Российско-американское драмеди «Анора» представили публике на Каннском кинофестивале — но ещё до премьеры фильм нарекли одним из главных событий года. В итоге лента получила «Золотую пальмовую ветвь», а зрительный зал рукоплескал съёмочной команде восемь минут.
При этом фильм во многом парадоксален: режиссёр — американец, продюсеры — тоже американцы, а вот актёрский состав — преимущественно российский. «Анору» снимали в Нью-Йорке и Лас-Вегасе летом 2023 года, что в новых политических условиях кажется почти невозможным. Такой выбор был осознанным. Исполнитель одной из главных ролей Юра Борисов рассказывал, что режиссёр пригласил его лично:
«Пробы на этот фильм никак не проходили, мне позвонил Шон Бейкер и позвал делать кино вместе. А потом через какое-то время мы встретились с ним в Нью-Йорке, стали болтать и что-то придумывать. Спросил его, кто будет играть роль Вани, он сказал, что пока не знает. Я предложил ему познакомиться с Марком, и так он и попал в фильм».
17 октября «Анора» вышла в российский прокат и за первый уикенд собрала 55,5 миллиона рублей, что для фестивального и во многом артхаусного кино — отличный результат. Рассказываем, каким получился фильм и почему зрители по всему миру встречают его так тепло.
Новое прочтение классического сюжета
Завязка фильма строится на старой как мир формуле о любви между людьми из разных миров — правда, с поправкой на современность. Эротическая танцовщица Анора, или просто Эни (в исполнении Майки Мэдисон, которую зритель может помнить по роли участницы культа Мэнсона в ленте «Однажды… в Голливуде» — именно она погибла от огнемёта Рика Далтона), из Нью-Йорка знакомится и в скором времени выходит замуж за обеспеченного юношу Ваню Захарова (Марк Эйдельштейн). Ваня не так прост — он сын таинственного российского олигарха. Недовольные выбором невесты родители вмешиваются и пытаются разорвать брак: отправляют трёх надёжных ребят на поиски Вани.
«Анора» — это не ответ «Красотке» и даже не её новое прочтение (хотя пасхалки к легендарной ленте присутствуют): статус и жизненные установки главных героев не соответствуют положению персонажей старой ленты. Главная героиня отнюдь не проститутка, а главный герой — не самодостаточный и обеспеченный мужчина, а, напротив, инфантильный молодой человек, который предпочитает лёгкие удовольствия.
Казалось бы, отношения главных героев обречены изначально: вопрос лишь в том, сможет ли Ваня проявить силу или продолжит плыть по течению (что в его случае более вероятно). Зритель почти наверняка задумается, зачем главная героиня пошла на этот шаг? Особенно с учётом того, с самого начала её показывают как осознанную взрослую девушку, способную принимать взвешенные решения.
Пожалуй, ответ на этот вопрос и делает картину заслуживающей просмотра. Не проговаривая прямо, а с помощью тонких нюансов, фильм показывает жизнь и работу Аноры. Постепенно становится ясно, почему девушка была готова ухватиться за этот билет в жизнь, хотя прекрасно понимала все риски. После ночной смены она едет домой на метро, живёт в доме со старшей сестрой и её бойфрендом, на работе вынуждена не просто обслуживать, а самостоятельно завлекать часто не самых приятных мужчин. В такой ситуации брак с юным и даже откровенно недальновидным гулякой уже не кажется глупой затеей — особенно если чувства с его стороны вроде бы настоящие. Собственно, правдоподобность главной героини и заставляют верить в фильм, не рассматривая его как «Жизнь насекомых» или другой поджанр историй про «белых людей».
Визуальный стиль и источники вдохновения
При просмотре создаётся стойкое ощущение, что фильм отсылает к современному российскому фестивальному кино. Общий уровень безнадёжности, происходящей на экране, вкупе с активным использованием серых и тёмных цветов в заключительной части картины напоминает «Левиафан» Андрея Звягинцева. Алексей Серебряков в одной из главных ролей только усиливает впечатление. Однако если такое сравнение выглядит несколько преувеличенным, то общая фабула фильма — поиск пропавшего ребёнка, убежавшего от холодного безразличия со стороны родителей, — уже перекликается с «Нелюбовью» того же режиссёра. Неслучайно в финальной части ленты выпадает снег, будто намекая на идейных родственников по киноцеху. Отличие от последнего фильма, пожалуй, в том, что потерянного ребёнка всё же находят, но едва ли можно сказать, что это делает картину более оптимистичной. Впрочем, обилие ярких красок, хореографии и юмористических эпизодов несколько преображает общую картину — жанрово её нельзя отнести к драмам. Скорее, это драмеди или трагикомедия.
Операторская работа выполнена на высоком уровне и отлично справляется с плавным «переключением» жанров: откровенно комедийные элементы разворачиваются на фоне общей трагедии, эпизоды с разным настроением постоянно чередуются.
Стоит заметить, что фильм лучше смотреть на языке оригинала с субтитрами, то есть на английском. В ином случае теряется понимание некоторых моментов, связанных с коммуникацией героев и игрой слов. Действие разворачивается на трёх языках: русском, английском и армянском, поэтому дубляж наносит серьёзный урон по восприятию картины, превращая её в плохую версию «Письма японскому другу».
Международный актёрский состав
Ведущие роли в «Аноре» исполняют американские, российские и армянские актёры. Как уже упомянуто во введении, на многие роли кастинга не было — актёры пришли по личному приглашению режиссёра. Интернациональный состав даёт ленте сразу несколько преимуществ: позволяет добиться уникального многоголосия из разных акцентов и помогает воссоздать на экране настоящий диалог разных культур.
«Паровозом» фильма, безусловно, выступает Майки Мэдисон в роли Аноры-Эни, которая одновременно отвечает и за драматическую, и за комедийную, и за хореографическую часть. Для неё это не первая главная роль: актриса играла одну из ведущих ролей в сериале «Всё к лучшему» и в слешере «Крик 5». К роли Мэдисон готовилась серьёзно: брала уроки русского языка, училась танцевать, а ещё — читала мемуары танцовщицы и эскортницы Андреи Верхун, которая в итоге стала консультанткой фильма.
Если роль Мэдисон универсальна, то ответственными за гэги в фильме выступают армянские персонажи в исполнении Карена Карагуляна и Ваче Товмасяна. Первый, к слову, знаком с режиссёром Шоном Бейкером по другому его фильму — «Проект „Флорида“». Юра Борисов играет простого парня с обострённым чувством справедливости: его персонаж Игорь живёт на Брайтоне в квартире бабушки, подрабатывая в обеспеченной семье.
Исполнителя главной роли — Марка Эйдельштейна — настолько часто сравнивают с Тимоти Шаламе, что это уже моветон. Половину фильма Марк отсутствует, а другую — либо закрыт от зрителя с головой, либо ограничивается ролью заторможенного и немногословного геймера. Впрочем, что ни капли не умаляет его таланта.
Алексей Серебряков отлично справляется с преображением в российского олигарха. Хотя его персонаж немногословен, актёру удаётся перевоплотиться в «мужика», которого не спрятать за личным самолётом и дорогим костюмом. Его образ заметно контрастирует с одетой «в последнюю коллекцию» гламурной супругой, которая единственная всерьёз озабочена поступком сына. Как Серебряков отлично отыграл карикатурного олигарха, выбившегося с низов, так и Дарья Екамасова отлично вписалась в амплуа стервы, которая упивается собственным статусом.
Основной посыл
Значительное присутствие армянских героев в фильме обосновывается его интернациональным посылом. Будучи одинаково привычным явлением на обоих материках, своей харизмой они связывают друг с другом две очень разные страны и две культуры.
Впрочем, тема взаимодействия культур — центральная для «Аноры», а потому проявляется она не только в интернациональном актёрском составе. На протяжении всего просмотра возникает мысль, будто российско-американский фильм пытается донести до зрителя некоторое послание. Российские актёры под руководством американского режиссёра играют русских в США, фильм пропитан элементами современной российской культуры: герой дарит возлюбленной шубу из русского соболя, в кульминационной сцене играет англоязычная версия песни «Я сошла с ума», а один из героев прикладывает к сломанному носу замороженные пельмени.
И всё это подчёркивает религия, которую исповедует не только известный словацкий эмигрант Энди Уорхол, но и главные герои фильма: отпрыск вместе с родителями, их друзья армяне — это греко-византийское католичество. Почему выбор пал именно на эту конфессию? Зачем в принципе добавили религиозную тематику? Храм, где ведёт службу армянин Торос, украшен иконами, но люди в нём сидят на лавках и носят странные для такого места католические кресты. Вероятно, такой выбор был обусловлен идеей очередной раз обратить внимание на уникальный синтез этого кино, где западное гармонично существует вместе с восточным.
«Анора» не создаёт впечатление шедевра — это просто хорошая картина с понятным социальным высказыванием, посвящённая представителям маргинального слоя общества. Частично это объясняет, каким образом фильм выиграл золотую ветвь Каннского фестиваля: эта на первый взгляд любовная драма в действительности показывает реальность на стыке двух миров (богатых и бедных) и двух культур (российской и американской). «Анора» — это хорошая, во многом смешная и развлекательная, но при этом не пустая лента, которая не боится нарушать правила жанра.
«Древняя ночь Вселенной» Семёна Боброва — крупнейшая поэма на русском языке (в ней 18 тысяч строк; для сравнения, в пушкинском романе в стихах «Евгений Онегин» — 5880). Поэма Боброва выходила лишь в 1809 году, ещё при жизни автора. В 2023 году «Б.С.Г.-Пресс» переиздало поэму подготовленной краснодарским филологом Олегом Морозом.
Главред сайта «Юга.ру» Александр Гончаренко взял интервью у своего бывшего преподавателя. Один из ответов стал самодостаточной статьёй, в которой Мороз рассуждает о ключевом моменте в биографии Боброва — переезде из Санкт-Петербурга в Новороссию. Эти годы оставили его вне литературного процесса и популярности, но именно их учёные считают творческим расцветом автора.
Пребывание Боброва в Новороссии в 1791—1799 годах — чрезвычайно интересный эпизод истории русской поэзии, до сих пор не вполне осмысленный. Дело не только в том, что в этот период поэт сформировал свою поэтику и создал основной корпус сочинений, в частности — описательную поэму «Таврида», во второй редакции получившую название «Херсонида». Южный период занимает центральное место в духовной жизни Боброва, к нему стягиваются творческие искания московско-петербургской молодости поэта и от него ответвляются достижения последующих (последних) лет жизни в Санкт-Петербурге, блистательной столице Российской империи. Между тем событийная канва жизни поэта принуждает исследователей считать пребывание Боброва на юге делом случая.
Согласно общепринятой точке зрения, Бобров покинул Северную столицу в виду неких опасений за свою судьбу, и его отъезд в Новороссию стал «неофициальной ссылкой». Документальных свидетельств в пользу этой точки зрения нет. Единственно, что её (разумеется, косвенно) поддерживает, — мотивы роковых ударов судьбы, потерянности, тоски по родине, заметные в некоторых южных стихах поэта, например в стихотворениях «Песнь несчастного на Новый год к благодетелю» (1795) и «Баллада. Могила Овидия, славного любимца муз» (1798); в них предполагается автобиографический подтекст. Эти мотивы требуют соотнесения с конкретикой бобровской биографии, без него они могут быть интерпретированы в иной смысловой перспективе. Здесь мы сталкиваемся с большими затруднениями.
Предполагаемая ссылка поэта связывается (без конкретики) то с арестом Александра Радищева, то с гонениями на московских масонов. Бобров учился в Московском университете в пору беспрецедентного влияния на образовательный процесс руководителей ордена «Злато-розового креста» (Николай Новиков, Иван Шварц, Михаил Херасков и другие) и участвовал в новиковских издательских проектах (редактировал перевод романа Эндрю Майкла Рэмзи «Новая Киропедия», вскоре признанного церковными властями «сумнительным»). Переехав в Санкт-Петербург, Бобров вступил в «Общество друзей словесных наук», которое включало бывших членов московского «Собрания университетских питомцев», курировавшегося в своё время розенкрейцерами. В 1789 году он становится сотрудником издававшегося членами «Общества…» журнала «Беседующий гражданин», который рассматривается (в силу известных причин) как издание масонской направленности. Предполагается, что и «Общество…», и журнал находились под сильным влиянием Радищева, что явное преувеличение. Во всяком случае, Александр Николаевич был членом «Общества…» с того же 1789 года. Что же касается его поэтического таланта, то блестящим его назвать сложно.
Тем не менее эти факты не делают убедительной связь отъезда Боброва из столицы ни с процессом Радищева, ни с антимасонской кампанией Екатерины II. Дело автора «Путешествия из Петербурга в Москву» было завершено ранней осенью 1790 года: 24 июня вердикт вынесла Палата уголовного суда, на рубеже июля и августа — Правительствующий сенат, 4 сентября точку поставила императрица именным указом. Следствие против московских розенкрейцеров началось только в апреле 1792 года: 13-го Екатерина II дала указание о нём, 24-го арестовали Новикова. Известно, что Бобров покинул Санкт-Петербург в августе 1791 года, то есть фактически через год после окончания процесса над Радищевым и более чем за полгода до следствия против масонов.
Вопрос нужно поставить и так: если Бобров уехал из столицы, чтобы избежать преследования властей, что именно могло быть предосудительного в его действиях, да и могло ли оно быть вообще? Сведений о том, что Бобров являлся членом той или иной масонской ложи, нет. Переезд из Москвы в Петербург сразу по окончании университета располагает к мысли о том, что поэта и его наставников-масонов не связывали крепкие отношения — похоже, что отсутствие интереса было взаимным. Даже если допустить, что Бобров всё-таки был масоном, очевидно, что в масонской иерархии, имевшей концептуальное организационно-идеологическое значение, он должен был занимать одну из низших ступеней, не имея доступа к работам высших. Не следует также упускать из виду низкое социальное происхождение Боброва. Он был выходцем из провинциального духовенства, что никак не могло способствовать вхождению поэта в круг видных московских масонов, которые почти все были представителями знатных богатых семей, занимавших видное положение в обеих столицах. Не было у него и влиятельных столичных покровителей. Это подтверждается трудностями устройства на службу (с ними он сталкивался во всех периодах своей жизни): так, Бобров более года прожил в Петербурге без служебного места, прежде чем в октябре 1787 года получил должность в Герольдии при Сенате. Да и в Северную столицу он перебрался, возможно, по той причине, что не смог устроиться в Москве (в соответствии со своими притязаниями).
Всё это, однако, не означает, что дело Радищева и антимасонская кампания (точнее, давняя неприязнь императрицы к масонам, к началу 1790‑х годов получившая уже явные черты немилости) не вызывали у Боброва беспокойства. Напротив, скорее всего, как раз вызывали. Но это беспокойство являлось лишь составляющей той духовной атмосферы, в которой поэт решил покинуть столицу и отправиться в Новороссию, но не причиной.
Вопрос вызывает и место, куда отправился Бобров: почему им стала совсем недавно вошедшая в состав Российской империи Новороссия, пространство, практически не затронутое веяниями цивилизации, не сопоставимое даже с Москвой, не говоря уже о Петербурге? Обеспечить свою жизнь, заметим, весьма скромно, Бобров мог, лишь состоя на статской службе — по окончании университета он получил чин губернского секретаря. Если бы поэт, покидая столицу, думал о том, как переждать недобрую годину, он, вероятно, направился бы в город, находившийся недалеко от Петербурга или Москвы.
Судя по тому, что Бобров оказался на новых землях, на которых, в сущности, ещё не было больших городов (Херсон был основан в 1778 году, Николаев — в 1789‑м, Одесса — в 1794‑м), служебная карьера интересовала поэта отнюдь не в первую очередь (как, например, Гавриила Державина). Предполагая определённую целенаправленность выбора Боброва, можно допустить, что Новороссия, во-первых, позволяла рассматривать чиновничьи обязанности как возможный минимум служебной карьеры и, во-вторых, предоставляла возможность вести существование в условиях, максимально приближённым к естественным (природным). Очевидно, что предложенные допущения в целом соответствуют стремительно набирающим популярность в 1790‑е годы мотивам сентименталистской поэзии. Это обстоятельство даёт основание взглянуть на решение Боброва покинуть Петербург и отправиться на юг в специфической для той эпохи литературно-философской перспективе.
Обратимся к сформулированной Юрием Лотманом теории поэтики бытового поведения. Поводом к ней, может быть, даже ключевым, стал вопрос о самоубийстве Радищева. Исследователям не удалось убедительно обосновать предположение о том, что на решение писателя повлияли угрозы вельмож, недовольных его законотворческими начинаниями; заметим, что «необъяснимость» радищевского поступка аналогична «бегству» Боброва из Санкт-Петербурга. Согласно теории Лотмана, во второй половине XVIII столетия столичное русское дворянство и, шире, образованное общество формирует своё поведение (мир своих чувств), ориентируясь на высокие/модные книжные образцы. Лотман писал, что светский человек того времени, не обязательно даже литератор, смотрел на свою жизнь как на организованный определённым сюжетом текст, что подчёркивало «единство» жизненного действия, придавало жизни подобие театральной пьесы. Использование сюжета задавало представление о финале жизни, который, по сути, и придавал жизни определяющее значение. Постоянные размышления о смерти сделали популярными героические и трагические модели поведения.
Связь «бегства» Боброва из Петербурга с влиянием авторитетных литературных источников можно детально обосновать. В 1789 году в июньском выпуске журнала «Беседующий гражданин» появляется стихотворение поэта «Ода двенадцатилетнего Попе» (во второй редакции — «Умеренность жизни»), являющееся переводом Ode on solitude прославленного английского поэта Александра Поупа. В оде Поуп даёт поведенческую модель, в основе которой лежит положение о частной жизни в естественных условиях, обеспечивающей независимость (свободу), здоровье и душевный покой, — положение, противопоставленное служебной карьере в (столичном) городе — как следует из посвящённой этой проблематике морально-дидактической поэмы Поупа «Опыт о человеке». Переведённая Бобровым «Ода…» интересна тем, что представленная в ней идея умеренной — «срединной» — жизни, в сущности, нормативная для просветительской моральной философии и хорошо известная в русской поэзии, например, по сочинениям Державина, даётся в драматическом контексте, имеющем трагедийный оттенок, контексте, резко отличающемся от державинского, в котором эта идея проводилась в служебно-вельможном ключе. Так, в переводе Бобров писал:
Блажен тот, кто желанья простирает
Не далее наследственных полей,
Кто токмо лишь по смерть свою желает
Дышать в стране своей;
Кому млеко стада, хлеб пашни тучны,
Руно дают смиренны овцы в дар,
Огонь дают древа в дни зимни скучны,
Прохладу в летний жар.
Благословен, кто жизнь ведёт спокойно,
Часов пернатых плавный зря полёт;
Он телом здрав, в его душе всё стройно;
Он кротко век живёт;
Он учится; а после отдыхает,
А ежели с невинностью покой
Ему утехи мирны предлагает:
Он мыслит сам с собой.
Так должен жить и я безвестно, скрыто;
Умру чужой слезой не омовён;
И надписью не будет то открыто,
Где буду погребён.
(Беседующий гражданин. 1789. Ч. 2. № 6. С. 170 — 171.)
Осмысляя отъезд Боброва из Петербурга на юг и годы пребывания в Новороссии через призму поэтики бытового поведения, легко увидеть, что «Ода двенадцатилетнего Попе» представляет своего рода жизненную программу поэта. Чтобы прожить жизнь «спокойно» (счастливо), утверждал Поуп, человек должен желать лишь того, что отвечает его возможностям; неумеренные амбиции приводят к заблуждениям и порождают опасные страсти. Вероятно, жизнь в столице давалась Боброву нелегко. Провинциал, не носивший даже дворянского звания, воспитанный в тихой «домашней» Москве, он не имел ни состояния, на которое мог бы относительно прилично устроиться, ни богатой родни, ни влиятельных связей. Процесс над Радищевым, ещё недавно красовавшимся родовитостью, богатством и высоким чином, показал, как переменчива Фортуна к своим избранникам, и тем самым подтверждал правоту Поупа. Скорее всего, в разгорячённом воображении Боброва далёкий провинциальный край — уголок непотревоженной природы — был благословенным местом.
