В новом рас­ска­зе Сер­гея Пет­ро­ва из цик­ла о рево­лю­ции и граж­дан­ской войне на Дону речь пой­дёт о том, поче­му кале­дин­ско­му режи­му не уда­лось кон­со­ли­ди­ро­вать обще­ство и как рас­по­ря­дил­ся сво­им осво­бож­де­ни­ем из-под аре­ста вой­ско­вой стар­ши­на Голубов.

16 янва­ря 1918 год, Новочеркасск

Мит­ро­фан Пет­ро­вич выста­вил на стол три бутыл­ки «Цим­лян­ско­го игри­сто­го», извлёк из сер­ван­та бокалы.

— Думаю, име­ем пра­во, гос­по­да, — заявил он при­сут­ству­ю­щим, при­ку­ри­вая сига­ру от горя­щей све­чи, — несмот­ря на туман в фина­ле пере­го­во­ров, мы одер­жа­ли всё же мораль­ную побе­ду и… выиг­ра­ли вре­мя… Ана­то­лий Михай­ло­вич, друг мой, вы не зна­е­те, где сей­час Голубов?

Гене­рал Наза­ров, назна­чен­ный недав­но Поход­ным ата­ма­ном, недо­умён­но пожал плечами:

— Вот уже два дня ни слу­ху ни духу. Соби­рал в сво­ём диви­зи­оне каза­ков. Но сей­час в горо­де его нет. Пола­гаю, он уже дви­жет­ся на под­мо­гу к Чернецову…

Аге­ев и Ула­нов сиде­ли на при­выч­ных сво­их местах, в крес­лах. Наза­ров гого­лем рас­ха­жи­вал по кабинету.

— В ресто­ран бы, — меч­та­тель­но про­вор­ко­вал Бога­ев­ский, — к людям, к музыке…

…В ресто­ра­нах они боль­ше не выпи­ва­ли — стыд­но и опас­но было сидеть сей­час в ресто­ра­нах, вски­петь мог­ла у завсе­гда­та­ев кровь. Они заре­ве­ли бы белу­га­ми, сытые бур­жуа, тыча в их сто­ро­ну вил­ка­ми. Кот­ле­ты были бы на вилках.

«Под Росто­вом и Таган­ро­гом Доб­ро­воль­че­ская армия про­ли­ва­ет кровь! Еса­ул Чер­не­цов боль­ше­ви­ков бьёт, от гра­ни­цы к гра­ни­це мечет­ся, а эти в ресто­ра­нах обжи­ра­ют­ся? Мы для чего вас выби­ра­ли?! Для пере­го­во­ров с товарищами?!!»

…Уте­ка­ет жид­ким струй­ка­ми из рук Вой­ско­во­го пра­ви­тель­ства власть, в Камен­ской Аге­ев осо­знал это отчёт­ли­во. Пере­го­во­ры с това­ри­ща­ми… Страш­но было на пере­го­во­рах. Страх посе­лил­ся в их душах, как толь­ко вышли они 13 янва­ря из ваго­на — Аге­ев, Ула­нов и ещё чет­ве­ро пра­ви­тель­ствен­ных деле­га­тов. Выл ветер, на вок­за­ле сви­ре­пым серым морем буше­ва­ла толпа.

— Что это? — роб­ко шаг­нул назад глав­ный финан­сист Вой­ско­во­го пра­ви­тель­ства Карев. — Что всё это зна­чит, Павел Михайлович?

— Это, Геор­гий Ива­но­вич, сти­хия народ­ная, — «успо­ко­ил» его Аге­ев, — сти­хия, кото­рая нас снесёт…

Сидя в холод­ном зда­нии Поч­то­во-теле­граф­ной кон­то­ры, две­ри каби­не­та рас­пах­ну­ты, тара­щит­ся кори­дор дула­ми пуле­мё­тов. Всей деле­га­ции было страш­но. Аге­ев пер­вым взял себя в руки.

