Заме­ча­тель­ный дет­ский поэт, талант­ли­вый пере­вод­чик и отлич­ный редак­тор — всё это Саму­ил Яко­вле­вич Мар­шак. Но всё ли? Не каж­дый зна­ет, что автор «Уса­то­го-поло­са­то­го» и «Рас­се­ян­но­го», лау­ре­ат несколь­ких Ста­лин­ских пре­мий в сво­их ран­них про­из­ве­де­ни­ях обра­щал­ся к еврей­ской теме и писал анти­боль­ше­вист­ские фелье­то­ны, засту­пал­ся за кол­лег-писа­те­лей во вре­мя Боль­шо­го тер­ро­ра, а поз­же — под­дер­жи­вал Брод­ско­го и Сол­же­ни­цы­на. Неоце­ни­ма его помощь детям-сиро­там во вре­мя еврей­ских погро­мов, Граж­дан­ской и Вели­кой Оте­че­ствен­ной войн. 

VATNIKSTAN рас­ска­жет о мало­из­вест­ных сто­ро­нах жиз­ни име­ни­то­го поэта, кото­рые уже дол­гое вре­мя неза­слу­жен­но оста­ют­ся в тени.

«Там я нужен, и я буду там»: Маршак и еврейская тема

С еврей­ской темой в ран­ней поэ­зии зна­ме­ни­то­го дет­ско­го авто­ра зна­ко­мы дале­ко не все. Неуди­ви­тель­но: в совет­ское вре­мя о цик­лах сти­хо­тво­ре­ний «Сио­ни­ды» (1904–1906) и «Пале­сти­на» (1910‑е) Мар­ша­ку при­шлось «забыть» — такие тек­сты мог­ли доста­вить нема­ло непри­ят­но­стей автору.

По отцов­ской линии Саму­ил Яко­вле­вич был потом­ком извест­но­го тал­му­ди­ста Аха­ро­на Шму­э­ля бен Исра­э­ля Кой­да­но­ве­ра (1614 — око­ло 1676), вос­пи­ты­вал­ся в еврей­ских тра­ди­ци­ях, изу­чал идиш и иврит. Будучи гим­на­зи­стом, Мар­шак увлёк­ся клас­си­че­ской поэ­зи­ей и начал писать сти­хи. Волей слу­чая одна из его поэ­ти­че­ских тет­ра­дей попа­ла в руки извест­но­му кри­ти­ку и искус­ство­ве­ду Вла­ди­ми­ру Ста­со­ву. По мне­нию ряда иссле­до­ва­те­лей, имен­но Ста­сов посо­ве­то­вал моло­до­му авто­ру раз­ви­вать в сво­ём твор­че­стве еврей­скую тему. Из пись­ма Мар­ша­ка наставнику:

«Зна­е­те, дедуш­ка, какая у меня завет­ная меч­та: после уни­вер­си­те­та забрать­ся куда-нибудь в местеч­ко „чер­ты осед­ло­сти“ (гра­ни­ца тер­ри­то­рии, где раз­ре­ша­лось про­жи­вать евре­ям. — Прим.). Там я буду рабо­тать, бли­же позна­ком­люсь с ними, мои­ми бед­ны­ми бра­тья­ми. Там я нужен, и я буду там».

Через Ста­со­ва в 1904 году Мар­шак позна­ко­мил­ся с Мак­си­мом Горь­ким, кото­рый, узнав о сла­бом здо­ро­вье моло­до­го чело­ве­ка — тот стра­дал чахот­кой, — при­гла­сил его на свою дачу в Ялте. Там с 1904 по 1906 год Саму­ил Яко­вле­вич жил, учил­ся в гим­на­зии и поправ­лял здо­ро­вье. В этот пери­од появи­лись сти­хи из цик­ла «Сио­ни­ды».

В 1904 году в жур­на­ле «Еврей­ская жизнь» было впер­вые опуб­ли­ко­ва­но сти­хо­тво­ре­ние Саму­и­ла Мар­ша­ка «20 Там­му­за». Там­муз, соглас­но Биб­лии, — чет­вёр­тый месяц в году, сов­па­да­ю­щий со вто­рой поло­ви­ной июня — пер­вой поло­ви­ной июля. По мне­нию иссле­до­ва­те­ля жиз­ни и твор­че­ства Мар­ша­ка Мат­вея Гей­зе­ра, сти­хо­тво­ре­ние было посвя­ще­но памя­ти еврей­ско­го обще­ствен­но­го и поли­ти­че­ско­го дея­те­ля Тео­до­ра Герц­ля, кото­рый являл­ся осно­во­по­лож­ни­ком идео­ло­гии поли­ти­че­ско­го сио­низ­ма (дви­же­ние, целью кото­ро­го явля­ет­ся объ­еди­не­ние и воз­рож­де­ние еврей­ско­го наро­да на его исто­ри­че­ской родине — в Изра­и­ле. — Прим.). Герцль умер 3 июля (20 июня по ста­ро­му сти­лю) 1904 года. Мар­шак писал:

…я знаю: нет его. Но разум мой в раздоре
С моей душой,
И новое мучи­тель­ное горе
Я не могу вме­стить, глу­бо­кое, как море,
В гру­ди больной…

Тогда же начи­на­ю­щий поэт пере­во­дил «Песнь Пес­ней», гимн еврей­ско­го рабо­че­го дви­же­ния «Клят­ва», сти­хи клас­си­ка еврей­ской поэ­зии Хаи­ма Нахма­на Бяли­ка с иди­ша и иврита.

Боль­шое вли­я­ние на твор­че­ство моло­до­го поэта ока­за­ли ужа­сы еврей­ских погро­мов, кото­рые в нача­ле 1900‑х годов при­ня­ли поис­ти­не ката­стро­фи­че­ские мас­шта­бы. Пово­дом для рас­пра­вы над евре­я­ми мог­ли стать самые неле­пые слу­хи. В кни­ге «Мар­шак» Гей­зер рас­ска­зы­ва­ет, что один из погро­мов начал­ся из-за того, что еврей­ские дети яко­бы осквер­ни­ли ико­ну. Летом 1905 года погром в Жито­ми­ре про­изо­шёл пото­му, что («и сно­ва-таки яко­бы», отме­ча­ет Гей­зер) евреи стре­ля­ли в порт­рет царя. Толь­ко в Чер­ни­го­ве в 1905 году жерт­ва­ми октябрь­ских погро­мов ста­ли более 100 чело­век. Осе­нью 1904 года Мар­шак писал Стасову:

«Сей­час я полу­чаю изве­стье о страш­ных погро­мах в Смо­лен­ске, Полоц­ке, Неве­ле. Что-то будет? Ведь евре­ям и обо­ро­нять­ся нельзя!»

