки сигарет или килограмм масла. ещё были швейцарские часы, водопыленепроницаемые, в Берлине заплатил три тысячи. И всё. Весь наличный капитал фирмы Панин и К‑о. Остальной капитал состоял из облигаций займа Свободы — купил на всё, что было в жизни.
Первое, что нужно сделать — выбраться из города и, чем дальше, тем лучше. Закурил, стал, как бумаги в папке, проверять портфель: пара белья, носки, платки, полотенце, бритвенный прибор, газета, расписание. Орденская книжка за подкладкой сапога. Ордена, завернутые в носовой платок, — в кармане, пистолет — в пальто. И что стоило достать в Берлине немецкие документы? Какую-нибудь «липу» на «гeppa Миллера». А ведь Карл говорил. Человек без документов — мозг без черепной коробки. У советского же человека документы — целый орган. Обильно питаясь справками, характеристиками, паспортами, военными билетами, пропусками, трудовыми книжками, удостоверениями Мопра, Осовиахима, «Друга детей», командировочными, выписками из приказов, отметками о прописке, о месте работы, рождения, браке, комсомольскими, партийными, профсоюзными билетами, членскими взносами, этот бумажный орган за годы пятилеток разросся чудовищно. Случайно забыл дома — сразу чувствуешь отсутствие в кармане привычной тяжести. За войну этот орган ещё разросся: офицерские, солдатские, орденские книжки, командировочные предписания, пропуска на проезд, пропуск на автомобиль, пропуск на службу, пропуск в управление, удостоверение на право вождения, паспорт на автомобиль, аттестат на питание, аттестат на денежное довольствие, аттестат! На вещевое довольствие, карточки хлебные, карточки промтоварные, карточки продуктовые…
Чтобы не расплачиваться с хозяином у стойки, оставил на столе марку, хотя пиво стоило не больше двадцати пфениrов. Улица встретила чернотой и ветром. Свернул в темную, без единого огонька улицу — сплошь руины. Мирный житель по такой идти побоится, и это делало идущего подозрительным. Но полицейские тоже побоятся. По карте — с той стороны было шоссе на Кельн. За железнодорожным полотном увидел шоссе. На первой указке стояло: «Кельн — 87 км.»
Рурские дороги, как улицы: поселки, поселки, города, соединенные пряжками заводов — на одном заводе работают жители двух-трех городов. Движение — группы, одиночки, велосипеды и редкие автомобили, больше военные, с англичанами. Возле одного дома у освещенной стены стоял прислоненный велосипед: сел и был таков! За три часа далеко уехал бы… Но заныл отрезанный бумажный орган: у велосипедов — номера, у велосипедистов — удостоверения.
Цветная видеозапись с видами оккупированной Германии 1947 года
Страшная минута пришла нарастающим позади рёвом мотоцикла. Сворачивать было поздно. Шёл, слушая спиной, затылком, кожей. Но мотоцикл, настигая, газа не сбавил и пронесся, обдав воздухом и брызгами. Увидел две полицейские спины в плащах — одна в коляске, другая за рулем. А может быть, просто не заметили? Захотелось свернуть и искать проселочную дорогу. На большом перекрестке, с лестницами указок по углам, под фонарем, на светлом кругу стояли трое: мужчина и две женщины. У столба лежали пузатые рюкзаки. Все трое «голосовали» — каждый автомобиль в сторону Кельна приветствовали привычным «хайль». Решение пришло по-человечески: а, может, и мне попробовать? Остановился метрах в трех от круга. В светлом кругу избранные приветствовали проезжавших богов, недостойный стоял в тени.
Потом один из избранных снизошёл и приблизился.
— Нет ли у вас огонька?
Федор зажег спичку, закрывая её от ветра, дал прикурить. Старая мокрая шляпа, красный вязаный шарф, замерзшее лицо в седой щетине.
— Спасибо… К поезду?
— Да, — ветер дул северный и неразговорчивость была понятной.
— Полчаса стоим… Спасибо. — Немец возвратился в круг.
