К истории создания «Эдички» Лимонова

От
Климент Таралевич
-
Слева от Лимонова - репродукция обложки одного из англоязычных изданий романа.

«Это я — Эдич­ка» — пер­вый роман Эду­ар­да Лимо­но­ва, моло­до­го совет­ско­го бэби-буме­ра в Нью-Йор­ке, кото­рый не вос­хва­лял Аме­ри­ку и её сво­бо­ду, а, наобо­рот, хаял её с про­ле­тар­ско-пан­ков­ской пози­ции. Это и по сей день очень све­жий текст, кото­рый вхо­дит в нетлен­ку эми­грант­ской лите­ра­ту­ры. В нача­ле 1989 года Лимо­но­ву и не сни­лось мас­со­вое изда­ние его книг в СССР уже через год. Тогда появил­ся на свет авто­био­гра­фи­че­ский рас­сказ «The absolute beginner», в кото­ром писа­тель поде­лил­ся исто­ри­ей созда­ния и изда­ния на Запа­де сво­е­го пер­во­го романа.

Сле­ва от Лимо­но­ва — репро­дук­ция облож­ки одно­го из англо­языч­ных изда­ний романа.

Лимо­нов ещё не зна­ет, что в этом же году он смо­жет при­е­хать в Моск­ву. Он не зна­ет, что его кни­га «Это я — Эдич­ка» будет изда­на ещё в СССР, уже в сле­ду­ю­щем 1990 году. Тем не менее, он пишет о том, какая на самом деле на Запа­де сво­бо­да рын­ка, опи­сы­вая, что из-за все­об­щей спай­ки и взгля­дов писа­те­ля аме­ри­кан­ские изда­тель­ства дол­гое вре­мя не выпус­ка­ли его книг. Пишет Эду­ард Вени­а­ми­но­вич и о пре­зре­нии к скуч­ным мидл-клас­со­вым совет­ским эми­гран­там и их убо­гом лите­ра­тур­ном вкусе.

А если при­смот­реть­ся бли­же, то ста­тья — это ещё и исто­рия того, как рус­ский совет­ский эми­грант с талан­том смог про­бить­ся на Запа­де в смут­ные 1980‑е.

The absolute beginner,
или Правдивая история сочинения «Это я — Эдичка»

Once upon a time… летом 1976 года в жар­ком Нью-Йор­ке на Мэди­сон-аве­ню жил чело­век по име­ни Эдич­ка. Был он очень оди­нок по при­чине того, что «выпал» из всех кол­лек­ти­вов, в кото­рых состо­ял до это­го. Из семьи (само­го малень­ко­го кол­лек­ти­ва), из эми­грант­ской газе­ты (где рабо­тал), Ста­рой Роди­ны (боль­шая и без­раз­лич­ная, она спа­ла на дру­гом боку гло­бу­са), из Новой Роди­ны (боль­шая и без­раз­лич­ная, она вид­на была из окна на Мэди­сон). Выпав из всех кол­лек­ти­вов, чело­век испу­гал­ся и завыл. Так как Эдич­ка обла­дал опре­де­лён­ны­ми лите­ра­тур­ны­ми навы­ка­ми и талан­том, то вопли его сло­жи­лись в лите­ра­тур­ное произведение.

Эдич­ка запи­сы­вал свои вопли, сидя на кро­ва­ти в оте­ле на Мэди­сон. Начи­ная утром гла­ву, он поки­дал отель, жил эту гла­ву на нью-йорк­ских ули­цах, и на сле­ду­ю­щее утро вспо­ми­нал её. Ему было что вспо­ми­нать, — лишив­шись опе­ки кол­лек­ти­вов, он сде­лал­ся смел, как кры­са, и без­гра­нич­но сво­бо­ден, — пото­му при­клю­че­ния его соот­вет­ство­ва­ли его жела­ни­ям. В то лето в Нью-Йор­ке, бла­го­да­ря сте­че­нию обсто­я­тельств и свой­ствам его харак­те­ра, чело­век этот пере­жил illumination. Он удо­сто­ил­ся ред­чай­шей чести, — уви­деть нагое, бес­смыс­лен­ное и жесто­кое, — под­лин­ное лицо жиз­ни, без вуа­ли иллю­зий. И к сча­стью, не было близ­ких людей рядом с Эдич­кой, неко­му было отвлечь его от лице­зре­ния ужа­са. И он влю­бил­ся в пре­крас­ное и страш­ное лицо Медузы…

Запи­сав вопли, ново­рож­дён­ный автор стал думать, что же с ними делать. Не ожи­дая пони­ма­ния от экс-сооте­че­ствен­ни­ков по Ста­рой Родине, автор сосре­до­то­чил все уси­лия на нахож­де­ние аме­ри­кан­ско­го изда­те­ля. Лите­ра­тур­ный агент Сэра Фрай­манн, пове­рив поче­му-то в талант нико­му не извест­но­го рус­ско­го, затра­ти­ла нема­ло энер­гии, пыта­ясь про­дать кни­гу. Вна­ча­ле уда­ча как буд­то наме­ре­ва­лась бро­сить­ся в объ­я­тия авто­ра Эдич­ки, — вли­я­тель­ный стар­ший редак­тор в изда­тель­стве Мак­Мил­лан (дама) поже­ла­ла купить кни­гу. Одна­ко у Эдич­ки нашлось нема­ло вра­гов в том же изда­тель­стве. Сгруп­пи­ро­вав­шись, вра­ги побе­ди­ли… Увы, это была лишь пер­вая их побе­да в ряду мно­го­чис­лен­ных их побед. Все­го 36 (трид­цать шесть!) самых круп­ных аме­ри­кан­ских изда­тельств отка­за­лись от при­клю­че­ний Эдич­ки. Поче­му? Стар­ший редак­тор изда­тель­ства «Литтл, Бра­ун энд Ком­па­ни» писал, что «порт­рет Аме­ри­ки я нашёл раз­дра­жа­ю­щим». Неиз­вест­но, все ли изда­те­ли нашли порт­рет (какой порт­рет Аме­ри­ки, ей-богу! Автор ста­вил целью лишь созда­ние порт­ре­та Эдич­ки!) сво­ей стра­ны «раз­дра­жа­ю­щим», или их раз­дра­жи­ло в кни­ге нечто иное, но даже гор­дя­ще­е­ся сво­им интел­лек­ту­аль­ным аут­сай­дер­ством изда­тель­ство «Фар­рар энд Стра­ус» отка­за­лось от Эдич­ки. Два раза. Один раз нор­маль­ным путем — via Сэра Фрай­манн, вто­рой — на выс­шем уровне, в лице само­го Род­же­ра Стра­у­са. В доме семьи Либер­ма­нов автор Лимо­нов (тогда его ещё при­гла­ша­ли в при­лич­ные дома), раз­го­во­рив­шись с пожи­лым типом в тви­до­вом пиджа­ке и с труб­кой, обна­ру­жил, что перед ним изда­тель Род­жер Стра­ус. Узнав, что перед ним — начи­на­ю­щий писа­тель, Стра­ус сам (сло­во чести!) пред­ло­жил Лимо­но­ву при­слать ему руко­пись (уже суще­ство­вал пере­вод на англий­ский, за кото­рый автор запла­тил тру­до­вы­ми хауз­ки­пе­ров­ски­ми дол­ла­ра­ми) на домаш­ний адрес! («Какая уда­ча!» — ска­жет чита­тель. И имен­но так и думал моло­дой автор, в при­под­ня­том настро­е­нии воз­вра­ща­ясь с пар­ти семьи Либер­ма­нов. «Какая ска­зоч­ная уда­ча!»). По про­ше­ствии двух недель автор, одна­ко, полу­чил крат­кое, в двух абза­цах, уве­дом­ле­ние «…ваша руко­пись, увы, не для мое­го листа. Я сожа­лею…» Далее сле­до­ва­ла вся­кая про­чая улыб­чи­вая дре­бе­день… «Хуе­со­сы!» — выру­гал­ся Эдич­ка, имея в виду не толь­ко Род­же­ра Стра­у­са. «Самый задри­пан­ный аме­ри­ка­нец, побы­вав в СССР неде­лю в турист­ской поезд­ке, счи­та­ет сво­им дол­гом напи­сать вздор­ную кни­гу. И счи­та­ет, что име­ет пра­во на своё ско­ро­спе­лое мне­ние. И изда­те­ля в Аме­ри­ке ему искать не при­хо­дит­ся… Я, про­жив­ший в Аме­ри­ке годы, скре­бу­щий ваши полы, отмы­ва­ю­щий ваше дерь­мо (сре­ди про­чих низ­ких заня­тий), пра­ва выска­зать­ся (слег­ка! В про­цес­се повест­во­ва­ния об Эдич­ке) о вашей стране, что же не имею?»

Нью-йорк­ские рус­ско­языч­ные изда­ния от Index Publishers 1979 и 1982 годов.

В мар­те 1979 года при­шёл к авто­ру Лимо­но­ву (тот рабо­тал хауз­ки­пе­ром в доме муль­ти­мил­ли­о­не­ра, — жил уже сле­ду­ю­щую кни­гу сво­ей судь­бы), очень похо­жий на Жана Женэ Алек­сандр Сумер­кин. Редак­тор Сумер­кин пред­став­лял тогда ещё толь­ко начи­нав­ший изда­тель­ское дело кол­лек­тив изда­тель­ства «Рус­си­ка». Он пред­ло­жил хауз­ки­пе­ру Лимо­но­ву изда­вать его кни­гу по-рус­ски. Дабы избе­жать ост­ра­киз­ма эми­грант­ской сре­ды и не лишить­ся жиз­нен­но необ­хо­ди­мой рекла­мы в рус­ских газе­тах, «Рус­си­ке» при­шлось спря­тать под личи­ну «Индекс Пресс».

Так как уда­чи все­гда бро­дят ста­я­ми, с дистан­ци­ей все­го лишь в пару меся­цев, про­слав­лен­ный фран­цуз­ский изда­тель Жан-Жак Повэр (изда­тель Жор­жа Батая, Андре Бре­то­на, мар­ки­за де Сада, анто­ло­гии чёр­но­го юмо­ра, «Исто­рии О», etc.) под­пи­сал в Пари­же с пред­ста­ви­те­лем авто­ра Лимо­но­ва кон­тракт на изда­ние «Эдич­ки». Это было нача­лом писа­те­ля Лимонова…

В кон­це октяб­ря того же года рус­ский «Эдич­ка» уви­дел свет. А в нояб­ре автор был свое­об­раз­но «окре­щён» в писа­те­ли Тру­ме­ном Капо­ти! Хауз­ки­пер Лимо­нов полу­чил вдруг све­де­ния, что его разыс­ки­ва­ет Тру­мен Капо­ти! Быв­ший мос­ков­ский худож­ник Урьев, ныне худож­ник Ур, при­сут­ство­вал на пар­ти, где при­сут­ство­вал САМ Капо­ти, и Капо­ти… воз­буж­дён­но гово­рил о руко­пи­си рус­ско­го Лимо­но­фф, и выска­зы­вал жела­ние разыс­кать авто­ра. Автор Лимо­нов, в свою оче­редь (есте­ствен­но!), вос­пы­лал жела­ни­ем встре­тить­ся с Капо­ти. Полу­чив теле­фон про­слав­лен­но­го кол­ле­ги, он наби­рал номер мно­же­ство раз на день, но, о, разо­ча­ро­ва­ние, отве­том ему были лишь меха­ни­че­ские вздо­хи теле­фон­но­го аппа­ра­та. 28 нояб­ря упря­мец услы­шал-таки сла­бый голос. «Да, это он, Тру­мен Капо­ти, или Кэпот, как хоти­те… Да, он разыс­ки­вал Эдвар­да Лимо­но­фф, пото­му что ману­скрипт, несколь­ко глав, кото­рые ему пока­за­ли в изда­тель­стве (оста­лось навсе­гда неяс­но, в каком…), его пора­зил и тро­нул. Он хотел бы уви­деть авто­ра, да, мы мог­ли бы встре­тить­ся через неде­лю, если хоти­те». Автор тро­нув­ше­го Капо­ти ману­скрип­та рас­те­рян­но соврал, что он уле­та­ет зав­тра в… Париж. (На самом деле визит в Париж пла­ни­ро­вал­ся уже, да, но вес­ной или даже летом). Капо­ти, вздох­нув, попро­бо­вал защи­тить­ся, про­шеп­тал, что он очень слаб, что едва успел вынуть ключ из две­ри, толь­ко вошел в квар­ти­ру, воз­вра­тив­шись из гос­пи­та­ля. Автор «Эдич­ки» вздох­нул несколь­ко раз и тихо попро­сил изви­не­ния за бес­по­кой­ство. Обмен вздо­ха­ми, одна­ко, закон­чил­ся тем, что ста­рый писа­тель и новый встре­ти­лись в тот же день в баре на Пер­вой аве­ню. Все­го на трид­цать минут. Блед­ный, как аспи­рин, сла­бый, это Капо­ти нуж­дал­ся в поощрении…

Если чита­тель вооб­ра­жа­ет, что далее после­до­ва­ло рас­пре­крас­ное путе­ше­ствие по вол­нам сла­вы и достат­ка (с неба сып­лют­ся розо­вые лепест­ки на Лимо­но­ва и зна­ме­ни­то­стей, бро­дя­щих с ним в обним­ку, пузы­рит­ся в бока­лах шам­пан­ское, игра­ет слад­кая музы­ка..!), то чита­тель жесто­ко оши­ба­ет­ся. Все эти слад­кие вещи доста­ют­ся все­гда исклю­чи­тель­но пев­цам суще­ству­ю­ще­го поряд­ка. У анти­эс­таб­лиш­мент писа­те­лей (како­вым автор Эдич­ки себя обна­ру­жил) более суро­вые судь­бы. В мае 1980 г. из Пари­жа при­шла весть, что изда­тель Жан-Жак Повэр обанк­ро­тил­ся. Бли­ста­тель­ная надеж­да быть напе­ча­тан­ным на одном из удоб­ных окру­жа­ю­ще­му миру язы­ков, год согре­вав­шая хауз­ки­пе­ра, рухнула.

Ещё совет­ское изда­ние рома­на. Имен­но такое было при­об­ре­те­но мои­ми роди­те­ля­ми и ныне при­сут­ству­ет у меня в библиотеке.

Автор решил, что нуж­но лететь в Париж и попы­тать­ся лич­но спа­сти кни­гу. Свой послед­ний день в ЮэС­Эй он тру­дил­ся. В час дня он сер­ви­ро­вал бос­су и его двум гостям-биз­не­сме­нам при­го­тов­лен­ные им бара­ни­ну и салат, и лишь после шести смог отпра­вить­ся с чемо­да­на­ми в аэро­порт. В Пари­же он встре­тил­ся с Жан-Жаком Повэ­ром, и, несмот­ря на отсут­ствие обще­го язы­ка, они друг дру­гу или понра­ви­лись, или, по мень­шей мере, подо­шли. (На вся­кий слу­чай автор явил­ся к изда­те­лю с кра­си­вой жен­щи­ной, одной из геро­инь кни­ги, — желая изда­те­ля заин­три­го­вать…) Повэр обе­щал, что пер­вое же изда­тель­ство, с кото­рым он ассо­ци­и­ру­ет­ся (ему запре­ще­но было иметь соб­ствен­ное изда­тель­ство), напе­ча­та­ет Эдич­ку. В авгу­сте того же года, похо­жий на лысо­го кота Повэр ско­опе­ри­ро­вал­ся с Эди­сьен Рам­зэй, и новый, луч­ший кон­тракт с авто­ром Лимо­но­вым был под­пи­сан. Автор энер­гич­но отста­и­вал про­цен­ты, и потре­бо­вал от изда­тель­ской сто­ро­ны (Повэ­ра и Жан-Пьер Рам­зэя) допол­ни­тель­ные тыся­чи фран­ков. «Эдвард! — вос­клик­нул Рам­зэй, — мы толь­ко что запла­ти­ли аме­ри­кан­ско­му авто­ру за тре­тью кни­гу мень­ше, чем мы пла­тим тебе!» На что автор Эдич­ки разум­но ответ­ство­вал, что у аме­ри­кан­ско­го авто­ра навер­ня­ка есть основ­ная, непи­са­тель­ская, но про­фес­сор­ская или жур­на­лист­ская «джаб», или (и) роди­те­ли (вари­ант: бабуш­ка, дедуш­ка, сест­ра, брат), гото­вые все­гда помочь ему в труд­ную мину­ту. «У меня же нико­го в мире нет! И даже нет пра­ва на эмплой­мент во Фран­ции!» «Пре­бы­ва­ние в стране дол­ла­ра не про­шло для тебя даром, Эдвард…» — уко­ря­ю­ще вос­клик­ну­ли изда­те­ли, но денег при­ба­ви­ли. На том же сов­мест­ном засе­да­нии роди­лось фран­цуз­ское назва­ние «Эдич­ки» — «Рус­ский поэт пред­по­чи­та­ет боль­ших негров». Оба уса­тых изда­те­ля утвер­жда­ли, что «Сэ муа, — Эдвард» ниче­го не гово­рит ни уму ни серд­цу фран­цуз­ско­го поку­па­те­ля. (Имен­но поку­па­те­ля, ибо изда­те­лю всё рав­но, чита­ют ли кни­гу, он заин­те­ре­со­ван лишь в при­об­ре­те­нии её. Увы, даже такой интел­лек­ту­аль­ный изда­тель как Повэр.) Несколь­ко часов про­ло­мав голо­вы над про­бле­мой, они ни к чему не при­шли, как вдруг… взгляд Эдич­ки упал на один из томи­ков биб­лио­те­ки изда­те­ля. Кни­га о Мэри­лин Мон­ро назы­ва­лась, подоб­но извест­но­му филь­му с уча­сти­ем актри­сы, — «Джентль­ме­ны пред­по­чи­та­ют блон­ди­нок». Пред­ла­гаю назвать мою кни­гу «Я пред­по­чи­таю боль­ших негров»! — вос­клик­нул автор Эдич­ки (имен­но вос­клик­нул, как и все они, трое, на том засе­да­нии, и на всех засе­да­ни­ях того вре­ме­ни). После­до­ва­ли непри­лич­ные шуточ­ки при­сут­ство­вав­ших, и назва­ние было радост­но при­ня­то. Спу­стя пару дней, по пред­ло­же­нию Жан-Пьер Рам­зэя, «Я» было реше­но заме­нить на «рус­ский поэт», ибо поку­па­тель дол­жен знать, кто такой этот «Я». Послед­ний вари­ант назва­ния мень­ше нра­вил­ся авто­ру, но кни­га была уже в типо­гра­фии, а луч­ших вари­ан­тов нико­му в голо­ву не при­хо­ди­ло. Если доба­вить, что изда­тель­ство Рам­зэй поме­ща­лось в тот год в номе­ре 27, rue de Fleurs, то есть в доме, где неко­гда жила Гер­тру­да Стайн и куда почти еже­днев­но при­хо­дил в гости моло­дой Хемин­гу­эй, а каби­нет Жан-Пьер Рам­зэя и того более, поме­щал­ся в самой сту­дии мисс Стайн, то мож­но понять, что это были за леген­дар­ные вре­ме­на… Летом кус­ки из Эдич­ки были напе­ча­та­ны в попу­ляр­ной газе­те «Либе­ра­сьен», а в кон­це нояб­ря 1980 года «Эдич­ка» появил­ся в париж­ских магазинах…

И потёк он (пошел? поехал? побе­жал?) рас­про­стра­нять­ся по Евро­пе, подоб­но гер­ман­ским пан­цир­ным диви­зи­ям. Несколь­ко под­лых уда­ров от веч­ных недру­гов Эдич­ки, — дис­си­ден­тов (осев кон­суль­тан­та­ми рус­ской лите­ра­ту­ры в боль­ших изда­тель­ствах Евро­пы и Аме­ри­ки, неко­то­рые из них име­ют боль­шую власть над судь­ба­ми книг) замед­ли­ли, но не смог­ли оста­но­вить появ­ле­ние «Эдич­ки» в немец­ком пере­во­де. Гол­лан­дия… Дания… Италия…

Дол­лар­лэнд сопро­тив­лял­ся упор­но и дол­го. Осе­нью 1981 г., будучи в Нью-Йор­ке, писа­тель Лимо­нов уви­дел в «Вил­ледж Войс» фото­гра­фию Нор­ма­на Мей­ле­ра в ком­па­нии скан­даль­но­го авто­ра Дже­ка Аббо­та и редак­то­ра обе­их — моло­до­го чёр­но­го пар­ня Эрро­ла Мак­До­нал­да. Энер­гич­ный два­дца­ти­вось­ми­лет­ний редак­тор «Рэн­дом Хауз» (сын свя­щен­ни­ка из Коста-Рики, вла­де­ю­щий четырь­мя язы­ка­ми, чита­ю­щий по-рус­ски!), ответ­ствен­ный за пуб­ли­ка­цию в Рэн­дом кни­ги писем заклю­чён­но­го Аббо­та к Нор­ма­ну Мей­ле­ру, Мак­До­налд, решил автор Эдич­ки, — иде­аль­ный редак­тор для моей кни­ги. Если не он, то никто! Встре­тив­шись с Сэрой Фрад­манн перед выле­том в Париж, Лимо­нов пред­ло­жил ей пока­зать «Эдич­ку» МакДоналду.

Запад­ное изда­ние от Picador Books 1984 года.

В фев­ра­ле 1982 г. Сэра уве­до­ми­ла авто­ра теле­фон­ным звон­ком, что Мак­До­налд поку­па­ет его кни­гу! После­до­ва­ли пере­го­во­ры. Кни­га была куп­ле­на, одна­ко изда­тель­ство наста­и­ва­ло на новом переводе…

Летом 1983 года аме­ри­кан­ский «Эдич­ка» с физио­но­ми­ей авто­ра на супер­об­лож­ке появил­ся в книж­ных мага­зи­нах. Увы, дале­ко не во мно­гих. Не имея воз­мож­но­сти отка­зать в пуб­ли­ка­ции выбран­ной им кни­ги зна­ме­ни­то­му дру­гу Нор­ма­на Мей­ле­ра, плюс чер­но­ко­же­му (нема­ло­важ­ное в Соеди­нен­ных Шта­тах обсто­я­тель­ство!) стар­ше­му редак­то­ру, боль­шие люди в «Рэн­дом Хауз», как выяс­ни­лось позд­нее, вовсе не воз­лю­би­ли «Эдич­ку», и так как име­ли воз­мож­ность нега­тив­но повли­ять на его рас­про­стра­не­ние в ЮэС­Эй, то повли­я­ли. Кни­га была пуще­на по малой distribution сети, отсут­ство­ва­ло жиз­нен­но необ­хо­ди­мое пер­вой кни­ге неиз­вест­но­го авто­ра опре­де­лен­ное коли­че­ство финан­со­во­го и дру­гих типов вни­ма­ния, коро­че, издав «Эдич­ку», изда­тель­ство рас­пра­ви­лось с ним как с нелю­би­мым сыном. Спря­та­ло его с глаз долой и ско­рее сда­ло в при­ют. (Про­фес­си­о­на­лы книж­но­го биз­не­са пре­крас­но зна­ют, что мож­но издать кни­гу и сде­лать так, что никто её не заме­тит.) К сча­стью, в 1987 г. «Эдич­ка» поимел вто­рой аме­ри­кан­ский шанс, — «Гров Пресс» выпу­сти­ло его в пэй­п­эр-бэк с куда боль­шим успехом.

Про­ше­ле­сте­ли, как книж­ные листы, годы. Кни­га «Это я — Эдич­ка» всту­пи­ла во вто­рое деся­ти­ле­тие сво­е­го суще­ство­ва­ния. Издан­ная на дюжине язы­ков, она рас­тек­лась по гло­бу­су. Мно­го­языч­ны­ми рецен­зи­я­ми на нее мож­но было бы закле­ить тро­туар париж­ской улоч­ки вполне при­лич­ных раз­ме­ров. На кни­гу ото­зва­лись, поми­мо изда­ний «нор­маль­ных» стран, такие экзо­ти­че­ские изда­ния как «Лите­ра­тур­ная газе­та» (Москва СССР), «Дей­ли ньюс оф Дюр­бан» (Южно-Афри­кан­ский союз), «Муд­жа­хед» (Алжир­ская Республика)…

Рецен­зии в печат­ных орга­нах «нор­маль­ных» (запад­ных, как их обык­но­вен­но назы­ва­ют) стран рез­ко дели­лись на поло­жи­тель­ные и злоб­ные. Париж­ская «Либе­ра­сьен» писа­ла что «…у рус­ских нако­нец-то появил­ся Писа­тель. До сих пор из СССР к нам при­бы­ва­ли лишь доб­рые наме­ре­ния… Лимо­нов заба­вен, быстр, жесток…» Одна­ко и ост­ро­враж­деб­ная ста­тья в «Вашинг­тон пост» не желая это­го, по-сво­е­му воз­нес­ла авто­ра заме­ча­ни­ем о том, что «…он обру­ши­ва­ет­ся про­тив при­ютив­шей его стра­ны (ЮэС­Эй) с зилот­ской яро­стью, кото­рой поза­ви­до­вал бы Ленин». «Уолл-стрит джор­нэл» открыл авто­ру «Эдич­ки» гла­за на то, что он «смёл вик­то­ри­ан­скую пау­ти­ну с рус­ской лите­ра­ту­ры». (Пау­ти­ну или нет, но авто­ру Эдич­ки суж­де­но было пер­во­му раз­ру­шить сра­зу целый набор табу, до тех пор соблю­дав­ших­ся бла­го­го­вей­но выше­упо­мя­ну­той лите­ра­ту­рой в пау­тине. Он не толь­ко поро­дил ново­го героя, но и напи­сал о нём, вос­поль­зо­вав­шись живым раз­го­вор­ным язы­ком, а не на обес­си­лев­шей лите­ра­тур­ной латы­ни. Ему уда­лось создать куль­то­вую кни­гу, посчаст­ли­ви­лось стать the absolute beginner, кем-то вро­де Элви­са, если пере­ве­сти этот подвиг на шка­лу цен­но­стей поп-музыки.)

С пеной у рта дока­зы­ва­ли неко­гда авто­ру даже близ­кие ему люди, что «ИМ твоя кни­га будет неин­те­рес­на. ИХ ребя­та и не такое дела­ют». Мне­ние это — след­ствие все­гдаш­не­го рус­ско­го ком­плек­са непол­но­цен­но­сти (во вре­ме­на Ста­ли­на его ярко назы­ва­ли «пре­кло­не­ние перед Запа­дом»), так же как и след­ствие оши­боч­но­го взгля­да на лите­ра­ту­ру как на изоб­ре­та­тель­ство, было раз­би­то вдре­без­ги вре­ме­нем. Выяс­ни­лось, что «их ребя­та» — моло­дые писа­те­ли ‑вос­хи­щён­но чита­ют (и даже выби­ра­ют эпи­гра­фа­ми к сво­им соб­ствен­ным кни­гам) тек­сты совет­ско­го экс­тра­тер­ре­стри­ал. А их чита­тель, если ему уда­ет­ся про­бить­ся к ним через лите­ра­тур­ные пес­ки, реши­тель­но пред­по­чи­та­ет при­клю­че­ния Эдич­ки в Нью-Йор­ке, Пари­же и Харь­ко­ве жир­ным и уны­лым мид­дл-клас­со­вым кни­гам сооте­че­ствен­ни­ков. Автор полу­чил и про­дол­жа­ет полу­чать пись­ма от раз­но­пле­мён­ных чита­те­лей. Исто­рия несколь­ких меся­цев жиз­ни рус­ско­го люм­пен-поэта в Нью-Йор­ке ока­за­лась рав­но близ­ка без­ра­бот­но­му из Гре­ноб­ля, прус­ской ари­сто­крат­ке с «голу­бой» кро­вью из Бер­ли­на, хули­га­ну из Дуб­ли­на, гра­фу-фаши­сту из Пари­жа, ста­ро­му про­ку­рен­но­му «камра­ду» ком­му­ни­сту из Мон­троя, покой­но­му Юрию Три­фо­но­ву, канад­ско­му поэту и жите­лю алжир­ско­го оази­са. Ока­за­лась ли она инте­рес­на або­ри­ге­нам Дол­лар­лэн­да, на чьей зем­ле про­изо­шла исто­рия Эдич­ки? Да, ока­за­лась. И даже, по их, або­ри­ге­нов, при­зна­нию, выра­зи­ла дух семи­де­ся­тых годов в Нью-Йор­ке, «Я — эпо­хи», — ярче мно­гих аме­ри­кан­ских книг. Дуг Айр­ланд писал в «Нью-Йорк обсер­вер»: «…любо­пыт­ная вещь, что один из самых осле­пи­тель­ных и про­ник­но­вен­ных порт­ре­тов жиз­ни в вэл­фер-оте­ле, в этом все­яд­ном горо­де нашем, при­шел нам от сына функ­ци­о­не­ра совет­ской тай­ной поли­ции». (В глу­пой «тай­ной поли­ции» вино­ват «Рэн­дом Хауз», рас­шиф­ро­вав­ший таким чер­но-роман­ти­че­ским обра­зом скром­но­го капи­та­на МВД.)

Рус­ский чита­тель-эми­грант в боль­шин­стве сво­ём не понял, что сре­ди воплей Эдич­ки самый силь­ный — вопль инди­ви­ду­у­ма про­тив заси­лия кол­лек­ти­вов. Пере­ехав в аме­ри­кан­ский, или фран­цуз­ский, или изра­иль­ский кол­лек­тив из совет­ско­го, эми­грант инстинк­тив­но при­стро­ил­ся к ново­му улью «МЫ» и радост­но при­со­еди­ня­ет­ся к тол­пе погром­щи­ков вся­кий раз, когда лин­чу­ют «Я». Но пото­му-то, мои глу­пые экс-сооте­че­ствен­ни­ки, и сто­ит, гор­до кра­су­ясь, в назва­нии кни­ги ЭТО Я, Я, Я, Я… а послед­ней фра­зой её автор избрал Я ЕБАЛ ВАС ВСЕХ… ИДИТЕ ВЫ ВСЕ… что его наме­ре­ни­ем было заявить о при­о­ри­те­те инди­ви­ду­у­ма, об опас­но­сти пора­бо­ще­ния инди­ви­ду­у­ма кол­лек­ти­ва­ми. Все­воз­мож­ные экс-рус­ские «МЫ» объ­яви­ли «Эдич­ку» — пло­хой кни­гой, пло­хо напи­сан­ной кни­гой, вред­ной кни­гой, опас­ной кни­гой. (В Сиэт­ле, штат Вашинг­тон, эми­гран­ты, изъ­яв пару «Эди­чек» из мест­ной биб­лио­те­ки, сожгли их перед зда­ни­ем оной!)

И зако­но­мер­но, нашлось лишь несколь­ко рус­ских «Я», при­вет­ство­вав­ших появ­ле­ние книги.

«МЫ» зло­рад­но ука­за­ли на то, что Эдич­ки­ны моно­ло­ги испол­не­ны в сти­ле, заим­ство­ван­ном из совет­ских газет (так ника­ко­го дру­го­го сти­ля под рукой и не было… И совет­ский не хуже дру­гих… луч­ше, пожа­луй, выра­зи­тель­нее), и на этом осно­ва­нии отка­зы­ва­ли авто­ру в талан­те. Био­ло­ги­че­ское пре­зре­ние Эдич­ки к наско­ро соору­жён­ной аме­ри­кан­ской циви­ли­за­ции, — раю для чело­ве­ка-желуд­ка, его ком­плекс пре­вос­ход­ства, — были интер­пре­ти­ро­ва­ны «МЫ» как анти­аме­ри­ка­низм. Его обви­ни­ли и в попыт­ке опро­ки­нуть и пинать нога­ми куми­ры (Саха­ро­ва, Сол­же­ни­цы­на…), то есть в нераз­де­ле­нии пред­рас­суд­ков сво­е­го вре­ме­ни, и на этом осно­ва­нии назы­ва­ли кни­гу «про­со­вет­ской».

Любо­пыт­но, что и четыр­на­дцать лет спу­стя напе­ча­та­ние «про­со­вет­ско­го про­из­ве­де­ния» не сто­ит на оче­ре­ди ни в еди­ном спис­ке ни еди­но­го совет­ско­го пере­стро­ив­ше­го­ся жур­на­ла. (Впро­чем, в СССР «Эдич­ку», кажет­ся, изда­ли огра­ни­чен­ным тира­жом, для избран­ных, ещё при Бреж­не­ве. Соглас­но двум, обык­но­вен­но без­уко­риз­нен­ным источ­ни­кам, один из них, — жур­на­лист «Ле Монд», в сере­дине 80‑х годов «Эдич­ку» виде­ли с номе­ром на гру­ди, в белой облож­ке, в каме­ре спец­биб­лио­те­ки). Бла­го­склон­ная ко мно­гим извест­ным кни­гам пере­строй­ка пока не дала осно­ва­ний для надежд на опуб­ли­ко­ва­ние при­клю­че­ний Эдич­ки на его исто­ри­че­ской Родине. Несколь­ко позд­ней­ших рас­ска­зов авто­ра «Эдич­ки» появи­лись (Ур-а-аааааа!) в совет­ских изда­ни­ях (с отсе­чён­ны­ми «взрос­лы­ми» сло­ва­ми), напе­ча­та­на в «Зна­ме­ни» повесть (с купю­рой сце­ны дет­ско­го сек­са), но страш­но­го «Эдич­ки» пере­строй­ка не коснулась.

