Современный Краснодар — один из самых быстрорастущих городов России, в который ежегодно переезжают тысячи человек. Здесь всё быстро меняется, и если в вашем представлении Краснодар — это «собачкина столица», казаки, южнороссийский говор с «шо», фрикативным «гэ» и словами типа «кулёк», то ваши понятия устарели. Мы предлагаем узнать о непарадном Краснодаре и его достопримечательностях.
Пробки и понаехи, советский кинотеатр и современный парк, Музыкальный и музыканты — в преддверии Дня города кубаноид Давид Домкратов рассказывает о десяти символах современного Краснодара.
«Аврора»
Кинотеатр «Аврора» построили ещё в 1967 году, а последние десять лет он находится на реконструкции, что не мешает ему до сих пор оставаться одним из символов современного Краснодара.
Сейчас территория кинотеатра огорожена забором и выглядит непрезентабельно. Однако люди до сих пор назначают встречи «на „Авроре“», а старожилы вспоминают, как ходили на премьеры, ели вкусную и дешёвую пиццу в кафе, играли в «Плейстейшен» напротив касс, катались на скейте у памятника, утопили первую мобилу в фонтане и многое другое.
«Аврора» образца 2022 года с высоты птичьего полёта. С этого времени состояние здания почти не изменилось. Видео: «Юга.ру»
Парк Галицкого
Официально парк называется «Краснодар», но среди горожан он куда более известен по имени создателя — предпринимателя Сергея Галицкого, основателя сети супермаркетов «Магнит» и футбольного клуба «Краснодар». Именно вокруг футбольного стадиона постепенно разросся парк, вытеснивший вещевой рынок и сельскохозяйственные поля.
Парк открыли в сентябре 2017 года, и сразу же его заполонили активные пользователи соцсетей. Несколько лет почти каждый житель и гость города, особенно «королевы Инстаграма» (ныне запрещённого), считали своим долгом сфотографироваться на фоне парка.
«Краснодар» привлекает архитектурой, современными детскими и спортивными площадками, арт-объектами, амфитеатром и другими интересными локациями. Парк постоянно расширяется, сейчас он занимает почти 23 гектара. В 2023 году на территории парка открыли самый большой японский сад в мире за пределами Японии (7,5 гектара).
Урны с буквой «Е»
Символ, который почти 15 лет удивляет гостей города. После распада СССР местные власти и жители не единожды обсуждали возвращение городу дореволюционного названия — Екатеринодар. В конце 2000‑х — начале 2010‑х годов тему подняли в очередной раз. Однако краснодарцы переживали, что из-за переименования придётся менять все документы. Решение отложили, тем не менее в 2010 году центр города украсили урны с вензелем «Е».
На самом деле, кованая «Е» появилась не только на мусорных баках: заветную букву можно встретить на скамейках, заборах, информационных стендах, на колесе обозрения в Городском саду. Да и на гербе Краснодара посередине тоже стоит «Е». Однако урны встречаются намного чаще и запоминаются приезжим и горожанам.
Понаехи
«Если есть на свете рай — это Краснодарский край!» — с начала третьего тысячелетия повторял Александр Масляков. Люди вняли этому лозунгу лишь после 2007 года, когда стало известно, что Зимняя олимпиада — 2014 пройдёт на юге Краснодарского края — в Сочи.
Жители других регионов потянулись не только в места олимпийских строек, но и в столицу Кубани. Переселенцев манили тепло и наличие относительно хорошей работы, которую они не могли найти на малой родине. Это привело к тому, что на окраинах и полях посреди микрорайонов (что тогда было не редкостью) начали расти многоэтажные «человейники», а в обиход краснодарцев вошло презрительное слово «понаех».
Приезжие тоже не остались в долгу и называют ортодоксальных местных кубаноидами. Определение «кубаноид» существовало и до этого, но употреблялось не так часто.
В комментариях краснодарских пабликов часто происходят холивары между местными и приезжими. Коренные обвиняют переселенцев в том, что из-за них город перестал быть зелёным и чистым. Понаехи отвечают, что кубаноиды злые, жадные и ленивые.
У противостояния есть и плюсы — музыканты сочиняют об этом песни, а шутники создают множество мемов, которые позволяют посмеяться как над «оппонентом», так и над собой.
Сейчас кажется, что слова «понаех» и «кубаноид» практически потеряли негативную окраску.
Пробки
Если в России две беды — дураки и дороги, то кубаноид скажет, что в Краснодаре проблемы тоже две, но имя им — понаехи и пробки. Исходя из сказанного выше, несложно догадаться, что местные винят в заторах в основном приезжих (и лишь иногда дорожников).
Постоять часик-другой в тёплой компании перегревшихся машин и нервных автомобилистов можно как в центре, так и на въезде-выезде из города. В некоторых местах пробки практически всегда, кроме поздней ночи и раннего утра.
Последние несколько лет город зависает в пробках даже в выходные и летом, когда все вроде должны разъехаться «по своим аулам» и в отпуска. Однако город продолжает стоять, а дорога в сторону моря растягивается ещё на несколько часов.
Метро
Проблема пробок подпитывает идею о метро. Подземки в Краснодаре нет, а легенда — есть.
С конца 80‑х идут разговоры, что скоро в городе начнут строить метрополитен. Раньше строительство откладывали якобы из-за того, что в городе нет миллиона жителей. В 2018 году Краснодар официально стал миллионником (по разным оценкам, фактическая численность горожан может превышать эту цифру в полтора-два раза), но метро так и не появилось.
Одной из причин отсутствия подземки в городе часто называют грунтовые воды. Власти долгое время ищут альтернативы «традиционному» метро. В 2017 году появился проект «Наземка», который мог бы использовать железнодорожные пути. По сути, наземное метро заменило бы старые пригородные электрички, однако проект до сих пор не работает.
В том же году появился проект канатного метро. Результат аналогичный.
Последний на сегодняшний день луч надежды для краснодарца — «Новый Краснодар». По этому проекту одноимённый район расположится на северо-востоке города, куда переедут региональные и городские чиновники, чтоб разгрузить центр. «Лёгкое метро неглубокого заложения» соединит «старый» и «новый» Краснодар.
Район рассчитывают построить за 20 лет. Видимо, к этому времени и появится какое-то метро.
Музыкальный
Пожалуй, самый известный микрорайон Краснодара, который прославился неблагоустроенностью. В Сети множество обзоров на Музыкальный, один из них снял в 2019 году популярный блогер Илья Варламов (признан Минюстом РФ иноагентом).
Музыкальный возник в конце 2000‑х, на месте полей и болот. Район получил название из-за улиц в честь известных композиторов, а местные именуют Шанхаем — за то, что дома часто находятся в нескольких метрах друг от друга.
Когда район начинали строить, многие пятиэтажки были оформлены как частные и построены с нарушениями. Не везде есть канализация (её заменяет септик), часто случаются перебои с электричеством и водой. На Музыкальном нет учебных заведений, детсады — только частные.
На районе проблемы с озеленением и дорогами. После дождя по большинству улиц невозможно пройти, а таксисты отказываются туда ехать. Чтобы понять масштабы наводнений после ливня, достаточно посмотреть видео, где краснодарцы катаются на моторной лодке и гидроцикле по магистральной улице Музыкального.
Из-за неблагоустроенности покупка квартиры и съём жилья в Музыкальном стоят дешевле, чем в более комфортных районах. Музыкальный прославился как пристанище маргиналов, понаехов и гастарбайтеров, хоть это и не совсем так.
Обычно район вызывает ужас у тех, кто попадает в него впервые: часто Музыкальный называют гетто и сравнивают с южноамериканскими фавелами и африканскими трущобами. Забавно, что по соседству находится элитный частный сектор.
Стоит отметить, что в последние годы жить на Музыкальном стало удобнее: вдоль района протянули трамвайные пути, построили и расширили тротуары, сделали велодорожки. Но между домами мало что изменилось, и район явно не претендует на образцовость.
Красноармейская
Полтора десятилетия назад Красноармейская была тихой улицей в центре города. Она таковой и остаётся — если не считать два-три квартала, где с конца нулевых начали открываться клубы, бары, пабы и прочие места сосредоточения негативной энергии. Именно там собираются люди, которые не прочь крепко выпить, показать себя и подраться. Иногда кажется, что отдельные посетители заведений приходят туда, только чтоб «хипишнуть».
Несмотря на то что по вечерам на Красноармейской дежурит полиция, а «по праздникам» — спецназ в полном обмундировании, на тротуаре постоянно происходят конфликты и драки. Иногда побоища заканчиваются смертью.
Дурная слава плотно закрепилась за улицей: по вечерам пятницы и субботы адекватные люди обходят Красноармейскую стороной — от греха подальше. А что творилось там на выходных, можно посмотреть в телеграм-канале с непечатным названием «Телеканал *** в рот».
Блошиный рынок
Вещевая ярмарка на улице Путевой — главная барахолка города и портал в прошлое. Каждые выходные сюда съезжаются сотни людей для того, чтобы найти что-то необычное, винтажное и попросту дешёвое.
На рынке можно найти самые разные вещи: одежду, украшения, посуду, сувениры, монеты, электроаппаратуру, книги, винил, кассеты и многое другое. Продавцы торгуют с прилавков и прямо «с асфальта». Иногда вид некоторых ларьков напоминает помойку, что дополняет соответствующий запах. На рынке не зазорно поторговаться. Атмосфера барахолки переносит посетителей в 1990‑е — начало 2000‑х.
Среди бытового хлама категории «б/у» попадаются редкие артефакты. Так, по информации портала «93.RU», на барахолке за 35 тысяч рублей продавался номер журнала «Искра» 1913 года.
Мода на ретро привлекает молодых покупателей, которые ищут на ярмарке что-нибудь интересное из прошлых эпох.
Рокер Эдик
Эдуард «Бачамэн» Бахчисарайцев — пожалуй, самый известный уличный музыкант Краснодара. Эдуард утверждает, что играет на улице с 2000‑х годов, однако живым символом города он стал в последние лет десять. С середины 2010‑х эксцентричный Рок-дед, как часто называют его краснодарцы, каждые выходные играет на центральной улице Красной в сопровождении музыкантов или под записанную фонограмму.
Репертуар Бачамэна в основном состоит из классики хард-рока и блюза, но иногда он может и зачитать фристайл. Главная особенность Бахчисарайцева — тяга к импровизации: сам Эдуард признаётся, что не знает ни одного текста песни полностью.
Нет худа без добра: в 2023 году местная пивная компания подарила Эдуарду новую барабанную установку. Эпизод попал в рекламную интеграцию ютуб-шоу Отара Кушанашвили «Каково?!».
С 2022 года в Краснодаре перестали перекрывать на выходные проезжую часть Красной, поэтому Эдуард переместился на пешеходную аллею. Сейчас Бахчисарайцев чаще всего выступает один — играет на барабанах «под плюс».
Приезжайте в Краснодар послушать Эдуарда и увидеть другие неофициальные символы города!
«Мечта моей жизни — передать образ любимого вождя» — такие слова приписывал Дмитрию Аркадьевичу Налбандяну один из советских искусствоведов сталинской эпохи. Мечта сбывалась неоднократно. Благодаря удачным портретам главного клиента Налбандян занял одно из главных мест на вершине соцреалистического олимпа, обзавёлся двумя Сталинскими премиями, обширной паутиной полезных знакомств и толпой именитых заказчиков. После развенчания культа личности Дмитрий Аркадьевич остался «первой кистью Политбюро», а его знаменитую сталиниану спрятали в музейные запасники.
VATNIKSTAN собрал самые интересные из «забытых» полотен художника и приглашает вас на небольшую экскурсию — тут есть что вспомнить.
В нужное время в нужном месте
Налбандян обладал безупречной с точки зрения советской идеологии биографией. Он родился в Тифлисе 15 сентября 1906 года в большой и очень бедной семье: четверо детей, мать-домохозяйка и отец — простой кочегар на железной дороге. К слову, двоюродной сестрой художника была Ашхен Степановна Налбандян, мать Булата Окуджавы. В 1938 году её репрессируют, однако творческой карьере начинающего кремлёвского портретиста это, как ни странно, не помешает.
В загадочной автобиографии, которая никогда не публиковалась, но приводилась в некоторых изданиях в качестве источника с пометкой «из личного архива», Налбандян говорил, что его отец был революционером и «дружил с Орджоникидзе». Тягу к прекрасному будущий художник почувствовал уже в раннем детстве: ему нравилось перерисовывать иллюстрации из журналов и картинки с открыток.
В 1918 году отец семейства был убит. Дмитрию — тогда ещё 12-летнему Мито — пришлось бросить школу и устроиться на кирпичный завод, чтобы прокормить семью. Там Налбандян познакомился со скульптором, который заведовал керамическим отделом. Он помогал юному рабочему, давал ему краски и материал для лепки. Работать на заводе пришлось недолго: в 1922 году, после того, как Грузия вошла в состав СССР, Налбандян поступил в художественную школу, а в 1924 году — в Академию художеств Грузии, где ему посчастливилось учиться у знаменитого Евгения Лансере и бывшего подопечного Поленова Егише Тадевосяна.
Начинающий художник оказался очень прозорлив и уже в 1928 году в качестве дипломной работы написал картину, сюжетом которой являлась беседа юного Сталина с матерью («И. В. Сталин с матерью в Гори», 1928—1929). Согласно вступительной статье искусствоведа Алины Васильевны Абрамовой к альбому репродукций художника 1950 года, на создание полотна молодого живописца вдохновила встреча с матерью Сталина, чей «простой, безыскусственный рассказ о детстве, учёбе, юношеских годах великого вождя народов пробудили горячее желание… написать картину». К сожалению, самой работы отыскать не удалось ни в каталогах репродукций, ни в Сети (не считая ошибочно атрибутированной картины Анатолия Казанцева).
Годом ранее в жизни Налбандяна произошло ещё одно важное событие: за успехи в учёбе он в числе других студентов был отправлен в Москву и Ленинград, где посетил главные музеи страны. Особенно Дмитрия Аркадьевича поразили полотна Рембрандта в Эрмитаже, «Боярыня Морозова» Сурикова и «Иван Грозный и его сын Иван» Репина в Третьяковской галерее. «Я смотрел на его произведения как на чудо и буквально пожирал глазами, не веря, что всё это написано рукой художника», — говорил Налбандян о Репине. Рембрандта он называл «волшебником живописи». Очарованный увиденным, амбициозный юноша твёрдо решил переехать Москву, чтобы учиться у столичных мастеров.
Но сначала Налбандяну пришлось некоторое время поработать в Одессе художником-мультипликатором. В столицу Дмитрий Аркадьевич перебрался только в конце 1930 года. Сначала трудился на «Межрабпомфильме», рисовал карикатуры для «Крокодила», занимался оформительскими работами. Параллельно продолжал заниматься живописью, причём выбирал очень своевременные сюжеты. В 1932 году вышло постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», с которого началась эпоха социалистического реализма в искусстве. Тогда же начал постепенно складываться культ личности Сталина. Молодого художника заметили.
Здесь нужно сделать небольшое отступление. Сложно сказать, насколько правдива эта биография, написанная советскими искусствоведами. Между статьями о Налбандяне сталинского и послесталинского времени существуют некоторые различия, но основной нарратив остаётся прежним: сын рабочего, выросший в нищете, смог проложить себе дорогу в мир искусства благодаря таланту, упорному труду и, разумеется, заботе любимой партии. Много позже художник рассказывал:
«Мне приходится часто бывать за пределами нашей Родины и видеть жизнь и быт художников капиталистических стран. Сколько всевозможных препятствий и проблем встаёт на их творческом пути… Они могут только завидовать той атмосфере всенародной заботы, в которой трудимся мы, советские мастера…» («Правда», 25 марта 1972 года.)
И Налбандян отвечал партии тем же, заботясь о поддержании безупречного образа правящей верхушки. А начиналось всё, конечно же, с портрета любимого вождя.
«Организация социал-демократического кружка в Батуми под видом встречи Нового года» (1930‑е)
Согласно Абрамовой, картина была написана в 1933 году, однако в других каталогах её датируют 1935 или 1936 годом. Известно, что работа экспонировалась на организованной по инициативе Берии выставке «К истории большевистских организаций в Закавказье» в 1936 году.
Полотно изображает эпизод из дореволюционной биографии Иосифа (пока ещё) Джугашвили, когда тот в конце 1901 года приехал в Батуми для создания социал-демократической организации (или просто из-за угрозы ареста). 31 декабря он собрал нелегальную конференцию кружков главных предприятий Батуми, на которой была сформирована социал-демократическая организация, возглавившая в дальнейшем многочисленные забастовки и демонстрации батумских рабочих. Встреча была описана книге «Рассказы старых рабочих о великом Сталине» (1939):
«В ночь под Новый год мы собрались на квартире у Сильвестра Ломджария. Шутки Сталина вызывали взрывы смеха. Все чувствовали себя превосходно. Как-то незаметно беседа наша перешла на политические темы, и тут снова в наступившей тишине взволнованно звучал сталинский голос.
Так просидели мы до рассвета. Когда в окна проник розовый свет зари, Сталин поднял бокал и сказал:
— Ну, вот и рассвет. Скоро встанет солнце. Настанет время, это солнце будет сиять для нас».
Картина Налбандяна идеально соответствует канону: молодой революционер обращается к собравшимся с пламенной речью, стоя за столом, как за трибуной. Рука поднята вверх — энергичный жест, редко встречающийся в иконографии «взрослого» Сталина, но простительный молодому Джугашвили. Зажатый в руке листок — устав новой организации. Главный герой является центром притяжения. К нему обращены все лица. Если говорить о восприятии картины зрителем «из народа», то она смотрится выгоднее, чем похожие работы других художников. В картинах «Первые рабочие кружки 1898 года в Тифлисе под руководством товарища Сталина» В. Кроткова и «Организация тифлисского социал-демократического комитета по предложению товарища Сталина» чувствуется какая-то мрачная торжественность. А у Налбандяна — тепло, уют и дружеская атмосфера.
«Выступление С. М. Кирова на XVII съезде ВКП(б)» (1935)
В большинстве каталогов говорится, что молодого художника заметили именно благодаря этой картине. Но если верить утверждению о том, что его покойный отец был близко знаком с Орджоникидзе, заметить Налбандяна могли и раньше.
На XVII съезде партии, где присутствовал Налбандян, Киров выступил с энергичной речью, которая, согласно стенограмме, то и дело прерывалась весёлым смехом и аплодисментами. Искусствовед Анатолий Васильевич Парамонов, который посвятил множество работ творчеству художника, рассказывал:
«Огромное впечатление на Налбандяна, как и на всех участников съезда, произвела замечательная речь С. М. Кирова, в которой он с восхищением говорил о грандиозных успехах советского народа в строительстве социализма».
Однако на самом деле Киров говорил о тех, кто этим успехам препятствовал и настаивал на необходимости поддержания «глубочайшей партийной бдительности и железной большевистской дисциплины».
По словам искусствоведа, зарисовок, сделанных на съезде, художнику оказалось недостаточно. Но довольствоваться пришлось только ими. Парамонов писал:
«Злодейский выстрел внезапно оборвал жизнь пламенного большевика. Великая скорбь утраты ещё больше усилила стремление Налбандяна завершить картину. Используя свои личные впечатления и другие материалы, он старался как можно ярче выразить духовное богатство С. М. Кирова…»
Среди «других материалов» наверняка была фотография Кирова, которую Налбандян, кажется, попросту скопировал. Увы, не слишком удачно.