Не успел он дойти до спутниц как со стороны Вупперталя показались огни фар. Женщины замахали. Немец поднял руку. Воспользовавшись, Фёдор вступил в круг, замечая, что хорошее пальто и новая шляпа eгo выделяют.
Видеозапись жизни города Wuppertal (ФРГ), 1940‑е гг.
Автомобиль, переделанный по послевоенной моде из легкового, грузовичок затукал, затормозил. Опустилось стекло, вылезла и повисла на дверце толстая рука и не иначе, как выросло из плеча усатое круглое лицо божества.
— В Кёльн?
— Да, пожалуйста! хором ответили женские две трети.
— Скорей. Одна может ко мне. Надо торопиться — «шперцайт».
В кабину села в шляпке. В кузов полезла в берете. Подсаживая ее, Фёдор у самого лица увидел крепкую икру и припухлость с ямочками под коленом. Подал рюкзаки. Вышло, будто вместе. Но та, в кабине, могла сказать, что он из недостойных. Уселись на пол под кабину. Грузовичок затукал, что-то перехватил внутри себя и бойко побежал в темноту. Ветер подул резче. Скоро стало так холодно, что Федор, не стесняясь, прижался спиной к спутникам. «До Кёльна — тем лучше».
По сторонам бежала всё та же бесконечная рурская дорога-улица. Огни в окнах, редкие фонари, прерывались темными громадинами неработавших заводов. Достал сигареты, молча протянул соседям. Прикуривали от ero спички, заслоняя ветер втроём. Лицо женщины оказалось молодым — лет тридцати. Глаза — по-немецки, светлые — быстро взглянули, но спичка погасла. Затянулась, проявляя в темноте острый кончик носа и круглый подбородок.
Ветер умудрялся дуть со всех сторон. Мужское плечо справа ничего не говорило; слева, ее, поеживалось.
— Холодно, … — сказала одному ему.
Федор понял: «Вот в шарфе мне чужой и напрасно ты молчишь». Проверяя, он прижался к её плечу, — отодвинулась, но не от неrо, а от шарфа, так что между ними освободилось место. Фёдор подвинулся. Oт холода и от того, что
это могло значить, тоже сказал:
— Холодно, — и укрыл её полой своего пальто. Руку с плеча не убрал.
Щеки их оказались рядом. Женщина не шевелилась и только чаще затягивалась; огонек сигареты теперь проявлял улыбающийся уголок рта. Потом сказала:
— Благодарю.
И это он понял: запоздание означало, что с момента, когда он укрыл её полой, до её «благодарю» она думала об одном и том же, имевшем отношение к нему, к его руке, к ветру, к оставшемуся в ночи перекрестку.
Фёдор щелчком кинул окурок — огненный глазок полетел в темноту, от короткого замыкания с мокрой землей брызнул искрами и погас. Соседка свой окурок потушила о пол кузова и положила за борт. И словно устраиваясь удобней, съехала спиной по рюкзаку, оставив Фёдора над собой — молчаливое «ну, вот… », полуприглашение. Шарф справа дремал, уткнувшись в колени.
И Фёдор наклонился. Она глядела вбок, на бегущие за бортом огни и напряженно улыбалась.
— Теперь теплее?
Посмотрела, засмеялась глазами, кивнула. Он укрыл её другой полой, забывая убрать и правую руку.
Грузовичок подбрасывало, рука, прислушиваясь к мягкой теплоте тела, ложилась всё тяжелей, и хотя женщина опять глядела на огни, её дыхание, напряженность лица говорили ему: «ну и что?».
Медленно, как берут сонных, просунул руку между пуговицами пальто. Ласковым теплом встретила шерстяная кофточка. Понимая, что нельзя, что делает глупость — черт знает почему! — стал наклонять лицо к её лицу и, когда из поля зрения исчез берет и подбородок и вся она перестала дышать, мягко прижался губами к холодному податливому рту…
Ухабик застал у губ. Автомобиль тряхнуло, зубы ударились о зубы, и это отрезвило. Фёдор воровато оглянулся. Шарф по-прежнему клевал в колени.