В Совет­ском Сою­зе в новом куль­тур­ном воз­ду­хе, поми­мо все­гда мод­ной стра­сти к изде­ли­ям пау­ти­нот­ка­че­ства («вик­то­ри­ан­ский» — лишь один из узо­ров), обра­зо­ва­лись новые про­ти­во­есте­ствен­ные вку­сы. Утвер­жда­ют, что у «пере­до­вой интел­ли­ген­ции» — мод­на про­за Саши Соко­ло­ва (сти­ли­сти­че­ски близ­кая зна­ме­ни­той фаль­шив­ке, — под­дел­ке под ста­ро­сла­вян­ство. — «Сло­ву о пол­ку Иго­ре­ве»), «ста­ру­ше­чья» про­за Татья­ны Тол­стой, «про­би­роч­ная» про­за Андрея Бито­ва. Народ же чита­ет, ахая и потея ладо­ня­ми, об «ужас­ных» и «кро­ва­вых» «пре­ступ­ле­ни­ях» Ста­ли­на. Так что неиз­вест­но, когда про­бьёт­ся через всё это (плюс мону­мен­таль­ное рус­ское хан­же­ство) к совет­ско­му чита­те­лю «Эдич­ка». При­дёт­ся ли совет­ско­му чита­те­лю ждать «Эдич­ку» трид­цать лет, как в своё вре­мя ждал аме­ри­кан­ский «Любов­ни­ка леди Чат­тер­лей» и «Тро­пик Рака» или дело обой­дёт­ся парой деся­ти­ле­тий? Ясно лишь, что одна­жды совет­ской систе­ме при­дёт­ся решать, что делать с кни­гой «Это я — Эдич­ка». Ибо кни­га эта — неоспо­ри­мый сим­вол сво­бо­ды рус­ской лите­ра­ту­ры. Она есть совре­мен­ная рус­ская кни­га par excellence. Всё более слож­но будет при­ни­мать все­рьёз пре­тен­зии совет­ско­го обще­ства на то, что оно «новое» и «демо­кра­ти­че­ское», в то вре­мя, как самая рево­лю­ци­он­ная рус­ская кни­га, осме­лив­ша­я­ся нару­шить все основ­ные рус­ские табу, не опуб­ли­ко­ва­на в СССР. (Неспра­вед­ли­вый и глу­пый ярлык «пор­но­гра­фи­че­ской» будет отпу­ги­вать чита­тель­ские мас­сы недол­го.) До тех пор, пока кни­га «Это я — Эдич­ка» изда­ёт­ся в Соеди­нён­ных Шта­тах Аме­ри­ки, в Нью-Йор­ке, на Бро­д­вее, имен­но по это­му адре­су осу­ществ­ля­ет­ся сво­бо­да печа­ти, но не в Москве. Пусть в Москве и осу­ществ­ля­ют­ся сего­дня поли­ти­че­ские сво­бо­ды. Акт же изда­ния уста­рев­ше­го и мало­удач­но­го тра­ди­ци­он­но­го рома­на Пастер­на­ка не есть рево­лю­ци­он­ный акт, демон­стри­ру­ю­щий сво­бо­ду печа­ти, но лишь опоз­дав­шее на трид­цать лет устра­не­ние ста­ро­го недоразумения.

Ясно, что Мама Рос­сия заня­та, — мазо­хист­ски копа­ет­ся во внут­рен­но­стях сво­ей соб­ствен­ной исто­рии, пла­чет над заду­шен­ны­ми в послед­ние пол­сот­ни лет в её мате­рин­ских объ­я­ти­ях покой­ны­ми её детьми. Пото­му до млад­ших её отпрыс­ков дело, кажет­ся, дой­дёт не ско­ро… Меж­ду тем, блуд­ный, нелю­би­мый сын Рос­сии Эдич­ка вто­рое деся­ти­ле­тие бро­дит по веч­ной реке Бро­д­вея в розо­вых туфлях…

Кон­ста­ти­руя живу­честь сво­е­го героя, автор раду­ет­ся (заметь­те) не саль­но­му успе­ху сочи­не­ния, став­ше­го бест­сел­ле­ром бла­го­да­ря про­мо­шан-ком­па­нии ценой в несколь­ко сот тысяч дол­ла­ров, но успе­ху срав­ни­тель­но более скром­но­му, зато ста­биль­но­му, чело­веч­ной, нар­цис­си­че­ской, анар­хи­че­ской, анти­эс­таб­лиш­мент кни­ги. Кни­ги про­те­ста про­тив «МЫ». Воп­ля одно­го про­тив всех. На сего­дняш­ний день неоспо­ри­мо, что Эдич­ку, — типа в розо­вых туф­лях на каб­лу­ках в 13 сан­ти­мет­ров, в белом костю­ме, кре­стик под гор­лом (смот­ри­те, с наг­ло рас­те­рян­ным лицом про­би­ра­ет­ся он по Бро­д­вею!..) — уже не выста­вить из лите­ра­ту­ры. Созда­ние рус­ско­го духа, так он в ней и оста­нет­ся. Вме­сте с девоч­кой Лолит­кой и дон­ским каза­ком Гри­го­ри­ем Меле­хо­вым. Пра­виль­ные герои кол­лек­ти­ва-мы пере­строй­ки не затмят Эдич­ку от чита­те­ля, так же как не затми­ли его пра­виль­ные и чест­ные, как лопа­ты, пер­со­на­жи-мы диссидентства.

Неуни­что­жи­мость же героя, — самая боль­шая гор­дость для писа­те­ля. Всё осталь­ное, — чушь соба­чья и муть зелёная.

Париж, 1989

Пуб­ли­ка­ция под­го­тов­ле­на авто­ром теле­грам-кана­ла CHUZHBINA.

Новогоднее телевидение в 1990‑е. Задорнов, Мавроди и главные хиты XX века

От
Семён Извеков
-

Новый год — это глав­ный празд­ник, а теле­ви­зор — его пол­но­прав­ный участ­ник. И сего­дня теле­ви­зор, пусть фоном, но вклю­чён посто­ян­но в тече­ние январ­ских празд­ни­ков. В послед­ние годы ново­год­ний эфир ску­чен, одна­ко так было не все­гда. 1990‑е были вре­ме­нем проб и оши­бок, забы­тых форматов.

Мы реши­ли вспом­нить, по воз­мож­но­сти, каж­дый Новый год того вре­ме­ни. Как это было тогда. Не ска­жем ни сло­ва о баналь­ных «Ста­рых пес­нях о глав­ном», зато выяс­ним, каки­ми были менее попу­ляр­ные ново­год­ние про­грам­мы. Нашей зада­чей было най­ти что-то кру­тое и забы­тое. Впе­рёд! Ну и с насту­па­ю­щим Новым годом!

1991/1992

1991 год закан­чи­вал­ся ката­стро­фой. 8 декаб­ря руко­во­ди­те­ля­ми РСФСР, Укра­и­ны и Бело­рус­сии был рас­пу­щен Совет­ский Союз, 21 декаб­ря это при­зна­ли все рес­пуб­ли­ки, а 25-го чис­ла и Миха­ил Гор­ба­чёв ушёл в отстав­ку с поста пре­зи­ден­та лик­ви­ди­ро­ван­ной дер­жа­вы. Кому поздрав­лять стра­ну? Один ушёл, дру­гой не при­шёл. Все жили на гра­ни выжи­ва­ния. 30 декаб­ря ещё и Борис Ель­цин, пре­зи­дент Рос­сии, обра­до­вал ростом цен и рефор­ма­ми Гайдара.

В пылу без­ра­дост­но­го раз­ло­ма эпох и угро­зы голо­да было реше­но не пока­зы­вать Ель­ци­на в Новый год. Во-пер­вых, пере­да­чи Цен­траль­но­го теле­ви­де­ния при­ни­ма­ли и в СНГ, и воз­мож­ное поздрав­ле­ние гла­вы Рос­сии было бы оскорб­ле­ни­ем для дру­гих рес­пуб­лик быв­ше­го СССР. Во-вто­рых, радост­но­го ниче­го у Ель­ци­на-то и не было для наро­да. В‑третьих, по неко­то­рым дан­ным окру­же­ния ново­го гла­вы стра­ны, на радо­стях от захва­та вла­сти царь Борис «рабо­тал с доку­мен­та­ми» запо­ем и не до это­го было.

Гла­ва 1‑го кана­ла Остан­ки­но реша­ет, что толь­ко юмо­рист Миха­ил Задор­нов смо­жет пора­до­вать рас­пав­шу­ю­ся стра­ну сво­им шуточ­ным обра­ще­ни­ем «гра­ду и миру».

На плён­ке Задор­нов дер­жит­ся неуве­рен­но. Это понят­но: он гово­рит 12 минут, пре­вы­сив все лими­ты. Юмор его вполне акку­рат­ный, ника­ких пере­хо­дов на лич­но­сти. Раз­ве что поиз­де­вал­ся над пре­зи­ден­том Укра­и­ны Крав­чу­ком, Гам­са­хур­ди­ей, при­бал­та­ми, Гай­да­ром, Хас­бу­ла­то­вым, ком­му­ни­ста­ми, Кашпи­ров­ским. Ель­цин толь­ко вне сати­ры. В целом, сати­ра Задор­но­ва горь­ка, шут­ки сквозь боль пред­чув­ствия стра­да­ний. Но это луч­ше, чем ниче­го. «Если поли­ти­ки взя­ли на себя роль сати­ри­ков, сати­ри­ки долж­ны взять на себя роль поли­ти­ков», — заме­тил актёр Алек­сандр Ширвиндт.

1992/1993

В этом году было поспо­кой­ней, но новое теле­ви­де­ние тол­ком не роди­лось. Поэто­му поздрав­ля­ют, как уме­ют и кто хочет. Но совет­скую шко­лу не про­пьёшь, и 1‑й канал даже реша­ет­ся на съём­ки ново­год­не­го «Огонь­ка». Это, по сути сво­ей, нарез­ка кли­пов. Тема — бал в сти­ле Пет­ра Вели­ко­го. Эта­кий про­лог «Ста­рых песен о глав­ном», то же един­ство сти­ля и темы. Часов­щик Курав­лёв гуля­ет сквозь вре­мя и попа­да­ет на бал. Сде­ла­но на сла­ву, доб­рый музы­каль­ный фильм, достой­ный похвал.

А вот и шедевр. Пер­вый опыт Кон­стан­ти­на Эрн­ста. Веду­щие душев­но поют зна­ме­ни­тый хит Гур­чен­ко, радуя зри­те­ля музы­каль­ной эста­фе­той. В этот год хочет­ся ска­зать: «Да, мы зна­ем, что жизнь труд­ная, но ты не уны­вай, всё нала­дит­ся». Здесь буду­щие кори­феи теле­ка­на­лов ещё моло­ды и пол­ны амби­ций, их пути-дорож­ки разой­дут­ся уже в 1993 году. Но тут они вме­сте и радостны.

1993/1994

1993 год выдал­ся жар­ким и даже пла­мен­ным. Бли­же к его кон­цу рус­ский пра­ви­тель стре­лял в свой пар­ла­мент. Ужас от мини-вой­ны в Москве был велик. И настро­е­ние было на нуле. Поэто­му пыш­ных кар­на­ва­лов осо­бо-то и не было. Реши­ли с при­ня­ти­ем Кон­сти­ту­ции 12 декаб­ря отме­тить и Новый год как тор­же­ство Ель­ци­на и демо­кра­тии. Но и это не вышло. Поче­му? Были выбо­ры в первую Думу. И хотя всё вре­мя кана­лов отда­ва­лось бло­ку Гай­да­ра, он про­иг­рал ЛДПР. Веду­щий Пима­нов в пря­мом эфи­ре печаль­но рас­ска­зы­вал о про­иг­ры­ше «пер­вой пар­тии вла­сти». «Рос­сия, ты оду­ре­ла!» — кри­чал писа­тель Карякин.

В саму ново­год­нюю ночь на 1‑м кана­ле был лишь уны­лый кон­церт эст­ра­ды. А уны­ние от убийств сограж­дан и жесто­ко­сти «демо­кра­тов» мог оста­но­вить толь­ко юмор. Петер­бург­ский «Горо­док» смеш­но шутил.

1994/1995

Канал НТВ за год жиз­ни набрал фор­му, стал лиде­ром веща­ния и кре­а­ти­ва. На пер­вые кров­ные богач Гусин­ский устра­и­ва­ет зва­ный ново­год­ний вечер в Остан­ки­но. Топо­вые звез­ды, эли­та Рос­сии. Все фла­ги в гости. Фор­мат здесь — кара­оке, тогда ещё новин­ка тех­ни­ки. Звёз­ды меня­лись. Тито­мир с Эду­ар­дом Хилем, Лещен­ко с Прес­ня­ко­вым, Зыки­на и Газ­ма­нов. Идея, конеч­но, гени­аль­но­го Пар­фё­но­ва, тогда веду­ще­го «Намед­ней», выхо­див­ших в фор­ма­те доку­мен­таль­но­го про­ек­та. Сня­то и сде­ла­но на высо­чай­шем уровне.

Поют и тан­цу­ют все. Всё пло­хое оста­лось в про­шлом году: МММ, пьян­ство Ель­ци­на, бан­ди­тизм и обвал руб­ля. Смот­рит­ся нере­аль­но кру­то, в отли­чие от сего­дняш­не­го уны­ния. В это же вре­мя про­ис­хо­дил штурм Гроз­но­го. Пир во вре­мя чумы. Навер­ное, поэто­му был актуа­лен «Горо­док» с их жёст­ки­ми куп­ле­та­ми по исто­рии России.

1995/1996

НТВ не пере­ста­вал радо­вать нас. В этот Новый год при­шли «Кук­лы» и про­ве­ли пио­нер­ский празд­ник. Совет­ский стайл без про­па­ган­ды, как есть. Ну а прав­да, отку­да мы вырос­ли, не из цар­ской же Рос­сии? Пес­ни 1960—1980‑х поют­ся весе­ло и задор­но. Осо­бен­но при­коль­ны «Бра­во» в костю­мах зэков, очень мощ­но и стильно.

1996/1997

В эти празд­ни­ки на пике могу­ще­ства НТВ про­дол­жа­ло радо­вать сво­их зри­те­лей фан­та­зи­ей. К сожа­ле­нию, в интер­не­те не нашлось пол­но­цен­ной запи­си ново­год­не­го эфи­ра, поэто­му мы доволь­ству­ем­ся лишь корот­ким скет­чем куколь­но­го Ельцина.

1997/1998

Новый год от НТВ с шиком, блес­ком и опер­ной эсте­ти­кой. Как же мож­но не любить опе­ру, ведь это живой звук и мастер­ство сце­ны, плод уси­лий 20—30 лет. Кри­зи­са ещё не было, и солид­ные гос­по­да жела­ют пре­дать­ся бур­жу­аз­ным аван­тю­рам галант­но­го века. Изящ­но и кра­си­во, стран­но, что не «Куль­ту­ра» это делала.

1998/1999

Кон­чи­лись «пес­ни о глав­ном», и ОРТ реши­ло собрать всех клю­че­вых арти­стов момен­та под одной кры­шей. Луч­ших из луч­ших на эст­ра­де. Сен­са­ци­ей было лишь появ­ле­ние лица осно­ва­те­ля груп­пы «Белый Орел», кото­рый сам спел и сыг­рал. Хит на века от медиамагната.

1999/2000

Луч­шие пес­ни XX века от пер­вых лет СССР до 1999 года. Как же про­во­дить год, если не так? Это дей­стви­тель­но был век рево­лю­ций в музы­ке. Поп-музы­ка сфор­ми­ро­ва­лась как жанр. Мур­ка, Бит­лы, «Весё­лые ребя­та», Джо Дас­сен, ABBA. Всё вели­кое, чест­ное и доб­рое, не поп-про­дукт за бабос, а музы­ка серд­ца и для людей. Это калей­до­скоп, где печаль­ный гость Миха­ил Гор­ба­чёв, пре­зи­дент в отстав­ке, рас­ска­зы­ва­ет за жизнь.

Читай­те так­же, что пока­зы­ва­ли на Новый год: 

— в 1980‑е,

— 2000‑е. 

2018‑й: год столетних юбилеев

От
Виктор Кириллов
-
Из официальных материалов открытого конкурса на лучшую концепцию памятника

В 2018 году мно­гие из нас хотя бы раз услы­ша­ли по теле­ви­де­нию или про­чли в интер­не­те стан­дарт­ную фра­зу: «В этот день 100 лет назад в Рос­сии…». Этот год был богат на юби­леи, но видеть в них про­стую чере­ду кален­дар­ных сов­па­де­ний будет невер­но. Те, кто фор­ми­ру­ют ново­сти, осо­знан­но выби­ра­ют для осве­ще­ния опре­де­лён­ные исто­ри­че­ские собы­тия. Учё­ные даже назы­ва­ют это «исто­ри­че­ской поли­ти­кой», когда в усло­ви­ях кон­ку­рен­ции мне­ний обще­ствен­но-поли­ти­че­ские силы через медиа про­дви­га­ют свою точ­ку зре­ния на историю.

Какие собы­тия сто­лет­ней дав­но­сти ока­за­лись наи­бо­лее важ­ны­ми и замет­ны­ми, а какие про­шли мимо наше­го вни­ма­ния, читай­те в нашем материале.

Век назад на тер­ри­то­рии Рос­сии раз­во­ра­чи­ва­лись собы­тия Граж­дан­ской вой­ны. Крат­ко офи­ци­аль­ное отно­ше­ние совре­мен­ных вла­стей к это­му собы­тию мож­но опи­сать в виде фор­му­лы: «тра­ге­дия, после кото­рой необ­хо­ди­мо при­ми­ре­ние». Жела­ние «при­ми­рить крас­ных и белых» было замет­но ещё в сере­дине 1990‑х годов, когда 7 нояб­ря назва­ли «Днём согла­сия и при­ми­ре­ния». Пре­зи­дент­ский указ 1996 года давал про­стую, но ёмкую моти­ва­цию: это было сде­ла­но, что­бы «не допус­кать про­ти­во­сто­я­ния, в целях еди­не­ния и кон­со­ли­да­ции рос­сий­ско­го общества».

Акцент на при­ми­ре­нии озву­чи­ва­ет­ся до сих пор. Ещё в про­шлом году актив­но обсуж­да­лась идея откры­тия «Памят­ни­ка При­ми­ре­ния» в Кры­му, кото­рый дол­жен был стать самым мас­штаб­ным про­ек­том Рос­сий­ско­го воен­но-исто­ри­че­ско­го обще­ства, воз­глав­ля­е­мо­го мини­стром куль­ту­ры Вла­ди­ми­ром Медин­ским. Дру­гое назва­ние памят­ни­ка — «Един­ство Рос­сии». Про­ект в ито­ге был при­оста­нов­лен, как пере­да­ва­ла «Рос­сий­ская газе­та», «из-за раз­но­гла­сий потом­ков „крас­ных“ — совре­мен­ных ком­му­ни­стов, и „белых“ — потом­ков белой эми­гра­ции. Они ведут меж­ду собой непро­стой диа­лог при посред­ни­че­стве РВИО», — сооб­ща­лось в фев­ра­ле это­го года.

Из офи­ци­аль­ных мате­ри­а­лов откры­то­го кон­кур­са на луч­шую кон­цеп­цию памятника

В музей­ной сфе­ре — важ­ной плат­фор­ме для про­ве­де­ния поли­ти­ки памя­ти — мож­но заме­тить реа­ли­за­цию той же фор­му­лы. Ска­жем, откры­тая в декаб­ре в Выста­воч­ном зале феде­раль­ных архи­вов в Москве исто­ри­ко-доку­мен­таль­ная выстав­ка «И пошёл брат на бра­та…» рас­смат­ри­ва­ет Граж­дан­скую вой­ну как «тра­ге­дию наци­о­наль­но­го мас­шта­ба». Кура­тор выстав­ки Лидия Патру­ше­ва акку­рат­но заня­ла цен­тра­лист­скую позицию:

«Дезер­тир­ство носи­ло мас­со­вый харак­тер: мно­го было у крас­ных и мно­го у белых. Срав­ни­вать мож­но толь­ко в про­цент­ном соот­но­ше­нии. При­мер­но одинаково».

Фото­гра­фия с выстав­ки «И пошёл брат на бра­та…» (Алек­сандр Корольков/РГ)

В то же вре­мя внеш­нее, фор­маль­ное урав­ни­ва­ние сто­рон кон­флик­та в Граж­дан­ской войне неред­ко может слу­жить шир­мой для мани­пу­ля­ции исто­ри­че­ски­ми фак­та­ми. Об этом гово­рит выстав­ка «Три цве­та прав­ды» Музей совре­мен­ной исто­рии Рос­сии в Москве (рабо­та­ла с мая по сен­тябрь 2018 года), где, кро­ме двух цве­тов «крас­ных» и «белых», рас­смот­ре­ны ещё и «зелё­ные». Вла­ди­мир Медин­ский, кото­рый не про­сто откры­вал выстав­ку, но и был, по све­де­ни­ям ТАСС, авто­ром идеи экс­по­зи­ции, под­чёр­ки­вал:

«В этой войне не было на сто про­цен­тов пра­вых и на сто про­цен­тов вино­ва­тых, каж­дый защи­щал свою Рос­сию, какой он её видел, какой он её пред­став­лял, защи­щал то буду­щее, в кото­рое верил».

Посе­ти­те­ли, одна­ко, отме­ча­ли, что в самом про­стран­стве выстав­ки эмо­ци­о­наль­ные акцен­ты были явно сме­ще­ны в поль­зу «белых»: это­му спо­соб­ство­ва­ли выбо­роч­ное исполь­зо­ва­ние исто­ри­че­ских фак­тов, осве­ще­ние, музы­каль­ное сопро­вож­де­ние и так далее.

В целом геро­иза­ция и роман­ти­за­ция бело­го дви­же­ния про­дол­жа­ет наби­рать обо­ро­ты, и глав­ной фигу­рой здесь по-преж­не­му оста­ёт­ся Алек­сандр Кол­чак. Уди­ви­тель­но наблю­дать син­хрон­ное исполь­зо­ва­ние фигу­ры Кол­ча­ка на облож­ках декабрь­ских номе­ров кон­сер­ва­тив­но­го «Исто­ри­ка» и либе­раль­но­го «Диле­тан­та», явно при­уро­чен­ных к сто­ле­тию его госу­дар­ствен­но­го пере­во­ро­та в Омске. При этом «Исто­рик» ещё пыта­ет­ся ана­ли­зи­ро­вать озву­чен­ную им на облож­ке воз­мож­ность «белой аль­тер­на­ти­вы», взве­ши­вая «за» и «про­тив», в то вре­мя как «Диле­тант» пря­мо­ли­ней­но экс­плу­а­ти­ру­ет кра­си­вый медий­ный образ Кол­ча­ка в испол­не­нии Кон­стан­ти­на Хабенского.

Облож­ки декабрь­ских номе­ров жур­на­лов «Исто­рик» и «Диле­тант»

Неко­то­рые обще­ствен­ные силы, судя по все­му, ори­ен­ти­ру­ясь на исто­рию с мемо­ри­аль­ной дос­кой Кол­ча­ку в Санкт-Петер­бур­ге (она была демон­ти­ро­ва­на в июле 2017 года), реши­ли под­верг­нуть сомне­нию пра­во­моч­ность нахож­де­ния памят­ни­ка Кол­ча­ку в Иркут­ске. В мест­ный суд посту­пил кол­лек­тив­ный иск от груп­пы граж­дан с тре­бо­ва­ни­ем сно­са памят­ни­ка, кото­рый был моти­ви­ро­ван тем, что Кол­чак явля­ет­ся «нере­а­би­ли­ти­ро­ван­ным воен­ным пре­ступ­ни­ком». В июне суд оста­вил этот иск без удо­вле­тво­ре­ния. Харак­тер­но, что при осве­ще­нии этой исто­рии в медиа вновь всплы­вал тезис о необ­хо­ди­мо­сти «при­ми­ре­ния крас­ных и белых». О том, насколь­ко это­му при­ми­ре­нию спо­соб­ству­ет огром­ный памят­ник «вер­хов­но­му пра­ви­те­лю Рос­сии», каж­дый может судить самостоятельно.

Уве­ко­ве­чи­ва­ние памя­ти «белой» сто­ро­ны Граж­дан­ской вой­ны — не новая тен­ден­ция. В ряде слу­ча­ев она может выхо­дить и на меж­ду­на­род­ный уро­вень. Под конец 2018 года раз­ра­зил­ся неболь­шой дипло­ма­ти­че­ский скан­дал. Мини­стер­ство ино­стран­ных дел Рос­сии выра­зи­ло недо­воль­ство уста­нов­кой таб­лич­ки на памят­ни­ке мар­ша­лу Ива­ну Коне­ву в Пра­ге, где гово­ри­лось, что Конев «коман­до­вал кро­ва­вым подав­ле­ни­ем Вен­гер­ско­го вос­ста­ния» и руко­во­дил раз­ве­ды­ва­тель­ной рабо­той перед втор­же­ни­ем войск в Чехо­сло­ва­кию в 1968 году. Рос­сия в ито­ге пере­нес­ла засе­да­ние меж­пра­ви­тель­ствен­ной комис­сии, кото­рое долж­но было обсуж­дать реа­ли­за­цию про­ек­та по уста­нов­ке памят­ни­ков леги­о­не­рам Чехо­сло­вац­ко­го кор­пу­са. Это вызва­ло рез­кую реак­цию сотруд­ни­ка мини­стер­ства обо­ро­ны Чехии Пав­ла Фили­пе­ка, дав­ше­го интер­вью под пре­тен­ци­оз­ным заго­лов­ком «Рос­сии на нас плевать».

Пикет про­тив геро­иза­ции участ­ни­ков Чехо­сло­вац­ко­го кор­пу­са в Сара­то­ве. Фото: Юрий Арте­мен­ко, ИА Крас­ная Весна

Сто­ит отме­тить, что дав­ний про­ект чеш­ско­го мини­стер­ства обо­ро­ны под назва­ни­ем «Леги­он 100» был объ­яв­лен ещё в 1999 году: соглас­но нему, в Рос­сии пред­по­ла­га­лось уста­но­вить 58 (!) памят­ни­ков леги­о­не­рам. На деле же дол­гие годы реа­ли­за­ция про­ек­та стал­ки­ва­лась и со слож­ны­ми пере­го­во­ра­ми с мест­ны­ми вла­стя­ми, и с есте­ствен­ным сопро­тив­ле­ни­ем мест­ных обще­ствен­ных объ­еди­не­ний. Неда­ле­ко от стан­ции Липя­ги Самар­ской обла­сти, напри­мер, уже есть поста­мент, но само­го памят­ни­ка пока нет; зато есть под­пись «Нет памят­ни­ку гра­би­те­лям и убий­цам», кото­рую даже не ста­ли закра­ши­вать во вре­мя цере­мо­нии воз­ло­же­ния вен­ков в этом году.

Самым замет­ным собы­ти­ем, при­вя­зан­ным к хро­но­ло­гии Граж­дан­ской вой­ны, стал рас­стрел цар­ской семьи. Неко­то­рые обще­ствен­ные дея­те­ли и жур­на­ли­сты ожи­да­ли каких-то дей­ствий или хотя бы ком­мен­та­ри­ев от пер­вых лиц госу­дар­ства, но они не после­до­ва­ли. По мне­нию жур­на­ли­ста Оле­га Каши­на, свя­за­но это с тем, что «заве­до­мо кон­фликт­ные даты, начи­ная с 7 нояб­ря про­шло­го года, отме­ча­ют­ся нише­во, когда одни празд­ну­ют, дру­гие скор­бят, и никто нико­го, в общем, не замечает».

Память о кано­ни­зи­ро­ван­ной семье Рома­но­вых была в ито­ге отда­на на откуп Рус­ской пра­во­слав­ной церк­ви. Цен­тром годов­щи­ны стал XVII Меж­ду­на­род­ный фести­валь «Цар­ские дни» в Ека­те­рин­бур­ге — в его рам­ках про­шло более 50 куль­тур­ных, обра­зо­ва­тель­ных и музы­каль­ных меро­при­я­тий в тече­ние июня–июля 2018 года. Зву­ча­ли вполне ожи­да­е­мые ком­мен­та­рии от пат­ри­ар­ха Кирилла:

«За этим пре­ступ­ле­ни­ем есть некий пово­рот в исто­ри­че­ской жиз­ни свя­той Руси, кото­рый завёл народ в тяжё­лый и страш­ный тупик. Что же про­ис­хо­ди­ло с наро­дом нашим? Стра­на была усе­я­на церк­вя­ми, все люди были кре­щё­ны­ми, поче­му же это про­изо­шло, поче­му спу­сти­ли курок убийцы?»

Кро­ме рели­ги­оз­но­го под­тек­ста, исто­рия послед­них Рома­но­вых пери­о­ди­че­ски пре­под­но­сит­ся как роман­ти­зи­ро­ван­ная исто­рия семьи. В этом отно­ше­нии выде­ля­ет­ся выстав­ка Госу­дар­ствен­но­го исто­ри­че­ско­го музея в Москве «Нико­лай II. Семья и пре­стол» (откры­лась в нояб­ре 2018 года), кото­рая рас­смат­ри­ва­ет не пери­од прав­ле­ния послед­не­го импе­ра­то­ра, а имен­но его лич­ность и семью через фото­гра­фии и дру­гие доку­мен­таль­ные источ­ни­ки. Теле­ка­нал RT (Russia Today) и вовсе попы­тал­ся экс­пор­ти­ро­вать «бренд» Рома­но­вых, запу­стив муль­ти­ме­дий­ный крос­сплат­фор­мен­ный про­ект #Romanovs100, в рам­ках кото­ро­го 4 тыся­чи фото­сним­ков с Рома­но­вы­ми рас­про­стра­ня­лись через соци­аль­ные сети. При­чи­на подоб­ной роман­ти­за­ции ясна: пред­став­ле­ние о Нико­лая II как «про­стом чело­ве­ке» и замал­чи­ва­ние его поли­ти­че­ско­го насле­дия гораз­до удоб­нее, чем попыт­ки фаль­си­фи­ка­ции и мани­пу­ля­ции исто­ри­че­ски­ми фактами.

Впро­чем, и культ Кол­ча­ка, и культ Нико­лая II лишь про­дол­жа­ли дав­но про­дви­га­е­мые ранее тен­ден­ции и вряд ли заиг­ра­ли новы­ми крас­ка­ми. А вот сто­ле­тие с окон­ча­ния Пер­вой миро­вой вой­ны, о кото­рой так мно­го гово­ри­ли в 2014 году, как буд­то вовсе ока­за­лось забы­тым. Частич­но это свя­за­но с объ­ек­тив­ной исто­ри­че­ской реаль­но­стью: Рос­сия не име­ла отно­ше­ния к заклю­че­нию Ком­пьен­ско­го пере­ми­рия 11 нояб­ря 1918 года и вышла из вой­ны на несколь­ко меся­цев рань­ше. Тем не менее, инфор­ма­ци­он­ный ваку­ум вокруг этой темы рази­тель­но отли­ча­ет­ся от мас­штаб­ных и доро­гих меро­при­я­тий четы­рёх­лет­ней дав­но­сти (напом­ним, что памят­ник на Поклон­ной горе в Москве, откры­тие кото­ро­го посе­тил пре­зи­дент, сто­ил 74 мил­ли­о­на рублей).

Спе­ци­а­ли­зи­ро­ван­ная прес­са, одна­ко, отме­ти­лась рядом пуб­ли­ка­ций: жур­на­лы «Роди­на» и «Исто­рик» в нояб­ре вышли с темой номе­ра о Пер­вой миро­вой войне. В «Родине» док­тор исто­ри­че­ских наук Борис Миро­нов, про­дол­жая при­во­дить сухую ста­ти­сти­ку роста тех или иных эко­но­ми­че­ских пока­за­те­лей в 1910‑е годы, при­хо­дит к уже извест­но­му по его кни­гам выводу:

«Рево­лю­ция, её орга­ни­за­то­ры и вдох­но­ви­те­ли укра­ли у Рос­сии побе­ду и лиши­ли её лав­ров и тро­фе­ев победителя».

Эту неза­мыс­ло­ва­тую поли­ти­че­скую идею, свя­зан­ную с исто­ри­ей Пер­вой миро­вой вой­ны, мы уже слы­ша­ли доволь­но часто в про­шлом году, в свя­зи со сто­ле­ти­ем рево­лю­ции. Веро­ят­но, повто­рять бес­чис­лен­ное коли­че­ство раз одну и ту же мысль про­сто надо­еда­ет, и пото­му Пер­вая миро­вая оста­лась почти неза­мет­ным инфоповодом.

Так­же прак­ти­че­ски про­пу­щен­ным в медиа ока­за­лось сто­ле­тие ВЛКСМ, хотя огром­ный мас­сив исто­ри­че­ских фак­тов и мате­ри­а­лов про­явил себя в музей­ной сре­де: мос­ков­ский Музей совре­мен­ной исто­рии, Музей исто­рии Петер­бур­га, мно­гие реги­о­наль­ные музеи откры­ли выстав­ки на тему исто­рии ком­со­мо­ла осе­нью 2018 года. Долж­но быть, музей­ный фонд, нако­пив­ший зна­чи­тель­ное коли­че­ство экс­по­на­тов по этой теме за 70 лет совет­ской исто­рии, сам по себе напра­ши­вал­ся на исполь­зо­ва­ние в выста­воч­ном про­стран­стве, но это не повли­я­ло на серьёз­ные попыт­ки осмыс­ле­ния и акту­а­ли­за­ции моло­дёж­ной поли­ти­ки про­шло­го — таких попы­ток в медиа и поли­ти­че­ском дис­кур­се замет­но не было.