Вско­ре вол­на погро­мов дока­ти­лась и до Ялты. «До чего может озве­реть чело­век — ужас охва­ты­ва­ет…» — писал Ста­со­ву Саму­ил Яко­вле­вич. В этом же пись­ме он рас­ска­зы­вал, как вме­сте с уче­ни­ка­ми сво­е­го клас­са, где учи­лись дети раз­ных наци­о­наль­но­стей, создал шко­лу для два­дца­ти пяти маль­чи­ков из бед­ных еврей­ских семей. В роли пре­по­да­ва­те­лей высту­па­ли сами гим­на­зи­сты, кото­рые так­же орга­ни­зо­ва­ли в шко­ле зав­тра­ки — ста­кан моло­ка с хле­бом. Увы, шко­ла про­ра­бо­та­ла недол­го: одна­жды поли­ция потре­бо­ва­ла её закрыть. «И тут донос! Как позор­но, низ­ко», — вос­кли­цал Маршак.

В этот пери­од он напи­сал «Пес­ни скор­би». Отры­вок из стихотворения:

Зачем я здесь? Быть может, братья
Таят­ся в стра­хе по углам!
Зачем я здесь, зачем не там?
Ничтож­ный трус, тебе проклятье!

Несколь­ко деся­ти­ле­тий спу­стя в пись­ме к школь­ни­кам из Фео­до­сии Саму­ил Яко­вле­вич рас­ска­зал, как спас от воен­но-поле­во­го суда двух моря­ков, кото­рые участ­во­ва­ли в Сева­сто­поль­ском вос­ста­нии в нояб­ре 1905 года. Мар­ша­ку было пору­че­но тай­ком пере­пра­вить их в Фео­до­сию на паро­хо­де. Всё обо­шлось бла­го­по­луч­но, хотя мат­ро­сов было слож­но скрыть от глаз посторонних:

«[Мат­ро­сы] то и дело выле­за­ли на палу­бу, на кото­рой тес­ны­ми ряда­ми сто­я­ли сол­да­ты с вин­тов­ка­ми… при­ни­мав­шие уча­стие в подав­ле­нии вос­ста­ния в Чер­но­мор­ском фло­те… И когда из тол­пы пас­са­жи­ров слы­ша­лись воз­гла­сы: „Убий­цы!“, „Пала­чи!“, — они отве­ча­ли толь­ко: „Ниче­го не поде­ла­ешь… служ­ба!“ Мои моря­ки тоже не смог­ли удер­жать­ся от несколь­ких креп­ких заме­ча­ний по адре­су сол­дат, и я с тру­дом увёл их в каюту».

Зимой 1906 года Мар­ша­ку при­шлось поки­нуть Ялту — ему гро­зи­ло исклю­че­ние из гим­на­зии и арест.

«Нары были домами, а проходы между ними — улочками»: Маршак и беспризорники

В 1911 году поэт отпра­вил­ся в путе­ше­ствие по Ближ­не­му Восто­ку. На паро­хо­де он позна­ко­мил­ся с Софьей Миль­вид­ской (1889–1953), на кото­рой женил­ся после воз­вра­ще­ния в Рос­сию. У них роди­лась дочь, кото­рая вско­ре тра­ги­че­ски погиб­ла. Не будучи в силах оста­вать­ся наедине со сво­им горем, Саму­ил Яко­вле­вич напи­сал Ека­те­рине Пеш­ко­вой (быв­шая жена Горь­ко­го. — Прим.), в то вре­мя рабо­тав­шей в Крас­ном Кресте:

«Сей­час мне и бед­ной Софии Михай­ловне хоте­лось бы одно­го: отдать­ся всей душой… делу помо­щи несчаст­ным и обез­до­лен­ным. Боль­ше все­го мы жела­ли бы помо­гать детям. Не зна­е­те ли Вы како­го-нибудь отря­да, орга­ни­за­ции или учре­жде­ния, где нас мож­но было бы устро­ить? <…> Мы мог­ли бы поехать куда угод­но, но луч­ше все­го — на театр воен­ных дей­ствий или куда-нибудь на юг…»

Во вре­мя Пер­вой миро­вой вой­ны отча­яв­ший­ся поэт хотел отпра­вить­ся на фронт, но был при­знан непри­год­ным для служ­бы — под­ве­ло зре­ние. В Воро­неж­скую губер­нию в то вре­мя пере­се­ля­ли жите­лей при­фрон­то­вой поло­сы, пре­иму­ще­ствен­но из бед­ных еврей­ских месте­чек. Мар­шак помо­гал бежен­цам, устра­и­вал их в спе­ци­аль­ные при­юты для пере­се­лен­цев. «Пом­ню одно из воро­неж­ских зда­ний, в кото­ром раз­ме­сти­лось целое местеч­ко, — вспо­ми­нал Мар­шак. — Здесь нары были дома­ми, а про­хо­ды меж­ду ними — улоч­ка­ми. Каза­лось, буд­то с места на место пере­нес­ли мура­вей­ник со все­ми его оби­та­те­ля­ми». Тогда же он напи­сал сти­хо­тво­ре­ние «Мен­де­ле» (око­ло 1916 года):

Оби­тель для изгнанников —
Для юных и для старых.
По шесте­ро, по семеро
Лежат они на нарах…

В 1918 году поэт отпра­вил­ся в Пет­ро­за­водск к бра­ту Мои­сею Яко­вле­ви­чу в поис­ках рабо­ты. Тогда же неда­ле­ко от горо­да, в деревне Дере­вян­ная на бере­гу Онеж­ско­го озе­ра, откры­лась лет­няя дет­ская коло­ния, где жили сиро­ты, бес­при­зор­ные и дети мест­ных совет­ских работ­ни­ков. Мар­шак про­во­дил там всё сво­бод­ное вре­мя: читал ребя­там сти­хи, играл в раз­ные игры, ходил с ними в похо­ды. Помо­гал по хозяй­ству — мыл полы, помо­гал с готов­кой, раз­ли­вал пор­ции по мис­кам, резал хлеб. «И всё это с шут­ка­ми, при­ба­ут­ка­ми, с сочи­нён­ны­ми тут же на месте сти­ха­ми про рас­то­роп­ных и нерас­то­роп­ных ребят, про еду», — рас­ска­зы­ва­ла вос­пи­та­тель­ни­ца коло­нии Анто­ни­на Вик­то­ро­ва. По её сло­вам, Мар­шак при­нял уча­стие в судь­бе мно­гих бес­при­зор­ни­ков, «неко­то­рых воз­вра­щал к жиз­ни в бук­валь­ном смыс­ле сло­ва». Ребя­та чув­ство­ва­ли в нём «сво­е­го», сове­то­ва­лись с ним обо всём. «И когда он ухо­дил от нас по поне­дель­ни­кам в Пет­ро­за­водск, — вспо­ми­на­ла Вик­то­ро­ва, — ребя­та все­гда хором упра­ши­ва­ли его непре­мен­но прий­ти опять. А по суб­бо­там, в тот час, когда мож­но было ждать его при­хо­да, мы все — ребя­та и педа­го­ги — отправ­ля­лись гурь­бой к нему навстречу».

Через несколь­ко меся­цев Мар­шак уехал в Ека­те­ри­но­дар (ныне Крас­но­дар), куда в 1917 году пере­бра­лась его семья — отец поэта, Яков Миро­но­вич Мар­шак, нашёл там рабо­ту. К тому же на юге стра­ны было лег­че прокормиться.