— Холодно? — спросил Фёдор невышедшим шёпотом. Но холодная её ладонь закрыла ему искусанный рот. И было в этом: не того стыжусь, а слов — слова в мире были о хлебе, картофеле, документах, Германии. Желание последней, всё разрешающей ласки, не помещаясь внутри, лезло в голову: остановить машину и слезть вместе? На всю ночь? На всё «что будет»? Выбросить соседа за борт? А она лежала и ждала: ну, что же ты? ..
Первый не выдержал автомобильщик — хлопнул и стал тормозить. И ночь, смилостивившись, крикнула:
— Стой!
Женщина толкнула Фёдора и, торопясь, стала приводить себя в порядок. Грузовичок остановился. Шарф, ухватившись за верх кабины, поднялся на ноги. Федор, проколотый окриком, сидел, мгновенно от всего освобожденный. Вспомнил про пистолет. Выбрасывать было поздно. У ног соседа фанерная обивка кабины отстала. Фёдор едва втиснул туда пистолет.
Подошел электрический фонарик с полицейским. Силуэт другого полицейского с винтовкой, стоял в стороне, у мотоцикла.
«Ну, вот и всё … », — тупо подумал Федор. «Наверное те самые, что обогнали… Дурак, что не свернул… » Из кабины подали документы. «Скажу, что немец, бежал из советской зоны… »
— Ваши бумаги? — к той, что сидела в кабине.
Бормотанье. Молчанье. Возвращая документы, полицейский сказал что-то двусмысленное. В кабине рассмеялись.
— Куда едете?
— Домой, в Кёльн. Торопимся до «шперцайт», — в тон полицейскому ответила в шляпке. — Сзади моя подруга и знакомый.
Фонарик заглянул через борт. Ведомый спасительным инстинктом, Фёдор успел обнять соседку. Фонарик увидел, как она его оттолкнула, и Фёдор глупо улыбнулся на свет, как если бы его застали в углу с женщиной. Шокированный лучик пробежал по ним и уставился на шарф. Фёдор сошел за знакомого,
а шарфу досталось положение постороннего.
— Что это там у вас?
— Картофель…
Из темноты, из-под фонарика, протянулась рука в сером рукаве, ощупала рюкзак.
— А там?
— Картофель и немного муки, — ответила соседка, и Фёдор услышал, что голос у неё картофельный.
Рука полицейского спряталась. Фонарик ещё раз бегло оглядел кузов и потух.
— Хорошо, но торопитесь; не успеете до «шперцайт» — задержат.
Полицейский отошел к напарнику, автомобильчик благодарно затораторил.
— Доброй ночи! — всё также игриво крикнула из кабинки шляпка. Полицейские засмеялись и закричали в ответ:
— Оставайтесь, тогда и ночь будет доброй!
— Фёдор достал сигареты. Соседка поправляла рюкзак. Прикуривая, видел, как дрожала спичка. В кабине смеялись.
— Рут, я испугалась, что картошка пропала! Ты тоже? — крикнула шляпка.
— Я нет, они хорошие парни, эти полицейские. Слава Богу, что не было англичан.
Курил, глубоко затягиваясь. «Сошло. Вперед наука… » Покосился на соседку. Та рассказала шарфу о том, как в прошлый раз англичане отняли у них десять килограмм картошки. Незаметно вытащил пистолет и швырнул за борт.
Опухшие губы плохо держали сигарету. Вспомнил афоризм майора Худякова (схоронили под Варшавой): «Когда легче всего прихлопнуть муху? Когда сидит на другой. Так и с человеком». Опять подумал: «Спроси документы — и всё … » — пришел испуг.
Стал слушать, что рассказывал шарф — у того тоже однажды отняли картошку и кусок сала. И опять дул ветер холодный, промозглый, опять было темно. «Кёльн, а там куда?»
Соседка курила, отодвинувшись к борту. «Пойду к ней… » и успокоился.
Видеосъёмка Кёльна, 1950‑е гг.
В Кёльн приехали за полчаса до «шперцайт». Остановились на каком-то углу. Хозяину надо было ехать куда-то в сторону. Шарфу тоже. Стали выгружаться. Снимая её с борта, задержал на руках.