50-летие ком­со­мо­ла пол­ве­ка назад, как нетруд­но дога­дать­ся, отли­ча­лось совсем дру­гим мас­шта­бом празд­нич­ных и сим­во­ли­че­ских меро­при­я­тий.
На фото — тор­же­ствен­ное закры­тие кап­су­лы с пись­ма­ми. Ново­рос­сийск, 1968 год.

Сто­лет­ний юби­лей, кото­рый дал даже нефор­маль­ное назва­ние все­му 2018 году, был свя­зан с датой рож­де­ния Алек­сандра Сол­же­ни­цы­на — соот­вет­ству­ю­щий указ пре­зи­ден­та о празд­но­ва­нии сто­ле­тия со дня рож­де­ния писа­те­ля на госу­дар­ствен­ном уровне был под­пи­сан ещё в 2014 году. Мож­но ли ска­зать, что мно­же­ство меро­при­я­тий в музе­ях, биб­лио­те­ках, обра­зо­ва­тель­ных и обще­ствен­ных орга­ни­за­ци­ях было доста­точ­ным для тако­го празд­но­ва­ния? Кажет­ся, это зави­сит исклю­чи­тель­но от точ­ки зре­ния отвечающих.

«Новая газе­та», напри­мер, счи­та­ет, что «Год Сол­же­ни­цы­на» про­шёл «почти неза­мет­но, фор­маль­но: раз был указ, надо отчи­тать­ся, открыть памят­ник, назвать его име­нем ули­цы, про­ве­сти сила­ми пар­тии „Еди­ная Рос­сия“ кон­курс школь­ных работ „Как нам обу­стро­ить Рос­сию“». В то же вре­мя откры­тие памят­ни­ка в Москве 11 декаб­ря, в день рож­де­ния Сол­же­ни­цы­на, посе­тил сам пре­зи­дент, что авто­ма­ти­че­ски при­влек­ло вни­ма­ние всех клю­че­вых медиа стра­ны. Так что гово­рить о неза­мет­но­сти это­го собы­тия было бы невер­но — Сол­же­ни­цын вполне орга­нич­но впи­сы­ва­ет­ся в куль­ти­ви­ру­е­мый кон­сер­ва­тив­ный дискурс.

Сле­ду­ю­щий год объ­яв­лен — вновь ори­ен­ти­ру­ясь на сто­лет­нюю дату со дня рож­де­ния — «Годом Дани­и­ла Гра­ни­на», совет­ско­го писа­те­ля-бло­кад­ни­ка. Под конец жиз­ни он уве­рен­но писал о том, что пар­тий­ное руко­вод­ство во вре­мя бло­ка­ды Ленин­гра­да пита­лось «ромо­вы­ми баба­ми». Даже не вда­ва­ясь в подроб­но­сти этой исто­рии, мож­но дога­дать­ся, что новый год при­не­сёт новые спо­ры о том, пра­виль­ным ли кур­сом идёт наша исто­ри­че­ская политика.

Рождественская сказка про таракана

От
Климент Таралевич
-

Про­жи­вая в совре­мен­ной Рос­сии, лег­ко мож­но не заме­тить Рож­де­ство. Да, конеч­но, фор­маль­но это празд­ник. Под него есть даже отдель­ный выход­ной день, и слу­ги народ­ные вме­сте с госу­да­ре­вы­ми медиа еже­год­но под каме­ры отме­ча­ют сей праздник.

Одна­ко, в силу кон­крет­ных исто­ри­че­ских при­чин, а имен­но кур­са боль­ше­ви­ков на уход рели­гии из обще­ствен­ной жиз­ни, наш глав­ный зим­ний празд­ник — это Новый год. Рож­де­ство ему совсем не кон­ку­рент. Это орга­нич­но для нас. Как орга­нич­но то, что наша ёлка — это ново­год­няя ёлка, что подар­ки раз­да­ёт Дед Мороз на Новый год, что кор­по­ра­ции про­во­дят ново­год­ние кор­по­ра­ти­вы, и так далее.

Рус­ская доре­во­лю­ци­он­ная рож­де­ствен­ская открытка

На чуж­бине всё наобо­рот. В отли­чии от моих ува­жа­е­мых рос­сий­ских чита­те­лей, кото­рые уйдут на заслу­жен­ные ново­год­ние празд­ни­ки на сле­ду­ю­щей неде­ле, мы, эми­гран­ты, вме­сте со всем Запа­дом насла­жда­ем­ся отры­вом от рабо­ты на этой неде­ле, так как запад­ные Christmas / Noel / Yule при­хо­дят­ся на 25 декаб­ря. Ново­год­няя ёлка пре­вра­ща­ет­ся в Christmas Tree, наши кор­по­ра­ти­вы назы­ва­ют­ся Christmas Party, и если вы спро­си­те в нача­ле декаб­ря, какой день все ждут, вам будет непро­сто най­ти чело­ве­ка, кото­рый отве­тит «Новый Год», а не «Рож­де­ство».

Для рус­ских эми­гран­тов, попав­ших на Запад после рево­лю­ции, в отли­чии от эми­гран­тов совре­мен­ных, ника­ко­го изме­не­ния в тра­ди­ци­ях не про­изо­шло. Как они вос­при­ни­ма­ли Рож­де­ство? Я хотел бы поде­лить­ся с вами тёп­лой рож­де­ствен­ской сказ­кой с доб­рым кон­цом про бед­ную пару рус­ских эми­гран­тов в Пари­же, кото­рая начи­на­ет сочель­ник с гро­ша­ми в руке, а закан­чи­ва­ет с сини­цей за пазу­хой. Она была опуб­ли­ко­ва­на в жур­на­ле «Иллю­стри­ро­ван­ная Рос­сия» нака­нуне 1927 года.

Merry Christmas! С Рож­де­ством Христовым!

Облож­ка рож­де­ствен­ско­го выпус­ка жур­на­ла «Иллю­стри­ро­ван­ная Рос­сия» 1926 года

Таракан
Рассказ капитана Лебядкина

— Вело­си­пед-то мой при­шёл к фини­шу, — спо­кой­но заявил Гри­го­рий Ива­но­вич и опу­стил в кар­ман мелочь, кото­рую он дер­жал в руке.

Эта фра­за может пока­зать­ся чита­те­лю зага­доч­ной. Или чита­тель может вооб­ра­зить, что она была про­из­не­се­на на вело­дро­ме Буф­фа­ло. Так, что­бы не было недо­ра­зу­ме­ний, раз­ре­ши­те сей­час же уста­но­вить: ни загад­ки, ни Буф­фа­ло. А фра­за эта была про­из­не­се­на и сопро­вож­дав­ший её жест сде­лан — в Пари­же, в сочель­ник 1926 года, Гри­го­ри­ем Ива­но­ви­чем Калу­ги­ным, быв­шим при­сяж­ным пове­рен­ным, а ныне без­на­деж­ным аспи­ран­том на пост шофё­ра, в ком­на­те, кото­рую он зани­мал вме­сте со сво­ей женой Ниной, — в мэзон меб­лэ, в двух шагах от порт де Версаль.

Вот, что отве­ти­ла Нина, — никак невоз­мож­но уста­но­вить, ибо в тот самый момент, когда раз­дал­ся её голос, вни­зу запых­тел ками­он, зазво­нил трам­вай, закаш­лял авто­мо­биль, да ещё вдо­ба­вок затру­бил в тру­бу чест­ный ремес­лен­ник, кото­рый этим сиг­на­лом даёт знать, что он при­ни­ма­ет на себя ремонт про­си­жен­ных соло­мен­ных сту­льев. В этом гвал­те, ясное дело, фра­за, про­из­не­сён­ная Ниной, не то что уто­ну­ла, а пря­мо рас­тво­ри­лась, сошла на нет. Но Нина-то поня­ла сра­зу зага­доч­ную фра­зу Гри­го­рия Ива­но­ви­ча. Ведь это она сама тре­тье­го дня отве­ла вело­си­пед Гри­го­рия Ива­но­ви­ча в мон-де пиэтэ.

— Вот день­ги из кар­ма­на, — ска­за­ла Нина. — Надо знать точ­но, сколь­ко у нас осталось.

Гри­го­рий Ива­но­вич опу­стил руку в кар­ман и выло­жил на стол кучу мелочи.

— 3 фран­ка 40 сан­ти­мов, — сооб­щил он бес­при­страст­ным тоном исто­ри­ка или статистика.

Как уже извест­но чита­те­лю, это было в сочель­ник. 3 фран­ка 40 сан­ти­мов и в буд­ний-то день неболь­шая сум­ма, а уж в сочельник…

Но, может быть, чита­тель, вы живё­те на Мада­га­ска­ре, или в Марок­ко, или в Юго­сла­вии и вы не зна­е­те, что такое в Пари­же сочельник.

Зай­дём­те на мину­точ­ку ну хоть к мосье Анту­а­ну и его «петит ами» Фан­шетт, кото­рые, кста­ти, про­жи­ва­ют как раз под Гри­го­ри­ем Ива­но­ви­чем с Ниной и очень оби­жа­ют­ся, меж­ду про­чим, когда Гри­го­рий Ива­но­вич после 10 часов вече­ра выскаб­ли­ва­ет у себя свою труб­ку об угол кухон­но­го сто­ла. Ночью людям нужен покой и толь­ко сума­сшед­шие рус­ские ложат­ся спать в 11 часов. Мосье Анту­ан не сума­сшед­ший, а Фан­шетт и подав­но и, если она купи­ла перед самым сочель­ни­ком на 500 фран­ков бон де дефанс, то это очень разум­но, ибо она полу­чит про­цен­ты и про­цен­ты эти не истра­тит, а сне­сёт в кэсс д‑эпарн. Прав­да, Анту­ан не отка­зы­ва­ет себе в апе­ри­ти­вах, но шесть-то тысяч у него отло­же­ны на чёр­ный день. Но сей­час-то надо думать не об этом, а о гораз­до более важ­ном деле — как про­ве­сти ревельон.

Впро­чем, зачем же думать, когда про­грам­ма празд­но­ва­ния сочель­ни­ка была пред­ло­же­на Фан­шетт ещё в кон­це нояб­ря и утвер­жде­на мосье Анту­а­ном 4‑го декаб­ря, при­чём к это­му же делу были реа­ли­зо­ва­ны и отло­же­ны (под фар­фо­ро­вую пас­туш­ку, кото­рая сто­ит с левой сто­ро­ны на камине), необ­хо­ди­мые для это­го фонды.

— Зна­ешь что, Гри­ша, — ска­за­ла Нина. — Я пой­ду и куп­лю хле­ба. Ведь есть-то надо. И зав­тра утром надо к кофе. А сей­час я сва­рю шоко­лад. У меня ещё остал­ся кусо­чек: на две чаш­ки хватит.

— Вали, Нина…

Мел­ки­ми шаж­ка­ми (такая уже у неё поход­ка «щепот­ли­вая», как гово­рит нянь­ка, Анфи­суш­ка) бежит Нина по ули­це. Огней-то! Все малень­кие кафэ, все бист­ро разу­кра­ше­ны. Вез­де «про­сят забла­го­вре­мен­но зака­зать стол».

С шумом, со сме­хом про­нес­лась ком­па­ния моло­дых людей в широ­ких панталонах.

Нина бежит назад. Мел­ки­ми шаж­ка­ми, — слов­но дробь отби­ва­ет. Такая уже у неё поход­ка. Несёт неза­вёр­ну­тый батон. А ведь хоро­шая вещь хлеб, ей Богу. Как вкус­но пах­нет. Пря­мо пре­лесть. С шоко­ла­дом сей­час с горя­чим. Чем не реве­льон. Ой как есть хочет­ся: у Нины слюн­ки текут. Отче­го это у них в Пари­же хлеб так вкус­но пахнет?

— Ну, Гри­ша, поче­му же на сто­ле не накрыто?

— Для хле­ба стол накры­вать? Ерунда!

— Не ерун­да, и не изволь­те рас­пус­кать­ся. У нас рож­де­ствен­ский обед и потру­ди­тесь достать чистую ска­терть, а не эту тряп­ку… Я вче­ра высти­ра­ла нарочно.

Бурк­нул Гри­го­рий Иванович:

— Лад­но. Кого обма­ны­ва­ешь? Над кем смеешься?

— Я иду на кухню.

Нехо­тя разо­стлал чистую ска­терть, чаш­ки поста­вил, две тарел­ки, ножик поло­жил. Хотел поло­жить вил­ки, да вдруг засме­ял­ся зло и как шварк­нет вил­ки в ящик сто­ла: всё нам запре­ще­но. Поду­мал, ещё злее улыб­нул­ся, стал на стул, снял со сте­ны, с гвоз­дя, висев­шую на ней кра­си­вую боль­шую тарел­ку и поста­вил её посре­дине сто­ла. Поло­жил на неё батон.

— Гусь, — ска­зал Гри­го­рий Иванович.

Индей­ка с трюфелями.

Нина вле­те­ла с кув­шин­чи­ком, из кото­ро­го пар так и валил.

— Гри­ша, шоко­лад, имей в виду, на воде. Моло­ка нету. Про­шу не гри­мас­ни­чать и не фасониться.

Гри­го­рий Ива­но­вич сел, под­вя­зал­ся сал­фет­кой, как купец на бли­нах, и воору­жил­ся ножом.

— Ну‑с я нач­ну делить гуся, — ска­зал он, раз­ма­хи­вая ножом над бато­ном. — Это, ведь, дело муд­рё­ное. Тебе нож­ку или груд­ку. Может быть, ты архи­ерей­ский кусо­чек любишь? Зна­ешь, я тебе поло­жу вот что: и груд­ку, и нож­ку. Ябло­чек то поло­жить? Жиру-то, жиру сколь­ко! Смот­ри, как ябло­ки про­пи­та­лись. Эх, нож то тупой… Да и что это за нож. Сто­ло­вый. Эх, Мав­ра-то дура какая: не дога­да­лась кухон­ной нож подать гуся резать. Ну как я с этим ножом дурац­ким справ­люсь. Ну-ко-ся, Гос­по­ди благослови…

— Гри­ша, я тебя серьёз­но про­шу. Это нехо­ро­шо. Ты хочешь, что­бы я рас­пла­ка­лась в сочель­ник. Гри­ша… и шоко­лад сты­нет… ну, как бур­да вый­дет… Гри­го­рий, ты жесток.

Хрясть. Нож вон­зил­ся в самую сере­ди­ну хоро­шо выпе­чен­но­го под­жа­ри­сто­го бато­на и раз­де­лил его на две части. Нина быст­ро взя­ла свою поло­ви­ну бато­на, под­нес­ла её ко рту, что­бы кус­нуть — и вдруг оста­но­ви­лась. Батон выва­лил­ся из её рук. Она смор­щи­ла носик, жал­ко-жал­ко посмот­ре­ла на Гри­го­рия Ива­но­ви­ча и сра­зу, слов­но какая-то неви­ди­мая рука откры­ла какие-то неви­ди­мые кра­ны, обли­лась слезами.

Через секун­ду её горь­кие, неутеш­ные рыда­ния раз­да­ва­лись уже из кухни.

Гри­го­рий Ива­но­вич не шелох­нул­ся и не про­из­нес ни сло­ва. Он сидел с камен­ным лицом и толь­ко тон­кие губы его ста­ли ещё тонь­ше и посе­ре­ли. Он взял кусок бато­на, кото­рый выро­ни­ла Нина и дол­го смот­ре­ла на него, — на раз­ре­зе, на мякоть, где чёр­ный, про­тив­ный, гнус­ный, совер­шен­но непри­ем­ле­мый в сочель­ник, погло­тив­ший цели­ком 3 фран­ка 40 сан­ти­мов, вогнав­ший Нину в исте­ри­че­ский при­па­док, ирра­ци­о­наль­ный, мисти­че­ский, зло­ве­щий — поко­ил­ся в сво­ей белой мякот­ной моги­ле тара­кан. Нина про­дол­жа­ла пла­кать на кухне, шоко­лад стыл в чаш­ках, покры­ва­ясь непри­ят­ны­ми каки­ми-то узо­ра­ми. Фан­шетт вни­зу репе­ти­ро­ва­ла с мосье Анту­а­ном чарль­стон, газо­вый рожок насмеш­ли­во сви­стел. Гри­го­рий Ива­но­вич сидел с камен­ным лицом и смот­рел на таракана.

— В Пари­же тара­кан, — ска­зал он вдруг, кри­во усмех­нув­шись. — И он дол­жен попасть в мой батон, куп­лен­ный в сочель­ник, на послед­ние 3 фран­ка 40 сан­ти­мов. Мисти­ка какая-то. Жутко.

Гри­го­рий Ива­но­вич вско­чил, сло­жил в одно целое обе поло­ви­ны бато­на, завер­нул хлеб в газе­ту и, надев шля­пу, выско­чил на лестницу.

Здесь и далее — ори­ги­наль­ные иллю­стра­ции из журнала.

Он вышел под вли­я­ни­ем побуж­де­ния чисто прак­ти­че­ско­го: надо же пере­ме­нить этот хлеб, пока не закры­ли булоч­ную, ина­че бед­няж­ка Нина оста­нет­ся голод­ной. Да и он сам есть хочет. Но на ули­це им овла­дел пафос. Нет, он это­го вооб­ще так не оста­вит. Он сде­ла­ет булоч­ни­ку скан­дал. Он потре­бу­ет с него домаж интерэ. Он будет совер­шен­но прав. По фран­цуз­ским зако­нам тут есть пол­ное осно­ва­ние тре­бо­вать домаж интерэ. Его жена потер­пе­ла по вине это­го гряз­но­го ско­та нерв­ное потря­се­ние. Он потре­бу­ет 10.000 фран­ков домаж интерэ. Да, да. Она долж­на будет лечить­ся, он дол­жен отпра­вить её на юг. Нель­зя же быть божьей коров­кой. Это тебе вся­кий на голов­ку сядет. Перед Гри­го­ри­ем Ива­но­ви­чем вырос­ло вдруг ярко осве­щён­ное окно булоч­ной кон­ди­тер­ской. В мага­зине было пусто: все уже закон­чи­ли покуп­ки. Тол­стый хозя­ин с доб­ро­душ­ным уста­лым лицом сто­ял за при­лав­ком и под­счи­ты­вал свою кас­су. Гри­го­рий Ива­но­вич с силой рас­пах­нул дверь и в два скач­ка очу­тил­ся перед прилавком.

— Вот, — ска­зал он, бро­сив на пол бума­гу и выкла­ды­вая батон на при­ла­вок. — Вот полю­буй­тесь, чем вы кор­ми­те людей. Это что за без­об­ра­зие такое! Я сей­час же состав­лю протокол.

Лицо у булоч­ни­ка было утом­лён­ное. Вид­но, он поря­доч­но-таки пора­бо­тал за этот день, — может быть даже и не при­сел ни разу. Он спо­кой­но раз­дви­нул обе поло­вин­ки рас­пав­ше­го­ся бато­на и уви­дел тара­ка­на. На лице его не отра­зи­лось ров­но ниче­го. Одним взма­хом ладо­ни он мол­ча швыр­нул батон с тара­ка­ном на пол за при­ла­вок и, достав с пол­ки дру­гой батон, поло­жил его перед Гри­го­ри­ем Ивановичем.

— A, mais non. Ce n’est pas assez! — закри­чал Гри­го­рий Ива­но­вич. — Вы дума­е­те, что вы от меня так про­сто отде­ла­е­тесь? Нет, вы запла­ти­те мне dommage interêt. Моя жена впа­ла в нерв­ное рас­строй­ство от вида этой гадо­сти в хле­бе. Я подам в суд.

— Вы ниче­го подоб­но­го не сде­ла­е­те, — крот­ко ска­зал булоч­ник и широ­ко зев­нул. — Вы ведь рус­ский, а рус­ские слиш­ком поря­доч­ные люди… Нико­гда вы это­го не сде­ла­е­те. Вы возь­мё­те этот батон и спо­кой­но пой­дё­те домой, к вашей жене, кото­рая ждёт вас с обе­дом. Ведь сего­дня надо пообе­дать порань­ше. Я тоже сей­час закры­ваю. Ну, желаю вам сего­дня пове­се­лить­ся, мосье ле рюсс.

Пафос Гри­го­рия Ива­но­ви­ча сра­зу выдох­ся. Он мол­ча взял батон и вышел на улицу.

— Amusez vous bien, — раз­дал­ся ему вслед голос булоч­ни­ка. На ули­це рож­де­ствен­ский кавар­дак был в пол­ном раз­га­ре. Над­ры­ва­лись кам­ло, про­да­вая свои нико­му ненуж­ные, но такие милые пустя­ки. Где-то игра­ла шар­ман­ка. На углу двух бой­ких улиц шум­но цело­ва­лась моло­дая пароч­ка. Что они встре­ти­лись или про­ща­ют­ся? — поду­мал Гри­го­рий Иванович.

И вдруг ему ста­ло так жал­ко себя, как буд­то он в пер­вый раз осо­знал, как сквер­но, как ужас­но его положение.

— Это ведь сим­во­ли­че­ский тара­кан, — думал Гри­го­рий Ива­но­вич. — Это неснос­ный тара­кан. Это стиг­мат раб­ства, клей­мо уни­же­ния. Какое пра­во я имею иметь жену. Я тряп­ка поло­вая, и не чело­век и вот, что­бы напом­нить мне это, что­бы я знал, что я мразь и не зада­вал­ся, какой-то перст, не знаю уж чей, вло­жил в мой хлеб это­го гнус­но­го таракана.

Из рас­пах­нув­шей­ся две­ри ресто­ран­чи­ка донёс­ся невы­ра­зи­мо вкус­ный запах чего-то жаре­но­го на фритюр.

— Pardon m‑r! — маши­наль­но ска­зал Гри­го­рий Ива­но­вич, вре­зав­шись пря­мо в живот како­му-то пол­но­му крас­но­щё­ко­му гос­по­ди­ну в рас­стег­ну­том широ­ком пальто.

— Pas de mal, — отве­тил гос­по­дин с явно выра­жен­ным мос­ков­ским акцентом.

Гри­го­рий Ива­но­вич под­нял глаза.

— Егор!

— Гри­ша!

— Ты в Париже?

— Я тре­тий год в Париже.

— А я тре­тью неде­лю. Постой, Гри­ша, я гла­зам сво­им не верю. А что ты дела­ешь вооб­ще? Работаешь?

— Ищу работы.

— Э, так мы сде­ла­ем с тобой дело. Я ведь всё лик­ви­ди­ро­вал в Бер­лине и дом про­дал. Хочу устро­ить­ся здесь. Но это всё ерун­да. Какой уди­ви­тель­ный слу­чай. Ну‑с мы вме­сте встре­тим, конеч­но, Рож­де­ство. Я тут живу в гости­ни­це око­ло порт Вер­саль. Да, а что Нина Михайловна?

— Дома.

— Слу­шай, так как мы сде­ла­ем? Зай­ди­те за мной в гости­ни­цу и поедем куда-нибудь вме­сте обе­дать. Ты ведь дол­жен знать здеш­ние места, ста­рый пари­жа­нин. Поче­му ты без паль­то? Что тебе так жар­ко, Гриша?

Тол­стый гос­по­дин в пер­вый раз вни­ма­тель­но вгля­дел­ся в лицо Гри­го­рия Ивановича.

— Гри­ша, ты мне что-то нра­вишь­ся. В чём дело? Дела пло­хи? Плюнь. Раз я здесь устро­юсь, будешь иметь рабо­ту. Я хочу, меж­ду про­чим, купить гараж. Ты что-нибудь в этом деле понимаешь?

— Я шофёр.

— Ну и чудес­но. Ты будешь у меня заве­ду­ю­щим. Гри­ша, я дол­жен бежать в гости­ни­цу. Через пол­ча­са ты с Ниной Михай­лов­ной дол­жен быть у меня. И куда мы поедем обе­дать? Что­бы поин­те­рес­нее что-нибудь было, париж­ское что-нибудь, насто­я­щее. Слу­шай, Гри­ша, я ведь Шер­лок Холмс. По тво­е­му виду и по хле­бу у тебя под мыш­кой я заклю­чаю, что у тебя нет денег. Так ты возь­ми у меня взай­мы. И я тебе охот­но дам, пото­му что ты мне нужен. Если я куп­лю гараж, ты будешь мне нужен как бес. Без вся­ких интел­ли­гент­ских раз­го­во­ров, вот тебе… вот тебе…

Тол­стый гос­по­дин выта­щил бумаж­ник и засу­нул в него два пальца.

— Вот тебе пять­сот фран­ков. Так будешь ты через пол­ча­са с Ниной Михай­лов­ной у меня в гости­ни­це? Отель Марен­го, око­ло порт де Версаль.

У Гри­го­рия Ива­но­ви­ча был очень стран­ный вид. В одной руке он дер­жал батон, в дру­гой голу­бую бумажку.

— Буду, Егор, — ска­зал он. — Спа­си­бо, Егор.

Тол­стая мяг­кая ладонь неж­но шлёп­ну­ла его по спине.

— Так смот­ри­те же, не опоздайте!

Гри­го­рий Ива­но­вич быст­ро обду­мал план кам­па­нии. Надо будет устро­ить Нине гран­ди­оз­ный сюр­приз. Он вой­дёт в ком­на­ту (конеч­но без бато­на) с печаль­ным мёрт­вым лицом, сядет, не сни­мая шля­пы за стол, закро­ет лицо рука­ми и замрёт в позе мрач­но­го немо­го отча­я­ния. И так он будет сидеть, не отве­чая на тре­вож­ные вопро­сы Нины, пока она не подой­дёт к нему, не разо­жмёт ему руки и не загля­нет ему в лицо. Тут-то и нач­нёт­ся глав­ный розыг­рыш. Он ска­жет Нине, что булоч­ник выгнал его и отка­зал даже заме­нить батон. Он ска­зал, что он нико­гда в жиз­ни не про­да­вал бато­нов с тара­ка­на­ми, что его фир­ма суще­ству­ет 35 лет и что он не поз­во­лить пер­во­му попав­ше­му­ся гряз­но­му ино­стран­цу шан­та­жи­ро­вать себя. И что на шум, под­ня­тый булоч­ни­ком, выбе­жа­ла из зад­ней ком­на­ты его жена и под­нял­ся такой визг, что Гри­го­рию Ива­но­ви­чу при­шлось плю­нуть и уйти. Гри­го­рий Ива­но­вич ясно пред­ста­вил себе, как будет реа­ги­ро­вать на всё это Нина. Конеч­но, она запла­чет. Потом она нач­нет цело­вать его, лас­кать его лицо сво­и­ми бед­ны­ми худы­ми руч­ка­ми, при­жи­мать­ся к нему. Она нач­нет его утешать.

Надо толь­ко быть осто­рож­ным. Надо закон­чить эту игру вовре­мя. А то так пере­со­лишь, что потом Нину и не уте­шить будет.

Вот будет номер, когда он вдруг вско­чит, взмах­нет при­го­тов­лен­ной зара­нее и зажа­той в руке голу­бой бумаж­кой и воскликнет:

— Нина, оде­вай­ся, дуроч­ка, ско­рее. Мы идём в ресторан.

Она поду­ма­ет, что он сошёл с ума и испу­га­ет­ся. Тут уже он ей серьёз­но рас­ска­жет всё и про 500 фран­ков, и про Егора…

Что, это будет. Что это будет. Она с ума сой­дёт от радо­сти… Это будет безу­мие… Нет, надо будет сокра­тить всё это либ­рет­то. Как толь­ко Нина подой­дёт к нему и разо­жмёт ему руки, она уви­дит, что он вовсе и не думал пла­кать, а наобо­рот — смеётся.

— В чём дело, Гри­ша? — спро­сит она, недоумевая.

— А в том, суда­ры­ня, — отве­тит он, — что вот вам 500 фран­ков — не фаль­ши­вые, не думай­те, не вен­гер­ской рабо­ты, — и ещё в том, что Егор Рома­но­вич Пят­кин, кото­ро­го вы навер­ное помни­те по Москве, — ждёт нас момен­таль­но обедать.

Но куда девать батон? Уди­ви­тель­ная эта париж­ская ули­ца. Свет­ло, люд­но. Поди-ка брось тут что-нибудь; сей­час же под­ни­мут и оклик­нут. Отдать кому-нибудь? Черт её дери — эту париж­скую ули­цу. Ни одно­го нище­го. То ли дело в Москве, да ещё нака­нуне празд­ни­ка. Или в Ита­лии. А ведь от бато­на отде­лать­ся-то надо, ина­че он всю коме­дию испор­тит и весь сюр­приз поле­тит к чёрту.

Осе­нён­ный иде­ей, Гри­го­рий Ива­но­вич подо­шёл к газет­но­му киос­ку и начал рыть­ся в раз­ло­жен­ных на широ­ком сто­ле газе­тах и жур­на­лах. Когда он ото­шёл от сто­ла, бато­на в его руках уже не было. На лест­ни­це Гри­го­рий Ива­но­вич при­го­то­вил­ся, он под­нял ворот­ник сво­е­го пиджа­ка, измял свою шля­пу и скор­чил физио­но­мию чело­ве­ка, под­верг­ну­то­го в самое безыс­ход­ное отча­я­ние. Но, когда он очу­тил­ся на сво­ей пло­щад­ке и хотел уже взять­ся за руч­ку сво­ей две­ри, выра­же­ние лица его из скорб­но­го пре­вра­ти­лось в удивлённое.

Нина поёт.

Да, Нина пела. Это был голос Нины, — а чей же ещё. Нина пела на кухне. А это ещё что за звук? Что-то шипит на ско­во­род­ке, что-то жарит­ся… В чём дело?

Гри­го­рий Ива­но­вич вни­ма­тель­но посмот­рел на дверь. Да, это его дверь. Вот и рыжее пят­но око­ло замоч­ной скважины.

Это Нина поёт. Это Нина что-то жарит. Он вспом­нил, как он видел в кине­ма­то­гра­фе кар­ти­ну, в кото­рой Чар­ли Чап­лин в избуш­ке, на даль­нем Севе­ре, варит в кастрю­ле кожа­ный башмак.

Гри­го­рий Ива­но­вич тихо открыл дверь и вошёл в ком­на­ту. В чём дело?

На сто­ле лежал боль­шой, навер­но фун­та в пол­то­ра, кусок гро пен, сто­я­ла откры­тая короб­ка сар­ди­нок, поря­доч­ный кусок сыру, бутыл­ка крас­но­го вина и боль­шая слад­кая баб­ка. Нина поло­жи­ла вил­ки, салфетки…

Нина попе­ва­ет, что-то шипит на ско­во­род­ке, сар­дин­ки, сыр, вино…

Гри­го­рий Ива­но­вич маши­наль­но отвер­нул ворот сво­е­го пиджа­ка, снял шля­пу, раз­гла­дил её и пове­сил на крюк, про­вёл рукою по воло­сам и дви­нул­ся в кух­ню. Круг­лая руч­ка кухон­ной две­ри повер­ну­лась в его руке. Нина в перед­ни­ке (смеш­ной этот перед­ник, он дела­ет Нину какой-то пуза­той) жарит на ско­во­род­ке сосиски.

Факт. Сосис­ки.

— Нина, отку­да? Что за фантасмагория?

— Подо­жди, сей­час сосис­ки будут гото­вы и мы сядем за рож­де­ствен­ский обед. Когда мне попал­ся в моём кус­ке хле­ба тара­кан, я сра­зу было поду­ма­ла, что тара­кан — это ведь к сча­стью. Ведь по-наше­му, по-рус­ско­му, тара­кан, ведь это к сча­стью, ну нер­вы не выдер­жа­ли, поэто­му я запла­ка­ла. Сосис­ки гото­вы, идём, Гриша.

— Нина, постой, я дол­жен тебе сказать.

— Идём обе­дать, потом ска­жешь. Холод­ные сосис­ки нику­да не годятся.

И вот со ско­во­род­ки, с пылу, с жару, горя­чие сосис­ки ложат­ся на тарел­ку Гри­го­рия Ива­но­ви­ча. У Нины пол­ный рот.

— И вот видишь, ока­зал­ся к счастью.

— Сосис­ки-то какие вкус­ные… Гри­ша, что же ты не ешь? Ты хочешь узнать, отку­да это? Не бой­ся, не бой­ся, я не про­да­лась… Это Фан­шетт… Она услы­ша­ла, что я пла­чу на кухне, — ведь у них всё слыш­но, что у нас дела­ет­ся, — и под­ня­лась, что­бы узнать, в чём дело. Она сама рас­пла­ка­лась и потом побе­жа­ла и при­нес­ла всё это. А потом при­шёл мосье Ана­толь и при­нёс вот эту бутыл­ку вина… Они такие милые… Ну мы их отбла­го­да­рим, конеч­но, когда дела у нас попра­вят­ся… а они непре­мен­но попра­вят­ся… тара­кан, ведь это к счастью.

— Нина, ты понимаешь.