— Вы совер­ши­ли пре­да­тель­ство! — заявил он, гля­дя в гла­за Подтёлкову.

— Это вы пре­да­ё­те народ, — дерз­ко отве­тил пред­се­да­тель Дон­рев­ко­ма, — вы его втя­ги­ва­е­те в граж­дан­скую вой­ну. Поэто­му вы долж­ны уйти и пере­дать власть каза­чье­му рево­лю­ци­он­но­му комитету…

Под­тёл­ков эти сло­ва повто­рял не раз. И в кон­то­ре, где спо­ри­ли всю ночь, и на утрен­нем митин­ге, когда зазву­ча­ли вдруг из тол­пы при­зы­вы «решить дело по-каза­чье­му, в чест­ном раз­го­во­ре с Ата­ма­ном», и вече­ром сле­ду­ю­ще­го дня в Ново­чер­кас­ске, куда рев­ко­мов­цы под дав­ле­ни­ем каза­чьей воли всё же при­е­ха­ли для новых переговоров.

Аге­ев был уве­рен: вто­рой, ново­чер­кас­ский раунд мораль­но сомнёт и Под­тёл­ко­ва, и всю рев­ко­мов­скую бра­тию — Кри­во­ш­лы­ко­ва, Куди­но­ва, Лагу­ти­на, Сач­ко­ва, Голо­ва­чё­ва, Мина­е­ва. Их, каза­чью голыть­бу, зада­вят мощ­ные сво­ды пра­ви­тель­ствен­ной залы Област­но­го прав­ле­ния, осле­пит свет гро­мад­ных люстр и блеск наря­дов обле­пив­ших бал­ко­ны гос­под. Да и при­сут­ствие само­го Ата­ма­на, кото­ро­го боль­шин­ство из рев­ко­мов­цев не виде­ли так близ­ко (а тут вот он сидит — за сто­лом), ока­жет долж­ное воз­дей­ствие, раз­бу­дит в мятеж­ни­ках чув­ство каза­чье­го дол­га. Но нет. Он ошибся.

Под­тёл­ков, этот про­стой ску­ла­стый казак, сту­ше­вал­ся лишь пона­ча­лу. Через несколь­ко мгно­ве­ний уже и на Кале­ди­на, и на Бога­ев­ско­го, и на дру­гих участ­ни­ков пере­го­вор­но­го про­цес­са пред­се­да­тель рев­ко­ма взи­рал сме­ло, буд­то не в Ново­чер­кас­ске нахо­дил­ся, а по-преж­не­му — в Камен­ской, в Поч­то­во-теле­граф­ной кон­то­ре, где по пер­вой его коман­де могут уда­рить пулемёты.

Пере­го­во­ры нача­лись напря­жён­но, и напря­же­ние сохра­ня­лось до само­го их кон­ца. Аге­ев теперь боль­ше мол­чал, слу­шая вни­ма­тель­но, точ­но вёл внут­рен­нюю, не раз­би­тую на пер­со­на­лии сте­но­грам­му. И выгля­деть эта сте­но­грам­ма мог­ла так:

Рев­ко­мов­цы. Вы про­во­ци­ру­е­те вой­ну с Рос­си­ей. Народ вам не верит. Усту­пи­те власть.

Пред­ста­ви­те­ли пра­ви­тель­ства. Мы при­шли к вла­сти демо­кра­ти­че­ским путём, через выбо­ры. Мы нику­да не уйдём. Через две неде­ли будет собран фев­раль­ский Вой­ско­вой круг, будут пере­вы­бо­ры. Пред­ла­га­ем все прин­ци­пи­аль­ные вопро­сы обсу­дить там. Гото­вы ли вы рабо­тать совместно?

Рев­ко­мов­цы. Вы при­кры­ва­е­тесь демо­кра­ти­ей. Демо­кра­тии у вас нет. Народ не хочет вас. Народ вам не верит.