— Пожалуйста, — сказала шопотом, не глядя на Федора.
Пока женщины прощались с толстяком, Фёдор перенес рюкзаки на тротуар. Потом грузовичок затарахтел, из кабины замахала рука.
— Спасибо, гepp Клюгге! — закричали женщины.
Она подошла сама. Поглядел в глаза и сказал:
— Могу я помочь вам донести домой вещи?
Тихо засмеялась, покачала головой:
— Нет, я сама… Большое спасибо.
Грузовичок с шарфом в кузове завернул за угол. Женщины стали надевать рюкзаки.
— Ну, всего хорошего, — сказала в шляпке.
Федор стоял, и, не веря, глядел, как они перешли улицу, как шляпка обернулась. Он услышал смех, чужой и обидный.
Повернулся и зло. зашагал вдоль стены, мимо пустых глазниц выжженных витрин. Только теперь заметил, что накрапывал дождь. По улице торопливо пробегали последние прохожие.
Осталось двадцать минут, а идти было некуда. Впереди, по поперечной улице прошел полицейский патруль и обида отступила перед опасностью. Черная улица на краю ночи кончалась одиноким, бесприютным огоньком. Полквартала справа занимала громадина сгоревшего здания. На мокром тротуаре кривлялась тень. Пока шел, тень вытягивалась, тускнела пока не пропала. Оглянулся — видеть его уже никто не мог — и полез в первое окно. Пробираясь наощупь среди каких-то изуродованных балок по кучам кирпичей, думал: «Провалишься или стена обвалится — и никто никогда не узнает… »
Если в темноте не смотреть на предмет прямо, а несколько в сторону от него, то предмет виден. Видеть прямо мешает «собственный свет» глаз — в центре поля зрения, от постоянного раздражения днем, в темноте видно светлое пятно и, как бельмо, мешает. Фёдор боковым зрением заметил вход в подвал.
Ощупал ногой площадку. Рискнул зажечь спичку — ступеньки в кирпичном бое и штукатурке уходили вниз. Медленно, видя только пятна «собственного света», держась за стену, спустился до следующей площадки. Сверху покатился потревоженный кирпич. С минуту стоял. Прислушиваясь, но, кроме ударов сердца, ничего не слышал. Зажег вторую спичку — налево амфиладой шли захламленные бетонные помещения. Запомнив направление проходов, пошел, спотыкаясь о кирпичи, и когда заблудился, зажег третью спичку. Загораживая её ладонями, успел дойти до комнаты с ржавым котлом в углу. Здесь было суше и казалось теплее. Четвёртая спичка позволила набрать тряпья и прихватить обломок доски. В темноте уселся за котлом, подложив под себя тряпье; доску и портфель подсунул под спину — к стене. Циферблат на часах высвечивал ровно десять.
«Для чего ты хотел её проводить? Нет, это-то понятно, а другое? Ведь было и другое. Надеялся зацепиться, пристроиться? Лежал бы ты сейчас в чистой постели под периной, она моется в ванной и сейчас придет к тебе. Но главное не то, главное, что завтра проснулся бы в тепле, в защитной коробке стен и потолка, и не было бы ни дождя, ни полицейских патрулей… А то, что в автомобиле? Бегство, товарищ, бегство. Ведь от неё картошкой пахнет… »
Разговор со своим «я» перешёл в многоточие маленьких картинок — меньше, меньше, дождевой каплей, и — в сон.
Лил дождь. Старый разбитый Кёльн лежал в ночи. Золотая булавка фонаря на черных, мокрых лохмотьях улицы светила, сигнализируя, что под громадиной сгоревшего универмага Хёрти, в подвале за ржавым холодным котлом спал, положив щеку на колено, человек и, у этого человека в кармане, завёрнутые в грязный платок, ордена Ленина, Боевого Знамени, Красной Звезды…
Советский Союз после 1920‑х годов нельзя назвать местом, идеальным для создания «новой» музыки. И электронной музыки это касается тоже. Да, были и Лев Термен, и Евгений Шолпо, и Евгений Мурзин — но всё это больше касалось инструментария и идей, а не собственно музыки. Поэтому сложно ждать от советских музыкантов прорывов — особенно в поп-музыке. Своих Kraftwerk или Silver Apples у нас не было.