— Я всё, всё пони­маю, — пере­би­ла Гри­го­рия Ива­но­ви­ча моло­дая жен­щи­на. — Что ты вер­нул­ся без хле­ба, что булоч­ник нахаль­но отре­кал­ся от сво­е­го хле­ба с тара­ка­ном и что ты плю­нул и ушёл… и хоро­шо сде­лал, что не зате­ял скан­да­ла… Ну, милый, тебе не повез­ло: ясно поче­му. Ведь тара­кан-то достал­ся мне. Он ока­зал­ся в моей поло­вине бато­на. Глупенький.

Гри­го­рий Ива­но­вич пока­чал головой.

— Я всё-таки думаю, Ниноч­ка, — ска­зал он, — что тара­кан при­нес сча­стье нам обо­им. Ина­че поче­му же я встре­тил сей­час на ули­це Его­ра Рома­но­ви­ча Пят­ки­на, кото­рый дал мне 500 фран­ков, кото­рый обе­щал мне место в гара­же и кото­рый — это самое глав­ное — ждёт нас сей­час у себя в гости­ни­це, что­бы ехать вме­сте обедать.

— Ты выду­мал это, Гри­ша… сей­час выдумал…

— А это что?

Перед гла­за­ми Нины появил­ся вол­шеб­ный голу­бой билет.

— Зна­чит это правда?

— Не про­стая прав­да, а самый насто­я­щий факт… истин­ней­шее про­ис­ше­ствие… Но, Нина, оставь сосис­ки, — мы ведь сей­час идём обедать…

— Ниче­го, Гри­ша. Мы так наго­ло­да­лись, что у меня хва­тит аппе­ти­та и на сосис­ки, и на обед. Налей мне вина, Гри­ша… надо же ска­зать честь вину мосье Антуана.

— За что же мы выпьем, Ниноч­ка. За таракана?

По ожив­лён­но­му лицу Нины скольз­ну­ло облачко.

— Нет, Гри­ша. Может быть, и надо было бы выпить за тара­ка­на… мы ещё выпьем за него, — там, в ресто­ране, где будет шум­но, свет­ло и весе­ло… А сей­час мы выпьем за хоро­ших людей.

— Ура! За хоро­ший людей, Нина.

Капи­тан Лебядкин

Пуб­ли­ка­ция под­го­тов­ле­на авто­ром теле­грам-кана­ла CHUZHBINA.

Олег Кашин*: «Великобритания — это не Европа, конечно же»

От
Климент Таралевич
-

Олег Кашин* для поко­ле­ния мил­ле­ни­а­лов — оли­це­тво­ре­ние про­фес­сии жур­на­ли­ста в пост­со­вет­ской Рос­сии. Послед­ние годы он даже про­во­дит кон­курс на зва­ние глав­но­го жур­на­ли­ста года. Кашин, начи­нав­ший в кали­нин­град­ской «Ком­со­моль­ской прав­де», был спе­ци­аль­ным кор­ре­спон­ден­том газе­ты «Ком­мер­сант», писал пуб­ли­ци­сти­че­ские колон­ки для куль­то­во­го изда­ния «Рус­ская жизнь», вёл один из самых попу­ляр­ных бло­гов на сай­те livejournal.com.

В 2010 году жур­на­лист был избит лица­ми, свя­зан­ны­ми с нынеш­ним сек­ре­та­рём гене­раль­но­го сове­та пар­тии «Еди­ная Рос­сия» Андре­ем Тур­ча­ком. Олег Кашин зани­мал­ся и обще­ствен­но-поли­ти­че­ской дея­тель­но­стью — в 2012 году вхо­дил в Коор­ди­на­ци­он­ной совет рос­сий­ской оппо­зи­ции. В 2013 году Олег Кашин вме­сте с супру­гой эми­гри­ро­вал в Швей­ца­рию, в 2015 году на неко­то­рое вре­мя вер­нул­ся в Моск­ву, но в апре­ле 2016-го пере­ехал с семьёй в Лондон.

Спе­ци­аль­но для VATNIKSTAN с Оле­гом Каши­ным встре­тил­ся автор теле­грам-кана­ла CHUZHBINA Кли­мент Тара­ле­вич и побе­се­до­вал о «рус­ском Лон­доне», шпи­о­но­ма­нии, Гал­ков­ском, Brexit и рус­ских эми­гран­тах в Конго.

*Олег Кашин при­знан на тер­ри­то­рии Рос­сий­ской Феде­ра­ции ино­стран­ным СМИ, выпол­ня­ю­щим функ­ции ино­стран­но­го агента.

— Как вам живёт­ся на чуж­бине? Вы же уже серий­ный эми­грант, у вас же вто­рая стра­на и вы уже пять лет в отры­ве от родины.

— Полу­ча­ет­ся, да. Но я уточ­ню, что пять или не пять, про­сто изна­чаль­но был отъ­езд на два года по семей­ным обсто­я­тель­ствам, по рабо­те жены. А потом мы вер­ну­лись навсе­гда, в чём я был уве­рен. Но нача­лась исто­рия с Тур­ча­ком, когда ока­за­лось, что люди, поку­шав­ши­е­ся на меня, аре­сто­ва­ны, дают пока­за­ния на заказ­чи­ка, а заказ­чик оста­ёт­ся высо­ко­по­став­лен­ным чинов­ни­ком. И мне посо­ве­то­ва­ли уехать на вре­мя, в ито­ге вот это «на вре­мя» транс­фор­ми­ро­ва­лось в дли­тель­ный отъезд.

Но я бы не стал гово­рить как раз о сплош­ной пяти­лет­ней исто­рии. Нынеш­няя исто­рия длит­ся два с поло­ви­ной года. Но в моей жиз­ни в Лон­доне нет какой-то финаль­ной точ­ки, хотя никто не может зага­ды­вать. Она немнож­ко отли­ча­ет­ся от коман­ди­ров­ки в Жене­ву, когда ты пони­ма­ешь, что ты здесь вре­мен­но нахо­дишь­ся. По каким-то зна­ко­мым людям, жив­шим в загран­ко­ман­ди­ров­ках, я слы­шал не раз, что экс­пат­ство меня­ет созна­ние. И если ты дума­ешь, что на год уехал куда-то, в ито­ге года через три ты обна­ру­жи­ва­ешь себя где-то в Афри­ке, тоже на вре­мя, но уже при этом не можешь жить без подоб­ных поез­док. Понят­но, что меня это не вполне каса­ет­ся, пото­му что, в отли­чие от моей жены, у кото­рой рабо­та здесь в офи­се, я как сидел в Москве дома за ком­пью­те­ром, так и здесь сижу дома за ком­пью­те­ром. По край­ней мере, ощу­ще­ние инте­рес­ное, но не стал бы его, навер­ное, пол­но­стью назы­вать эми­гра­ци­ей, пото­му что есть какие-то нюан­сы, отли­ча­ю­щие эми­гран­та от неэми­гран­та. Я, ско­рее, вот такой турист.

— Чув­ству­е­те ли вы себя ото­рван­ным от роди­ны? Ведь вы рабо­та­е­те с Рос­си­ей, пише­те о Рос­сии каж­дый день.

— В какой-то мере чув­ствую, тем более, что в отли­чие от женев­ско­го опы­та, когда я чуть ли не раз в месяц ездил в Рос­сию по каким-то делам, репор­та­жи писал и так далее, из Лон­до­на я уже ощу­ти­мое вре­мя не выби­рал­ся в Рос­сию. Для меня фаталь­ная поте­ря — чем­пи­о­нат мира по фут­бо­лу, неко­то­рые мат­чи кото­ро­го про­хо­ди­ли в моём род­ном горо­де Кали­нин­гра­де. Оче­вид­но, что подоб­ное собы­тие про­ис­хо­дит раз в жиз­ни. И я его про­пу­стил, и его уже не будет никогда.

Я, хотя совсем не фут­боль­ный болель­щик, про­сто хоро­шо пом­ню 1990 год, чем­пи­о­нат мира в Ита­лии. У меня роди­те­ли уеха­ли, я жил у бабуш­ки в том же горо­де, но в дру­гом рай­оне, в пен­си­о­нер­ском, ска­жем так. И я хоро­шо пом­ню быт это­го рай­о­на: пыль, тос­ка, мрак, запу­сте­ние. По вече­рам дед смот­рит фут­бол, я тоже его смот­рю и пони­маю, что это окно в какую-то нере­аль­ную вол­шеб­ную жизнь. Спу­стя 28 лет эта жизнь вдруг ока­зы­ва­ет­ся в моём род­ном горо­де, а я это­го не вижу. Мне до сих пор обид­но, конечно.

— Когда чита­ешь жур­на­ли­стов, их бло­ги с еже­днев­ны­ми поста­ми про Рос­сию, то зача­стую и не заме­ча­ешь, что они-то и не живут в стране…

— Да, конеч­но. Более того, сей­час я уже при­мель­кал­ся, все зна­ют, что я в Лон­доне. Пона­ча­лу мне было при­ят­но, в пер­вый год и доль­ше, когда какие-то люди удив­ля­лись, что я здесь, что я не там, пото­му что вся актив­ность в соц­се­тях, ещё где-то, она свя­за­на с Рос­си­ей. Я созна­тель­но так себя веду, что­бы иметь воз­мож­ность рабо­тать дальше.

— Когда гово­ри­те «домой», путаетесь?

— Нет, не пута­юсь, «дом», конеч­но, здесь. Дом — это место, где ты живёшь, где семья, где вещи, где книж­ки, кото­рые я, соб­ствен­но, за собой вожу по всем стра­нам. Это отдель­ная исто­рия. Сла­ва Богу, что была такая воз­мож­ность их пере­во­зить. Потом дей­стви­тель­но, смот­ришь на какую-то книж­ку и пони­ма­ешь, что ты её купил там, в Челя­бин­ске, и она с тобой езди­ла в Швей­ца­рию и ещё куда-то, и при­е­ха­ла в Лондон.

— Я сам при­вёз три кон­тей­не­ра с книж­ка­ми. Сла­ва Богу, ком­па­ния дей­стви­тель­но за это пла­тит. На тему того, что люди не зна­ли, что вы в Лон­доне, очень понра­ви­лось про слу­чай, опи­сан­ный вами, с Гал­ков­ским. Очень удачно. 

— В том смыс­ле, что для него Лон­дон — это такой важ­ный город. Но, к сожа­ле­нию, я это обсуж­дал не с ним, а с его женой, поэто­му был такой буфер в виде жены. (Улы­ба­ет­ся.)

— Я тоже очень сме­ял­ся. Будет ли интер­вью с Галковским?

— Ну, если будет такая воз­мож­ность, да. Мы оба хотим, что называется.

— Инте­рес­но, конеч­но, было бы его послу­шать. У него мно­го работ, ска­жем так, посвя­ще­но Великобритании.

— Имен­но, Вели­ко­бри­та­нии, да. Но дей­стви­тель­но, если гово­рить о людях, кото­рые повли­я­ли на моё пред­став­ле­ние о Вели­ко­бри­та­нии, то, конеч­но, Гал­ков­ский — один из пер­вых, наря­ду бук­валь­но с Диккенсом.

— Тоже могу ска­зать, что он повли­ял на отно­ше­ние к этой стране. Как вам эти англи­чане? Вы с ними как-то взаимодействуете?

— По мини­му­му. Но при этом мож­но было убе­дить­ся, что в целом, они похо­жи на нас, но гораз­до более закры­тые и более ксе­но­фоб­ские, чем мы. То есть бук­валь­но пред­ста­вить себя рав­ным англи­ча­ни­ну в Англии невоз­мож­но, наверное.

— Уда­лось подру­жить­ся с кем-то из англичан?

— Есть зна­ко­мые англи­чане, конеч­но, но при этом из серии «что­бы детей кре­стить» — тако­го нет.

— У меня тоже тяже­ло идёт кон­такт. Я спра­ши­ваю всех — от при­я­те­лей на рабо­те до так­си­стов. Все гово­рят: «Как мож­но с эти­ми англи­ча­на­ми жить?»

— Не знаю, рас­кры­ваю ли сек­рет, у жены на рабо­те луч­шая подру­га — фран­цу­жен­ка, а уро­жен­ка Йорк­ши­ра како­го-нибудь. Я поклон­ник Ильи Эрен­бур­га, тоже есть такая фор­ма эми­гра­ции. Зани­мал­ся тем же, чем я, — живя в Пари­же, зара­ба­ты­вал в совет­ской прес­се. Когда-то сэр Энто­ни Иден спро­сил его, за что он так не любит англи­чан. На что Эрен­бург ска­зал: «Про­сти­те, я ниче­го не писал об англи­ча­нах нико­гда». Иден ему отве­тил в роде: «Ну вы же люби­те фран­цу­зов? Поэто­му я всё понял».

— Мен­та­ли­тет вы нашли слиш­ком отлич­ным от нашего?

— Мен­та­ли­тет, навер­ное, импер­ский. Это комич­но зву­чит, но оно так и есть. И у нас, и у них.

— Как раз когда я гото­вил­ся к интер­вью, гуг­лил… Наткнул­ся на такую даму — Марию Кожевникову.

— Кото­рая депутат?

— Мне кажет­ся, да. Недав­но напи­са­ла, что «я не могу понять этих рус­ских, кото­рые селят­ся в Лон­доне. Как же, это же вооб­ще чужая стра­на, чужие мане­ры». Как вы отно­си­тесь к этой позиции?

— Это не Евро­па, конеч­но же. Кста­ти гово­ря, тоже к преды­ду­ще­му вопро­су. Пер­вое зна­ком­ство с англи­ча­на­ми, при­чём такое регу­ляр­ное, у меня слу­чи­лось как раз в годы жиз­ни в Швей­ца­рии. Когда в Швей­ца­рии, в Ита­лии, во Фран­ции, в Испа­нии — где угод­но — в какую-нибудь глухую дерев­ню при­е­дешь тури­сти­че­скую, обя­за­тель­но в мест­ном баре, в кафе, сре­ди людей-тури­стов, кото­рые едят, все­гда най­дёт­ся какая-нибудь рус­ская семья и все­гда будут англи­чане. Прям желез­но. Оче­вид­но, что нас мно­го, види­мо, марш­ру­ты наши совпадают.

Что каса­ет­ся того, что здесь не Евро­па, это понят­но по мас­се неуло­ви­мых вещей. Вот, конеч­но, Фран­ция или Гер­ма­ния род­нее, чем Бри­та­ния. А здесь, с одной сто­ро­ны, очень мно­го тако­го абсо­лют­но совет­ско­го — и в струк­ту­ре жиз­ни, и в устрой­стве горо­дов. При­чём не думал, что такое где-то есть. В Вели­ко­бри­та­нии суще­ству­ют моно­го­ро­да, бук­валь­но как в Рос­сий­ской Феде­ра­ции, с умер­шим заво­дом, с дегра­ди­ро­вав­ши­ми про­ле­та­ри­я­ми и так далее. Совсем под Лон­до­ном, неко­то­рое вре­мя я там жил, есть город Стэйнс, где была лино­ле­ум­ная фаб­ри­ка, пер­вая в мире. Потом она умер­ла, теперь в её поме­ще­нии молл, а люди оста­лись, кото­рые там рабо­та­ли. Наблю­да­ешь такой обыч­ный мос­ков­ский рай­он. Такие Мыти­щи, при­го­род Лон­до­на. Да, и при­зна­ки совет­ско­го есть. При­зна­ков евро­пей­ско­го гораз­до мень­ше, чем в любой кон­ти­нен­таль­ной стране. Пра­вый руль — понят­но, отдель­ная исто­рия, это тоже влияет.

— Не напо­ми­на­ет ли вам бри­тан­ский поли­ти­че­ский дис­курс частич­но наш? Суще­ству­ют про­ти­во­по­став­ле­ния «рос­си­яне — рус­ские», «бри­тан­цы — англи­чане», мно­гие поли­ти­ки — и в Рос­сии, и в Вели­ко­бри­та­нии — высту­па­ют за свой «осо­бый путь».

— Нет, на самом деле Рос­сия, мне кажет­ся, закон­сер­ви­ро­ва­лась за 17 лет уже в Путине. Понят­но, что внут­ри Пути­на про­хо­дят какие-то коле­ба­ния. Путин 2000 года и Путин сей­час — это два раз­ных Пути­на. Всё рав­но, у нас помяг­че, пото­му что обще­ми­ро­вое попра­ве­ние, так мож­но ска­зать, мы его пере­жи­ли тогда. И немнож­ко комич­но про­зву­чит, что мы опе­ре­жа­ем, пото­му что нико­го мы, конеч­но, не опе­ре­жа­ем. По край­ней мере, не удив­люсь, тем более вслед за Вен­гри­ей, за Поль­шей и так далее, что в ито­ге весь Запад ста­нет таким «путин­ским». Хотя, конеч­но, это не то, что долж­но радовать.

Но, с дру­гой сто­ро­ны, это луч­ше, чем соци­а­ли­сти­че­ская Евро­па. Име­ло место поле­ве­ние Евро­пы, когда поко­ле­ние 1968 года при­шло к вла­сти, и Запад силь­но испор­тил­ся. Может быть, поли­ти­че­ская реаль­ность выровняется.

— Какое впе­чат­ле­ние было от Brexit?

— Я застал кусо­чек, при­е­хал за два меся­ца до рефе­рен­ду­ма. Впе­чат­ле­ний мало, ска­жем так. Газе­та The Sun аги­ти­ро­ва­ла за Brexit. Тоже вот я пред­ста­вил себе, когда «Ком­со­моль­ская прав­да» себе, допу­стим, сде­ла­ет под­за­го­ло­вок под лого­ти­пом «За Вели­кую Рос­сию», все будут пле­вать­ся, гово­рить про «ура-пат­ри­о­тов-иди­о­тов». The Sun себе сде­лал под­за­го­ло­вок «За Вели­кую Бри­та­нию», и всем нра­вит­ся. Это как бы нор­маль­но, это хоро­шо. Глав­ное впе­чат­ле­ние у меня — курс фун­та, конеч­но же. У меня до сих пор все зара­бот­ки руб­лё­вые, и я при­е­хал в стра­ну, где пач­ка сига­рет сто­и­ла тыся­чу руб­лей, что чудо­вищ­но, а через два меся­ца пач­ка сига­рет ста­ла сто­ить восемь­сот руб­лей. Мне ста­ло приятно.

— Вы чита­ли The Sun, пото­му что это бес­плат­ная газета?

— Нет, я поку­пал, бес­плат­ная в ньюс­стен­дах толь­ко. Я про­сто люб­лю таб­ло­и­ды и рабо­тал в таб­ло­и­дах, и все­гда с осо­бым ува­же­ни­ем к ним отно­шусь. Когда в само­ле­те лечу, все­гда беру The Sun.

— Я читал тогда The Guardian.

— Писал про Рос­сию The Guardian тоже смеш­но. После Кры­ма они созда­ли рус­ский отдел, и у него был бюд­жет на три года. Про­шло три года, в 2017 году день­ги кон­чи­лись, всё закры­лось. Не пони­маю, в чём дело, пото­му что Рос­сия тоже к тому вре­ме­ни оста­ва­лась мод­ной. Но The Guardian — всё-таки это часть того, что мы не любим гло­баль­но, пото­му что там повест­ка от #metoo до туа­ле­та для трансгендеров.

— Там про­сто шикар­ные вещи. Может, пара­док­саль­но про­зву­чит, но рос­сий­ская прес­са до уров­ня The Guardian ещё не опустилась.

— Как бы об этом непри­ят­но гово­рить, посколь­ку я боль­ше на аме­ри­кан­скую прес­су ори­ен­ти­ру­юсь в этом смыс­ле, она все­гда каза­лась иде­а­лом мне, в про­фес­сии за 20 лет. И кам­па­ния Трам­па, конеч­но, под­ко­си­ла пол­но­стью, пото­му что так нель­зя было себя вести. Это дей­стви­тель­но чистая Рос­сия 1996 года, газе­та «Не дай Бог» и всё такое. И очень непри­ят­но, пото­му что реаль­но рушит­ся иде­ал. С Ново­го года я выпи­сал бумаж­ные The Financial Times, может быть, она как-то поприличнее.

— Хоте­ли бы вы писать о поли­ти­че­ской повест­ке в Великобритании?

— Нет. Нико­гда не хотел.

— Запро­сов нет?

— Дело не в этом. Как раз знаю мас­су людей, кото­рые, живя в какой-то стране, дела­ют­ся спе­ци­а­ли­ста­ми по этой стране, при­чём таки­ми, доволь­но отмо­ро­жен­ны­ми. Нео­фи­ты, к при­ме­ру, стре­мят­ся быть боль­ши­ми бри­тан­ца­ми, чем сами бри­тан­цы. Понят­но, что это доволь­но смеш­но. Все­гда хотел это­го избе­гать, осо­бен­но живя в Швей­ца­рии. Когда меня спра­ши­ва­ли: «Как там Швей­ца­рия?», я чест­но отве­чал: «Не знаю». Пото­му что какая Швей­ца­рия… И тоже у меня спра­ши­ва­ют, как там дела в Лон­доне, я обыч­но вешаю фото­гра­фию сво­е­го сада — вот мой Лон­дон. Там ниче­го не происходит.

— Из так назы­ва­е­мых англо­языч­ных аль­тер­на­тив­ных медиа что-нибудь читаете?

— Нет, нет, тем более вот этот культ, попу­ляр­ный в Рос­сии, вся­ких немыс­ли­мых СМИ, не по мне совершенно…

— Это рос­сий­ская тема?

— Russia Today это не то что­бы при­ду­ма­ла, но про­дви­га­ет 12 лет вся­кие малень­кие медиа из серии «мы борем­ся с мейн­стри­мом». Russia Today дела­ют новость из запи­си в бло­ге како­го-нибудь англи­ча­ни­на, где он пишет, что Запа­ду ско­ро при­дет конец. У нас такое любят.

— То есть Russia Today рас­кру­чи­ва­ет такие блоги?

— Ну как, поста­ра­лись, сей­час тоже, конеч­но, велик риск сва­лить всё на «оль­гин­ских трол­лей», на При­го­жи­на. Нет, про­сто, Рос­сия любит вот это. Ещё все­гда есть какой-то левый сам­из­дат. В моём дет­стве были «дру­зья Совет­ско­го Сою­за» — в киос­ках про­да­ва­лась англий­ская ком­му­ни­сти­че­ская газе­та Morning Star, кото­рая, что меня уди­ви­ло, здесь про­да­ёт­ся до сих пор. При­чём, когда избра­ли Трам­па, я пом­ню, они первую поло­су выпу­сти­ли: «Чтоб ты поско­рее сдох». Нор­маль­ная такая газе­та. Её опять же мой дедуш­ка-пере­вод­чик читал, все­гда поку­пал в киосках.

— То есть ниче­го из того, что назы­ва­ет­ся Alt-Right, не читаете?

— Нет, абсолютно.

— Про­сто это ведь чуть ли не един­ствен­ные, кто пози­тив­но гово­рит о Рос­сии, не счи­тая ста­рых леваков…

— Да, но, кста­ти гово­ря, вспом­нил­ся забав­ный эпи­зод. Наде­юсь, это не обид­но про­зву­чит для Миха­и­ла Зыга­ря (при­знан Миню­стом РФ ино­аген­том. — Прим.), мое­го быв­ше­го сослу­жив­ца по «Ком­мер­сан­ту» и началь­ни­ку на «Дожде» (при­знан Миню­стом РФ ино­аген­том. — Прим.). Зыгарь стал таким «поп-исто­ри­ком», он делал в про­шлом году про­ект к сто­ле­тию рево­лю­ции, в том чис­ле англо­языч­ную вер­сию. И в «Пуш­кин хау­се» здесь устра­и­вал пре­зен­та­цию англо­языч­ной вер­сии. Встре­чал гостей в смо­кин­ге, ожи­дая, что при­дёт лон­дон­ский истеб­лиш­мент, а при­шли как раз такие насто­я­щие — пер­вый раз я их видел — насто­я­щие ста­рые лева­ки бри­тан­ские, при­чём до такой сте­пе­ни, что при­шла лон­дон­ская «Синяя блу­за». Людей, кото­рые уго­ра­ют по совет­ской левой исто­рии, конеч­но, в Рос­сии столь­ко нет. Соб­ствен­но, само сто­ле­тие Вели­кой рус­ской рево­лю­ции здесь празд­но­ва­лось гораз­до шире, чем в Москве, пото­му что в Москве офи­ци­аль­ных празд­но­ва­ний не было ника­ких. То есть шоу дела­лись, выстав­ки общие по Рос­сии с точ­ки зре­ния церк­ви и монар­хии, а здесь я насчи­тал шесть очень хоро­ших выста­вок боль­ших, вклю­чая глав­ный музей.

— То, как осве­ща­ет­ся рос­сий­ская повест­ка, дея­тель­ность Трам­па и Brexit, нега­тив­но отра­зи­лось на вашем мне­нии о запад­ных СМИ?

— Да, конеч­но, очень. Это разо­ча­ро­ва­ние года. Был фильм «Сти­ля­ги» о моло­дых людях, кото­рые в Москве ведут себя, как буд­то бы они аме­ри­кан­цы. А потом парень уез­жа­ет в Аме­ри­ку, воз­вра­ща­ет­ся и при­хо­дит к откры­тию, что в Аме­ри­ке нет сти­ляг. Я так оза­гла­вил один свой текст как раз про кру­ше­ние иде­а­ла на запад­ной прес­се. Это важ­но, это впечатляет.

— Вы слу­ча­ем не шпи­он? Ведь тут недав­но один из бри­тан­ских экс­перт­ных сове­тов, свя­зан­ных с мест­ны­ми сило­ви­ка­ми, заявил, что «по нашим оцен­кам до 50 про­цен­тов мест­ных рос­си­ян сту­чат в МИД или рабо­та­ют на рос­сий­скую разведку».

— А осталь­ные сту­чат в бри­тан­ский МИД! Я искренне жду от Андрея Сидель­ни­ко­ва, извест­но­го уже всем, вклю­че­ния меня в спи­сок шпи­о­нов, пото­му что он эти спис­ки состав­ля­ет. А меня он не любит. На самом деле понят­но, что любая шпи­о­но­ма­ния бьёт как бы по всем, поэто­му я даже не готов шутить по пово­ду это­го вопроса.

— Согла­сен с вами, что это нехо­ро­шая тема.

— Да, пото­му что как дока­зать, что ты не шпи­он, я не пред­став­ляю. Наблю­дая опять же, про­шу про­ще­ния, что про Аме­ри­ку, но исто­рия с Бути­ной, когда люди, оправ­ды­ва­ю­щие её посад­ку, пишут: «Пред­ставь­те, если бы там какой-то сотруд­ник како­го-то сена­то­ра, Мак­кей­на, допу­стим, при­е­хал в Рос­сию и стал бы по его зада­нию вос­ста­нав­ли­вать свя­зи с функ­ци­о­не­ра­ми „Еди­ной Рос­сии“». У нас пол-Моск­вы таких! Я сам такой, я и с каки­ми-то сена­то­ра­ми был зна­ком, и с «Еди­ной Рос­си­ей», про­сто в Аме­ри­ке более жёст­кие в этом смыс­ле зако­ны. Ну как бы искать и радо­вать­ся поим­ке шпи­о­нов или псев­до­шпи­о­нов — это дей­стви­тель­но какие-то уже 1930‑е годы, это неприятно.

— И одно дело, когда в Москве сидишь и раду­ешь­ся себе, что «какую-то пути­нист­ку» поса­ди­ли, а вот когда ты сам эмигрант…

— А в Москве сажа­ют анти­пу­ти­ни­стов. Это тоже посто­ян­но. Из серии — когда-то было не пред­ста­ви­мо то, что ты зна­ешь, какой набор вещей брать в СИЗО, что кому пере­да­вать и так далее. Сей­час это рути­на. И то, что в моей моло­до­сти каза­лось шоком, «про­вёл целый день в обе­зьян­ни­ке, в мили­ции», теперь это вооб­ще баналь­ность, кото­рая была у всех в жиз­ни, а самые кру­тые сиде­ли реаль­ные сро­ки. Не пре­ступ­ни­ки, а наоборот.

— Читал вашу нашу­мев­шую ста­тью про ток­сич­ную эми­грант­скую сре­ду. А насколь­ко уме­стен вооб­ще тер­мин «эми­грант»? Пото­му что ведь есть хоро­ший тер­мин «экс­пат», мож­но ещё ска­зать «вре­мен­но про­жи­ва­ю­щий» или «нахо­дя­щий­ся в коман­ди­ров­ке». Эми­гра­ция — ведь это про очень малень­кое коли­че­ство лиц.

— Да, разу­ме­ет­ся. Есть те, кто не может вер­нуть­ся, пото­му что в Рос­сии их ждёт уго­лов­ное пре­сле­до­ва­ние. Таких было мно­го, меж­ду про­чим, на этом фору­ме («Сво­бод­ной Рос­сии», о кото­рой ста­тья Каши­на. — Ред.). Но на самом деле это вопрос тер­ми­но­ло­гии и само­по­зи­ци­о­ни­ро­ва­ния. Посколь­ку люди, зани­ма­ю­щи­е­ся рос­сий­ской поли­ти­кой за рубе­жом, они как-то по умол­ча­нию наслед­ни­ки бело­гвар­дей­ской эми­гра­ции. И немнож­ко и вто­рой вол­ны эми­гра­ции, кото­рую нам, думаю, пред­сто­ит пере­осмыс­лить, пото­му что мы не гото­вы в обще­стве гово­рить об этих людях.

— Вооб­ще с «рус­ским миром» Лон­до­на кон­так­ти­ру­е­те? Или постольку-поскольку?

— Постоль­ку-посколь­ку. Навер­ное, бли­же всех из таких стол­пов зна­ком с Ходор­ков­ским (при­знан Миню­стом РФ ино­аген­том. — Прим.). Мне он сим­па­ти­чен, несмот­ря на мно­же­ство все­го спор­но­го, что он дела­ет и в медиа, и в поли­ти­ке. Но мне все­гда, ещё из Моск­вы, каза­лось, и, по-мое­му, так и есть, что «рус­ский Лон­дон» — это дети, жены, чинов­ни­ки, сами чинов­ни­ки, тем более ушед­шие на покой. Бел­гра­вия засе­ле­на при­мер­но той же Рублёвкой.

Я могу вспом­нить сам деся­ток поли­так­ти­ви­стов, живу­щих в Лон­доне, мигран­тов, но в том же Бер­лине или тем более в При­бал­ти­ке, их боль­ше. Более того, в отли­чие от Пари­жа или, ска­жем так, Бел­гра­да, у Лон­до­на даже нет эми­грант­ской исто­рии, дово­ен­ной. Там кто-то, навер­ное, был, но вот тако­го «рус­ско­го Лон­до­на» 1926 года не было.

— Обща­е­тесь ли вы с рус­ски­ми «белы­ми ворот­нич­ка­ми» Лон­до­на? «Белые ворот­нич­ки» — это чуть ли не 40—50% «рус­ско­го Лондона».

— Вот я с «белым ворот­нич­ком» состою в бра­ке, что назы­ва­ет­ся, поэто­му как раз пред­став­ляю, как их быт устро­ен. Такая же «бело­во­рот­нич­ко­вая» Москва. В этом смыс­ле мир гло­ба­лен и пока, сла­ва Богу, желез­но­го зана­ве­са нет.

— А с низа­ми рус­ско­го Лон­до­на или неле­га­ла­ми взаимодействуете?

— Толь­ко в быту, что назы­ва­ет­ся, тоже, навер­ное, гор­дить­ся нечем. Одна­жды мне попа­лись груз­чи­ки из Шаль­чи­нин­кай­ско­го рай­о­на Лит­вы, о чём я писал в своё вре­мя, это поль­ский рай­он, а поля­ки в Лит­ве все­гда были про­со­вет­ские. Очень про­со­вет­ские, и совет­ская власть там закон­чи­лась силь­но поз­же авгу­ста 1991 года. Я напом­нил им мэра Чесла­ва Высоц­ко­го, они его, конеч­но, зна­ли лич­но и дол­го рас­ска­зы­ва­ли, мне какой Оба­ма — чмо, а Путин — кра­сав­чик. Всё как пола­га­ет­ся. Но это уже как исто­рик совет­ской прес­сы ска­жу, что в совет­ской Лит­ве газе­та глав­ная ком­му­ни­сти­че­ская на рус­ском язы­ке назы­ва­лась «Теса» — «Прав­да» в пере­во­де, теперь газе­та с таким же назва­ни­ем и с таким же лого­ти­пом — бес­плат­ная газе­та для литов­ских рабочих.

— Как вам кажет­ся, мож­но назвать Лон­дон сто­ли­цей рус­ской эми­гра­ции сейчас?

— Всё-таки нет, навер­ное. Я сей­час заду­мал­ся, а что сей­час сто­ли­ца эми­гра­ции. Не Киев, навер­ное, всё-таки, не Киев. «Меду­за»** в Риге… «Меду­за» — важ­ная очень инсти­ту­ция, но в Лат­вии мно­го рус­ских, конеч­но. Но это тоже такие, как и здесь. Мно­го чинов­ни­ков, допу­стим. Бер­лин всё-таки, навер­ное, боль­ше по ощу­ще­ни­ям, опять же, и каким-то замет­ным людям — от Оль­ги Рома­но­вой до Лео­ни­да Бер­шид­ско­го, журналиста.

— Мне каза­лось, что здесь, в Лон­доне, самые важ­ные люди из Рос­сии при­зем­ля­ют­ся, здесь деньги…

— А кто? Абра­мо­вич, Усманов?