В Новороссии он и нашёл воспетые Поупом «наследственные поля»: они находились в располагавшемся под Николаевом имении Петра Фёдоровича Геринга, подполковника артиллерии (с 1794 года), ставшего на долгие годы покровителем и другом поэта. Бобров посвятил Герингу, его супруге и их детям около тридцати стихов, в том числе такое великолепное произведение, как горацианская ода «К Натуре. При ключе г. Г<еринга>» (ок. 1799).
Мотив безвестности, имевший для Боброва в 1790‑х годах жизнестроительное значение, заслуживает отдельного разговора. У Поупа он отсылает, видимо, к вопросу о вероисповедании: будучи католиком, поэт был ущемлён в социальных правах, которыми в Англии пользовались протестанты, в частности ему было запрещено проживать в Лондоне, столице Британской империи. У Боброва этот мотив актуализировал, по всей видимости, проблему социального происхождения: принадлежность к духовенству определяла его как человека заведомо низкого звания и ставила существенные ограничения для карьерного роста и прочее. Так или иначе, ориентируясь на поуповскую идею умеренной жизни, понятую несколько даже буквально, поэт принимает свою судьбу, правда, видя в ней роковой дар. Осев в Новороссии, Бобров надолго выпал из литературной жизни, можно сказать, пропал без вести — столичные знакомцы не имели понятия, что с ним стало.
Но отнюдь не пребывание на юге сделало жизнь поэта безвестной. В обеих столицах у него оставались кое-какие литературные связи и при желании он мог отправлять свои стихи в журналы, но было ли оно у него? В южный период у Боброва в Петербурге вышли брошюрами три произведения, два — в 1793 году и одно — 1796‑м. Судя по тому, что последняя была напечатана в типографии артиллерийского кадетского корпуса, публикации устраивал Геринг. Кажется, Бобров не горел желанием публиковать свои стихи. Николаевские издания его книг — поэма «Таврида» (1798) и до сих пор не найденный сборник «Домашние жертвы, или Семейные удовольствия» (1800) — появляются лишь в последние годы жизни в Новороссии или даже по возвращении в Петербург.
Программа действий Боброва, исходным моментом которой стал отъезд поэта на юг, была определена поуповской поэзией, однако запустить эту программу могло обстоятельство, высвечивавшее самую суть идей Поупа. Этим обстоятельством стал выход в январе 1791 года «Московского журнала» Николая Карамзина и/или произведения, ради которого журнал был затеян. Речь о «Письмах русского путешественника», которые два года печатались в журнале. «Письма…» были литературной обработкой записей, которые Карамзин вёл в 1789–1790 годах, путешествуя по Европе. Их публикация приносит писателю огромную популярность, как и жанру литературного путешествия.
Бобров познакомился с Карамзиным в Москве в 1785 году. Дружбы между ними не было, но некоторое представление друг о друге они имели. Несмотря на разницу во взглядах, ставшую позднее разительной, у них было много общего, что создавало почву как для сотрудничества, так и для соперничества, сначала неосознаваемого. Карамзин допускал участие Боброва в своём журнале — об этом свидетельствует републикация горациевой «Оды к Бландузскому ключу», переведённой Бобровым (Московский журнал. 1792. Ч. 7. С. 111).
Но дальше этого дело не продвинулось, а закончилось и вовсе конфликтом. В обширном литературно-критическом послании «Протей, или Несогласия стихотворца» (1798) Карамзин в гротескно-шаржированном контексте использовал стихи Боброва, показав своё отрицательное отношение уже не столько к интересовавшей поэта теме «разрушения мира», сколько к его персоне.
«Протей…» наводит на мысль о том, что соперничество спровоцировал Карамзин. Это не вполне верно. Творческая биография Боброва даёт основания утверждать, что он был в высшей степени амбициозным поэтом. Свидетельств этого предостаточно:
— Исследователи в один голос говорят о новаторстве жанровых моделей «Тавриды» («Херсониды») и «Ночи». Между тем остаётся в стороне необычайная смелость, если не отчаянная дерзость, с которой Бобров, мало кому известный и не особо выделяемый лавроносными собратьями по цеху, определяющими вкусы читающей публики, берётся за решение совершенно новых художественных задач.
— Неслыханно амбициозным было и издание «Рассвета полночи». Выпуская собрание сочинений, что считалось привилегией только для прославленных авторов, поэт, чуть ли не расталкивая, как могло казаться со стороны, более известных коллег, заявлял претензию на высокое положение на российском поэтическом олимпе.
— Трактат «Происшествие в царстве теней…» сделал эту претензию очевидной. Резкая критика кумиров российской публики — Державина, Карамзина и авторов мельче, но на тот момент весьма популярных, как, например, Владислав Озеров — опиралась в первую очередь на широкомасштабную полемику Боброва с маститыми собратьями-поэтами — с тем же Державиным, поэтическая концепция которого была оспорена уже в «Тавриде».
— Вспомним и автобиографические стихи Боброва из I песни «Ночи», в которых поэт рассказывает об экзистенциальной подоплёке произведения. В них он вспоминает о юношеской ревности к Хераскову-эпику. Дело не в зависти, снедавшей неопытного молодого поэта: не один он испытывал подобные чувства к автору «Россияды» и «Владимира». Важно отметить, что позволить себе публичное признание в ревности мог лишь тот, кто не сомневался, что некогда пережитые им низкие чувства обеспечены поэтическим дарованием, искупающим их.
Амбициозность своих поэтических притязаний, состоятельность которых ещё предстояло доказать, Бобров осознал, видимо, уже в конце 1780‑х. Шумный успех только что начавшейся публикации «Писем русского путешественника» Карамзина, коллеги-соперника, скорее всего, сильно задел и особо впечатлил Боброва.
Карамзин сообщил, что будет публиковать в журнале записки некоего приятеля (то есть собственные «Письма…») и заметил, что, прежде всего, они посвящены природе и человеку и показывают всё, что автор «видел, слышал, чувствовал, думал и мечтал».
Замысел автора «Писем…» был Боброву, безусловно, мировоззренчески созвучен, но тем болезненнее он должен был воспринимать шумиху вокруг «Московского журнала». О заграничном путешествии, подобном карамзинскому, ставившем целью изучение «натуры и человека», Бобров не мог даже мечтать: оно требовало огромных денег — есть мнение, что и европейский вояж Карамзина наполовину был профинансирован некими его благодетелями. Случай Карамзина, включающий и путешествие, и журнал, и «Письма…», и читательский успех, стал для Боброва побудительным примером. Задним числом его переезд на юг можно представить «бюджетным» вариантом путешествия по Европе, но мотивация у поэта, скорее всего, была иной.
«Письма…» сделали Карамзина из рядового и не самого талантливого литератора знаменитость. Превращение произошло благодаря заграничному путешествию, впечатления о котором и стали содержанием его книги. Здесь очевидна стерновская модель сентименталистской литературы; готовый во всём подражать кумиру, Карамзин с гордостью выставлял её напоказ. Всё это могло вызывать у Боброва какие угодно чувства и мысли, но, скорее всего, не возымело бы столь серьёзных последствий (тем более что стернианство было поэту чуждо), если бы не одно обстоятельство, заставившее осмыслить карамзинский случай как призыв к действию. Бобров решился отправиться на юг, увидев обращённый к нему знак судьбы, и нашёл он его именно в «Московском журнале».
Издание Карамзина открывалось девизом, который представлял собой стихи Поупа. Он ознаменовывает выпуски четырёх первых частей журнала, в последующих четырёх использовались цитаты разных авторов: Горация, Жан-Жака Руссо, Шефтсбери и Конрада Пфеффеля. Стихи были взяты из хорошо известной и в тот момент идейно-философски близкой Боброву поэмы «Опыт о человеке»: Pleasures are ever in our hands or eyes. В пятой части журнала Карамзин перевёл поуповские стихи так: «Удовольствие, ложно или справедливо понимаемое, есть величайшее зло или величайшее благо наше». Строго говоря, это был не перевод, а сжатый пересказ основной мысли едва ли не всей III части Второй эпистолы.
Бобров начинает видеть в случае Карамзина побудительный пример только тогда, когда этот случай — превращение, совершённое благодаря путешествию (литературно и успешно описанному), — насыщается поуповскими смысловыми нюансами. Между тем взятый Бобровым за образец пример приобретает иное концептуальное направление, совершенно чуждое Карамзину. Это говорит одновременно и об их соревновании в одном и том же задании, и о полемике, выводящей их на разные творческие пути.
Точка их схождения и в то же время расхождения — ставшие девизом стихи Поупа: каждый понял их по-своему. Карамзин дал не столько перевод стиха-девиза, сколько интерпретацию включающего его в себя большого пассажа из «Опыта о человеке». Тут важен не сам перевод, а его смысл. Он (приблизительно) таков: «Чтобы удовольствие стало величайшим благом, необходимо справедливо понять его». Эта трактовка соответствует поуповским стихам, но и существенно смещает их акценты. Поуп писал, что целое человека образуется борьбой страстей, в которой побеждает сильнейшая и становится «правящей». Он уподоблял эту страсть божественной воле и судьбе (Ааронову жезлу-змию и смерти, с рождения поселяющейся в плоти). По Поупу, чтобы избежать вызываемых правящей страстью крайностей, необходимо правильно сочетать страсть и разум — точнее, практический разум, здравомыслие, опытность. Но очевидно, что в этой паре ведущая роль у страсти: она — паруса, которые наполняются ветром, природными силами, а разум — лишь руль, не относящийся прямо к природе.
Однако Карамзин ставит ударение не на правящей страсти, а на разуме, полагая, что в нём человек побеждает естество. Об этом можно судить по его «Письмам…», в которых путешествие в некотором смысле и являет собой то самое — поуповское — удовольствие. В 44‑м и 45‑м письмах Карамзин пишет об обречённости человека своей судьбе и о свободе, преодолевающей пределы, отведённые человеку природой. Соседство этих писем не случайно. «Заставляя» читателя сопоставлять эти пассажи, Карамзин хотел подчеркнуть морально-философское значение путешествия, в котором он видел доказательство победы человека над судьбой, создающей семейно-родовые, социальные и политические ограничения.
Толкование стиха-девиза у Боброва гораздо ближе к Поупу, хотя и в нём есть некоторые смысловые смещения. Как и в случае с Карамзиным, судить об этом, разумеется, предположительно, можно по отношению Боброва к путешествию (удовольствию), то есть к его пребыванию в Новороссии. Материал для этого дают поэма «Таврида» и финализирующая южный период творчества поэта «Баллада. Могила Овидия».
Огромное, по сути — центральное, место в поэме Боброва занимает история Ореста, восходящая к античным источникам (к греческой мифологии и трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде»). В «Тавриде» поэтический рассказ об этой истории — жанровый элемент описательной поэмы. Однако есть основание допустить, что поэт связывал с ней более обширное значение, которое, скорее всего, и определило направление его движения из Петербурга.
История Ореста заставляет нас ещё раз обратиться к теории поэтики бытового поведения — идее о выстраивании биографии по высоким литературным образцам. «Письма русского путешественника» показывают, что Карамзин концептуально моделировал вояж по Европе, взяв за образец роман Лоренса Стерна «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии». Попутно заметим, что едва ли не все посещаемые города и веси Карамзин воспринимал через призму связанных с этими местами книг или писателей. Чего-то подобного следовало бы ожидать и от Боброва, и некоторые произведения поэта способны удовлетворить эти ожидания, например та же «Могила Овидия». Между тем, если предположить, что Бобров, отправляясь на юг (как в своего рода путешествие), намеревался побывать на месте некогда разыгранного литературного (исторического) сюжета, как, допустим, Карамзин, страстно желавший увидеть номер гостиницы Дессеня в Кале, где останавливался Стерн, таким местом могла быть только Таврида еврипидовой «Ифигении». Но если Карамзин «подражал» Стерну, стремясь почувствовать то же самое, что чувствовал автор «Сентиментального путешествия», то Бобров, вероятно, находил в себе нечто общее с Орестом и в известной мере видел себя в его роли.
В основе «Ифигении» лежит предание о путешествии Ореста и его друга Пилада в Тавриду, предпринятом для искупления проклятия, наложенного богами за убийство матери: путешественник должен был возвратить из далекого варварского края «близнеца», которого он принял за статую Артемиды, сестры-близнеца Аполлона, в храме которого ему был дан оракул. Обобщая, можно сказать, что история (путешествия) Ореста — это рассказ о велении судьбы, практически неисполнимом, однако исполненным и принесшим чаемую перемену участи. Легко увидеть, что история Ореста может быть осмыслена как типологическая модель путешествия Боброва.
Конечно, путешествие круто изменило и судьбу Карамзина, однако ничего из ряда вон выходящего в нём не было: писатель принадлежал достаточно обеспеченному древнему дворянскому роду, пользовался поддержкой влиятельных и ещё более состоятельных, чем он сам, семейств: Тургеневых, Плещеевых и прочих. То же можно сказать и о «Письмах…» Карамзина — пред ним были многочисленные примеры для подражания.
Иное дело Бобров, человек низкого происхождения, без родни и связей: он не имел ничего, кроме своего поэтического дара, но и тот было мало шансов реализовать. Вероятно, Бобров отправился из Петербурга в Новороссию, дикий и чуждый край, как и Орест, уверовав в то, что заставившая его покинуть родные земли судьба чудесным образом снимет с него родовое (сословное) проклятие. Отражением этих чаяний и стала представленная в «Тавриде» история Ореста.
В этом ракурсе вполне очевидна его интерпретация стихов Поупа. Удовольствие (страсть), к которому отсылал девиз «Московского журнала», Бобров отождествлял с велением судьбы, с которым следует примириться, а не бороться. Будучи учеником Поупа, поэт не мог не тяготиться жизнью в чиновном Петербурге, делавшей его насельников заложниками сословных предрассудков. Бобров, несомненно, ощущал свой поэтический дар как правящую страсть, поэтому должен был связывать судьбу с просветительским представлением о поэте, певце природы и чувственного опыта, живущем независимой жизнью в душевном покое. На пересечении различных жизненных и литературных обстоятельств (случай Карамзина и поэзия Поупа) Бобров ощутил поэзию и своей правящей страстью, и велением судьбы. Всё это и предопределило отъезд из столицы на юг — сделало неизбежным рискованное путешествие поэта, которое должно было снять с него роковую печать и увенчать поэтической славой.
Это заключение косвенно подтверждает «Могила Овидия» — произведение, которое совершенно невозможно обойти, говоря о причинах и целях пребывания Боброва в Новороссии. Некоторые исследователи видят в «Могиле Овидия» завуалированное указание на то, что переезд поэта на юг был «неофициальной ссылкой». Однако стихотворение не даёт никаких оснований для такого прочтения. Бобров, принявший, так сказать, «лице» прозябающего на берегах Буга певца, в финале стихотворения, действительно, сопоставляет себя с Овидием. Между тем это сопоставление идёт по линии «славы в веках», а не ссылки (или немилости), в которую изгнанник вынужден отправиться из столицы по воле всесильного деспота. Так, глядя на своё горестное положение, певец приходит к мысли о том, что он, как и римский поэт, обречён закончить свои дни безвестным в глуши. Точнее — он приходит к обращённому к судьбе вопросу о неизбежности такого исхода. Анализ стихотворения показывает, что Бобров в многочисленных образных линиях своего произведения (течение Дуная, история Северного Причерноморья, ссылка Овидия) варьирует один и тот же мотив: мотив парадоксального определения судьбы, которая, ведя дорогой растворения в небытии, чудесным образом приводит к бессмертному величию.
90 лет со дня рождения писателя Кира Булычёва — повод поразмышлять над тем, благодаря чему создатель Алисы Селезнёвой вошёл в историю как один из самых известных фантастов в истории русской литературы. Конечно, мы можем просто сказать, что он был хорошим писателем, и будем правы, но разве не интереснее углубиться в детали?
Пытаемся сформулировать достоинства прозы Булычёва, благодаря которым его книги остаются интересными по сей день, и вспоминаем некоторые его тексты — известные и не очень.
Гендер в мире будущего
Если Игорь Всеволодович Можейко (настоящее имя Кира Булычёва) и слышал песню «Половое равенство (это миф!)» группы «НИИ Косметики», эта композиция вряд ли относилась к числу его любимых. Конец XXI века, в котором обитают Алиса Селезнёва, её родные и друзья — своего рода гендерная утопия, которая, как считается, бросила вызов сексизму в советской фантастике.
В статье Марии Елифёровой «Алиса Селезнёва: секреты успеха» утверждается:
«Заслуга Кира Булычёва <…> перед отечественной литературой настолько уникальна, что аналогов с ходу и не подобрать. <…> Пожалуй, если вынуть из булычёвского творчества Алису и представить на её месте какого-нибудь пионера Васю, от феномена Булычёва мало что останется <…>».
Со вторым предложением в процитированном отрывке можно поспорить, вспомнив, что творчество Булычёва в принципе довольно женоцентрично (даже псевдоним Кир — маскулинитив от имени его жены Киры). Серия книг об интергалактической полиции строится вокруг агента Коры Орват, второстепенной героини алисианы, а цикл «Река Хронос» непредставим без Лиды Иваницкой. Впрочем, в популярности с Алисой этим дамам, конечно, не тягаться.
По словам Елифёровой, «фантастический» сексизм не сдаёт позиций и в наши дни, но если теперь он «чаще принимает „мягкие“ формы гендерных стереотипов, то шесть-семь десятилетий назад едва ли не общим консенсусом было убеждение, что освоение космоса сугубо мужская сфера деятельности; по аналогии с мореплаванием, женщине отводилась роль невесты, ждущей „на берегу“». Как видно, в том, что положение улучшилось, алисиана сыграла не последнюю роль.
Сам Кир Булычёв объяснял свою позицию по-разному. В интервью 1986 года он говорил, что ему попросту «обидно за девочек». А в другой раз высказался довольно своеобразно:
«Если реалистическая литература занята выяснением отношений между людьми, а люди это обязательно или мужчины, или женщины, то в фантастической литературе этот принцип художественной литературы часто забывается. То есть идёт подмена отношений — на место отношений между мужчиной и женщиной ставятся отношения другого рода — между человеком и обществом, человеком и техникой, человеком и наукой, человеком и машиной и так далее… И выходит, что машина, наука и другие подобные штуки начинают служить заменителем женщин… Что мне кажется определённого рода извращением».
Таким образом, мы можем предположить, что писатель вряд ли был сознательным сторонником полового равенства и действовал, скорее, по велению сердца. Не исключено, что, если бы в 1960 году в семье Киры и Игоря Можейко не родилась дочь Алиса (писатель утверждал, что у героини от его дочери только имя, и тем не менее обойти этот факт невозможно), в 1965‑м не вышел сборник рассказов о семействе Селезнёвых «Девочка, с которой ничего не случится», а затем его многочисленные продолжения.
Однако Татьяна Тернопол в статье «„Прекрасное далёко“: гендер в мире будущего в повестях Кира Булычёва об Алисе Селёзневой» допускает, что дело не столько в личном отцовском опыте, сколько в «реалиях советского общества». По наблюдениям исследовательницы, истинное гендерное равноправие свойственно лишь первым книгам алисианы, в то время как в более поздних текстах отношения героев тяготеют к патриархату:
«Гендерные представления в алисиане опираются на реалии советского общества. Гендерные практики, отражённые в ранних произведениях, описывают дискриминацию женщин в профессиональной сфере, расширенное материнство, контакт „работающая мать“. Гендерное равенство, которое должно будет наступить в будущем, воплощается в образах „вовлечённого отца“ и карьерно-ориентированной матери Алисы, освобождённых от домашнего труда благодаря научно-техническому прогрессу и институтам „социальной заботы“. Во второй половине 1980‑х гг. под влиянием консервативного гендерного поворота в СССР гендерный порядок мира, описанного Булычёвым в книгах об Алисе, изменяется. Традиционная женственность воплощается в образе инопланетянки Ирии Гай. Однокарьерная семья, которую создают Ирия и землянин Тадеуш, преподносится как идеальная модель семейной жизни. Новое восприятие гендерного контракта находит воплощение в образах Алисы и Пашки Гераскина: с началом пубертата Алиса демонстрирует традиционные женские качества, а Пашка — мужские. Распределение обязанностей на земле и в космосе начинает определяться патриархатным гендерным контрактом».