Но подборку пластинок всё же сделать удалось. Представляем десять альбомов советской электронной музыки.
«Танцевальная музыка», Ансамбль ЭМИ п/у Вячеслава Мещерина, 1956 год
Ансамбль ЭМИ мог бы стать советским The Radiophonic Workshop BBC, но не стал. Несмотря на обилие «электронных музыкальных инструментов» (в первую очередь разнообразных электроорганов) даже для конца 1950‑х гг. он занимался абсолютно форматной советской музыкой с вальсами и польками, а вовсе не исследованием новых территорий.
Нельзя сказать, что ансамбль Мещерина как-то серьёзно повлиял на развитие именно электронной музыки в СССР. В конце концов, в начале 1960‑х гг. уже начали появляться первые по-настоящему «синтезаторные» работы, а не просто филармонические мещеринские опусы. Полька, сыгранная на электробаяне, остаётся полькой. Но во многом ансамбль стал прототипом более поздних советских ВИА — во всяком случае, в части максимально лаконичного и обезжиренного использования электрогитар и органов.
«Музыкальное приношение», 1971 год
Здесь можно разместить и более ранние эксперименты с синтезатором АНС. Но «Поток» Шнитке — одна из самых известных вещей советского академического авангарда, так что пусть будет эта пластинка где, помимо Шнитке есть ещё и Губайдуллина, и Денисов, и Артемьев, и Булошкин.
АНС, на котором написан «Поток» и прочие композиции с «Приношения» — самый известный советский синтезатор. Он не копировал западные наработки, а предлагал оригинальную архитектуру и интерфейс: на нём нельзя играть как на обычном клавиатурном или модульном аппарате, вместо этого композитор должен процарапывать всякие узоры на специальных стеклянных пластинах. Звучит круто, но на практике получилось, что почти все делают на нём что-то околоэмбиентное или околонойзовое. «Музыкальное приношение» находится в этом же поле актуальной для шестидесятых сонорной музыки, на пике музыкального прогресса — вместе с композициями, например, Лигети и Пендерецкого.
Саундтрек к фильму «Солярис», Эдуард Артемьев, 1972 год
Для создания этого саундтрека тоже вовсю использовался АНС. Но здесь Артемьев применил уже немного другой подход: главным для него стало совмещение синтезатора с «природными» звуками и симфоническим оркестром.
Получилось масштабное полотно, где конкретная музыка соединяется с музыкой сонорной и барочной, а композиторское ремесло — с ремеслом саундпродюсера. Вместе это предвосхищает достижения куда более молодой экспериментальной электроники 1980–1990‑х годов.
«Метаморфозы», Эдуард Артемьев, 1980 год
В отличие от предыдущего пункта, этот сложно назвать знаковым для электронной музыки в целом. Switched-on Bach, построенный по такому же принципу — обыграть классику на синтезаторе — был выпущен за 12 лет до «Метаморфоз». Вот и тут: Дебюсси, Бах, Монтеверди плюс парочка авторских композиций в виде бонуса сыграны на крайне пафосном синтезаторе EMS Synthi 100. Можно даже назвать «Метаморфозы» его большой демоверсией.
Но вместе с «Зодиаком» (о котором ниже) этот альбом делал работу по популяризации электронной музыки: она в начале восьмидесятых становилась мейнстримом в СССР.
Disco Alliance, Zodiac, 1980 год
Zodiac — интересный пример советской группы-эпигона, допущенной до широких масс. Если многочисленные самодеятельные копирователи каких-нибудь Led Zeppelin так и остались в истории, то к латышскому спейс-року официальные музыкальные структуры оказались более лояльными.
На пластинке мы найдём эдакий домотканый вариант группы Space, только более кустарно сыгранный и сведённый: стринг-синтезаторы, патетические гармонии, «космические» тремолирующие звуки. В принципе, можно даже принять за современный совиетвейв — и многие совиетвейв-музыканты уверенно называют Zodiac своими вдохновителями.