Саму­ил Яко­вле­вич зара­ба­ты­вал тем, что писал фелье­то­ны для мест­ной газе­ты, но этим его дея­тель­ность не огра­ни­чи­ва­лась. Он сно­ва начал рабо­тать с детьми, кото­рых Граж­дан­ская вой­на лиши­ла семьи и кро­ва. Для них Мар­шак раз­ра­бо­тал про­ект дома дет­ско­го тру­да и отды­ха, кото­рый утвер­ди­ли мест­ные вла­сти. Ком­плекс зда­ний, вклю­чав­ший в себя дет­ский сад, шко­лу, учеб­ные мастер­ские, биб­лио­те­ку и сто­ло­вую назва­ли «Дет­ским город­ком». Актри­са теат­ра Анна Бог­да­но­ва вспо­ми­на­ет, как «горо­док» спа­сал от гибе­ли беспризорников:

«Кто-то тихо посту­чал в окно. Я подо­шла и уви­де­ла: по росту — ребё­нок, но лицо такое опух­шее, что труд­но опре­де­лить воз­раст… в руках длин­ная ста­ри­ков­ская пал­ка, серый дере­вен­ский рва­ный армя­чок, на голо­ве рва­ная зим­няя шап­ка. <…> Он про­тя­нул руку, а потом под­нёс её ко рту, шепча:

— Кро­шеч­ку… — И докон­чил: — Толь­ко подер­жать во рту…

Маль­чи­ка это­го зва­ли Васют­ка. Надо ли гово­рить, что вско­ре он и его млад­шая сест­рич­ка ока­за­лись в „Дет­ском город­ке“ и были спа­се­ны не толь­ко от голод­ной смер­ти, но и полу­чи­ли путёв­ку в жизнь».

Бла­го­да­ря уси­ли­ям Мар­ша­ка в город­ке появил­ся театр для детей. Вме­сте с поэтес­сой Ели­за­ве­той Дмит­ри­е­вой (псев­до­ним — Черу­би­на де Габ­ри­ак) Саму­ил Яко­вле­вич сочи­нял неболь­шие пье­сы и участ­во­вал в их поста­нов­ке. Этот пери­од стал пово­рот­ной точ­кой в твор­че­стве авто­ра. «Я при­шёл к дет­ской лите­ра­ту­ре через театр», — вспо­ми­нал впо­след­ствии Маршак.

«Вместо неба — „Надсовдепье“»: Маршак против большевиков

В 1919 году в Ека­те­ри­но­да­ре вышел сбор­ник неко­е­го Д‑ра Фри­ке­на «Сати­ры и эпи­грам­мы», вклю­чав­ший 40 сти­хо­тво­ре­ний, пре­иму­ще­ствен­но анти­боль­ше­вист­ско­го харак­те­ра. В это слож­но пове­рить, но авто­ром сбор­ни­ка был Саму­ил Мар­шак, кото­рый поз­же ста­нет лау­ре­а­том Ленин­ской и четы­рёх Ста­лин­ских премий.

Когда Мар­шак ока­зал­ся в Ека­те­ри­но­да­ре, город был занят бело­гвар­дей­ца­ми. Мар­шак зара­ба­ты­вал на жизнь пером: писал едкие сти­хи и фелье­то­ны на зло­бу дня, искал мате­ри­а­лы для пуб­ли­ка­ций. Для мест­ной газе­ты «Утро юга» ему уда­лось раз­до­быть пись­ма Вла­ди­ми­ра Коро­лен­ко к нар­ко­му про­све­ще­ния Ана­то­лию Луна­чар­ско­му. Это была поис­ти­не ред­кая наход­ка — в СССР эти пись­ма не пуб­ли­ко­ва­лись и ста­ли доступ­ны широ­ко­му чита­те­лю толь­ко в 1992 году. Писа­тель рез­ко кри­ти­ко­вал дей­ствия боль­ше­ви­ков в Укра­ине. В пер­вом пись­ме Коро­лен­ко рас­ска­зал о рас­стре­лах, устро­ен­ных чеки­ста­ми в Полтаве:

«…на ули­це чеки­сты рас­стре­ля­ли несколь­ко так назы­ва­е­мых контр­ре­во­лю­ци­о­не­ров. Их уже вели тём­ной ночью на клад­би­ще, где тогда ста­ви­ли рас­стре­ли­ва­е­мых над откры­той моги­лой и рас­стре­ли­ва­ли в заты­лок без даль­них цере­мо­ний. <…> Народ, съез­жав­ший­ся утром на базар видел ещё лужи кро­ви, кото­рую лиза­ли соба­ки. <…> После, когда при­шли дени­кин­цы, они выта­щи­ли из общей ямы 16 раз­ла­га­ю­щих­ся тру­пов и поло­жи­ли их напо­каз. Впе­чат­ле­ние было ужасное».

Луна­чар­ский не отве­тил ни на одно из писем. О пуб­ли­ка­ции тек­стов в боль­ше­вист­ской печа­ти не мог­ло быть и речи. Непро­би­ва­е­мой совет­ской цен­зу­ре Мар­шак (а точ­нее, д‑р Фри­кен) посвя­тил сти­хо­тво­ре­ние. Вот отры­вок из него:

Не слыш­но слов и мне­ний вольных.
Зато повсю­ду слы­шен рёв
Вос­тор­жен­ных, самодовольных,
Неуны­ва­ю­щих ослов…

Здесь же сто­ит упо­мя­нуть сти­хо­тво­ре­ние «Кому живёт­ся весело»:

…Но живя в сво­ей квартире,
Без­мя­те­жен толь­ко тот,
Кто ни штат­ских, ни в мундире
Рек­ви­зи­то­ров не ждёт.
Без тре­вог живёт на свете
Тот, кто в нынеш­ние дни
Чужд поли­ти­ке, как дети,
И наи­вен, как они.
Хоро­шо тому на свете,
Кто ни явно, ни тайком
Не участ­ву­ет в газете
И с цен­зу­рой незнаком.

Ещё одна пре­тен­зия, кото­рую Мар­шак «предъ­явил» боль­ше­ви­кам, — поку­ше­ние на исто­ри­че­ские топо­ни­мы. В честь годов­щи­ны Октябрь­ско­го пере­во­ро­та Нев­ский про­спект был пере­име­но­ван в про­спект 25 Октяб­ря. Д‑р Фри­кен высме­ял эту ини­ци­а­ти­ву в сти­хо­тво­ре­нии «Гибель Нев­ско­го проспекта».

…вме­сто неба — «Над­со­в­де­пье»,
Вме­сто солн­ца — «Цен­тро­жар»,
Не луна, а «Луна­чар»,
Име­на пла­нет над нами
Он заме­нит именами,
«Ленин», «Троц­кий, «Кол­лон­тай»…
Это будет, так и знай.