Пред­ста­ви­те­ли пра­ви­тель­ства. А вы ниче­го не пони­ма­е­те в демо­кра­тии. Вы зара­же­ны боль­ше­виз­мом. Вы — аген­ты боль­ше­ви­ков. А боль­ше­ви­ки — аген­ты гер­ман­ско­го кай­зе­ра. Кому вы служите?

Рев­ко­мов­цы. Мы ника­ких дел не име­ем с ними. Мы слу­жим про­сто­му каза­че­ству. И хотим мира. Это вы дали кров кор­ни­лов­цам и натрав­ли­ва­е­те на нас боль­ше­ви­ков. Если отда­ди­те власть нам — вой­на прекратится.

Сто­ро­ны не слы­ша­ли друг дру­га. И не хоте­ли слы­шать. Объ­яви­ли перерыв.

Через три часа была зачи­та­на резо­лю­ция Вой­ско­во­го пра­ви­тель­ства о том, что дей­ству­ю­щая власть — закон­ная и демо­кра­ти­че­ская, избран­ная всем насе­ле­ни­ем Дона, поэто­му тре­бо­ва­ния Дон­рев­ко­ма об её ухо­де неумест­ны. Каза­ки долж­ны решать свои про­бле­мы сами — без посто­рон­ней помо­щи. Пред­ла­га­ем подо­ждать две неде­ли. Собе­рёт­ся Круг. Собе­рёт­ся Съезд нека­за­чье­го насе­ле­ния. При­гла­ша­ем вас к сов­мест­ной работе.

А потом за каким-то чёр­том была зачи­та­на пере­хва­чен­ная теле­грам­ма из Камен­ской. Из её содер­жа­ния сле­до­ва­ло, что рев­ком имел-таки сно­ше­ния с боль­ше­ви­ка­ми. «Каза­чья воль­ни­ца» жало­ва­лась Анто­но­ву-Овсе­ен­ко на отсут­ствие денег, ору­жия, про­ви­ан­та. И про­си­ла со всем этим помочь. Гос­по­да на бал­ко­нах осуж­да­ю­ще загудели.

«Зачем? — в отча­я­нии поду­мал тогда Аге­ев. — Зачем эта теле­грам­ма, эта игра на пуб­ли­ку? По глав­ным вопро­сам не дого­во­ри­лись и пере­черк­ну­ли всё. Выста­ви­ли их лже­ца­ми, пре­да­те­ля­ми. Но как мож­но обви­нять в сно­ше­нии с чужа­ка­ми рев­ком, когда мы сами дру­жим с Кор­ни­ло­вым и не скры­ва­ем этой дружбы?!»

— …Мит­ро­фан, — про­из­нёс он, при­ни­мая бокал из руки Бога­ев­ско­го, — ты ска­зал, что нами одер­жа­на мораль­ная побе­да и мы выиг­ра­ли вре­мя. Объ­яс­ни подроб­нее, будь любезен …

— А что тут объ­яс­нять?! — веро­лом­но влез в раз­го­вор гене­рал Наза­ров. — Под­тёл­ков как ни кру­тил­ся, но согла­сил­ся дать сво­их людей для пере­го­во­ров с крас­ны­ми под Таган­ро­гом. Боль­ше­ви­ки уви­дят, что, несмот­ря на наши про­ти­во­ре­чия, на пере­го­во­ры мы идём вме­сте, де-юре — рево­лю­ци­он­ный коми­тет от нас не отде­ля­ет­ся… По-мое­му, это гени­аль­ный ход.

Осу­шив бокал одним махом, Наза­ров доволь­но крякнул.

— Что же до выиг­ры­ша во вре­ме­ни, — про­дол­жил он, — то, если вы не обра­ти­ли вни­ма­ния, Павел Михай­ло­вич, ска­жу! Под­тёл­ко­ва и ком­па­нию мы задер­жа­ли на сут­ки, они толь­ко сего­дня выеха­ли. А пока эти иди­о­ты тор­ча­ли в Ново­чер­кас­ске, Чер­не­цов очи­стил Зве­ре­во, занял Лихую и ско­ро вой­дёт в Камен­скую! Фини­та ля коме­дия, господа!