Саундтрек к мультфильму «Тайна третьей планеты», Александр Зацепин, 1981 год
«Тайна третьей планеты» — очень важный источник постсоветской ностальгии, ностальгии по будущему, которого не случилось. И музыка Зацепина уже тоже не воспринимается в отрыве от этой ностальгии.
Технически это — ну, скажем так, как будто в аранжировки и гармонии ВИА добавили немного синтезаторов. То есть по подходу Зацепин в саундтреке к «Тайне третьей планеты» не далеко ушёл от того, чем занимался ансамбль ЭМИ. Но ведь работает: психоделичные гитары под 1960‑е гг., синтовое пиу-пиу, «щемящие» гармонии. Будущее-в-прошедшем, по которому хочется горевать.
«Банановые острова», Юрий Чернавский и Владимир Матецкий, 1983 год
Альбом, вокруг которого сложилась своя мифология и на котором можно изучать жанр «официозные советские музыканты задним числом жалуются на притеснения».
Ну в самом деле: признанные и обласканные государством поп-музыканты решили придумать модной музычки, записали всё это на «Полимуге», «Гибсонах» и «Фендерах», а потом травили байки про непризнанность и запрещённость. И ещё жаловались, мол, «Полимуг» чинить надо было. В этом смысле «Банановые острова», конечно, один из главных образчиков советского лицемерия, где «высокий профессионализм» сытых филармонических музыкантов сочетается с их желанием показать себя ух какими бунтарями.
С другой стороны, это вправду один из первых электронных DIY-альбомов в СССР, более или менее актуально звучащий (музыку-то авторы слушали современную), ну и песня в «Ассу» попала. Культ, как ни крути.
«Ритмическая гимнастика», Ансамбль под управлением В. Осинского, 1984 год
Пластинка, ни на что в своё время не претендовавшая, но выразившая весь дух электронной музыки СССР на границе перестройки. «Руки на пояс, полуприседания с поворотами туловища… ииии влево! вправо!», — призывает голос, парадоксальным образом объединяющий роботизированность со сладострастными интонациями технократической утопии на пике развития. И всё это под эдакий припопсованный полу-Kraftwerk, разве что испорченный эстрадно-приджазованными соляками на синтезаторах.
«Танцы по видео», Биоконструктор, 1987 год
Одна из первых попуток создания «русского Depeche mode». Синти-поп звучание и наивно-поучительные песни про сложности НТР, зависимость от телевизора и бетонный рай. Правда, для отечественного пост-панка и смежных жанров всегда были характерны эти крайне серьёзные интонации.
Через несколько лет родившаяся на осколках «Биоконструктора» группа «Технология» выведет русский мрачный синти-поп на новый уровень качества и признания. Но, к сожалению, расплатиться за это придётся окончательно выхолощенным звуком и туровым чёсом по стране. К успеху пришли.
«Лёгкое дело холод», Стук Бамбука в XI часов, 1991 год
Самый известный альбом «ижевской волны» — и при этом обходящийся без очевидных отечественных предшественников и оставшийся без очевидных последователей, существующий более или менее сам по себе.
Формально по тегам тут, конечно, можно было бы притянуть трип-хоп, эмбиент, дарквейв и много чего еще: тонущие в реверберации синтезаторы, полушепчущий вокал, минималистичные ритмы. Но это и не трип-хоп, и не эмбиент и так далее. Протохонтологическая самодельная музыка, написанная и выпущенная на излете существования целой страны — на несколько шагов впереди и сбоку основных музыкальных путей.
VATNIKSTAN готовит к публикации книгу «То, что не попало в печать» Станислава Максимилиановича Проппера — одного из ведущих деятелей отечественной прессы конца XIX — начала XX веков, издателя популярной газеты «Биржевые...
Независимое издательство Alpaca выпустило графический роман «Егор и Яна. Печаль моя светла» о лидере группы «Гражданская оборона» Егоре Летове, певице и поэтессе Янке Дягилевой, их отношениях и творческих поисках....