В июне издательство «Тотенбург» выпустит перевод книги «Мой берлинский ребёнок» (2009) французской писательницы Анн Вяземски, или — для удобства — Анны Вяземской. Киноманам Вяземская может быть известна по арт-хаусным фильмам 1960‑х годов, а также как жена и актриса культового режиссёра Жана-Люка Годара.
«Мой берлинский ребёнок» — очень ироничная и лёгкая новелла о парижских русских 1940‑х годов. Вяземская рассказывает о знакомстве её родителей в послевоенном Берлине. Отец Анны, чей род уходит корнями к Рюрику, вырос в бедности, но сделал хорошую карьеру дипломата. Иван Владимирович очаровал красавицу Клэр — дочь известного писателя-голлиста Франсуа Мориака, работающую в Красном Кресте. В 1947 году у пары родилась малышка Анна — тот самый «берлинский ребёнок».
Книгу можно будет купить в московском магазине «Рупор».
Русскоязычный перевод подготовил Климент Таралевич — автор рубрики «Чужбина» на нашем сайте. Специально для VATNIKSTAN Климент рассказал, почему выбрал именно это произведение, и представил две главы «Берлинского ребёнка».
Я давно охладел к «стандартной» белоэмигрантской литературе. Как они встретили революцию 1917 года и бежали из России, что чувствовали и чем жили в Европе во время и после Гражданской войны, мало-мальски заинтересованный человек уже разобрался.
Лучше всего белоэмигранты описали 1920‑е и 1930‑е годы, когда большинство из них были полны сил, азарта и любопытства к окружающему миру. Следующие десятилетия отражены хуже. Вторая мировая война сильно изменила жизнь эмигрантов: кто-то погиб на войне, кто-то — «на гражданке», иные покинули Европу. Наконец, люди просто постарели — запал, активность и созерцательность были уже не на том уровне.
Большинство книг о 1940–1970‑х написали дети эмигрантов на языках стран пребывания (или, точнее, ассимиляции), хотя авторы зачастую владели родным языком на должном уровне. Дети эмигрантов, ставшие западными интеллектуалами, практически неизвестны в России, а на Западе своей русскостью не особо кого-то интересовали. Рыться в поисках чтива этих людей — дело на любителя, однако я и есть тот самый любитель.

В молодости Анна Вяземская сыграла несколько первых ролей в модном «интеллектуальном» французском кино 1960‑х и 1970‑х, чему явно способствовал её брак с культовым режиссёром-леваком Жаном-Люком Годаром. С 1980‑х годов Анна села за перо, её романы были неоднократно награждены французскими литературными премиями. Одно произведение экранизировали — в российском прокате фильм вышел под названием «Молодой Годар» (2017). Картина рассказывает о романе Анны с известным режиссёром на пике его карьеры и на фоне ярких бунтарских французских 1960‑х.

«Мой берлинский ребёнок» представляет собой небольшой исторический роман, написанный по мотивам знакомства родителей Вяземской. Анна весьма неплохо обрисовала странный мир 1944–1947 годов глазами двух совершенно разных молодых парижан: «девочки-мажорки» из элитной французской семьи и молодого космополита из бедной эмигрантской семьи (в глазах французов).
Как можно догадаться по красивой русской фамилии, Анна имеет частичное русское происхождение. Её отец Иван Владимирович Левашов-Вяземский принадлежал к поколению детей белоэмигрантов, которые выросли и сформировались в Париже в межвоенное время. Мать Анны — Клэр Мориак, была полнокровной француженкой, дочерью видного писателя XX века из лагеря католических консерваторов — Франсуа Мориака.
Клэр и Иван познакомились в 1945 году в Берлине. Они оба занимались делами перемещённых лиц, принимали и забирали граждан Франции из советской зоны оккупации Германии — французских рабочих в Германии, эльзасцев и лотарингцев, а также французских солдат, сражавшихся на стороне Третьего рейха.

Книга написана свежим современным языком. Русский читатель убедится, что в культурном плане и французы, и русские 80-летней давности, как ни странно, почти не изменились.
Огромный плюс произведения заключается в том, что Вяземская не пытается что-то загладить или обелить, а просто пишет с любовью и пониманием.