И всё же при этом сложно не заметить, что основная разница между Алисой и Пашкой, которая подчёркивается Булычёвым, вовсе не гендерная. Как замечает Елифёрова, «Алисе, в отличие от Пашки, присуща ответственность за других». Именно это делает её лидером, настоящей главной героиней, оставляя храброго, но безалаберного Гераскина вечным персонажем второго плана.
Приметы времени
Мысль, что выдуманное будущее — не абстракция, а трансформация сегодняшнего дня в рамках фантастического жанра, была близка и самому Булычёву. В 2000 году он говорил:
«Что такое фантастика? Это самый актуальный вид литературы, это попытка ответить на вопрос, что с нами происходит, что с нами будет. <…> Фантаст может писать только о нашем времени, всё остальное — от лукавого».
Это объясняет, почему в книгах про Алису нередко встречаются трогательные, местами забавные анахронизмы. Её мир — это в немалой степени хроника советских 60‑х (70‑х, 80‑х и так далее, в зависимости от года выхода той или иной книги), зафиксированная в футуристическом антураже.
К примеру, в «Путешествии Алисы» (1974), события которой развиваются в конце XXI века, отец Алисы (и одновременно рассказчик) профессор Селезнёв вспоминает:
«Так получилось, что я с детства люблю животных, и никогда не менял их на камни, марки, радиоприёмники и другие интересные вещи».
В СССР подобные обмены ценностями действительно были популярны среди детей (можно вспомнить рассказ Драгунского «Он живой и светится» или выпуск «Давай меняться?» из киножурнала «Ералаш), да и радиолюбительством увлекались многие. Но сегодня нам сложно вообразить ребёнка, который отдаст животное (тем более инопланетное, из тех, с которыми работает папа-Селезнёв) за допотопный приёмник. Так что отрывок, в котором профессор даёт понять, что отличался от прочих детей, репрезентует нам не гипотетическое будущее, а реальное прошлое. Писатель в рамках этого отрывка выступает не как футуролог, а как историк — к слову, это основная профессия Игоря Можейко.
Казалось бы, история и фантастика — явления противоположные друг другу. Но Булычёв считал иначе:
«Историческая литература и фантастическая литература очень похожи. И та, и другая имеют дело с вымышленным антуражем. Если вы пишете роман о жизни России XVII века, воссоздавая образ мыслей, разговоров, поведения — никто ваш роман читать не будет. Вы должны придумать современный мир. Читатель должен иметь возможность поставить себя на место героя. Реального героя в придуманном антураже. То же самое происходит в фантастике».
Откроем рассказ «Обида» из цикла о Великом Гусляре — городе, в котором постоянно случается что-то необыкновенное. Здесь гуслярцам удаётся подслушать разговоры инопланетян, которые тайно наблюдают за землянами и обсуждают увиденное. Скажем «Заметил странное скопление аборигенов. Стоят в очереди перед хозяйственным магазином. Жду от них разумных поступков».
Один из героев, изобретатель Саша Грубин, тут же переводит услышанное на язык родных осин: «Обещали завтра обои выкинуть. Три дня уже люди дежурят».
Очереди и дефицит — обстоятельства, не имеющие формального отношения к фантастике, однако именно они во времена Советского Союза отвечали за коммуникацию читателя с текстом, помогая идентифицировать себя с персонажами, сопереживать им. Сегодня для нас подобные нюансы — любопытные приметы времени, которым при желании можно посвятить отдельное исследование.
Пожалуй, здесь будет уместно привести цитату из текста Андрея Щербака-Жукова, который видел в описанном подходе особую авторскую человечность:
«Действие многих рассказов <…> происходит в далёком космосе и на иных планетах, однако в центре повествования — человек, его переживания, его чувства. Возможно, этот подчёркнуто гуманитарный подход и сделал писателя таким популярным».
Футуристическое барокко
Мы уже упомянули четыре книжных цикла Кира Булычёва: «Приключения Алисы» (алисиана), «Великий Гусляр», «Интергалактическая полиция» и «Река Хронос». Назовём оставшиеся шесть: «Доктор Павлыш», «Андрей Брюс», «Институт экспертизы», «Театр теней», «Верёвкин» и «Лигон».
И ещё множество внецикловых романов, повестей, рассказов, сборники стихов, книги по истории, журналистские тексты. Булычёв-Можейко был очень плодовитым автором.
Не менее насыщена каждая книга в отдельности. Казалось бы, анимационная «Тайна третьей планеты» (1981) Романа Качанова — очень подробная экранизация, но в действительности в неё не удалось вместить и половину того, что было в первоисточнике. Повесть «Путешествие Алисы» буквально сочится неизведанными планетами, причудливыми формами разумной и неразумной жизни и необыкновенными достижениями науки и техники. Особенно это заметно там, где встречаются представители разных цивилизаций — например, в городе Палапутра на планете Блук:
«Была там гостиница „Крак“, похожая на детский воздушный шарик метров сто в поперечнике. Из-под гостиницы торчали края антигравитаторов. В ней останавливались привыкшие к невесомости космические бродяги, у которых не было своей планеты. Они летали на кометах и метеорных потоках и там раскидывали шатры.
Потом мы миновали гостиницу „Чудесное место“. Эта гостиница тоже была шаром, но твёрдым, массивным, наполовину вкопанным в землю. На ней мы увидели вывеску: „Только для жителей метановых планет“. Из-за неплотно прикрытой двери шипела струйка газа.
Следующей оказалась гостиница „Сковородка“: её стены были раскалены — не дотронешься, несмотря на сто слоёв изоляции. В „Сковородке“ останавливались жители звёзд, для которых купание в раскалённой лаве всё равно что для нас купание в пруду летним днём».
Временами так и тянет назвать мир, выдуманный Булычёвым для Селезнёвых и компании, по-барочному избыточным. Но, с другой стороны, а как иначе, когда речь идёт не только о Земле будущего, но и о целой, неплохо изученной вселенной, где до каждой планеты рукой подать?
«Мы миновали гостиницу, сделанную в виде аквариума, — в ней жили обитатели планет, покрытых водой, — и гостиницу, похожую на чайник. Из носика чайника вырывался пар — там жили куксы с Параселя. У них на планете жарко, вода кипит, и планета окутана горячим паром.
Из гостиниц выходили их постояльцы. Многие шли в скафандрах, и скафандры были самые разные. Кое-кто полз по земле, кое-кто летел над нашими головами. Под ногами мелькали коллекционеры ростом чуть побольше муравья, а рядом с ними шествовали коллекционеры ростом чуть пониже слона.
Чем ближе мы подходили к базару, тем гуще становилась толпа, и я взял Алису за руку, чтобы она невзначай на кого-нибудь не наступила или кто-нибудь нечаянно не наступил бы на неё».
Напрашивается и другое сравнение: книжный сериал про Алису — это советский детский аналог «Футурамы». Ну да, не все эпизоды одинаково хороши — так ведь этого и не требуется. Главное — эскапизм и возможность подольше не расставаться с любимыми персонажами.
Но если робот Бендер и его «человеки» живут в неидеальном мире капитализма, персонажам Булычёва посчастливилось обитать в настоящей утопии (уже не только гендерной), где любой негатив или злодеяние воспринимается как нонсенс.
К примеру, в первой главе «Путешествия…» Алиса с друзьями «взяла в займы» самородок из школьного музея, чтобы использовать его в качестве блесны для поимки гигантской щуки. Узнав о произошедшем, учительница пошла к директору — но не жаловаться, как можно было подумать, а со следующим предупреждением: «Опасность, у кого-то пробудилось в крови прошлое!»
Неизвестно, что могло произойти дальше, но на помощь Алисе пришли многочисленные друзья, которые подарили ей столько золота из личных запасов, что хватило бы на несколько музеев. В будущем этот металл никого из землян особенно не интересует. Да и деньги тоже отменили.
Пацифистское фэнтези
Некоторые всерьёз уверены, что Булычёв описал в алисиане мир победившего коммунизма. Эта точка зрения, конечно, имеет право на существование, но в таком случае следует указывать, что коммунизм будущего — это не просто политический строй, а особое состояние реальности, в которой всё устроено для того, чтобы человеку жилось максимально комфортно.
Возьмём, скажем, роботов. В конце XXI века они достаточно интеллектуальны, чтобы практически ничем не отличаться от людей, каждый робот — это личность. При этом им не приходит в голову учинить что-то вроде восстания машин. Кажется, их абсолютно устраивает перспектива работать на человека не покладая рук до тех пор, пока их не отправят на свалку — ни дать ни взять домовые эльфы из «Гарри Поттера». Это наводит на мысль, что фантастика у Булычёва нередко имеет отношение к жанру лишь формально, на деле же перед нами сказка, футуристическое фэнтези.
Да, иногда случаются казусы, как в повести «Остров ржавого лейтенанта» (1968), где несколько боевых роботов берут в плен Алису и планируют захватить мир. Но мы заранее знаем, что у них ничего не выйдет: речь идёт о крошечной группе стародавних моделей, потенциальных музейных экспонатах, предположительно, времён холодной войны, которые по недосмотру вырвались на волю. Неслучайно в редакции текста 1991 года робот-домработник Селезнёвых восклицает:
«Боевой робот — это немыслимо! Это всё равно что стройный горбун или круглый кубик».
Из книги в книгу Булычёв настаивает на том, что пацифизм — это не просто благо, но необходимое условие для процветания цивилизации. В повести «Конец Атлантиды» (1987) он пишет:
«Земная цивилизация развивалась. <…> Людей становилось всё больше, они уже освоили свою планету, росли города, строились заводы, на полях сражений грохотали пушки… <…> Земля уже подходила к критической точке своего развития. Это бывает почти с каждой планетой: на ней скопилось много опасного оружия, скоро люди изобретут и атомную бомбу. Немало было в космосе цивилизаций, которые не смогли справиться с этой страшной опасностью и погибли. На других планетах удавалось преодолеть этот рубеж — запретить оружие и перейти к мирной эпохе».
Легко сказать — запретить оружие. Но как? Неясно. Мы знаем только то, что в мире Кира Булычёва землянам удалось это осуществить. Здорово. Завидуем.
Подобная, ничем не объяснимая лёгкость — одно из основных правил игры алисианы. На свете больше нет невозможного. Нет несчастных, нет заурядных — каждый доволен жизнью и имеет дело по душе. Во всяком случае, это буквально следует из повести «Сто лет тому вперёд» (1978), где Алиса рассказывает школьникам XX века, что «в будущем <…> на Земле будет жить пять миллиардов исключительных, знаменитых, одарённых людей». И даже единственный среди них «обыкновенный» умудрится стать чемпионом мира по шахматам и изобрести машину времени.
Кстати, о времени: герои Булычёва постоянно путешествуют в прошлое и будущее, при этом, кажется, даже не подозревая о временных парадоксах и других неприятных вещах, обычно доставляющих немало неудобств персонажам хроноопер. То, что в «Сто лет тому вперёд» Алиса открывает советским детям их будущие профессии, и это не приводит к созданию альтернативной реальности и, судя по всему, вообще никак не влияет на пространственно-временной континуум — лишь один из примеров.
В «Путешествии Алисы» (1974) жители планеты Шешинеру изобрели таблетки, позволяющие им перемещаться в недавнее прошлое и раз за разом переживать радостные моменты жизни. То есть если вчера ты съел что-то очень вкусное, то сегодня ты можешь принять таблетку и снова оказаться во вчера, и съесть это вкусное — и так до бесконечности.
«Он растворился в воздухе и через три секунды появился снова с большим ананасом в руках.
— Я только что побывал в вашем холодильнике, — сказал он.
— Но там уже нет ананасов.
— Но я побывал там вчера ночью. Разве непонятно? Проще простого. Я сейчас улетал в прошлое и вчера ночью взял из холодильника ананас. <…> …У нас осталось в жизни так мало радостей. <…> Я, например, теперь буду каждый день отправляться во вчерашний день, чтобы съесть ананас, который я съел вчера…»
Как и почему это работает — большая загадка. Зато теперь неудивительно, что во вселенной, где магическим образом можно годами питаться одним и тем же ананасом, построили коммунизм.
Понятно, что подобный подход, в котором за научно-технической декорацией кроется сказочная условность, может показаться иному читателю несколько рафинированным. Особенно ценителям так называемой «твёрдой фантастики», поскольку алисиана — это даже не «мягкая фантастика», а что-то уж совсем невесомое. Фантастика-пушинка, фантастика-суфле или сахарная вата.
С другой стороны, эскапистское пребывание в мирах, где царит гармония и нет нерешаемых задач — дело терапевтическое, полезное для нервной системы. Может быть, не всегда, но уж во всяком случае в наше тревожное время, когда мемы из категории «прости, Алиса, мы всё [профукали]» встречаются гораздо чаще, чем вера в существование «прекрасного далёка».
На протяжении имперского периода в истории Санкт-Петербурга в городе проживали десятки тысяч уроженцев Эстляндской и Лифляндской губерний. Эстонцы переезжали в столицу в поисках работы, для получения образования, а также проходили военную службу. Во второй половине XIX — начале XX веков Петербург стал важным центром эстонского национального возрождения — именно здесь интеллектуалы из Прибалтийского края могли относительно свободного говорить о прошлом и будущем Эстляндии, не опасаясь давления со стороны остзейских немцев.
Как была устроена жизнь общины, какие эстонские объединения появлялись на берегах Невы и как петербургские эстонцы участвовали в установлении автономии Эстонии, рассказывает Никита Николаев.
Эстонский Петербург XVIII века
В 1721 году территория современной Эстонии по итогам Северной войны вошла в состав Российской империи. Лифляндская и Эстляндская губернии стали частью Остзейского края — особой области внутри страны, которая пользовалась широкой автономией во внутренних делах. Несмотря на то что эстонцы составляли львиную долю населения губерний, вся полнота власти и привилегий принадлежала немецкой аристократии. Ещё в Средние века эти территории колонизировали немецкие крестоносцы. Их потомки владели практически всей землёй, а местное население оказалось в положении крепостных. Особый порядок не изменился ни в эпоху шведского владычества, ни после завоевания южного побережья Финского залива Петром I — русский царь лишь подтвердил особый остзейский порядок.
Во многом из-за этого лишь немногие крестьяне из присоединённых территорий отправились на строительство новой столицы империи — они были нужнее на родине, немецким помещикам. Более-менее точно о формировании эстонской диаспоры Санкт-Петербурга можно говорить начиная со второй половины XVIII века. Именно тогда источники фиксируют появление лютеран из Эстляндии и Лифляндии в местных евангелических приходах. В первое время эстонцы посещали богослужения в финской церкви Святой Марии на Большой Конюшенной улице. Для них отдельно работал пастор, знавший эстонский язык. Другим центром притяжения стала кирха Святого Михаила, открытая на Васильевском острове при Первом кадетском корпусе. Она обслуживала преимущественно немецкую паству, но богослужения для эстонцев также проводились на родном для них языке.
Исследователи оценивают количество эстонцев, проживавших в те годы в Санкт-Петербурге, примерно в полторы тысячи человек. В основном это были слуги остзейских дворян, служивших в столице империи, а также рекруты — солдаты и матросы. Последние чаще всего проживали в Кронштадте. К сожалению, о том, как жили эстонцы во второй половине XVIII века в Санкт-Петербурге, практически ничего не известно.
Крестьянская миграция
Ситуация начала заметно меняться уже в начале следующего столетия. Как и родственные финны, эстонцы всё чаще стали перебираться из родных губерний в столицу Российской империи. Однако причины миграции в обоих случаях различались. Финляндия была присоединена к России в 1809 году, после чего крестьяне и ремесленники, лично свободные, отправлялись в крупнейший город «метрополии» в поисках работы.
Простые эстонцы, работавшие на земле, не могли бросить хозяев — в Остзейском крае действовало крепостное право. Однако в первой половине XIX века ситуация изменилась. Прибалтийский край стал полем для эксперимента центральных властей сначала по ослаблению, а затем и полной отмене крепостнической системы. В 1804 году крестьяне получили право на обладание собственным движимым имуществом, а спустя 12 лет — и личную свободу. Правда, земля в сделку не входила — остзейские помещики не хотели делиться участками со своими бывшими работниками.
Многие эстонцы оставались работать у недавних хозяев, превратившись в наёмных рабочих (впрочем, их участь была едва ли лучше крепостных). Некоторые, так и не дождавшись возможности хотя бы приобрести землю, уезжали на восток в поисках лучшей доли. Даже когда в эпоху реформ Александра II эстонцы получили, наконец, право владеть личными участками, поток мигрантов не утихал. Крестьяне селились в соседних с Эстляндией губерниях, крупных городах, или же уезжали в Сибирь, где осваивали незаселённые просторы империи.
Впрочем, множество эстонцев оставалось на постоянное место жительства в Санкт-Петербурге. Здесь они проходили военную службу (для сравнения, финны от этой повинности были освобождены), устраивались на работу на промышленные предприятия, открывали мелкие лавки и, конечно, поступали в высшие учебные заведения. Численность эстонцев, проживавших в столице империи, вплоть до 1917 года неуклонно росла. С полутора тысяч человек в XVIII веке она достигла, по некоторым данным, 23 тысячи человек в канун Первой мировой войны.
С божьей помощью
Эстонцы расселились практически по всему городу. Диаспоры проживали в Коломне, на Васильевском острове, на Петровской стороне и у Нарвской заставы. Увеличение количества уроженцев Прибалтийского края привело к необходимости обустройства собственной евангелической лютеранской общины. В 1839 году эстонцы были временно переданы на «содержание» шведской церкви Святой Екатерины на Васильевском острове, а в июле 1842-го они, наконец, смогли получить средства на создание собственного прихода.
Новый центр религиозной жизни эстонской диаспоры расположился в Малой Коломне. По указу Николая I община получила средства на аренду помещений на Офицерской улице (сейчас — улица Декабристов). Здесь была устроена церковь и школа для детей — первая в истории образования на эстонском языке. Приход был назван в честь святого Иоанна (Яана). В 1849 году пастором общины стал Корнелиус Лааланд, который объявил «краудфандинговую компанию», целью которой стал сбор средств на постройку каменного храма. Земельный участок священник выкупил за свои деньги.
На каменную кирху деньги собирали как в Эстляндии и Лифляндии, так и в Петербурге. Большую долю от требуемой суммы (50 из 60 тысяч рублей) выделила казна. Такая существенная помощь не была просто актом доброй воли имперского правительства. Санкт-Петербург, пытаясь урезать особые привилегии Остзейского края и немецкой аристократии, активно поддерживал национальное возрождение балтийских наций, в том числе и эстонцев.
В 1860 году каменная церковь Святого Апостола Иоанна была открыта. Здание, построенное из красного кирпича в новороманском стиле, одновременно вмещало до двух тысяч человек. При храме работала школа, а в начале XX века на средства эстонской общины рядом с ним был возведён доходный дом, прибыль от которого шла на нужды прихожан. В 1880 году главой церкви стал пастор Якоб Хурт, вошедший в историю эстонской литературы как известный собиратель родного фольклора. Благодаря ему деревянное здание школы было перестроено в камне. Во второй половине XIX века церковным хором и оркестром руководили композиторы, которые впоследствии будут считаться классиками эстонской музыки: Йоханнес Каппель, Рудольф Тобиас, Михкель Людиг.