Любопытно, что существуют две версии этого полотна. Киров на них практически один и тот же, а вот задний план отличается. Чаще встречается вариант, где все члены политбюро — Калинин, Микоян, Каганович, Жданов, Ворошилов, Сталин, Молотов, Орджоникидзе — сидят за столом и с улыбкой слушают оратора (посмотрите, как мило переглядываются Каганович и Жданов). Полотно было написано в 1935 году. Второй вариант нашёлся в краткой биографии художника, которая была написана искусствоведом Михаилом Васильевичем Бабенчиковым и вышла в издательстве «Искусство» в 1950 году. Кое-что изменилось. Во-первых, ракурс немного другой, почти как на фотографии Кирова. Во-вторых, Калинина развернули к зрителям и посадили поближе к вождю. В‑третьих — и это, пожалуй, самое интересное, — Сталин встал из-за стола. Он возвышается над остальными и пристально смотрит на Кирова. Снисходительная улыбка «в усы», глаза прищурены, на кителе тёмным пятном расплывается тень. В брошюре Бабенчикова этот вариант датирован 1936 годом.
Весной 1936 года картина «Выступление…» (к сожалению, сложно сказать, какой её вариант) экспонировалась на выставке московских живописцев, открывшейся в Государственном музее изобразительных искусств. Она получила много положительных отзывов и в дальнейшем упоминалась во всех каталогах Налбандяна. При этом воспроизводилась только в тех, что вышли до XX съезда.
Стоит добавить, что XVII съезд, который задумывался как «Съезд победителей», впоследствии получил имя «Съезд расстрелянных», так как больше половины его делегатов было репрессировано в годы Большого террора. Как тут не процитировать кое-что из речи Кирова, которому оставалось жить меньше года:
«Рассуждение некоторых товарищей о том, не слишком ли много самокритики, — очень вредная штука. На самом деле, если плохо, если не годится, так где же об этом говорить, как не в среде нашей партии? Если я сегодня как будто ничего, смазливенький, а завтра стал неказистый, — куда же мне идти кроме партии за лечением?»
«И. В. Сталин, С. М. Киров и К. Е. Ворошилов на строительстве Беломорско-Балтийского канала» (1937)
Советские искусствоведы считали это масштабное полотно Налбандяна неудачным.
Так, Бабенчиков писал:
«Далеко не многие из крупных живописных работ Д. А. Налбандяна за эти [1930‑е] годы… действительно образно отражают взятые художником исторические темы. Чаще это произведения, в которых художественная сторона — композиционная трактовка сюжета и психологическая характеристика образов — не вполне соответствует идейной высоте их творческого замысла. К таким малоудачным работам Налбандяна относится… не раскрывающее идейной основы исторического сюжета жанровое полотно „И. В. Сталин, С. М. Киров и К. Е. Ворошилов на строительстве Беломорско-Балтийского канала“».
Что значит «не вполне соответствует идейной высоте»? И каковы критерии оценки того, насколько хорошо художник раскрыл «идейную основу»? Возможно, дело было отнюдь не в мастерстве начинающего живописца, который ещё не успел набить руку. Изначально на картине присутствовал «четвёртый лишний» — глава НКВД Генрих Ягода, который был арестован в марте 1937 года и расстрелян в 1938‑м. Опальных партийцев вымарывали с картин и фотографий. То же произошло и с полотном Налбандяна. Видите плащ на перилах? Это всё, что осталось от первого наркома внутренних дел.
Между тем Ягода действительно сопровождал Сталина, Кирова и Ворошилова во время визита на стройку. Об этом свидетельствуют газеты того времени. Так, совместная фотография высоких гостей, прибывших на корабле «Анохин», была напечатана в «Комсомольской правде» от 5 августа 1933 года (Ягода третий слева). «…на палубе „Анохина“ стояли Сталин, Ворошилов, Киров. С ними несколько чекистов вместе с тов. Ягода», — говорилось в книге «Беломоро-Балтийский канал им. Сталина», изданной в 1934 году (после расстрела Ягоды в 1938 году почти весь тираж книги был уничтожен).
Как руководитель строительства канала, за этот же канал награждённый орденом Ленина, Ягода не мог пропустить такое событие. Не исключено, что Налбандян написал картину раньше указанного в художественных каталогах 1937 года, но именно в этом году замазал неугодного партийца. Кстати, концом 1930‑х датировано и полотно Владимира Александровича Кузнецова с аналогичным сюжетом и почти идентичными позами героев. Возможно, расстрелянный нарком присутствовал и там.
«Портрет И. В. Сталина» (1945)
В годы войны Налбандян находился в эвакуации в Ереване, где занимался созданием агитационных плакатов и сатирических рисунков для армянского отделения «Окон ТАСС». Также в то время он написал ряд полотен, посвящённых подвигам советских солдат. Но главное, что случилось с художником в этот период, — обращение к портретному жанру. Именно портреты прославили Налбандяна и сделали его «первой кистью Политбюро». В 1944 году художник вернулся в Москву и начал работу над своим magnum opus — портретом вождя, за который в 1946 году получил Сталинскую премию первой степени.
«В процессе создания этого произведения Налбандян тщательно изучал историю партии, перечитывал труды Ленина и Сталина, настойчиво работал над композицией, стремясь к предельной ясности и простоте».
В поисках вдохновения художник посещал музеи и «учился на произведениях великих живописцев решать сложнейшие задачи композиционного портрета». По словам Толстого, Налбандяну выпала честь, которой удостаивались единицы: он сделал «много этюдов с натуры, которые придали картине… жизненную достоверность и живописную ценность». Готовый портрет тут же разошёлся по всем советским газетам. Типографии печатали огромные тиражи открыток с творением Налбандяна, а художники рангом пониже делали репродукции, которые пользовались большим спросом. Критики не скупились на похвалы. Вот как описывал портрет Бабенчиков:
«В этом портрете… художнику удалось образно воплотить черты человека, образ которого бесконечно дорог и близок советским людям. И. В. Сталин изображён стоящим во весь рост. Спокойная внушительная осанка, выражающая глубокую уверенность, придаёт монументальное величие образу вождя советского народа. Во всей фигуре И. В. Сталина столько естественной простоты, что зритель невольно чувствует на себе мягкий взгляд его живых глаз и ласковую теплоту его улыбки. Кажется, будто И. В. Сталин вышел из-за рабочего стола, привлечённый чем-то ему особенно дорогим и близким. Может быть, это соратники великого полководца и кормчего советской страны. Может быть, просто советские люди, пришедшие к своему любимому вождю, учителю и другу».
На самом деле Сталин здесь выглядит несколько скованно: смущает странное расположение рук, сложенных на животе. Обычно художники «вручали» вождю трубку, книгу и прочие соответствующие его образу предметы, изображали его с вытянутой по-ленински рукой, по-наполеоновски прятали его ладонь под пальто, опирали на стол, подоконник, трибуну и так далее. Но Налбандян знал, что делал. Замысел художника раскрыл в своих воспоминаниях Дмитрий Шостакович:
«Сталин хотел быть высоким. Ручки чтоб одинаковые. Всех перехитрил художник Налбандян. На его портрете Сталин, сложив руки где-то в районе живота, идёт прямо на зрителя. Ракурс взят снизу. При таком ракурсе даже лилипут покажется великаном. Налбандян последовал совету Маяковского: художник должен смотреть на модель, как утка на балкон. Вот с этой позиции утки Налбандян и написал портрет Сталина Сталин остался очень доволен. <…> А Налбандян на деньги, полученные за портрет, построил роскошную дачу под Москвой, огромную, с куполами. Её один мой ученик остроумно назвал „Спасом на Усах“».
Из-за травмы, которую Сталин получил в юном возрасте, его левая рука была короче правой. Рост тоже был невелик — около 170 сантиметров. Налбандян искусно замаскировал эти недостатки, но не «пересластил». Видимо, обрадованный удачной находкой, художник использовал приём со сложенными руками в картине «На Крымской конференции», также написанной в 1945 году: Сталин стоит в той же позе, только повёрнут к зрителю другой стороной. И улыбка пошире.
«В. И. Ленин и И. В. Сталин у карты ГОЭЛРО» (1948)
Аббревиатура ГОЭЛРО — Государственная комиссия по электрификации России — прочно ассоциируется с именем Ленина и его знаменитым лозунгом «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». На агитационных плакатах, посвящённых грандиозному плану, регулярно появлялось лицо Ильича, но будущего наследника рядом с ним не было — у того хватало других дел.
План электрификации был разработан в 1920 году, когда Сталин трудился за двоих: был сразу наркомом по делам национальностей (до 1923 года) и наркомом рабоче-крестьянской инспекции (до 1922 года). Впрочем, с планом ГОЭЛРО он всё-таки ознакомился, о чём писал Ленину в марте 1921 года:
«Последние три дня я имел возможность прочесть сборник „План электрификации России“. Болезнь помогла (нет худа без добра!). Превосходная, хорошо составленная книга. Мастерский набросок действительно единого и действительно государственного хозяйственного плана без кавычек. Единственная в наше время марксистская попытка подведения под советскую надстройку хозяйственно-отсталой России действительно реальной и единственно возможной при нынешних условиях технически-производственной базы».
Однако на полотне Налбандяна Сталин предстаёт перед нами в роли непосредственного советника Ленина по вопросу электрификации. Академик Глеб Кржижановский, электротехник Карл Круг и другие ключевые фигуры проекта остались за кадром. Интересно, что Сталин здесь похож на застенчивого студента, а Ленин — на преподавателя, принимающего экзамен. Он знает, что испытуемый хорошо подготовился и старается его подбодрить, а тот смущённо улыбается и неуверенно водит пальцем по карте. Это не рискованная шутка художника, а вполне уместный сюжет. Канонический Сталин, который впоследствии обзаведётся гордым званием «великого учителя», был, разумеется, преданным учеником своего предшественника.
Однако существует и другой, более ранний вариант картины, который у Бабенчикова датирован 1938 годом. На первый взгляд это почти то же самое полотно, только в зеркальном отражении. Но настроение здесь иное. Герои поменялись ролями: теперь Ленин показывает Сталину план электрификации, как будто ожидая от него одобрения или совета. Однако его соратник, кажется, настроен скептически. Внешне он уступает своему двойнику с картины 1947 года: китель выглядит неопрятно и плохо сидит, лицо хмурое, от глаз остались только тёмные полосы. Неудивительно, что картину пришлось переписать.
Интересно, что на обеих работах Сталин возвышается над Лениным. Ильич смотрит ему в лицо, но не удостаивается ответного взгляда. Он сидит на стуле в расслабленной позе, в то время как его собеседник стоит с прямой спиной и расправленными плечами, из-за чего «центр тяжести» изображения неизбежно смещается к его фигуре. Ученик готов перенять эстафету электрификации у учителя, что и сделает в будущем. Правда, действовать будет уже другими методами: в 1930‑е ряды причастных к разработке и реализации плана ГОЭЛРО заметно поредеют.
«Для счастья народа» (1949)
На картине изображено обсуждение «Сталинского плана преобразования природы». Суть его заключалась в создании крупных лесных насаждений в засушливых районах СССР. Это должно было уберечь территории от горячих юго-восточных ветров, смягчить климат и улучшить плодородность почвы (разработке плана предшествовали засуха и голод). Также планировалось создать систему орошения и внедрить новые методы земледелия. Более масштабных проектов не только советское, но и мировое сельское хозяйство ещё не видело.
Над картой будущих лесонасаждений, обсуждая план преобразования природы, склонились Сталин и его приближённые (слева направо): Вячеслав Молотов, Николай Шверник, Николай Булганин, Анастас Микоян, Никита Хрущёв, Андрей Андреев, Алексей Косыгин, Климент Ворошилов, Георгий Маленков, Лазарь Каганович. На стене — портрет вездесущего Ленина со свежим номером «Правды». Но кого-то не хватает. Неужели придворный художник, хорошо знакомый с кремлёвской элитой, забыл о великом и ужасном Лаврентии Берии?
Действительно, «забыл» — так же, как когда-то о Генрихе Ягоде. Оказывается, картина выше — исправленный примерно в 1953 году оригинал. Первая версия картины — пока ещё с Берией — была написана несколькими годами ранее и экспонировалась на Всесоюзной художественной выставке в 1949 году. Берия сидел между Ягодой и Андреевым. С картины, как и с советского политического олимпа, он навсегда исчез в 1953 году, когда был арестован и казнён.
Композиционно картина схожа с полотном «Организация социал-демократического кружка…»: художник поместил Сталина в левый верхний угол холста, сделав его центром композиции и центром притяжения для всех присутствующих. Он деловито расчерчивает карту, пока подчинённые напряжённо следят за движением его руки, словно ученики доктора Тульпа с картины Рембрандта (вспоминаем первый поход молодого Налбандяна по музеям).
Абрамова писала:
«Картина „Для счастья народа“ — серьёзный успех художника на пути к созданию большого произведения на самую волнующую и актуальную тему современности».
Бурными похвалами в адрес Налбандяна (которые на самом деле были адресованы Сталину) разразился Бабенчиков:
«Склонившись над картой, члены Политбюро с глубоким вниманием слушают любимого вождя, каждый по-своему переживая чувство радостного волнения, вызванного его мудрыми и вдохновенными словами.
Сосредоточенность общего настроения, словно пронизанного напряжённой работой мысли, верно прочувствованная художником… Скромный рабочий кабинет товарища Сталина в Кремле воспринимается как гигантская творческая лаборатория, где рождается светлое и счастливое будущее.
Грандиозность масштабов величайшего плана преобразования природы нашей страны пробуждает невольное чувство гордости, когда смотришь на это новое произведение художника».
Как известно, после смерти Сталина грандиозный план «преобразования природы» свернули. Кое-где лесополосы начали постепенно вырубать. Пришло время Хрущёва, а вместе с ним — освоение целинных земель и кукурузная лихорадка. Но Налбандяна не «вырубили» — напротив, художник пустил новые корни в свежую почву и ещё прочнее закрепился в статусе главного портретиста партийной верхушки.
«Великая дружба» (1950)
Грандиозное полотно «Великая дружба» посвящено официальному визиту Мао Цзэдуна в Москву. Китай переживал тяжёлые времена, и Председатель Мао надеялся заручиться поддержкой СССР. Этой идеей он задался ещё в 1947 году, но советское правительство долго не решалось принять гостя из Поднебесной, то и дело перенося дату поездки. Наконец, в декабре 1949 года Мао Цзэдун прибыл в Москву. В честь такого события железнодорожный вокзал столицы украсили китайскими флагами.
Согласно Толстому, замысел картины возник у художника, когда он присутствовал на приёме в честь китайской правительственной делегации. Ему было дано официальное разрешение писать гостя с натуры. И снова удача: полотно, изображающее задушевную беседу двух вождей, тепло приняли критики и публика. Толстой, правда, замечал, что картина «страдает неприятной чернотой и тяжеловесностью в тенях» (и здесь Рембрандт), но в остальном остался вполне доволен:
«Художник представил один из моментов той задушевной беседы, которая возможна лишь между настоящими друзьями-единомышленниками. За окном брезжит холодный свет раннего утра. Этот утренний свет проникает в тихий сумрак кабинета, освещённого настольной лампой. Видно, в беседе незаметно прошла ночь. Да и как иначе: ведь речь идёт о самом главном — о будущем человечества, о судьбах мира во всем мире…
Чувства глубокого взаимного уважения и тёплой дружбы выражены в образах И. В. Сталина и Мао Цзэдуна».
Но всё не так просто. Налбандян сразу даёт понять, кто тут главный. Фигура Сталина залита светом настольной лампы, а Мао Цзэдун находится немного в тени. Сталин удобно устроился в кресле с сигаретой. Он выглядит расслабленным, но остаётся начеку: левая рука, лежащая на подлокотнике кресла, готова сжаться в кулак. Гость подносит руку к сердцу, выражая признание и благодарность «старшему брату» (в то же время это можно трактовать как защитный жест). На коленях у него книга — конечно, том ленинских сочинений, — которая служит символом ученичества. Книжный шкаф советского вождя заполнен такими томами сверху донизу — тут как минимум два комплекта собрания сочинений Владимира Ильича: число томов в изданиях, вышедших до момента написания картины, не превышало 35, а на полотне Налбандяна только одна полка шкафа уже вмещает в себя около 17–18 книг.
Встреча Мао Цзэдуна и Сталина давно обросла множеством слухов, причём порой совершенно невероятных — от байки о «кошачьем туалете» до конспирологической теории о канализационной трубе, содержимое которой якобы шло из гостевой уборной прямо в советские научные лаборатории. Вдаваться в подробности не будем — их легко разыскать в Сети. Но можно с уверенностью сказать, что холст Налбандяна оказался прочнее дружбы двух держав: «Советско-китайский договор о дружбе, союзе и взаимной помощи», подписанный 14 февраля 1950 года сроком на 30 лет, на деле перестал работать уже в хрущёвскую эпоху.
Счастье художника
О сталинском периоде творчества Дмитрия Налбандяна впоследствии не упоминали ни в художественных альбомах, ни в прессе, а современных публикаций на эту тему практически не существует. После XX съезда художник, очевидно, благодаря связям, не утратил популярности. Он активно включился в создание ленинианы, которая достигла пика к концу 1960‑х, путешествовал по миру, писал портреты видных партийцев и деятелей искусства, зарубежных политиков и знаменитостей, запачканных сажей рабочих и застенчивых крестьянок. Кроме того, Налбандян неожиданно увлёкся созданием импрессионистских полотен в духе Константина Коровина, которые, кстати, замечательно продавались.
Но в одном советском издании репродукций Налбандяна нашлись две неожиданные работы. Каталог персональной выставки художника, изданный в 1986 году — том самом, когда слово «гласность» впервые прозвучало на очередном съезде партии, — содержал два изображения Сталина. Первое — этюд к знаменитому портрету 1945 года с пометкой «написано с натуры». Второе — картина «Во время войны», где Сталин был изображён у карты военных действий вместе с соратниками. Но теперь вождь находился в нижнем левом углу полотна, в то время как центральное место занимали Ворошилов, Жуков и Будённый. Интересно, что эта работа датирована 1985 годом. Однако во вступительной статье о работе Налбандяна над портретами Сталина не говорилось ни слова. Каталог издавался «на экспорт»: русский текст дублирован английским, само издание качественно оформлено и уложено в картонный короб.
Ностальгировал ли художник по прошлому? Об этом остаётся только догадываться, поскольку его воспоминания так и не были изданы, а подробной биографии вроде тех, что издаются в серии «ЖЗЛ», пока что никто не написал. Но верность реалистический живописи — навязанную или искреннюю — он сохранял до конца жизни. В 1981 году в № 25 журнала «Огонёк» вышла статья Налбандяна «Счастье художника», где говорилось:
«Искусство модерна утверждает, что художник может существовать вне натуры, в придуманной им обстановке. Но авангардисты, занимаясь пустым формотворчеством, обрекают своё искусство на гибель. <…> Ни одно самое изощрённое геометрическое построение никогда не сможет передать даже отголоска волнующей тайны, заключённой в свежести берёзового листа, а лишённая смысла абстракция не вспыхнет никогда лучистым светом женских глаз, не засияет милой в своей выразительности улыбкой ребёнка.
Не знаю, каким будет искусство ХХI века, но верю, что оно будет реалистическим…»
Осенью 1908 года Старый Свет чуть не скатился в пучину общеевропейской войны. Желание Австрии присоединить к себе Боснию привело к такому витку напряжённости, который повторится ещё раз лишь в 1914 году. В этих событиях не последнюю роль сыграл российский министр иностранных дел Александр Извольский, который рассчитывал провести изящную, как ему казалось, комбинацию и добиться значительных выгод для своего отечества.