Не поща­дил едкий юмор неуто­ми­мо­го Фри­ке­на и бело­гвар­дей­цев. В годы Граж­дан­ской вой­ны белые часто при­бе­га­ли к анти­се­мит­ской про­па­ган­де, исполь­зуя её как сред­ство моби­ли­за­ции масс. В ответ на дей­ствия вла­стей Мар­шак напи­сал фелье­тон «Учё­ное открытие»:

…пусть нам рас­ска­зы­ва­ет книжка
О том, что в сумра­ке веков
Мутил народ Отре­пьев Гришка,
Затем — Емель­ка Пугачёв.
Всё это — ложь и передержка,
А факт дей­стви­тель­но таков:
Мутил народ Отре­пьев Гершка
И некий Хаим Пугачёв…

17 мар­та 1920 года Крас­ная армия взя­ла Ека­те­ри­но­дар. Судя по все­му, кни­га «Сати­ры и эпи­грам­мы» не попа­ла в руки чеки­стов — её неболь­шой тираж, веро­ят­но, был уни­что­жен авто­ром. О суще­ство­ва­нии это­го сбор­ни­ка Саму­ил Яко­вле­вич нико­гда не упо­ми­нал и вооб­ще не сооб­щал ника­ких подроб­но­стей о сво­ей жиз­ни при белых. Сбор­ник счи­тал­ся утра­чен­ным. Одна­ко в 1961 году одну кни­гу всё-таки уда­лось най­ти — друг и почи­та­тель поэта пода­рил её Пуб­лич­ной биб­лио­те­ке в Ленин­гра­де. Все сти­хо­тво­ре­ния, при­ве­дён­ные в дан­ном раз­де­ле, взя­ты из мате­ри­а­ла исто­ри­ка Оле­га Вита­лье­ви­ча Буд­ниц­ко­го, опуб­ли­ко­ван­ной в жур­на­ле «Диле­тант» (№ 2(74), 2022).

«Идейный враг Некрасова»: Маршак и Чуковский

В 1922 году Мар­шак пере­ехал в Пет­ро­град. С 1924 года руко­во­дил редак­ци­ей дет­ской лите­ра­ту­ры Ленин­град­ско­го отде­ле­ния Госиз­да­та, мно­го вни­ма­ния уде­ляя редак­тор­ской дея­тель­но­сти. Писа­тель Исай Рах­та­нов в кни­ге «Рас­ска­зы по памя­ти» назы­вал его редак­то­ром замыс­лов, кото­рый «умел напол­нять вет­ром чужие пару­са, давать каж­до­му вер­ное направ­ле­ние». Мно­гие рас­ска­зы­ва­ют, как Мар­шак про­си­жи­вал с авто­ром полю­бив­шей­ся ему руко­пи­си не толь­ко дни, но и ночи под­ряд. В изда­тель­стве выхо­ди­ли кни­ги Бори­са Жит­ко­ва, Вита­лия Биан­ки, Евге­ния Швар­ца, Дани­и­ла Харм­са, Алек­сандра Вве­ден­ско­го, Лео­ни­да Пан­те­ле­е­ва, став­шие впо­след­ствии дет­ской классикой.

В это вре­мя Мар­шак мно­го рабо­тал с Чуков­ским, кото­ро­го под­дер­жи­вал в пери­од напа­док со сто­ро­ны совет­ской цен­зу­ры. Пер­вы­ми про­из­ве­де­ни­я­ми Чуков­ско­го, кото­рые под­верг­лись лите­ра­тур­ным гоне­ни­ям, ста­ли «Муха-цоко­ту­ха» и «Чудо-дере­во». Из днев­ни­ков Чуков­ско­го:

«Това­рищ Быст­ро­ва (Люд­ми­ла Быст­ро­ва, заме­сти­тель заве­ду­ю­ще­го ленин­град­ско­го Губ­ли­та. — Прим.)… объ­яс­ни­ла мне, что кома­рик — пере­оде­тый принц, а Муха — прин­цес­са. <…> Этак мож­но и в Кар­ле Марк­се уви­деть пере­оде­то­го принца!»

Осо­бен­но Чуков­ско­му доста­ва­лось от «неуто­ми­мо­го бор­ца со сказ­кой» Надеж­ды Кон­стан­ти­нов­ны Круп­ской. По её мне­нию, «Тара­ка­ни­ще» и «Кро­ко­дил» дава­ли «непра­виль­ные пред­став­ле­ния о мире живот­ных и насе­ко­мых». В ста­тье «О „Кро­ко­ди­ле“ Чуков­ско­го», Надеж­да Кон­стан­ти­нов­на назва­ла Кро­ко­ди­ла Кро­ко­ди­ло­ви­ча пош­ля­ком и меща­ни­ном, а Чуков­ско­го — идей­ным вра­гом Некра­со­ва. Послед­нее она обос­но­вы­ва­ла тем, что кро­ко­дил, целуя сапо­ги царю-гип­по­по­та­му, зачи­ты­ва­ет моно­лог, явля­ю­щий­ся воз­му­ти­тель­ной паро­ди­ей на твор­че­ство «поэта мести и печа­ли». Сказ­ку она назва­ла «бур­жу­аз­ной мутью». С этой ста­тьи нача­лась «борь­ба с чуков­щи­ной» — «безы­дей­но­стью и про­па­ган­дой чепу­хи» в дет­ской книге.

В защи­ту Чуков­ско­го неод­но­крат­но высту­пал Мар­шак. Жур­на­лист­ка Ири­на Лукья­но­ва в кни­ге «Кор­ней Чуков­ский» пишет:

«27 мар­та… пере­смат­ри­ва­лось дело о запре­те книг Чуков­ско­го. Ини­ци­а­то­ром пере­смот­ра стал Саму­ил Мар­шак, с огром­ной энер­ги­ей отста­и­вав­ший пра­во писа­те­ля писать, пере­во­дить и пуб­ли­ко­вать дет­ские сказ­ки, неле­пи­цы, нескла­душ­ки. <…> Круп­ской он, напри­мер, заявил: „Если чело­ве­ка рас­стре­ли­ва­ют, пусть это хотя бы дела­ет тот, кто вла­де­ет винтовкой“».

К Мар­ша­ку при­со­еди­нил­ся Мак­сим Горь­кий, кото­рый напи­сал в редак­цию «Прав­ды» пись­мо в под­держ­ку Чуков­ско­го. Раз­ре­ши­ли печа­тать и «Тара­ка­ни­ще» и «Муху-цоко­ту­ху». Под запре­том оста­ва­лось «Чудо-дере­во» — «во мно­гих семьях нет сапог, а Чуков­ский так лег­ко­мыс­лен­но раз­ре­ша­ет столь слож­ный соци­аль­ный вопрос» (на Чудо-дере­ве рос­ли туфель­ки и сапож­ки). «Кро­ко­ди­ла» на про­тя­же­нии мно­гих лет то раз­ре­ша­ли, то запре­ща­ли сно­ва — в сказ­ке посто­ян­но иска­ли поли­ти­че­ский подтекст.