— Но они здесь были в какой-то момент…

— Да, но гру­бо гово­ря, вряд ли они тоже рус­ская эми­гра­ция. Они гло­баль­ный мир как раз. И глав­ное, на что я здесь тоже обра­тил вни­ма­ние, здесь из мил­ли­ар­де­ров толь­ко Лебе­дев-млад­ший (медиа­маг­нат Евге­ний Лебе­дев. — Ред.) инте­гри­ро­ван уже вот на 100 про­цен­тов. Един­ствен­ный, кому так повезло.

— И вот добра­лись мы до рус­ской эми­гра­ции в про­шлом. Инте­ре­су­е­тесь ли этой темой?

— Да, конеч­но. Я дол­го ждал издан­ную Фёдо­ром Сум­ки­ным (созда­тель глав­ной онлайн-биб­лио­те­ки эми­грант­ской пери­о­ди­че­ской печа­ти Librarium.Fr — Ред.) кни­гу «1926» о рус­ском Пари­же. У него были какие-то пере­бои с день­га­ми. Я два года её ждал, пред­опла­тил и менял адрес: то Жене­ва, то Москва, то Лон­дон. В ито­ге получил.

Я обо­жаю эту тему. Живя ещё в Жене­ве, начал читать актив­но какие-то эми­грант­ские мему­а­ры, вплоть до, опять же, «Духов­ный облик гене­ра­ла Вла­со­ва» (не пом­ню, Тка­чук, по-мое­му, фами­лия авто­ра), ну и так далее. В основ­ном читаю париж­ские мему­а­ры, преж­де все­го, посколь­ку там и Бер­бе­ро­ва, и Геор­гий Ива­нов, и Одо­ев­це­ва. А здесь кни­ги про рус­ский Лон­дон, навер­ное, нет, или есть?

— По оцен­кам моим, из того, что я читал, мак­си­мум 10 тысяч здесь жило до Вто­рой миро­вой войны.

— Меня очень впе­чат­ли­ла кни­га Вла­ди­ми­ра Рони­на про рус­ское Кон­го, как ни стран­но. Ока­зы­ва­ет­ся, те, кто ехал в Париж, но поче­му-то осе­дал в Брюс­се­ле, очень быст­ро пони­ма­ли, что в Брюс­се­ле-то ты рус­ский, а вот Афри­ке ты — белый. И сот­ня­ми, не то что там мас­со­во, но сот­ня­ми уез­жа­ли в Кон­го. И там была доволь­но замет­ная такая рус­ская общи­на, пото­му что люди хоро­шо обра­зо­ва­ны: инже­не­ры, вра­чи, стро­и­те­ли, кто угод­но, жили там, бла­го­устра­и­ва­ли Кон­го, заво­ди­ли семьи, всё такое. И потом при­шёл Пат­рис Лумум­ба. Все евро­пей­цы эва­ку­и­ро­ва­лись, а этих пере­би­ли. Не то, что там мас­со­вая рез­ня, их дей­стви­тель­но было не очень мно­го, но там были уби­ты, в общем, сей­час там нико­го не осталось.

— А какой самый инте­рес­ный пери­од эми­гра­ции для вас? Межвоенный?

— Да, меж­во­ен­ный. После­во­ен­ный — он ещё не отре­флек­си­ро­ван, лите­ра­ту­ры по нему не так мно­го, и они как бы голо­са не оста­ви­ли, ска­жем так. И тоже есть фигу­ра, она такая эми­грант­ская после­во­ен­ная, Ива­нов-Разум­ник, но при этом он успел уехать, быст­ро напи­сать про свою рус­скую жизнь и уме­реть, поэто­му тоже не счи­та­ет­ся. Такие люди меня как раз боль­ше интересуют.

— Может быть, какую-то книж­ку эми­грант­скую худо­же­ствен­ную луч­шую посоветуете?

— Вот как раз баналь­но ска­жу. Как раз к вопро­су об эми­грант­ских фору­мах, конеч­но, регу­ляр­но вспо­ми­наю послед­ний год книж­ку Сер­гея Довла­то­ва «Фили­ал». Пото­му что вот в этом смыс­ле всё так же, может быть? Даже сей­час хуже, пото­му что тогда люди были ото­рва­ны пол­но­стью, за закры­тым зана­ве­сом. А здесь это эле­мент игры. Я сам об этом писал, оппо­зи­ци­он­ный туризм, когда едешь непо­нят­но куда высту­пать непо­нят­но перед чем, перед кем и с каки­ми реча­ми, но чув­ству­ешь себя нуж­ным, хотя пони­ма­ешь, что это спектакль.

Опять же, посколь­ку бело­ру­сы немнож­ко рань­ше нас нача­ли жить в таком режи­ме, вот я, путе­ше­ствуя таким обра­зом, регу­ляр­но встре­чал бело­ру­сов, бук­валь­но живу­щих от кон­фе­рен­ции к кон­фе­рен­ции, пита­ю­щих­ся на кон­фе­рен­ции из серии: «Олег, ты куда пошёл. Там, в музее, там сей­час будет ужин». В общем, это тоже доволь­но непри­ят­но и жалко.

— Как дума­е­те, поче­му всё-таки нет какой-то устой­чи­вой диас­по­ры у нас, ни в одной стране?

— То есть как раз вот это сло­во «мы», кото­рым обыч­но назы­ва­ют неопре­де­лён­ный круг лиц, как в про­то­ко­ле поли­цей­ском, это пора­зи­тель­ная вещь, никто нико­гда не гово­рит «мы» обо всём обще­стве. Все­гда есть вот то обще­ство минус те люди, кото­рые нам не нра­вят­ся. И понят­но, что это дохо­дит до гипер­тро­фи­ро­ван­но­го состо­я­ния здесь, но тоже мне кажет­ся, что вот рус­ские тури­сты шара­ха­ют­ся от рус­ских тури­стов, это какой-то ата­визм совет­ско­го, кото­рый сей­час про­хо­дит. И мне все­гда при­ят­но, когда где-то встре­ча­ешь, к при­ме­ру, в далё­кой ита­льян­ской деревне, рус­ско­го, ему улы­ба­ешь­ся, гово­ришь «при­вет».

А мой сын вооб­ще — я сам это­го даже боюсь — по умол­ча­нию вос­при­ни­ма­ет любо­го рус­ско­го­во­ря­ще­го как дру­га. И вче­ра мы захо­ди­ли в рус­ский мага­зин, по доро­ге в гости поку­па­ли какую-то еду, и вот мы сто­им в мага­зине, захо­дит какая-то тёт­ка-поку­па­тель­ни­ца, тоже, есте­ствен­но, рус­ская, сын ей гово­рит: «При­вет». Мы идём в гости, поку­па­ем гру­зин­ское вино и салат оли­вье. То есть для него любой рус­ский — это рус­ский друг, может быть, у это­го поко­ле­ния всё будет иначе.

— Наде­юсь. Дей­стви­тель­но, здесь люди при­вык­ли шарахаться.

— Да, вез­де, то есть как раз стан­дарт­ная исто­рия. Слы­шишь рус­скую речь, там, в кафе — хочешь сде­лать вид, что нерус­ский. Тем более поче­му-то люди живут… Меня, сла­ва Богу, это мино­ва­ло, но регу­ляр­но слы­шу, когда что-нибудь вору­ют из сум­ки или выры­ва­ют теле­фон из рук и так далее, пото­му что рус­ские на Запа­де все­гда дума­ют, что он заве­до­мо в без­опас­но­сти поче­му-то. А вто­рое, что рус­ский чело­век дума­ет, что все­гда вокруг ино­стран­цы. И я регу­ляр­но слы­шу какие-то важ­ные дело­вые или интим­ные пере­го­во­ры, кото­рые не для моих ушей из серии: «Муж ребён­ка хочет отобрать, мы судим­ся, подроб­но­сти, адво­кат, день­ги», то есть люди не пони­ма­ют, где находятся.

— Смеш­но. Я про­сто срав­ни­ваю с укра­ин­ца­ми, им уда­лось каким-то обра­зом в Кана­де создать устой­чи­вую диаспору.

— Это тоже к вопро­су о «Фили­а­ле» Довла­то­ва, бук­валь­но, и он сам, и его круг — это же доволь­но дра­ма­тич­ная исто­рия. Как они выжи­ва­ли с «Радио Сво­бо­да» и с «Голо­са Аме­ри­ки» (оба СМИ при­зна­ны Миню­стом РФ СМИ-ино­аген­том. — Прим.) людей из несо­вет­ской эми­гра­ции. При­е­ха­ли совет­ские дети ста­рых боль­ше­ви­ков и посъе­да­ли, бук­валь­но, бело­гвар­дей­цев. Есть пере­пис­ка Сол­же­ни­цы­на с адми­ни­стра­ци­ей «Радио Сво­бо­да», очень дра­ма­тич­ная. Или исто­рия про «Голос Аме­ри­ки», когда там из серии «ста­ли запре­щать хри­сти­ан­ские радио­пе­ре­да­чи», пото­му что это оскорб­ля­ет ате­и­стов или мусуль­ман, и ока­зы­ва­ет­ся, что есть укра­ин­ский «Голос Аме­ри­ки», есть латыш­ский «Голос Аме­ри­ки», а рус­ско­го нет. На рус­ском язы­ке для всех совет­ских, то есть абсо­лют­но зер­каль­ное отражение.

— Послед­ний вопрос: как идёт дело с напа­де­ни­ем на вас?

— Дело абсо­лют­но завис­шее. Я нашёл где-то в хла­ме жёст­кий диск, кото­рый, я думал, что он поте­рян и не знал, что на нём. Залез, посмот­рел, а там лежит боль­шой видеодо­прос испол­ни­те­ля, кото­рый я фраг­мен­та­ми пока­зы­вал по «Дождю», а видео часо­вое. Я его сей­час выло­жил на Ютуб, что­бы было.

Все поду­ма­ли, что это новое дви­же­ние по делу, но нет, абсо­лют­но. Я думаю, что Тур­чак вырос по карьер­ной линии имен­но пото­му, что не сдал­ся под моим дав­ле­ни­ем, пока­зал себя «насто­я­щим мужи­ком». На самом деле пар­ни осуж­де­ны испол­ни­те­лем по дру­го­му делу, тоже такая смеш­ная исто­рия про совре­мен­ную Рос­сию. Их, насколь­ко я пони­маю, ФСБ в рам­ках сдел­ки со след­стви­ем при­влек­ло к похи­ще­нию орга­ни­за­то­ра. Они его похи­ти­ли, зна­чит, а потом пра­ви­ла поме­ня­лись, сдел­ка ста­ла ничтож­ной, а потом им дали по семь-восемь лет за похи­ще­ние испол­ни­те­ля. То есть не за поку­ше­ние, а на то, что спод­двиг­ли ФСБшники.

Это Рос­сия. Как гово­рит Арка­дий Баб­чен­ко, «Роди­на тебя все­гда бро­сит, сынок». Бук­валь­но, это оно.

**Medusa Project (юрли­цо изда­ния «Меду­за», при­знан­но­го в Рос­сии ино­аген­том) при­зна­на неже­ла­тель­ной на тер­ри­то­рии Рос­сии организацией 

Читай­те так­же «Поче­му „Они отва­ли­лись“. Интер­вью с Дмит­ри­ем Окре­стом».

Загадка дня рождения Сталина

От
Виктор Кириллов
-

Био­гра­фии круп­ных исто­ри­че­ских дея­те­лей неред­ко обрас­та­ют мифа­ми и дис­кус­си­он­ны­ми вопро­са­ми. Пере­чис­лить коли­че­ство спор­ных утвер­жде­ний об Иоси­фе Ста­лине, самом ост­ро обсуж­да­е­мом руко­во­ди­те­ле стра­ны в XX веке — зада­ча не из лёг­ких. Даже дата его рож­де­ния — пред­мет отдель­ных исто­ри­че­ских изыс­ка­ний. VATNIKSTAN под­го­то­вил сжа­тую справ­ку по это­му вопросу.

При жиз­ни Ста­ли­на его офи­ци­аль­ная био­гра­фия начи­на­лась с лако­нич­но­го предложения:

«СТАЛИН (Джу­га­шви­ли), Иосиф Вис­са­ри­о­но­вич, родил­ся 21 декаб­ря 1879 года в горо­де Гори, Тифлис­ской губернии».
(Иосиф Вис­са­ри­о­но­вич Ста­лин. Крат­кая био­гра­фия. 2‑е изд. Л.: Лен­из­дат, 1947)

Все офи­ци­аль­ные тек­сты, выпу­щен­ные при Ста­лине — био­гра­фии, энцик­ло­пе­ди­че­ские ста­тьи и про­чее — так­же ука­зы­ва­ли эту дату. Напри­мер, в 1929 году в «Прав­де» мож­но най­ти целый поздра­ви­тель­ный мате­ри­ал ко дню рож­де­ния вождя, когда Ста­ли­ну долж­но было испол­нить­ся ров­но 50 лет:

Пере­до­ви­ца «Прав­ды» от 21 декаб­ря 1929 года с поздрав­ле­ни­я­ми юбиляру

Ну а после­ду­ю­щие годов­щи­ны, осо­бен­но послед­ний юби­лей в 1949 году, запом­ни­лись не толь­ко пуб­ли­ка­ци­я­ми в газе­тах, но и пыш­ны­ми торжествами:

Под­го­тов­ка зала Боль­шо­го теат­ра к про­ве­де­нию тор­же­ствен­но­го засе­да­ния по слу­чаю 70-летия Иоси­фа Ста­ли­на. 21 декаб­ря 1949 года
21 декаб­ря 1949 года, тор­же­ствен­ное засе­да­ние в Боль­шом теат­ре СССР по слу­чаю 70-летия Иоси­фа Вис­са­ри­о­но­ви­ча Ста­ли­на. В пер­вом ряду пре­зи­ди­у­ма Лазарь Кага­но­вич, Мао Цзе­дун, Иосиф Ста­лин , Ники­та Хру­щев, Доло­рес Ибар­ру­ри (сле­ва направо).

В пере­строй­ку в печа­ти ста­ли появ­лять­ся све­де­ния, что Ста­лин по каким-то при­чи­нам изме­нил инфор­ма­цию о сво­ём дне рож­де­ния. Архив­ные спе­ци­а­ли­сты реши­ли разо­брать­ся в этой исто­рии и обра­ти­лись к доку­мен­ту, кото­рый, соб­ствен­но, и дол­жен был фик­си­ро­вать реаль­ную дату рож­де­ния чело­ве­ка до рево­лю­ции — мет­ри­че­скую книгу.

Сего­дня подоб­ны­ми запи­ся­ми зани­ма­ют­ся ЗАГСы (то есть госу­дар­ствен­ные орга­ни­за­ции по «запи­си актов граж­дан­ско­го состо­я­ния»), а до рево­лю­ции эту функ­цию госу­дар­ства бра­ли на себя рели­ги­оз­ные струк­ту­ры. Све­де­ния о рож­де­нии, бра­ке и смер­ти пра­во­слав­ных хри­сти­ан запи­сы­ва­ли в мет­ри­че­скую кни­гу при том или ином при­хо­де — это было удоб­но, так как цер­ковь людей кре­сти­ла, вен­ча­ла и отпевала.

Так выгля­де­ла стан­дарт­ная запись о рож­де­нии в мет­ри­че­ской кни­ге XIX века

Выяс­ни­лось, что мет­ри­че­ская кни­га Успен­ской собор­ной церк­ви в Гори сохра­ни­ла запись о том, что в кре­стьян­ской семье Вис­са­ри­о­на Ива­но­ви­ча Джу­га­шви­ли и его супру­ги Ека­те­ри­ны Гав­ри­лов­ны сын Иосиф родил­ся 6 декаб­ря 1878 года, а кре­щён был 17 декаб­ря в этой же церк­ви. 6 декаб­ря по ста­ро­му доре­во­лю­ци­он­но­му, юли­ан­ско­му кален­да­рю соот­вет­ству­ет 18 декаб­ря по кален­да­рю совре­мен­но­му. Так что полу­ча­ет­ся 18 декаб­ря 1878 года, а не 21 декаб­ря (по ста­ро­му сти­лю — 9‑го) 1879 года.

6 декаб­ря 1878 года фигу­ри­ро­ва­ло так­же в сви­де­тель­стве об окон­ча­нии Джу­га­шви­ли пол­но­го кур­са Горий­ско­го духов­но­го учи­ли­ща, выдан­ном в 1894 году, и в уве­дом­ле­нии Санкт-Петер­бург­ско­го губерн­ско­го жан­дарм­ско­го управ­ле­ния 1911 года, где содер­жа­лись све­де­ния о «запо­до­зрен­ном в поли­ти­че­ской небла­го­на­дёж­но­сти» Иоси­фе Джу­га­шви­ли. Сомне­ний нет — это дей­стви­тель­но реаль­ная дата рож­де­ния Сталина.

Фраг­мент из пуб­ли­ка­ции в жур­на­ле «Изве­стия ЦК КПСС» (1990, № 11)

Соб­ствен­но­руч­но Ста­лин ука­зал свой год рож­де­ния как 1878 год в отве­тах на вопро­сы швед­ской соци­ал-демо­кра­ти­че­ской газе­ты «Folkets Dagblad Politiken» в 1920 году. А после это­го в най­ден­ных доку­мен­тах 1920‑х годов год рож­де­ния ука­зы­вал­ся то как 1878‑й, то как 1879‑й. Кста­ти, неко­то­рая пута­ни­ца отно­сит­ся и к поли­цей­ским доку­мен­там до рево­лю­ции, но это вполне объ­яс­ни­мо с учё­том неле­галь­ной жиз­ни рево­лю­ци­о­не­ров, кото­рые тща­тель­но ста­ра­лись скрыть свою лич­ность, а поли­цей­ские сотруд­ни­ки неред­ко мог­ли запи­сы­вать све­де­ния со слов дру­гих лиц. И вот с кон­ца 1920‑х годов, после 50-лет­не­го юби­лея, дата ста­но­вит­ся един­ствен­но воз­мож­ной и официальной.

Поче­му же про­изо­шло такое изме­не­ние? Бри­тан­ский исто­рик Сай­мон Себаг-Мон­те­фи­о­ре пред­по­ло­жил, что моло­дой Джу­га­шви­ли хотел избе­жать при­зы­ва в армию, и поэто­му на рубе­же XIX–XX веков под­кор­рек­ти­ро­вал год сво­е­го рож­де­ния — вер­сия полу­чи­ла доста­точ­ное рас­про­стра­не­ние в попу­ляр­ной лите­ра­ту­ре. Но Иоси­фа Джу­га­шви­ли не забра­ли в армию по так назы­ва­е­мой «льго­те пер­во­го раз­ря­да» — то есть как един­ствен­но­го кор­миль­ца в семье (отец к тому вре­ме­ни семью бро­сил, а бра­тьев у Иоси­фа не было). Ста­ло быть, прак­ти­че­ской выго­ды от изме­не­ния года рож­де­ния у Ста­ли­на не было. Более того, это изме­не­ние про­изо­шло не до рево­лю­ции, а в 1920‑е годы.

«Казах­стан­ская прав­да» от 21 декаб­ря 1939 года

Прак­ти­че­ско­го объ­яс­не­ния нет, но зато появ­ля­ют­ся объ­яс­не­ния «пси­хо­ло­ги­че­ские». Жур­на­лист и исто­рик Нико­лай Кап­чен­ко, автор кни­ги «Поли­ти­че­ская био­гра­фия Ста­ли­на», писал следующее:

«В зре­лом и пожи­лом воз­расте людям свой­ствен­но стрем­ле­ние выгля­деть моло­же сво­их лет, по край­ней мере, что­бы их счи­та­ли более моло­ды­ми, чем они есть на самом деле…»

Сомни­тель­но, конеч­но, что один год мог иметь зна­че­ние для чело­ве­ка на поро­ге 50 лет.

Есть и более экзо­ти­че­ские вер­сии. Внук Ста­ли­на, режис­сёр Алек­сандр Бур­дон­ский, одна­жды заявил в интер­вью, что его зна­ме­ни­тый дед увле­кал­ся мисти­че­ским уче­ни­ем Геор­гия Гур­джи­е­ва, «а оно пред­по­ла­га­ет, что чело­век дол­жен скры­вать своё реаль­ное про­ис­хож­де­ние и оку­ты­вать свою дату рож­де­ния неким флёром».

Облож­ка жур­на­ла «Ого­нёк» в декаб­ре 1949 года (№ 51)

Риск­нём пред­по­ло­жить, что самым разум­ным объ­яс­не­ни­ем может быть самое про­стое. Ста­ли­ну было про­сто всё рав­но на свою дату рож­де­ния. Для рево­лю­ци­о­не­ра-под­поль­щи­ка, кото­рый стал ассо­ци­и­ро­вать себя с псев­до­ни­мом вме­сто насто­я­щей фами­лии, слу­чай­ное изме­не­ние даты рож­де­ния по чьей-то веро­ят­ной опис­ке не име­ло ника­ко­го зна­че­ния. А когда оно закре­пи­лось в офи­ци­аль­ных совет­ских пуб­ли­ка­ци­ях 1920‑х годов, то менять его уже было позд­но и ни к чему.

Так оно было или нет, мы вряд ли узна­ем. Тем не менее исто­рия сохра­ни­ла обе даты рож­де­ния Ста­ли­на: совре­мен­ные науч­ные изда­ния и энцик­ло­пе­дии пере­шли на уста­нов­лен­ную пра­виль­ную дату — 6 (18) декаб­ря 1878 года, а поклон­ни­ки Иоси­фа Вис­са­ри­о­но­ви­ча, ори­ен­ти­ру­ясь на совет­скую тра­ди­цию, 21 декаб­ря тра­ди­ци­он­но воз­ла­га­ют две гвоз­ди­ки на моги­лу у Крем­лёв­ской стены.

Читай­те так­же «Пря­мая линия со Ста­ли­ным. Бесе­да с немец­ким писа­те­лем». 

Борис Савинков об эмигрантах

От
Климент Таралевич
-

Сего­дня мы пред­ла­га­ем ваше­му вни­ма­нию худо­же­ствен­ный рас­сказ, опуб­ли­ко­ван­ный не в Пари­же или Бер­лине, а в совет­ском жур­на­ле «Ого­нёк». Автор — ярчай­ший чело­век ярчай­шей эпо­хи — Борис Савин­ков. Эсер-тер­ро­рист, эми­грант, пари­жа­нин, фран­цуз­ский сол­дат, участ­ник Пер­вой миро­вой вой­ны. Один из лиде­ров анти­боль­ше­вист­ских сил, кото­ро­го под­дер­жи­ва­ли англи­чане и фран­цу­зы, чем выво­ди­ли из себя мно­гих монар­хи­стов и бело­гвар­дей­цев. Белые гене­ра­лы про­сто при­хо­ди­ли в сту­пор, когда им в сорат­ни­ки про­пи­хи­ва­ли тер­ро­ри­ста, заме­сти­те­ля само­го Азе­фа! Одна­ко побе­дить крас­ных не уда­лось и после чере­ды пора­же­ний во вре­мя Граж­дан­ской вой­ны Савин­ков осел в Пари­же и Варшаве.

Чело­век неуто­ми­мой силы, он пытал­ся общать­ся со все­ми, кто готов пой­ти кре­сто­вым похо­дом на «госу­дар­ство рабо­чих и кре­стьян». Лич­но­му зна­ко­мо­му Савин­ко­ва Юзе­фу Пил­суд­ско­му после побе­ды в 1920 году в совет­ско-поль­ской войне уже ниче­го не было инте­рес­но. Кре­сто­вый поход не инте­ре­сен и моло­до­му энер­гич­но­му ита­льян­ско­му попу­ли­сту Бени­то Мус­со­ли­ни, с кото­рым Савин­ков встре­чал­ся не раз в 1922–1923 годах. Савин­ков, воз­мож­но, встре­тил­ся бы и с Адоль­фом Ало­изо­ви­чем, да тот тогда сидел в тюрь­ме и рабо­тал над «Майн Кампфом».

Пыл­кое вни­ма­ние Бори­са к родине заме­ти­ли в Москве, в ОГПУ. В 1924 году совет­ские спец­служ­бы про­ве­ли неви­дан­ную досе­ле спе­цо­пе­ра­цию «Синдикат‑2», цель кото­рой была выма­нить Савин­ко­ва в Моск­ву из-за гра­ни­цы, на тай­ную сход­ку пред­ста­ви­те­лей анти­боль­ше­вист­ско­го сопро­тив­ле­ния. Борис при­е­хал… и по сце­на­рию ОГПУ быст­ро ока­зал­ся в тюрь­ме на Лубян­ке, где он и закон­чил жизнь само­убий­ством. Хотя неко­то­рые утвер­жда­ют, что это было убий­ство, кото­рое испол­ни­ли сотруд­ни­ки ОГПУ.

Борис Савин­ков в 1925 году во внут­рен­ней тюрь­ме на Лубян­ке. Это его послед­ний снимок.

Вре­мя было «либе­раль­ное», прес­са «сво­бод­ная» (по совет­ским мер­кам), и сра­зу после смер­ти Савин­ко­ва мос­ков­ский жур­нал «Ого­нёк» опуб­ли­ко­вал его рас­ска­зы об эми­гран­тах, напи­сан­ные в тюрь­ме на Лубян­ке. Одним из этих рас­ска­зов с неза­мыс­ло­ва­тым назва­ни­ем «Эми­гран­ты» (Ого­нёк. 1925. № 26, 27) о жиз­ни мел­ких поли­ти­че­ских интри­га­нов рус­ско­го Пари­жа нача­ла 1920‑х мы сего­дня делим­ся с вами. Пуб­ли­ка­ция сопро­вож­да­ет­ся фото­гра­фи­я­ми Пари­жа 1920‑х годов, где про­ис­хо­дит дей­ствие рассказа.

Эмигранты
Посмертный рассказ Бориса Савинкова

Напи­са­но за месяц до смерти.

— По-мое­му, очень про­сто… Я тон­ко­стей этих и раз­ной там чепу­хи, изви­ни­те, друг мой, не при­знаю… Если жен­щи­на изме­ня­ет, в этом все­гда вино­ват муж­чи­на. Умно­му и талант­ли­во­му муж­чине, кото­рый про­жил кра­си­вую жизнь, жен­щи­на не изме­нит… Нет, как угод­но, а не изме­нит… Она будет его беречь! Она будет его ува­жать!.. А о дура­ках, какая, спра­ши­ва­ет­ся, печаль… Любишь катать­ся, люби и саноч­ки возить… Туда и дорога.

— А если изме­ня­ет мужчина?

— Муж­чи­на?.. Это труд­ный вопрос… Но лич­но я реши­тель­но осуж­даю… я за нрав­ствен­ность. Стыд­но смот­реть на жен­щи­ну, как на сам­ку… Стыд­но поощ­рять свои низ­мен­ные инстинк­ты… Жен­щи­на — человек!

— Нико­лай Ива­но­вич, вы мне откры­ва­е­те новые гори­зон­ты… Это зна­е­те ли?.. Как бы это ска­зать?.. В сво­ём роде Колум­бо­во яйцо!.. Вот имен­но, любишь катать­ся, люби и саноч­ки возить… Зна­чит, все­гда вино­ват мужчина?

— Непре­мен­но мужчина.

Они сиде­ли на тер­ра­се кафе: Нико­лай Ива­но­вич, пред­ста­ви­тель­ный, с золо­ти­стою боро­дою и неболь­шим, ещё вполне при­стой­ным брюш­ком, Серё­жа — бри­тый, голу­бо­гла­зый и, по выра­же­нию дам, «весь­ма инте­рес­ный». Оба были оде­ты не щеголь­ски, но солид­но, как и подо­ба­ет при­лич­ным людям: коте­лок, без­уко­риз­нен­ное паль­то, пер­чат­ки. Было нача­ло июня. Вечер­нее солн­це игра­ло зай­чи­ка­ми на блюд­цах и про­ни­зы­ва­ло ста­ка­ны с пивом и вином. Гро­хо­та­ли и ляз­га­ли авто­бу­сы. Зво­ни­ли трам­ваи. Реве­ли рож­ка­ми авто­мо­би­ли. Сло­мя голо­вы, мча­лись маль­чиш­ки и выкри­ки­ва­ли назва­ния газет… И, заглу­шая этот раз­но­го­ло­сый шум, по тро­туа­ру шар­ка­ли ноги. Они шар­ка­ли непре­стан­но и сухо, — как шур­шит при­лив по пес­ку. Пах­ло потом. Носи­лась пыль… Нико­лай Ива­но­вич сбо­ку, вну­ши­тель­но, посмот­рел на Серёжу.

— Поче­му я борол­ся про­тив боль­ше­ви­ков?.. Вы, навер­ное, дума­е­те, пото­му что они погу­би­ли Рос­сию? Конеч­но. Но это не всё. Они про­по­ве­ду­ют рас­пу­щен­ность нра­вов! У них раз­врат. Они плю­ют на семью!.. И Симоч­ка это зна­ет… Зачем я при­е­хал в Париж? Лобо­тряс­ни­чать? Про­жи­вать день­ги? Нет, изви­ни­те, я при­е­хал рабо­тать… Это Симоч­ка зна­ет тоже… Ну, а разу­ме­ет­ся, если хны­кать: «В Моск­ву!.. В Моск­ву!.. в Моск­ву!..» да дебо­шир­ни­чать, да про­тя­ги­вать руку за пода­я­ни­ем, то чего уже тре­бо­вать от жены?.. Нет, Сер­гей Сер­ге­е­вич, воль­но­му воля, а я, изви­ни­те меня, спокоен…

Празд­ный Париж сере­ди­ны 1920‑х годов. Облож­ка жур­на­ла «Иллю­стри­ро­ван­ная Рос­сия» за июль 1926 года. Худож­ник Фёдор Рожанковский

Он увлёк­ся сво­им крас­но­ре­чи­ем. Он не заме­чал, что гово­рит уже не о жен­ском вопро­се, а о Симоч­ке и себе. О себе он гово­рил все­гда и при всех усло­ви­ях. В нача­ле рево­лю­ции, на митин­гах в Пет­ро­гра­де, взы­вая к «истине, кра­со­те и доб­ру». Потом на Вол­ге, тре­буя «во имя циви­ли­за­ции» рас­стре­лов. Потом в Сиби­ри, отста­и­вая «есте­ствен­ные пра­ва чело­ве­ка», неиз­мен­но выхо­ди­ло одно и то же: без него, при­сяж­но­го пове­рен­но­го Нико­лая Ива­но­ви­ча Быко­ва, нет ни «исти­ны», ни «кра­со­ты», ни «добра», ни, конеч­но, «циви­ли­за­ции», ни тем менее «есте­ствен­ных прав». А так как слу­ша­те­ли руко­плес­ка­ли с оже­сто­че­ни­ем, то он пове­рил, что он «вели­кий ора­тор»… У него было «рево­лю­ци­он­ное имя». Он гор­дил­ся им и любил вспо­ми­нать, как лет два­дцать назад его сосла­ли в Уфу. Да, при­шлось-таки пре­тер­петь за идею… А если в эми­гра­ции, в Пари­же, он вынуж­ден зани­мать­ся ком­мер­че­ски­ми дела­ми, то, ска­жи­те, пожа­луй­ста, чья в этом вина?.. Конеч­но, боль­ше­ви­ков… Он вынул сереб­ря­ный порт­си­гар и достал папи­ро­су. Серё­жа чирк­нул пре­ду­пре­ди­тель­но спич­кой и, про­тя­ги­вая её, сказал:

— С вами пого­во­ришь пол­ча­са, и всё ясно, как апель­син… Дру­гие пьян­ству­ют, а вы рабо­та­е­те, тво­ри­те… Дру­гие бега­ют за каж­дой дев­чон­кой, а вы… Эх, если бы на юге были такие люди… Ну, а, Нико­лай Ива­но­вич, как моё дельце?..

Нико­лай Ива­но­вич насторожился:

— Гм… Надо обду­мать… Поспе­шишь, мой друг, людей насмешишь!..

Он запла­тил за обо­их и встал. Серё­жа про­ва­лил­ся в зия­ю­щую дыру мет­ро, а Нико­лай Ива­но­вич крик­нул авто­мо­биль. Стем­не­ло. Пере­бе­гая крас­ны­ми и белы­ми огонь­ка­ми, вспы­хи­ва­ли рекла­мы. Кру­жи­лись огнен­ные колё­са. Свер­ка­ли теат­ры. Из осве­щён­но­го, мно­го­этаж­но­го дома гре­мел по радио Нью-Йорк­ский оркестр. И уже не шар­ка­ли ноги… Нико­лай Ива­но­вич снял коте­лок. В лицо пах­ну­ло све­же­стью и бен­зи­ном. «Так-то… А у нас в Рос­сии, сви­нят­ник… Долж­но быть Симоч­ка зажда­лась… Надо бы фиа­лок купить… Ну, да, ниче­го… Когда-нибудь целую оран­же­рею куплю»…

Симоч­ка услы­ша­ла, как мед­лен­но под­ни­мал­ся лифт, и когда он стук­нул­ся о пло­щад­ку, не ожи­дая звон­ка, откры­ла две­ри. Она была в домаш­нем шёл­ко­вом пла­тье — розо­вом с чёр­ным. Розо­вый цвет к ней шёл. Гла­за были карие, задор­ные и немно­го лука­вые, как у казан­ских татар. Куд­ри — каш­та­но­вые, с крас­но­ва­тым оттен­ком. И вся она была малень­кая и круг­лая, креп­ко сби­тая, с высо­кой гру­дью и коро­тень­ки­ми нога­ми. Прав­да, куд­ри ей делал парик­ма­хер Адольф, а гла­за она сама под­ри­со­вы­ва­ла каран­да­шом. Но Нико­лай Ива­но­вич не подо­зре­вал этих супру­же­ских ухищ­ре­ний, и был очень дово­лен. Глав­ное, Симоч­ка все­гда изящ­но оде­та и от неё даже на ули­це пах­нет духа­ми… Нет, Чехов, конеч­но, не прав. Не все любят хлад и живут в водо­сточ­ной тру­бе. Умный чело­век созда­ёт вокруг себя и кра­со­ту и уют.

