VATNIKSTAN продолжает публиковать рассказы писателя Сергея Петрова о революции и Гражданской войне на Дону. В этот раз вы узнаете о тайнах съезда фронтового казачества в станице Каменской в январе 1918 года под председательством Фёдора Подтёлкова и о первых контактах революционных казаков с представителями советской власти.
Ст. Миллерово, 13 января 1918 года
Двое сидели в салоне вагона. Двое пили из гранёных стаканов чай, разговаривали.
Станция Миллерово была молчалива, как степь. Ни стука вагонных колёс, ни паровозных гудков, ни гула проводов. Она точно затаилась, опасаясь помешать разговору этих двоих.
Они сидели лицом к лицу. Оба в военной форме, оба в пенсне, глаза под стёклами лучились искренним интересом друг к другу. На плечах у того, что был моложе, сверкали погоны хорунжего, а тот, что постарше, был без погон. Последний при этом руководил фронтами. Собеседник пока мог командовать только собой.
…Броневагон «Сухомлиновский» с двумя прицепными прибыл в Миллерово утром. В этот день, 13 января, в двенадцать, должна была состояться первая встреча командующего революционными войсками Юга России Владимира Александровича Антонова-Овсеенко с посланниками так называемого Донревкома. Всё, что о Донском революционном комитете командующий знал, — это слухи и телеграмма. Слухи о съезде революционных казаков в станице Каменской и телеграмма от воронежских большевиков — гостей съезда, — поступившая сегодня.
«…10 января на съезде в станице Каменской, — сообщали товарищи, — присутствовали представители двадцать одного полка, пяти батарей и двух запасных полков. Было получено распоряжение Каледина разогнать съезд и арестовать организаторов. Наше появление и также угроза арестом побудили нерешительных казаков к очень решительным мерам. Съезд единогласно постановил: объявить войну Каледину и захватить всю власть в Донской области в свои руки. Был выбран Военно-революционный комитет, посланы отдельные части для захвата станций Зверево и Лихая, арестован окружной атаман и воинский начальник, причём воинский начальник оказал сопротивление и ранил двух казаков. Восемнадцать высших военных властей арестованы, проходят перевыборы всего командного состава полков…»
…Хорунжий появился ровно в тот момент, когда Антонов-Овсеенко отложил в сторону телеграфную ленту и взглянул в окно вагона. Миллерово пленила вьюга: кроме часто мелькающих хлопьев, не видно было ни черта. Хорунжий вышел из плотной снежной стены, что тот пришелец из потустороннего мира. Мгновением позже тусклый фонарный свет упал на двух матросов-анархистов, следующих за ним.
— Здравствуйте, товарищ из Донревкома, — тепло поприветствовал гостя Антонов-Овсеенко.
— Здорово ночевали, — запросто ответил гость, пожал протянутую руку и вовремя добавил, — не сочтите за наглость, товарищ командующий…
Улыбнувшись, он снял с головы папаху, ловко размотал башлык и принялся за портупею. Глаза под стёклами пенсне весело сияли.
— …традиционное донское приветствие, — уточнил он, — а насчёт Донревкома — вынужден разочаровать… Членом Донревкома я не являюсь… Моя фамилия Автономов. В недавнем прошлом представлял официальную оппозицию на Войсковом круге… Куда повесить обмундирование, товарищ командующий?
Антонов-Овсеенко сразу же вспомнил эту фамилию. Об Автономове, чуть пряча того за фигурой Голубова, восторженно писала в своём первом донесении разведчица Мария. «Левая группа Общеказачьего съезда»… «наиболее вероятные лидеры революционного казачества», «громадный авторитет среди казаков». То, что этот «вероятный лидер» не был парламентёром казачьего революционного комитета, Антонова скорее обрадовало, нежели огорчило. Командующий плохо знал как само казачество, так и его революционный комитет. Телеграммы воронежцев для подготовки встречи с потенциальными союзниками явно было недостаточно.