Петербургские эстонцы исповедовали не только лютеранство — чуть менее тысячи человек были православными. Многие уроженцы Остзейского края переходили в другую веру, рассчитывая таким образом улучшить своё социальное положение в православной Российской империи. В 1900 году таких эстонцев в столице насчитывалось чуть менее 900 человек — на порядки меньше, чем лютеран. Было организовано православное братство названное в честь Исидора Юрьевского: священномученика, убитого за отказ принять католичество во второй половине XV века в Юрьеве (Тарту).
Братство проводило службу в подвале Мало-Коломенской церкви (ныне не существует), а в 1903 году началось строительство собственного храма, идею о создании которого активно продвигал глава православной эстонской общины Павел Кульбуш. Средства на этот проект выделили как прихожане, так и высшие сановники империи (несколько тысяч рублей пожертвовал сам император Николай II). В 1908 году новый храм открылся для прихожан.
Объединения земляков
Санкт-Петербург стал важным городом для эстонского национального возрождения. В столицу империи прибывали не только в поисках работы или на военную службу, но и для получения образования. В Эстляндии, конечно, существовали собственные учебные заведения. Самым авторитетным и крупным среди них был Дерптский университет, открытый ещё в 1632 году в эпоху шведского владычества. Здесь действовали студенческие объединения и работали исследователи эстонской культуры, но на них сильно давили представители немецкой аристократии.
Между немцами и русскими эстонцы выбрали помощь последних. В годы попыток русификации западных областей империи при Александре III сотни студентов из Эстляндии и Лифляндии, которые знали русский язык, приезжали в Петербург и поступали в императорский университет, Горный институт, Академию художеств и другие учебные заведения. Всего в 1915 году высшее образование в столице получало около 400 эстонцев, а Васильевский остров превратился в крупный центр сосредоточения эстонской диаспоры.
Относительная культурная и политическая свобода позволила эстонской интеллигенции организовывать в Санкт-Петербурге просветительские общества. На рубеже 1850–1860‑х годов начало работать первое из них — «Друзья народа». В него вошли самые известные уроженцы Эстляндии, занимавшие видное положение в обществе: медик и личный врач Александра II Филипп Карелль, первый крупный эстонский художник и основоположник национальной живописи Йохан Кёлер, публицист и идеолог национального возрождения Карл Якобсон и многие другие. Члены общества вынашивали планы по изданию собственных газет в Петербурге — однако до масштабных проектов дело не дошло.
«Друзья народа» объединяли интеллектуальную элиту эстонской диаспоры, которая занималась во многом оторванными от реальности задачами — обсуждала сохранение эстонской культуры или собирала фольклорные материалы. На низовом уровне эстонцы входили в общество немецких ремесленников — уроженцев Прибалтийских губерний «Пальме» («Рука»). В 1879 году эстонское отделение оформилось фактически в независимую организацию. Помимо помощи соплеменникам, общество активно поддерживало и культурные инициативы. Именно благодаря «Пальме» в 1873 году в Петербурге прошло первое театральное представление на эстонском языке.
С увеличением количества эстонцев в столице ширится и их горизонтальная активность. В 1880 году было основано Петербургское эстонское благотворительное общество. Организация целенаправленно поддерживала культурные инициативы соплеменников и способствовала расширению сети школ, причём не только в столице, но и других городах губернии: к тому времени относительно крупные диаспоры сформировались в Ямбурге, Тосно, Пскове, Гдове.
Чтение и спорт
Революционная эпоха стала временем расцвета эстонских национальных объединений Санкт-Петербурга. Либерализация общественной жизни в стране позволила диаспоре расширить сферы низовой активности — это касалось как школьного образования, так и студенческих организаций и землячеств. На это же время приходится бурный рост публикаций на эстонском языке: речь шла не только о газетах и журналах, но и о научной и художественной литературе.
Большую роль в этом процессе сыграл будущий премьер-министр независимой Эстонской республики Константин Пятс. По его инициативе в столице было основано издательство Uhiselu («Общественная жизнь»), при котором работал книжный магазин. Здесь столичные эстонцы могли приобрести переводы философских, исторических или юридических актуальных трудов, а также газету Peterburi Teataja («Петербургский вестник», издавалась с 1908 года).
Впрочем, это периодическое издание не было первым в своём роде. Ещё в «горячую» революционную эпоху в столице империи начали выходить газеты различной политической направленности: социал-демократическая Edasi («Вперёд», существовало ещё несколько левых наименований), лояльная к властям Eestlane («Эстонец»), левый сатирический журнал Tiiu Tasane и тематические издания, посвящённые культуре и спорту.
Последний, к слову, тоже имел важное значение в жизни эстонской общины Петербурга. С 1898 года в столице действовало спортивное объединение силачей, позднее превратившееся в филиал таллиннской организации «Калев» (легендарный богатырь из эстонского эпоса «Калевипоэг»). Эстонские тяжелоатлеты и борцы считались одними из сильнейших не только в России, но и на международной спортивной арене. В 1912 году уроженец Эстляндии Мартин Клейн завоевал серебряные медали для Российской империи на Олимпийских играх в Стокгольме. Уже в годы войны «Калев» стал организатором первого в отечественной истории национального чемпионата по тяжёлой атлетике. Дополнением к физкультурному объединению служило общество трезвости Ustavus («Верность»), действовавшее в столице страны с 1893 года.
Эстонские демонстранты
Свобода революционной эпохи довольно скоро сменилась реакцией. Власти всё чаще мешали низовым эстонским объединениям, подозревая тех в стремлении к независимости. На самом деле в эстонском обществе относительно будущего в рамках Российской империи царил консенсус: и левые, и правые говорили скорее об автономии внутри страны, чем о создании суверенного государства. Впрочем, и властное давление нельзя было сравнить с царской политикой в Финляндии. Петербург больше боялся нелояльности балтийских немцев, особенно на фоне ухудшения отношений с Германией.
В 1914 году Российская империя вступила в Первую мировую войну. Десятки тысяч эстонцев отправились на фронт. По мере увеличения армии и приближения линии фронта к Эстляндии количество эстонцев в Санкт-Петербурге значительно увеличилась. Некоторые исследователи считают, что в 1917 году их численность в столице империи насчитывала около 50 тысяч человек. Это были солдаты, потомки мигрантов и беженцы.
Февральская революция наглядно показала, почему Петербург считался неофициальной столицей эстонского национального пробуждения. Уже после отречения Николая II от престола и формирования Временного правительства, 8 апреля (по новому стилю) 1917 года на улицы города вышло около 40 тысяч эстонцев. До этого эстонские политики в Таллине составили проект автономии Эстляндии в составе Российской республики и передали его новым властям страны. Для ускорения его рассмотрения активисты и вывели на улицы Петрограда десятки тысяч человек, которых возглавил школьный учитель Артур Вальнер — в годы Гражданской войны он займёт должность наркома по делам культуры и просвещения Эстляндской трудовой коммуны.
Демонстранты прошли через весь Невский проспект к Таврическому дворцу, где заседало Временное правительство. Люди несли транспаранты с прославлением установления в России республиканской формы правления. Манифестация обошлась без происшествий — эстонцы отчётливо показывали лояльность новым властям. После завершения мероприятия в Таврический дворец отправилось несколько делегатов, которые вручили министрам прокламацию. В ней содержались требования дарования автономии Эстляндии и пожелание превратить в будущем Россию в федеративную республику.
Временное правительство удовлетворило чаяния эстонцев. Уже 12 апреля было опубликовано постановление, по которому реорганизовывалось управление Эстляндией. На местах появились уездные советы, а управление губернией передавалось в руки местных земских советов. Первым эстонским губернатором области стал адвокат Яан Поска — будущий премьер-министр независимой республики.
После Гражданской войны
Революционное лихолетье сильно повлияло на эстонскую общину Петрограда. Старые общественные организации были ликвидированы, а церковные объединения оказались под давлением новых властей. Впрочем, оставалось достаточно людей, которые поддержали большевиков и состояли в РСДРП(б). Ветераны войны и добровольцы вступили в вооружённые силы Эстляндской трудовой коммуны — красной альтернативе Эстонской республики, которая провозгласила независимость в феврале 1918 года.
Попытка установить контроль над Эстонией ни к чему не привела. Вплоть до начала 1920 года северо-западная граница Советской России оставалась одним из фронтов гражданской войны. В эти годы остававшиеся в Петрограде эстонцы постепенно создавали организации, отвечавшие новым временам. С 1918 года в городе действовала эстонская Пролетарская культурно-просветительная организация, с 1920-го — Эстонский рабочий дом просвещения. В 1919 году в городе трёх революций появился первое национальное высшее учебное заведение — Эстонский пролетарский университет, в котором с 1921 года начала работу свой рабфак.
Эстонское бюро РСДРП(б) контролировало городскую печать на родном языке. В Петрограде продолжала выходить газета Edasi. В городе существовало две типографии, где печаталась как пропагандистская литература, которая впоследствии переправлялась в Эстонию, так и книги для внутреннего пользования диаспоры.
Впрочем, перипетии гражданской войны сильно ударили по численности эстонцев в Петрограде. На число проживавших в городе сильно повлияло заключение в феврале 1920 года между Эстонией и Советской Россией Тартуского мирного договора. После подписания договора в Петрограде начала работу контрольно-оптационная комиссия, которая рассматривала обращения эстонцев, желавших вернуться на историческую родину. В итоге к 1926 году в городе от 50 тысяч человек, проживавших в 1917 году, осталось около 17 тысяч. В 1930‑е годы многие эстонцы пострадали во время Большого террора, в особенности верхушка Эстонской коммунистической партии и Эстонской секции ВКП(б). Уже после войны в том числе ленинградские эстонцы пострадали во время так называемого «эстонского дела» из-за подозрений в национализме.
В дальнейшем численность эстонцев в городе неуклонно снижалась. После Второй мировой войны и окончательного присоединения Эстонской республики к СССР в Ленинграде проживало более семи тысяч человек. Сейчас эстонская община Санкт-Петербурга насчитывает около полутора тысяч человек.
В конце апреля в книжном магазине «Бункер» состоялась публичная дискуссия «Историческая проза сегодня». Модератором выступил основатель VATNIKSTAN Сергей Лунёв, а участие в обсуждении приняли:
Евгений Норин — отечественный публицист, пишущий на исторические темы. Известен серией текстов, посвящённых конфликтам и войнам, преимущественно ХХ века. Автор двухтомника «Чеченская война», книг «Тридцатилетняя война», «Долохов» и других. В декабре 2023 года Евгений дал VATNIKSTAN интервью, в котором затронул темы конфликта на территории Украины, войн на постсоветском пространстве, поделился опытом написания и составления книг, а также рассказал о современной литературе на историческую тематику.
Сергей Петров — автор книг «Антоновщина. Последний удар контрреволюции» и «Бакунин. Первый панк Европы», романа «Донская утопия». Отдельные главы «Донской утопии» выходили на нашем сайте. В ноябре Сергей рассказал VATNIKSTAN о роли донских казаков в русской истории и об особенностях своей новой книги, посвящённой этой теме.
Группа «Комбинация» стала легендой отечественной поп-сцены не только благодаря зажигательным мелодиям, но и злободневным текстам песен. Их главные хиты — своего рода личный дневник неунывающей жительницы поздне- и постсоветского пространства (написанный, впрочем, мужской рукой). Конечно, копаться в чужой душе нехорошо, но эти откровения стали таким же достоянием общественности, как записи Толстого про «жраньё» и «шалопутничанье». Весёлые тексты скрывают много невесёлых вещей, поэтому будем читать между строк. А выудить скрытый смысл нам помогут бородатые анекдоты, старая пресса и несравненный Влад Листьев.
Кто она — героиня песен группы «Комбинация»? Молодая (если не по паспорту, то в душе), бойкая девушка, переехавшая в столицу из провинциального городка, не обременённая детьми и действующим свидетельством о браке. Модница и красавица, она всегда окружена ухажёрами, но мечтает о заморском принце, который посадит её в «мерседес» и увезёт в тридесятое царство, где между кисельными берегами текут молочные реки. И не нужно будет соглашаться на свидание с очередным Лёхой, Серёгой или Ваней, соблазнившись двумя ломтиками докторской, вечерами стучать швейной машинкой в надежде сшить красное платьице по выкройке из одолженной у подруги «Бурды» и отправляться в опасное путешествие за призрачной мечтой о карьере голливудской кинозвезды.
Наивно? Безусловно. Меркантильно? Разумеется. Но объяснимо. По телевизору — дорого обставленные «фазенды» из «мыльных опер»; на VHS-кассетах — огни шумного Нью-Йорка и разодетые дамочки, потягивающие алкогольную амброзию за стойками полутёмных баров; в коммерческих магазинах — импортная роскошь по баснословным ценам. А у простых смертных — тощий кошелёк, боль в ногах от стояния в бесконечных очередях и невыносимый запах тушёной капусты, каждый вечер доносящийся с коммунальной кухни. Как тут не помечтать о красивой жизни? Вот наша героиня и мечтает. И верит, что её мечты обязательно сбудутся. Ведь, несмотря на трудности, она обладает неисчерпаемым запасом оптимизма и отличным чувством юмора — качествами, бывшими в то время таким же дефицитом, как мясо, яйца и детское питание.
American boy
Прежде чем говорить об «американских мальчиках», вспомним про непутёвого датчанина из песни Russian Girls (1989). Поверив его обещаниям, девушка уже готовилась к переезду в Копенгаген, но вместо обручального колечка получила только «суп с котом». Едва оправившись после расставания, она начала охотиться за более крупной птицей. Знакомство с новым «заграничным принцем» — на этот раз из США — сулило роскошную жизнь с «мерседесом» в гараже и билетами на Ямайку в дизайнерской сумочке. К слову, упоминание «шевроле» или «кадиллака» и солнечных пляжей Майами в данном контексте было бы более уместно, но кого волнуют такие тонкости? Главное, чтобы было «дорого-богато».
Согласно результатам опроса, опубликованного в № 42 газеты «Аргументы и факты» за 1991 год, 3% граждан России и бывших союзных республик хотели «по национальности» стать американцами (интересно, что 1% — евреями). Те, для кого мечта втором гражданстве оставалась лишь мечтой, пытались приобщиться к американской культуре по мере сил. Сделать это могли даже обитатели далёкой глубинки, которые не имели возможности полакомиться гамбургером с картошечкой в столичном «Макдоналдсе», открывшемся в 1990 году.
«Вы никогда не были в Соединённых Штатах? И думаете, что никогда туда не попадёте? — обращалась к женщинам „Работница“. — Предлагаем совершить путешествие… на американскую кухню» (№ 7, 1993). По мнению журнала, американцы были «просто помешаны на здоровом образе жизни», а потому питались булочками из тыквы и отрубей и кабачковым хлебом, рецепты которых были помещены ниже. Читательница «Крестьянки» предложила приготовить «Гамбургер по-кисловодски», который представлял из себя запечённый в духовке батон с начинкой из лука, овощей и тёртого сыра. Отказываетесь от хлебобулочных изделий, потому что стрелка весов предательски ползёт вверх? Попробуйте «американский метод голодания американского врача Уильяма Гриффитса», основанный на «опыте питания и голодания индийского племени хунза». Согласно объявлению, помещённому в августовском номере «Работницы» за 1991 год, диета Гриффитса помогала не только сбросить вес, но и омолодить организм. Тайна обитателей долины Хунза продавалась по 32 рубля за книжку. К слову, среднемесячная зарплата в 1991 году составляла 548 рублей.
Но нашу героиню не интересуют кисловодские гамбургеры и индийские племена. Если Америка — то настоящая, если жизнь — то роскошная, если муж — то American boy for always time (язык выучить ещё успеет). «Работница» и тут пригодится. В ноябрьском номере журнала за 1990 год напечатали объявление агентства «Интерконтакт», которое предлагало услуги международной службы знакомств. Потенциальным клиенткам обещали светлое будущее и делились с ними анкетами заграничных женихов. За адрес понравившегося холостяка нужно было заплатить пять рублей:
«Майкл Райнхарт, штат Калифорния, США, 32 года. Увлечения — чтение книг, переписка, встреча с новыми друзьями, обмен визитами. Любит спорт».
«Тони Джеймс, г. Лондон, Великобритания, 26 лет, шатен, голубые глаза. Имеет собственную квартиру, машину. Искренний, добрый. Хочет познакомиться с девушкой до 25 лет».
Расценки ассоциации «Народная дипломатия» были менее демократичными. «Совместно с агентствами США, Канады и Западной Европы мы поможем вам найти друга или спутника жизни», — говорилось в объявлении, напечатанном в февральском номере «Работницы» за 1992 год. Компьютерная обработка данных клиентки и поиск партнёра стоили 95 рублей, дальнейшая передача ей краткой информации «о желающих вступить в контакт» — ещё 180 рублей (в 1992 году средняя заработная плата составляла 369 рублей). Доверять таким конторам было рискованно, но кому-то везло. Так, в № 49 газеты «Аргументы и факты» за 1991 год опубликовали письмо читательницы под заголовком «Обязательно уеду». Девушка жаловалась на работников почты, которые воровали посылки и письма от её «американского друга». Ровесница шекспировской Джульетты, она писала, что «…отбирать вещи у детей — последнее дело». Далее говорилось:
«…мой друг не 15–16 летний мальчик, а взрослый, имеющий жизненный опыт человек. Его не проведёшь словами: „У нас всё хорошо, в нашей стране всё есть“. Он помогает мне одеться, так как при нынешних заработках и ценах не все родители в состоянии купить своему сыну или дочери вещи из коммерческого магазина. Вот и стараются иностранцы, добрые души, одевать нас, обувать, кормить. Когда я получу высшее образование (языком я уже немного владею), я обязательно уеду из этой страны. Не хочу больше здесь оставаться в этих античеловеческих условиях».
После распада СССР брачная эмиграция женщин из России и бывших союзных республик резко возросла. Так называемые «русские жёны» пользовались большим успехом на Западе. Писатель Эфраим Севела (он же Ефим Севела или Ефим Драбкин), живший в США с 1977 года, рассказал газете «Семья», почему иностранцы так охотно увозили с собой наших соотечественниц:
«Американцы, не избалованные своими эмансипированными и знающими себе цену женщинами, просто теряют голову от заботливости русских жён, которые удивительно ещё умеют любить мужчину и гордиться им. К тому же русской неприхотливой женщине так мало нужно для того, чтобы почувствовать себя счастливой! Она ведь совершенно лишена эгоизма и привыкла к самоотверженности во всём. И там, на Западе, малейшее внимание мужчины трогает её до глубины сердца… <…> Эмансипированные американские женщины потеряли главное — женственность. А какую семью можно построить с неженственной женщиной?» (№ 51, 1990).
Интервью было записано вскоре после возвращения Севелы в СССР. В конце беседы писатель гордо заявил:
«Ищу себе русскую жену, русская женщина — это самая лучшая в мире женщина».
Значит, наша героиня вполне может рассчитывать на замужество с американцем и переезд в Штаты? Безусловно. Только мечты о том, чтобы «в роскоши купаться» следует оставить за дверями аэропорта. Ведь образцовая «русская жена» ведёт себя сдержанно, довольствуется малым, смотрит на мужа влюблёнными глазами, а в отпуск на Ямайку всегда берёт с собой балалайку и без устали играет на ней, как гейша на сямисэне.
Вишнёвая «девятка»
Американские мужчины — народ требовательный. А что, если ему надоест заботливая жена с тапочками в зубах? Выгонит из дома и оставит одну в чужой стране. Может, ну их, этих иностранцев с их «мерседесами» и «кадиллаками»? Есть и у советского автопрома свои жемчужины с «чёткими» ребятами в комплекте. Например, ВАЗ-2109 цвета «портвейн» — пожалуй, один из самых известных мемов «лихого» десятилетия.
Советский спорткар, впервые сошедший с конвейера в 1987 году, долгое время оставался одной из самых популярных машин. Говорят, что особый статус автомобиль приобрёл именно благодаря песне группы «Комбинация». О «девятке» мечтали, на неё копили, её покупали за немалые деньги, не всегда заработанные честным путём. Её оплакивали горькими слезами: автомобиль был лакомым кусочком для угонщиков.