«Сол­да­фон! — ярост­но поду­мал вдруг Аге­ев. — Сол­да­фон и подлец!»

Гля­дя на Наза­ро­ва, он не мог понять, что его взбе­си­ло боль­ше — сло­ва гене­ра­ла или тот раз­вяз­ный, насмеш­ли­вый тон, кото­рым они были произнесены.

— То есть, — выда­вил из себя Павел Михай­ло­вич, — вы хоти­те ска­зать, гос­по­дин гене­рал, что во вре­мя пере­ми­рия про­тив­ник был атакован?

Наза­ров лени­во отмахнулся.

— Ата­ко-ован, — насмеш­ли­во про­тя­нул он, — бог с вами! Повто­ряю. Сего­дня утром Чер­не­цов со сво­и­ми орля­та­ми и 4‑й Офи­цер­ской ротой Доб­ро­воль­че­ской армии вошёл в Зве­ре­во. Рев­ко­мов­цы отка­ти­ли тут же, без сопро­тив­ле­ния! Наши раз­вер­ну­лись в цепь, при­бли­зи­лись к Лихой. Пару раз паль­ну­ли из пушек, и сно­ва у рево­лю­ци­он­ных казач­ков пят­ки засвер­ка­ли. У Севе­ро-Донец­ко­го разъ­ез­да Офи­цер­скую роту встре­тил их отряд. Деле­га­ция с белым фла­гом. Хва­тит, мол, лить кровь, гос­по­да офи­це­ры! Час лясы точи­ли, пока не при­ка­тил эше­лон Чер­не­цо­ва и еса­ул не отдал при­каз — стрелять.

— По деле­га­ции? — уточ­нил Агеев.

— И по деле­га­ции, и по отря­ду. По всем! А что? Орёл Чер­не­цов! Сего­дня Ата­ман объ­явил о досроч­ном при­сво­е­нии ему зва­ния пол­ков­ни­ка… Дон­рев­ко­му крыш­ка, гос­по­да! Каза­ки вое­вать не жела­ют, раз­бе­га­ют­ся, как тара­ка­ны, при всём при том, что силы у них — зна-чи-тель-ные… М‑да… Думаю, Под­тёл­ков и его дру­зья уви­дят в Камен­ской раз­би­тое коры­то сво­ей рево­лю­ции… Если Чер­не­цов не пере­стре­ля­ет их по дороге…

Аге­ев пере­вёл взгляд с Наза­ро­ва на Бога­ев­ско­го. Мит­ро­фан Пет­ро­вич рас­се­ян­но мор­гал в своё пенсне и, уло­вив осуж­де­ние во взгля­де дру­га, украд­кой пожал пле­ча­ми. Ну да, озна­чал этот жест, я при­гла­сил в каби­нет его, да, он пьёт наше вино, и при нём откро­вен­но не пого­во­рить. Но что делать, он тоже наш, он тоже член наше­го правительства.

— Как же это всё, — не выдер­жал Аге­ев, — подло…

— Что? — изу­мил­ся Назаров.

В этот момент в дверь каби­не­та посту­ча­ли, в про­ёме пока­за­лась голо­ва адъютанта.

— Гос­по­дин гене­рал! Вас сроч­но к аппарату…

Наза­ров поста­вил пустой бокал на под­окон­ник и вышел вон.

— Ну и зачем ты, Павел, — про­вор­ко­вал Бога­ев­ский, как толь­ко шаги гене­ра­ла стих­ли в кори­до­ре, — руга­ешь­ся с Поход­ным атаманом…

Аге­ев отве­чать не стал.

«Под­лость, — повто­рил он про себя, — под­лость сплош­ная кругом».

И тут же задал себе вопрос: а сам-то он раз­ве не при­ча­стен к этой подлости?