Как Европа подошла к кризису, почему Извольский решил договориться с Австро-Венгрией и пытался действовать за спиной правительства и чем закончилось самоуправство главы российской внешней политики, рассказывает Никита Николаев.
Боснийский узел
«…Не знаю, почему, [страна] заслужила в сербском народе титул „хвалёной“ или „хвалящийся“ Босны […] как я скоро удостоверился, и хвалиться ей нечем, и хвалить её не за что», — писал в середине XIX века российский славист Александр Гильфердинг о Боснии, входившей в то время в состав Османской империи. Регион в большинстве своём был населён славянами, принявшими ислам после турецких завоеваний, — босняками. Помимо этого, существовали православные сербские и католические хорватские анклавы. Босния управлялась османским наместником, а на местах власть принадлежала боснийской аристократии.
В 1878 году в ходе Берлинского конгресса, собранного канцлером Отто фон Бисмарком по случаю завершения очередной русско-турецкой войны, европейские державы не только пересмотрели итоги конфликта, но и договорились о небольшом переделе территорий Блистательной Порты. Так Босния фактически оказалась в зоне влияния Австро-Венгрии — империя Габсбургов оккупировала регион, при этом де-юре он оставался частью Османской империи.
Этот факт серьёзно бил по позициям России и её союзницы, Сербии. Белградские политики лелеяли мечту о создании «Великой Сербии», которая объединила бы родственные народы на Балканах. Босняки считались такими же сербами, только принявшими ислам. Присутствие австрийцев серьёзно понижало шансы на реализацию этих устремлений, но Россия ничего поделать не могла: ослабленный после войны Петербург был вынужден согласиться с новым положением вещей.
После этого боснийский вопрос оказался заморожен. Австро-Венгрия, Германия и Россия были связаны «союзом трёх императоров». Спорные вопросы державы предпочитали не поднимать. Босния оставалась в подвешенном состоянии вплоть до начала XX века.
Балканы разогреваются
К этому времени внутренний кризис в Османской империи прогрессировал. Страну не спасли реформы Танзимата, «больной человек Европы» становился ещё более больным. В новых условиях европейские державы постепенно отказывались от использования Стамбула в качестве противовеса Российской империи — тем более что к этому времени фактически сложились основные военно-политические блоки: Антанта и Тройственный союз.
Ситуация на Балканах становилась горячее. Множились претензии молодых и амбициозных соседей (Сербии, Болгарии и Греции) к Османской империи, да и в европейских провинциях некогда могучей Порты было неспокойно. Чувствуя ослабление центральной власти, славяне и православные часто не подчинялись туркам: это выражалось в постоянных волнениях населения, которое часто получало поддержку у независимых соседей. У Стамбула недоставало политической воли решить проблему — поэтому на помощь приходили великие державы.
В 1903 году Николай II и Франц-Иосиф подписали в австрийском Мюрцштеге соглашение, по которому державы стали гарантами административных реформ в подконтрольных Османской империи частях Македонии. В широком смысле императоры фактически договорились о сохранении статус-кво на Балканах. Но дальнейшие события показали, что соглашение было временным.
Поражение в Русско-японской войне и Революция 1905 года снизили международное влияние России, в том числе и её позиции на Балканах. В Османской империи тоже было неспокойно. Близилась младотурецкая революция. Молодые офицеры, недовольные текущим положением в стране, стремились под знаменем тюркского национализма провести необходимые реформы и сделать Османскую империю великой снова.
Конечно, перемены ситуации не могли не заметить в европейских столицах. Одной из первых подняла голову Австро-Венгрия: учитывая слабость России и туманное будущее Османской империи, в Вене решили упрочить своё положение на Балканах. Прежде всего за счёт Боснии, которую уже давно пора было присоединить де-юре.
«Русофил» фон Эренталь
Главным действующим лицом развернувшейся в 1908—1909 годы драмы стал австрийский министр иностранных дел Алоиз Лекса фон Эренталь. Опытный дипломат занял должность незадолго до начала кризиса. При этом его нельзя было назвать русофобом или сторонником жёсткой линии в отношении России. До назначения на пост главы внешней политики империи Габсбургов Эренталь долгое время работал послом в Санкт-Петербурге, хорошо знал русский язык и особенности российской политической жизни.
Уже на посту министра иностранных дел в 1906 году Эренталь пытался поддерживать наследие «союза трёх императоров»:
«…хотелось бы со всеми предосторожностями, самым внимательным образом иметь в виду желательность дальнейшей консолидации наших с Германией отношений с Россией, хотя бы уже для того, чтобы воспрепятствовать угрозе закрепления англо-русской дружбы».
Главной причиной сближения Эренталь, консерватор по убеждениям, считал противодействие социалистической угрозе. В этом смысле он до поры отстаивал идею о необходимости поддержания статус-кво на Балканах.
Но, как известно, в 1908 году ситуация изменилась. Эренталь начал зондировать почву в европейских столицах относительно возможной аннексии Боснии. Барон смог договориться с Италией, занял нейтральную позицию в будущем конфликте Рима и Стамбула из-за Ливии, а самому султану пообещал внушительную компенсацию. Германский кайзер Вильгельм II поддержал союзника. Париж и Лондон не показали особой заинтересованности. Оставалось самое сложное — договориться с Россией.
План Извольского
Должность министра иностранных дел Российской империи занимал Александр Петрович Извольский, тоже опытный дипломат, до этого работавший посланником в Копенгагене. Он слыл англофилом и сторонником реформ в ведомстве, доставшемся ему в наследство от Владимира Ламсдорфа. В первые годы пребывания на посту Извольский, как и его австрийский коллега, публично поддерживал сохранение сложившегося на Балканах положения:
«Россия по-прежнему не ищет никаких территориальных приобретений на Балканском полуострове и стремится лишь к улучшению судьбы христианского населения Турции, к мирному развитию балканских стран и сохранению status quo». (Из выступления А. П. Извольского перед Государственной думой, 4 апреля 1908 года, здесь и далее все даты по новому стилю).
Впрочем, к этому времени до министра дошла информация о том, что Австро-Венгрия готовит аннексию Боснии. В голове Извольского родилась комбинация: согласиться с притязаниями Австро-Венгрии в обмен на благожелательную позицию Вены относительно режима черноморских проливов. Россия стремилась установить свободный проход своих военных кораблей через Босфор и Дарданеллы.
Министр рассчитывал, что другие европейские державы (главным образом, Франция и Великобритания) не будут чинить препятствий на пути его плана. В июне 1908 года во время визита Николая II в Лондон Извольский провёл переговоры с заместителем британского МИД Чарльзом Гардингом. Неизвестно, что конкретно обсуждали дипломаты, но российский министр почувствовал уверенность в правильности плана. Он незамедлительно телеграфировал в Вену с предложением обсудить аннексию Боснии и статус проливов.
Министр работает с общественным мнением
Извольский действовал на свой страх и риск и понимал, что во многом его карьера зависит от успеха всей комбинации. О ней, помимо самого министра, знал лишь император и его заместитель, дипломат Николай Чарыков. Оба были поставлены в известность постфактум. Впрочем, Николай II поддержал министра, которому глубоко доверял.
Перед очной встречей с австрийским коллегой Извольский через Чарыкова решил подготовить российское общественное мнение к скорому соглашению. Он писал своему заместителю:
«Австрия, в силу тех или иных причин, решила присоединить Боснию и Герцеговину. Мы об этом своевременно узнали. Мы, конечно, тотчас же указали ей на опасные последствия, и, благодаря нашим увещаниям, она согласилась на эвакуацию Санджака. Но что дальше? Ограничиться бесплодным протестом? Не объявлять же войну. Отсюда прямой переход к компенсациям и гарантиям в пользу России и балканских государств».
Ставка была сделана на консервативную газету «Новое время». Отдельные переговоры шли с Александром Гучковым. Кроме этого, к «обработке прессы» был подключён дипломат Александр Гирс, на тот момент глава Газетной экспедиции МИД. Чарыков пишет Извольскому:
«После доверительного совещания Гирса с редакторами газет „Новое время“, „Слово“ и „Речь“ этому предприятию положено, по-видимому, благоприятное начало, выразившееся в серьёзных, но и достаточно умеренных заметках в сегодняшних номерах первых названных газет».
Постепенно в прессе появлялись статьи, в которых Австрия осуждалась как агрессор, а Россия представала единственной защитницей православных христиан Балкан. Так Извольский планировал подготовить общественное мнение к договору: Россия, конечно, не согласна с аннексией, но за это она потребует благоприятный режим черноморских проливов, о котором мечтала уже несколько десятков лет.
На бумаге план выглядел максимально надёжным. 15 сентября Александр Извольский и Алоиз фон Эренталь встретились в замке Бухлау в Южной Моравии.
Всё идёт по плану
Переговоры шли трудно. На протяжении двух дней министры обсуждали различные варианты предполагаемого соглашения, пока не выработали примерное содержание. Россия соглашалась на аннексию Боснии Австрией. Взамен Вена поддерживает не только сама, но и пытается склонить Берлин согласиться с установлением нового режима черноморских проливов. Болгарское царство становится полностью независимым. И последнее — самое важное, на чём фактически строилась вся конструкция Извольского, — страны должны были объявить о соглашении одновременно.
Российский министр был окрылён: он смог добиться пересмотра условий, вот уже три десятка лет буквально душивших Россию — при этом достиг такого успеха малой кровью. Фактически Босния и так принадлежала Австрии, теперь это положение лишь официально фиксировалось на бумаге.
В западной и российской прессе начали появляться сообщения о переговорах Извольского и Эренталя. Русские националисты в первое время публиковали сдержанные материалы по договорённостям с МИД, однако это длилось недолго. 15 сентября «Новое время» забило тревогу:
«Очевидно… исподволь подготовляется новая ликвидация Берлинского конгресса. Отдаёт ли себе наша дипломатия ясный отчёт в надвигающихся событиях? Опасаемся, что дипломатия делает неверную оценку положения, создающегося помимо неё, или, что ещё печальнее, вследствие её близорукого попустительства».
Извольский же продолжил европейское турне, во время которого рассчитывал ещё раз, уже окончательно, подтвердить либо нейтральное, либо благожелательное отношение других держав к будущему договору. Первой на очереди была Италия. В Риме он получил полную поддержку, там же составил памятную записку о соглашении с Австрией и отправил её Николаю II. Император одобрил текст министра.
Открытие для Совета министров
Пётр Столыпин узнал о событиях, произошедших в Бухлау, из европейских и русских газет. Премьер-министр не понимал, как Извольский мог не поставить в известность правительство о таком важном шаге. Ситуацию разъяснил Чарыков. 19 сентября он рассказал членам Совета министров о комбинации, которую провернул Извольский. Особенно недоумевали Столыпин и министр финансов Владимир Коковцов. Они резонно заметили, что дело выглядит таким образом, что Россия выступила сообщницей Австрии в деле аннексии Боснии, а взамен получила умозрительное обещание в вопросе, которое зависит от всех европейских держав.
Столыпин отправился к императору узнать, в чём же дело. О результатах встречи вспоминал Коковцов:
«По существу же дела у Столыпина осталось совершенно определённое впечатление, что Государь глубоко возмущён этим инцидентом и прямо сказал Столыпину, что ему просто не хочется верить, чтобы Извольский мог сыграть такую недопустимую роль, которой он поставил и себя и Государя в совершенно безвыходное положение. <…> Столыпин сказал мне, что Государь два раза отметил, что ему в особенности противно, что всякий скажет, что русский министр получил от своего Государя полномочие без всякой надобности обещать нашу помощь Австрии в присоединении Боснии и Герцеговины, когда это дело всех подписавших Берлинский трактат, и мы должны быть последними, кто мог бы брать на себя какое-либо решающее участие в таком деле».
Совет министров предписал Извольскому вернуться в Петербург. Однако дипломат продолжил европейский вояж в надежде договориться с другими странами и довести дело до конца. От этого зависела уже не только судьба комбинации, но и карьера самого министра. Чарыков, до этого помогавший начальнику, внезапно перешёл на сторону Петра Столыпина. В воспоминаниях дипломат мотивировал это следующим образом:
«После хорошо обдуманного размышления я решил примкнуть к П. А. Столыпину, и это было бы лучше, чем вызвать его отставку, поскольку она могла бы неизбежно ускорить процесс той реакции, которую до сих пор он один был в состоянии остановить».
Крах планов Извольского
5 октября 1908 года Австрия официально объявила об аннексии Боснии. Газета «Речь» спрашивала:
«…Знал ли о готовящихся событиях русский министр Извольский? И если знал, то что он предпринял, чтобы предупредить тот тяжёлый удар, который наносится интересам славянства с аннексией Боснии и Герцеговины?»
Извольский был ошеломлён: он и Эренталь договаривались выступить вместе — а вышло так, что австрийский коллега обвёл его вокруг пальца. Общественное мнение в России и Сербии бурлило. Последние переживали аннексию особенно остро, поскольку рассчитывали в будущем сделать Боснию частью своей страны. На следующий день Сербия и Черногория объявили мобилизацию. Политики страны с надеждой смотрели на «русского медведя», который не мог оставить их в беде.
«Национальному праву сербского народа угрожает опасность. Кто такие эти люди, живущие в Боснии, и какие они должны иметь права как народ, это братья, известно. Ныне нет в мире никакого другого, кроме сербов, народа, который бы ранее, или в настоящее время жил в Боснии. Сербы там находились до возникновения государства Карла Великого, и, следовательно, тем более до возникновения тех государств, которые образовались из державы Карла Великого». (Председатель сербской Народной скупщины Любомир Йованович, 12 октября 1908 года.)
Российский министр иностранных дел в Лондоне и Париже попытался договориться с союзниками о новом режиме проливов и пересмотре пунктов Берлинского трактата — но в европейских столицах встретили Извольского холодно. Великобритания заявила, что согласна на открытый доступ для судов всех стран без исключения. В этом британцев поддержала Германская империя. Министр был вынужден вернуться в Петербург.
Извольскому предстояло держать ответ перед Советом министров. Об этом ему сообщил в личном письме Пётр Столыпин. Сотрудник МИД Александр Савинский вспоминал:
«Я застал Извольского над этим письмом Столыпина. Он стал горько жаловаться на затруднительность своего положения, которое усугублялось нападками русского общественного мнения. Он говорил, что при этих условиях ему будет трудно сохранить в своих руках руководство внешней политикой».
В конце октября Совет министров принял решение не соглашаться на аннексию и оттягивать ситуацию. При этом об отставке самого Извольского речи не шло — во время дипломатического кризиса этот шаг казался правительству гибельным. Впрочем, министру ещё предстояло держать ответ перед Государственной думой. Недели до выступления прошли в совещаниях с представителями фракций и чтении критики в свой адрес в газетах. Нападки на министра проникли и в зарубежную печать. Российский посланник в Токио Николай Малевский-Малевич писал уже упоминавшемуся Савинскому:
«Вы не можете представить себе, как вредно отражаются на престиже русского правительства постоянные нападки на наше ведомство. Неужели нельзя этому положить предел?»
12 декабря 1908 года Извольский выступил перед Думой. В речи он утверждал, что необходимо созвать общеевропейский конгресс для обсуждения сложившегося положения и стремился сгладить свои промахи. Депутаты же, во главе с правыми, решительно отказывались признавать австрийскую аннексию Боснии. Особенно ярко выступал Владимир Пуришкевич:
«Не подлежит никакому сомнению, что кроме протеста, кроме крика: „Никогда!“ — в ответ на эту аннексию наших братьев-славян никакой крик, никакой другой возглас не может раздаться из Великой России».
Несмотря на это, Извольский умудрился сохранить пост и получить поддержку большинства думских депутатов. Министр временно спас свою карьеру — пришёл черёд разбираться в сложившейся ситуации.
Выход из тупика
А она становилась крайне тяжёлой. Ни Сербия, ни Австро-Венгрия не шли друг другу на уступки. Страны находились на пороге полномасштабной войны. За спиной Вены стоял Берлин. Османская империя и Болгария заняли выжидательную позицию, которая благоприятствовала Австрии. Вот как оценивала положение газета «Русское слово»:
«Болгария уже вооружена против нас, Турция продаётся за бесценок Австрии, и вместо внушительной балканской коалиции на руках у России остаются только злосчастные сербы, помочь которым наши дипломаты не сумели. Будущее сулит нам тяжкие разочарования и удары для национального достоинства России».
Столыпин занял однозначную позицию — империя к войне не готова. Российские дипломаты предпринимали все усилия для сдерживания сербских политиков от опрометчивых шагов. Идея Извольского созвать международную конференцию поддержки великих держав не получила. Петербург оказался в патовой ситуации.
22 марта 1909 года Германия предложила России разрешить кризис: отказаться от поддержки Сербии и признать австрийскую аннексию Боснии. Петербургу не оставалось иного выхода, кроме как согласиться. Спустя несколько дней сопротивление прекратила и Сербия. Кризис миновал, но оставил после себя глубокие раны.
Самонадеянность Извольского привела к его скорой отставке. В 1910 году должность министра иностранных дел занял Сергей Сазонов — человек Столыпина, который безоговорочно ему доверял. С новым главой изменилось и лицо МИД. Теперь дипломаты должны были отчитываться о своих действиях непосредственно кабинету министров. Извольский же занял должность российского посла в Париже, где и встретил революцию 1917 года. Бывший министр остался во Франции и поддерживал белых вплоть до своей смерти в 1919 году.
Месяцы Боснийского кризиса вошли в историю России под названием «дипломатическая Цусима». Эту точную характеристику дал кадет Василий Маклаков:
«Признание Россией аннексии является Цусимой для иностранной политики России. Формально потерпела поражение маленькая Сербия, но удар пришёлся не по ней, а по России. Дипломатическая катастрофа является разгромом нашего морального влияния».
Неоисторический стиль сериалов «Бриджертоны» и «Куртизанки» (дайверсити-кастинг, авангардные костюмы, сегодняшние горячие тренды в исторических эпохах) в России пока не прижился. Однако с классическим историческим жанром у отечественного кино очень давние и плодотворные отношения. Ещё в СССР снималось немало масштабных фильмов о событиях нашего не всегда славного прошлого. Сегодняшний диапазон ещё больше — от байопиков знаменитостей до пока робких попыток что-нибудь переосмыслить в отечественной истории с использованием визуального богатства, которое стало доступным даже для стриминговых проектов.
Елена Кушнир составила топ исторических сериалов, снимавшихся в нашей стране в разное время, в которых достаточно художественного вымысла, зато их не заменят статьи из «Википедии».
«Михайло Ломоносов» (1984)
Лучшие фильмы Александра Прошкина отмечают одни из важнейших вех в новейшей отечественной истории. Режиссёр снял знаковый перестроечный фильм «Холодное лето пятьдесят третьего» о бериевской амнистии с великой ролью Анатолия Папанова, чей глубокий печальный взгляд человека, прошедшего войну, рассказал современнику о сталинских репрессиях, вероятно, больше, чем что-либо другое на экране. Середину 1990‑х, когда русский кинематограф впервые открыл для себя эстетику вместо этики, Прошкин отметил декадентским детективом с пошлейшим названием «Чёрная вуаль». В картине трагическая femme fatale Ирина Метлицкая в туалетах блоковской Незнакомки сошлась в эротическом поединке с роковым Александром Абдуловым, а Татьяна Васильева и Сергей Маковецкий нюхали кокаин, как будто всю свою фильмографию только этим и занимались. На конец десятилетия пришлась лучшая экранизация Пушкина — «Русский бунт» по «Капитанской дочке», по-европейски холодная и стильная картина с Владимиром Машковым в роли Пугачёва, поставленная Прошкиным по тогдашней традиции отвращения к любым переменам.