Но героиня зажигательного хита не обрадовалась удачному приобретению нового приятеля. Действительно, чему радоваться? «Её купил — меня забыл. / Теперь всё время с нею ты», — жаловалась девушка.
Новоиспечённого автовладельца тоже можно понять. Автомобиль по-прежнему оставался роскошью, а не средством передвижения. Согласно данным, опубликованным в «Аргументах и фактах», в конце 1991 года ВАЗ-2109 стоил 17,5 тысячи рублей (№ 37, 1991). Цены на большинство его «соотечественников» находились примерно в том же диапазоне. Заметим, что однокомнатная квартира в Москве примерно в том же году время могла обойтись в 8—12 тысяч долларов, что по тогдашнему курсу составляло от 4480 до 6720 рублей. Дорогую машину следовало холить, лелеять и, конечно, беречь как зеницу ока.
Для того чтобы объяснить подруге причину чрезмерного увлечения новой машиной, молодому человеку достаточно было бы просто показать ей выпуск передачи «Тема» от 23 марта 1993 года, где Влад Листьев вместе со зрителями и гостями студии обсуждал проблемы автовладельцев. Разговоры чередовались с сюжетами, в одном из которых говорилось:
«Для большинства он [купивший машину] так и останется счастливым обладателем авто и символом успеха. Для немногих остальных — всего лишь занудным клиентом техобслуживающих станций и бензозаправок. Любой автовладелец вам скажет, что эйфория от приобретения машины столь же недолговечна, сколь жизнь бабочки-однодневки. <…> Машина, как любой идол, требует жертвоприношений. Жестокий автосервис, рынок запчастей, ухабы и колдобины, пьяные водители, цены на бензин, автомойки и, наконец, ГАИ сжирают, оказывается, не только две трети доходов, но и четыре пятых свободного времени и приблизительно половину отпущенного богом здоровья».
В другом сюжете корреспондент передачи беседовал с московскими водителями. На вопрос, во сколько они оценивают содержание своей машины в месяц, люди отвечали: «Много», «Тысяч 15–20», «Тысяч десять». Суммы колоссальные: в марте 1993 года размер средней зарплаты составлял 23,6 тысячи рублей. Один из опрошенных признался, что тратит на машину в три раза больше, чем на семью. «Сопоставимы ли ваши расходы на вашу любовницу и вашу машину?» — спросили застенчивого молодого человека. «Нет», — замялся тот. «А что съедает больше?» — «Машина».
Качество продукции отечественных автозаводов нельзя было назвать безупречным, а плохие дороги добивали без того слабое здоровье машин. «Нет, это не лунный ландшафт, а всего лишь одна из московских улиц, — вещал закадровый голос, в то время как на экране показывали разбитый асфальт. — И калечатся на ней отнюдь не луноходы, а утлые земные машины…»
Гость студии, первый заместитель генерального директора Федерального дорожного департамента Олег Вячеславович Скворцов объяснил запущенное состояние дорог тем, что они «никогда не были в числе так называемых приоритетных отраслей» и «финансировались всегда по остаточному принципу». Километр хорошей дороги, по словам Скворцова, на январь 1993 года стоил около 400 миллионов рублей. «В принципе, можно закрывать передачу», — иронично заметил Листьев.
Вишенкой на торте стал разговор ведущего со вторым гостем, генерал-майором милиции и начальником главного управления ГАИ МВД России Владимиром Александровичем Фёдоровым:
Листьев: Какой у вас автомобиль?
Фёдоров: «Семёрка».
Л.: А сколько ей лет?
Ф.: Три года. Ну, два с половиной.
Л.: А как она у вас, в каком состоянии?
Ф.: Нормально. Я по ямам не езжу.
Это были далеко не все проблемы, затронутые в передаче. Неудивительно, что хвалёная «девятка» свела с ума не только владельца, но и его возлюбленную. Однако, несмотря на вышеописанные трудности, «сумасшедших» становилось всё больше: согласно корреспонденту «Темы», количество автовладельцев в период с 1988 по 1993 год выросло на 62%. А значит, нашей героине следовало либо мириться со своей стальной соперницей, либо искать «безлошадного».
Бухгалтер
Робкий бухгалтер, который каждое утро трясётся в переполненном трамвае, не чета бритому братку на модном авто. Видимо, следуя известному принципу «лучше плохонький, да мой», девушка всё-таки выбирает первого. Правда, судя статьям и письмам, публиковавшимся в женских журналах, был у простых советских работяг один серьёзный недостаток. Согласно опросу, проведённому «Крестьянкой» (№ 1 и 6, 1989) совместно с американским изданием Woman’s Day, самой распространённой причиной развода наши женщины назвали пристрастие супруга к алкоголю (78,7%), в то время как подавляющее большинство прекрасной половины США расставалось с мужьями из-за «отсутствия взаимопонимания» (77%). Один из читателей «Аргументов и фактов» написал в редакцию газеты гневное письмо, где в нелестных выражениях отзывался советских мужчинах и обвинял государство в падении нравов:
«Усердными стараниями системы советский мужчина превратился в ничто. Вот он стоит в очереди за водкой: багровое лицо, серая одежонка.<…>
Он не отец. Чего стоит „отцовство“ в наше время? Он квартирант, добытчик, производитель, но не отец.
Для государства он сгусток мышечной массы. Его жизненный путь прост и печален: рождение, армия, женитьба, инфаркт, смерть. Можно втиснуть в этот ряд и тюрьму. Не такая уж редкость.
Русский мужик не был пьяницей, он был хозяином. Пьяницей сделали советского мужчину десятилетия системы. И он умер. Превратился в Ничто».
Действительно, уровень алкоголизации населения в СССР конца 1980‑х — начала 1990‑х был очень высоким. Но претендент на сердце нашей героини — скромный бухгалтер, который перебирает бумаги в холодной и пыльной конторе — предпочитает выпивке «советскую махорку».
Правда, если в условиях тотального дефицита водку можно было заменить одеколоном или политурой, то с табаком всё было гораздо сложнее. Август 1990 года ознаменовался «табачными бунтами»: сигареты внезапно исчезли из продажи во многих городах СССР, и разгневанные курильщики начали выходить на улицы. Так, в Москве бунтующие вызвали транспортный коллапс, перекрыв Щёлковское шоссе, а ленинградцы заняли Невский и жгли костры прямо на проезжей части. О том, насколько плохо в стране обстояло дело с сигаретами, свидетельствует дневниковая запись неизвестного жителя Казани:
«Видел „табачный бунт“. На перекрёстке стоит киоск, в котором продают сигареты. Сегодня сигарет не привезли, а очередь, как обычно, люди занимали уже с раннего утра и прождали там часов до четырёх. Терпение лопнуло, и они, чтобы привлечь к себе внимание начальства, вышли на проезжую часть и перекрыли движение. Остановилось около 10 троллейбусов. Приехала милиция, долго упрашивала толпу разойтись, но безуспешно…»
Теперь поговорим о главном — профессии героя зажигательной песенки. Текст для неё написала экс-солистка «Комбинации» Алёна Апина, которая признавалась, что и сама не знает, чем её привлёк образ неприметного финансового работника. Возможно, причина заключалась в том то, что на заре 1990‑х слово «бухгалтер» было у всех на слуху, поскольку профессия неожиданно стала модной и прибыльной. С переходом страны на рыночную экономику появилось множество частных компаний, и каждой из них требовался личный счетовод.
В широкую продажу поступили всевозможные пособия по овладению магией чисел. Так, в первом номере «Работницы» за 1991 год напечатали объявление фирмы «Олком», которая предлагала приобрести «Практическое руководство главного бухгалтера» за 95 рублей. Авторы обещали:
«Если вы начинающий бухгалтер, то с помощью руководства вы легко овладеете секретами этой непростой профессии».
Там же рекламировалась «Электронная система бухгалтерского учёта» для компьютера, покупка которой обошлась бы предпринимателю в 4950 рублей.
Но некоторым работодателям требовался не столько образованный, сколько ловкий повелитель гроссбухов. Собственно, именно ловкость и могла обеспечить бухгалтеру хороший доход. Бородатый советский анекдот:
«Иванов и Рабинович пришли устраиваться на работу в бухгалтерию. Контрольный вопрос: „Сколько будет дважды два?“. Иванов: „Четыре“. Ему отказывают, просят прийти через месяц. Рабинович: „Дважды два? Да сколько надо, столько и сделаем“. — „Давайте вашу трудовую книжку“».
Наш бухгалтер явно принадлежал к числу простодушных Ивановых. На иномарках не катался, норковые шубы и сапожки из крокодиловой кожи в коммерческом магазине для своей дамы сердца не покупал — вот и приходилось ей довольствоваться валенками и красным пальто. Несмотря на крутые нравы «нового русского бизнеса», такие добросовестные кадры по-прежнему встречались. Посмотрите, какое трогательное объявление поместили в «Аргументах и фактах» работники краснодарского предприятия:
«Бухгалтерия Краснодарского масложиркомбината просит Донецкий маргариновый завод получить сдачу в сумме 208 тыс. руб., которую мы нечаянно забыли возвратить при расчёте в мае текущего года» (№ 52, 1991).
Кого же выбрать? «Журавля» в звёздно-полосатом небе или скромного Акакия Акакиевича, до ночи просиживающего в бухгалтерии масложиркомбината? Ни того, ни другого. Наша героиня, как и полагается современной эмансипированной женщине, сама себя обеспечит.
Голливуд
Какой карьерный путь выбрать молодой и красивой девушке с амбициями, но без диплома о высшем образовании? На заводе она испортит здоровье, в тесном ларьке завянет от тоски и нехватки свежего воздуха, в общепите испортит фигуру и заработает варикоз. Нет, нужно искать лучшей жизни там, где трава зеленее, колбаса вкуснее, а сахар слаще. Значит — снова в США. И не куда-нибудь, а в самое сердце американской киноиндустрии — манящий с экранов прокуренных видеосалонов волшебный Голливуд.
Но и тут без помощи мужчины обойтись не получится. А окажет её, как ни странно, уже знакомый нам бухгалтер, который сменил гоголевскую шинель на малиновый пиджак:
Простой бухгалтер был упорный, словно танк,
Контору пыльную теперь сменил на банк.
Достал бумажник он и, зеленью шурша,
Нас приглашает прокатиться в США!
Может, для начала стоит попробовать себя в отечественном кино? Идея сомнительная, поскольку в то время оно находилось в глубоком кризисе. В № 27 «Аргументов и фактов» за 1991 год писали, что «минимальная гарантированная плата» советских актёров составляет всего 600 рублей. Сравните эту сумму с огромным гонораром Шварценеггера, который, согласно газете, за первого «Терминатора» получил миллион долларов, за второго — 11 миллионов. Юный Маколей Калкин заработал 110 тысяч долларов за съёмки в первой части фильма «Один дома», а продолжение принесло ему 4,5 миллиона.
Но Шварцнеггер и Калкин — звёзды с мировым именем. А куда идти будущей кинозвезде со скудным или вовсе отсутствующим опытом работы и, возможно, таким же отсутствующим актёрским образованием? «Работница» размышляла по этому поводу:
«Есть сегодня шанс у молодых актёров стать известными? Пожалуй, если сняться в ужас-порно-эротическом фильме…» (№ 1, 1992).
А уже в следующем номере журнала появилось объявление сомнительного характера:
«Увлекательная работа и высокая оплата в долларах США. Режиссёр фильмов-фантазий принимает заявления от желающих попробовать себя в качестве киномоделей. Требуются молодые женщины от 18 до 27 лет, с пропорциональной фигурой, абсолютно здоровые. Интересующихся просим выслать одну из своих последних фотографий в купальном костюме. Указать свой рост и вес.
Содействуем в получении рабочей визы США».
Заплатить за участие в кастинге не просили, что было редкостью для подобных объявлений. Заявки следовало отправлять по адресу компании, расположенной в небольшом городке штата Мичиган. Место удалось найти на карте: сейчас там находится одноэтажное здание с офисами и магазинами. Не Голливуд, конечно, но надо же с чего-то начинать?
Съёмки в Штатах обещала и провинциальная отечественная киностудия, чьё объявление поместили в № 7–8 «Работницы» за 1991 год. Размытыми формулировками уже не прикрывались. За участие в «съёмках совместного эротического суперфильма „Екатерина II“» обещали колоссальные гонорары: от 5 до 15 миллионов рублей и 1 миллион в СКВ (свободно конвертируемая валюта) за большие роли, от 6 до 18 тысяч рублей и 800 в СКВ — за участие в массовке. Требования к претендентам были минимальные: «мужчины и женщины от 14 до 50 лет» (хочется верить, что в тексте была допущена опечатка), которые ради искусства могли пожертвовать не только телом, но и кошельком. В объявлении говорилось:
«Чтобы обработать ваши данные для участия в этом грандиозном фильме, для получения каталога ролей, контракта, сценария вам необходимо перечислить 100 руб.».
Интересно, что к сотрудничеству приглашали также строителей, разнорабочих, швей и фермеров. Видимо, проект планировался действительно грандиозный.
Наша героиня получила приглашение на съёмки лично, да и ещё и от солидного мужчины. Может, так оно надёжнее? Увы, нет. В № 43 «Аргументов и фактов» 1991 года опубликовали печальную историю, рассказанную 22-летней студенткой, которая поверила заманчивым обещаниям:
«Ко мне подошёл мужчина средних лет, представился Александром Ивановичем. Сказал, что он работает на итальянскую компанию, которая хочет пригласить на работу в Италию советских девушек. Работа необременительная — надо разбрасывать рекламные листовки, участвовать в шествиях и т. п.».
На самом деле «необременительная работа» подразумевала оказание сексуальных услуг и съёмки в порнофильмах. Бросить всё и вернуться домой было нельзя: паспорт у студентки предусмотрительно отобрали.
В отличие от подавляющего большинства подобных историй, эта закончилась хорошо. Спустя неделю «работы» собеседница «Аргументов и фактов» и её обманутые подруги осмелились попросить у начальства расчёт. Денег не дали, но вернули документы и предоставили машину с водителем, который благополучно доставил всю девичью компанию в аэропорт. Даже если этот рассказ был всего лишь убедительной страшилкой для юных мечтательниц, хочется верить, что он предостерёг многих от опрометчивого шага, который мог закончиться трагедией.
Два кусочека колбаски
Порадуемся за нашу героиню: от рискованной идеи покорения западных кинозрителей она отказалась. Придётся довольствоваться скромной синицей в руке, которая, впрочем, принесла хозяйке немного дефицитной колбасы. По словам сооснователя группы «Комбинация» Виталия Окорокова, изначально песня посвящалась нежно-розовой докторской, но подобрать рифму к звучному словечку «сервелат» оказалось проще. Впрочем, это не имеет значения: и тем, и другим отечественная мясоперерабатывающая промышленность в то время радовала редко. Советский перестроечный анекдот:
«Огромная очередь в магазине. Все ждут, что будут продавать колбасу. Директор магазина не знает, как справиться с толпой. Он выходит и говорит: „Товарищи, колбаса будет продаваться только передовикам производства, награждённым значками ударника“. Толпа заметно поредела, но всё же остаётся довольно большой. Директор вновь объявляет: „Товарищи, колбаса будет продаваться только участникам Великой Отечественной войны“. Народа осталось ещё меньше. Директор опять объявляет: „Товарищи, колбаса будет продаваться только членам КПСС“. Осталось всего десятка два человек. Директор говорит им: „Товарищи, но вам-то можно сказать, что колбасы нет и не будет“».
В № 52 «Аргументов и фактов» за 1991 год напечатали письмо читательницы, которая рассказывала, что в знаменитом московском универмаге «Елисеевский» отпускают колбасу по 162 рубля за килограмм. «Это что — шоковая терапия или подготовка к ней?» — возмущалась женщина. За разъяснениями газета обратилась к директору Черкизовского мясокомбината. Тот посетовал на отсутствие господдержки, жадных спонсоров и либерализацию цен, которая привела к подорожанию сырья. Но тут же рассказал о новом цехе, «аналогов которому у нас нет», французских специалистах, итальянских компонентах и купленной за валюту колбасной оболочке. Как ни странно, сумасшедшая цена не отпугнула посетителей универмага. Согласно корреспонденту издания, «полтонны колбасы „Советская“ по 162 руб. за 1 кг было распродано в „Елисеевском“ за 10 дней».
Простые граждане о таких изысках могли только мечтать. Жительница села Бурятской ССР писала «Аргументам и фактам»:
«Муж работает на птицефабрике слесарем. Заработок с компенсацией — 270 руб. В месяц ему выписывают 3 кг мяса „синей птицы“ (тощая куриная тушка характерного цвета. — Л. Е.) по госцене. Конечно, иногда в магазине бывает кооперативная колбаса по 20 руб. 80 коп. за 1 кг и сало по 14 руб. Но нам, как говорится, про это и думать не моги».
Проблемы были не только с мясной продукцией. Не зря в «Двух кусочеках…» поклонник ласково называет подругу «девочка голодная». Пик очередного товарного дефицита пришёлся на 1990–1991 годы, когда с полок магазинов пропали даже доступные прежде сахар и крупы. «Ельцин и Горбачёв не очень нравятся: слишком много съездов и еды не хватает — макарон и каши манной», — говорил «Аргументам и фактам» воспитанник одного из столичных детских садов (№ 42, 1991). «Помню, даже сразу после войны можно было достать сыр. А теперь его днём с огнём не сыщешь», — жаловался А. Комаров из Кимр (№ 19, 1991). «Почему вновь исчезли с прилавков яйца?», — спрашивал П. Сорокин из Москвы (№ 38, 1991). Некая С.Р. из Свердловска нашла оригинальный выход из ситуации. «17 марта на избирательном участке купила молоко, сметану, кефир, творог, конфеты и две сосиски, — радовалась читательница. — Предлагаю проводить референдум каждую неделю» (№ 18, 1991). Референдумов в этот день состоялось два: о сохранении СССР и о введении поста президента РСФСР.
В № 38 «Аргументов и фактов» за 1991 год напечатали материал о художнике Янкеле Гинзбурге, который был обеспокоен положением в стране. Гинзбург родился в Твери, но на тот момент уже долго время находился в эмиграции в США. Он навестил родные края и пришёл в ужас:
«Я был поражён, не увидев на улицах ни одного счастливого лица. Я заходил в пустые магазины, где нет даже самого необходимого. Я разговаривал с представителями власти, которым было явно неприятно говорить о том, что в стране всё так плохо».
Поездка произвела на художника такое сильное впечатление, что он взял на себя обязательство осуществить поставку в Россию продуктов и одежды на сумму один миллиард долларов. Деньги на это предприятие планировалось собрать с помощью крупного благотворительного аукциона картин. Выяснить, осуществил ли Гинзбург задуманное, не удалось. Но гуманитарную помощь от США Россия и бывшие союзные республики так или иначе получили в рамках операции Provide Hope, которая длилась с 1992 по 1994 год.
Но пока «ножки Буша» не доехали до отечественных магазинов, нужно было как-то выживать. Голод не тётка — пирожка не поднесёт. А свеженькой сырокопчёной с жирком — тем более. Поэтому не стоит осуждать нашу героиню за то, что на двусмысленное «хочешь накормлю тебя, если ты не гордая» она отвечает согласием.
Кстати, по словам Окорокова, в первоначальном варианте текста «кусочеки» лежали не на столе, а «на спине» гостеприимного хозяина. К счастью, рискованные гастрономические приключения закончились «свадебным салатом и платьем подвенечным». «Сказки», которые рассказывал девушке её возлюбленный, стали реальностью. «Ты стал теперь крутой, / Никого не слушаешь. / Помнишь, милый мой, / Что с тобой мы кушали?» — дразнит жена мужа. Может, это и есть тот самый бухгалтер, который «контору пыльную теперь сменил на банк»? Вспомнил красное пальто, прогулки по Москве и скудный романтический ужин, сжалился над доверчивой подругой, отговорил её от опасной поездки в Голливуд и женился. А значит, с мечтами о богатых иностранцах и розовых «кадиллаках» ей пора завязывать. Как говорится, нас и здесь неплохо кормят.