Одна­ко отно­ше­ния Мар­ша­ка и Чуков­ско­го были непро­сты­ми. В днев­ни­ках Чуков­ско­го мож­но най­ти запи­си, сви­де­тель­ству­ю­щие об оби­де на сво­е­го более успеш­но­го соратника:

«…он сия­ет — все его кни­ги раз­ре­ше­ны. Он отлич­но попла­вал в Москве в чинов­ни­чьем море, уме­ло обо­шёл все ска­лы, и мели, и рифы — и вот вер­нул­ся три­ум­фа­то­ром. А я, его отец и созда­тель, раз­дав­лен. Мои кни­ги ещё не все рас­смат­ри­ва­лись, но уже заре­за­ны „Пута­ни­ца“, „Свин­ки“, „Чудо-дере­во“, „Туфель­ка“».

С года­ми отно­ше­ния поэтов нала­дят­ся. Но дол­гое вре­мя из уст в уста будет ходить эпи­грам­ма Ели­за­ве­ты Тара­хов­ской на Маршака:

Уез­жая на вокзал,
Он Чуков­ско­го лобзал,
А при­е­хав на вокзал,
«Ну и сво­лочь», — он сказал.
Вот какой рассеянный
С ули­цы Бассейной.

«В её невиновности уверен»: Маршак во время Большого террора

В 1937 году создан­ное Мар­ша­ком дет­ское изда­тель­ство в Ленин­гра­де было раз­гром­ле­но. Мно­гих его сотруд­ни­ков репрес­си­ро­ва­ли, осталь­ных уво­ли­ли. Лите­ра­тур­ный кри­тик Алек­сандр Рубаш­кин рас­ска­зы­ва­ет, как Мар­шак пытал­ся засту­пить­ся за моло­дую писа­тель­ни­цу Раи­су Васи­лье­ву, аре­сто­ван­ную в нача­ле 30‑х. В то вре­мя писа­те­лей ино­гда при­гла­ша­ли в гости к Горь­ко­му, у кото­ро­го быва­ли и пар­тий­ные руко­во­ди­те­ли. На одной из таких встреч Мар­шак вышел на кух­ню поку­рить и уви­дел Ген­ри­ха Яго­ду, кото­рый в то вре­мя был нар­ко­мом внут­рен­них дел. Саму­ил Яко­вле­вич ска­зал нар­ко­му, что он «руча­ет­ся за Васи­лье­ву» и «в её неви­нов­но­сти уве­рен». Яго­да сме­ло­го поступ­ка не оце­нил: в мар­те 1938 года Васи­лье­ва будет рас­стре­ля­на, а заступ­ни­че­ство за неё ста­нет при­чи­ной напа­док на поэта.

Мар­шак не давал пока­за­ния про­тив кол­лег. Сорат­ни­ца Саму­и­ла Яко­вле­ви­ча, редак­тор изда­тель­ства Алек­сандра Любар­ская, пишет:

«В 1937 году от Мар­ша­ка потре­бо­ва­ли, что­бы он отка­зал­ся от дру­зей и уче­ни­ков, кото­рые были аре­сто­ва­ны (сре­ди них была и я), тре­бо­ва­ли, что­бы он назвал их вра­га­ми наро­да и вре­ди­те­ля­ми. Но ни одним сло­вом, ни одним уклон­чи­вым выра­же­ни­ем не при­зна­вал он эти обвинения…»

Любар­скую уда­лось осво­бо­дить. В декаб­ре 1938 года Чуков­ский и Мар­шак отпра­ви­лись к ген­про­ку­ро­ру СССР Андрею Вышин­ско­му. Во вре­мя при­ё­ма они рас­ска­зы­ва­ли о роди­те­лях Любар­ской, об отре­дак­ти­ро­ван­ном ею трёх­том­ни­ке Пуш­ки­на. Пря­мо в при­сут­ствии посе­ти­те­лей Вышин­ский позво­нил в Боль­шой дом и отдал рас­по­ря­же­ние о при­ме­не­нии по отно­ше­нию к Любар­ской дру­гой ста­тьи. В янва­ре 1939 года Алек­сандра Иоси­фов­на вышла на свободу.

До сих пор неиз­вест­но, как Мар­ша­ку уда­лось избе­жать аре­ста. В 1937 году про­тив Саму­и­ла Яко­вле­ви­ча на пар­тий­ном собра­нии высту­пи­ли несколь­ко писа­те­лей с заяв­ле­ни­ем, что тот явля­ет­ся англий­ским шпи­о­ном. Дока­за­тельств было доста­точ­но: с 1912 по 1914 годы Мар­шак жил и учил­ся в Англии и всю жизнь зани­мал­ся пере­во­да­ми с англий­ско­го. Изму­чен­ный напад­ка­ми, он отпра­вил­ся Моск­ву, где жил и лечил­ся в нерв­ной кли­ни­ке. Надеж­да Яко­влев­на Ман­дель­штам писа­ла поз­же, что был такой спо­соб избе­жать аре­ста — сме­нить город. Изред­ка номер про­хо­дил — кара­тель­ная маши­на рабо­та­ла несла­жен­но. Воз­мож­но, так вышло и с Мар­ша­ком. Вес­ной 1938 года Саму­ил Яко­вле­вич осто­рож­но вышел из дома, что­бы купить газе­ту и на пер­вой стра­ни­це уви­дел указ: пра­ви­тель­ство награ­ди­ло его орде­ном Ленина.

«Сейчас ни у кого — ничего»: Маршак и Цветаева

Гово­ря лите­ра­то­рах, кото­рым Мар­шак помо­гал в дово­ен­ное вре­мя, сто­ит упо­мя­нуть и Мари­ну Цве­та­е­ву. После воз­вра­ще­ния в СССР из эми­гра­ции в 1939 году поэтес­са оста­лась без средств к суще­ство­ва­нию. Её муж и дочь были аре­сто­ва­ны по подо­зре­нию в шпи­о­на­же, а сама она, несмот­ря на то что фор­маль­но не под­вер­га­лась пре­сле­до­ва­ни­ям за лите­ра­тур­ную дея­тель­ность, стра­да­ла от изо­ля­ции и безработицы.

Мар­шак помо­гал Цве­та­е­вой финан­со­во — об этом мож­но судить по пись­му Цве­та­е­вой к Евге­нии Эфрон (жене бра­та Сер­гея Эфро­на — мужа Мари­ны Цве­та­е­вой. — Прим.) от 24 сен­тяб­ря 1940 года.

«Весь вче­раш­ний день до деся­ти часов вече­ра доби­ра­ла осталь­ные две тыся­чи [на опла­ту жилья]. Бес­ко­неч­но тро­га­те­лен был Мар­шак. Он при­нёс в руках — пра­вой и левой — две отдель­ных пач­ки по 500 руб­лей… с боль­шой прось­бой — если мож­но — взять толь­ко одну (сей­час ни у кого — ниче­го), если же не мож­но — увы — взять обе».

Об отно­ше­ни­ях Мар­ша­ка и Цве­та­е­вой вспо­ми­на­ет поэтес­са Новел­ла Матвеева:

«Саму­ил Яко­вле­вич рас­ска­зал мне о том, как пред­ла­гал Марине Цве­та­е­вой свою помощь и под­держ­ку, когда она в них нуж­да­лась. А нуж­да­лась она в них доволь­но часто. Выска­зал пред­по­ло­же­ние, что, может быть, судь­ба Цве­та­е­вой сло­жи­лась бы луч­ше, если бы она не стес­ня­лась обра­щать­ся за помо­щью. Но она ниче­го ему о сво­их бедах не рас­ска­зы­ва­ла, так что мно­гие её неуда­чи дол­го оста­ва­лись ему неизвестны».