За сто­лом Симоч­ка была оча­ро­ва­тель­на… Эта­кий сорва­нец!.. Маль­чиш­ка!.. Она сме­я­лась, встря­хи­ва­ла куд­ря­ми, вска­ки­ва­ла, нали­ва­ла себе вина и шалов­ли­во сади­лась к Нико­лаю Ива­но­ви­чу на коле­ни. И в то же вре­мя, не рас­ска­зы­ва­ла, а лепетала:

— Колич­ка, вооб­ра­зи!.. Нет, ты толь­ко вооб­ра­зи. Какая смеш­ная Лидия Пет­ров­на!.. Мы были с ней в мага­зи­нах… я купи­ла лило­вую блуз­ку. Пре­лесть. Вся в кру­же­вах… А она гово­рит, что лило­во­го теперь не носит никто!.. Это она нароч­но! Хочет пока­зать, что у неё мно­го вку­са… А ты зна­ешь, отку­да она? Из Калу­ги!.. Потом, Колич­ка, мы пошли на каток…

Симоч­ка ката­лась на конь­ках четы­ре раза в неде­лю: док­то­ра про­пи­сы­ва­ли ей моци­он. Ката­лась она с увле­че­ни­ем, пото­му что учи­те­лем в «Ледя­ном Двор­це» был «тонень­кий, как тро­сти­ноч­ка» англи­ча­нин, с гла­за­ми «цве­та мор­ской вол­ны». Но, об англи­ча­нине она про­мол­ча­ла. Ах, боже мой, нель­зя же пом­нить обо всех мелочах!..

Окна были рас­кры­ты настежь. Было теп­ло и так тихо, как в уезд­ном горо­де летом. Шеп­та­лись листья ака­ций, да дале­ко, у Булон­ско­го леса, по-дере­вен­ски лая­ли псы. Нико­лай Ива­но­вич слу­шал Симоч­ку и снис­хо­ди­тель­но улы­бал­ся. Он — чест­ный чело­век, и Симоч­ка — вос­хи­ти­тель­ная жена, и всё пре­вос­ход­но. Когда лоп­нут боль­ше­ви­ки, он вер­нёт­ся в Рос­сию, его выбе­рут сно­ва в Учре­ди­тель­ное Собра­ние и он «оста­вит в исто­рии след». «Сле­дом в исто­рии» он был весь­ма оза­бо­чен. Ему каза­лось в выс­шей сте­пе­ни важ­ным, как оце­нят его потом­ки, — школь­ни­ки у экза­ме­на­ци­он­ных сто­лов. Допив кофе, он ска­зал, что встре­тил на буль­ва­ре Серё­жу и что Серё­жа чудак: пар­ню трид­цать два года, а он в жен­щи­нах ни бельмеса!..

— Пред­ставь себе, уве­рял, что фран­цу­жен­ки часто изме­ня­ют мужьям, а рус­ские ред­ко… А по-мое­му наци­о­наль­ность тут ни при чём. Пред­рас­суд­ки!.. Всё зави­сит исклю­чи­тель­но от мужчины.

Пуб­ли­ка­ция рас­ска­за в жур­на­ле «Ого­нёк»

Он заку­рил и бро­сил сал­фет­ку на стол. За окном несме­ло щёлк­нул неви­ди­мый соловей.

— Ах, что ты? Что ты?.. Конеч­но, Сер­гей Сер­ге­е­вич, прав…

— Ты находишь?

— Да, да… да, да… Насчёт рус­ских жен­щин? Конеч­но! Мы вдум­чи­вы, мы глуб­же фран­цу­же­нок… Мы скром­нее… Вспом­ни, Колеч­ка, что писал Мопас­сан! Ведь это же гадость!.. Разу­ме­ет­ся, быва­ет вся­кое и у нас… Но дру­гое, совсем дру­гое… Вот, напри­мер, Лидия Пет­ров­на. Она разо­шлась с мужем, то есть всё-таки изме­ни­ла… Но поче­му? Пото­му, что он запре­тил ей учить­ся, посту­пить на меди­цин­ские кур­сы. Так это понят­но! Нель­зя же стес­нять сво­бо­ду!.. Жен­щи­на не раба!..

— Я же и говорю… 

Симоч­ка под­бе­жа­ла к окну и обло­ко­ти­лась на под­окон­ник. Нико­лай Ива­но­вич видел её накло­нен­ную спи­ну и кру­тые, обтя­ну­тые шёл­ко­вым пла­тьем бёд­ра. Слег­ка пока­чи­вая тол­стым брюш­ком, он на цыпоч­ках под­крал­ся к ней сза­ди и креп­ко обнял её. Вни­зу, на ули­це, в без­дон­ном колод­це, горел неяр­кий фонарь. Он осве­щал кусо­чек бело­го тро­туа­ра и часть сосед­ней сте­пы. За сте­ной чер­не­ли дере­вья. Симоч­ка под­ня­ла голо­ву и меч­та­тель­но посмот­ре­ла вверх:

— Колеч­ка!.. Млеч­ный путь!..

Нико­лай Ива­но­вич поце­ло­вал её в губы. Она отве­ти­ла на его поце­луй и сказала:

— Я не вме­ши­ва­юсь… Нет, нет, Колеч­ка, не поду­май… Но по-мое­му он поря­доч­ный человек…

— Кто?

— Сер­гей Сергеевич…

Нико­лай Ива­но­вич не любил дело­вых сове­тов, осо­бен­но жен­ских. Он — хозя­ин. Ему не нуж­но ука­зок. Кажет­ся, он дога­дал­ся пере­ве­сти вовре­мя день­ги в Лон­дон. Кажет­ся, он их не рас­то­чил, а сбе­рёг… Да, но Симоч­ка пре­лесть. У Симоч­ки есть чутьё. Она видит людей насквозь… Он всё-таки нахму­рил­ся, для приличия:

— Ты полагаешь?

— Колеч­ка, я наво­ди­ла справ­ки у Лидии Пет­ров­ны… Впро­чем, как хочешь… Ты ведь умни­ца… Тебе луч­ше знать… А мне что же. Мне всё равно…

Нико­лай Ива­но­вич посмот­рел на часы:

— Девять… Сей­час при­дут… Симочка!.. 

Он взял её рукой за талию и тихонь­ко отвёл от окна. Но в при­хо­жей без­жа­лост­но зазве­нел зво­нок: при­шли Воз­дви­жен­ский и барон Оллонгрен.

Париж в 1920 году. Гон­ка на трёх­ко­лёс­ных вело­си­пе­дах для доставки

Нико­лай Ива­но­вич при­нял их у себя в каби­не­те. Каби­нет был стро­гий, в англий­ском сти­ле. Кожа­ная, очень глу­бо­кая мебель. Камин, эта­жер­ка с пап­ка­ми и дела­ми. Не стене — боль­шая кар­та Евро­пы… Вну­ши­тель­но и достой­но. Сра­зу вид­но, что не лавоч­ка, не мел­кая спе­ку­ля­ция… Нико­лай Ива­но­вич сел за пись­мен­ный стол, а гостей уса­дил на сту­лья. Было при­ят­но, что рядом с чер­ниль­ни­цей сто­ит мра­мор­ный бюст Жоре­са, что где-то щёл­ка­ет соло­вей и что Симоч­ка в гости­ной наиг­ры­ва­ет «Торе­а­до­ра». А глав­ное, было при­ят­но, что он, Нико­лай Ива­но­вич, нето­роп­ли­во и с тол­ком обсуж­да­ет инте­рес­ное пред­ло­же­ние… В сто­ли­це мира, в Пари­же… Не то, что вся­кая шантрапа…

— Реко­мен­дую! Барон Оллон­грен. Отстав­ной козы бара­бан­щик и ком­мер­сант!.. — захо­хо­тал Воз­дви­жен­ский и тык­нул в баро­на пальцем.

— Неве­ро­ят­но, но факт…

Барон Оллон­грен накло­нил дряб­лое, с седы­ми уса­ми лицо.

— Синий кира­сир и всё про­чее, два­дцать шестое… А гля­дишь, теперь, как и мы греш­ные, без шта­нов. — Эх, нуж­да ска­чет, нуж­да пля­шет, нуж­да песен­ки поёт!.. Неправ­да ли, Николаша?..

Нико­лай Ива­но­вич помор­щил­ся. Что это за тон? И что это за «Нико­ла­ша»? Но оби­деть­ся было глу­по: Воз­дви­жен­ский был со все­ми на «ты». Уж такая при­выч­ка… Полю­би­те нас чёр­нень­ки­ми, а белень­ки­ми вся­кий полю­бит… Он рус­ский чело­век: душа нараспашку…

А кро­ме того, раз­ве не он, высу­ня язык, бега­ет по горо­ду вто­рой месяц. Зато, сла­ва богу, будь­те доб­ры полу­чай­те. Всё гото­во. Оста­ёт­ся толь­ко под­пи­сать договор.

— Нико­ла­ша! Голуб­чик! Серд­це моё!.. Кла­няй­ся в нож­ки! Спа­си­бо, барон согла­сил­ся!.. Без него, как без шпа­ги… А какую гости­ни­цу мы откро­ем. Сто на сто!.. Я знаю, что гово­рю. Барон вно­сит два­дцать пять, я — два­дцать пять, ты — пять­де­сят… Даром! Пустя­ко­вые деньги!..

Барон Оллон­грен подтвердил:

— Сущая прав­да: даром.

Нико­лай Ива­но­вич взял каран­даш и начал под­счи­ты­вать на бума­ге: «Поме­ще­ние… Инвен­тарь… Нота­ри­усу… Нало­ги»… Он не при­вык «анга­жи­ро­вать­ся» всле­пую. Всё надо пред­ви­деть. День­ги счёт любят. Нако­нец, у него есть обя­за­тель­ства, перед Симоч­кой, напри­мер. Конеч­но, выгод­но, что гово­рить… И Воз­дви­жен­ско­го он зна­ет дав­но, ещё по Сиби­ри… Но этот барон? Урав­не­ние с одним неиз­вест­ным? Впро­чем… Впро­чем, всё-таки, барон, а не чёрт зна­ет кто… Хотя Нико­лай Ива­но­вич и был демо­крат и даже немнож­ко соци­а­лист, но титу­лы ему льсти­ли. Кто он?.. Сын учи­те­ля про­гим­на­зии, а посмот­реть, как никак, титу­ло­ван­ная осо­ба тянет­ся перед ним в струн­ку. Вот, что зна­чит бес­по­роч­ное имя!.. Он рас­пра­вил золо­ти­стую боро­ду и сказал:

— Вот что… Вы, зна­е­те, гос­по­да, я за дохо­да­ми не очень гонюсь. Но я своё сло­во дал и назад его не возь­му. Одна­ко, при одном непре­мен­ном усло­вии… В каж­дом деле долж­на быть идея… Гости­ни­ца, как тако­вая, отнюдь, не при­вле­ка­ет меня…

— Нико­ла­ша!.. Соба­ка ты эта­кая!.. Кошон…

Нико­лай Ива­но­вич помор­щил­ся снова.

— Не при­вле­ка­ет меня… Как и вас пола­гаю тоже… Угод­но? Десять про­цен­тов чисто­го бары­ша отчис­ля­ют­ся в поль­зу нуж­да­ю­щих­ся эми­гран­тов, пре­иму­ще­ствен­но солдат…

— Да, гос­по­ди!.. Да само собой!.. Радость моя!.. Да о чём же и тол­ко­вать?.. Барон, вы согласны?..

Барон Оллон­грен про­мы­чал что-то, чего Нико­лай Ива­но­вич не понял. Но Воз­дви­жен­ский кив­нул головой:

— Барон согла­сен… Конеч­но… Он у нас и кас­сир… «При мне мой меч. За зла­то отве­ча­ет чест­ной булат». Да‑с, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, гос­по­дин быв­ший гене­рал-лей­те­нант!.. Ха-ха-ха!..

Нико­лай Ива­но­вич выпи­сал чек и плав­но взмах­нул рукой:

— Гос­по­да, мы долж­ны пом­нить, что ком­мер­ция дело не наше, и что Рос­сия нас ждёт… Я убеж­дён, с дру­гой сто­ро­ны, что наши сооте­че­ствен­ни­ки будут при­зна­тель­ны нам… В буду­щей воз­рож­дён­ной Рос­сии, в сво­бод­ном, пра­во­вом государстве…

Он бы гово­рил ещё дол­го, но Воз­дви­жен­ский схва­тил чек, сунул его баро­ну и крикнул:

— Ну, Нико­ла­ша, вели­ко­леп­но!.. Теперь нуж­но взбрыз­нуть!.. Зови Сера­фи­му Ники­фо­ров­ну сюда!

Взбрыз­ги­вать реши­ли ехать в «Олим­пию», ноч­ную тру­що­бу, — не пото­му, что в «Олим­пии» было дешев­ле, а пото­му, что не зна­ли Пари­жа, хотя жили в нём несколь­ко лет. Симоч­ка захло­па­ла от вос­тор­га в ладо­ши и закру­жи­лась так, что юбка её зачер­ти­ла по каби­не­ту, а ноги откры­лись выше колен. Кру­жась, она рас­крас­не­лась и тём­ные куд­ри от Жюля в бес­по­ряд­ке рас­сы­па­лись по пле­чам. Нико­лай Ива­но­вич нашёл, что Симоч­ка в самом деле очень мила. Но было нелов­ко перед Воз­дви­жен­ским и баро­ном… Симоч­ка, в сущ­но­сти, ещё, конеч­но, ребё­нок, а смо­гут поду­мать бог зна­ет что… Когда сели в авто­мо­биль, Воз­дви­жен­ский начал рас­ска­зы­вать анек­до­ты. Симоч­ка гром­ко сме­я­лась, била его пер­чат­ка­ми по рукам, и повто­ря­ла, что ей «безум­но весе­ло» и хочет­ся тан­це­вать. Нико­лай Ива­но­ви­чу ста­ло ещё более нелов­ко. Что­бы пере­ме­нить раз­го­вор, он кив­нул на огром­ную и пустын­ную, сияв­шую огня­ми, Пло­щадь Согла­сия, и пояс­нил, что «здесь каз­ни­ли послед­не­го коро­ля». Барон Оллон­грен хмык­нул в нос и ниче­го не сказал.

Пере­пол­нен­ный бар в La Boule Blanche — самом посе­ща­е­мом париж­ском ноч­ном клу­бе 1920‑х годов

По узкой лест­ни­це спу­сти­лись в гряз­ный, с зер­каль­ны­ми сте­на­ми кори­дор. В баре, на очень высо­ких сту­льях, у стой­ки сиде­ли рас­кра­шен­ные деви­цы, и бле­стя­щи­ми от кока­и­на гла­за­ми, жад­но рас­смат­ри­ва­ли муж­чин, — точ­но загля­ды­ва­ли в бумаж­ник. Чахо­точ­ный бар­мен раз­ме­ши­вал в рюм­ках кок­тейль. За его спи­ной раду­гой тор­ча­ли бутыл­ки, а над бутыл­ка­ми бол­та­лись лако­ни­че­ские аншла­ги: «Маз­за­ват­ти», «Мар­ти­ни» и «Мумм». Вой­дя в «Олим­пию», барон под­тя­нул­ся, как буд­то стал выше ростом и молод­це­ва­то покру­тил седые усы. И хотя было душ­но и очень тес­но, и оглу­ши­тель­но тре­щал гавай­ский оркестр, Симоч­ка шла уве­рен­ной и сво­бод­ной поход­кой, как на ули­це или у себя дома. На ходу она немно­го под­пры­ги­ва­ла и пово­ди­ла бед­ра­ми и бока­ми, так что деви­цы с любо­пыт­ством смот­ре­ли ей вслед. Одна даже выру­га­лась доволь­но гром­ко. Но понял её толь­ко барон. Он шёл послед­ним. Он на секун­ду оста­но­вил­ся, уста­вил­ся на её полу­об­на­жен­ную грудь и, мот­нув шеей, мно­го­зна­чи­тель­но подмигнул.

В зале место нашли с тру­дом, сели за сто­лик и спро­си­ли шам­пан­ско­го и биск­ви­та. Тан­це­ва­ли те же деви­цы, но при­лич­но, как свет­ские дамы. Кава­ле­ры были в шля­пах и котел­ках. Они кру­жи­лись так мед­лен­но и с таким ску­ча­ю­щим видом, как буд­то испол­ня­ли задан­ную рабо­ту. Толь­ко один, кро­шеч­ный, в раз­но­цвет­ном гал­сту­ке и пенсне, долж­но быть при­каз­чик, отка­лы­вал залих­ват­ски нога­ми. Но и он не сме­ял­ся, а, задрав голо­ву вверх, без улыб­ки смот­рел в пото­лок. Воз­дви­жен­ский рас­ска­зал, что в про­шлом году в этой зале застре­лил­ся его зна­ко­мый дени­кин­ский офи­цер, Симоч­ка недо­воль­но наду­ла губ­ки. Тан­це­вать было не с кем, а пла­тья на деви­цах были неин­те­рес­ные: слиш­ком яркие и крик­ли­вые. Нече­го было, пожа­луй, и при­ез­жать… А тут ещё этот иди­от со сво­и­ми рассказами!

Потом пили. Пили мно­го, по-рус­ски: шам­пан­ское, коньяк и сно­ва шам­пан­ское. Воз­дви­жен­ский захме­лел и стал кри­чать, что он «попо­вич, на воро­неж­ских хле­бах питан», и что всем фран­цу­зам надо «мор­ду побить». Барон тупо сидел на диване и иско­са посмат­ри­вал на девиц. Воз­дви­жен­ский пой­мал его взгляд и расхохотался:

— А‑га, барон!.. Седи­на в боро­ду, а бес в реб­ро!.. А ещё поли­ти­кой зани­ма­е­тесь!.. Ну что ваш вели­кий кня­зёк?.. Знаете,

На воз­душ­ном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо пла­ва­ет в тумане
Преж­де­вре­мен­ный Кирилл…

— Сего­дня преж­де­вре­мен­ный, а зав­тра свое­вре­мен­ный… Да‑с!.. и не постес­ня­ет­ся… Смир­но! К рас­чё­ту строй­ся!.. — неожи­дан­но про­хри­пел барон и выпил.

Нико­лай Ива­но­вич воз­му­тил­ся. Он хотел объ­яс­нить, что Учре­ди­тель­ное Собра­ние раз­ре­шит все вопро­сы, в том чис­ле и о фор­ме прав­ле­ния, и что Кирилл — само­зва­нец. Но Симоч­ка заяви­ла, что — дух. Они вста­ли и про­тис­ка­лись сквозь тол­пу. На уже поблед­нев­шем утрен­нем небе мер­ца­ли послед­ние звез­ды. В каш­та­нах весе­ло чири­ка­ли воробьи.

Сер­гей Сер­ге­е­вич был сыном вла­ди­мир­ско­го куп­ца. Фами­лия его была Мир­кин. Он и сам не знал, как его занес­ло в эми­гра­цию. В белых арми­ях он не слу­жил и ни на каких фрон­тах не был. Како­го чёр­та… Он не воен­ный… А когда шарах­ну­ли в море, то что при­ка­же­те делать? Ну, сел в Одес­се на паро­ход… Чем он зани­мал­ся в Пари­же, тоже труд­но было ска­зать. Про­да­вал мар­сель­ское мыло и взыс­ки­вал по чужим век­се­лям. Не брез­гал кви­тан­ци­я­ми Лом­бар­да. Носил­ся с образ­ца­ми кон­сер­вов. Ездил зачем-то в «разо­рен­ные депар­та­мен­ты», то есть в Пикар­дию и в Шам­пань. Сло­вом, при­спо­соб­лял­ся… Этой дубине Воз­дви­жен­ско­му лег­ко: Воз­дви­жен­ский — инже­нер. Нико­лаю Ива­но­ви­чу тоже лег­ко: наби­тый дурак. Ну, а вот без опре­де­лён­но­го поло­же­ния впу­стую, покру­ти­тесь-ка, запла­ти­те-ка хозяй­ке, лавоч­ни­ку, порт­но­му. Да не поте­ряй­те «лица», — что­бы все­гда был и шик, и блеск, и гал­сту­чек, и тро­сточ­ка, и золо­тые часы. Чёрт его зна­ет, тут завер­тишь­ся, как бес на ско­во­ро­де… В послед­нее вре­мя Сер­гей Сер­ге­е­вич искал денег для построй­ки рус­ско­го водоч­но­го заво­да. Золо­тое дело. Колос­саль­ное пред­при­я­тие. Поду­май­те толь­ко… Зуб­ров­ка, горь­кая, запе­кан­ка, спо­ты­кач, обле­пи­ха… Где? В Пари­же… Да ведь кинут­ся, зуба­ми вас грызть будут… Давай. Давай… И рус­ские, и фран­цу­зы, и англи­чане, и там япон­цы и арген­тин­цы раз­ные… Впро­чем, мож­но и похе­рить завод… Смот­ря по жела­нию… Но день­ги дол­жен дать Нико­лай Ива­но­вич. Что ему, копить, что ли?.. Пусть про­мыш­лен­ность поощряет…

Дети про­да­ют лилии на ули­цах Пари­жа. 1930 год

Сер­гей Сер­ге­е­вич проснул­ся позд­но и с отвра­ще­ни­ем огля­нул­ся кру­гом. Поло­са­тые, как аре­стант­ская курт­ка, обои. Поло­са­тые зана­вес­ки. Такие же шир­мы. Руко­мой­ник. Два сту­ла. И в этой кону­ре надо жить… А за сте­ной ная­ри­ва­ет на роя­ли сосед, гос­по­дин Меки­ньон. А на ули­це орут то точиль­щи­ки, то сте­коль­щи­ки, то соло­мен­щи­ки, то какие-то ста­ру­хи-тор­гов­ки. Да и не толь­ко орут. Дудят в тру­бы, сви­стят в сви­стуль­ки… А из кух­ни воня­ет луком… Сер­гей Сер­ге­е­вич встал и подо­шёл к телефону:

— Алло… Нико­лай Нико­ла­е­вич… Вы?.. Я очень изви­ня­юсь… Зай­ду вече­ром, если разрешите…

Он пове­сил труб­ку, тща­тель­но выбрил­ся и одел­ся. Теперь гос­по­дин Меки­ньон уже не ная­ри­вал на роя­ли, а раз­би­тым басом тянул: «до-до-до… фа-фа»… Дет­ский голос повто­рял за ним «до-до…фа»… «Вот, изволь­те, рабо­тай тут… С ума мож­но сой­ти»… Сер­гей Сер­ге­е­вич вздох­нул, надел пер­чат­ки и вышел. Утром шёл дождь. Ещё не высох­ли тро­туа­ры, на листьях каш­та­нов дро­жа­ли круп­ные, свер­ка­ю­щие на солн­це кап­ли. Про­хо­дя мимо пра­чеч­ной, Сер­гей Сер­ге­е­вич неча­ян­но загля­нул в откры­тую дверь. Прач­ки, засу­чив рука­ва, гла­ди­ли на дос­ке бельё. Он встре­тил­ся гла­за­ми с бело­ку­рой маде­му­а­зель Мар­ге­рит, и она сна­ча­ла поту­пи­лась, а потом улыб­ну­лась. Так же неча­ян­но по доро­ге, он загля­нул в кор­сет­ную лав­ку. Кор­сет­ни­ца, пол­ная, с огром­ной гру­дью гос­по­жа Мель­ши­ор, радост­но кив­ну­ла ему голо­вой… Сер­гей Сер­ге­е­вич был попу­ля­рен в жен­ской поло­вине квар­та­ла: кра­си­вый и очень любез­ный рус­ский. А ещё гово­рят, что рус­ские дикари…

На стан­ции мет­ро он взял билет до «Пигалль» и сел в пер­вый класс. Во вто­ром ездят толь­ко рабо­чие, да нищие эми­гран­ты. Пока дре­без­жа­ли стек­ла и вспы­хи­ва­ли на сте­нах при­выч­ные над­пи­си «Дюбонне», Сер­гей Сер­ге­е­вич читал газе­ту. Он читал одни объ­яв­ле­ния, — мел­ким шриф­том, на послед­ней стра­ни­це. Надо уметь читать. Иной раз, читая, зара­бо­та­ешь день­ги… Разыс­кал же он одна­жды про­пав­шую так­су и полу­чил две­сти фран­ков награ­ды. И поду­мать, что есть такие голо­во­тя­пы, кото­рые тас­ка­ют багаж на вок­за­лах, или моют бутыл­ки, или про­сто пух­нут с голо­ду, за неиме­ни­ем рабо­ты. Дурачьё…

В этот час Сон­март был почти без­лю­ден. Он был похож на обык­но­вен­ный про­вин­ци­аль­ный город. Мно­го ресто­ра­нов, мно­го кафэ. Но мно­го и мага­зи­нов. Каж­дый спе­шит по делу. В пере­ул­ках — кон­то­ры нота­ри­усов, бюро похо­рон­ных про­цес­сий, участ­ки, аук­ци­он­ные залы и каме­ры миро­вых судей, — сло­вом серые буд­ни. Днём Фран­ция и толь­ко ночью — меж­ду­на­род­ный кабак… Сер­гей Сер­ге­е­вич пере­сёк пло­щадь и вошёл в гости­ни­цу «Пара­диз».

В «Пара­ди­зе» он сни­мал ком­на­ту четы­ре раза в неде­лю, от 2‑х до 7‑ми. То есть, вер­нее, сни­ма­ла Симоч­ка, а не он. Ведь, как не везёт… Посто­ян­но сроч­ные пла­те­жи… Отло­жишь день­ги, а тут, пожа­луй­те, век­сель. У него боль­шие дела, а обо­рот­ных средств почти нет… Симоч­ка это зна­ла. Бед­ный Серё­жа. Как он стес­ня­ет­ся, как отка­зы­ва­ет­ся, как муча­ет­ся сво­им поло­же­ни­ем. Ком­на­та была пыль­ная, захва­тан­ная мно­же­ством рук, с мут­ным зер­ка­лом и огром­ной, как ката­фалк, кро­ва­тью. Конеч­но, не Ели­сей­ский дво­рец… Зато укром­но и неза­мет­но. Нико­му и в голо­ву не при­дёт… Сер­гей Сер­ге­е­вич сел на бар­хат­ный, измыз­ган­ный и истёр­тый диван, заку­рил и стал тер­пе­ли­во ждать. Он знал, что жен­щи­ны опаз­ды­ва­ют все­гда. Симоч­ка впорх­ну­ла, не посту­чав­шись. На ней был «бэше­вый», без вся­ких укра­ше­ний костюм и тако­го же цве­та шляп­ка. Верх­няя часть лица была закры­та густой вуа­лью. Из-под вуа­ли але­ли очень яркие, нама­зан­ные пома­дой губы — две виш­ни… Всё дело в том, что­бы изме­нить­ся. Раз­ве мож­но идти на сви­да­ние так, зря, не при­ни­мая ника­ких мер. А что, если кто-нибудь слу­чай­но узна­ет. Поду­мать толь­ко… Ужас какой… Она, запы­хав­шись, под­бе­жа­ла к Серё­же и схва­ти­лась за грудь. Её испу­ган­ные, боль­шие гла­за поблес­ки­ва­ли через вуаль:

— Серё­жа, вооб­ра­зи. Ах, что же это такое… Мне пока­за­лось, что за мною сле­дят. Я пошла пеш­ком, потом села в авто­мо­биль, потом в мет­ро, потом сно­ва в авто­мо­биль. Попро­буй, как серд­це бьёт­ся… Серёжа…

Сер­гей Сер­ге­е­вич со стра­даль­че­ским видом отки­нул­ся на спин­ку дива­на. Каж­дый раз та же самая пес­ня… И ведь никто не сле­дит… Инте­рес­ни­ча­ет… Таин­ствен­ные сви­да­ния. Сыщи­ки. Нат Пин­кер­тон… А какой там Нат Пин­кер­тон! Нико­лай Ива­но­вич, олух царя небес­но­го… Дура…

— Серё­жа.

— Серё­жа… Серё­жа… Толь­ко и слы­шу… А что я поги­баю, так тебе всё равно…

— Что такое?.. В чём дело?..

Он улыб­нул­ся горь­кой улыбкой:

— Дело в том, что хоть бери револь­вер и стреляйся…

— Ах, боже мой…Что это ты говоришь?

— То и гово­рю… Вода под­сту­па­ет к гор­лу… Уже пузы­ри пус­каю, а ты…

Она под­се­ла к нему и, сняв пер­чат­ки, погла­ди­ла по вью­щим­ся воло­сам. Эти бело­ку­рые, точ­но льня­ные, воло­сы и соста­ви­ли ему репу­та­цию в квар­та­ле, — у маде­му­а­зель Мар­ге­рит, у мадам Мель­ши­ор, у цве­точ­ни­цы, у кас­сир­ши в кафэ «Золо­той петух»… Он нетер­пе­ли­во мот­нул головой.

— Ну, дуся… Ну, Серё­жень­ка… Ну, зачем…

— Ах, оставь…

Она отвер­ну­лась. Да, вот… Рис­ку­ешь, отда­ёшь ему всё, мчишь­ся, как на пожар, дума­ешь, что он любит… А он… Ах, она так несчаст­на… Нико­лай Ива­но­вич рев­ну­ет, жить не даёт, и Серё­жа тоже жить не даёт… Где же прав­да на све­те?.. Тогда луч­ше уж англичанин…

— Чего же ты хочешь?

— Ниче­го.

— Неправ­да.

Он не отве­тил. Важ­ное куша­нье… Как же… Она моло­дит­ся, разыг­ры­ва­ет невин­ность, но он-то зна­ет, сколь­ко ей лет, и про офи­це­ра Костю в про­шлом году… Понят­но, если пла­тить по две тыся­чи за каж­дое пла­тье, да мазать­ся, да бегать к Адоль­фу, да гло­тать пилюли от пол­но­ты… Да что, он не най­дёт себе луч­ше? Не кли­ном сошёл­ся свет. Сла­ва богу… А вот, когда надо дура­ка рас­ка­чать, когда речь идёт о серьёз­ном, о важ­ном, то изволь­те: «Чего же ты хочешь?..» «Я играю, слёз не знаю, всё на све­те трын-тра­ва»… Анфан­чик какой…

— Я же тебе ска­зал: оставь…

Симоч­ка про­тя­ну­ла губы для поце­луя. Нет, она не оста­вит… Разу­ме­ет­ся, ему тяже­ло. Ведь он рабо­та­ет, бьёт­ся на хлеб насущ­ный… Это дело, прав­да, надо устро­ить. Но как? Он такой щепе­тиль­ный… И поче­му Нико­лай Ива­но­вич не хочет…

— Серё­жень­ка… Я‑то вери­ла ему…

— Что гово­ри­ла? Кому?

— Нико­лаю Ива­но­ви­чу… Вот о заводе.

— А я просил?..

Он сде­лал него­ду­ю­щее лицо. Ему очень хоте­лось узнать, что ска­зал Нико­лай Ива­но­вич, но он удер­жал­ся. В кори­до­ре хло­па­ли две­ри и сту­ча­ли шаги. Слы­ша­лись жен­ские голо­са. От Симоч­ки пах­ло духа­ми, а от бумаж­ных обо­ев — заста­ре­лой ком­нат­ной гни­лью. Сер­гей Сер­ге­е­вич встал и, мол­ча, опу­стил зана­вес­ки. Симоч­ка нача­ла раздеваться.

В кро­ва­ти они поми­ри­лись. Симоч­ка взвиз­ги­ва­ла, бол­та­ла нога­ми и рас­ска­зы­ва­ла о Воз­дви­жен­ском и бароне, а Сер­гей Сер­ге­е­вич рас­спра­ши­вал, какую имен­но гости­ни­цу они хотят откры­вать и сколь­ко внёс Нико­лай Ива­но­вич. Узнав, что пять­де­сят тысяч, он при­под­нял­ся на одном лок­те и, смот­ря Симоч­ке пря­мо в гла­за, тре­вож­но спросил:

— И напи­сал чек?