Среди обилия советских жизнеописаний триптих о Ломоносове выделяется подлинным интересом Прошкина к своему герою как к личности, а не только исторической фигуре. Этого почти никогда не случалось, кроме, может быть, эпопеи Алексея Салтыкова «Емельян Пугачёв», снятой на излёте 1970‑х: в главной роли снялся достойно сыгравший Евгений Матвеев, но изначально роль «народного царя» писалась под неутверждённого цензурой Высоцкого, и его хрипастая тень любимого народом бунтаря где-то в картине витает. Таким же бунтарём, бросающим вызов миру, от природы до начальства, Прошкин показывает Ломоносова, выведенного за ручку с парадного портрета, где он застрял с байопика 1955 года.
Ломоносов-отрок — ангелоподобный, златокудрый и большеглазый Александр Михайлов (романтичный барчук в «Формуле любви») — слегка теряется среди величественной белой мглы Поморья, где он вдали от игры престолов, на которых сменяются цари, спорит с отцом (Анатолий Васильев), который, как любой родитель гения, уверен, что произвёл на свет идиота. Ломоносов в зрелости — мощный, но не скатывающийся в монументальность Виктор Степанов — проходит несколько стереотипный путь человека, который уже принадлежит вечности, а думать вынужден о зарплате, завистливых бездарях и недобром внимании власти к его персоне. Недаром позднее Прошкин поставил телефильм о Николае Вавилове — другом гении, с которым родина обошлась ещё круче, чем с Ломоносовым.
Однако самый интересный портрет учёного яркими мазками рисует Игорь Волков, играющий Ломоносова молодого, на пике и пределе сил. Этот двухметровый красавец прёт через всю Россию из глубинки сквозь снега и метель на своих двоих, смотрит огненным взглядом в лицо Феофану Прокоповичу (Сос Саркисян), спит в Германии с аристократичной балериной Илзе Лиепой, сыгравшей жену Ломоносова, и сбегает из прусского плена, как в приключенческом романе. Это не человек, а сила природы, чьи аршинные плечи двигают мир с оси. Главное достоинство фильма — ошеломительная витальность его главного героя, а не то, что он открыл и основал.
«Петербургские тайны» (1994–1995)
Многие режиссёры, не успев похоронить СССР, начали по нему активно скучать, заменяя на экранах Советский Союз дореволюционной Россией. В авторском кино скучали с намёком, как Карен Шахназаров в фильмах «Цареубийца» и «Сны», проклинавший революцию и воспевавший империю. Вот нам бы реставрировать сильную руку и снова удариться в государственное величие, мечтал режиссёр.
По счастью, за долгие годы славных дел, колониальных завоеваний и любований чугунными идолами ничто так сильно не приелось зрителю, как историко-патриотические фильмы, поэтому к экранам было бесполезно завлекать эпиками, байопиками и другими субпродуктами империи. В прокате с треском провалилась развесистая разлюли-малина Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник», впрочем, заточенная Михалковым под Запад, а не под российские кинотеатры.
Кинематограф, в котором каждый второй фильм был про Ленина в Октябре, не хотел больше думать о судьбах родины и повернулся в противоположную сторону — от общественной жизни в частную, в самое обывательское и мещанское, к слоникам на комоде, за которых советских людей корили 60 лет. По законам раскачивания исторического маятника это должно было обернуться «Зелёным слоником» с одной стороны и салонным романом — с другой.
Авантюрный роман «Петербургские трущобы» Крестовского очистили от налёта социальной проблематики и оставили только то, что нравится широкому зрителю. Незаконные дети, поддельные векселя, заложенные драгоценности, тайные любовники. Ах, папа, ах, маман, мон дьё, вы заметили, как дивно была хороша на последнем балу Натали в лиловом. В «Петербургских тайнах» не было ни слова правды, ни единого реалистичного персонажа, ни одной сцены, хоть чем-то напоминающей жизнь. Только «шорох соболей, радужных цветов шелка воздушные» и благородный, высокий косплей на пушкинские времена, в которые, оказывается, пили водку, ходили к девкам и играли в азартные игры, а не только свергали царя на Сенатской площади. Мельком упомянутое в завязке восстание декабристов — только повод для авторов напомнить, что человек чахнет вдали от света и общества, «как ни модно его презирать».
История падения двух княжеских родов, погубленных судьбой-злодейкой и харизматичной Ириной Розановой, приковывала домохозяек к экрану не хуже «Санта-Барбары» и «Рабыни Изауры». Костюмы были красивыми, артисты — от ветеранов советской школы до перестроечных звёзд, саундтрек не раздражал слух, а сюжет так интриговал до финала, что в 1998 году сняли менее популярную «Развязку „Петербургских тайн“», в которой авторы, вопреки Крестовскому, подарили поклонникам хэппи-энд. Помяните моё слово — на очередном витке российской истории по сериалу обязательно снимут ремейк, чтобы зритель, отдыхая от исторических потрясений, пил под него чай с плюшкой.
«Королева Марго» (1996) и «Графиня де Монсоро» (1997)
Сергей Жигунов — первый успешный российский кинопродюсер, открывший отечественной индустрии эту профессию. Он продюсировал весёлую приключенческую эпопею «Сердца трёх», в которой сыграл сам и пригласил двух других гардемаринов. Снимавшаяся в Индии экранизация романа Джека Лондона, в которой были секреты майя, поиски сокровищ и экзотические красавицы, отбила в прокате бюджет в те времена, когда деньги на кино давали только бандиты и коммерсанты — больше из любви к искусству, чем из желания увидеть в титрах свой логотип. В 1994 году Патрис Шеро показал в Каннах «Королеву Марго», изменившую исторический кинематограф — картина была чем угодно, только не привычным историческим фильмом. Пока на Западе аплодировали панковской стилистике, откровенному сексу и насилию, Жигунов продолжил работать в занятой им нише качественных костюмных приключений. За колоссальную по тем временам сумму в два миллиона долларов он продюсировал сериал, который снимался в Праге.
Из интервью для газеты «Коммерсант» в год премьеры фильма:
— «Наши» пышные костюмы и декорации, медленно развивающееся действие смотрятся полной противоположностью «их» динамичному, напряжённому, как боевик, фильму. <…>
— Шеро приезжал к нам в ноябре месяце, мы с ним пили шампанское, он был на ночной съёмке в Барвихе. Всех артистов, кто был на съёмочной площадке, «расставил» по ролям. Ему показали фотопробы, он угадывал, кто кого играет, нигде не ошибся. Посмотрел часа три на драку, которую мы снимали, и сказал: «Ну, вы, конечно… Дюма делаете? Я бы вам Шекспира сделал. У нас, во Франции, Дюма не очень…» Я говорю: «Я знаю. А у нас Дюма любят». Он добавил: «Похоже, вы больше французы, чем мы».
Одновременно с «Королевой Марго» снималось продолжение «гугенотской трилогии» Дюма «Графиня де Монсоро», после которой Жигунов планировал завершающую часть «Сорок пять». Проект не состоялся из-за трагической гибели Евгения Дворжецкого, который сыграл короля Генриха III, ставшего на пару с шутом Шико (Алексей Горбунов) зрительскими любимцами. Быть может, недостаточно современные и очень размеренные, сериалы Жигунова тем не менее интересно смотреть, не только благодаря костюмам и отличным актёрским работам (для Михаила Ефремова роль короля Карла в «Королеве Марго», вероятно, осталась лучшей). Сериалы заряжены энергетикой 1990‑х, когда не всё могло быть гладко, зато скучно никогда не было.
«Раскол» (2011)
Николай Досталь — режиссёр уникального, ни на что не похожего фильма «Облако — рай». Картина снята в самом умном на свете жанре сюрреалистической притчи, одновременно остающейся простым и понятным бытовым кино без драматического заламывания рук и причитаний о всё тех же судьбах родины. В этом жанре работал тандем Александра Миндадзе и Вадима Абдрашитова, которые в фильмах, выглядящих как экранизации заметки в заводской малотиражке, умудрялись выступать оракулами, предсказывающими грядущую историю государства. Только Миндадзе с Абдрашитовым с беспристрастностью документалистов фиксировали биение пульса времени, а Досталь, как ни невероятно для режиссёра авторского кино, видимо, любит народ. Народ, соответственно, любит его в ответ. Назовите хоть один авторский фильм, который вызывает у зрителя такие же тёплые чувства, как приключения простодушного Коли в «Облако — рай». Это не стоит путать со зрительскими фильмами, в которых надо, чтобы стреляли и любили навзрыд. Просто люди чувствуют доброе к себе отношение и нравятся сами себе на портретах, нарисованных талантливым незлобивым автором, который не льстит им, но и не очерняет.
«Раскол» — о редком в историческом кинематографе времени царя Алексея Михайловича Тишайшего (саратовский дебютант Дмитрий Тихонов, излучающий неподдельную душевную чистоту) — очень необычный портрет России: в кои-то веки жить тут не столько страшно, сколько увлекательно. Досталь хотел, чтобы в картине снимались малоизвестные артисты, не тащившие на экран шлейф ролей и глянцевые колонки со своим участием. Единственное примелькавшееся лицо — Роман Мадянов в роли, естественно, боярина Бориса Морозова, ставшего в десять раз противнее благодаря всем коррумпированным чиновникам и бюрократам, сыгранным артистом.
Досталь снимает в естественном освещении, за четыре года до величайшего исторического сериала нашего времени — британского «Волчьего зала» о Томасе Кромвеле по роману дважды Букеровской лауреатки Хилари Мантел. Вообще, с шедевром Би-би-си у фильма Досталя, где в диалогах взвешено каждое слово, намного больше общего, чем с российскими проектами. Как в экранизации замечательной английской писательницы, «Раскол» находит большее пространство для женских героинь, чем сексистский российский и псевдофеминистский голливудский кинематограф. Досталь кропотливо воссоздаёт исторические декорации, костюмы и атмосферу, но делает это не ради того, чтобы специалисты узкого профиля потом спорили на форумах, а потому что смотрит на историю, как и Мантел, с точки зрения вечности: она никогда не кончалась, ничего никогда не кончается. Всё всегда только начинается — и Реформация в Англии, и раскол в России.
«Кровавая барыня» (2017)
Завораживающая история измывательств чокнутой бабы в готических нарядах (главная российская фам-фатальная звезда Юлия Снигирь) над бесправным народом, который, может быть, спасёт добрый царь (главная российская ледяная звезда Северия Янушаускайте в роли Екатерины II), а, может быть, не спасёт. Шутка. Конечно, не спасёт. Никто не даст нам избавленья — ни бог, ни царь и ни герой. Кроме того, подкованный в истории зритель, который читал хотя бы «Википедию», заметит, что сумасшедшая Снигирь и вроде бы вменяемая Янушаускайте — одно и то же лицо.
Серийная убийца Салтычиха — плоть от плоти 200 других серийных убийц её времени, изнасиловавших, запытавших и убивших сотни крепостных крестьян, сажавших на цепь детей и заставлявших женщин кормить грудью щенков. Все эти психопаты с титулами могли безнаказанно издеваться над беззащитными людьми, потому что матушка-императрица Екатерина II, которую так любят нахваливать в байопиках федеральных каналов, окончательно превратила русский народ в рабов.
Не кажется особенно неуместной мистическая часть сериала, периодически уносящая кадры в блюр и рапид. Сам факт того, что сотни здоровых мужиков и женщин позволяют одной дуре удобрять их костями русские болота, выглядит не как нормальный тру-крайм, а как последствия злого заклятья или чья-то галлюцинация. Снигирь с чёрными smoky eyes, в багровых платьях графини Батори из восточноевропейского кино про вампиров, упоённо носится по экрану, вырывает волосы служанкам, вращает глазами и выглядит нелепой, но страшной. Особенно когда авторы в предсказательском угаре вкладывают в уста маньячки очередное злобное издевательство над безропотными рабами:
«Я ЗДЕСЬ ВЛАСТЬ!»
«Вертинский» (2021)
Московский раздолбай и кокаинист Александр Вертинский (Алексей Филимонов в той роли, которая бывает раз в жизни, если вы не Ален Делон и Одри Хепбёрн) мечтает о славе, идёт на сцену и становится свидетелем первой половины XX века — слишком страшного, чтобы о нём хотелось даже думать, а Вертинскому приходится его проживать.
Две революции, две мировые войны, крушение нескольких цивилизаций, голод (это первый российский фильм, по-настоящему уделяющий внимание важнейшей теме еды), слишком мало денег, слишком много денег, слишком страстная любовь, эмиграция, тюрьмы, возвращение на родину. Лучший друг Александра, выдуманный поэт Костя Агеев (невероятный Сергей Уманов, заставляющий думать о своём персонаже даже больше, чем о Вертинском), отсидевший десять лет в сталинских лагерях, в ключевой момент фильма задаёт вопрос:
«Саша, зачем ты вернулся?»
Создательница сериала, режиссёр и сосценарист Дуня Смирнова (её отец, Андрей Смирнов, режиссёр «Белорусского вокзала» и «Осени», появляется здесь в короткой, отталкивающей и яркой роли) на удивление находит на этот вопрос ответ. Саша вернулся, чтобы спасти Костю. У человека нет никакой возможности встать поперёк исторического колеса — колесо обязательно его переедет. Но есть возможность добротой, неравнодушием и желанием накормить голодных (Вертинский весь сериал кого-нибудь кормит) спасти товарища по историческому вагону.
Мы привыкли к байопикам невероятных людей, прогибающих под себя изменчивый мир, хотя даже им мир даёт пинок под зад, как Ломоносову. Первая в мире поп-звезда Вертинский — обычная личность. Всю жизнь его окружают более сильные и талантливые — от художника Осьмёркина (Степан Девонин) до Марлен Дитрих (Виктория Исакова) и его собственного аккомпаниатора Полякова (Геннадий Смирнов), совершающего каминг-аут в Третьем рейхе, чтобы бросить вызов ни много, ни мало мировому злу, на что Вертинский не способен. Но и мы — не Осьмёркин, не Дитрих, не Поляков. Мы такие же свидетели века, разбивающего наши сердца. И мы в лучшем случае можем кого-нибудь накормить. В ножки хочется поклониться Смирновой, которая первая на свете твёрдо заявила, что этого достаточно для истории.
«— Послушайте, Вертинский, это нечестно, непорядочно!
— Три дня голода, и любую порядочность как рукой снимет».
Одарённые поэты, принципиальные иммигранты и гэбисты равно укоряют Вертинского за человечность. То он есть хочет, то коньяк после выступления, то цветок в петлицу, то мир во всём мире и прочие милые глупости. Понимает его только воплощение судьбы, агент любой власти Бурковская (Анна Михалкова), которая выступает в роли его феи-крёстной и даёт артисту полезные советы. Остальные либо слишком замучены жизнью, либо считают, что лучше её понимают. Вертинский ничего не понимает, поэтому просто живёт и любит Россию, как роковую женщину. Кажется, никто и никогда так её не любил — без единого слова проклятья в адрес сложной страны.
— А Россия красивая? — спрашивает юная Лида, будущая жена Вертинского и мама его дочерей (многообещающая дебютантка Анна Мишина).
В 1786 году в России бушует эпидемия оспы, которую забавно обыграли для эмпауэрмента героини в сериале «Великая» с Эль Фаннинг. К счастью, режиссёр «Кровавой барыни» Егор Анашкин успел к 2023 году придумать что-нибудь, кроме восхваления величия, которое пора оставить в нудной эпохе модерна.
Екатерина II (Ирина Пегова) укрывается от пандемии в Царском Селе, где события переплавляются в понятную зрителю семейную мелодраму. Будущий юный император Павел (Алексей Батанин), которого советская историческая наука, вторящая дореволюционной пропаганде, стабильно представляла в роли неадекватного истерика, ведёт себя как нормальный подросток, которого раздражает его шумная мамаша. Приглядывающий за наследником престола Никита Панин (Филипп Янковский) до поры до времени притворяется безобидным гувернёром. Наконец, сама императрица, как положено женщине в классической истории (в сериале «Великая» для неё придумали и более интересные занятия), устраивает личную жизнь, пока в ворота дворца стучится небритое будущее. Царица рискнёт и сделает себе прививку от оспы, спасая в этой беллетристической заметке не только себя.
Пока ближайший к модному неоисторическому субжанру российский проект, в котором князья и графы ходят с неаккуратными причёсками вместо пудреных домов на голове, разговаривают современным языком и не пытаются притворяться мраморными фигурами со страниц учебников истории, которыми в любом случае никто из современных актёров не может и не должен быть.
Первое склонение российского сериала к XXI веку, выгодно отличающееся от штампованных поделок, где ряженые в только что пошитые камзолы и фижмы устраивают неприятный балаган, которые продают нам как историю России. Одураченный многолетней глупостью зритель может покривиться, видя короткие стрижки мужчин и простые, мягкие лица женщин. К сожалению, тем хуже для зрителя. На сегодня это единственный манифест о славе России, в которой императрица, какой бы она ни была самодержавной дурой, поверила в науку и сделала что-то для будущего страны.
В молодости режиссёру Станиславу Говорухину попалась книга «Десять негритят» Агаты Кристи. Жуткая клаустрофобная история со множеством убийств так сильно поразила Станислава Сергеевича, что он немедленно захотел экранизировать произведение. Однако возможность воплотить задуманное появилась далеко не сразу.
В 1986 году, после начала перестройки, Говорухин исполнил свою мечту. Кто бы мог подумать, что самую неполиткорректную и верную духу оригинала экранизацию «Десяти негритят» выпустят не в Европе, а в Советском Союзе.
Рассказываем, как снимали первый советский детективный триллер о «чисто английском убийстве», какие жуткие ситуации происходили за кадром и чем картина Говорухина отличается от других экранизаций.
Тайны Негритянского острова
«Десять негритят» Агаты Кристи — знаковое произведение. Роман рассказывает о группе незнакомых друг с другом гостей, которые прибывают на остров по приглашению некоего мистера А. Н. Онима (в оригинале — U. N. Owen, что созвучно с unknown — «неизвестный»). Хозяина замка нет, а за ужином зловещий голос неожиданно обвиняет собравшихся в преступлениях. Вскоре герои погибают один за другим. Ситуацию осложняет то, что остров пуст и на нём негде спрятаться, а значит, убийца среди присутствующих. Замкнутое пространство и предчувствие неизбежной смерти, приправленные нотами мистицизма, придают происходящему особую зловещность.
Хотя в «Десяти негритятах» не появляются знаменитые сыщики Эркюль Пуаро и мисс Марпл, роман сразу стал самым популярным, а в итоге — и самым продаваемым. Писательница считала работу над книгой одной из самых сложных в карьере. Позже Кристи переделала роман в пьесу, а также изменила трагичный финал на более оптимистичный. В США книга вышла под названием «И никого не стало».
Писательница так отзывалась о произведении в автобиографии:
«Я написала „Десять негритят“, потому что меня увлекла идея: выстроить сюжет так, чтобы десять смертей не показались неправдоподобными и убийцу было трудно вычислить. Написанию книги предшествовал длительный период мучительного обдумывания, но то, что в конце концов вышло, мне понравилось. История получилась ясной, логичной и в то же время загадочной, при этом она имела абсолютно разумную развязку: в эпилоге всё разъяснялось».
«Десять негритят» экранизировали восемь раз. Первая версия вышла в 1945 году под названием «И не осталось никого», её снял французский режиссёр Рене Клер. Затем было ещё несколько экранизаций, в том числе с популярным в СССР шансонье Шарлем Азнавуром. Однако создатели этих фильмов ориентировались на пьесу — никто не решался перенести на экран оригинальную мрачную концовку и неполиткорректное название. За исключением Станислава Говорухина.