Публикуем две главы из книги, которые рассказывают о реакции родителей на роман Ивана и Клэр.

Его зовут Иван Вяземский, он родился в 1915 году в Санкт-Петербурге, и его семья, как и тысячи других русских, эмигрировала во время революции. Долгое время они были лицами без гражданства, а затем, в 1930‑е годы, получили французское гражданство. Виа (фр. Wia — сокращение от фамилии Wiazemsky. — Прим. переводчика.), как его все называли, был мобилизован, как только была объявлена война. Его сразу же взяли в плен. Пять лет лишений в лагерях не поколебали его уверенности и задора. Освобождённый советскими войсками, он сражался на их стороне, пока не встретился с Леоном де Розеном, и затем стал его правой рукой и лучшим другом. Он самый популярный французский офицер на Курфюрстендамм, 96, его обожают как мужчины, так и женщины. Он всегда первым вызывается на очередное задание и первым закатывает вечеринку. Он свободно говорит на семи языках, включая русский, французский, английский и немецкий, и умеет заводить друзей, где бы он ни был — что в лагере, где он был узником, что в оккупированном союзниками Берлине. Эти качества сделали его отличным переговорщиком, и девушки часто просят его пойти с ними, когда они едут спасать французов в советской зоне.
В то мгновение, когда Клэр вошла в здание, она не могла не обратить внимания на него. Это именно он организовал небольшой приём в честь французского Красного Креста; именно он отвечал за постоянную движуху между этажами на Курфюрстендамм, 96. К концу первой вечеринки у всех было ощущение, будто они давно знакомы, и вместе с этим появилось искреннее желание работать вместе. Были танцы, пение, выпивка, множество тостов за окончание войны, возвращение пленных и примирение народов. «Это слишком», — подумала Клэр: для неё он был каким-то марсианином. «Мы все у него в кармане! С ним нам не будет скучно», — ошеломлённо сказала Мисту, а Роланн мечтательно вздохнула: «Он такой очаровательный…» Позже бельгийки рассказали француженкам, что Виа и в самом деле князь, и его род один из старейших в России. «Пфф…» — было единственным замечанием Клэр. Тем не менее она должна была признать, что он был приятным человеком, с которым было легко ладить, и хорошим товарищем. Она, казалось, не замечала, что Виа выглядел заметно увлечённым и очень старался её ублажить.

Клэр работает водителем скорой помощи Французского Красного Креста. На дворе сентябрь 1944 года, и она всё ещё находится в городе Безье со своим отделением. Ей 27 лет, и она представляет собой весьма симпатичную девушку с большими карими глазами и высокими славянскими скулами. Всякий раз, когда ей делают комплименты, она делает вид, что не замечает их. Ей некогда смотреть на себя в зеркало, а когда на это находится время, Клэр глядит на себя мимолётно и с недоверием.
С тех пор, как она устроилась в Красный Крест полтора года назад, она целенаправленно сделала работу своим единственным миром. Руководство высоко ценит её интеллектуальное и физическое мужество, а также энтузиазм. Коллеги, нередко обладающие социальным происхождением, сильно отличающимся от её собственного, уже забыли, что она дочь известного писателя Франсуа Мориака, и смотрят как на «свою». Это делает её счастливой. Ей нравится то, чем она занимается, и необходимость жить одним днём. Когда Клэр за рулём машины скорой помощи доставляет раненых в переполненные больницы, то впервые за свою короткую жизнь по-настоящему чувствует себя живой. У неё жизнь без прошлого и без будущего — жизнь в настоящем.
Глава XVIII
Клэр и Виа несутся по лестнице в квартиру девчонок на первом этаже. Им всем не терпелось узнать, как всё прошло: Клэр позвонила матери в Париж. Но по тому, как влюблённые ворвались на кухню, девчонки сразу всё понимают: пару окружают объятиями и криками радости, аплодисментами и вопросами. Когда все успокоились, Виа произносит тост за будущую свадьбу и исчезает в поисках воображаемой бутылки шампанского. Роланн подогревает кофе, и все они садятся за стол.