«Кури и выкури врага»: Маршак и Великая Отечественная война

Сра­зу после нача­ла вой­ны Мар­шак решил пой­ти в опол­че­ние, но в воен­ко­ма­те ему отка­за­ли: «Вас не при­зва­ли на служ­бу ещё в 1914 году… У вас есть более мощ­ное ору­жие — ваши сти­хи». Этим ору­жи­ем Мар­шак сра­жал­ся все воен­ные годы. Мно­го и пло­до­твор­но он рабо­тал с груп­пой худож­ни­ков «Кукры­ник­сы». Резуль­та­том это­го сотруд­ни­че­ства ста­ли мно­го­чис­лен­ные аги­та­ци­он­ные пла­ка­ты, в том чис­ле зна­ме­ни­тые «Окна ТАСС». Один из худож­ни­ков, Нико­лай Соко­лов, вспо­ми­нал:

«В один из пер­вых дней вой­ны к нам в квар­ти­ру… при­шёл Мар­шак и, очень вол­ну­ясь, стал гово­рить о том, как хоро­шо было бы в эти дни объ­еди­нить стих и рису­нок. И на сле­ду­ю­щий день мы сиде­ли за раз­дви­ну­тым сто­лом уже не трое, а чет­ве­ро… Мар­шак <…> то нахму­рив­шись и выпя­тив впе­ред верх­нюю губу, что-то бор­мо­чет, то, вдруг бурк­нув зло, начи­на­ет быст­ро писать, тяже­ло дыша. Потом, вски­нув на лоб очки, смот­рит на фото­гра­фию уби­тых детей. Его малень­кие мед­ве­жьи гла­за ста­но­вят­ся злыми.

— Мер­зав­цы!..

Очки спа­да­ют на нос, и Саму­ил Яко­вле­вич сно­ва пишет…»

Для пла­ка­тов тре­бо­ва­лись корот­кие, хлёст­кие строч­ки. Они не все­гда дава­лись Мар­ша­ку лег­ко. Как заме­чал Соко­лов, чем коро­че были сти­хи, тем силь­нее и злее они получались.

Мар­шак и Кукры­ник­сы за рабо­той. Сле­ва-напра­во: Пор­фи­рий Кры­лов, Михаил

Саму­ил Яко­вле­вич сочи­нял сти­хи даже для обёр­ток пище­вых кон­цен­тра­тов и махор­ки. Например:

Бой­цу махор­ка дорога.
Кури и выку­ри врага!

Так­же сти­хи Мар­ша­ка появи­лись на зна­ме­ни­том пла­ка­те Нины Вато­ли­ной и Нико­лая Дени­со­ва «Не бол­тай» (1941).

В сво­их вос­по­ми­на­ни­ях Соко­лов рас­ска­зы­вал, как во вре­мя воз­душ­ной тре­во­ги, когда худож­ни­кам при­хо­ди­лось дежу­рить на ули­це, поэт, кото­ро­го пыта­лись уве­сти в убе­жи­ще, упи­рал­ся: «Я хочу с Кукры­ник­са­ми быть во дво­ре!» Когда во вре­мя одной из таких тре­вог Соко­ло­ву при­шлось дежу­рить на кры­ше, Мар­шак дол­го не хотел его отпус­кать. После без­ре­зуль­тат­ных пере­го­во­ров с управ­до­мом и мили­ци­ей он отпра­вил­ся на кры­шу вме­сте с художником.

Так­же Саму­ил Яко­вле­вич актив­но содей­ство­вал сбо­ру средств в Фонд обо­ро­ны. В 1942 году вме­сте с Кукры­ник­са­ми, поэта­ми Вик­то­ром Гусе­вым и Сер­ге­ем Михал­ко­вым он собрал день­ги на построй­ку тан­ка КВ‑1 «Бес­по­щад­ный», кото­рый был пере­дан РККА.

Поэт неод­но­крат­но выез­жал на фронт, читал сти­хи сол­да­там. Воен­ные, сопро­вож­дав­шие его, вспо­ми­на­ли Робер­та Бёрн­са «Чест­ная бед­ность»:

Кто чест­ной бед­но­сти своей
Сты­дит­ся и всё прочее,
Тот самый жал­кий из людей,
Трус­ли­вый раб и прочее…

Нахо­дясь на фрон­те, Саму­ил Яко­вле­вич тре­бо­вал отпра­вить его как мож­но бли­же к месту про­ве­де­ния бое­вых дей­ствий. Он дер­жал при себе фона­рик, что­бы, сидя в тем­ном око­пе, сра­зу запи­сать при­шед­шие на ум строчки.

В воен­ное вре­мя Мар­шак актив­но рабо­тал в жан­ре сати­ры, пуб­ли­ко­вал сти­хи и ста­тьи в газе­тах «Прав­да» и «Крас­ная звез­да». Из сти­хо­тво­ре­ния «Дур­ное воспитание»:

— …послу­шай, Фриц! —
Со всех страниц
Кри­чат ему газеты. —
Зачем ты гра­бишь част­ных лиц?
Зачем наси­лу­ешь девиц?
Очнись, поду­май, где ты!
<…>
За рубежом
Ты грабежом
Был занят непрестанно.
Но гра­бить свой, немец­кий, дом —
По мень­шей мере странно!
В ответ раз­дал­ся стё­кол звон
И хрип­лый голос Фрица:
— Я не могу, — вос­клик­нул он, —
Уже остановиться!

В годы вой­ны Мар­шак про­дол­жал при­ни­мать актив­ное уча­стие в судь­бе кол­лег. Так, в сен­тяб­ре 1941 года Саму­ил Яко­вле­вич при под­держ­ке писа­те­ля Алек­сандра Фаде­е­ва помог Ахма­то­вой, Габ­бе и дру­гим лите­ра­то­рам выбрать­ся из оса­ждён­но­го Ленин­гра­да. Алек­сандра Любар­ская вспоминает:

«…когда Саму­ил Яко­вле­вич узнал, что Тама­ра Гри­го­рьев­на Габ­бе с семьёй и я дошли уже до край­ней сте­пе­ни дис­тро­фии, он целы­ми неде­ля­ми не выпус­кал из рук теле­фон­ную труб­ку, хло­по­ча о том, что­бы нас вызва­ли в Моск­ву, доби­ва­ясь, что­бы Воен­со­вет Ленин­гра­да предо­ста­вил нам место в транс­порт­ном само­лё­те. И когда мы при­ле­те­ли в Моск­ву, пер­вое, что мы услы­ша­ли от слу­жа­ще­го аэро­пор­та, были сло­ва: „Зво­нит Мар­шак, спра­ши­ва­ет, как вы себя чувствуете?“».