Город, где на улицах десятки, если не сотни фонтанов, где в авторитете Челентано и где в порядке вещей облить незнакомца водой из ведра, а затем отправиться вместе с ним пить пиво на местный аналог «Октоберфеста». Нет, речь не про Рим, а про географический центр России — Красноярск, который в первые годы после распада СССР отличался яркой и бурной жизнью.
Составили подборку из тогдашних символов города, которых гораздо больше, чем парадных достопримечательностей, расположенных на десятирублёвой купюре.
Губернатор Лебедь
В 1998 году кресло губернатора Красноярского края занял один из самых видных представителей отечественной политики 90‑х годов — генерал Александр Лебедь. Предвыборную кампанию недавний кандидат в президенты России вёл с невиданным для Сибири размахом: замолвить словечко за «русского де Голля» в Красноярск прилетел сам Ален Делон.
Помимо Делона, поддерживали Лебедя в основном жители периферийных районов, в то время как столица края отдавала предпочтение его оппоненту — доктору экономических наук Валерию Зубову. В выпуске хакасской телевизионной передачи NotaBene можно увидеть редкие кадры: красноярские студенты бунтуют против Лебедя, устраивая сидячие акции протеста и перемещаясь по центру города с плакатами «Сегодня последний день свободы».
В 1998 году воцарение Александра Ивановича было воспринято как нашествие москвичей на сибирские земли. Но в 2017 году красноярский канал ТВК вспоминал Лебедя не без ностальгии. Да, не хватало профессионализма, да, предпринимателей не жаловал — зато харизматичный, прямолинейный, с чувством юмора. И повышенное внимание к краю стабильно обеспечивал: взять хоть «рекламный» эпизод «Улиц разбитых фонарей», в котором Дукалис с товарищами прилетали в Красноярск, чтобы осмотреть достопримечательности и пожать Лебедю руку.
Народный олигарх
Толя Бык, король, крёстный отец, мафиозо и даже Челентано — как только ни называли политика и бизнесмена Анатолия Быкова. Для одних он — благодетель, радеющий за народное благополучие, для других — криминальный авторитет. Но практически все сходятся во мнении, что Быков — один из самых влиятельных людей Красноярского края 90‑х годов.
В 2003 году журналист Фёдор Сидоренко в эфире передачи «После новостей» задал Анатолию Петровичу от имени «одной бабушки» прямой вопрос: приходилось ли ему убивать людей? От ответа Быков ушёл, многозначительно отшутившись:
«Я бы с удовольствием встретился с этой бабушкой и сказал ей [всё] на ушко».
Примечательная тенденция: чем больше у Анатолия Быкова проблем с законом, тем больше его поддерживают, причём не только простые люди, но и интеллигенция. В 2001 году книгу о Быкове выпустил Эдуард Лимонов, снабдив издание следующей аннотацией:
«Трагическая судьба „народного олигарха“, сына уборщицы и разнорабочего, ставшего богатейшим человеком России, народного заступника, противоречивого и сложного человека».
В 2020 году Анатолий Петрович вновь оказался за решёткой, но не теряет надежды в обозримом будущем выйти на свободу. Судя по опросу общественного мнения, красноярцы в большинстве своём возвращению Быкова были бы только рады.
Фонтаны и Фонтаныч
Избранный в 1996 году мэр Пётр Пимашков считал, что жить хорошо — это в первую очередь жить красиво. С его лёгкой руки Красноярск, который в первой половине 90‑х не слишком выделялся среди других промышленных городов, преобразился до неузнаваемости: на улицах появились пальмы в кадках, иллюминация, разнообразные причудливые скульптуры, праздничные карнавалы в честь Дня города и, конечно, фонтаны.
Хоть и говорили, что делать из сибирского города Петергоф — странно и экономически невыгодно, Пётр Иванович упрямо гнул свою линию, удивляя горожан и туристов всё новыми и новыми водными конструкциями. О своём ироническом народном прозвище Фонтаныч мэр знал и, кажется, даже по-своему им гордился.
В начале 2010‑х Красноярск занимал первое место в России по количеству фонтанов на душу населения, но уже к началу 2020‑х этот статус утратил. Без Петра Ивановича и его «фонтанирования» заниматься красивыми, но нерентабельными сооружениями стало некому: одни демонтировали, другие изменили так, что изначальная архитектурная задумка оказалась нарушена.
В 2022 году красноярский скульптор Андрей Ткачук не без грусти заметил:
«Город разросся, количество фонтанов сократилось, они разрушаются, никто их не поддерживает. Те, что есть, потихоньку убирают. Но забрасывать фонтаны <…> не стоит. В жару людям хочется посидеть у водоёма, послушать журчание — это просто приятно, это гармония человека с природой».
Иван Купала
Особой популярностью фонтаны пользовались у красноярцев 7 июля — в День Ивана Купалы. Ведь это самое подходящее место для того, чтобы, следуя древней традиции, неустанно обливаться с головы до ног. Или набрать полное ведро воды и приобщить к торжеству случайных прохожих, а затем снова наполнить ведро и опять кого-нибудь «искупать». Выглядело это примерно так:
Справедливости ради, отмечать праздник под девизом «Иван Купала — обливай кого попало» принято не только в Красноярске, но и в некоторых других городах Сибири. В тексте «Иван Купала: день сибирского безумия», который был опубликован 6 июля 2007 года, говорится:
«Многие из горожан, выходя завтра из дома, не смогут открыть свою дверь — она будет перевязана верёвкой с ручкой двери напротив. Оказавшись на улице, они обнаружат горы обгоревшего хлама, старые диваны поперёк дороги и перевёрнутые остановки. А сделав несколько нерешительных шагов, будут облиты не самой чистой водой с балкона своего же дома».
С водой понятно, а кто перевернул остановки и разбросал диваны? Дело в том, что накануне Дня Купалы проходила так называемая ночь Творила, название которой обычно понимали буквально. Многие «творильщики» старались не ограничиваться банальными хулиганствами, а подходить к делу с фантазией. Так, в 2006 году красноярцев перепугал «повесившийся» на проводах человек, который на деле оказался самодельным чучелом.
Теперь весёлые обычаи подзабыты: сибиряки всё реже обливают другу друга — берегут смартфоны и дорогую одежду. Жизнь изменилась. И всё же, оказавшись в Красноярске 7 июля, постарайтесь держаться от фонтанов подальше. И вообще будьте начеку — на всякий случай.
Башня КАТЭК
История живописного небоскрёба КАТЭК (Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс), который должен был стать самым высоким зданием за Уралом, стартовала в 1970‑е годы с замысла прославленного красноярского архитектора Арэга Демирханова. Строительство началось в 1983 году, а в 1989‑м остановилось из-за нехватки средств (перестройка, you know) и толком не возобновилось до сих пор.
Тем не менее брутальная башня, напоминающая гигантскую серую бутылку с пузатой пробкой, по-своему украсила город и регулярно привлекала объективы «человеков с киноаппаратами». В 1995 году немецкие журналисты сняли документальный фильм о поездке в город Железногорск Красноярского края. Первые несколько минут ленты с безрадостным названием Das Tor zur Holle («Дорога в преисподнюю») были посвящены Красноярску: сначала в кадре появляется памятник Ленину на площади Революции, а вслед за ним — небоскрёб с разных ракурсов.
В 2004 году Виталий Орехов, один из соавторов башни, которая не реализовалась с практической точки зрения, зато состоялась как произведение искусства, казалось бы, подытожил её биографию:
«Мне кажется, что у нас получилось это здание. Оно всё-таки не уродует эту площадь, а украшает».
Но, как видно, городским властям было не по душе, что одним из символов города стал какой-то «долгострой-недострой» с застывшим подъёмным краном под боком. В 2000‑е небоскрёб продали, надеясь на хозяйственность нового владельца, но дальше «потёмкинского» застекления дело не пошло. Сегодня здание выглядит, конечно, презентабельнее, чем в 90‑е, однако его архитектурная индивидуальность утрачена, и кинодеятелей оно теперь заинтересует вряд ли. Внутри башня по-прежнему пустует, хоть со стороны это и не так бросается в глаза.
Музей Ленина
Ещё один шедевр Арэга Демирханова — здание музея, который теперь носит название «Площадь Мира». Изначально, в 1987 году, это был филиал Центрального музея им. В. И. Ленина, но уже через пару лет после открытия площадка отпочковалась от официальной идеологии и отправилась в свободное плавание.
Конечно, можно было просто спрятать в запасниках всё, связанное с Ильичом и начать с чистого листа, но сотрудники музея посчитали, что интереснее будет «наслаивать» на революционные экспозиции экспериментальные арт-объекты, выставки молодых художников и прочие радости. И не ошиблись: сегодня «Площадь Мира», как пишет «Википедия», «крупнейшая в Сибири выставочная площадка современного искусства», которую Ленин вовсе не портит, а, наоборот, придаёт ей шарма и помогает осмыслять самого себя — то есть непростое советское прошлое.
Начиная с 1990‑х годов музей регулярно эпатирует красноярцев, причём даже тех, которые не заглядывают в него, а просто идут мимо: то глазища во весь фасад выпучит, то ухо на лестнице отрастит. Вероятно, в том числе и за подобные проделки в 1998 году «Красноярский музейный центр» (тогдашнее название) выиграл переходящий приз Совета Европы «За вклад в развитие европейской идеи». Ни до, ни после отечественным музеям получить эту награду не удавалось.
Кстати, слышали про «Ночь музеев»? Впервые в России она прошла именно здесь — в 2002 году.
Василий Слонов
Чтобы насладиться искусством «Площади Мира» необязательно идти в музей — надо просто приблизиться к нему. С творчеством художника Василия Слонова ещё проще: выйди на улицу, а он там рассекает на очередном диковинном автомобиле.
Первую арт-машину Слонов «построил» в 90‑е из кирпича. Выглядела она так:
«Не было цели кого-то удивить, хотелось самому удивляться. Кирпичи делал из корабельных шпатлёвок, стекловолокна, покрывал их специальной антикоррозийной краской. Получилась замечательная машина, на которой я ездил не один год. Во-первых, надёжно: выдерживала она и снег, и дождь, и жару. Во-вторых, практично: стукнулся где-то, поцарапался — заклеил, закрасил и поехал дальше.
Проект, кстати, жив до сих пор. Я делал машину-зебру, вата‑, лапте‑, утюгомобили, свадебную Царевну-лебедь. Сейчас автостоматологию открыл, зубы машинам вставляю».
За пределами Красноярска Василий Петрович известен в основном концептуальными проектами вроде скандальной выставки Welcome! Sochi 2014, но землякам Слонов старается поднимать настроение безобидными забавами: то во время концерта Горана Бреговича пролезет на сцену, чтобы вручить артисту фаршированного поросёнка на блюде, то построит на улице огромный «валенок» из видеокассет. Лишь бы красноярцам жилось веселее.
Канский видеофестиваль
— Мама, я хочу на Международный Каннский кинофестиваль.
— У нас есть Канский видеофестиваль дома.
Канский фестиваль дома:
Идея проводить киносмотры в Канске Красноярского края возникла шутки ради. В 2001 году режиссёр Андрей Сильвестров обнаружил на карте России город, название которого напомнило ему о знаменитом кинокурорте на Лазурном Берегу, и подумал: пускай главой Каннского (с двумя «н») фестиваля ему не бывать, а вот президентом Канского (с одной «н») — почему бы и нет?
В 2002 году смотр состоялся в первый раз и с тех пор возвращался в Канск регулярно вплоть до 2022 года. Показывали любительское и экспериментальное кино, к которому всерьёз относиться обычно не принято. Победителям вручали «Золотой пальмовый секатор», по аналогии с «Золотой пальмовой ветвью».
В 2022 году арт-директор фестиваля Надежда Бакурадзе говорила:
«Когда я начинаю рассказывать [о фестивале] коллегам, мне кажется, у них едет крыша. <…> «Почему вы показываете кино в разрушенном аэропорту города Канска, где зрители сидят на крыше в каких-то безумных деревянных декорациях? Что это вообще такое?» Мы говорили: «Ну, это эксперимент, в том числе по скрещиванию всего со всем».
В 2022 году фестиваль временно встал на паузу, но уже в 2024‑м вернулся. Правда, теперь он проходит не в Канске, а по всему миру и именует себя «Международный (Мета)канский видеофестиваль».
Многим по вкусу энергетический напиток Flash, но мало кто знает, что изобрели его в Красноярске — на пивоваренном заводе «Пикра». С конца 1980‑х и до середины 2000‑х, когда предприятие поглотила «Балтика», лимонады и слабоалкогольные напитки от «Пикры» были любимым лакомством красноярцев всех возрастов.
В середине 90‑х Евгения Кузнецова, настоящая self-made woman и «пивная королева» сибирского розлива, прославилась на весь мир, когда решила не прогибаться под «Пепси» и «Колу», а выгнать их из города при помощи собственного бренда «Крейзи» — и преуспела. Знаменитое издание The Wall Street Journal восхищалось (цитируется по книге Кузнецовой «Акулина в бизнесе, или Три жизни…»):
«Красноярск, Россия — Евгения Кузнецова, бывшая коммунистка, 60 лет — ныне директор фабрики, активно поддерживающая капитализм. Могла ли она такое представить?
Будучи главой ОАО „Пикра“, производящего пиво и безалкогольные напитки в этом сером сибирском городе с населением в 870 000 человек, она конкурирует с „Кока-Кола Компани“ и с „Пепси-Кола Инкорпорейтед“ и побеждает их играючи. „„Кока“ и „Пепси“ для нас не проблема, — заявляет она, — это мы для них проблема“».
Напитками дело не ограничивалось. В 1999 году «Пикра» открыла в Красноярске первый кинотеатр современного типа — с качественным звуком, попкорном и настоящим самолётом, который по причудливой фантазии архитектора «врезался» в фасад. А начиная с 1995 года устраивала ежегодный День пива, который вскоре сделался для красноярцев важнее Дня города, а то и вовсе главным праздником в году.
Кульминацией сибирского «Октоберфеста», как правило, становился конкурс под названием «Король пивной кружки», в рамках которого приходилось узнавать марку пива по вкусу, а закуску — по хрусту, носить пивные бутылки и, конечно, выпивать. Победитель состязания получал не только упомянутый высокий титул, но и какой-нибудь ценный приз — ванну, например.
«Комок»
Красноярские журналисты всегда были на высоте. В первую очередь хочется назвать телеканалы ТВК, «Прима», «Афонтово» и другие, материалы которых неоднократно цитировались в этом тексте, за что их авторам огромное спасибо.
Но, пожалуй, самым легендарным и самобытным местным СМИ был «Комок» — газета, регулярно публиковавшая необыкновенные и отчаянные вещи: от политических комиксов, которые даже по меркам 90‑х были безбашенными, до ёрнических рубрик вроде «Подсказок от майора», в которой некий Игорь Борисович Быков (на самом деле постоянный автор «Комка» Сергей Бурлаку) занимался половым воспитанием, отвечая на откровенные письма молодёжи.
«Комок» появился в 1992 году и в первое время состоял в основном из рекламы, но уже к концу десятилетия вырос до феномена, выходящего за пределы Красноярского края. В лучше годы тираж газеты достигал сотни тысяч экземпляров, её читали в Иркутске, Новосибирске и даже в Москве. Среди авторов были Валерия Новодворская и Михаил Успенский, Алексей Екс и Дмитрий Быков (признан иностранным агентом).
Фантазия «комковцев» не знала границ. Скажем, для номера от 4 апреля 2000 года они отправили корреспондента в будущее, откуда он прислал невероятные новости: клонированные «Битлз» дают концерты, вандалы осквернили памятник Бивису и Баттхеду, а 94-летняя Алла Пугачёва омолодилась и родила двойню.
Конечно, можно было бы процитировать и что-нибудь поинтереснее, чем эта пародия на жёлтую прессу, но, к сожалению, на сегодняшний день в Сети нет организованного архива «Комка». Более-менее представлен только «Комочек» — приложение к «Комку» для детей, цифровые копии которого собрали энтузиасты и разместили в паблике во «Вконтакте».
Тем, кто хочет всерьёз изучить взрослое «комковское» наследие, стоит заглянуть в Красноярскую краевую научную библиотеку. Да и то, листая подшивки со старыми номерами, вы обнаружите, что некоторые материалы в них отсутствуют — вырезаны ножницами. Очень уж увлекательной газетой был красноярский «Комок».
«Весь предреволюционный Петербург дышал финским воздухом, просеивал сквозь пальцы тонкий финский песок, растирал о свой гранитный лоб лёгкий финский снег и в тяжёлом бреду лихорадки слушал звон колокольчиков бегущей упряжки крепких финских лошадей», — писал Осип Мандельштам. Действительно, финская диаспора играла важную роль в жизни столицы империи. Финны работали на промышленных предприятиях, обслуживали железные дороги, перевозили людей по рекам и каналам города на многочисленных пароходах, объединялись в общества по интересам и издавали газеты.
Кем были первые финские жители Петербурга, как была устроена жизнь многотысячной общины, какую роль уроженцы Суоми играли в экономике города и чем занимались в свободное время, рассказывает Никита Николаев.
Культурное пограничье
Территория современной Ленинградской области, историческая Ингерманландия (название связывают с женой Ярослава Мудрого, шведской принцессой Ингигердой), издревле была местом пересечения нескольких этносов и культур. Самое древнее зафиксированное в письменных источниках население этого региона — финно-угорское племя водь, которое оказалось под контролем Новгорода в XI веке.
«Водская пятина», пограничье республики, часто становилось ареной противостояния между русскими и шведами, которые колонизировали соседнюю Финляндию в XII столетии. Племена часто оказывались разделёнными постоянно менявшимися границами. Часть племён, проживавшая на российских территориях, приняла православие. Их соседи, оказавшиеся под контролем скандинавов, приняли католичество, а позднее — лютеранство.
В 1617 году вся Ингерманландия была присоединена к Швеции. На территории современного Санкт-Петербурга возник город Ниен — опорный пункт скандинавов на Неве. Львиная доля его населения состояла из финнов, причём не только местных, но и переселившихся из пределов Шведского королевства. Рядом жили и православные русские — сейчас на месте их домов располагается Смольный монастырь.
В 1703 году шведский период в истории региона закончился. Ниен был взят, а на Заячьем острове, ближе к Финскому заливу, Пётр I приказал возвести новую крепость. Вокруг неё стал формироваться город, будущая столица — Санкт-Петербург.
Первые годы жизни Санкт-Петербурга
Конечно, местные финны никуда не пропали. Многие крестьяне и ремесленники участвовали в строительстве одного из главных детищ царя-реформатора. При этом финское население берегов Невы пополнялось извне. В годы Северной войны русские войска частично заняли шведскую Финляндию. В историю Суоми это время вошло под названием «Великое лихолетье» (Isoviha). От 10 до 20 тысяч жителей страны использовались в качестве дешёвой рабочей силы на стройках будущего Санкт-Петербурга. Многим из них не суждено было вернуться домой.
Существует любопытная легенда, которая связывает финских жителей Санкт-Петербурга и Петра Великого. По преданию, зафиксированному благодаря немецкому граверу Якобу Штелину, знаменитый домик Петра I, расположенный на современной Петровской набережной, изначально принадлежал финскому аборигену.
«В 1703 году начал он в самом деле полагать основание сего города с крепостью на одной стороне Невы и Адмиралтейством на другой. Он не нашёл на этом месте ничего, кроме одной деревянной рыбачьей хижины на Петербургской стороне, в которой сперва и жил, и которая поныне ещё для памяти сохранена и стоит под кровлею, утверждённою на каменных столбах».
По другой версии, домик Петра изначально принадлежал одному из шведских жителей Ниена и был перевезён поближе к Петропавловской крепости.