«Вспом­ни, как ты в сен­тяб­ре убеж­дал Круг исклю­чить Голу­бо­ва из каза­ков! Тебе гово­ри­ли, что в совре­мен­ном поло­же­нии не про­пи­са­но пра­во Кру­га исклю­чать, а ты утвер­ждал — сей­час про­пи­шем! Тебе, юри­сту, напо­ми­на­ли золо­тое пра­ви­ло юрис­пру­ден­ции — „закон обрат­ной силы не име­ет“! А ты лука­вил, гово­ря, что рас­про­стра­не­на и дру­гая фор­му­ли­ров­ка — „если иное не преду­смот­ре­но зако­ном“, так давай­те же предусмотрим!»

Толь­ко сей­час Павел Михай­ло­вич понял, насколь­ко омер­зи­тель­но выгля­дел тот суд. Закон, что дышло, как повер­нёшь, так и вышло — вот какой «прин­цип» отста­и­вал он тогда. Но игра ведь шла в откры­тую? Да, попы­тал­ся оправ­дать­ся перед собой Аге­ев, не «под ков­ром». Он высту­пал на засе­да­ни­ях Кру­га или Обще­ка­за­чье­го съез­да, он обли­чал. Но… это было так себе оправдание.

Такие мыс­ли тер­за­ли его не день и не два. И не пере­го­во­ры были тому при­чи­ной, не вне­зап­но нахлы­нув­шие вос­по­ми­на­ния о засе­да­ни­ях и голу­бов­ском суде. За два дня до Камен­ской на серд­це его пудо­вы­ми гиря­ми повис­ли стро­ки из пись­ма ста­ро­го дру­га. То был друг по борь­бе, и зва­ли его Филипп Кузь­мич Миронов.

«В каком это было году? — задал он себе новый вопрос. — Ты уже и забыл? 1906‑й. Ты — сту­дент, он — подъ­е­са­ул, недав­но вер­нув­ший­ся с рус­ско-япон­ской. Вы, вме­сте с дья­ко­ном Буры­ки­ным, напи­са­ли бума­гу, фак­ти­че­ски — листов­ку, при­зыв о роспус­ке каза­чьих пол­ков, исполь­зу­е­мых для раз­го­на демон­стра­ций и подав­ле­ния бун­тов. Напи­са­ли и были наказаны…»

Теперь друг не счи­тал его дру­гом. Он, уже вой­ско­вой стар­ши­на 32-го Дон­ско­го каза­чье­го пол­ка Филипп Кузь­мич Миро­нов, раз­го­ва­ри­вал с ним из далё­ко­го Аккер­ма­на, где его полк, воз­вра­щав­ший­ся с дру­гой вой­ны, рус­ско-гер­ман­ской, сде­лал вре­мен­ную остановку.

Пись­мо было боль­шое, в ряде мест — сум­бур­ное. Несколь­ко раз Миро­нов при­во­дил цита­ты из кни­ги «О сво­бо­де», авто­ром кото­рой был фило­соф либе­ра­лиз­ма Джон Стю­арт Милль.

«Если бы всё чело­ве­че­ство, за исклю­че­ни­ем одно­го лица, при­дер­жи­ва­лось одно­го опре­де­лён­но­го убеж­де­ния, а это одно лицо — про­ти­во­по­лож­но­го, то чело­ве­че­ство было бы настоль­ко же непра­во, если заста­ви­ло это­го одно­го чело­ве­ка замол­чать, как был бы неправ этот один чело­век, если бы, имея на то власть, заста­вил бы замол­чать человечество».

Так пись­мо начи­на­лось. Миро­нов (Павел Михай­ло­вич све­рил напи­сан­ное с ори­ги­на­лом) цити­ро­вал Мил­ля ско­рее по памяти.