В 1992 году в изра­иль­ском жур­на­ле «Круг» были опуб­ли­ко­ва­ны вос­по­ми­на­ния род­ствен­ни­ка Саму­и­ла Яко­вле­ви­ча, Нахма­но­ви­ча, кото­рый рас­ска­зы­вал, что в 1945–1946 годах Мар­шак пере­да­вал круп­ные сум­мы для помо­щи еврей­ским детям-сиро­там в Литве:

«Эти день­ги были пред­на­зна­че­ны для под­держ­ки создан­ных в Кау­на­се и, кажет­ся, в Виль­ню­се, интер­на­тов и сади­ка для еврей­ских детей-сирот, роди­те­ли кото­рых погиб­ли от рук наци­стов. <…> При­мер­но в кон­це 1945 и в нача­ле 1946 годов… нача­ли орга­ни­зо­вы­вать, конеч­но, неле­галь­но и кон­спи­ра­тив­но, пере­прав­ку через Кёнигсберг (Кали­нин­град) в Поль­шу, а отту­да в Изра­иль (тогда ещё Пале­сти­на), моло­дых еврей­ских пар­ней и деву­шек из Кау­на­са, Мар­шак вновь при­слал для этих целей боль­шую сум­му денег. Он сам зани­мал­ся сбо­ром средств у сво­их близ­ких и про­ве­рен­ных людей».

По сло­вам Нахма­но­ви­ча, о помо­щи, кото­рую ока­зы­вал Мар­шак, не знал прак­ти­че­ски никто: на фоне раз­вёр­ну­той в после­во­ен­ные годы «борь­бы с кос­мо­по­ли­тиз­мом» этот факт при­хо­ди­лось скрывать.

«Когда начиналась моя жизнь — это было. И вот сейчас опять»: Маршак, Бродский и Солженицын

Несмот­ря на бла­го­склон­ность вла­сти и мно­го­чис­лен­ные пре­мии, после вой­ны поэт про­дол­жал под­дер­жи­вать опаль­ных кол­лег. Так, Саму­ил Яко­вле­вич был одним из немно­гих лите­ра­то­ров, не участ­во­вав­ших в трав­ле Анны Ахма­то­вой и Миха­и­ла Зощен­ко в 1946 году после поста­нов­ле­ния орг­бю­ро ЦК ВКП(б) «О жур­на­лах „Звез­да“ и „Ленин­град“», кото­рое спо­соб­ство­ва­ло исклю­че­нию Ахма­то­вой и Зощен­ко из Сою­за писа­те­лей СССР.

Вско­ре после вой­ны в стране нача­лась так назы­ва­е­мая «борь­ба с кос­мо­по­ли­тиз­мом». В «без­род­ном кос­мо­по­ли­тиз­ме» обви­ня­ли пре­иму­ще­ствен­но евре­ев, при­пи­сы­вая им оскорб­ле­ние «пат­ри­о­ти­че­ских чувств совет­ских граж­дан». Был лик­ви­ди­ро­ван Еврей­ский анти­фа­шист­ский коми­тет, актив­ным чле­ном кото­ро­го был Саму­ил Яко­вле­вич. Нача­лись аре­сты. Сре­ди обви­нён­ных в кос­мо­по­ли­тиз­ме были поэты, сти­хи кото­рых пере­во­дил Мар­шак, — Лев Квит­ко и Иса­ак Фефер (оба рас­стре­ля­ны 12 авгу­ста 1952 года).

Оче­вид­но, поэт был напу­ган про­ис­хо­дя­щим: в 1953 году его под­пись появи­лась под «Про­ек­том обра­ще­ния еврей­ской обще­ствен­но­сти в „Прав­ду“». Авто­ры про­ек­та назы­ва­ли сво­их сопле­мен­ни­ков «злей­ши­ми вра­га­ми еврей­ских тру­же­ни­ков» и обви­ня­ли в «пособ­ни­че­стве еврей­ским бога­чам». В то вре­мя Мар­шак писал пане­ги­ри­ки высо­ко­по­став­лен­ным лицам и выпол­нял дру­гие лите­ра­тур­ные зака­зы госу­дар­ства. Саму­и­лу Яко­вле­ви­чу вновь повез­ло — аре­ста уда­лось избежать.

Мар­шак сно­ва вста­нет на защи­ту дру­гих лите­ра­то­ров лишь в пери­од отте­пе­ли. В 1959 году поэта Евге­ния Евту­шен­ко рас­кри­ти­ко­ва­ли за сти­хо­тво­ре­ние «Бабий Яр» — Хру­щёв заявил, что автор изоб­ра­зил жерт­ва­ми фаши­стов толь­ко еврей­ское насе­ле­ние, а о дру­гих наро­дах не упомянул.

Поэт Алек­сей Мар­ков напи­сал о Евту­шен­ко едкий памфлет:

Какой ты насто­я­щий русский.
Когда забыл про свой народ.
Душа, как брюч­ки, ста­ла узкой,
Пустой, как лест­нич­ный пролёт.

Мар­шак всту­пил­ся за Евту­шен­ко, отве­тив Мар­ко­ву не менее едким стихотворением:

Был в цар­ское вре­мя извест­ный герой
По име­ни Мар­ков, по клич­ке «Вто­рой».
Он в Думе скан­да­лил, в газе­те писал,
Всю жизнь от евре­ев Рос­сию спасал…

28 декаб­ря 1963 года повесть Алек­сандра Сол­же­ни­цы­на «Один день Ива­на Дени­со­ви­ча» была выдви­ну­та на соис­ка­ние Ленин­ской пре­мии по лите­ра­ту­ре. «Вель­мо­жи от лите­ра­ту­ры» — так назвал про­те­сту­ю­щих лите­ра­то­ров Твар­дов­ский — сочли это кощун­ством. Сол­же­ни­цы­на под­дер­жа­ли мно­гие писа­те­ли, в том чис­ле и Мар­шак. В 1964 году в газе­те «Прав­да» (№ 30, 1964) была опуб­ли­ко­ва­на его ста­тья «Прав­ди­вая повесть», где он засту­пил­ся за спор­ное произведение:

«Сна­ча­ла буд­то перед гла­за­ми мрак, а потом он посте­пен­но рас­се­и­ва­ет­ся или гла­за при­вы­ка­ют к нему, и всё отчет­ли­вее раз­ли­ча­ешь обста­нов­ку и людей. В боль­шин­стве это хоро­шие люди, обык­но­вен­ные совет­ские люди. <…> Но в таких обсто­я­тель­ствах, при кото­рых чело­ве­ка мож­но уви­деть без покро­вов каких-либо услов­но­стей, по всей наго­те его харак­те­ра, чувств и побуждений».

Повесть так и не выдви­ну­ли на соис­ка­ние пре­мии. В пери­од застоя все её изда­ния, вклю­чая жур­наль­ные, нач­нут изы­мать из биб­лио­тек и уни­что­жать. Сно­ва «Один день Ива­на Дени­со­ви­ча» в СССР изда­дут толь­ко в 1990 году.