— Напи­сал…

— Иди­от…

Из «Пара­ди­за» Симоч­ка поеха­ла к Лидии Пет­ровне. Она поеха­ла не для того, что­бы уви­деть­ся с ней, а исклю­чи­тель­но, что­бы пока­зать­ся на людях. Пусть все зна­ют, как она про­во­дит свой день. Ей нече­го ни пря­тать­ся, ни скры­вать. Её жизнь — как стекло…

Две пари­жан­ки насла­жда­ют­ся после­обе­ден­ной чашеч­кой кофе. 1925 год

Лидия Пет­ров­на жила посто­ян­но в «Рит­це». Спаль­ная, ван­на, салон. Очень мило, по-холо­стяц­ки… И при­слу­ги не надо дер­жать. Ведь теперь с при­слу­гой муче­нье. А тут нажа­ла кноп­ку звон­ка, и уже обед, зав­трак — всё что угод­но… И адрес хоро­ший: корот­ко «Ритц». Лидии Пет­ровне было за пять­де­сят. Она кури­ла тол­стые папи­ро­сы и гово­ри­ла отры­ви­сто, по-сол­дат­ски, точ­но коман­до­ва­ла в казар­ме. Ей ли до веж­ли­во­сти и цере­мо­ний: она бла­го­го­ве­ет перед «иде­я­ми шести­де­ся­тых годов». Поэто­му она и разо­шлась с мужем. Поду­май­те. Не пус­кать на кур­сы… Какой ретро­град… В Пари­же она, вме­сте с гра­фи­ней Ден­гоф, посвя­ти­ла себя цели­ком эми­гран­там. Ведь, это бог зна­ет что… Офи­це­ры рабо­та­ют на заво­дах, ездят шофё­ра­ми или пода­ют в ресто­ра­нах… А жен­щи­ны… Это ужас­но… Из чело­ве­ко­лю­бия она откры­ла две мастер­ских. В одной вяжут коф­точ­ки, в дру­гой дела­ют кук­лы. Впро­чем, мож­но рабо­тать и на дому. Ах, сколь­ко забот. Надо рас­пре­де­лить мате­ри­ал, раз­дать зака­зы, най­ти поку­па­те­ля, тор­го­вать­ся, про­сить… А отчёт­ность. А кас­са… Зато несчаст­ные эми­грант­ки зара­ба­ты­ва­ют до вось­ми фран­ков в день и, заметь­те, чест­ным тру­дом. А без неё они бы погиб­ли… Вот имен­но, вышли бы в ули­цу и погиб­ли… Прав­да, эти мастер­ские дают доход. Но, во-пер­вых, не очень боль­шой, а, во-вто­рых — мысль её, орга­ни­за­ция её, руко­вод­ство её, всё её… Без неё была бы пусты­ня… Так что же?.. Было бы спра­вед­ли­во, что­бы она не зара­ба­ты­ва­ла ниче­го?.. Нет, она тру­дит­ся в поте лица, а вот дру­гие, дей­стви­тель­но, про­сто шан­та­жи­ру­ют или вору­ют… Ужасно…

В бар­хат­ном, тём­но-синем салоне, был накрыт чай­ный стол. На сто­ле кипел сереб­ря­ный само­вар и сто­я­ли пече­нье, фрук­ты и в гра­фине — маде­ра. Гостей не было. Был толь­ко лич­ный сек­ре­тарь Лидии Пет­ров­ны, моло­дой чело­век лет два­дца­ти четы­рёх, с про­бо­ром до самой джи­ны и с брас­ле­та­ми на руках.

Симоч­ка рас­це­ло­ва­лась с Лиди­ей Пет­ров­ной и бро­си­лась в крес­ло. Сна­ча­ла гово­ри­ли о выстав­ках и теат­рах. Моло­дой сек­ре­тарь почти­тель­но улы­бал­ся и изред­ка встав­лял заме­ча­ния. Заме­ча­ния эти все­гда сво­ди­лись к тому, что Лидия Пет­ров­на пора­зи­тель­но вос­при­ни­ма­ет искус­ство, но что Сера­фи­ма Ники­фо­ров­на тоже, несо­мнен­но, худо­же­ствен­ная нату­ра, и что он удив­ля­ет­ся им обо­им. Потом кос­ну­лись пого­ды. Симоч­ка заяви­ла, что в горо­де душ­но и что летом они поедут в Виши: Нико­лай Ива­но­вич дол­жен лечить­ся. Виши, конеч­но, не то, что Девилль, но в Девил­ле суе­та, и сплет­ни, и в общем скуч­но. А в Виши будет мно­го зна­ко­мых: Воз­дви­жен­ский, барон Оллон­грен и, может быть, Миркин…

— Воз­дви­жен­ский?.. — басом спро­си­ла Лидия Пет­ров­на. — Но ведь это же негодяй.

Симоч­ка всплес­ну­ла руками.

— Ах, что вы, Лидия Петровна…

— Отца род­но­го про­даст… А барон Оллон­грен мерзавец…

Симоч­ка под­ско­чи­ла на стуле:

— Неуже­ли?!..

— Огра­бил меня. Забрал кукол тысяч на два­дцать и в воду канул… Вот о таких Щед­рин и писал.

— Ах, не может это­го быть…

— Не может быть… А я вам гово­рю то, что было. Даже в суд хочу подавать…

— Нет, правда?..

— Оба прохвосты…

— А Миркин?

— Тоже прохвост.

— Ах, — Симоч­ка поблед­не­ла. — Такая гад­кая баба… — Но поче­му?.. Почему?..

— Жуль­ни­ча­ет… За соба­ка­ми бегает…

— За каки­ми собаками?..

— А вот по объ­яв­ле­ни­ям… Сбе­жит соба­чон­ка, а он най­дёт и пред­ста­вит. Гля­дишь, и сыт…

Симоч­ка была вне себя. Какая дрянь… Заве­ла себе моло­до­го сек­ре­та­ря, живёт в «Рит­це», экс­плу­а­ти­ру­ет эми­гран­ток, а туда же руга­ет­ся… Нет, — её нога боль­ше не будет здесь… Она опу­сти­ла вуаль и вста­ла. К сожа­ле­нию, она торо­пит­ся, нуж­но идти… Нико­лай Ива­но­вич ждёт… На ули­це вече­ре­ло. За Три­ум­фаль­ной аркой сади­лось солн­це. Баг­ро­вый луч скольз­нул по «бэше­во­му» костю­му и Симоч­ка зажму­ри­ла неволь­но гла­за. Из зату­ма­нен­но­го Булон­ско­го леса нес­лись бес­шум­но авто­мо­би­ли. На каш­та­нах свеч­ка­ми беле­ли цветы.

Пустын­ная ноч­ная ули­ца в Пари­же. 1929 год

Нико­лай Ива­но­вич вер­нул­ся к обе­ду не в духе. Вез­де под­си­жи­ва­ние, тупо­умие позор­ное рав­но­ду­шие… Что он пред­ло­жил? Он пред­ло­жил чле­нам «Лиги Про­грес­са» учре­дить фонд «куль­тур­ной борь­бы с монар­хиз­мом». Имен­но «куль­тур­ной»… Кажет­ся, ясно. Кажет­ся, разум­ная мера… Нель­зя же сидеть, сло­жа руки, когда Рос­сия стра­да­ет… И, нако­нец, надо же чем-нибудь про­явить свои рес­пуб­ли­кан­ские убеж­де­ния… Ну и, разу­ме­ет­ся, зависть, интри­ги… Поми­луй­те, мы, мол, бес­пар­тий­ная лига… Поми­луй­те, мы, мол, борем­ся толь­ко про­тив боль­ше­ви­ков… Мы госу­дар­ствен­ни­ки… И пошли, и пошли… И ведь един­ствен­но для того, что­бы его про­ва­лить. Его бес­по­роч­ное имя не дает нико­му покоя. Подо­жди­те, буде­те ходить, как коты вокруг горш­ка с салом… Он-то про­нёс свою демо­кра­ти­че­скую про­грам­му через все иску­ше­ния и не посту­пил­ся ничем… Нет, ничем. Пусть потом­ство будет судьёй… Но Симоч­ка пода­ла уст­ри­цы, кото­рые Нико­лай Ива­но­вич очень любил, и огор­че­ние немно­го забы­лось. Хоро­шо, что есть хоть свой угол. По край­ней мере, мож­но пере­дох­нуть. А то непри­ят­но­сти, забо­ты, дела — ей-богу, мил­ли­он терзаний…

— Колеч­ка, зна­ешь что?..

Нико­лай Ива­но­вич хлюп­нул уст­ри­цу и запил белым вином.

— Ну?

— Я тебе ска­жу… Ах, как гад­ко.. Нет, может быть луч­ше не говорить?..

— Да в чём дело?

Симоч­ка сде­ла­ла боль­шие глаза:

— Вооб­ра­зи. Лидия Пет­ров­на… Нет, это ужас… Лидия Пет­ров­на живёт с этим маль­чиш­кой, с секретарём…

— Без­об­ра­зие… — бурк­нул Нико­лай Ива­но­вич, не пере­ста­вая жевать. — Уди­ви­тель­но это паде­ние нра­вов… Этот огол­те­лый раз­врат… А ты ещё утвер­жда­ешь, что рус­ские луч­ше фран­цу­же­нок. Не знаю… Знаю толь­ко, что муж­чи­ны пока­зы­ва­ют при­мер… Сего­дня, в Лиге…

Опять нахлы­ну­ло раз­дра­же­ние. Но уют­но горе­ла лам­па, но соли­ден был крас­но­го дере­ва, с резь­бою буфет, и так мило Симоч­ка, отста­вив мизи­нец, под­но­си­ла чаш­ку к алым губам. Да, что ни гово­ри, а семей­ный очаг — свя­ты­ня… Сме­ют­ся: туфли, халат… Ну, и пусть. Пусть оре­хо­вая скор­луп­ка… Зато дома он наби­ра­ет­ся сил, гото­вит­ся к послед­ней борь­бе, — там, в воз­рож­дён­ной России…

После обе­да сиде­ли рядыш­ком на бал­коне, дыша­ли воз­ду­хом леса и Нико­лай Ива­но­вич чув­ство­вал ногу Симоч­ки у сво­ей ноги. Она мол­ча­ла. Он говорил.

Вид с Эйфе­ле­вой баш­ни. 1928 год

— Вопрос не толь­ко в Серё­же… Хоро­шо, Серё­жа — заслу­жи­ва­ю­щий дове­рия, спо­соб­ный моло­дой чело­век. Не спо­рю… Но водоч­ный завод. Ликё­ры, налив­ки… Как буд­то неловко…

— А почему?

— Ну, как же… Что я, вино­тор­го­вец, что ли?

— Пустя­ки, Колеч­ка… Раз­ве не всё рав­но, чем торговать?

— Гм… Но где же идея?..

Симоч­ка глу­бо­ко вздох­ну­ла и, не желая слу­шать о скуч­ных вещах, поло­жи­ла ему голо­ву на коле­ни. Он стал играть её рас­сы­пан­ны­ми куд­ря­ми… Над бал­ко­ном, в оза­рён­ном париж­ском небе, сла­бо, сквозь баг­ро­вый туман, дро­жа­ли ноч­ные звёзды.

Когда, через час, Сер­гей Сер­ге­е­вич при­шёл с порт­фе­лем под­мыш­кой и сухо и корот­ко доло­жил свой про­ект, Нико­лай Ива­но­вич, почти не колеб­лясь, под­пи­сал договор.

Про­шла неде­ля. Сер­гей Сер­ге­е­вич сидел в сво­ей поло­са­той, как он гово­рил, «кону­ре» и писал пись­мо. На сто­ле валял­ся туго наби­тый бумаж­ник — день­ги на пер­вые рас­хо­ды по пред­при­я­тию. Денег было доволь­но: Нико­лай Ива­но­вич не был скуп… На полу сто­ял кожа­ный, закры­тый на ключ, чемо­дан. Сер­гей Сер­ге­е­вич соби­рал­ся в доро­гу. Ехал он не бог весть как дале­ко: в Мар­сель. В Мар­се­ле пред­став­лял­ся выгод­ный слу­чай, — мож­но было дёше­во купить бака­лей­ную лав­ку. Купишь и, понят­но, перепродашь.

Сер­гей Сер­ге­е­вич про­вёл рукою по лбу. Что бы такое при­ду­мать? Про­сто шмыг­нуть в кусты, пожа­луй, в тюрь­му попа­дёшь. Какой же к чёр­ту завод? Какая там запе­кан­ка?.. Возись, а вый­дет ли толк? А в Мар­се­ле — свя­тое дело… Купил и про­дал, и сно­ва купил… Гос­по­дин Меки­ньон зажа­ри­вал рап­со­дию Листа. Сер­гей Сер­ге­е­вич улыб­нул­ся: «Эк, его разо­бра­ло»… Потом обмак­нул перо и чёт­ким почер­ком вывел: «Нико­лаю Ива­но­ви­чу Быко­ву». «Мно­го­ува­жа­е­мый Нико­лай Ива­но­вич, во избе­жа­ние недо­ра­зу­ме­ний, я дол­жен вас поста­вить в извест­ность, что я вынуж­ден, к сожа­ле­нию, пре­кра­тить нача­тое с вами сов­мест­но дело. Как поли­ти­че­ский дея­тель и госу­дар­ствен­ный чело­век, вы лег­ко пой­мё­те мои моти­вы: после зре­ло­го рас­суж­де­ния и боль­шой душев­ной борь­бы я при­шёл к выво­ду, что боль­ше­ви­ки пра­вы. Я наме­рен отныне посвя­тить свою жизнь слу­же­нию сове­там. Когда вы полу­чи­те это пись­мо, я буду уже в Рос­сии. День­ги ваши будут мною пере­да­ны соот­вет­ству­ю­ще­му учре­жде­нию на пред­мет борь­бы с контр­ре­во­лю­ци­ей и спе­ку­ля­ци­ей». Он под­пи­сал­ся: «Париж, 15-го мая. Сер­гей Мир­кин» и закле­ил кон­верт. Потом взял чемо­дан и уехал на Лион­ский вокзал.

Б. Савин­ков
Москва. Внут­рен­няя тюрь­ма. Апрель 1925 г.

Пуб­ли­ка­ция под­го­тов­ле­на авто­ром теле­грам-кана­ла CHUZHBINA.

Бровеносец в потёмках. Брежнев в советских анекдотах

От
Виктор Кириллов
-

Анек­дот как сати­ри­че­ский жанр, высме­и­ва­ю­щий обще­ствен­ные и поли­ти­че­ские явле­ния, суще­ство­вал дав­но. Даже само сло­во «анек­дот» (от гре­че­ско­го «неиз­дан­ное») полу­чи­ло рас­про­стра­не­ние после того, как визан­тий­ский писа­тель Про­ко­пий Кеса­рий­ский стал им обо­зна­чать яркие интим­ные рас­ска­зы о жиз­ни и цар­ство­ва­нии импе­ра­то­ра Юсти­ни­а­на. В Совет­ском Сою­зе было мно­го пер­со­на­жей анек­до­тов — и Штир­лиц, и Чапа­ев, и безы­мян­ный чук­ча. Но, навер­ное, самым глав­ным реаль­ным поли­ти­че­ским вождём, кото­рый высме­и­вал­ся анек­до­та­ми, был «доро­гой Лео­нид Ильич».

Их акту­аль­ность ухо­дит в про­шлое, и теперь анек­до­ты для нас — это исто­ри­че­ский источ­ник, эле­мент совет­ско­го фольк­ло­ра. VATNIKSTAN подо­брал харак­тер­ные для бреж­нев­ской эпо­хи анек­до­ты о вожде и, по необ­хо­ди­мо­сти, про­ком­мен­ти­ро­вал неко­то­рые из них.

Вру­ча­ет орден Лени­на совет­ско­му писа­те­лю Оле­сю Гон­ча­ру. 1960 год

«Пашу­ты­лы и хва­тыт!» — ска­зал Бреж­нев, пере­кле­ив бро­ви под нос.

Ком­мен­та­рий. Анек­дот неред­ко дати­ру­ет­ся пер­вы­ми года­ми бреж­нев­ско­го прав­ле­ния. Намё­ки на «реста­ли­ни­за­цию» появи­лись сра­зу же после сме­ще­ния Хру­щё­ва: уже в 1966 году в адрес Бреж­не­ва пред­ста­ви­те­ли интел­ли­ген­ции напи­са­ли кол­лек­тив­ное пись­мо про­тив реа­би­ли­та­ции Ста­ли­на. Так что Бреж­нев уже в ран­них анек­до­тах стре­мил­ся быть похо­жим на Ста­ли­на (как и на Лени­на), хотя, как и пола­га­ет­ся по зако­нам жан­ра, у него это выхо­ди­ло комично.

Армян­ское радио спра­ши­ва­ют: «Что пред­став­ля­ют собой бро­ви Брежнева?»

Ответ армян­ско­го радио: «Усы Ста­ли­на на выс­шем уровне».

Ком­мен­та­рий. Навер­ное, фено­мен «армян­ско­го радио» как отдель­но­го героя анек­до­тов надо тоже пояс­нить. Как гово­рят, он появил­ся после того, как ере­ван­ский дик­тор ого­во­рил­ся, ска­зав в эфи­ре: «При капи­та­лиз­ме чело­век экс­плу­а­ти­ру­ет чело­ве­ка, а при соци­а­лиз­ме всё про­ис­хо­дит наобо­рот». Так оно было или нет, про­ве­рить уже невоз­мож­но, но бреж­нев­ская эпо­ха — рас­цвет анек­до­тов об армян­ском радио, кото­рое даёт абсурд­ные отве­ты на не менее абсурд­ные вопро­сы слушателей.

При­ви­дел­ся Бреж­не­ву чёрт и спро­сил: «Где дума­е­те пре­бы­вать после смер­ти?» Бреж­нев не рас­те­рял­ся и реши­тель­но отве­тил: «В мав­зо­лее». «Хоро­шо, — ска­зал чёрт, — нач­нём под­го­тов­ку зара­нее». И исчез. Через несколь­ко дней у над­пи­си над вхо­дом в мав­зо­лей Лени­на появи­лись две точ­ки над бук­вой «ё»: «ЛЁНИН».

Армян­ское радио спра­ши­ва­ют: «Что будет на новом гер­бе СССР?»

Ответ армян­ско­го радио: «Двуб­ро­вый орёл».

На три­буне. 1977 год

Дали по усам, дали по лысине, дадут и по бровям.

Бреж­не­ву позво­ни­ли на Новый год: «С вами гово­рит Фантомас…»

Бреж­нев отве­тил: «Ники­та, пре­кра­ти, а то вышлю из Москвы».

Ком­мен­та­рий. Труд­но дога­дать­ся, о чём анек­дот, если не при­ни­мать во вни­ма­ние исто­ри­че­ский кон­текст. Анек­дот дати­ру­ют 1960-ми года­ми, когда Ники­ту Хру­щё­ва сме­сти­ли с поста пер­во­го сек­ре­та­ря ЦК КПСС, но «пер­со­наль­ный пен­си­о­нер» остал­ся жить в Москве, где и умер в 1971 году. А образ Фан­то­ма­са (тоже лысо­го, как и Хру­щёв) полу­чил попу­ляр­ность в совет­ском наро­де бла­го­да­ря фран­цуз­ской коме­дий­ной три­ло­гии Андре Юнебеля.

Бреж­нев и пре­зи­дент США Ричард Ник­сон во вре­мя пере­го­во­ров в Вашинг­тоне. 1973 год

Сове­ща­ние в вер­хах. Перекур.

Фран­цуз­ский пре­зи­дент Шарль де Голль выни­ма­ет сереб­ря­ный порт­си­гар. На нём над­пись: «Гене­ра­лу де-Гол­лю — при­зна­тель­ная Франция».

Доста­ёт золо­той порт­си­гар аме­ри­кан­ский пре­зи­дент Лин­дон Джон­сон, на нём гра­ви­ров­ка: «Лин­до­ну — от любя­щей жены!»

Бреж­нев откры­ва­ет усы­пан­ный брил­ли­ан­та­ми пла­ти­но­вый порт­си­гар. На нём над­пись: «Его Импе­ра­тор­ско­му Вели­че­ству Алек­сан­дру II — от рос­сий­ско­го дворянства».

«Кто такой был Бреж­нев?» — «Вто­ро­сте­пен­ный поли­тик эпо­хи Аллы Пугачёвой».

Ком­мен­та­рий. Есте­ствен­но, мно­же­ство анек­до­тов обыг­ры­ва­ли мел­кий мас­штаб (с точ­ки зре­ния авто­ров анек­до­тов) самой лич­но­сти Брежнева.

Бреж­нев при­шёл в каби­нет, один боти­нок корич­не­вый, дру­гой чёр­ный. «Что ж вы не вер­ну­лись домой?» — спра­ши­ва­ют его. «Воз­вра­щал­ся. Там тоже один корич­не­вый и один чёрный».

«Лео­нид Ильич, какое у вас хоб­би?» — «Я соби­раю анек­до­ты о себе». — «И мно­го вам уда­лось собрать?» — «Два с поло­ви­ной лагеря».

Алек­сей Косы­гин и Лео­нид Бреж­нев на три­буне Мав­зо­лея во вре­мя празд­но­ва­ния 51‑й годов­щи­ны Октябрь­ской рево­лю­ции. 1968 год

Бреж­нев вер­нул­ся из Индии с крас­ной точ­кой на лбу. Косы­гин спро­сил у него, что это зна­чит. «Пони­ма­ешь, Алек­сей, — отве­тил Бреж­нев, ука­зы­вая паль­цем на свой лоб, — мне Инди­ра Ган­ди ска­за­ла, что я вели­кий госу­дар­ствен­ный дея­тель, толь­ко в этом месте мне кое-чего не хватает!»

Ком­мен­та­рий. Алек­сей Косы­гин — пред­се­да­тель Сове­та мини­стров СССР в 1964–1980 годах. Инди­ра Ган­ди при Бреж­не­ве была индий­ским премьер-министром.

В горо­де Ско­во­ро­ди­но Амур­ской обла­сти. 1978 год

Бреж­нев посе­ща­ет Тре­тья­ков­скую гале­рею. «Это Сав­ра­сов», — гово­рит ему экс­кур­со­вод. «С‑саврасов». — «„Гра­чи при­ле­те­ли“. Пре­крас­ная кар­ти­на». — «Пр-рекрас­ная кар­ти­на». — «А это „Демон“». — «Д‑демон». — «Заме­ча­тель­ная кар­ти­на. Вру­бель!» — «И недорогая!..»

Армян­ское радио спра­ши­ва­ют: «Что такое торт „Бреж­нев“?»

Ответ армян­ско­го радио: «Это как торт „Напо­ле­он“, толь­ко без яиц».

В Тол­ма­чёв­ском аэро­пор­ту Ново­си­бир­ска. 1972 год

«Какая раз­ни­ца меж­ду апре­лем 1919-го и апре­лем 1974-го?» — «Тогда гла­ва госу­дар­ства нёс брев­но, а теперь брев­но сде­ла­ли гла­вой государства».

Ком­мен­та­рий. Физи­че­ская ста­рость Бреж­не­ва ста­ла замет­ной уже в пер­вой поло­вине 1970‑х годов. Осо­бен­но на кон­тра­сте с леген­дар­ной исто­ри­ей о дру­гом Ильи­че, кото­рый лич­но тас­кал брёв­на на пер­во­май­ском субботнике.

Армян­ское радио спра­ши­ва­ют: «Мог ли лей­те­нант Ильин попасть в шофёра?»

Ответ армян­ско­го радио: «Да, рико­ше­том от лба Брежнева».

Ком­мен­та­рий. Речь идёт о поку­ше­нии на Бреж­не­ва млад­ше­го лей­те­нан­та Вик­то­ра Ильи­на, стре­ляв­ше­го в пра­ви­тель­ствен­ный авто­мо­биль — в резуль­та­те поку­ше­ния был смер­тель­но ранен шофёр Илья Жар­ков. В самой машине Бреж­не­ва даже не было — Ильин, ско­рее все­го, при­нял за совет­ско­го руко­во­ди­те­ля кос­мо­нав­та Геор­гия Бере­го­во­го, внешне похо­же­го на генсека.

Бреж­нев и кос­мо­навт Вален­ти­на Тереш­ко­ва после вру­че­ния госу­дар­ствен­ных наград в Боль­шом Крем­лёв­ском двор­це. 1963 год

После высад­ки аме­ри­кан­цев на Луну Бреж­нев вызвал сво­их кос­ми­че­ских бос­сов: «Пар­тия и пра­ви­тель­ство пору­ча­ют вам в крат­чай­шие сро­ки осу­ще­ствить высад­ку наших кос­мо­нав­тов на Солн­це». — «Но там такая тем­пе­ра­ту­ра, что и близ­ко под­ле­теть невоз­мож­но!» — «Вы что, не може­те запу­стить их ночью?»

Бреж­нев (высту­пая на заво­де): «В теку­щей пяти­лет­ке мы испы­ты­ва­ли опре­де­лён­ный недо­ста­ток в раз­лич­ных видах про­дук­ции, но в буду­щей пяти­лет­ке у нас будет уже всё, что нам потре­бу­ет­ся». Рабо­чий: «А у нас?»

Меж­ду­на­род­ное сове­ща­ние ком­му­ни­сти­че­ских и рабо­чих пар­тий. Бреж­нев раз­го­ва­ри­ва­ет с пер­вым сек­ре­та­рём Ком­му­ни­сти­че­ской пар­тии Чехо­сло­ва­кии Густа­вом Гуса­ком, заме­нив­шим на этом посту Алек­сандра Дуб­че­ка, глав­но­го дея­те­ля Праж­ской вес­ны. Июнь 1969 года

Ноч­ные кош­ма­ры Бреж­не­ва: на Крас­ной пло­ща­ди собра­лись чехи и сло­ва­ки и при­ня­лись есть мацу китай­ски­ми палочками.

Ком­мен­та­рий. Анек­дот спле­та­ет воеди­но цепоч­ку внут­рен­них и внеш­них про­блем, с кото­ры­ми стал­ки­ва­лось руко­вод­ство СССР: подав­ле­ние Праж­ской вес­ны и дис­си­ден­ты на Крас­ной пло­ща­ди в 1968 году, услож­нив­ши­е­ся отно­ше­ния с Изра­и­лем в ходе ара­бо-изра­иль­ских войн, погра­нич­ный кон­фликт с Кита­ем на ост­ро­ве Даман­ском в 1969 году.

Аме­ри­ка­нец: «Уди­ви­тель­ные быва­ют слу­чаи. Наш пре­зи­дент выпал из окна пят­на­дца­то­го эта­жа. Но одна под­тяж­ка заце­пи­лась за руч­ку крес­ла, задер­жа­ла его на уровне вто­ро­го эта­жа и вер­ну­ла обрат­но на преж­нее место. У пре­зи­ден­та две-три цара­пи­ны, под­тяж­ка цела. Это дока­зы­ва­ет, что у нас самая проч­ная рези­на в мире».

Рус­ский: «Уди­ви­тель­ные быва­ют слу­чаи. Бреж­нев выпал из окна Крем­лёв­ско­го двор­ца, уда­рил­ся лбом об асфальт. Асфальт вдре­без­ги, лоб цел. Это дока­зы­ва­ет, что у наших пра­ви­те­лей самые твёр­дые убеж­де­ния в мире».

Из цик­ла офи­ци­аль­ных фото­гра­фий 1976 года

Бреж­нев поехал в Сред­нюю Азию. Его научи­ли, как надо отве­чать на при­вет­ствия мест­ных жите­лей. Мест­ные жите­ли: «Салям алей­кум!» Отве­ча­ет: «Алей­кум салям».

Из-за пле­ча мили­ци­о­не­ра высо­вы­ва­ет­ся дис­си­дент и кри­чит: «Архи­пе­лаг ГУЛАГ!» Бреж­нев доб­ро­со­вест­но отве­ча­ет: «ГУЛАГ архипелаг!»

В пер­вый день Пас­хи при­ез­жа­ет Бреж­нев в ЦК. Идёт по кори­до­ру, а навстре­чу ему кто-то из сотруд­ни­ков: «Лео­нид Ильич, Хри­стос вос­кре­се!» — «Спа­си­бо», — отве­ча­ет Бреж­нев. Идёт даль­ше, вто­рой сотруд­ник встре­ча­ет его: «Лео­нид Ильич, Хри­стос вос­кре­се!» — «Спа­си­бо, мне уже доложили».

Во вре­мя встре­чи и пере­го­во­ров с пар­тий­но-пра­ви­тель­ствен­ной деле­га­ци­ей Кам­пу­чии. Дата неизвестна

Ста­лин, Хру­щёв и Бреж­нев едут в поез­де. На одной из стан­ций поезд остановился.

Ста­лин: «Всю поезд­ную бри­га­ду и началь­ни­ка стан­ции рас­стре­лять. Заме­сти­те­ля началь­ни­ка и про­чих слу­жа­щих — в лаге­ря». Поезд стоит.

Хру­щёв: «Всю поезд­ную бри­га­ду и слу­жа­щих стан­ции посмерт­но реа­би­ли­ти­ро­вать, выпла­тить ком­пен­са­цию семьям и поста­вить памят­ни­ки невин­но постра­дав­шим». Поезд — ни с места.

Бреж­нев (задёр­нув на окне зана­вес­ку): «Будем счи­тать, что едем».

Под­пи­сы­ва­ет пар­тий­ный билет № 00000001, выпи­сан­ный на имя В. И. Лени­на. 1973 год

Из мему­а­ров ста­ро­го боль­ше­ви­ка, издан­ных в 1970‑е годы: «Пом­ню, идут Ленин с това­ри­ща­ми по Пет­ро­гра­ду в октяб­ре 1917-го и обсуж­да­ют, когда под­нять вос­ста­ние. Вдруг сза­ди появ­ля­ет­ся бро­ва­стый маль­чу­ган и гово­рит: „Два­дцать пято­го, дядень­ки, толь­ко два­дцать пято­го“. — „Пого­ди, — спра­ши­ва­ет Ленин, — а как тебя зовут-то?“ – „Лёнь­кой“».

Ком­мен­та­рий. Воз­мож­но, в этом анек­до­те отра­зил­ся факт мас­со­во рас­ти­ра­жи­ро­ван­ных вос­по­ми­на­ний Бреж­не­ва, в кото­рых судь­ба ген­се­ка пре­под­но­си­лась через кон­текст клю­че­вых исто­ри­че­ских собы­тий совет­ской исто­рии (вой­ны, осво­е­ния цели­ны и дру­гих). Автор анек­до­та решил «впи­сать» Бреж­не­ва и в исто­рию революции.

Ста­лин (по пря­мо­му про­во­ду мар­ша­лу Жуко­ву перед наступ­ле­ни­ем): «Всё пра­виль­но, Геор­гий Кон­стан­ти­но­вич, начи­най­те. Впро­чем, отста­вить. Я ещё дол­жен посо­ве­то­вать­ся с пол­ков­ни­ком Брежневым…»

Во вре­мя визи­та совет­ской пар­тий­но-пра­ви­тель­ствен­ной деле­га­ции в ГДР на празд­но­ва­ние 25‑й годов­щи­ны обра­зо­ва­ния Гер­ман­ской демо­кра­ти­че­ской рес­пуб­ли­ки. 1974 год

Парик­ма­хер, стри­гу­щий Бреж­не­ва, несколь­ко раз зада­ёт ему вопро­сы о Поль­ше. В кон­це кон­цов раз­дра­жён­ный Бреж­нев спра­ши­ва­ет: «Что это вы меня всё вре­мя рас­спра­ши­ва­е­те о Поль­ше?» — «Мне это помо­га­ет в рабо­те. У вас от это­го воло­сы дыбом вста­ют», — отве­ча­ет парикмахер.

Ком­мен­та­рий. Анек­дот нача­ла 1980‑х годов отсы­ла­ет нас к собы­ти­ям в Поль­ше, когда гене­рал Вой­цех Яру­зель­ский ввёл воен­ное поло­же­ние в стране с целью подав­ле­ния поли­ти­че­ской оппозиции.

Если в ком­на­ту кто-то вошёл и целу­ет всех муж­чин — это жен­щи­на. Если зашёл и целу­ет всех жен­щин — это муж­чи­на. А если целу­ет всех под­ряд — это Брежнев.

Армян­ское радио спра­ши­ва­ют: «На какие пери­о­ды раз­де­ля­ет­ся исто­рия России?»

Ответ армян­ско­го радио: «На допет­ров­ский, пет­ров­ский и днепропетровский».

Ком­мен­та­рий. Окру­же­ние Бреж­не­ва, начав­ше­го карье­ру в Дне­про­пет­ров­ске, ино­гда даже назы­ва­ли «дне­про­пет­ров­ской мафией».

В Ясной Поляне. 1977 год

При­хо­дит Бреж­нев в сту­ден­че­ское обще­жи­тие пооб­щать­ся с наро­дом. Раз­го­вор не клеится.

Тогда Бреж­нев пред­ла­га­ет: «Может, ребя­та, сна­ча­ла коньяч­ка выпьем, потом анек­до­ты порас­ска­зы­ва­ем?» Все соглас­ны. Бреж­нев даёт сот­ню одно­му из сту­ден­тов, тот ухо­дит за коньяком.

Все ждут, Бреж­не­ву нелов­ко мол­чать, и он гово­рит: «Доро­гие сту­ден­ты, пар­тия под руко­вод­ством ЦК рабо­та­ет над неуклон­ным повы­ше­ни­ем бла­го­со­сто­я­ния наше­го наро­да». — «Лео­нид Ильич, мы же дого­во­ри­лись: сна­ча­ла коньяк, потом анекдоты».

Сидит лиса под дере­вом. На дере­ве — воро­на с кус­ком сыра в клю­ве. Лиса дол­го и без­успеш­но уго­ва­ри­ва­ет воро­ну спеть что-нибудь или рас­ска­зать. Нако­нец она раз­во­ра­чи­ва­ет газе­ту, чита­ет её и гово­рит: «Надо же, во всей газе­те ни разу имя Бреж­не­ва не упо­ми­на­ет­ся!» — «Ка-а-ак!» — закри­ча­ла воро­на. Сыр выпал. С ним была плу­тов­ка такова.