Презренный жанр
Удивительно, но Говорухин, снявший одну из лучших экранизаций Агаты Кристи, признавался, что на дух не переносит её произведения. Единственным исключением стали «Десять негритят». Идея снять фильм по этому роману пришла к Станиславу Сергеевичу ещё в молодости. Однако советские чиновники в то время не жаловали западные детективы, и никто не собирался давать добро молодому режиссёру.
В середине 1980‑х годов к власти пришёл Михаил Горбачёв, началась перестройка. Цензура постепенно ослабла, и Говорухин смог снять картину по своему усмотрению. До этого режиссёр создал культовые «Место встречи изменить нельзя» и «Пираты ХХ века», наглядно показавшие, что ему по плечу фильмы на серьёзные темы.
Известно, что Станислав Сергеевич не проводил пробы — у него был готовый список, куда вошли звёзды советского кино: Михаил Глузский, Владимир Зельдин, Александр Абдулов, Александр Кайдановский и многие другие. Однако не все хотели сниматься в детективе. Так, Кайдановский не скрывал, что согласился только из-за денег — прямо как его герой Филипп Ломбард, согласившийся на авантюру из-за финансовых трудностей. И напротив, Абдулов, мечтавший о крупной роли у Говорухина, в итоге сыграл Энтони Марстона, который погибает в начале фильма. Позже актёр интересовался у коллег, кто убийца. Оказывается, Абдулов прочитал только ту часть сценария, где присутствовал его персонаж.
Роль Веры Клейсорн могла исполнить Вера Глаголева, но её заменила Татьяна Друбич — жена режиссёра Сергея Соловьёва, которая параллельно снималась с Говорухиным в «Ассе». Станиславу Сергеевичу показалось, что Друбич больше похожа на англичанку.
Перенести атмосферу чопорной Англии в СССР 1980‑х годов было сложной задачей. Роль Негритянского острова «исполнил» Крым. Снимали в различных местах: интерьерные съёмки проходили в Воронцовском дворце в Алупке и частично в Ялте. Замок создали на основе Ласточкиного гнезда — псевдоготического замка на отвесной 40-метровой скале мыса Ай-Тодор. Для съёмок его внешний вид преобразили для наибольшего соответствия роману. Профессиональные альпинисты установили фанерные декорации, имитирующие английский стиль. Из-за плохой погоды их постоянно срывал ветер, но свою роль они выполняли хорошо.
В начале фильма можно увидеть общий план острова — на самом деле в кадре макет, помещённый в бассейн.
Кадры, где герои поднимаются по каменной лестнице в особняк Оуэна, сняли на скале Дива в Симеизе.
Над лентой работали после туристического сезона, в конце осени и начале зимы. Съёмки на улице порой были неприятными. Особенно это касалось сцены, где Вера убивает Ломбарда: из-за низкой температуры и шторма актриса сильно замерзла.
Самым тяжёлым оказалось другое испытание. Во время эпизода самоубийства Клейсорн, исполняющая её роль Татьяна Друбич едва не погибла от удушья. Несчастный случай удалось предотвратить лишь благодаря внимательности дочери Татьяны, которая заметила неладное.
Случались и трагикомические ситуации. Алексей Золотницкий, исполнивший роль дворецкого Томаса Роджерса, напугал туристов, когда те увидели актёра «мёртвым». Особую пикантность ситуации придал топор, измазанный бутафорской кровью. Позже съёмочная группа долго общалась с милиционерами.
Говорухин не слишком строго контролировал съёмки: он мог раздать задачи актёрам и операторам, а потом уйти играть в шахматы с ассистентом. К тому же параллельно Станислав Сергеевич снимался в «Ассе». Однажды место режиссёра заняла актриса Людмила Максакова, которая самостоятельно сняла небольшой эпизод. Говорухин остался доволен результатом.
Вообще, создатели подходили к фильму креативно. Для эпизода из кошмарного сна Ломбарда, когда из воды на него нападает темнокожий человек, придумали специальную катапульту, которая размещалась под водой. В нужный момент устройство срабатывало, и каскадёр Владимир Жариков взмывал перед Кайдановским.
Отношения на площадке не всегда складывалась гладко. Говорухин, например, не возражал против импровизации, но Михаил Глузский был сторонником старой школы и ему не нравилось отступление от сюжета. Особенно сильно от этого страдал Владимир Зельдин, который из-за большой занятости не всегда успевал выучить реплики.
Говорухин о фильме говорил:
«Это первый советский триллер. В отличие от западных (я их терпеть не могу) здесь нет потоков крови, никто ни за кем не гоняется с топором, нет изуродованных искусным гримом лиц, нет вампиров, чудовищ. Тем не менее напряжение возрастает с каждой минутой, страх, животный страх, проникает во все поры зрителя… Для меня это было режиссёрское упражнение: нагнести атмосферу жуткого страха минимальными средствами, без внешних эффектов… Много лет я считал „Десять негритят“ лучшей своей режиссёрской работой».
Загадка
Отечественные и западные критики считают «Десять негритят» одной из лучших киноадаптаций романа Агаты Кристи. Чем уникальна работа Говорухина для советского кинематографа?
«Десять негритят» — первый настоящий советский триллер, снятый почти без цензуры. Его секрет не только в профессиональном нагнетании саспенса, но и в довольно жестоких сценах смерти. В этом плане лента сильно отличалась от привычных советских детективов. Отравление Энтони Марстона и самоубийство Веры Клейсорн — одни из самых жутких эпизодов всего советского кино.
Часто критики отмечают, что работу Говорухина можно считать примером отечественного хоррора: элементов ужаса здесь не меньше, чем детективных загадок. Скорее всего, они и дали тот самый эффект, который привлёк неизбалованных советских зрителей в кинотеатры.
Революционной для пуританского советского кинематографа была эротическая сцена между героями Кайдановского и Друбич. По своей сути, она представляла собой изнасилование психически сломанной девушки. Представить подобный эпизод в лентах более ранних лет было невозможно.
Однако главным вопросом, связанным с фильмом, стала сложная загадка: кто же этот таинственный убийца, так лихо расправляющийся с гостями острова?
«Десять негритят» ждал феноменальный успех. Несмотря на то что чиновники упрекали Говорухина в безыдейности, картину за год посмотрели 33 миллиона зрителей, а наиболее впечатлительные ходили на фильм несколько раз.
Что общего у левого публициста Бориса Кагарлицкого (считается иноагентом, внесён в перечень террористов и экстремистов и лишён свободы), уже вписавшего себя в вечность национал-большевика Эдуарда Лимонова и империалиста Александра Проханова? Их книги выходили в издательстве «Ультра.Культура».
Независимое издательство специализировалось на радикальной литературе, выживало под агрессивным давлением и, хотя по нынешним меркам было совсем маленьким, раз и навсегда преобразило отечественный книжный рынок. «Ультра.Культура» издавала романы, политические исследования, мемуары и даже стихи. Запретных тем не было: на страницах свободно обсуждались наркотики, секс, насилие, потреблятство потребление и многое другое, о чём в приличном обществе говорить не принято. Что уж там, именно «Ультра.Культура» открыла русскоязычным библиофилам «Американского психопата» Брета Истона Эллиса. Каждый читатель смог лично погрузиться в жизнь ультимативного сигмы Патрика Бейтмана, где все эти темы переплелись в одну безумную историю.
Пока столь вольное обращение с «нежелательным» считалось допустимым, издательство интенсивно работало и нагоняло упущенное за годы цензуры. «Ультра.Культура» просуществовала неполных пять лет, с 2002 по 2007 год, и представила читателям десятки важных книг. Претензии правоохранительных органов, впрочем, последовали почти сразу. Возвращающаяся цензура по отношению к запрещённым веществам в итоге и погубила издательство. Но об этом позже, а пока предлагаем вернуться на 20 с лишним лет назад, когда всё только начиналось.
В статье упоминаются иноагенты и экстремисты, радикальные политики, книги из федерального списка экстремистских материалов и прочее, без чего рассказать о России нулевых решительно невозможно.
Старт
Миллениум совпал с новой эпохой в жизни Ильи Кормильцева. В начале 2000‑х уже знаменитый на всю страну поэт завершил занятия музыкой и сосредоточился на книгах, а точнее — на переводах. Он сотрудничал с журналом «Иностранная литература», переводил Джона Толкина, Роальда Даля, Клайва Льюиса. Впрочем, Кормильцев работал не только со «сказочными» авторами: в те же годы в его переводах вышли совсем не детские «Бойцовский клуб» Чака Паланика, «Садовник» Ежи Косински, «На игле» Ирвина Уэлша. Полный список его переводов включает десятки культовых наименований.
Илья Кормильцев определённо был одарённым и трудолюбивым человеком. Выпускник английской спецшколы свободно говорил на 11 языках: когда обстоятельства вынуждали, он изучал новый язык на базовом уровне за неделю — например, именно так было с португальским. В то же время Кормильцев не был, что называется, гуманитарием. Высшее образование он получил по специальности «химия», а после вуза некоторое время работал техническим переводчиком. Эти таланты сочетались в нём с невероятной энергией и нонконформизмом (проявился ещё в детстве, когда будущий поэт и издатель яростно спорил с бабушкой-коммунисткой).
Переводческая работа не была чем-то новым для Кормильцева. Его первый перевод вышел в 1977‑м — об этом в одном из интервью рассказывал Александр Кушнир, автор книги «Кормильцев. Космос как воспоминание». Даже когда он занимался музыкой, тяга к литературе не ослабевала: например, в 1991 году в его переводе опубликовали роман «Чёртово дерево» Косински, а Толкина он переводил с 1993 года.
Однако внутри одних только переводов Кормильцеву стало тесно, и он решил попробовать себя в роли издателя. Сначала некоторое время курировал книжную серию московского издательства «Иностранка», а затем возглавил «Ультра.Культуру». Да, «Ультра.Культуру» создал не Кормильцев, хотя именно с его именем она ассоциируется и сегодня. Основал издательство Александр Бисеров — уральский книгоиздатель и владелец издательства «У‑Фактория».
Помимо Кормильцева в «Ультра.Культуре» работали и другие выдающиеся люди. Например, одним из редакторов был левый активист и писатель Алексей Цветков. Он рассказывал, что сперва Илья намеревался издавать только зарубежные книги — то есть фактически продолжить начатое в «Иностранке». Причина простая: он был уверен, что аналогичных авторов в России попросту нет. Цветков убедил его в обратном, когда привёл в «Ультра.Культуру» Бориса Кагарлицкого (иноагент), Гейдара Джемаля и Германа Садулаева. Как показала практика, Кормильцеву была чужда какая-либо предвзятость, поэтому он легко отказался от идеи издавать только зарубежное и всячески содействовал отечественным авторам.
Формат издательства сложился не сразу: у создателей не было какой-либо одной концепции, стиль ковался в процессе. Первым изданием стал тюремный дневник Эдуарда Лимонова «В плену у мертвецов«, тираж которого в итоге превысил 20 тысяч экземпляров.
В интервью «Независимой газете» (цит. по Собранию сочинений Ильи Кормильцева, том 3) Кормильцев объяснял:
«Мы будем издавать книги, затрагивающие не те темы культуры, которые находятся в центре внимания общественности, а рискованные, пограничные сферы, легитимность существования которых вызывает много вопросов. Всё, что экстремально, маргинально, противоречиво, по нашему мнению, и представляет антропологическую проблему. К примеру, торговля хлебом критической проблемой не является, а торговля героином считается именно таковой. При этом торговля героином имеет гораздо более крупное значение в мировой торговле, чем торговля хлебом».
Кормильцев намеревался сделать издательство прибыльным и был уверен, что на подобные книги есть спрос. В то же время он не планировал привлекать в издательство уже известных людей и пиариться за их счёт (хотя с некоторыми авторами именно так и получалось). Среди прочего он собирался сотрудничать с аналогичными проектами — например, взаимно продвигать друг друга.
Кормильцев и его коллеги выступали в своём роде защитниками слабых и малоизвестных. Так, они нередко отказывали перспективным авторам с абсурдной на первый взгляд формулировкой: «Вы слишком хороши для нас». Многие обижались, но издатели не хотели помогать тем, кто мог прославиться без них. Напротив, они хотели публиковать тех, у кого не было другого шанса. Лозунгом издательства стала провокационная фраза «Всё, что ты знаешь, — ложь».
Постепенно направления изданий определились. Алексей Цветков объяснял их так:
«Во-первых, это левый и правый радикализм. Во-вторых, альтернативный мистицизм и эзотерика. В‑третьих, радикальный ислам. В‑четвёртых, киберпанк и новые технологии освобождения. В‑пятых, легалайз и исследования внутреннего космоса».
Из такого неоднозначного набора и выросли книжные серии «Ультра.Культуры».
Книжные серии
Илья Кормильцев посещал книжные выставки по всему миру и выбирал книги, на издание которых «Ультра.Культура» покупала права. Именно его личные интересы во многом определили разнообразие и смелость книг издательства. Большая часть литературы выпускалась в рамках серий.
ЖZЛ, Жизнь Zапрещённых Людей (даже интеллектуалы из «Ультра.Культуры» не удержались от перемешивания кириллицы и латиницы в одном слове — так это модно было в нулевые). Стартовая серия, 11 биографий людей, по тем или иным причинам значимых для контркультуры и ХХ века в целом: Эдуард Лимонов, Хьюи Ньютон (основатель «Чёрных пантер»), Джохар Дудаев, Антон Шандор Лавей (основатель «Церкви Сатаны»). Ответственным редактором серии выступал сам Илья Кормильцев.
overdrive. Радикальная художественная проза: «Города красной ночи» Уильяма Берроуза, «Трахни меня» Виржини Депант, «Скины: Русь пробуждается» Дмитрия Нестерова (книга запрещена решениями сразу трёх судов и включена в Федеральный список экстремистских материалов — о ней мы поговорим чуть позже). В эту же серию вошёл уже упомянутый «Американский психопат». Всего overdrive включает 15 книг русских и зарубежных авторов. Постоянными оформителями серии были художники Кирилл Прокофьев, Константин Комардин и Александр Касьяненко.
non-fiction. Самая внушительная серия — 21 документальное исследование по наиболее острым общественно-политическим вопросам: терроризм, наркомания, медиа, медицина, избыточное потребление. Внутри серии выходило и критическое разоблачение саентологии. Значимая серия, которая за почти 20 лет нисколько не устарела.
Klassenkampf. Современная левая публицистика, составителями серии выступили Александр Тарасов и Борис Кагарлицкий (иноагент). Вышло всего четыре книги: работы Тарасова и Кагарлицкого, переводы текстов Джина Шарпа и Сьюзан Джордж.
russkiy drive. Всего четыре книги молодых российских авторов: Александра Уварова, Андрея Бычкова, Юрия Баркова.
ultra.fiction. Три романа современных зарубежных писателей: Гилада Ацмона, Бенджамина Вайсмана и Хьюберта Селби-младшего. Именно в этой серии вышла последняя книга издательства под руководством Ильи Кормильцева — «Реквием по мечте» Селби-младшего, тот самый роман, ставший основой для культовой одноимённой экранизации. В оригинале произведение о роковой роли зависимости в жизни самых разных людей вышел в 1978 году. В СССР его, разумеется, не издавали.
энциклопедии. «Сто запрещённых книг», «Запрещённые приёмы самообороны» и ещё четыре книги на разные темы для тех, кто хочет освоить базу. Акцент на «запрещённом» — фирменный стиль издательства.
поэзия. Сборники стихов Эдуарда Лимонова, Всеволода Емелина и других российских и зарубежных авторов.
cybertime. Шесть книг о том, как информационные технологии меняют общество, политику и мир. Например, «Прими красную таблетку» — сборник статей, посвящённых глубокому анализу трилогии «Матрица».
Некоторые книги выходили вне серий. Часть из них тематически не вписывалась в список выше, другие не попали в серию по каким-либо иным причинам. Так, вне серии вышло несколько книг Эдуарда Лимонова, «Дневник мотоциклиста» Че Гевары, «Я — чеченец» Германа Садулаева (личные воспоминания автора о войне в Чечне) и «Хроника пикирующего времени» Александра Проханова (сборник передовиц, которые автор написал для газеты «Завтра» с 1996 по 2005 год). Кормильцев «сковал одной цепью» самых разных авторов и предоставил читателям возможность самим выбирать, чью книгу открыть и какие выводы из неё сделать.
Полный список изданных и подготовленных, но так и не опубликованных книг доступен на сайте «Ультра.Культуры».
Ближе к трагическому финалу «Ультра.Культура» стала сильнее крениться в сторону политики: не теоретической, а вполне себе практической, существующей здесь и сейчас. Кормильцев делился:
«Мой издательский нюх чует, что настало время политических проектов».
Летом 2006 года издательство выпустило книгу Станислава Белковского (иноагент) и Владимира Голышева «Бизнес Владимира Путина» — весьма некомплементарный сборник статей о российской политике и экономике в нулевые. Книга должна была начать новую серию «Проект „Россия“». Знакомые Кормильцева также отмечали, что его неминуемо тянет в политику. Судьба, однако, сложилась иначе.
Неправильно будет думать, что Кормильцев планировал ограничить издательство политической литературой. Напротив, миссию «Ультра.Культуры» он видел куда шире. В интервью газете «Объединённый гражданский фронт» он пояснял (цит. по Собранию сочинений Ильи Кормильцева, том 3):
«А „Ультра. Культура“ борется не с властью (чёрт с ней), а с культурной ситуацией, в которой пока есть какие-то зоны невозможного. Мы делаем невозможное возможным, работаем с запрещёнными темами, вроде наркотиков, террора, радикальных культурных практик, которые не то чтобы запрещены, но о которых не принято говорить публично. <…> А государственные секреты мы не продаём — власть их сама продаст, если найдётся покупатель. Она слишком озабочена личным гешефтом. А вообще-то у властей не должно быть ничего личного. Так что наши враги — не власти, а общество».
«Скины» и подлинная свобода слова
«Ультра.Культуру» помнят и уважают до сих пор не потому, что она переводила и издавала легендарные книги контркультурщиков со всего мира — в те годы это хоть и было редкостью, но всё же время от времени встречалось (вспомнить, хотя бы, знаменитую «Оранжевую серию», к которой Кормильцев тоже причастен). Издательство стало примером настоящей свободы слова и антиподом того, что сегодня мы называем «информационным пузырём». Читателям предлагались тексты авторов с противоположными взглядами, книги исследовали самые острые темы, а все устоявшиеся мировоззренческие установки предлагалось подвергнуть жесточайшей ревизии. Не все были к готовы к такому чтению, но многие до сих пор благодарны «Ультра.Культуре» за эту возможность.
Кормильцев и его коллеги придерживались преимущественно левых взглядов и уж точно не были националистами, что не помешало им издать ныне запрещённую и включённую в реестр экстремистских материалов книгу «Скины: Русь пробуждается» Дмитрия Нестерова. Это роман о скинхедах-неонацистах, которые предсказуемо заняты насилием и уверены в своём превосходстве над окружающими исключительно в силу происхождения. Повествование состоит из описания будней скинхеда, которые автор предподносит с пафосом и смакованием особо жестоких деталей. Впрочем, неудивительно: сюжет основан на личном опыте писателя, состоявшем в подобной группировке. Редактор Алексей Цветков убрал из романа часть нацистской пропаганды, порекомендовал автору некоторые изменения (например, добавить постельные сцены), но даже оставшегося хватило на то, чтобы книгу в итоге запретили. Цитирование и распространение романа сейчас запрещено.