Клэр внезапно чувствует себя измотанной, настолько утомлённой, что не может подробно ответить на вопросы друзей. Должно быть, это последствия часов напряжения, шока от звука голоса матери по телефону. Это был первый раз, когда она воспользовалась единственной телефонной линией c Францией, которая была подключена в бюро отдела по делам перемещённых лиц; Леон де Розен организовал ей звонок. Клэр ждала лихорадочно, с тревогой, которая ещё не полностью покинула её. Но, кажется, родители дали своё согласие, и она выйдет замуж за Виа…
Внезапный прилив сомнений, и её сердце замирает. Что, если она, как и в случае с Патрисом, совершит ошибку? Что, если она в очередной раз станет жертвой чьей-то любви к ней — жертвой его энтузиазма, его уверенности, что они созданы друг для друга?
— Что случилось, моя маленькая Кларинетт? Ты вся бледная, — обеспокоенно произносит Роланн.
— У тебя мигрень? — саркастически говорит Мисту, поднося руки к вискам и идеально имитируя гримасу Клэр и жалобную интонацию её голоса: — Вот тут, я чувствую это, оно становится сильнее, о, не-е-ет, ай-й‑й…
— Не смешно потешаться над ней. Если бы у тебя хоть раз в жизни был бы приступ мигрени, ты бы знала, что это ужасно больно.
— Ой, значит, нам больше даже шутить нельзя…
У Клэр немного поднимается настроение от этой сценки спорящих из-за неё друзей. Она встаёт и подходит к окну. На улице темно, а город покрылся толстым слоем снега. Она ощущает контраст тепла кухни и температуры снаружи. Клэр думает о мужчинах, которых спасла её команда и которые впервые за столь долгое время будут спать в постели. Мысли мимолётно, невольно возвращаются к друзьям, погибшим на войне. «Но я жива». Это осознание жизни настолько сильное, что Клэр поворачивается и смотрит на обеспокоенные лица своих друзей; они замолкли, когда она повернулась к ним спиной.
— «Вы хоть представляете, что поставлено на карту в браке между француженкой из хорошей семьи и бывшим русским князем, потерявшим всё своё состояние из-за революции?»
Виа неподвижно стоит у входа на кухню, в темноте дверного проёма. Никто не слышал, как он вошёл в квартиру, и он с любопытством разглядывает девушек, их весёлые лица, пока они слушают Клэр. Она даёт им свою, очень комичную версию телефонного разговора, который Виа подслушивал. Даже будучи настоящим свидетелем звонка, он не сумел понять большей части сказанного, но теперь, из-за её клоунады, он уже не понимает совсем ничего.
— Итак, папа немного насторожен. В Париже все русские — таксисты или музыканты в ночных клубах, князья они или нет. «Что мы будем делать, что же мы будем делать?» — причитает мама, в который раз перечитывая моё письмо. У папы есть идея: «Давайте позвоним Труайя. Анри Труайя, он большой друг моего старшего брата Клода. Он русский иммигрант, как и Виа, изгнанник, как и Виа, натурализованный француз, опять же, как и Виа. Разница лишь в том, что он взял псевдоним и является писателем. Он даже получил Гонкуровскую премию в 1938 году за книгу под названием „Паук“, и позвольте мне сказать вам, что в тот день он устроил отвязную вечеринку!»
— Первый пример тесных франко-русских связей, — мечтательно заключает Роланн.
— Точно… Итак, папа звонит Труайа и поручает ему разузнать побольше об этом так называемом князе по имени Иван Вяземский. Труайя чувствует, что тот очень волнуется, и пытается его успокоить: «Фамилию я припоминаю, ничего эдакого она мне не говорит… Я тебе перезвоню». Папа идёт к маме в гостиную. Они так нервничают, что всё, что им остаётся, это ждать. Мама, как всегда, ожидает худшего, в этом она настоящий чемпион. Папа раздражается: «Помолчи, Жанн, ради бога, помолчи!» Я слышу я их бормотание. «Звонят, нам звонят!» Они бросаются к телефону, папа поднимает трубку, и он слышит, как Труайя, взрываясь восторгом, радостно сообщает: «Вяземский не только совсем неплох, он даже великолепен! Лучшего невозможно было представить!» И он продолжает рассказывать папе, что Иван происходит из одного из старейших родов в России, они ведут свою историю ещё с 800 года или около того. Папа всё ещё немного насторожен: «Ты уверен, что он не жулик?» Труайя смеётся в ответ. «Конечно, я уверен. До войны он жил с сестрой и родителями неподалёку от вас, на улице Ренуар. Его родители всё ещё здесь, и, возможно, вы регулярно встречаетесь на улице». Родители вздохнули с облегчением, мама позвонила мне и дала согласие выйти замуж за Виа. Папа поднимает трубку и, ссылаясь на P. S. в моём письме, не в силах себя сдержать, произносит: «Если ты хочешь стать презентабельной княгиней, то тебе лучше приступить к этому прямо сейчас!»