Быв­ший друг теперь обра­щал­ся к нему на «Вы». Филипп Кузь­мич упре­кал его в при­част­но­сти к реше­нию о вве­де­нии воен­но­го поло­же­ния на Дону, а само поло­же­ние назы­вал пре­ступ­ным. «Поче­му Вы, Павел Михай­ло­вич, — вопро­шал он, — и всё Вой­ско­вое пра­ви­тель­ство не ста­ли на борь­бу с поли­ти­че­ским про­тив­ни­ка­ми сво­бод­ным сло­вом, сво­бод­ной речью, а ору­жи­ем и плетью?»

Читая его выпа­ды, Аге­ев неод­но­крат­но про­те­сто­вал внут­ренне, объ­яс­нял­ся: «Мы в состо­я­нии вой­ны, боль­ше­ви­ки про­ры­ва­ют гра­ни­цы, как же тут без это­го?» Гля­дел на дату и место — 15 декаб­ря 1917 год, Аккер­ман, берег Чёр­но­го моря. «Ты дале­ко, Филипп, — хоте­лось напи­сать быв­ше­му дру­гу, — навер­ное, ты и не знал», но тут же вспо­ми­нал, что воен­ное поло­же­ние было вве­де­но мно­го рань­ше, когда крас­но­гвар­дей­ских отря­дов у гра­ниц ещё не было. И ста­но­ви­лось ясно, насколь­ко прав его быв­ший друг, утвер­ждав­ший, что боль­ше­ви­ка­ми власть на Дону при­кры­ва­лась, как шир­мой. Вопли об угро­зе крас­но­го наступ­ле­ния поз­во­ля­ли вве­сти воен­ное поло­же­ние, вве­де­ние воен­но­го поло­же­ния дава­ло шанс рас­пра­вить­ся с внут­рен­ни­ми вра­га­ми. Так они уни­что­жи­ли Ростов­ский рев­ком и рас­стре­ля­ли рабо­чих, так рас­пра­ви­лись с «левой груп­пой» и подав­ля­ли вол­не­ния в уголь­ных рай­о­нах. И имен­но так они накли­ка­ли сюда красных!

Но не толь­ко про воен­ное поло­же­ние рас­суж­дал Филипп. Он убе­ди­тель­но и чёт­ко вскры­вал лжи­вость и анти­на­род­ность кале­дин­ской вла­сти. Ссы­ла­ясь на пись­ма от людей «с зем­ли», вой­ско­вой стар­ши­на рисо­вал кар­ти­ну её ста­нов­ле­ния. Аге­ев даже не пред­по­ла­гал, насколь­ко эта кар­ти­на для него, мня­ще­го себя соци­а­ли­стом, мог­ла быть удручающей.

«Были у нас выбо­ры в Учре­ди­тель­ное собра­ние, — пере­да­вал Миро­нов в сво­ём пись­ме рас­сказ неко­е­го Пет­ра Дени­со­ва, — конеч­но, пред­се­да­те­лем избран свя­щен­ник, кото­рый сидит, рас­пу­стив свои длин­ные воло­сы, воз­ле ящи­ка и каж­до­му напе­ва­ет — кла­ди­те за 4‑й спи­сок („каза­чий“), в кото­ром во гла­ве ген. Кале­дин и его помощ­ни­ки… Я ска­зал — кла­ди­те за 2‑й спи­сок, в кото­ром соци­а­ли­сты-рево­лю­ци­о­не­ры, на меня зары­ча­ли, как зве­ри. Вот до какой сте­пе­ни напу­га­ны эти­ми дар­мо­еда­ми воло­са­ты­ми! Теперь счи­та­ют меня большевиком».