«Мне удалось сократить роман на треть. Убрать из него самые оголтелые сцены, самую дикую пропаганду, бесчисленные и бесконечные цитаты из „Майн кампф“, идиотские рассуждения про взаимоотношения наций и т. п. Хотя всё равно осталось там этого немало. На обложке я написал отзыв, где честно объяснял причины появления скинов, как я их понимаю. И всё равно чувство тошнотворного компромисса охватывает при воспоминании об этой работе. <…> В каком-то смысле, чтобы не попадать больше в такие ситуации, я и ушёл из редакторов… став скромным и ниже оплачиваемым „принимающим рукописи“. В этих самых рукописях таких романов про скинов было ещё несколько, но всех их удалось утопить. (Нестерова Илья принёс под мышкой, сам не знаю откуда, и всё решил сам)».
Издание «Скинов» было личной инициативой Ильи Кормильцева. Он объяснял:
«Наша задача — предоставить возможность высказаться этим альтернативным взглядам на существующую реальность: общественно-политическую, социальную, философскую, религиозную. Другими словами, наша политика заключается в том, чтобы развивать традиции подлинного либерализма, отстаивать свободу слова даже в том случае, когда она не совпадает с нашими собственными убеждениями».
Роман выдержал несколько изданий и собрал немало положительных отзывов, в том числе от Дмитрия Быкова (ныне иноагент). Справедливости ради отметим и тот факт, что многие читатели назвали книгу посредственной и скучной. Разного рода рецензии на «Скинов» по-прежнему легко найти в интернете, хотя формально книга запрещена 12 лет назад.
Для издания «Скинов» существовала и другая причина: Кормильцев увидел в этом романе отличный денежный потенциал и не ошибся. «Ультра.Культура» не была коммерчески успешной, хотя сегодня отдельные книги стали предметом культа и продаются за немалые деньги. По словам Алексея Цветкова, именно роман «Скины» «тащил всё издательство».
Судьба автора «Скинов» сложилась предсказуемо печально. Дмитрий Нестеров, чьё настоящее имя было Роман Нифонтов, написал только один роман. 31 марта 2009 года он застрелился из ружья у себя дома. По сведениям сторонников, в предсмертной записке было написано: «Простите меня все. Так надо».
Противостояние с государством
Итак, «Ультра.Культура» издавала книги на самые острые темы и не чуралась китчевого оформления с обнажёнкой, но внимание государственных органов сперва привлекла именно литература о наркотиках. Издание книг о запрещённых веществах не было провокацией или попыткой заработать на хайпе — это была в своём роде мировоззренческая миссия. Илья Кормильцев объяснял свою позицию так:
«Я не согласен с приданием любому злу абсолютного статуса. Потому что это механизм манипулирования людьми. Под борьбу с абсолютным злом можно урезать свободу, можно завинчивать гайки, можно требовать любые бюджеты, можно под всеобщий одобрямс делать то, что раньше считалось совершенно недопустимым.
Проблему терроризма сделали именно таковой, теперь она вышла за рамки решаемой проблемы, она стала метафизической, внечеловеческой. Теперь уже не думают про то, что порождает терроризм, потому что борются ради самой борьбы, а не ради победы.
Борьба с наркоманией в госредакции имеет точно такую же природу. Государству выгодно, чтобы существовала наркомания и чтобы люди при слове „наркотики“ испытывали священный ужас. Нам, с одной стороны, говорят, что наркоман не задумываясь пойдёт на убийство, чтобы уколоться, а с другой — в любом отделении милиции есть богатый выбор наркоты, которую можно кому угодно подбросить, и общество не возразит.
В Средние века борьбой с дьяволом можно было оправдать что угодно. Теперь государство создаёт рукотворного дьявола — наркоманию.
<…>
Мы же печатали книги, где говорилось, что есть наркотики на самом деле и что зло от них от сих и до сих, не больше и не меньше. И человек, который начинает понимать это, вскоре задумывается, соответствуют ли масштабы проблемы жертвам, на которые он уже пошёл или которые от него вскоре могут потребовать».
Уже в 2004 году Ленинский районный суд Ульяновска признал пропагандой наркотиков и запретил книгу психиатров Лестера Гринспуна и Джеймса Бакалара «Марихуана: запретное лекарство», авторы которой выступали за легализацию и медицинское использование каннабиса. Тиражи изъяли, хотя Кормильцев отмечал, что почти всё успели распродать и на складе оставалось не так много книг. Вместе с «Запретным лекарством» тогда забрали ещё шесть книг — тоже за пропаганду наркотиков и терроризма. В изъятии участвовали сотрудники Федеральной службы по контролю за распространением психотропных и наркотических средств и ФСБ. Всё это мероприятие Кормильцев обозначил как цензуру. В заметке Олега Кашина (ещё один иноагент) для «Коммерсанта» приводится ответный комментарий Александра Михайлова, тогдашнего заместителя директора ФСКН (позже его стали называть «публичным противником издательства»):
«Мы следим за соблюдением законов и ведём бескомпромиссную борьбу с наркотиками. Цензура — это вмешательство на стадии подготовки книги к печати, мы этим не занимаемся».
Судебное разбирательство с книгой Гринспуна и Бакалара оказалось не единственным.
В 2006 году прокуратура Москвы возбудила уголовное дело о распространении порнографии против издательства, речь шла сразу о шести книгах, в том числе о «Запретном дневнике» Юрия Баркова и «Трахни меня!» Виржини Депант. Разбирательство инициировали активисты правозащитной православной организации «Народная защита», которым не понравилось, что в любом книжном можно купить литературу «полную богохульства, ненормативной лексики, неприкрытого сатанизма, порнографии и различных извращений». Издательству даже угрожали разгромом. Кормильцев, в свою очередь, заявил, что: а) найти порнографию в литературном тексте «задача непростая»; б) «Народная защита» используют острую тему и популярное издательство для своей раскрутки.
В 2007 году Кировский районный суд Екатеринбурга признал пропагандой наркотиков исследование Фила Джексона «Клубная культура» и антологию «Культура времён Апокалипсиса» под редакцией Адама Парфрея — тираж обеих книг уничтожили.
Помимо судебных процессов издательство страдало и от разнообразных неофициальных ограничений. Редактор издания Алексей Цветков рассказывал, что почти сразу после начала работы у госорганов появились списки нежелательных книг, а сотрудники ФСБ убеждали большие книжные сети не сотрудничать с издательством. У Кормильцева в то же время была иная точка зрения (цит. по Собранию сочинений Ильи Кормильцева, том 3):
«…наши враги — не власти, а общество. Когда некоторые книгопродавцы отказываются брать на распространение наши книжки, им никто не присылает инструкции сверху. Это простая советская трусость и личная косность. Вот с этим-то мы и боремся. В качестве оружия используя книги».
Впрочем, возможно, они говорили о разном времени.
Бороться с давлением властей были вынуждены и дружественные дистрибьюторы: и столичному «Фаланстеру», и екатеринбуржским «100 000 книг» пришлось пережить обыски и изъятия. Кормильцева вызывали на допросы, редакцию выселяли из офисов, к ним тоже регулярно приходили с обысками, но найти ничего не удавалось — издательство действительно работало с литературой, не печатало инструкций по изготовлению бомб из бытовой химии и не маскировало преступный синдикат.
Всеобщее непонимание
Проблемы у «Ультра.Культуры» возникали не только с правоохранительными органами — коллеги из мира книгоиздания и даже друзья не жаждали поддержать контркультурщиков. У многих деятельность издательства и Кормильцева лично вызывала недоумение. Например, из-за издания «Скинов» Кормильцеву пришлось прекратить сотрудничество с «Иностранкой». А Дмитрий Умецкий, один из основателей «Наутилуса Помпилиуса», рассказывал, как однажды получил книги в подарок от Ильи:
«…когда я увидел название одной из них — „Отсос“, то даже открывать не стал, а поставил на полку, где она до сих пор и пылится».
В целом, неудивительно: интересы Кормильцева были по-своему революционными, а люди с годами становятся консервативнее — даже рокеры. Умецкий в те годы руководил отделом культуры программы «Время» на ОРТ, писал колонки о телевизионных передачах для «Новых известий» и занимал ещё несколько важных должностей в СМИ. Читать «Отсос» в таком статусе действительно вряд ли возможно.
Что за «Отсос»
Роман Стюарта Хоума, эпатажная политическая сатира на Англию 90‑х годов. Весёлая и злая книга в оригинале вышла в 1997 году. Кормильцев охарактеризовал её так: «Для нашего века эта книга то же самое, чем были „Бесы“ Достоевского для конца XIX века». Для порядка отметим, что «Отсос» выходил не в «Ультра.Культуре», а в издательстве «АСТ» в переводе Ильи Кормильцева и Алексея Андреева.
Осенью 2003 года Московская международная книжная выставка-ярмарка на ВДНХ отказалась предоставить издательству стенд. Однако там, где остальные видели непреодолимое препятствие, Кормильцев видел возможность: он арендовал самолёт-музей Ту-154, который находился рядом с павильоном, и разместил свою выставку там. Александр Кушнир рассказывал:
«Лайнер был взят в аренду у наглухо зашифрованного человека, не имевшего отношения ни к книжной выставке, ни к администрации ВДНХ. Который, проникнувшись блеском нонконформистской идеи, оценил эксплуатацию самолёта в шестьсот долларов за всё время — по цене, значительно меньшей аренды книжного стенда. В итоге московские библиофилы, уныло перемещающиеся из одного павильона в другой, неожиданно упирались лбами в стальную птицу».
Павильон-самолёт посетил Эдуард Лимонов с сопартийцами, музыканты и другие известные люди. Организаторы выставки пытались урезонить «Ультра.Культуру» с помощью милиции, но ничего не вышло. Книги раскупались отлично, а многие хиты, включая «Скинов», разошлись полностью.
В следующем 2004 году опыт повторили с куда большим размахом: самолёт украсили огромными плакатами художников Константина Комардина и Кирилла Петрова, сотрудники издательства переоделись в униформу спецслужб разных государств, гостей угощали коктейлем из водки и клюквенного сока.
«Поразительно, как человек из состояния полного поражения мог придумать абсолютную победу. Те, кто приходил в тот год на ВДНХ, кроме кормильцевского самолёта, ничего не запомнили».
«Эта музыка будет вечной»
В январе 2007 года 47-летнему Илье Кормильцеву поставили страшный диагноз: злокачественная опухоль позвоночника в четвёртой неоперабельной стадии. Врачи сообщили, что ему осталось жить несколько недель — и не ошиблись. До этого Илья долгое время жаловался на боль в пояснице, но обращаться к врачам отказывался и ограничивался самолечением. За полгода до постановки диагноза он переехал в Великобританию и был намерен очень много трудиться, в том числе издавать книги и преподавать.
Друзья семьи быстро организовали сбор средств на операцию. 15 тысяч фунтов дал Роман Абрамович — поклонник «Наутилуса Помпилиуса». Кормильцев успел побывать в нескольких госпиталях, в том числе в Королевской больницей Марсден — первой в мире больнице, посвящённой изучению и лечению рака. В последние дни его хотели перевезти в Хьюстон, деньги на это обещал дать уже Борис Березовский.
4 февраля 2007 года Ильи Кормильцева не стало. Немногим ранее московский офис издательства закрылся из-за проблем с деньгами и силовыми структурами. Весной издательство фактически перестало существовать в прежнем качестве, его выкупила издательская группа «АСТ». Однако книги остались: некоторые сегодня позабыты, другие остаются уважаемыми и востребованными в нынешнюю эпоху.
Смерть Кормильцева лишь ненамного опередила консервативный поворот в государственной политике и культуре. И хотя энергию Кормильцева и его команды невозможно было унять запретами и изъятиями, а убеждённость в просветительской миссии — разрушить, в 2010‑е годы издательству пришлось бы ещё тяжелее.
Смелые издательские эксперименты Кормильцева и его коллег ушли в прошлое вместе с нулевыми. Книги о наркомании, терроризме и других острых темах казались чересчур смелыми даже в эпоху, которая из сегодняшнего дня воспринимается не такой уж и кошмарной. Однако и в те «беззубые» годы «Ультра.Культуру» запрещали и выдавливали на периферию. Точнее, пытались выдавить: издательство собрало вокруг себя верных заинтересованных читателей, и никакие ограничения не могли их оттолкнуть. Константин Преображенский, близкий друг Кормильцева, рассказывал:
«Сейчас мы наблюдаем плоды того, что в своё время заложил Кормильцев сотоварищи, начав печатать актуальные тексты, которые сильно опережали своё время и были совершенно непонятны. Ну представьте, в стране „разруха“, в головах ещё больше разруха, и желание читать философскую литературу уже отбили с советских времён. А Кормильцев сотоварищи это желание возродили — в этом их огромная заслуга».
«Ультра.Культура» раздвигала границы допустимого: ещё недавно невозможно было представить, что исследования о запрещённых веществах и терроризме, романы о скинхедах или тюремные записки радикального политика станут печатать на бумаге многотысячными тиражами. Невероятными казались и смелые обложки с обнажёнкой, и броские заголовки: чего стоят только «Потреблятство» и «Американский ГУЛАГ». У «Ультра.Культуры» никогда не было задачи понравиться, книги издательства ставили целью изменить мировоззрение тех, кто к этому готов, — а без боли это вряд ли возможно.
Издательство меняло читательские вкусы и привычки, например привычку читать нон-фикшен — в Советском Союзе, да и в 90‑е такого среза литературы фактически не существовало, мало кто за пределами академического сообщества читал что-то нехудожественное.
Благодаря «Ультра.Культуре» всем, кто презирает формализм и всевозможные запреты, до сих пор есть что читать, а в отечественном книжном бизнесе живёт пример по-настоящему свободного издательства, который пока никто не повторил.
Сегодня имя Александра Маслякова ассоциируется у зрителя исключительно с Клубом весёлых и находчивых. Но в 70‑е и 80‑е годы прошлого века были десятки передач, над которыми он работал, включая репортажи, прямые трансляции, конкурсы красоты, песенные фестивали и так далее. Собрали субъективную пятёрку наиболее примечательных шоу с участием президента Международного союза КВН, вскользь упомянув некоторые важные камео: во «Взгляде», «Что? Где? Когда?» и даже за барабаном «Поля чудес».
«Алло, мы ищем таланты!»
Вопреки сложившемуся мифу, Александр Васильевич не только не был первым ведущим КВН, но даже не относился к числу его «изобретателей». Популярная студенческая игра появилась на ТВ в 1961 году, а Масляков стал вести её в 1964‑м, в одночасье переквалифицировавшись из рядового студента-инженера в звезду чёрно-белого экрана.
В августе 1972 года КВН закрыли, но любимец публики не остался без дела. Нужно было вести «Алло, мы ищем таланты!» — советский аналог современных шоу вроде Britain’s Got Talent и «Минуты славы», где самородки из народа получали шанс стать признанными артистами.
«Я потом делал ещё много передач, но вот с этой программой мы друг другу как-то неплохо подходили. Я ведь тоже пришёл на телевидение из самодеятельности. И надо отдать должное, „Алло, мы ищем таланты!“ открыла дорогу на профессиональную эстраду многим».
Среди этих многих можно выделить ташкентский вокально-инструментальный ансамбль «Ялла», известный по песне «Учкудук» («Три колодца»). Группа не смогла приехать на съёмку, но их встреча со зрителем всё же состоялась «с помощью телевизионной техники».
В 1972 году «Алло, мы ищем таланты!» снимали на выезде — в городе Черновцы (Украинская ССР). Местные коллективы не горели желанием следовать установкам, согласно которым песни надо было петь на русском и посвящать их главным образом величию советского государства.
Возможно, будь на месте ведущего кто-то другой, программа пошла бы в эфир «как положено», а недовольных попросили бы удалиться. Но Александр Васильевич решил рискнуть. О том, что из этого вышло, рассказывал поэт Василий Бабух:
«И буковинцы, и львовяне убедили Александра Маслякова, что на русском им петь тяжело, что они не желают „коверкать“ своим „западенским“ акцентом „великий, могучий язык“.
Впервые с Останкино на многомиллионную аудиторию прозвучали замечательные образцы новейшей украинской эстрады. „От Москвы до самых окраин“ полетели покорять сердца людей песенные шедевры Левка Дутковского „Снежинки падают“, „Желание“, „В Карпатах ходит осень“, „Червона рута“ Владимира Ивасюка.
С подачи львовской группы „Арника“ прозвучала тогда на весь Советский Союз и преисполненная трагизма песня сечевых стрельцов „Чорная рилля изоранная…“».
Зрителям в студии так понравился концерт, что они не хотели отпускать артистов. Маслякову пришлось продолжить прямой эфир, из-за чего следовавшая за «Талантами» программа «Время» вышла с задержкой на 20 минут.
В итоге Александр Васильевич получил выговор — восторженные письма от телезрителей со всего СССР, которые благодарили за эфир из Черновцов, начальство не смягчили. А в ноябре 1972 года (впрочем, возможно это всего лишь случайность) «Алло, мы ищем таланты!» ушли в бессрочный отпуск. В отличие от КВН — навсегда.
«А ну-ка, девушки!»
Конструкция «а ну-ка, девушки», со временем ставшая чем-то вроде фразеологизма, появилась в 1930‑х — в качестве строчки из популярной песни «Идём, идём весёлые подруги!», прозвучавшей в фильме «Богатая невеста» Ивана Пырьева. А в 1970 году так назвали новую телевизионную игру, которая продержалась в эфире целых 17 лет.
Можно сказать, что это была советская вариация на тему традиционного конкурса красоты, куда добавились элементы в духе программ «Званый ужин» или «Последний герой». Участницы должны были не только показать себя, но и «пошустрить» по хозяйству, ответить на вопросы ведущего, а то и различить птиц по голосу или отличить съедобное растение от несъедобного.
В «Абракадабре» один из выпусков передачи, смеясь, пересказывает Леонид Якубович:
«Им выдали огромную груду цыплят жёлтеньких таких, и они должны были быстро-быстро, кто быстрей, обнаружить, кто из них мальчик, кто из них девочка. Кому это пришло в голову, я не знаю, но выглядело это совершенно потрясающе. Хватался цыплёнок, раздвигались ножки: „Девочка“. Следующий цыплёнок: „Мальчик“. Смотреть на это было невозможно».
Как и КВН, «А ну-ка, девушки!» на какое-то время из сугубо телевизионного явления превратились в игровой формат государственного масштаба. Соревнования между девочками и девушками организовывались в школах, детских лагерях, университетах — где захочется.
После закрытия передачи обычай забылся, но в 2024 году, по сообщениям средств массовой информации, к нему задумали вернуться, предварительно как следует «раскрутив»:
«С соответствующим предложением к главе государства обратилась сотрудница „Уралвагонзавода“ во время общения Путина с коллективом предприятия. Она <…> рассказала президенту о проходящем на заводе корпоративном конкурсе „А ну-ка, девушки“, отметив, что в СССР такие мероприятия носили более масштабный характер <…> и предложила возродить этот конкурс сейчас в масштабе страны, с проведением его в Нижнем Тагиле.
„Обязательно“, — ответил Путин. „Я сейчас не могу сказать, как это мы быстро сделаем, в каком формате будет, будет это регулярно или нет, но мы на ваше предложение обязательно отреагируем. Я гарантирую, здесь мы подумаем, как это подраскрутить“».
Комментируя архивные кадры из выпусков телепередачи, Масляков замечал:
«То, что вы видели, — это уже последние передачи, других не сохранилось. Вот это, кстати, наверное, один из минусов моей профессии. Был бы артистом, снимался бы в кино, и всё, и плохое, и хорошее было бы бережно сохранено. А телевидение — штука сильно сиюминутная.