— Молодчина, какой талант!
Виа входит на кухню, бурно аплодируя. Из одного кармана его военной шинели торчит горлышко бутылки; а в другом кармане, сильно раздутом, что-то шевелится, но никто не замечает. Клэр продолжает играть роль клоуна, прощаясь со своей аудиторией. Виа ставит бутылку шампанского на стол, девушки подносят бокалы. Он наливает каждой по бокалу, затем поворачивается к Клэр: «Если я не ошибаюсь, то мы обязаны своей помолвкой бывшему русскому, хотя его имя мне незнакомо. Откуда мы знаем, что он настоящий русский? Может быть, он и есть тот жулик, которого так боится твой отец…»
— Ой, Виа, давай не придумывай! Расследование касалось тебя, а не его. Не могу поверить, что ты не слышал об этом молодом русском, который натурализовался и получил Гонкуровскую премию. Ты можешь ничего не знать о литературе, ладно, но ты наверняка слышал о нём от вашей русской общины. Вы, должно быть, все очень гордились и праздновали это событие!
Сморщив лоб от усилия, Виа пытается вспомнить. Он хочет ублажить Клэр или, по крайней мере, не разочаровать её, и то, что она рассказывала ему о молодом писателе, постепенно начинает вызывать у него какие-то воспоминания. Но это не то, что она думает.
— Если ваш писатель — тот русский, о котором я думаю, один из сыновей Тарасова, то не все в нашей общине, как вы её называете, праздновали. Многих задело то, что он сменил имя, когда получил гражданство. Моя сестра Нина была в шоке и очень на него злилась.
Он говорил медленно, несвойственная ему печаль отразилась на лице. Клэр внезапно понимает, что Виа ещё никогда не говорил с ней о своей семье и русской общине, в которой он вырос. Он почти не упомянул родителей и сестру, имя которой она только что услышала впервые: Нина. До этого момента они пытались получить согласие семьи Клэр, а не Виа. Естественно, они только недавно решили пожениться и были очень заняты работой. Но всё же, думает Клэр, мы действительно почти не знаем друг друга…
Странный звук — то ли стон, то ли всхлип — отвлекает её от мыслей. Как по волшебству, Виа снова полон веселья. Он суёт руку в карман пальто, вынимает большой комок шерсти и кладёт его посреди стола среди бокалов с шампанским и пепельниц, полных окурков — щенок, которому едва исполнилось три месяца, теперь в ужасе глядит на склонившихся над ним людей.
— Я чуть не забыл о самом главном. Ещё до того, как мы поженимся, нас уже будет трое, моя дорогая. Мне его продал парнишка на улице. Он утверждал, что это чистый шнауцер, но я не сумел установить этого наверняка. Судя по всему, шнауцеры изначально были конюшенными собаками, потому что они хорошо ладят с лошадьми. Так что, когда я научу тебя ездить верхом, он сможет выходить вместе с нами.
Несмотря на холод и снег, Клэр и Виа отправляются на прогулку в бывший парк, а ныне — беспорядочную груду деревьев, земли и корней. Этот пейзаж военного времени усиливает их желание проживать каждый день на полную катушку, а также их решимость начать что-то вместе. Щенок бежит впереди них. Время от времени Клэр отпускает руку Виа, подбирает кусок дерева или сосновую шишку и бросает их перед собой. Или она бежит, пока не запыхается, а щенок несётся за ней по пятам.