Что такое салют? Сна­ча­ла ни ***, а потом хлоп вашу мать. Что такое Октябрь­ская рево­лю­ция? Сна­ча­ла хлоп вашу мать, а потом ни ***. Что такое Ста­лин? Сна­ча­ла хлоп вашу мать и потом хлоп вашу мать. Что такое Бреж­нев? Сна­ча­ла ни *** и потом ни ***.

Из цик­ла офи­ци­аль­ных фото­гра­фий 1976 года

Бреж­нев воз­му­щён­но спра­ши­ва­ет сво­е­го рефе­рен­та: «Поче­му вы под­го­то­ви­ли мне такой длин­ный доклад? Я про­сил сде­лать его на пят­на­дцать минут, а читал пол­то­ра часа!» — «Боже мой, в пап­ке было шесть экземпляров!»

Бреж­нев откры­ва­ет Олим­пи­а­ду 1980 года: «1980. О! О! О!». Рефе­рент: «Лео­нид Ильич! Это эмбле­ма. Текст ниже».

Бреж­нев умер, но тело его живет.

Ком­мен­та­рий. Анек­дот дати­ру­ет­ся рубе­жом 1970–1980‑х годов.

Крас­но­яр­ский воен­ком Павел Каши­нов встре­ча­ет Бреж­не­ва. 1970‑е годы

Бреж­нев чита­ет речь: «Доро­гие това­ри­щи импе­ри­а­ли­сты!». Поду­мав, начи­на­ет вновь: «Доро­гие това­ри­щи! Импе­ри­а­ли­сты все­го мира…».

Бреж­нев чита­ет выступ­ле­ние по бумаж­ке: «Сего­дня мы про­во­жа­ем в послед­ний путь гене­раль­но­го сек­ре­та­ря ЦК КПСС, Пред­се­да­те­ля Пре­зи­ди­у­ма Вер­хов­но­го Сове­та СССР, Мар­ша­ла Совет­ско­го Сою­за Лео­ни­да (пау­за) Ильи­ча (пау­за) Брежнева!..»

Напря­жён­но всмат­ри­ва­ет­ся в бумаж­ку, оки­ды­ва­ет взгля­дом свою одеж­ду: «Изви­ни­те, това­ри­щи, я сно­ва надел пиджак това­ри­ща Андропова».

Ком­мен­та­рий. Ряд похо­жих анек­до­тов паро­ди­ру­ет при­выч­ку мно­гих чле­нов Полит­бю­ро рубе­жа 1970–1980‑х читать тек­сты по бумаж­ке. В дру­гих вер­си­ях это­го анек­до­та Бреж­нев, напри­мер, слу­чай­но наде­вал пиджак Миха­и­ла Суслова.

Во вре­мя бесе­ды с совет­ни­ком, жур­на­ли­стом Вален­ти­ном Зори­ным. Дата неизвестна

Бреж­не­ву при­суж­де­на пре­мия по аст­ро­но­мии — за то, что он все звёз­ды с неба собрал себе на грудь.

Армян­ское радио спра­ши­ва­ют: «Как будет назы­вать­ся новый пяти­лет­ний план?»

Ответ армян­ско­го радио: «План маршала».

Ком­мен­та­рий. Воен­ное зва­ние мар­ша­ла Бреж­нев полу­чил в 1976 году. Ну а в самом анек­до­те, как мож­но дога­дать­ся, обыг­ры­ва­ет­ся созвуч­ность с «пла­ном Мар­шал­ла» по после­во­ен­ной помо­щи США евро­пей­ским странам.

Очну­лась Круп­ская от летар­ги­че­ско­го сна, при­шла к Бреж­не­ву и гово­рит ему: «Вы меня не узна­е­те, Лео­нид Ильич?» — «Про­сти­те, не при­пом­ню». — «Меня зовут Надеж­да Кон­стан­ти­нов­на Круп­ская». — «Изви­ни­те, не пом­ню вас». — «Но вы ведь долж­ны пом­нить мое­го мужа». — «Ах, ну да, конеч­но, това­ри­ща Круп­ско­го! Пом­ню, помню».

Мно­гие дру­гие совет­ские анек­до­ты, как о Бреж­не­ве, так и на дру­гие темы, читай­те в сбор­ни­ках Доры Штур­ман и Сер­гея Тикти­на «Совет­ский Союз в зер­ка­ле поли­ти­че­ско­го анек­до­та» (London, 1985) и Миши Мель­ни­чен­ко «Совет­ский анек­дот (Ука­за­тель сюже­тов)» (М., 2014).

Футбольные передачи 1990‑х годов

От
Семён Извеков
-

Игра мил­ли­о­нов во все вре­ме­на была лиде­ром теле­смот­ре­ния. Фут­боль­ные мат­чи были в совет­ское дет­ство основ­ным увле­че­ни­ем маль­чи­шек, кото­рые зна­ли резуль­та­ты мат­чей 1960–1980‑х годов.

Несмот­ря на ради­каль­ные пере­ме­ны, вне вся­ких сомне­ний, и в 1990‑е фут­боль­ное веща­ние было цен­траль­ным на ТВ. Спорт был гораз­до чест­нее поли­ти­ки, и совет­ская база фут­бо­ла поз­во­ля­ла радо­вать­ся дости­же­ни­ям. Одна­ко успе­хи сбор­ной на евро и мун­ди­а­ле в послед­нее деся­ти­ле­тие XX века были более чем скром­ны. Зато появи­лась воз­мож­ность смот­реть хай­лай­ты прак­ти­че­ски всех евро­пей­ских чем­пи­о­на­тов. Фут­боль­ное теле­ви­де­ние 1990‑х годов вобра­ло в себя мно­гие чер­ты вре­ме­ни. Рас­смот­рим наи­бо­лее яркие программы.

«Футбол без границ» (РТР; 1992–1998)

Обзор зару­беж­ных мат­чей. И пра­виль­но, от рос­сий­ско­го чем­пи­о­на­та было часто тош­но, луч­ше уж смот­реть на евро­пей­ский уро­вень. Спо­кой­ный голос дик­то­ра рас­ска­зы­вал зри­те­лям, что да как в Ита­лии, Фран­ции, Испа­нии, Поль­ше. Отра­да для всех цени­те­лей насто­я­щей игры, насто­я­щих зна­то­ков чем­пи­о­на­тов в век, когда и в цен­траль­ной прес­се-то Лигу Чем­пи­о­нов печа­та­ли через раз.

Про­грам­ма была несколь­ко скуч­на из-за вкрад­чи­во­го голо­са ком­мен­та­то­ра Жоло­бо­ва, но инфор­ма­цию дава­ла каче­ствен­ную. Пожа­луй, мину­сом было и отсут­ствие обще­ния в сту­дии. Види­мо, не было средств. После же обра­зо­ва­ния «НТВ-плюс» и иных лине­ек спор­тив­но­го ТВ такие про­грам­мы ока­за­лись не у дел.

«Гол!» / «Футбольное обозрение» (1 канал Останкино, ОРТ; 1992–1999)

Леген­дар­ная пере­да­ча Вла­ди­ми­ра Пере­ту­ри­на. Обзор оте­че­ствен­но­го и зару­беж­но­го фут­бо­ла за 40 минут. Про­грам­ма была един­ствен­ной фут­боль­ной в СССР, мир­но пере­ко­че­ва­ла на 1 канал Остан­ки­но и ОРТ. Сна­ча­ла назы­ва­ла себя «Гол!», затем вер­ну­ла искон­ное имя — «Фут­боль­ное обозрение».

Леген­дар­ный радио­ве­ду­щий Вла­ди­мир Перетурин

Луч­шие голы 1993 года:

Про­грам­ма под­ку­па­ла сво­ей сти­ли­сти­кой. Это доб­рот­ная совет­ская жур­на­ли­сти­ка с высо­кой план­кой испол­не­ния рабо­ты и мате­ри­а­ла. Обще­ние велось на всех уров­нях: от про­стых «кузь­ми­чей» до топо­вых тре­не­ров и игро­ков, на поле, на базе и в баре. Что же до дис­кус­сий в сту­дии, они были весь­ма вдум­чи­вы­ми, без хам­ско­го Буб­но­ва и про­чих. Это энцик­ло­пе­дия фут­бо­ла от А до Я. Про­жи­ла стро­го до кон­ца ХХ века.

Интер­вью с Фёдо­ром Черенковым:

«Футбольный клуб» (НТВ, НТВ-плюс; 1994–2012)

Спор­тив­ное веща­ние было на боль­шин­стве теле­ка­на­лов, даже неболь­ших по тем вре­ме­нам. Но созда­ние спор­тив­ных про­грамм на НТВ, по мне­нию неко­то­рых экс­пер­тов, пона­ча­лу бло­ки­ро­ва­лось. На новом кана­ле яко­бы не пла­ни­ро­ва­лось спор­тив­ное веща­ние. Но всё-таки фут­боль­ной пере­да­че был дан зелё­ный свет.

Так Васи­лия Утки­на узна­ла стра­на. Доб­рот­ная ана­ли­ти­ка, дина­мич­ная и подан­ная по-ново­му, без вся­ко­го стес­не­ния. В пику Пере­ту­ри­ну мане­ры здесь попро­ще, да и к чему чекан­ность. В жиз­ни фут­бо­ли­сты не все­гда дели­кат­ны, мож­но и по-пацан­ски пооб­щать­ся. Хлёст­кие автор­ские репор­та­жи, вклю­че­ния с меж­ду­на­род­ных сорев­но­ва­ний и, конеч­но, поко­рив­ший ауди­то­рию сво­им ост­ро­уми­ем Уткин. Ника­ких «шка­фет­ни­ков», трез­вый и крас­но­ре­чи­вый Васи­лий рас­став­ля­ет все точ­ки над i. Каче­ство съё­мок и мон­та­жа гораз­до выше, чем у конкурентов.

Буб­нов. Начало:

Кро­ме Утки­на, вели пере­да­чу и буду­щий поли­ти­че­ский обо­зре­ва­тель Савик Шустер, зна­ме­ни­тые спор­тив­ные жур­на­ли­сты Вла­ди­мир Мас­ла­чен­ко, Геор­гий Чер­дан­цев, Дмит­рий Фёдо­ров, Тимур Жура­вель. Поз­же из-за несов­па­де­ния взгля­дов Утки­на и Шусте­ра про­грам­му в 2000 году пере­ве­ли на НТВ-плюс, и она про­ра­бо­та­ла ещё 12 лет. Сей­час под брен­дом «Фут­боль­но­го клу­ба» выхо­дит виде­об­лог Васи­лия Уткина.

Выпуск за 1994 год. Уткин такой молодой:

Шустер же в 1999 году запу­стил своё ток-шоу «Тре­тий тайм» и, как гово­рят, под­си­дел Васю Утки­на. Насту­чал началь­ству. А может, и нет. Это было ток-шоу, где он обсуж­дал с гостя­ми и сту­ди­ей фут­бол. Там уже были и скан­да­лы, и интри­ги, и ругань. Смот­ре­лось при­лич­но, но изю­мин­ки в этом не было.

Паро­дия от ОСП:

«Европейская футбольная неделя» (ТНТ; 1998–2001)

ТНТ начи­нал как раз­вле­ка­тель­ный канал. Но что за раз­вле­че­ния без спор­та? Эту нишу вос­пол­нял моло­дой Геор­гий Чер­дан­цев, рас­ска­зы­ва­ю­щий о про­шед­ших турах евро­пей­ских чем­пи­о­на­тов. Пере­да­ча была неопе­ра­тив­на и скуч­но­ва­та. По сути, тот же «Фут­бол без гра­ниц». Хариз­ма Чер­дан­це­ва вытя­ги­ва­ла повест­во­ва­ние, но не спа­са­ла. Един­ствен­ный насто­я­щий плюс — это каче­ство кар­тин­ки и мон­та­жа, зву­ко­ря­да. Но сам про­дукт едва ли мог отбить ауди­то­рию в свою поль­зу. После сме­ны руко­вод­ства в 2001 году уже и такие пере­да­чи ока­за­лись не у дел.

Вот такие они, наши люби­мые спорт­пе­ре­да­чи дет­ства. Я пом­ню, как ждал ново­го «Обо­зре­ния» или транс­ля­ции на НТВ, моло­до­го Васю Утки­на. Это было увле­ка­тель­но, хоть и немно­го кустар­но. Это было инте­рес­но, хоть и наив­но. Это было не все­гда про­фес­си­о­наль­но, но очень искренне.

Читай­те так­же наш мате­ри­ал «10 оте­че­ствен­ных филь­мов о фут­бо­ле».

От Минска до Петрограда. Съезды РСДРП в живописи

От
Виктор Кириллов
-

Несколь­ко деся­ти­ле­тий назад исто­рия пар­тии была стан­дарт­ным пред­ме­том в совет­ских вузах, да и общее пред­став­ле­ние об исто­рии стра­ны не мог­ло обой­тись без цепоч­ки пар­тий­ных съез­дов, кото­рые нача­лись ещё до рево­лю­ции. Мно­гие пом­ни­ли наизусть и даты, и места доре­во­лю­ци­он­ных съез­дов, а кто-то мог бы пере­чис­лить даже основ­ных участ­ни­ков, несмот­ря на то что фото­от­чё­тов эти собы­тия не оста­ви­ли. Визу­аль­но­му пред­став­ле­нию о съез­дах поспо­соб­ство­ва­ли совет­ские худож­ни­ки, кото­рые запе­чат­ле­ли на полот­нах зна­ко­вые для офи­ци­аль­ной исто­рии события.

VATNIKSTAN подо­брал несколь­ко кар­тин, посвя­щён­ных шести съез­дам Рос­сий­ской соци­ал-демо­кра­ти­че­ской рабо­чей пар­тии (РСДРП), и заод­но про­шёл­ся по непро­стой доре­во­лю­ци­он­ной исто­рии рус­ских коммунистов.

I съезд. Неудачное начало

Исто­рия самой глав­ной пар­тии в рус­ской исто­рии нача­лась очень скром­но: в малень­ком доми­ке на бере­гу речи Свис­лочь в Мин­ске 1–3 мар­та 1898 года несколь­ко раз засе­да­ли девять пред­ста­ви­те­лей «Сою­за борь­бы за осво­бож­де­ние рабо­че­го клас­са» от раз­ных горо­дов, еврей­ско­го Бун­да и киев­ской «Рабо­чей газе­ты». Есте­ствен­но, съезд был неле­галь­ным, и атмо­сфе­ра кар­ти­ны очень хоро­шо пере­да­ёт скрыт­ность собы­тия. Сре­ди при­част­ных к съез­ду наи­бо­лее извест­ным стал Пётр Стру­ве, напи­сав­ший Мани­фест пар­тии — в буду­щем он поме­ня­ет свои взгля­ды, будет замет­ным либе­раль­но-кон­сер­ва­тив­ным пуб­ли­ци­стом и ради­каль­ным про­тив­ни­ком совет­ской вла­сти в эми­гра­ции. Но на самом съез­де он не при­сут­ство­вал, поэто­му на кар­тине его нет.

I съезд РСДРП в Мин­ске. Худож­ник Васи­лий Зве­рев. 1931 год

К еди­но­му мне­нию о про­грам­ме и уста­ве участ­ни­ки не при­шли, да это было и неваж­но — после съез­да боль­шин­ство из них аре­сто­ва­ли. В даль­ней­шем исто­рия раз­бро­са­ет их в пря­мом смыс­ле «на все четы­ре сто­ро­ны»: Борис Эйдель­ман (с рыжей боро­дой по цен­тру) после рево­лю­ции будет рабо­тать в Нар­ком­тру­де и пре­по­да­вать, Натан Вигдор­чик (с чёр­ной боро­дой пра­вее, под лам­пой) ста­нет вра­чом и иссле­до­ва­те­лем инва­лид­но­сти в Ленин­гра­де, Кази­мир Пет­ру­се­вич (сто­ит край­ний сле­ва) сде­ла­ет адво­кат­скую карье­ру в неза­ви­си­мой Поль­ше, а уже в соци­а­ли­сти­че­ской Поль­ше после вой­ны его избе­рут в Вер­хов­ный суд, а Алек­сандр Ван­нов­ский (сидит край­ний сле­ва под Пет­ру­се­ви­чем) отре­чёт­ся от марк­сиз­ма, ста­нет рели­ги­оз­ным пуб­ли­ци­стом и будет пре­по­да­вать рус­скую лите­ра­ту­ру в Токио.

II съезд. Создание партии

Соци­ал-демо­кра­ти­че­ско­му дви­же­нию было оче­вид­но, что орга­ни­зо­вать пол­но­цен­ную пар­тий­ную рабо­ту на неле­галь­ном поло­же­нии в Рос­сии невоз­мож­но. Поэто­му ини­ци­а­ти­ву учре­жде­ния пар­тии пере­хва­ти­ла эми­гра­ция. С 17 июля по 10 авгу­ста 1903 года (с 30 июля по 23 авгу­ста — здесь и далее в скоб­ках ука­за­ны даты по ново­му сти­лю, при­ня­то­му в евро­пей­ском кален­да­ре в то вре­мя) состо­ял­ся II съезд РСДРП, но фак­ти­че­ски он и был пер­вым, учре­ди­тель­ным. Мас­штаб был дей­стви­тель­но пар­тий­ным: 57 чело­век, 37 засе­да­ний, 26 пред­став­лен­ных орга­ни­за­ций. Бель­гий­ская поли­ция, прав­да, попро­си­ла рус­ских эми­гран­тов поки­нуть стра­ну, и пото­му часть засе­да­ний успе­ла прой­ти в Брюс­се­ле, часть же про­дол­жи­лась в Лондоне.

Выступ­ле­ние В. И. Лени­на на II съез­де РСДРП. Худож­ник Юрий Вино­гра­дов. 1952 год

Ильич, актив­но высту­па­ю­щий на съез­де — исто­ри­че­ский факт, а не выдум­ка худож­ни­ка. Глав­ная идея, кото­рую он про­дви­гал на этом съез­де, а ранее подроб­но изло­жил в рабо­те «Что делать?» — созда­ние «пар­тии ново­го типа», кото­рая не ста­нет ждать, когда про­ле­та­ри­ат сти­хий­но созре­ет до рево­лю­ции, а будет орга­ни­зо­вы­вать его и помо­гать ему раз­ви­вать­ся в этом направ­ле­нии. В ходе голо­со­ва­ний по раз­ным вопро­сам (фор­ми­ро­ва­ния ЦК, редак­ции «Искры», при­ня­тия про­грам­мы и уста­ва) вокруг пози­ции Лени­на обра­зо­ва­лось оче­вид­ное боль­шин­ство. Отту­да, соб­ствен­но, и пошли «боль­ше­ви­ки» как сто­рон­ни­ки ленин­ской линии в РСДРП. На момент съез­да раз­но­гла­сия ещё не каза­лись роко­вы­ми, поэто­му авто­ри­тет­ный Геор­гий Пле­ха­нов, сидя­щий за сто­лом рядом с гра­фин­чи­ком, ещё не смот­рит на Лени­на как на непри­ми­ри­мо­го оппонента.

Есть и дру­гой вари­ант этой же картины.

Аль­тер­на­тив­ная вер­сия кар­ти­ны Юрия Вино­гра­до­ва. Атмо­сфе­ра спо­ров на съез­де выгля­дит на ней более напряжённой

Дале­ко не все­гда Лени­на мог­ли изоб­ра­жать цен­траль­ным дей­ству­ю­щим лицом в этом собы­тии. Тем не менее он береж­но про­ри­со­ван сидя­щим в пре­зи­ди­у­ме рядом с Плехановым.

Выступ­ле­ние Г. В. Пле­ха­но­ва на II съез­де РСДРП. Худож­ник Нико­лай Дань­шин. 1977 год

III съезд. Раскол

К сожа­ле­нию, в отли­чие от прак­ти­че­ски кано­нич­но­го изоб­ра­же­ния II съез­да в преды­ду­щем пунк­те, кото­рый пере­ко­че­вал на мно­гие открыт­ки и репро­дук­ции, сюжет III съез­да не был попу­ляр­ным у художников.

Выступ­ле­ние Лени­на на III съез­де РСДРП. Худож­ник Алек­сандр Люби­мов. Дата неизвестна

Дол­гие поис­ки при­ве­ли лишь к пло­хой копии кар­ти­ны Алек­сандра Люби­мо­ва, кото­рый обра­щал­ся к лени­ни­ане, напри­мер, в полотне «Я. М. Сверд­лов у В. И. Лени­на в Разливе».

Я. М. Сверд­лов у В. И. Лени­на в Раз­ли­ве. Худож­ник Алек­сандр Люби­мов. 1937 год

Долж­но быть, на попу­ляр­ность повли­ял тот факт, что II съезд был собы­ти­ем, кото­рый озна­ме­но­вал созда­ние как пар­тии, так и боль­ше­вист­ско­го тече­ния, и боль­ше­ви­ки побе­ди­ли на нём путём откры­тых дис­кус­сий. Сле­ду­ю­щий же съезд был ими созван 12—27 апре­ля (25 апре­ля — 10 мая) 1905 года в Лон­доне, во вре­мя Пер­вой рус­ской рево­лю­ции. Мень­ше­ви­ки в нём не участ­во­ва­ли, но про­ве­ли в Жене­ве соб­ствен­ную парт­кон­фе­рен­цию. «Два съез­да — две пар­тии», — гово­рил по это­му пово­ду Ленин.

Поэто­му и ника­ких пар­тий­ных битв на съез­де не про­ис­хо­ди­ло, и чисто сюжет­но для худож­ни­ков собы­тие мог­ло быть неин­те­рес­ным. В про­то­ко­лах съез­да зафик­си­ро­ва­но око­ло 140 выступ­ле­ний Лени­на — понят­но, что он был фак­ти­че­ски хозя­и­ном меро­при­я­тия, и кар­ти­на доста­точ­но досто­вер­но пере­да­ёт его руко­во­дя­щую роль. Съезд при­нял мно­го реше­ний по вопро­сам прак­ти­че­ско­го уча­стия в рево­лю­ции, но вся его дея­тель­ность толь­ко усу­гу­би­ла рас­кол боль­ше­ви­ков с меньшевиками.

P. S. В ходе рабо­ты над ста­тьёй авто­ром была най­де­на сле­ду­ю­щая картина.

Явка деле­га­тов III съез­да РСДРП в Бер­лин. Худож­ник М. Фёдо­ров. 1935 год

Ника­кой допол­ни­тель­ной инфор­ма­ции ни о худож­ни­ке, ни о пока­зан­ном сюже­те более не обна­ру­жи­лось. Если кто-то что-то под­ска­жет, был бы признателен.

IV съезд. Временный компромисс

К кон­цу 1905 года мно­гие мест­ные соци­ал-демо­кра­ти­че­ские орга­ни­за­ции при­ня­ли реше­ние о сли­я­нии, вновь воз­ник объ­еди­нён­ный ЦК, еди­ный печат­ный орган «Пар­тий­ные изве­стия». Рас­кол был пре­одо­лён так назы­ва­е­мым «объ­еди­ни­тель­ным» съез­дом, на этот раз чет­вёр­тым по счё­ту. Он состо­ял­ся в Сток­голь­ме 10—25 апре­ля (23 апре­ля — 8 мая) 1906 года.

Под­пи­са­ние обра­ще­ния груп­пы боль­ше­ви­ков на IV съез­де РСДРП в Сток­голь­ме в 1906 г. Худож­ник Нико­лай Пав­лов. 1938 год

Съезд во мно­гом пока­зал пре­иму­ще­ствен­ное поло­же­ние мень­ше­ви­ков: были при­ня­ты мень­ше­вист­ские пред­ло­же­ния по муни­ци­па­ли­за­ции зем­ли (Ленин, ска­жем, был сто­рон­ни­ком наци­о­на­ли­за­ции) и по уча­стию в дум­ских выбо­рах (боль­ше­ви­ки высту­па­ли за бой­кот), в ЦК были выбра­ны семь мень­ше­ви­ков и три боль­ше­ви­ка. Рас­клад сил объ­ек­тив­но отра­жал ситу­а­цию в пар­тии на тот момент: по неко­то­рым под­счё­там, на 18 тысяч мень­ше­ви­ков в ней при­хо­ди­лось 13 тысяч «ленин­цев».

Пред­став­лен­ная кар­ти­на хоро­ша тем, что поз­во­ля­ет вни­ма­тель­но раз­гля­деть мно­гих боль­ше­вист­ских участ­ни­ков съез­да. Они под­пи­сы­ва­ют обра­ще­ние к съез­ду от «быв­шей фрак­ции боль­ше­ви­ков». Точ­нее, непо­сред­ствен­но под­пи­сы­ва­ет Миха­ил Кали­нин, в кото­ром пока ещё не узна­ёт­ся образ «все­со­юз­но­го ста­ро­сты». Сто­я­щих над ним Лени­на и Ста­ли­на, а так­же рас­по­ло­жив­шу­ю­ся неда­ле­ко Надеж­ду Круп­скую, ско­рее все­го, мож­но узнать без тру­да. Пря­мо за боль­шим листом бума­ги, кото­рый дер­жит Ста­лин, раз­го­ва­ри­ва­ю­щий с ним Миха­ил Фрун­зе; спра­ва за сто­лом, сло­жа руки, сидит Кли­мент Воро­ши­лов (тре­тий справа).

V съезд. Патовая ситуация

Хотя в Лон­доне про­шли уже два съез­да РСДРП, один из них (II) про­вёл в бри­тан­ской сто­ли­це лишь часть засе­да­ний, а дру­гой (III) частью пар­тии счи­тал­ся «рас­коль­ни­че­ским», непра­виль­ным. Поэто­му в исто­рии «Лон­дон­ским» при­ня­то назы­вать съезд 30 апре­ля — 19 мая (13 мая — 1 июня) 1907 года. Фор­маль­но объ­еди­нён­ные фрак­ции с тру­дом нахо­ди­ли общий язык и, вви­ду прак­ти­че­ски рав­но­го пред­ста­ви­тель­ства, не смог­ли ни заста­вить, ни убе­дить оппо­нен­тов в вер­но­сти сво­их предложений.

V съезд Рос­сий­ской соци­ал-демо­кра­ти­че­ской рабо­чей пар­тии. Худож­ник Иосиф Сереб­ря­ный. 1947 год

Осо­зна­вая бес­пер­спек­тив­ность сотруд­ни­че­ства, боль­ше­ви­ки ещё во вре­мя Сток­гольм­ско­го съез­да созда­ли свой, осо­бый «центр», кото­рый в реаль­но­сти в обход ЦК управ­лял боль­ше­вист­ски­ми орга­ни­за­ци­я­ми еди­ной партии.

На кар­тине Иоси­фа Сереб­ря­но­го мож­но видеть Лени­на, Ста­ли­на и Мак­си­ма Горь­ко­го. Послед­ний при­сут­ство­вал на пар­тий­ном съез­де как почёт­ный гость и впо­след­ствии в ста­тье-некро­ло­ге о Ленине вспо­ми­нал мно­го подроб­но­стей о тех событиях:

«В Гайд-пар­ке несколь­ко чело­век рабо­чих, впер­вые видев­ших Лени­на, заго­во­ри­ли о его пове­де­нии на съез­де. Кто-то из них харак­тер­но сказал:
— Не знаю, может быть, здесь, в Евро­пе, у рабо­чих есть и дру­гой, такой же умный чело­век — Бебель или ещё кто. А вот что­бы был дру­гой чело­век, кото­ро­го я бы сра­зу полю­бил, как это­го, — не верится!
Дру­гой рабо­чий доба­вил, улыбаясь:
— Этот — наш!
Ему возразили:
— И Пле­ха­нов — наш.
Я услы­шал мет­кий ответ:
— Пле­ха­нов — наш учи­тель, наш барин, а Ленин — вождь и това­рищ наш.
Какой-то моло­дой парень юмо­ри­сти­че­ски заметил:
— Сюр­ту­чок Пле­ха­но­ва-то стесняет.
Был такой слу­чай: по доро­ге в ресто­ран Вла­ди­ми­ра Ильи­ча оста­но­вил мень­ше­вик-рабо­чий, спра­ши­вая о чём-то. Ильич замед­лил шаг, а его ком­па­ния пошла даль­ше. При­дя в ресто­ран минут через пять, он, хму­рясь, рассказал:
— Стран­но, что такой наив­ный парень попал на пар­тий­ный съезд! Спра­ши­ва­ет меня: в чём же всё-таки истин­ная при­чи­на раз­но­гла­сий? Да вот, гово­рю, ваши това­ри­щи жела­ют засе­дать в пар­ла­мен­те, а мы убеж­де­ны, что рабо­чий класс дол­жен гото­вить­ся к бою. Кажет­ся — понял…»

VI съезд. Установка на восстание

После Лон­дон­ско­го съез­да соци­ал-демо­кра­ты нико­гда уже не собра­лись на общий пар­тий­ный съезд. VI (Праж­ская) пар­тий­ная кон­фе­рен­ция РСДРП 1912 года, на кото­рой пре­об­ла­да­ли боль­ше­ви­ки, исклю­чи­ла из пар­тии меньшевиков-«ликвидаторов», что окон­ча­тель­но рас­ко­ло­ло соци­ал-демо­кра­тов на две раз­ные пар­тии. Уже с допол­не­ни­ем «б» — РСДРП(б) — боль­ше­ви­ки про­ве­ли свой сле­ду­ю­щий съезд в 1917 году, с 26 июля по 3 авгу­ста, в Петрограде.

VI съезд РСДРП(б). Худож­ник Алек­сандр Люби­мов. Дата неизвестна

Напом­ним, что кон­фрон­та­ция с Вре­мен­ным пра­ви­тель­ством при­ве­ла к тому, что боль­ше­ви­ки, несмот­ря на про­шед­ший Фев­раль, вновь ока­за­лись на неле­галь­ном поло­же­нии. Пото­му съезд чем-то напо­ми­нал то самое пер­вое мин­ское собра­ние соци­ал-демо­кра­тов, кото­рые засе­да­ли в полу­тём­ном поме­ще­нии, опа­са­ясь воз­мож­но­го аре­ста. Ленин в это вре­мя скры­вал­ся в Фин­лян­дии, и пото­му выступ­ле­ние Ста­ли­на на кар­тине не про­ти­во­ре­чит истине, хотя и нуж­но пони­мать, что кар­ти­на писа­лась в годы его прав­ле­ния и долж­на была под­черк­нуть его руко­во­дя­щую роль.

Когда факт при­сут­ствия Ста­ли­на пыта­лись скрыть, то на перед­ний план выхо­дил играв­ший важ­ную роль в съез­де Яков Сверд­лов. На кар­тине он похож на Льва Троц­ко­го, но Троц­кий в этот момент был под арестом.

VI съезд РСДРП(б) 1917 г. Худож­ник Алек­сандр Гуля­ев. Дата неизвестна

Мож­но было пока­зать съезд и вовсе «сбо­ку».

Засе­да­ние VI съез­да РСДРП(б). Худож­ник Алек­сандр Пуш­нин. Дата неизвестна

Съезд закре­пил взя­тую ранее уста­нов­ку на воору­жён­ное вос­ста­ние и новую, теперь уже соци­а­ли­сти­че­скую рево­лю­цию. Уже после Октяб­ря, в 1918 году, боль­ше­ви­ки сме­нят назва­ние пар­тии, став Рос­сий­ской ком­му­ни­сти­че­ской пар­ти­ей (боль­ше­ви­ков). Назва­ние РСДРП оста­нет­ся за мень­ше­ви­ка­ми, хотя вряд ли в годы Граж­дан­ской вой­ны более исто­ри­че­ское наиме­но­ва­ние помог­ло им сохра­нить поли­ти­че­ский вес.

Что­бы под­дер­жать авто­ров и редак­цию, под­пи­сы­вай­тесь на плат­ный теле­грам-канал VATNIKSTAN_vip. Там мы делим­ся экс­клю­зив­ны­ми мате­ри­а­ла­ми, зна­ко­мим­ся с исто­ри­че­ски­ми источ­ни­ка­ми и обща­ем­ся в ком­мен­та­ри­ях. Сто­и­мость под­пис­ки — 500 руб­лей в месяц.

 

Читай­те также:

— Боль­ше­ви­ки, мень­ше­ви­ки и эсе­ры в годы Пер­вой рус­ской рево­лю­ции;

— Прес­са боль­ше­ви­ков в годы Пер­вой миро­вой. Легаль­ные и неле­галь­ные изда­ния.

1...174175176...193Страница 175 из 193

Новости

«Образ конфликтов в русской литературе XX века»: презентация книги и лекция писателя Владимира Коваленко

Редакция VATNIKSTAN - 0
Нетипичный взгляд на прозу прошлого столетия.

Приглашаем поучаствовать в литературном конкурсе «Время перелома 3: Поиск света в конце тоннеля»

Редакция VATNIKSTAN - 0
Третий сезон конкурса малой прозы.

В День России пройдёт лекция о цензуре в отчественных СМИ 1990‑х годов

Сергей Лунёв - 0
О запретах в стране победившей демократии.

Публичные чтения рассказов Александра Бренера пройдут в «Рупоре»

Редакция VATNIKSTAN - 0
Литературный вечер под аккомпанемент экспериментального электронного музыканта

Поэт Алексей Седьмой презентует сборник «Камни и сны»

Редакция VATNIKSTAN - 0
Мероприятие для тех, кто интересуется поэзией и хочет начать издавать свои произведения.
Telegram VKontakte Yandex Youtube
© 2024, VATNIKSTAN
Познавательный журнал о русскоязычной цивилизации