В Гостелерадиофонде сохранились буквально крохи, даже не десятая часть того, что было снято. Впрочем, и за это искреннее спасибо. Но многие передачи, как мне кажется, были бы достойны того, чтобы их сохранить полностью. В том числе и „А ну-ка, девушки!“».
И КВН, и «А ну-ка, девушки!», и многие другие знаковые программы советского телевидения создавались в знаменитой Главной редакции программ для молодёжи. Ещё одним безусловным шедевром коллектива, который располагался на двенадцатом этаже «Останкино», была передача «12 этаж», выходившая в эфир во второй половине 80‑х годов.
К тому времени Александр Васильевич был уже сложившемся шоуменом и его образ для новаторского телевидения эпохи перестройки мог казаться немного «ретро». Тем не менее в 1985 году Масляков присоединился к коллективу остросоциального ток-шоу и, сидя за столом в огромной студии, лихо управлял телемостами. На связь с Москвой попеременно выходили жители разных городов Союза и задавали острые вопросы, отвечать на которые приходилось чиновникам, в том числе довольно крупным — министрам, например.
Позднее о причинах своего участия в «12 этаже» и многих других «экспериментальных» советских телепроектах Александр Васильевич говорил так:
«На мне отрабатывались новые форматы. Мало кто помнит теперь уже, но именно меня легендарный создатель „Что? Где? Когда?“ Владимир Яковлевич Ворошилов пригласил вести самую первую передачу. Я начинал ещё программы „Весёлые ребята“, „12 этаж“…»
К сожалению, о «Весёлых ребятах» того периода, когда их вёл Масляков (с 1978 по 1981 год), мало что известно. Вроде как студия представляла из себя гигантскую шляпу, в которой находились все участники этого советского аналога «Comedy баттла». Молодые комики соревновались в юморе, и тот, кто выступил удачно, получал в подарок шляпу и путёвку на Международный фестиваль сатиры в Габрово (Болгария). Проигравшему давали половинку шляпы и отправляли домой.
Но вернёмся к «12 этажу». Другой его ведущий, один из создателей программы и тогдашний главный редактор программ для молодёжи Эдуард Сагалаев в интервью Светлане Сорокиной приводил пример беседы, которая могла состояться в рамках шоу и привести к ощутимым последствиям для советской действительности:
«Был телемост с Тольятти. А тогда только что Михаил Сергеевич Горбачёв выдвинул идею, что наши автомобили должны быть самыми лучшими в мире. И вот стоит первый секретарь тольяттинского горкома. И я говорю:
— Ну вы сами верите в это?
Он говорит:
— Да, ведь есть постановление ЦК, и Михаил Сергеевич сказал. Наши автомобили будут лучшими в мире.
А рядом стоит какой-то мальчик. Я говорю:
— Мальчик, скажи, пожалуйста, а вот ты веришь в это?
Он говорит:
— Нет. Я в это не верю. Этого не будет никогда.
Я говорю:
— Вот видишь, мальчик, а вот этот дяденька, первый секретарь горкома партии, верит.
Мальчик говорит:
— Да. Это мой папа.
И вот тут я задал вопрос, о котором не жалею. Я сказал:
— Кто-то из вас лжёт. Кто?
Была пауза. И папа сказал:
— Я».
По словам Эдуарда Михайловича, вскоре после того, как этот эпизод оказался в эфире, папу-секретаря сняли с должности.
Наиболее известной рубрикой «12 этажа» был так называемый «телемост с лестницей»: на экране возникали подростки, сидящие на ступеньках в обыкновенном «падике», готовые неформально и даже дерзко «перетереть» с представителями старшего поколения.
Журналист Владислав Флярковский, ответственный за эфиры из подъезда, рассказывал:
«Для них ещё не было таких регулирующих жизнь понятий, как иерархия и субординация. Это было видно в эфире. <…>
Я помню, как Эдуард Михайлович задал вопрос мальчику:
— Вы что-то планируете вообще сделать для того, чтобы построить свою жизнь, построить свой дом?
Мальчик ответил:
— А зачем? В последнем постановлении партии сказано, что к 2000 году каждая молодая семья будет иметь отдельную квартиру.
— А как ты себе это представляешь, откуда возьмётся эта квартира? Её принесут на тарелочке с голубой каёмочкой?
— Думаю, что на тарелочке с голубой каёмочкой».
В 1987 году «12 этаж» закрыли по решению политбюро с формулировкой «такой молодёжи у нас нет». Однако уже в 1989 году передача вернулась. Правда, Александр Васильевич её больше не вёл — с головой ушёл, во-первых, в возрождённый в 1986 году КВН, а во-вторых, в некоторые другие, полностью авторские проекты.
«Александр-шоу»
В 1990 году в рамках Молодёжной редакции Центрального телевидения возникла организация под названием ТТО «АМиК» — творческое телевизионное объединение «Александр Масляков и компания». Этот коллектив занимался, главным образом, КВН, но оставалось время и для других передач. Так, в 1991 году в производство запустили «Александр-шоу», которое считается первой пробой формата Late night show в СССР.
«Вряд ли [Масляков] видел аналоги Джонни Карсона и раннего Дэвида Леттермана, но точно остался под очарованием неоновых огней в заставке передачи. В первом выпуске он скомандовал „Дайте полный свет“ на сцене — ещё не в съёмочном павильоне, а в каком-то концертном зале. <…>
Шоу стартовало в воскресенье, в 22:15 (сразу после легендарной „Любви с первого взгляда“), и занимало в сетке почти два часа. Масляков сидел за столом, пока Людмила Гурченко исполняла песню вживую и признавалась ему в любви. В „Александр-шоу“ было общение с детьми на камеру, как в рубрике „Взгляд снизу“ у Урганта. Вот только в мальчике Саше, которого ведущий назвал романтиком, угадывался его сын Сан Саныч».
Полноценные записи передачи разыскать не удалось, но отдельные фрагменты обнаружились в уже упоминаемой «Абракадабре». Концертные номера, в которых Александр Васильевич пробует себя в роли режиссёра, снимая «фильм» с Николаем Караченцовым, танцует с Любовью Полищук и слушает «серенаду» от Людмилы Гурченко, перемежаются с репортажами, в которых Масляков выступает в роли доброго волшебника — например, дарит молодожёнам поездку в Югославию.
Увы, экранная жизнь «Александр-шоу» была короткой. Концепцию с воплощением в жизнь заветных мечтаний граждан несколько лет спустя попытались развить в другой передаче ТТО «АМиК», которую, разумеется, тоже вёл Масляков — «Трамвай „Желание“». Но и она вскоре закрылась. Годы спустя по этому поводу Александр Васильевич грустно заметил:
«Наверное, „Трамвай „Желание““ был чуть ли не последней программой, сделанной в старых добрых советских традициях. Поэтому, думаю, программа и не получила продолжения. С добротой в стране становилось всё сложнее».
«Дом с привидениями»
Несмотря на то что к концу 90‑х КВН вновь стал одной из самых популярных передач на ТВ и настоящим молодёжным движением, в «АМиК» продолжали время от времени экспериментировать. В январе 1999 года газета «Аргументы и факты» в заметке с интригующим подзаголовком «Что зарыл Масляков» оповестила:
«НОВЫЙ проект телекомпании „АМиК“ и сети ТНТ — программа „Дом с привидениями“. Эдакая русская импровизация на тему „Ключей от форта Боярд“, только без снующих в ритме броуновского движения карликов и с трудом говорящих дедушек. Главный затейник (он же старый граф, зарывший сокровища) — Александр Масляков, его помощники по издевательствам над участниками игры — кавээнщики команды Харьковского авиационного института».
Золотые буквы «Александр Масляков и компания» рядом с логотипом ТНТ 90‑х — представить это так же трудно, как и Александра Васильевича с наклеенными усами и в костюме а‑ля XIX век в роли полупрозрачного привидения. Хотя на сегодняшний день в Сети доступен лишь небольшой фрагмент одного из выпусков, даже он способен произвести впечатление.
Реконструировать содержание телеигры помогают отзывы зрителей. Обычная российская семья приезжала в усадьбу Суханово, где обитали призрак графа N и два его помощника в исполнении участников команды КВН ХАИ Игоря Диденко и Глеба Тимошенко. Игрокам предлагались различные испытания, действительно напоминающие о «задачках» из «Форта Боярд». В конце — поиски клада. Нашли — молодцы, выигрыш ваш. Не нашли — придётся уезжать ни с чем.
Стоит заметить, что граф N — не первое экранное перевоплощение Александра Маслякова. В его анкете на сайте «Кинопоиск» указано семь актёрских работ. Правда, в основном это роли разнообразных телевизионных работников, корреспондентов — и тем не менее.
Кроме того, в 1967 году Масляков участвовал в телеспектакле «Серебристый грибной дождь», который режиссировал будущий автор и ведущий «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов. По словам вдовы Ворошилова, Натальи Стеценко, записи спектакля не существует.
Зато доступна запись шуточного выпуска капитал-шоу «Поле чудес» от 4 апреля 1999 года, в котором Александр Васильевич с блеском изобразил собственного двойника — учёного-антрополога Аристарха Степановича Семёнова. Шоумен не только вошёл в предложенный образ, но и проявил себя в качестве отличного игрока — выиграл суперигру и получил за это двухкамерный холодильник.
Вообще, исследовать творческое наследие президента КВН — всё равно что изучать историю отечественного телевидения. Кажется, Масляков охватил все возможные жанры: задавал вопросы в викторинах и обозревал спортивные состязания, руководил песенными концертами и трогательно пел сам, заменял ведущих в легендарном «Взгляде», вёл и судил творческие конкурсы, исследовал, анализировал и популяризировал развлекательные передачи — в особенности, конечно, Клуб весёлых и находчивых.
Программ много, программы разные, а Александр Васильевич один: обаятельный, улыбчивый и какой-то очень родной. Таким и будем его помнить.
На встрече кураторы Школы расскажут участникам о специфике работы школы и поделятся учебными планами на 2024/25 учебный год. На форуме пройдут партнёрские мероприятия совместно с Еврейским музеем и Центром толерантности, Музеем Москвы, Домом культуры «ГЭС‑2».
Школа современного историка — это открытые бесплатные практико-ориентированные занятия и мероприятия для тех, кто интересуется историей, хочет реализовать собственные исследовательские инициативы в сфере гуманитарного знания, научиться анализировать информацию и познакомиться с различными направлениями современной исторической науки.
Первые советские хорроры времён перестройки отчаянно искали почву под ногами. Если западные фильмы ужасов с самого начала создавались на фундаменте непрерывной вековой готической традиции, то отечественные кинематографисты были вынуждены искать её там, где она оборвалась — в дореволюционном прошлом.
VATNIKSTAN расскажет, как русская готическая проза и мистицизм Серебряного века преломлялись в перестроечном культурном контексте.
Готическая традиция и страшное проклятие цензуры
Рождение хоррора как самодостаточного киножанра обязано столетиям развития культуры ужаса в самых разных медиумах. Но, пожалуй, наибольшее влияние на него оказала так называемая готическая литература. Её возникновение принято относить ко второй половине XVIII века, когда образованная публика стала тяготиться рационализмом эпохи Просвещения и начала искать убежище в таинственном и мрачном наследии Средневековья. Расцвет готической литературы случился в начале XIX века. В то время романтизм окончательно ввёл в моду неподвластные человеку сверхъестественные силы. Второе его рождение произошло накануне века ХХ века, с модой на спиритизм, теософию и прочие тайные доктрины.
Кинематограф, возникновение которого удачно совпало с очередной готической волной, быстро и охотно осваивал присущие ей мотивы и образы. События первых трюковых лент нередко происходили в таинственных замках и заколдованных домах при деятельном участии привидений и самого дьявола, а узнаваемые сюжеты «Фауста» или рассказов Эдгара Алана По заполняли развлекательный короткий метр наиболее впечатляющими эпизодами.
Похожей стратегии часто придерживались первые кинопроизводители в Российской империи. Они не только создавали оригинальные истории с говорящими названиями вроде «Загробная скиталица» или «Венчал их Сатана», но также обращались к популярным образцам готической прозы Золотого века русской литературы. Экранизация «Вия» Василием Гончаровым в 1909 году считается первым российским фильмом ужасов, «Ночь перед Рождеством» и «Портрет» послужили основой для новаторских экспериментов Владислава Старевича с анимацией и комбинированными съёмками, а «Пиковая дама» Якова Протазанова по сей день остаётся одним из наиболее известных фильмов того периода в принципе.
Но нечистой силе недолго оставалось бесноваться на российских экранах. После Октябрьской революции и перевода кинопромышленности в ведение Наркомпроса ни о мистике, ни о популярном прежде томном мелодраматизме на советских экранах не могло быть и речи. Сверхъестественное допускалось лишь в качестве метафоры в разговоре о борьбе и угнетении. Хрестоматийный тому пример — фильм «Медвежья свадьба» по пьесе Луначарского о вожделеющем крестьянских девушек графе-оборотне.
Другим пристанищем для гонимых отовсюду чертей стало сказочное гетто. Фольклор и литературную классику, в том числе и Гоголя, на протяжении десятилетий активно адаптировали для детей. Представителем такой тенденции является и знаменитый «Вий» (1967) Константина Ершова, который часто называют первым советским хоррором. Утверждение это не вполне оправдано хотя бы потому, что комедийная составляющая в фильме явно превалирует над саспенсом.
Пока чересчур буквально понимаемый материализм довлел над советской культурой, на Западе кинематограф продолжал подпитываться от готической традиции. Хоррор бурно развивался, осваивал новые сюжеты и разрабатывал старые. Характерно, что два ключевых монстра студии Universal, определившей жанр в 1930‑х годах, возникли именно в эпоху романтизма. Дракула и Франкенштейн смогли стать поп-культурными иконами и прототипами десятков будущих чудовищ. Уже нельзя сказать наверняка, смогли ли оформиться подобные явления в России, пусть даже на локальном уровне. Эта линия оказалась прервана, и десятилетия спустя фабрику кошмаров пришлось строить с нуля.
После V съезда кинематографистов СССР в 1986 году партийная цензура была фактически отменена, и запретные темы начали активно проникать в советское кино. Не последнее место заняла в нём и мистика, интерес к которой в советском обществе становился всё больше на фоне кризиса прежней системы ценностей. Следует признать, что подавляющее большинство лент 1980–1990‑х годов, претендовавших на лейбл «хоррор», отдавали предпочтение современным реалиям. Общая политизированность перестроечной культуры в сочетании с популярностью иносказания и жанра притчи располагала к тому, чтобы ставить тёмные силы на службу гласности и говорить о дне сегодняшнем.
И всё же возникло некоторое количество фильмов, где зло пускало корни во времена, далекие от зрителя. Едва ли их можно обобщить при помощи одной категории или выделить в единое направление, но почти во всех позднесоветский цайтгайст причудливым образом резонирует с кошмарами из дореволюционного прошлого.
Упыри и вурдалаки
Из-за приевшихся всем сказочных интерпретаций ни Пушкин, ни Гоголь не интересовали более кинематографистов, чего нельзя сказать об их современнике Алексее Константиновиче Толстом. Экранизации удостоились два его ранних фантастических рассказа: «Семья вурдалака» (1839) и «Упырь» (1841).
События первого, «Семьи вурдалаков» (1990; именно так, во множественном числе), режиссёры Геннадий Климов и Игорь Шавлак перенесли из Европы XVIII века в современную советскую действительность. Место маркиза д’Юрфе, остановившегося проездом в сербской деревне, занял московский журналист Игорь (его сыграл сам Шавлак), который отправился в глухую деревню по редакционному заданию. Там на отрезанном водой от остального мира хуторе жила семья в трёх поколениях. Пожилой глава семейства имел несчастье раскопать могилу вурдалака, после чего умер, но, как водится, не до конца и тут же принялся терроризировать домочадцев по ночам. Не вполне понятно, в чём конкретно состояло злополучное редакционное задание, как неясно и то, о чём, собственно, должен был написать журналист. Местных он не расспрашивал, общался только с дочерью укушенного старика Марией, и то лишь о своих к ней чувствах.
Впрочем, нестыковки, которых почти лишена история Толстого, сами по себе лишь усиливают туманную атмосферу фильма. Чем дальше, тем сильнее журналист теряется в пространстве и времени. Постоянным остаётся только его интерес к Марии, которым растущие числом вурдалаки успешно пользуются.
Популярная сегодня максима «вышел бы сейчас, назвали бы постхоррор», применима к «Семье вурдалаков» более чем полностью. Медленный темп, акцент на настроении и фольклорные мотивы прекрасно вписываются в представление об этом утомившем всех явлении. Но, как бы то ни было, современники фильм восприняли холодно, не оценив его многочисленные странности.
Важное место занимает в фильме и тема религии. Если у Толстого икона, крестик или ладанка — это лишь необходимые атрибуты готической прозы, артефакты, способные уберечь от нечистой силы или указать на её присутствие, в позднесоветском контексте они неизбежно приобретают политические коннотации. Нельзя сказать, что «Семья вурдалаков» злоупотребляет религиозным пафосом (в отличие, например, от «мистической драмы» «Дина»). Но сам жанр ужасов, в котором сверхъестественное неразделимо связано с этикой, вопросами вины и расплаты, располагает к тому, чтобы отразить в себе идеи покаянной перестроечной духовности.
Совершенно иной подход был реализован в фильме «Пьющие кровь» (1991) по рассказу «Упырь» (стоит уточнить, что вампирский боевик конца 90‑х с Серебряковым отношения к Алексею Константиновичу не имеет). История дворянина Руневского, влюблённого в барышню, чья бабушка пристрастилась к крови своих родственников, напрочь лишена была претензии на актуальность. Был сохранён сеттинг XIX века, ключевые сюжетные повороты рассказа и, главное, его двусмысленность. При всём нагромождении событий и родственных связей Толстой ловко размывал границу между фантазией и реальностью, всё время ставя под вопрос достоверность тех или иных событий.
Режиссёром фильма выступил Евгений Татарский. В отличие от большинства создателей хорроров тех лет, он был человеком с уже сложившейся кинематографической карьерой (например, он снял комедию «Приключения принца Флоризеля»). То же можно сказать о Марине Влади и Донатасе Банионисе, сыгравших бабушку-вампиршу и её чудаковатого приятеля. Возможно, именно этим персоналиям «Пьющие кровь» обязаны своим колоритом.
Фильм далёк от гулявших тогда на VHS-кассетах западных образцов жанра. Создаётся впечатление, что это просто очередная советская костюмированная драма, однако кровь, клыки и кости в дыму и багровом свете от витражных окон создают ошеломляющий диссонанс. А клиффхэнгер, добавленный сценаристами в финале, это впечатление лишь усиливает.
Декаденты и морфинисты
Наиболее хронологически близким и в то же время хорошо знакомым по школьной программе источником сюжетов о сверхъестественном оказалась литература Серебряного века. В этой связи невозможно не упомянуть фильм, который первым приходит на ум при разговоре о хоррорах и перестройке. «Господин оформитель» (1988) обрёл поистине культовый статус. Лента стала самой важной работой и для режиссёра Олега Тепцова, и для исполнителя главной роли Виктора Авилова, и для Сергея Курёхина как кинокомпозитора.
В качестве литературной основы был использован рассказ Александра Грина «Серый автомобиль». Но сам автор стремился максимально дистанцироваться от первоисточника и заявлял, что сходства в большинстве своём формальны. Ссылка же на Грина была необходима, чтобы добиться расположения худсовета режиссёрских курсов, для которых фильм изначально и создавался. Сходств действительно не так уж и много.