Некий уряд­ник хуто­ра Мед­ве­жье­го Рас­по­пин­ской ста­ни­цы, отме­ча­лось в дру­гом абза­це, писал сво­е­му бра­ту, депу­та­ту Пер­во­го Боль­шо­го кру­га: «…Ваши упол­но­мо­чен­ные все идут сво­ей доро­гой про­тив обще­ствен­но­го и демо­кра­ти­че­ско­го строя и дру­гих ста­ра­ют­ся вве­сти в заблуж­де­ние… зажечь и начать граж­дан­скую вой­ну для них это даже жела­тель­но, что­бы при­ка­зы­вать и усми­рять силой, не раз­би­ра­ясь, кто виноват…»

И самое, пожа­луй, убий­ствен­ное. Быв­ший друг при­во­дил выдерж­ку из пись­ма хорун­же­го 12-го Дон­ско­го каза­чье­го пол­ка Д. Поно­ма­рё­ва в Усть-Мед­ве­диц­кую газету:

«…по при­бы­тии в полк мне оста­ёт­ся ска­зать на вопро­сы каза­ков: „Там, на Тихом Дону, брат­цы, у нас рабо­та­ют шай­ки тём­ных людей, не пони­ма­ю­щих совер­шен­но насто­я­ще­го вре­ме­ни и даро­ван­ной нам свободы…“»

Шай­ки тём­ных людей… Таки­ми хорун­жий Поно­ма­рёв, пожа­луй, видел тех, кто испол­ня­ет волю Вой­ско­во­го пра­ви­тель­ства в ста­ни­цах и хуторах.

«Ну а мы? — Аге­ев посмот­рел на дре­мав­ше­го в крес­ле Бадь­му, на Бога­ев­ско­го, задум­чи­во вскры­вав­ше­го новую бутыл­ку. — Раз­ве не такая же шай­ка? Тём­ные люди… Тём­ные люди со свет­лы­ми иде­я­ми — вот кто мы… Пле­ли демо­кра­ти­че­ские кру­же­ва в Ново­чер­кас­ске и не заду­мы­ва­лись: как и кем вопло­ща­ют­ся наши зако­ны в хуто­рах и ста­ни­цах. Что там ещё писал этот… Пётр Дени­сов? „Ника­ко­го демо­кра­ти­че­ско­го нача­ла не суще­ству­ет… Ата­ма­ны не выби­ра­ют­ся, а назна­ча­ют­ся… У вла­сти страж­ни­ки, ста­ро­ре­жим­цы…“ Вот так, Павел. Пока вы здесь игра­ли в демо­кра­тию, на зем­ле укре­пи­лась преж­няя нико­ла­ев­щи­на. И Под­тёл­ков, полу­ча­ет­ся, прав. Прав этот неда­лё­кий, как кажет­ся, кос­но­языч­ный тип… Народ не верит Вой­ско­во­му пра­ви­тель­ству и не под­дер­жи­ва­ет… Кри­зис. Кри­зис власти».

Он мед­лен­но допил своё вино. Тихо выдох­нул. Вне­зап­но у него сда­ви­ло вис­ки. Точ­но кто-то неве­до­мый сжал его голо­ву, как сжи­ма­ют арбуз, в надеж­де услы­шать треск спе­ло­сти. Голо­ва раз­бо­ле­лась жут­ко. И не в вине было дело. В голо­ву уда­ри­ли самые боль­ные стро­ки миро­нов­ско­го пись­ма, стро­ки, обра­щён­ные к нему лично.

«…Как может соци­а­лист идти рука об руку с гене­ра­лом Кале­ди­ным, заявив­шим пуб­лич­но в авгу­сте, что нам, каза­кам, не по пути с соци­а­ли­ста­ми, а по пути с пар­ти­ей народ­ной сво­бо­ды… Не ясно ли теперь, с кем Вы идё­те, Павел Михай­ло­вич? Соци­а­лист Вы или… реши­те сами!»

Решать это, похо­же, уже было позд­но. «Или»! Он пре­дал свой соци­а­лизм. Он пре­дал свою моло­дость. Отве­чать Миро­но­ву было нече­го, да и незачем.

2

Высо­кие две­ри отво­ри­лись, с полу­мра­ком сме­шал­ся кори­дор­ный свет. На поро­ге сно­ва воз­ник Назаров.