Общую численность финского населения новой столицы России в первые годы существования сейчас установить достаточно сложно. В этом могут помочь церковные протестантские документы, однако и здесь существуют значительные проблемы. Евангелическая община была смешанной финско-шведской, а собрания прихожан проходили в квартире пастора Якоба Майделина в доме на Миллионной улице — позднее на его месте были построены Павловские казармы. Вероятно, численность финнов составляла несколько тысяч человек.
В первые годы существования Санкт-Петербурга территория около Марсова поля называлась «финскими шхерами». Именно здесь, в непосредственной близости от главных городских строек, проживала финская диаспора. В 1734 году императрица Анна Иоанновна даровала ещё единой общине земельный участок на Большой Конюшенной улице, где была возведена деревянная церковь, названная в честь святой Анны.
В 1745 году община разделилась по национальному признаку. Процесс был естественным — и шведы, и финны испытывали неудобства во время общих богослужений, да и отношения между видными членами диаспор зачастую оставляли желать лучшего. Участок на Большой Конюшенной остался за финнами. В 1767 году шведы начали строить новый храм, уже на соседней Малой Конюшенной.
Финны, в свою очередь, в начале XIX века перестроили доставшуюся им в наследство деревянную кирху. Новая церковь архитектора Готтлиба Паульсена была освещена в 1805 году и названа в честь святой Марии. Она стала центром финской протестантской общины. Здание сохранилось до наших дней и принадлежит Евангелическо-лютеранской церкви Ингрии.
Рабочие мигранты
Значительный рост финской диаспоры в Санкт-Петербурге пришёлся на XIX век. В 1809 году Финляндия по итогам последней войны со Швецией была присоединена к России. Многие уроженцы Суоми, нуждавшиеся в заработке, устремились в столицу, где, как им казалось, возможностей прокормить себя и семью было намного выше, чем на родине.
Постепенно финские общины стали появляться в разных районах города, не ограничиваясь «шхерами»: в Коломне, на Васильевском острове и Петербургской (будущей Петроградской) стороне. Чаще всего финны занимались ручным трудом, устраивались на фабрики, подрабатывали прачками, торговали на рынках и развозили жителей и гостей города на экипажах. Треть столичных трубочистов были выходцами из Финляндии.
В 20‑е годы XIX века в разных районах города появились финские начальные школы. На эти цели правительство выделило средства в размере двух тысяч рублей. Учителя прибывали из Финляндии, а в середине столетия в Колпино специально для подготовки педагогов была открыта семинария.
Настоящий бум трудовой миграции пришёлся на вторую половину XIX века. В 1870 году между Петербургом и Великим княжеством Финляндским была построена первая железнодорожная ветка. Финны обслуживали пути на всём протяжении. Вокруг Финляндского вокзала стала формироваться новая диаспора, состоящая в основном из рабочих железных дорог.
Мелкие лавочники, ювелиры, пароходчики
Согласно городской переписи 1900 года, в Санкт-Петербурге проживало 21 тысяча уроженцев Финляндии. Из них 18,5 тысячи человек называли финский язык родным. Вероятно, в этот список не входили потомки автохтонных жителей деревень, вошедших в городскую черту, а также финны, приезжавшие в столицу империи на непродолжительное время на заработки. Однако даже официальные цифры поражают. По количеству проживавших в Санкт-Петербурге финнов столица могла сравниться со вторым по значению городом Великого княжества — Турку. Финская диаспора занимала третье место по численности иностранцев в столице, уступая немцам и полякам.
Ситуация с трудоустройством на протяжении десятилетий существенно не менялась. Финны всё так же работали на фабриках, заводах и железных дорогах, выполняли различные подсобные работы. Женщин нанимали в качестве служанок богатые горожане. Финны часто открывали собственные мелкие лавки, где торговали продуктами животноводства. Впрочем, эти ИП обычно не существовали долго и закрывались в течение года, не выдерживая конкуренции с русскими торговцами.
В отличие от других иностранцев, прежде всего немцев и шведов, финны не являлись успешными и известными предпринимателями. Обычно они занимали, как бы сейчас сказали, нишу малого и среднего бизнеса. Однако история знает несколько примеров успеха.
В конце XIX века в Петербурге заработало «Финляндское пароходное общество». Его основал Рафаил фон Гартман (Рафаэль фон Хаартман), представитель достаточно известной в Суоми семьи шведского происхождения. В 1872 году Гартман купил несколько пароходов, которые стали курсировать по Неве и перевозить пассажиров от Васильевского озера через Адмиралтейскую сторону до Финляндского вокзала. Услуга пользовалась популярностью. Спустя пару десятилетий пароходы общества курсировали уже по 12 городским маршрутам.
Судна обслуживали финские рабочие, а капитанами становились отставные моряки. Пароходы общества стали важной деталью городского пейзажа, а изюминкой — акцент обслуживающего персонала. «Перет», «садний кот» и другие команды вызывали улыбки русскоязычной публики. Успех Гартмана был огромным. Позднее он примет непосредственное участие в организации пароходного сообщения в Крыму, а государство будет часто прибегать к аренде судов для проведения официальных мероприятий. Финны, работавшие на пароходах общества, получили от петербуржцев прозвище «финляндчики».
Рафаил фон Гартман, хоть и был уроженцем Великого княжества, но всё же был шведом. Купец Иван Парвиайнен, напротив, происходил из настоящей, «глубинной» Финляндии, окрестностей Куопио. Вместе с коллегами-шведами в 1900 году он основал в Петербурге несколько заводов, а также открыл торговый дом. На предприятиях работали финны. Дело приносило хороший доход, но плодами успеха Парвиайнен пользовался недолго — он скончался в 1902 году, а предприятия перешли в руки его коллег-шведов.
Пример Парвиайнена был исключением. В Великом княжестве большую роль в политике и экономике играли шведы, и, хотя с течением времени благодаря финскому национальному движению, их доля стала снижаться, тенденции перенеслись и в Санкт-Петербург. Им принадлежала фирма «Крейтон и Ко», которая занималась постройкой различных судов. Примечательно, что Морское министерство часто размещало здесь военные заказы. Одним из самых известных столичных ювелиров был Александр Тилландер, владевший магазинами в центре города и обслуживавший многих представителей высшего света — от чиновников до балерин Мариинского театра.
Трезвость и спорт
Основная масса финского населения, в отличие от шведских соотечественников, занимала нижние ряды производственной цепочки. По подсчётам исследователей, около 76% уроженцев Суоми работали в промышленности или обслуживали пути сообщения. Как же они проводили досуг?
Здесь финнам помогал опыт родины. Одним из проявлений национального пробуждения второй половины XIX века в Суоми стало основание большого количество всевозможных обществ, где люди проводили свободное время. В такой «спайке» нуждались финны и в Санкт-Петербурге. В 1885 году финны организовали одно из первых обществ, которое со временем обрело известность, — общество трезвости «Алку». Его главной целью стала борьба с пьянством, а также обустройство досуга финских рабочих. В конце столетия в «Алку» состояло около 1300 человек, которые проводили чтения и слушали лекции о пользе трезвого образа жизни. В районе современной станции Лесная существовала обширная библиотека, которой могли пользоваться члены антиалкогольного клуба.
Члены диаспоры вместе занимались спортом. На рубеже веков одним из самых известных спортивных обществ стало финское объединение «Тармо». Его участники становились чемпионами в легкоатлетических соревнованиях, некоторые из них позднее выступали на Олимпийских играх в составе сборной Великого княжества. Вообще финские спортивные объединения были частыми соперниками российских в самых разных видах — от лёгкой атлетики до футбола и лыжных гонок.
Огромную роль в общественной жизни финской диаспоры играла и церковь Святой Марии на Большой Конюшенной. Лютеранские пасторы занимались благотворительностью, помогая попавшим в сложную жизненную ситуацию, проводили культурные мероприятия и курировали работу финских школ, расположенных по всему Санкт-Петербургу и в его пригородах.
Газеты
Конечно, жизнь многотысячной диаспоры на рубеже XIX и XX веков невозможно представить без прессы. Первая финноязычная газета Петербурга (одновременно первая за пределами Суоми) Pietarin Sanomat была основана в 1870 году и распространялась в приходе Святой Марии. Тираж составлял около одной тысячи экземпляров. Из-за конфликта внутри редакции она просуществовала всего три года, однако дала толчок к созданию других периодических изданий.
Самой крупной и известной петербургской газетой на финском языке стала основанная в 1884 году Inkeri. Издание выходило раз в неделю тиражом в три тысячи экземпляров. Inkeri также распространялась в основном в церковном приходе. В 1906 году в Выборге появилась на свет газета Uusi Inkeri, на страницах которой часто можно было встретить критику политики царского правительства по отношению к Финляндии. Это стало причиной скорого закрытия газеты.
Вплоть до 1917 года финская петербургская печать делилась на два направления. Более консервативные финны выбирали Inkeri, в то время как более прогрессивные и радикальные члены диаспоры читали газету Newa. Все перечисленные издания прекратили существование после прихода к власти в России большевиков.
Революция и Гражданская война привели к сокращению населения Петрограда. Не стала исключением и финская диаспора. Многие вернулись на родину, где участвовали в местном внутреннем конфликте между красными и белыми. В 1920‑е годы в Петрограде-Ленинграде проживало чуть менее семи тысяч финнов — в основном это были красные финны, вынужденные покинуть Финляндию после поражения в гражданской войне.
В наши дни отголоски финского присутствия в Санкт-Петербурге остались во многих топонимах. Названия районов Автово, Лигово, Шушары, Лахта и некоторых других имеют финское название. Церковь Святой Марии в центре города до сих пор принадлежит Евангелической церкви Ингрии.
После 1917 года исторические судьбы Финляндии и России были тесно связаны. О том, какую роль русские сыграли в гражданской войне в Суоми, читайте в отдельном материале.
Субкультура скинхедов изначально никак не была связана с расизмом и ксенофобией, но в России 1990‑х годов стало популярно её более позднее неонацистское ответвление. Не последнюю роль в этом сыграли национальные конфликты в странах бывшего СССР и особенно война в Чечне, с началом которой количество бритоголовых на улицах крупных городов стало на порядок больше.
С 1998 года ультраправые всё чаще стали прибегать к открытому уличному насилию, в том числе и с летальным исходом. В это же время росли и усиливались скинхедские объединения, а националистические партии и организации стали вести активную работу в их среде. Лишь к началу 2000‑х после череды погромов и многочисленных нападений на иностранных граждан, приводивших к международным скандалам, о проблеме неонацистской преступности активно заговорили в СМИ. С этого же времени в российской популярной культуре стал появляться образ скинхеда, который окончательно отождествился в массовом сознании с крайне правыми взглядами.
VATNIKSTAN рассказывает, как изображались наци-скины в сериалах на центральном телевидении и под влиянием каких событий складывался их медийный облик.
«Дальнобойщики», 1 сезон, 16 серия (2001)
Первое заметное появление неонацистов на российских телеэкранах произошло в 2001 году в сериале «Дальнобойщики». Водители большегрузного трейлера Сашок и Фёдор Иваныч решают на накопленные средства открыть свой бизнес, но терпят неудачу за неудачей. Аренда склада оказалась убыточной при условии уплаты всех налогов и пошлин, а конкурирующие криминальные группировки пытаются выбить деньги за «крышу», которые задолжал им предыдущий владелец. Сперва на жену Фёдора Нину Ивановну, которая занималась складской бухгалтерией, «наезжают» цыгане, а затем — «Чёрные рубашки».
Название ОПГ явно отсылает к вооруженным отрядам Национальной фашистской партии Италии, а чёрные береты некоторых её участников — к РНЕ. Можно разглядеть и пару бомберов, но назвать их НС-скинхедами довольно сложно как в эстетическом, так и в идеологическом плане. Помимо неприязни к конкурирующим этническим группировкам, вскидывания рук и комичного употребления слов «фрау» и «я», никаких других политических признаков и субкультурных отличий они не проявляют.
Ничего не добившись от Нины Ивановны, «Чёрные рубашки» похищают её. А Фёдор Иваныч, ничего не добившись от милиции, собирает коллег с автобазы и едет вызволять жену, вооружившись обрезками труб. Этот эпизод можно назвать самым анархическим в подборке, не в пример последующим сюжетам из «сериалов про ментов». Рабочие автобазы не только провели успешную акцию в духе «Народной самообороны» (признана террористической в РФ), но и закрепили успех, сформировав рабочую дружину, о чём сообщила Нина Ивановна новому простодушному покупателю склада. Вывод напрашивается сам собой: честный бизнес в России построить невозможно, на милицию рассчитывать не приходится, одни бандиты не защитят от других, а потому сила простых трудящихся — в самоорганизации.
«Крот», 2 сезон, 7–12 серии (2002)
Уже через год в сериале «Крот» наци-скинхеды получили куда более рельефное воплощение. Сериал посвящён запутанным отношениям крупного бизнеса, чиновников, спецслужб и криминального мира. К концу второго сезона глубоко законспирированный оперативный работник Сергей Кузьмичёв сталкивается с патриотической организацией «Великая Россия». В её рядах состоят агрессивные бритоголовые юноши и девушки, а а в роли вождя — Алексей Иванович Зуслов, харизматичный пожилой лидер с неприятными ужимками, криминальными связями и политическими амбициями.
Прототипом Зуслова, по всей видимости, стал Александр Иванов-Сухаревский — советский актёр и режиссёр, в 1990‑х сделавший карьеру в правом движении. К началу 2000‑х Иванов в первую очередь был известен как лидер Народной национальной партии, одной из нескольких националистических организаций, активно привлекавших сторонников из субкультурной среды. Через ННП, кстати, прошёл известный ультраправый видеоблогер Максим Марцинкевич по прозвищу Тесак. Помимо некоторых сходств в манерах и стиле вождей, нельзя не отметить и перекличку в чёрно-белой расцветке символик ННП и «Великой России».
Уличные акции наци-скинхедов в «Кроте» изображены в равной степени несуразно. Чего стоит сцена нападения на карикатурных грузин, устроивших дебош в ресторане с русским колоритом. Предварительно выследив противника, как будто бы зная о предстоящей потасовке, белые бойцы врываются в заведение под торжественные звуки «Полëта Валькирий». Тут же в кромешной неразберихе сквозь шум, крики и музыку Вагнера прорывается задорная «Калинка-малинка» в исполнении балалаечников и хора в кокошниках на сцене ресторана.
Сравниться с этим трактирным безумием может лишь сцена, где бритоголовые устраивают ночное факельное шествие на пустынной московской улице. Демонстрация под всё тот же «Полёт Валькирий» плавно переходит в погром с поджогами автомобилей, в своей зрелищности уступающий разве что погрому рынка в фильме «Антикиллер 2». Из-за очевидной дороговизны подобные сцены редко вписывались в бюджеты телевизионных сериалов, поэтому изображение погрома в «Кроте» при всех его постановочных несовершенствах — большая режиссёрская удача.
Сюжет, в котором за бандой отморозков стоит взрослый и опытный идейный вдохновитель ещё не раз будет встречаться на телеэкранах. В детективном сериале «Убойная сила» таким руководителем стал бывший военный корреспондент на Кавказе Иван Пахомов в исполнении Михаила Ефремова. Чеченские войны как источник ксенофобии в российском обществе — ещё одна частая тема в историях об ультраправых. Например, в фильме «Россия 88», снятом по мотивам жизни и творчества всё того же Тесака, небольшую банду наци-скинхедов наставлял и тренировал ветеран боевых действий на Кавказе и по совместительству школьный учитель ОБЖ.
Что же касается эпизода «Убойной силы», то сам по себе он мало чем примечателен. Бросается в глаза лишь то, что группировка, стоящая за патриотической организацией «Русское духовное возрождение», действует слишком уж профессионально и готова потратить несоразмерные силы и средства на запугивание одной свидетельницы. Тем временем опера жалуются друг другу на некий новый закон, который не позволяет им эффективно вести следственные действия.
Этот тезис дважды проскакивает в серии и является довольно симптоматичным как для разговора о полномочиях полиции вообще, так и для популярной в антифашистской среде дискуссии о том, как бороться с ультраправой угрозой. В то время как одни требовали ужесточения антиэкстремистского законодательства, другие предупреждали о его репрессивном потенциале и предлагали рассчитывать на собственные силы. Кажется, нет необходимости уточнять, по какому пути в итоге пошла история.
Эпизод сериала о работниках скорой помощи «Неотложка» довольно сильно выбивается из общего ряда. В нём нет политической подоплёки, правых движений и партий, зато есть конфликт субкультур, к которым создатели контента для взрослой аудитории обращаются редко.
Серия начинается с избиения пожилого кавказца, после которого большая толпа бритоголовых идёт по улице, обсуждая свои нападения. Общий план резко перебивает короткий кадр с рукопожатием за предплечье. Внезапно наци-скины замечают двух человек в цветных куртках, которых сегодня было бы не отличить от простых обывателей. С криком «Пацаны, клоуны! Мочи их!» толпа устраивает за ними погоню. Потерпев неудачу, бойцы подбирают свёртки, оставленные убегавшими на земле. Это оказались афиши с надписью HIP-HOP PARTY.
Собственно, бритоголовые нападают на вечеринку в местном ДК, в то время пока герои-медики мучают козу на свадьбе коллег. Завладев огнестрельным оружием у пьяного милицейского патруля, бойцы врываются на танцпол, кладут всех рэперов на пол и устраивают им моральный террор: заставляют слушать немецкие марши и стихи про фюрера, настойчиво объясняют, почему стыдно слушать музыку чёрных, и даже пытаются вымазать гуталином лица аудитории. Но прежде чем бритоголовые успевают придумать новое развлечение, начинается штурм здания силами милиции и ОМОНа. Главарь банды Рома по прозвищу Роммель уводит товарищей и нескольких заложников в подвал. Остаток серии посвящён их спасению, которое не обошлось без характерных для канала «Россия 1» мелодраматических нот.
Хотя серия изображает самую нелепую и бестолковую акцию ультраправых, на которую у телесценаристов хватило фантазии, она вдохновлена событиями, о которых редко принято вспоминать за пределами субкультурной среды. Так, например, нападение на посетителей фестиваля «Бит-битва» в московском дворце спорта «Динамо» в 2000 году было одним из крупнейших эпизодов уличного насилия тех лет.
Комедийный сериал «Солдаты» также не обошёл стороной тему праворадикалов. Неуёмный прапорщик Шматко посылает срочников в лес, где те собирают грибы и забавляются с корягами, угадывая, на что они похожи. Неподалёку на опушке толпа бритоголовых пьёт пиво под звуки тяжёлых гитарных риффов. Столкнуться с наци не повезло рядовому Вакутагину (экранные сослуживцы расспрашивают его о тундре, хотя сыгравший его Амаду Мамадаков по национальности тувинец). Обвинив солдата в покушении на богатства русского леса, агрессивные туристы попытались избить Вакутагина, но на шум прибежали сослуживцы и одолели расистов в рукопашном бою.
О лесных приключениях немедленно узнаёт начальство, мнения об инциденте разделяются. Командир части полковник Бородин непреклонен: столкнувшись с фашистами, солдаты отстояли честь мундира, и потому вместо выговора заслуживают объявления благодарности. С ним спорит заместитель по воспитательной работе Колобков, утверждая, что, как бы то ни было, превышение полномочий произошло и его нельзя оставить безнаказанным. Незамысловатый конфликт морали и права влечёт за собой служебное разбирательство и ставит под угрозу дальнейшую карьеру полковника. Кроме того, выяснилось, что пикник устроили участники движения «Возрождение России», среди которых был племянник генерал-лейтенанта из Генерального штаба.
Вопреки всем обстоятельствам, ситуация разрешилась в пользу главных героев. Но стоит отметить, что отнюдь не всем сторонникам прямого действия на российских экранах повезло так же, как солдатам и дальнобойщикам.
«Ментовские войны 3», «Образ врага» (5–8 серии) (2006)
После убийства в 2005 году музыканта, антифашиста и волонтёра «Еды вместо бомб» Тимура Качаравы о низовом противодействии ультраправым активно заговорили в СМИ. На телевидении вышла масса сюжетов об уличных войнах, а создатели сериала «Ментовские войны» посвятили им в третьем сезоне целую сюжетную арку из нескольких серий.