Виа смотрит ей вслед. Ему нравится стройная фигура Клэр, туго подпоясанная тёмно-синим пальто Красного Креста, круглые, розовые, детские щеки, густые каштановые волосы, выбивающиеся из-под шапки-ушанки. И он думает, что она — самое дорогое, что есть у него на свете, и что через два дня она уедет в Париж. Он доверяет ей, доверяет тому, кто они есть для друг друга, и тому, что он называет немного помпезно «их судьбой». Однако ко всему прочему он весьма суеверный человек и не может отказать себе не постучать по дереву; а в кармане он всегда держит нефритовую фигурку как талисман удачи.
Глава XXIII
Луна стоит высоко в небе, освещая им путь, словно это солнечный день. За немецким сосновым лесом начинаются французский сосновый лес да поля. Клэр ведёт машину, она не устала, а скорее, взвинчена бодростью, которую часто ощущает, когда водит ночью. Через открытое окно она вдыхает свежий воздух и случайный запах деревьев и земли: это помогает ей не заснуть. Она насвистывает мелодии шлягеров и национальных гимнов, которые выучила в Берлине. Клэр как будто оставляет зиму позади и направляется навстречу весне, навстречу свободной, гармоничной, мирной жизни. Она почти забыла, что не одна в машине.
На задних сидениях крепко спят Виа и Леон де Розен. Один из них при дыхании издаёт свистящий звук, другой время от времени храпит. Они по очереди вели машину с тех пор, как поздно вечером выехали из Берлина. Последние 300 километров до Парижа на Клэр. Она решила, что им следует поделить дорогу между собой именно так, и двое мужчин решили не спорить. Теперь в обманчивой ночной тишине Клэр может более спокойно подумать о причине этой поездки.
Доказать, что Виа никогда не принадлежал к крайне правому движению «Ля Кагуль», оказалось труднее, чем кто-либо мог представить. В Париже, в Министерстве юстиции, кто-то по-прежнему препятствует расследованию его дела. Леон де Розен выступил в защиту своего друга так, словно оно касалось его лично. Он смелый человек, привыкший к тому, чтобы ему подчинялись и чтобы его единодушно ценили. Он считает справедливость важной частью повседневной борьбы каждого за лучшую жизнь.
Но Леон де Розен не всегда дипломатичен: иногда субъективность его заносит, вне зависимости от того, с кем он имеет дело, включая Виа. Клэр вспоминает идеи, которыми они обменялись в начале поездки. Она уже забыла подробности, но помнит, что Леон рекомендовал Виа провести перекрестный допрос своих обвинителей.
Виа думал, что это довольно преждевременно, ситуация ещё слишком неясна. Но когда Клэр приказали срочно отвезти машину скорой помощи обратно в Париж, он отложил свои доводы, и они оба решили поехать вместе с ней. Виа, более суеверный, чем когда-либо, увидел в этом случайном происшествии положительный знак судьбы, первый знак того, что счастливая звезда возвращается к нему. «Я выпущу их, где они захотят, оставлю машину в гараже, а потом поеду к родителям», — беззаботно думает Клэр. У неё уже есть место на обратный рейс во второй половине дня, и она с нетерпением ждет возможности вернуться в Берлин тем же вечером.
Солнце поднимается над мирной, покрытой росой сельской местностью. Клэр проезжает через всё ещё спящие деревни, где только-только начали кукарекать петухи. Ей кажется, что она может уловить аромат цветов и запах свежеиспеченного хлеба. Она с удивлением обнаруживает пейзажи, где следы войны уже исчезают, или пейзажи, которые чудесным образом уцелели. Она испытывает глубокую любовь к сельской местности своей родины. Тихим голосом, чтобы не разбудить двоих спящих мужчин, она напевает Шарля Трене:
Ветер в лесу дует ого-го-го,
Олень в страхе делает то же самое,
Разбитая посуда издаёт громкий шум,
И мокрые ноги заставят полицейского провалиться.
Но…
Бум,
Когда твоё сердце колотится.