Гене­рал, этот высо­кий и креп­кий муж в мун­ди­ре, сто­ял в лучах све­та, опу­стив ладонь на эфес шаш­ки. Боль­шая голо­ва с залы­си­на­ми была опущена.

— Гос­по­да, — про­из­нёс он, нако­нец под­няв голо­ву, и в глу­бо­ко поса­жен­ных гла­зах его мельк­ну­ла рас­те­рян­ность, — толь­ко что я бесе­до­вал с офи­це­ра­ми контрразведки…
Былая уве­рен­ность гене­ра­ла куда-то уле­ту­чи­лась. Из гор­дой пти­цы гоголь он пре­вра­тил­ся в чах­ло­го, заклё­ван­но­го дру­ги­ми пти­ца­ми воробья.

Прой­дя внутрь каби­не­та, Наза­ров усел­ся рядом со сто­лом Бога­ев­ско­го, взял с под­окон­ни­ка свой бокал и напол­нил его вином.

— Мне доло­жи­ли, что Чер­не­цов вышел к гра­ни­цам Камен­ской и взял неко­то­рую пау­зу, — глу­хо про­из­нёс гене­рал, — что­бы дать людям пере­дох­нуть перед ата­кой. В тече­ние все­го дня в Камен­ской наблю­да­лась реаль­ная пани­ка. Ста­ни­цу мож­но было занять без потерь. Каза­ки про­дол­жа­ли пани­че­ское бег­ство, бро­сая на ули­цах ору­дия. Но тут… бли­же к вече­ру… ситу­а­ция изме­ни­лась! На ста­нич­ном вок­за­ле появил­ся какой-то офи­цер на лоша­ди и момен­таль­но навёл поря­док. Пани­ка пре­кра­ти­лась. Ору­дия ста­ли гру­зить в ваго­ны. Нача­лась вполне орга­ни­зо­ван­ная эва­ку­а­ция. Все дей­ство­ва­ли сла­жен­но, у каза­ков даже пове­се­ле­ли лица. Наша аген­ту­ра, наблю­дав­шая про­ис­хо­див­шее на месте, была пора­же­на: рас­хри­стан­ная тол­па сно­ва пре­вра­ща­ет­ся в воен­ную силу, рас­пы­лить её нам не уда­лось. Сей­час они убра­лись в Глубокую…

И теперь у меня к вам вопрос, гос­по­да. Как вы дума­е­те, кто этот сва­лив­ший­ся с неба офицер?

Поме­ще­ние ско­ва­ла тиши­на. Её нару­шил очнув­ший­ся от сна Бадь­ма, начав гром­ко щёл­кать зёр­на­ми чёток. Бога­ев­ский посмот­рел сквозь пеле­ну сигар­но­го дыма на Аге­е­ва. Тот со стран­ным зло­рад­ством улыбнулся.

— Этот офи­цер, — неожи­дан­но про­гре­мел Наза­ров, с раз­ма­ха сада­нув кула­ком по сто­лу, — вой­ско­вой стар­ши­на Голу­бов … в‑вашу мать!

Читай­те так­же преды­ду­щие рас­ска­зы цикла:

• Подо­ждём «Высо­чай­ше­го акта».
• Кра­жа Дон­ской рево­лю­ции.
• Ата­ман Кале­дин и его «мятеж».
• Любовь и Голу­бов. Рас­сле­до­ва­ние Вой­ско­во­го Кру­га.
• При­чу­ды Дон­ской Феми­ды. Послед­ний день суда над Голу­бо­вым.
• «Кол­хи­да». «Левая груп­па». Граж­дан­ская вой­на — не за гора­ми.
• На мели.
• Тай­ные воз­ды­ха­ния Мит­ро­фа­на Бога­ев­ско­го и про­зрач­ная кон­спи­ра­ция Бело­го дви­же­ния.
• Октябрь насту­па­ет.
• Фик­ция демо­кра­тии.
• Про­тив чести.
• Явле­ние Донревкома.