Неонацисты в «Войнах» всё те же: злые, бритые, в тяжёлых ботинках. И занимаются примерно тем же: совершают расистские нападения по указке солидных людей. А вот антифашистами оказались тщедушные студенты юрфака СПбГУ. Став однажды жертвами наци-скинхедов, теперь они выслеживают и подавляют их числом. «Накостыляли тимуровцы „гитлерюгенду“», — иронизирует один из главных героев, сотрудников убойного отдела.
Стоит ли говорить, что студенческие дружины — полная выдумка сценаристов, предусмотрительно решивших не погружать аудиторию в субкультурные тонкости. Вместо скейтеров, рэперов, панков, а также левых и аполитичных скинхедов, которые составили костяк уличного антифашизма, ежедневно подвергаясь риску из-за взглядов и внешности, в сериале показаны простые «обыватели», но с обострённым чувством справедливости и суровой памятью о Великой Отечественной войне. Нетрудно догадаться, как к создателям пришла эта идея. Тот же Тимур Качарава был студентом философского факультета СПбГУ, и панк-концерт его памяти состоялся в том же университетском здании, где после пар встречались сериальные антифашисты.
В продолжение аналогии уже в первой серии нацисты убивают неформального лидера студентов-активистов, после чего его товарищи начинают отчаянную вендетту. И вот тут менты берутся за голову, потому что по закону вопросы решать никто не собирается. Если реальные антифашисты могли отказываться от сотрудничества с органами из идеологических соображений или просто из пацанских понятий, то в «Ментовских войнах» они это делают скорее из банального юношеского упрямства. Никакими внятными политическими взглядами действия студентов не мотивированы, хотя следователи ехидно называют их революционерами, а один даже носит недвусмысленную кличку Че.
Разумеется, в попытках разобраться с противником самостоятельно студенты быстро переходят к методам сугубо криминальным: похищению, убийству, пыткам и взятию заложников (стоит ли говорить, что в действительности российские антифашисты не совершили ничего из вышеперечисленного). Более того, в конце оказалось, что и за фашистами, и за антифашистами стоит один и тот же влиятельный кукловод. Пожалуй, «Ментовские войны» сделали всё возможное, чтобы поддержать борьбу с молодёжным экстремизмом, показав его столь же бессмысленным, сколь и беспощадным во всех возможных проявлениях.
«Школа» (2010)
Совершенно иной подход к теме молодёжных субкультур можно обнаружить в культовом сериале «Школа» Валерии Гай Германики. Ученик злополучного девятого «А» Вадим Исаев, как и многие его одноклассники, ребёнок из неблагополучной семьи. Разве что из-за отца-алкоголика градус насилия в ней выше среднего по классу. С первых своих появлений персонаж высказывает типичные правые тезисы о приезжих и занимаемых ими рабочих местах, конфликтует с одноклассником Тимуром Задоевым и обращает на себя внимание учителя географии. Тот одобряет взгляды Вадима и приглашает его в патриотический кружок, но советует быть осторожным.
Однако Исаев осторожным быть не собирается. Постепенно он меняет стиль одежды, бреется под ноль и начинает тусоваться с футбольными фанатами и наци-скинхедами. От серии к серии подросток ведёт себя всё грубее и агрессивнее,но в то же время совершает довольно инфантильные выходки: рисует свастику на классной доске, зигует исподтишка и учит младшего брата ксенофобным стишкам. К концу сериала Вадима всё же настигает жизненный урок: парня сильно избивают его же приятели, узнав, что он общается с враждебной фанатской группировкой.
«Школа», очевидно, отдавала предпочтение личным историям и бытовому реализму, нежели актуальному политическому контексту. Это роднит её с фильмами «Сделано в Британии» и «Американская история Х», где трудных бритых подростков взрослые пытаются наставить на правильный путь. Хотя Исаеву куда меньше повезло с учителями и соцработниками, чем главным героям тех фильмов, шансов изменить свою жизнь в лучшую сторону у него осталось несравнимо больше.
К началу 2010‑х, несмотря на некоторые знаковые события вроде погрома на Манежной площади или дела БОРН, активность праворадикалов стала снижаться. Антиэкстремистское законодательство ужесточалось, расширялась практика его применения. Изменились и общие политические тренды. Вместо заигрываний с патриотическими общественными движениями, характерных для Администрации Президента при Владиславе Суркове, государство сделало ставку на усиление силового аппарата. До конфликта на юго-востоке Украины, который повлёк за собой глубокий раскол в рядах ультраправых, оставалось совсем немного. Выходившие в это время сериалы едва ли привнесли что-то принципиально новое в телевизионный образ наци-скинхедов, но зато неплохо уловили дух наступающего полицейского безвременья.
Так, в детективном сериале «Шеф» (1 сезон, 18 серия) следователи не стесняются прикарманивать найденные у неонациста наркотики при незаконном обыске, чтобы в потом использовать их для давления на других подозреваемых. А в комедийном сериале «Патруль» (10 серия) милиционеры напиваются и лезут в помойку, проваливая засаду на банду бритоголовых без каких-либо служебных последствий. Между делом они за взятку помогают приезжим с оформлением регистрации и сами становятся идеальной иллюстрацией для ультраправой агитки.
Безусловно, с модой на серую мораль «сериалы про ментов» стали честнее, чем прежде, когда в доску правильные и бескомпромиссные сотрудники тосковали по широким полномочиям. Наци-скинхеды всё ещё могут состоять в ОПГ или просто быть опасными уличными хулиганами, но они уже перестали представлять серьёзную силу с большими политическими амбициями. А вот полиция своих позиций не утратила, и взгляд на неё вызывает ничуть не меньшую оторопь.
За более чем сто лет существования олимпийское движение постоянно сталкивалось с попытками создать альтернативные спортивные соревнования. Наверное, самая успешная инициатива принадлежала социал-демократам, которые организовали собственные рабочие олимпиады. С ними соперничал созданный в 1919 году Коминтерн и его структурное подразделение — Красный спортивный интернационал.
Об отношениях коммунистических и социал-демократических спортивных организаций, использовании Советским Союзом спорта как дипломатической «мягкой силы», вынужденном сотрудничестве Москвы с европейскими социал-демократами и капиталистами — в материале Никиты Николаева.
Первые Олимпийские игры современности, автором идеи и вдохновителем которых был Пьер де Кубертен, прошли в 1896 году в Афинах. Российская империя, чьи подданные стояли у истоков нового движения, официально стала членом международной спортивной семьи лишь в 1912 году, после создания собственного олимпийского комитета. Участие империи в соревнованиях полно как триумфальных, так и скандальных историй. В 1913 году в России даже провели свою олимпиаду — однако она не рассматривалась в качестве альтернативы международным стартам.
В связи с Первой мировой войной проведение Олимпийских игр было временно прекращено. Вряд ли участники событий тех дней могли себе представить, что российские атлеты официально вернутся на Олимпиаду лишь в 1952 году.
Отказ от рекордов
«Спорт высших достижений» в Советской России межвоенной эпохи был совсем не похож на послевоенный и тем более на современный. Фактически даже такого понятия не существовало. Большевистские идеологи видели в физических упражнениях один из способов формирования и воспитания человека нового типа. В публичных выступлениях вождей и официальных резолюциях «спорт высших достижений» однозначно клеймился как характерный для капиталистического общества. В 1924 году советская физкультура определялась как «средство гармонического развития и физического оздоровления трудящихся; не спортсменство, а коммунистическое воспитание; не рекорд отдельных лиц, а коллективные достижения».
На Олимпиады большевиков не приглашали — впрочем, они и сами вряд ли поехали бы на праздник капитализма. Некоторое время советский спорт варился в собственном соку на губернских и всесоюзных соревнованиях рабочих коллективов. Однако довольно скоро большевики осознали, что спорт может стать прекрасным инструментом «мягкой силы» во внешней политике. На эту мысль советских руководителей натолкнули европейские социал-демократы.
Альтернатива II Интернационала
Олимпийские игры 1920 года, первые после Первой мировой войны, проходили в бельгийском Антверпене — городе, сильно пострадавшем от европейского конфликта. МОК превратил международный смотр в парад победителей: комитет не пригласил спортсменов из проигравших стран — Германии, Австрии, Венгрии, Турции и Болгарии.
Европейские левые расценили это решение как необоснованную дискриминацию. С другой стороны, социал-демократы ещё до войны планировали создать международную спортивную организацию на базе партийных физкультурных кружков. В 1920 году члены II Интернационала в швейцарском Люцерне договорились о создании своего «комитета» — Социалистического рабочего спортивного интернационала (Люцернский спортивный интернационал, ЛСИ). Главным принципом его работы была политическая нейтральность, однако она касалась скорее фракций внутри самого левого движения.
Делегаты постановили проводить собственные рабочие соревнования, не зависящие от Международного олимпийского комитета. Эта идея пользовалась большой популярностью, особенно в «отменённых» странах — Германии и Австрии. Именно они лидировали в количестве членов рабочего интернационала. На 1931 год в организации состояло более 1,8 миллиона человек, из которых 1,2 миллиона представляли левых Веймарской республики.
Коминтерн вступает в игру
Советская Россия осталась в стороне и от социал-демократического спорта. В 1919 году большевики провозгласили создание собственного интернационала. Организации требовалась и своя спортивная секция. Инициатором коммунистического «олимпийского комитета» стал видный большевик, непосредственный участник Октябрьского переворота и Гражданской войны, глава Высшего совета физической культуры Николай Подвойский.
В 1921 году в составе Коминтерна был образован Красный спортивный интернационал (КСИ, Спортинтерн), которой руководил Подвойский. Главной целью коммунистической альтернативы МОК, согласно уставу, стала «концентрация воли миллионов рабочих спортсменов во всём мире поставить свою спортивную деятельность на службу усиления классовой мощи пролетариата и отдать всю свою силу делу победы пролетариата над капиталистическим обществом».
Спортинтерн противопоставил себя одновременно и буржуазному МОКу, и социал-демократической спортивной организации. Европейские левые, не примкнувшие к Коминтерну, прямо обвиняли большевиков в сознательном расколе рабочего спортивного движения. Внутри КСИ в первые годы его существования, впрочем, звучали голоса за объединение. Однако руководство организации даже не рассматривало такую возможность — напротив, должно существовать лишь одно рабочее спортивное объединение. Эта позиция, в частности, была зафиксирована в редакции устава от 1925 года:
«КСИ есть единый мировой союз рабоче-крестьянских спортивных и гимнастических организаций и объединяет вокруг себя трудящиеся массы в городе и деревне в целях их воспитания и приобщения ко всем видам физической культуры, гимнастики и спорта, дабы в классовой борьбе пролетариата они могли бы участвовать в качестве способных к сопротивлению, физически ловких, бодрых и полных решимости борцов».
Примерно в это же время Спортинтерн был выведен из прямого подчинения Коминтерна и стал секцией Коммунистического интернационала молодёжи. В первой половине 1920‑х годов организация не проводила соревнований, ограничиваясь «переманиванием» членов социал-демократического интернационала. Эта политика лишь отчасти дала плоды. Несмотря на внушительное число членов (около двух миллионов человек), лишь 280 тысяч были гражданами европейских стран — Германии и Чехословакии.
Рабочие олимпиады
Социал-демократы были на шаг впереди коммунистов. Пока советские чиновники разбирались с юридическим статусом КСИ, люцернская организация начала проводить соревнования под собственной эгидой, борясь с «капиталистическими» олимпиадами. В июне 1921 года в Праге состоялись «пробные» летние игры, в которых участвовали представители 13 стран. Большинство медалей завоевали спортсмены из Финляндии. Примечательно, что спустя месяц в столице Чехословакии состоялась неофициальная спартакиада, средства на которую выделил Коминтерн. К сожалению, о составе участников и их количестве ничего не известно.
Спустя четыре года социал-демократы организовали уже официальную рабочую олимпиаду. Местом её проведения стал Франкфурт-на-Майне. На соревнования приехало три тысячи атлетов-рабочих из 12 европейских стран, ещё 100 тысяч человек прибыли в качестве гостей и участников других событий: помимо спортивных мероприятий на рабочей олимпиаде были организованы физкультурные уроки и художественные салоны. На соревнованиях не демонстрировалась национальная символика — спортсмены выходили на стадионы под интернациональным красным стягом. Советские делегаты официально не были допущены из-за идеологического конфликта между Коминтерном и Социалистическим рабочим интернационалом (прямым преемником II Интернационала).
Несмотря на просчёты в организации (на это жаловались сами атлеты), игры в целом прошли успешно. Как и четыре года назад, большинство медалей завоевали финские спортсмены. В 1931 году социал-демократы провели ещё две олимпиады, которые по количеству зрителей и участников обогнали игры под эгидой МОК. Они также прошли без советских атлетов.
Спартакиада — коммунистическая олимпиада
Отказ люцернского социал-демократического комитета приглашать представителей СССР на первую рабочую олимпиаду заставил большевиков заняться собственным спортивным альтернативным смотром. В 1924 году исполком КСИ относительно рабочей олимпиады во Франкфурте принял следующую резолюцию:
«…Реформистская бюрократия пытается сделать Олимпиаду простым спортивным празднеством. Это не может входить в задачи пролетарского спортивного движения. Первая международная рабочая Олимпиада должна пройти под знаком классовой борьбы и открыто демонстрировать связь физкультуры пролетариата с пролетарской классовой борьбой».
Спортинтерн приступил к организации соревнований. Спартакиаду предполагалось провести в Москве в 1928 году. Специально для мероприятия был построен стадион «Динамо», который стал самым крупным в стране и вмещал 28 тысяч человек. Соревнования состоялись в августе. На Спартакиаду прибыли атлеты из 17 стран, причём среди них были и те, кто входил в ЛСИ, за что организация исключила их из своих рядов. По этому поводу КСИ уже после соревнований выпустил официальное заявление:
«Многие рабочие спортсмены не могли принять участие в этом международном пролетарском празднестве рабочего спорта, благодаря тому, что были введены в заблуждение или им угрожали вожди из Люцернского спортинтерна».
Впрочем, иностранцев на Спартакиаде было очень мало. Из более чем семи тысяч атлетов лишь 612 представляли европейские державы. Самые крупные делегации прибыли из Германии, Финляндии и Австрии. Впоследствии именно из-за недостатка зарубежных гостей первая Спартакиада была названа всесоюзной.
Попытка выйти на настоящий международный уровень
КСИ продолжали проводить собственные соревнования. На 1931 год Спортинтерн запланировал новую Спартакиаду в Берлине — в стране, на которую приходилось большинство иностранных членов организации. Велась тщательная подготовка. В разных странах состоялись отборочные соревнования, на основе результатов которых формировались сборные. На фоне мирового экономического кризиса и роста популярности радикальных левых движений в Москве рассчитывали, что Спартакиада станет важным событием с идеологической точки зрения, которое покажет единство коммунистического европейского движения. Соревнования прямо противопоставлялись Олимпиаде 1932 года в Лос-Анджелесе и рабочей социал-демократической олимпиаде в Вене.
Спартакиада в Берлине не состоялась. 20 июня 1931 года местные власти запретили проведение соревнований, опасаясь массовых акций и демонстраций коммунистов. Вероятно, полиция не желала повторения событий, произошедших 1 мая 1929 года. Тогда столицу Веймарской республики потрясли столкновения коммунистов с полицией, которые унесли жизни несколько десятков человек. Впрочем, спустя несколько дней берлинская полиция оговорилась, что согласна на проведение спортивных состязаний без политических акций. Но КСИ делал упор именно на пропагандистские цели соревнований.
Провести большой коммунистический спортивный праздник за рубежом у Москвы не получилось. Спортинтерн понёс большие материальные и моральные убытки. С этого момента КСИ сосредоточилась на организации Спартакиад только внутри СССР. Проведение всемирных коммунистических соревнований было намечено на 1936 год, но они не состоялись. Советский Союз в первой половине 30‑х годов поменял вектор внешней политики, который отразился и на спорте. Да и сам спорт изменился.
Перемены в дипломатии — перемены в спорте
Первая половина 1930‑х годов в Европе — всплеск популярности фашизма. В Италии и Германии крайние правые пришли к власти. В этих условиях СССР начал налаживать связи с «буржуазными» странами. Советский Союз вступил в Лигу Наций, активно участвовал в работе международных организаций. Нарком по иностранным делам Максим Литвинов успешно создавал имидж СССР как страны, с которой можно вести нормальный диалог.
С другой стороны, внутри Советского Союза менялся массовый спорт. В 1933 году Всесоюзный совет физической культуры постановил создавать массовые спортивные общества с целью «догнать и перегнать буржуазные рекорды в спорте». После этого решения, в частности, появилось знаменитое общество «Спартак». Фактически советский спорт начал двигаться в сторону «высших достижений», которые нещадно критиковал в предшествующее десятилетие. Позднее было установлено звание мастера спорта — важный маркер в изменении государственного подхода в сфере. Теперь погоня за рекордами вытеснила задачу воспитания тела и духа рабочего.
Оттепель настала и в отношениях с люцернским комитетом. Движение навстречу друг другу было выгодно обеим сторонам. Коммунисты таким образом входили в более широкое спортивное движение, а социал-демократы налаживали отношения с бывшими противниками на фоне фашистской угрозы. В 1934 году ЛСИ разрешил своим членам участвовать в соревнованиях КСИ. Помимо этого, в СССР стали проводить показательные выступления зарубежных спортсменов, не связанных с коммунистическим движением.
Примирение
Пик сотрудничества ЛСИ и КСИ пришёлся на 1936 год — время, когда традиционные Олимпийские игры проводились в нацистской Германии. Оба спортинтерна объявили о бойкоте соревнований и решили провести собственные соревнования. Организатором выступил люцернский комитет, но теперь на играх могли участвовать спортсмены из СССР. Местом проведения рабочей олимпиады стала Барселона.
В июле 1936 года в город стали прибывать спортсмены. Охват соревнований не имел аналогов — в Барселону приехали шесть тысяч атлетов из 49 стран. Организаторы провели церемонию открытия, но состязания не состоялись — в Испании началась гражданская война. Спортсмены и гости спешно уезжали из Барселоны. В стране остались около 200 атлетов, которые вступили в рабочие ополчения для защиты республики.
Игры перенесли на следующий год. Новым хозяином рабочей олимпиады стал бельгийский Антверпен. В 1937 году представители 15 стран приняли участие в последних рабочих состязаниях перед началом Второй мировой войны. Советские спортсмены впервые попали на рабочую олимпиаду под эгидой ЛСИ и заняли четвёртое место в общем зачёте, уступив атлетам из Финляндии, Норвегии и Франции. Примечательно, что в футбольном турнире победу одержал созданный совсем недавно клуб «Спартак».
Рабочая олимпиада в Антверпене стала последним аккордом левого спортивного движения в Европе. Следующие соревнования планировалось провести в 1943 году в Хельсинки, но этому не суждено было сбыться. Впрочем, столица Финляндии после войны всё же приняла крупный международный старт — первые послевоенные Олимпийские игры.
В 1937 году Спортинтерн был распущен. Советские власти больше не видели в существовании комитета смысла — главную задачу он выполнить не смог, да и курс был взят на соперничество с «буржуазным» спортом, большевики всё больше перенимали методы «капиталистов». Можно лишь гадать, успел бы СССР стать членом МОК и принять участие в следующей Олимпиаде (она должна была пройти в 1940 году в Токио). Война помешала этим планам. Лишь в 1952 году в Хельсинки советские спортсмены официально стали членами международной олимпийской семьи. При этом Спартакиады продолжали жить — однако они уже не позиционировались как альтернатива соревнованиям МОК и превратились во внутренние состязания.
С 5 по 8 декабря в московском Гостином Дворе пройдёт книжная ярмарка non/fictio№26. В мероприятии участвуют 400 крупных и малых издательств. Посетителей ждут встречи...