Бесспорной остаётся та настойчивость, с которой авторы «Господина оформителя» подошли к воссозданию фактуры начала XX века и, в частности, века Серебряного. Это и афиша с именем Брюсова, и фотография Блока на столе художника-оформителя Платона Андреевича, и фонограмма чтения блоковских «Шагов командора», записанная в 1920‑х годах. Хоть этот образный ряд и может вызвать претензии в очевидности, срабатывает он безотказно. От кого, как не от представителя той творческой среды, склонного к пагубным привычкам, мрачным страстям и бесплодным фантазиям, стоит ожидать столкновения с потусторонним. Романтическое богоборчество Платона Андреевича, за которое он был наказан своим же ожившим манекеном, не могло желать лучшего времени для манифестации. События фильма происходят аккурат перед Первой мировой, когда противостояние со всевышним уже вошло в моду, но ещё не перешло от творческого соревнования к тотальному отрицанию.
Более прямо мистику с дореволюционным прошлым Тепцов увязывает в фильме «Посвящённый» (1989). В нём молодой заикающийся актёр из депрессивного промышленного городка получил изданную в Российской империи книгу о магических ритуалах народов Африки, и, разумеется, они оказались рабочими. Датировка эта легко угадывается по дореформенной орфографии. Любопытно также, что среди нереализованных проектов Тепцова тех лет как раз встречались сюжеты по мотивам «Вия» и «Пиковой дамы».
В похожем направлении рассуждал актёр Андрей Харитонов. «Жажда страсти» (1991) стала его режиссёрским дебютом, и лента отсылала к прозе Валерия Брюсова. Под расплывчатой формулировкой из титров легко угадывается рассказ «В зеркале» с подзаголовком «Из архива психиатра». В нём мы встречаем историю женщины, с детства погружённой в фантазии о мире по ту сторону зеркал. Со временем они перерастают в манию, и вот уже героине чудится, что зловещее отражение перетягивает её на свою сторону и тут же подменяет в реальном мире.
Фильм, в свою очередь, сфокусирован не столько на внутренних переживаниях, сколько на внешних эффектах. Стремительный монтаж, местами кажущийся рваным, радужные блики, молнии и пиротехника разукрашивают жанровый сюжет о женщине, одержимой дьяволом в собственном обличии. Двойник, также явившийся из старого зеркала, аккумулирует в себе подавленное желание героини. Он навязывает женщине свою злую волю, и среди прочего интимную связь, то есть в каком-то смысле интимную связь с самой собой.
В «Жажде страсти» эстетика итальянских джалло, которым в равной мере свойственны брутальность и эротизм, органично встраивается в дорогие интерьеры начала века. Так что несущие смерть руки в чёрных перчатках (они принадлежат двум вампироподобным существам, добавленным, по всей видимости, ради экшен-сцен) сегодня смотрятся скорее как забавный артефакт. Даже если в своё время их присутствие воспринимались не иначе как бесстыдное воровство у Марио Бавы и его многочисленных коллег.
При всех отличиях «Жажды страсти» и «Господина оформителя» в плане зрелищности и динамизма их в то же время многое роднит. Например, проза, послужившая для них отправной точкой, написана в жанре записок сумасшедшего и призвана особым образом передать болезненную субъективность персонажей, неуверенность в реальности событий, неотличимость сна от яви. Именно на этой почве страха потерять себя расцветает популярный в начале века мотив двойничества.
Хроническую рассинхронизацию с реальностью прекрасно дополняет морфий, которым злоупотребляют главные герои двух фильмов. При въедливом вчитывании можно легко усмотреть параллель с концом 1980‑х, когда из-за войны в Афганистане опиатная зависимость вновь стала проблемой на территории бывшей Российской империи. Стоит ли говорить, что декаданс начала века удачно срезонировал с настроением упадка в его конце в преддверии новой катастрофической смены эпох.
Вообще, Серебряный век мог бы служить отличным материалом для самобытного эксплуатационного кинематографа со всеми присущими ему видами разврата и магических практик. Но, к сожалению, таковым он не стал, как не стал и век Золотой. Правда, в последнее время пиковые дамы, Вии и даже персонажи русского фольклора стали вновь встречаться на больших экранах. Однако о преемственности и тем более об их принадлежности к традиции сегодня говорить не приходится. Современные российские хорроры тяготит грех подражания, неутолимое желание копировать голливудские подходы и техники.
Создатели перестроечных фильмов ужасов также ничуть не брезговали прямыми заимствованиями, но вместе с тем сохраняли своё особое обаяние. Отработанных формул для съёмок такого кино не существовало. Зачастую режиссёры снимали «на ощупь», из-за чего получали упрёки в отсутствии «жанровой чистоты». Но именно в этом и состоит их притягательность сегодня, когда хорроры в поиске новых идей как никогда далеко выходят за очерченные мелом границы.
В 1921 году в России жили почти 4,5 миллиона детей-сирот, в 1922‑м их число составляло около 7 миллионов. Детские дома не могли справиться с таким количеством воспитанников, и в качестве альтернативы государство пыталось распределить детей по патронатным семьям. Так называют семьи, где детей содержат и воспитывают, но при этом не усыновляют, то есть юридически несовершеннолетний остаётся сиротой. Патронатные родители заключают договор с государством и получают ежемесячное пособие, которое должны тратить на ребёнка. По задумке властей патронат должен был обеспечить каждому сироте крышу над головой и помочь обрести любящих взрослых рядом, но на практике всё оказалось несколько сложнее.
И в дореволюционной России, и в Советском Союзе было предпринято несколько попыток построить систему патроната, но каждая из них обернулась провалом — рассказываем почему.
Попытка № 1, которая привела к росту детской смертности
Патронирование возникло ещё в дореволюционной России и называлось «кормилично-питомническим промыслом». Например, в 1910 году в царской России насчитывалось приблизительно 2,5 миллиона сирот. В те годы в стране росло число беспризорников — по разным причинам. Так, после отмены крепостного права многие крестьяне не получили в собственность никакой земли, поэтому беднели и, соответственно, не могли растить детей. Из-за большого количества семейных бедняков и незамужних женщин росло число подкидышей, а из-за непригодности искусственного молока для младенцев — смертность новорождённых. Это происходило из-за того, что организм младенцев не справлялся с такой пищей, дети страдали от заболеваний желудка, а впоследствии — от истощения.
Чтобы решить эти проблемы, правительство попыталось организовывать систему патроната и отправлять сирот на воспитание в крестьянские семьи. Взамен патронатные родители каждый месяц получали денежное вознаграждение.
Сумма пособия, выплачиваемого в царской России, неизвестна. После революции патронатным родителям выдавали примерно 25–50 рублей. Так, в 1930 году патронатные семьи получали около 25 рублей: на эти деньги они могли купить 7 буханок белого хлеба, 4 килограмма говядины, 2 килограмма сливочного масла и 3 килограмма сахарного песка. В 1943 году патронатные семьи получали ежемесячно около 50 рублей. Однако на эти деньги они могли купить лишь 250 миллилитров молока, 100 грамм муки и 100 грамм картофеля.
Однако попытка не увенчалась успехом. В губерниях, где распространился питомнический промысел, смертность была гораздо выше, чем в других частях России. Причиной тому стала не только высокая смертность сирот, но и более высокая смертность родных детей патронатных родителей: отправляемые в деревни мальчики и девочки чаще всего оказывались больны и заражали других. Не придумав никакого решения, идею с патронатом отложили на неопределённый срок.
Попытка № 2, из-за которой дети гибли от рук патронатных родителей
Первый опыт патронирования после революции случился уже в 1918 году и казался неизбежным. Тогда Московский губернский отдел социального обеспечения принял в ведение детские дома губернии. Возглавляла этот отдел Ася Калинина, активистка по борьбе с детской беспризорностью. Калинина занималась социальным обеспечением сирот и реорганизацией детских приютов.
«Грязные неуютные здания с пустыми комнатами и голыми стенами. В каменных зданиях — скверные лестницы, большие переходы, сильнейшие сквозняки. В маленьких домах — теснота, отсутствие свободного места для игр и занятий, холодные сени» — так Ася Калинина описывала детские приюты Московской губернии.
Государство решило закрыть детские дома, поскольку из-за эпидемиологических заболеваний, плохого медицинского обслуживания и отсутствия санитарных норм смертность в них была крайне высока. Например, в Московской губернии за 1918 год закрыли около 70 детских домов.
На замену старым приютам государство планировало открыть новые, а самих воспитанников на время перевезти в крестьянские семьи. Однако тогда у правительства не было ни опыта, ни средств, чтобы решить этот вопрос оперативно, и дети задерживались в приёмных семьях на неопределённое время. Навязанных государством мальчиков и девочек травили «как мышей», пишет Ася Калинина. К концу 1920 года детская смертность снова выросла. Как сообщали земские врачи, в Московском воспитательном доме в начале прошлого столетия смертность доходила до 80%. Внедрение патроната обернулось очередным провалом.
Попытка № 3, закончившаяся массовым побегом детей
Весной 1921 года Деткомиссия ВЦИК решила повторить опыт: из-за нехватки воспитательных домов разместить детей-сирот «у частных лиц», как пишет историк Татьяна Смирнова. Идея вызвала недовольство среди докторов, воспитателей и всех специалистов, причастных к социальной защите детей. Например, врач Е. Н. Федотова предположила, что дети, размещённые в патронатных семьях, не получат никакой любви и станут разносчиками туберкулёза, сифилиса, кожных и инфекционных заболеваний.
Сотрудники Наркомпроса РСФСР и Деткомиссии ВЦИК даже разработали «Правила о размещении детей голодающих губерний у частных лиц», но в реальности не применялось даже главное правило — добровольность. Сирот, как и годом ранее, навязывали родителям независимо от их желания. Как пишет Татьяна Смирнова, в Новоржевском уезде Псковской губернии лишь 10–15% процентов крестьянских семей согласились принять детей добровольно.
Размещение и эвакуация сирот проходили быстро и необдуманно. Чаще всего местное правительство даже не вело подсчёт детей, отданных в патронатные семьи. В начале 1920‑х был случай, когда из 750 башкирских детей, эвакуированных в Псковскую губернию, 144 ребёнка потеряли по дороге. Остальных детей расселяли без какого-либо учёта: не было известно, куда и в каком количестве их поселили. Всё, чем правительство могло помочь сиротам, так это 250 парами новых сапог, розданных на 750 человек. И то в приёмнике Великих Луков их заменили на старые чулки, а всё бельё поменяли на потрёпанное.
Условия жизни в патронатных семьях у детей тоже были трудными. Как пишет Татьяна Смирнова, дети были «разбросаны и раздеты» и не получали ни малейшего внимания. Их заставляли ухаживать за родными детьми патронатных родителей и домашним скотом, а мусульман принуждали соблюдать христианскую религию. В августе 1922 года, когда уполномоченные Деткомиссии ВЦИК осматривали патронатные семьи в Псковской губернии, они решили единогласно, что большая часть беспризорников «подвергались тяжкой пытке как с нравственной, так и с материальной точки зрения».
Через пару месяцев эвакуированные дети столкнулись с ещё большими проблемами: из-за нехватки еды их выгоняли из домов. Часто семьи избавлялись от тех, кто не знал русский язык: башкир и татар. Деткомиссия, ВЦИК, ЦК Помгол (орган, ведающий помощью голодающим) и правительство Поволжья начали получать сообщения с жалобами об ужасном положении сирот.
Например, 13-летний Иван Андреев, переселённый из Казанской губернии, трижды сталкивался с жестокостью со стороны патронатных родителей. В семье Ф. Литвина, в селе Тимонишки Подольской губернии, куда мальчика поселили в первый раз, его принуждали трудиться наравне со старшими. У Ивана это не получалось, и поэтому подросток сталкивался с побоями, бранью, лишением еды и одежды. По решению местного правительства в той же деревне сироту переселяли к двум другим семьям: к крестьянину Ф. Фудько и крестьянке А. У. Пашковой. Но и там он не увидел счастливой жизни. Что с ним стало дальше, неизвестно.
Как сообщал ЦК Помгол, больше всего случаев массового плохого обращения с беспризорными детьми власти зафиксировали в Украине, на Дону, в Сибири и Тверской губернии. И лишь малое количество детей встретили на своём пути не жестокость, а настоящую заботу.
Сотни сирот бежали в Москву и молили правительство спасти тех, кто остался во власти жестоких крестьян. В 1922 году один из членов Президиума Помгола сообщил председателю ВЦИК Михаилу Калинину:
«…дети, бежавшие из вышеуказанной губернии, со слезами просят защитить оставшихся там от эксплуатации крестьян, по которым они распределены».
Детские жалобы подтвердили работники Деткомиссии ВЦИК, Наркомпроса и другие советские деятели, причастные к эвакуации сирот.
Попытка № 4, которая поспособствовала росту преступности
В январе 1922 года из-за резкого сокращения финансирования детских приютов власти решили снова попытаться построить систему патронирования. Эта попытка в очередной раз приобрела характер срочной операции и ожидаемо провалилась.
Местные власти соревновались в том, кто распределит больше сирот, но в итоге никто не следил, что происходило после. Ситуацию усугубляло то, что инструкции по передаче несовершеннолетних к крестьянам и система последующего за ними контроля не работали на практике. Проверки не помогали детям обрести счастливую жизнь: их плохо одевали и кормили, заставляли много работать либо попросту выставляли за порог.
К концу 1924 года нищета в крестьянских семьях привела к росту детской преступности и беспризорности. Согласно данным, поступившим из 43 автономных округов и областей в центр, в РСФСР насчитывалось около 235 тысяч беспризорников.
Попытка № 5, которая снова не переломила ситуацию
В 1925 году ВЦИК и СНК РСФСР разработали постановления, стимулирующие патронатное воспитание. В их числе — договор о патронировании, согласно которому родители были обязаны относиться к ребёнку как к близкому человеку, кормить и ухаживать за ним наравне с другими детьми, а также не перегружать трудом. В свою очередь государство обещало крестьянам материальные льготы и дополнительные земельные участки.
В очередной раз требования не претворились в жизнь: крестьянские семьи стремились заработать на сиротах и не соблюдали ни одно из условий договора. Так, в 1920—1930‑х годах зафиксированы случаи, когда взявшие ребёнка семьи уезжали из села вместе с пособием.
Не в каждом регионе власти честно выполняли свою работу. Там, где местное правительство вовремя и в более-менее полном объёме выплачивало родителям ежемесячные пособия, сироты распределялись по обеспеченным семьям. Там, где власти равнодушно относились к детям и их будущему, сироты попадали в малообеспеченные семьи, а их родителям не всегда и не полностью предоставляли льготы.
Яркой иллюстрацией этого служит передача 404 детдомовцев Иркутска в крестьянские семьи зимой 1926—1927 годов. Часть расселили в Иркутском округе, а другую — в Бурят-Монгольской Автономной Советской Социалистической Республике (БМАССР). До отправки детей к новым родителям органы народного образования Иркутского округа через местные советы выяснили, в каком семейном и имущественном положении находятся родители, какое у них состояние здоровья. После этого семьи получали единовременное пособие в размере 60 рублей. Специальные районные комиссии проводили регулярные проверки, чтобы сделать жизнь сирот лучше.
В ином положении находились воспитанники БМАССР. Руководство республики переложило ответственность за контроль детей на органы народного образования Иркутского округа. К тому же, как отмечал Иркутский областной отдел народного образования, бытовые условия в бурятских и русских семьях в БМАССР значительно отличались. Это приводило к росту беспризорности и к возврату детей в детские дома.
Попытка № 6, когда все громкие обещания деткомиссий остались на бумаге
В 1930‑е годы планы и постановления, предпринятые Президиумом Деткомиссии ВЦИК и местными Деткомиссиями, ежегодно сообщали об улучшении системы патронатного воспитания. Одно из таких — постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 31 мая 1935 года «О ликвидации детской беспризорности и безнадзорности». Один из пунктов постановления грозил усилением ответственности председателей местных сельсоветов за несвоевременное расселение сирот. Однако на практике это ничего не меняло.
Халатность местного правительства вынуждала руководство Деткомиссии при ВЦИК и партийных органов проводить выборочные проверки, которые показывали ужасающую общую картину. Так, печальные детали выяснились во время проверки в семье колхозника Скрыпченко, где на патронатном воспитании находился Иван Павлов, эвакуированный из Алексеевского детского дома в 1934 году. За два года районный отдел ни разу не выплатил пособие семье и не поинтересовался, в каких условиях живёт мальчик. Содействовали лишь сельсовет и колхозная касса взаимопомощи, однако они ничего не смогли сделать, когда опекун отказался от воспитанника из-за его воровства и пристрастия к алкоголю.
В 1936 году комсомольцы-активисты по поручению городского комитета комсомола проверили, как живут 86 патронируемых детей. Городской отдел народного образования обязывался ежемесячно выплачивать семьям по 25 рублей и обеспечивать каждого ребёнка одеждой, обувью, матрасами и постельным бельём. На деле власти не могли предоставить сиротам всё необходимое и чаще всего даже не знали точно, по каким адресам жили дети.
Ещё одна печальная история. Одиннадцатилетняя девочка Агранат воспитывалась в семье Рухмана. Ходила в школу «почти без пальто» и в порванной шапке. Нижнего белья у неё не было. Все обещания городского отдела народного образования обеспечить девочку нужными вещами оставались неисполненными — об рассказывается в отчёте.
В самом ужасном положении находились дети, патронируемые в Омской области. К началу 1937 года на подобном воспитании находилось около 2500 сирот. На деле не было ни подтверждающих документов, ни информации о том, где они расселены, в каких условиях жили, в каком количестве и куда расходуются деньги для выплат патронатным семьям.
Попытка № 7, когда многие детям всё уже удалось обрести семью
С началом Великой Отечественной войны многие дети лишились родителей. В те годы зачинщицей патроната стала работница московского завода «Красный богатырь» Елена Овчинникова. Будучи матерью четырёх детей, она обратилась к другим труженицам с мольбой спасти сирот:
«Матери, не могу я молчать, возьму ребёночка такого к себе, приласкаю, выращу».
Заявление вызвало огромный резонанс в стране, и к апрелю 1942 года трудящиеся Москвы и Московской области забрали на воспитание около 15 тысяч детей.
Многие женщины стремились помочь детям не остаться сиротами: красноармейки, престарелые и юные дамы. В 1942 году Таня Крылова, работница ЮУЖД города Челябинска, взяла из детского дома-приёмника больного полуторагодовалого мальчика, объяснив это тем, что не каждый способен решиться воспитывать такого ребёнка.
Забирая сироту себе, каждый человек преследовал собственные цели: одним важно было спасти чью-то жизнь, другим — получить материальную помощь от государства. Однако, как сказала главный научный сотрудник гражданского права А. М. Нечаева, ставящая на первое место гуманность и человечность, основная причина патроната — стать новым родителем для ребёнка.
По радио представители общественности обсуждали, как граждане могут помочь ликвидировать детскую беспризорность, однако основным рупором в те годы была периодическая печать. Один из выпусков советского журнала «Работница» за 1941 год содержал статью «Позаботимся о детях-сиротах» со следующим призывом:
«Фашисты сделали сиротами сотни и тысячи детей. Кому же, как не нам, позаботиться об этих сиротах? Мы должны сделать всё для того, чтобы дети, лишённые родителей и крова, не бродили беспризорными и голодными, замерзая от холода… »
В 1920—1930‑х годах прошлого столетия патронат, хотя и не оправдал ожиданий правительства, но всё же смог стать альтернативой детским домам. Некоторые девочки и мальчики с его помощью обрели семью. В годы Великой Отечественной войны патронат помог спасти сотни детей. Однако затем интерес к этой системе стал угасать. В 1953 году всего 28,4% предпочло подобную форму воспитания, а уже в 1968‑м, во времена Брежнева, её и вовсе отменили.