— Нет, Виа, я не могу, нет…
Клэр высадила Розена в Париже и уже собирается тоже высадить Виа, как он внезапно просит её поехать с ним навестить родителей. Клэр возражает, что их не предупредили, что они не будут ожидают первой встречи с ней сегодня, что они должны быть лучше подготовлены и уведомлены задолго до этого. Виа болтает о русском гостеприимстве. Он отметает все её аргументы один за другим. Он настаивает с новой для неё лихорадочной страстью, словно это вопрос жизни и смерти, как если бы это было величайшим доказательством любви, которое она могла ему предоставить. Она возражает, что не спала, что ей нужно умыться, поправить причёску и накраситься; нужно переодеться из одежды, предназначенной для путешествий, во что-то более элегантное.
— Я здесь с тобой соглашусь, Виа… Первое впечатление так важно… оно… оно… решающее!
— Тебя невозможно представить ещё более замечательной, чем в твоей форме Красного Креста.
Клэр слишком устала, чтобы продолжать спорить, поэтому она позволяет отвести себя к дому на улице Ренуар, где живёт семья Виа. Пока они ждут лифта, он страстно обнимает её, покрывая её лицо поцелуями.
— Я так рад, что ты наконец познакомишься с моими родителями. Так рад…
Виа жмёт на звонок, потом ещё раз, и потом в третий раз более настойчиво. Он внезапно стал очень нервным и нетерпеливым.
— Какого чёрта они там возятся?
С той стороны двери доносятся смутные звуки, кто-то шаркает туда-сюда и бормочет. Наконец, дверь открывается, и в квартиру входит Виа. Клэр осталась на лестничной площадке, оторопев; перед ней стоят двое пожилых людей в халатах, а за ними она видит неопрятную комнату, на столе ещё лежат остатки еды. Кто эта женщина в бигуди с усталой физиономией, смотрящая на Клэр с таким же потрясённым и удивлённым выражением лица?
Клэр развалилась на скамейке на улице Фонтен, охваченная животной паникой. Прохожим кажется, что она внезапно почувствовала недомогание, и они останавливаются, чтобы предложить помощь, но, столкнувшись с её яростным молчанием и враждебным взглядом, смирившись, они продолжают свой путь. «Разбитое сердце», — шепчет кто-то в толпе.
Эти слова эхом отдаются в её ушах. Она повторяет их несколько раз, чтобы лучше уловить их смысл. Поскольку она заставляет себя дышать медленно, постепенно тиски вокруг её груди расслабляются, и воспоминания врываются в неё столь же резкие, как фотографии. Она видит родителей Виа, их квартиру. Два слова проносятся в её голове рефреном: уродство и бедность, бедность и уродство. Ей не понадобилось и десяти минут, чтобы заметить, какой беспорядок в комнате, как плохо расставлена мебель; повсюду были шали, гравюры, безделушки, казавшиеся ей ужасно безвкусными. Но если бы только это было всё… Прежде всего она видит его родителей. Она собственной плотью чувствует, как униженно они, должно быть, себя чувствовали, застигнутые врасплох, в своих поношенных халатах, полных дырок от сигарет. Как мог Виа хотя бы на мгновение подумать, что они будут в восторге от подобного неожиданного визита? Разве он не мог не заметить слёз на глазах матери, неловких жестов, которые она делала, пытаясь снять свои нелепые бигуди… Это была Клэр, которая в порыве жалости, искренней жалости инстинктивно подошла к матери Виа, чтобы обнять её и извиниться за их неудачный визит. Она всё ещё вспоминает, как согласилась остаться на чай, а чайный сервиз оказался фарфоровым, но таким старым и обшарпанным… Потом она ушла, под предлогом, что ей надо отвезти машину на парковку в гараж. Какое облегчение показалось на их лицах… Почти что охотно, они провожали её на лестничную площадку… И этот Виа, выглядевший блаженно счастливым…
«Какой кретин!» — Клэр произносит вслух. «Какой жуткий кретин!» — думает она в горькой злобе; ни в коем моменте, кажется, он не чувствовал себя хоть немного неловко и не осознавал, что и она, и его родители были охвачены ужасом. Это он задумал их внезапную встречу, и он без задней мысли предполагал, что она будет счастливой, и, вне всякого сомнения, в его глазах так оно и было. Одной его слепоты оказалось достаточно, чтобы превратить всё злосчастное утро в трагедию. Нелепую трагедию.