Мар­шак не мол­чал, когда Брод­ско­го суди­ли за туне­яд­ство. Лидия Кор­не­ев­на Чуков­ская впо­след­ствии вспо­ми­на­ла:

«Я впер­вые рас­ска­за­ла Мар­ша­ку о Брод­ском, когда Косо­ла­пов (Вале­рий Косо­ла­пов, дирек­тор Госли­т­из­да­та. — Прим.)… порвал с ним дого­во­ры. Саму­ил Яко­вле­вич лежал в посте­ли с вос­па­ле­ни­ем лёг­ких. Выслу­шав всю исто­рию, он сел, полу­у­ку­тан­ный тол­стым оде­я­лом, све­сил ноги, снял очки и заплакал.

— Если у нас такое тво­рит­ся, я не хочу боль­ше жить… Это дело Дрей­фу­са и Бей­ли­са в одном лице (анти­се­мит­ские судеб­ные про­цес­сы кон­ца XIX — нача­ла XX веков. — Прим.). Когда начи­на­лась моя жизнь — это было. И вот сей­час опять».

Чуков­ская рас­ска­зы­ва­ла, как Косо­ла­пов, про­чи­тав в «Прав­де» ста­тью Мар­ша­ка о Сол­же­ни­цыне, позво­нил ему, желая выска­зать свое вос­хи­ще­ние. Мар­шак ответил:

«Да, Сол­же­ни­цын. Он в тех усло­ви­ях остал­ся чело­ве­ком. А вот Вы, Вале­рий Алек­се­е­вич… Что же это Вы дела­е­те? <…> Брод­ский не толь­ко талант­ли­вый поэт — он заме­ча­тель­ный пере­вод­чик. У Ваше­го изда­тель­ства с ним несколь­ко дого­во­ров. Вы же, узнав о гоне­ни­ях, при­ка­за­ли с ним дого­во­ры рас­торг­нуть! Что­бы дать воз­мож­ность мер­зав­цам судить его как без­дель­ни­ка, туне­яд­ца… Да ведь это же, Вале­рий Алек­се­е­вич, что выдер­нуть табу­рет­ку из-под ног чело­ве­ка, кото­ро­го вешают».

Впо­след­ствии Мар­шак и Чуков­ский отпра­ви­ли в суд теле­грам­му в защи­ту поэта. Судья отка­зал­ся при­об­щить эту теле­грам­му к делу. На вто­ром засе­да­нии суда 13 мар­та 1964 года Брод­ско­го при­зна­ли винов­ным и отпра­ви­ли в ссыл­ку на испра­ви­тель­ные рабо­ты. Вско­ре под дав­ле­ни­ем совет­ской и миро­вой обще­ствен­но­сти срок сокра­ти­ли до полу­то­ра лет, и в сен­тяб­ре 1965 года Иосиф Алек­сан­дро­вич вер­нул­ся в Ленин­град. Мар­шак до осво­бож­де­ния Брод­ско­го не дожил. Саму­ил Яко­вле­вич ушёл из жиз­ни 4 июля 1964 года.

«Коробка гладкой мудрости»: что ещё говорили о Маршаке

Вос­при­я­тие фигу­ры Саму­и­ла Мар­ша­ка, несмот­ря на его лите­ра­тур­ную и обще­ствен­ную дея­тель­ность, оста­ет­ся неод­но­знач­ным. Чаще все­го поэта обви­ня­ли в само­лю­бо­ва­нии, кон­фор­миз­ме и сочи­не­нии «заказ­ных» сти­хо­тво­ре­ний. Поэт Лев Друс­кин вспоминал:

«Саму­ил Яко­вле­вич ока­зал­ся чело­ве­ком несме­лым. Когда [в 30‑х] нача­лись аре­сты и он был ещё в силе, он не про­бо­вал всту­пать­ся ни за кого: ни за Белых, ни за Сереб­рен­ни­ко­ва. <…> Я с гру­стью пере­би­раю его фото­гра­фии. Вот со Ста­ли­ным. Вот с Горь­ким. Вот с Фаде­е­вым. А где же с Пастер­на­ком, Цве­та­е­вой, Ман­дель­шта­мом? <…> На поли­ти­че­ские темы с Мар­ша­ком было как-то даже неудоб­но раз­го­ва­ри­вать. Улит­ка тут же пря­та­лась в рако­ви­ну. Ещё бы! Золо­тым дождём сыпа­лись на Саму­и­ла Яко­вле­ви­ча орде­на и награ­ды. <…> Он пил эту сла­ву пол­ны­ми горстями».

О люб­ви Саму­и­ла Яко­вле­ви­ча к сла­ве упо­ми­нал так­же писа­тель Борис Житков:
«Беда Мар­ша­ка в том, что он повсю­ду хочет быть пер­вым, и вся­кий визит пре­вра­ща­ет­ся в его юби­лей… При­гла­шать его мож­но толь­ко митрополитом».
Надеж­да Яко­влев­на Ман­дель­штам счи­та­ла Мар­ша­ка клас­си­че­ским совет­ским интеллигентом-конформистом:

«Хрип­ло­ва­то-вдох­но­вен­ным тоном он объ­яс­нял авто­рам (у него были не писа­те­ли, а авто­ры), как они долж­ны писать… выби­ва­ясь в боль­шой стиль. <…> Для души он завёл короб­ку глад­кой муд­ро­сти, вызы­ва­ю­щую уми­ле­ние даже у началь­ства. <…> Мар­шак — харак­тер­ней­ший чело­век сво­е­го вре­ме­ни, под­сла­стив­ший заказ, создав­ший иллю­зию лите­ра­тур­ной жиз­ни, когда она была уничтожена».

Здесь сто­ит про­ци­ти­ро­вать лите­ра­тур­но­го кри­ти­ка Вале­рия Иго­ре­ви­ча Шуби­на, чьи сло­ва как нель­зя луч­ше харак­те­ри­зу­ют лич­ность и твор­че­ство Саму­и­ла Яко­вле­ви­ча, под­во­дя итог все­му вышесказанному:

«Эле­мент при­гла­жен­но­сти, сен­ти­мен­таль­ной фаль­ши, умиль­ной полул­жи, при­кры­ва­ю­щей сви­ре­пую и вар­вар­скую при­ро­ду ново­го обще­ства, есть не толь­ко в лири­ке Мар­ша­ка, но и в его пере­во­дах, и в его позд­них дет­ских сти­хах. Нерв­ный, дёр­га­ный чело­век, стра­дав­ший мучи­тель­ны­ми бес­сон­ни­ца­ми, посто­ян­но испы­ты­вав­ший внут­рен­ний дис­ком­форт, он вре­ме­на­ми пря­тал­ся от него в сла­ща­вое сми­рен­но­муд­рие. Но будь Мар­шак толь­ко таким, едва ли он стал бы дру­гом и учи­те­лем Харм­са. И едва ли типич­ный совет­ский интел­ли­гент зачи­ты­вал­ся бы в 1930‑е годы Хлеб­ни­ко­вым, а про песен­ку „Мару­ся отра­ви­лась“ все­рьёз утвер­ждал бы, что она куль­тур­нее всех сти­хов Брю­со­ва. Сам Мар­шак не был ни одно­ме­рен, ни „про­зра­чен“…»

Читай­те так­же «„Всё живет, всё хочет жить“: 11 кар­тин Татья­ны Яблон­ской».