Клэр закуривает сигарету. С кристальной ясностью она сравнивает свою семью с семьёй Виа. Это не просто две разные национальности — они живут в двух совершенно разных мирах. На скамейке на улице Жан де Лафонтен, она находится ровно на полпути между квартирой на авеню Теофиль-Готье, 38, и квартирой на улице Ренуар, 12А. Это ироничное географическое совпадение не рассмешило: оно просто напомнило об её утренней программе. Разве она не планировала столь же неожиданный визит к своим родителям? На мгновение она выходит за пределы себя, чтобы представить, каково было бы объявить им, что она разорвала помолвку. Ибо это именно то, о чём она сейчас думает. Ей приходят на ум другие воспоминания, и она видит себя такой, какой она была год назад, на другой скамейке возле моста Александра III, помолвленной с Патрисом и обнаруживающей, что не хочет выходить за него замуж. И сегодня её охватило то же удушающее ощущение, что она попала в ловушку. «История повторяется», — говорит она несколько раз. Она чувствует непреодолимое желание плакать. И опять слышит ту же фразу, что прохожие сказали всего несколько минут назад: «Разбитое сердце».
Снова в Берлине, в комнате кокеток, Клэр ворочается и размышляет. Мисту занимает почти всю кровать, у неё беспокойный сон, и она бормочет бесконечную череду слов, стонет и ловит ночные кошмары. Их щенок Китц растянулся во весь рост на ковре и время от времени похрюкивает. Он был очень рад увидеть Клэр, когда она приехала, и она ответила ему с благодарностью. Никому из девочек она ничего не сказала о своей встрече с родителями Виа, а о собственных родителях солгала. Как могла она сознаться, что даже не пошла к ним, что в итоге гуляла одна по Сене, выкуривая одну сигарету за другой? Во время этих долгих и длинных блужданий она в полной мере осознала всё, что разделяло её с Виа, всё, что могло сделать их брак невозможным. Она также решила ни с кем не обсуждать это и ничего не делать, пока имя Виа не будет полностью очищено. После этого она подумает на этот счёт.
Виа вернулся на следующий день во второй половине дня. Розен остался в Париже, чтобы получить последние необходимые документы. Двое мужчин являются доверенными лицами: вскоре дело будет закрыто, и они смогут назначить дату свадьбы. Виа так счастлив, что убеждает Клэр пойти с ним на прогулку в лес.
После долгой зимы весна, кажется, наступила рано. Руины Берлина выглядят совсем иначе при солнечном свете. Люди заполняют улицы и леса возле города.
Виа держит Клэр за талию, и они быстро идут сквозь первые деревья. Пьянящий запах смолы и земли, пятнистый свет ветвей, неожиданная мягкость воздуха — Клэр всё это охмеляет. Нежные зелёные побеги обещают цветы. Клэр строит планы на выходные. Через несколько недель, наверное, через две, они вернутся сюда и соберут подснежники, фиалки и первоцветы. Она даже соглашается научиться кататься верхом, потому что это любимый вид спорта Виа. Чем дальше они уходят в лес, тем меньше будущее видится ей угрожающим. Она не забыла встречу с родителями Виа, но теперь, когда она покинула Париж и оказалась в его объятиях, остальное не кажется таким уж важным. Его родители — два бедных призрака, а Виа — человек из плоти и крови, живой, такой живой.
Китц с ними, он несется далеко вперёд.
— Ох, какой же я рассеянный! Я чуть не забыл отдать тебе то, за чем ездил в Париж, — говорит Виа.
Он достаёт из кармана пальто потертую коробочку и протягивает её Клэр. Поскольку она не решается открыть её, он делает это за неё, берёт кольцо из коробки и надевает его на безымянный палец её левой руки.
— Это обручальное кольцо моей матери. Она не хотела его продавать, потому что оно предназначалось моей будущей жене. Теперь оно твоё.
Впечатлённая, Клэр смотрит на золотое кольцо с маленькими рубинами и бриллиантами.
О жизни известных российских эмигрантов читайте на ресурсах автора:
● литературный и публицистический блог;
Читайте также:
— Париж XX века кисти русских художников-эмигрантов;
— «Россия-Го»: Ильф и Петров о русском Париже 1930‑х годов;
— «Записки нежелательного иностранца». О русской эмиграции в Париже 1920‑х годов.