И хорунжий, похоже, мог пролить свет на многое.
…Они уселись за столик. Секретарша-стенографистка, молодая, высокая и длинноногая блондинка, покачивая бёдрами, подошла к ним и поставила на стол два стакана с чаем. Автономов нагловато ей подмигнул. Попытавшись изобразить на лице полнейшее равнодушие, девушка удалилась вглубь салона. Лишь усевшись за свой стол, она, хлопая ресницами, взглянула на него украдкой.
Автономов понравился Овсеенко: «С юмором. Не дурак. И не подхалим, скорее».
Особенно импонировало командующему то, что парень мало напоминал казака. Увы, старый революционер не мог изжить в себе образ донца как «нагаечника», палача революции. Хорунжий скорее походил на студента, в крайнем случае — на юнкера, коим Антонов-Овсеенко был сам около двадцати лет назад.
— Я — городской житель, хоть и казак. Отец мой — из педагогов, как и Богаевский, — грустно усмехнулся хорунжий, — учительствовал в Сулине, Новочеркасске. Он хотел, чтобы я стал юристом, но… не вышло. В институте проучился три года, потом — русско-германская, курсы в юнкерском училище, фронт…
Сделав небольшой глоток, командующий поинтересовался его политическими предпочтениями.
— В начале 1914-го, — признался Автономов, — увлекался Бакуниным и Кропоткиным. Много их читал, спасаясь от точности и суровости формулировок нудной юриспруденции… Сейчас со своей платформой я… определяюсь. Большевики… левые эсеры… И те и другие мне близки… Больше скажу… Я и разницы между ними особой не вижу.
— Ну-ну, — успокоительно произнёс Антонов-Овсеенко, — увидите. Мы все когда-то определялись, определитесь и вы… Нельзя родиться большевиком. Я сам в недавнем прошлом, например, принадлежал меньшевистской партии… А что же остальное казачество? Оно настроено пробольшевистски, я слышал. Это правда?
— Не совсем так. Оно настроено революционно, если говорить о фронтовиках. Но эта революционность специфическая, внутренняя, не большевистская, она против старый устоев… Казаки не хотят больше казаться русскому народу пугалом… Они не желают быть опорой власти, защищать то, что от прежней власти осталось… Вольница… Штык в землю, по домам… Никто не хочет воевать…
Антонов-Овсеенко пододвинул ему телеграммную ленту.
— Донской революционный комитет, — осторожно произнёс он, — вы можете что-нибудь сказать о них?
— Могу, — спокойно кивнул Автономов, вновь метнув в сторону секретарши шаловливый взгляд.
…То, что рассказал гость, не совсем соответствовало победным реляциям воронежцев.
Скрываясь после разгона «левой группы» в Новочеркасске у сестры, он обдумывал варианты дальнейших действий. Вариантов было два: или пробираться к частям Красной гвардии, или отправляться в революционный Царицын. Планы поменялись после слухов о съезде в Каменской, но узнал он о нём, к сожалению, поздно: к его приезду революцией там командовали другие. Председателем ревкома был избран вахмистр Подтёлков, секретарём — хорунжий Кривошлыков. Революционными казачьими войсками командовали два есаула — Герасимов и Смирнов. Автономову пришлось удовлетвориться ролью наблюдателя.
— До того, — хорунжий вернул ленту командующему, — как была перехвачена телеграмма Каледина об аресте «мятежников», требования съезда к нему были гораздо мягче. О войне речи не велось. Съезд желал того, что и мы, «левая группа» на Круге, — убрать с Дона Добровольческую армию, прекратить провоцировать гражданскую войну…
По Автономову выходило, что на съезде в Каменской образовались два течения: «пробольшевистское» и «умеренное». Первое, подогреваемое гостями съезда, давними донскими революционерами из иногородних — Щаденко и Сырцовым, — выступали за совместные действия с Красной гвардией. При этом их сторонники — Подтёлков, Кривошлыков и Кудинов — давить на «умеренных» не решались: тех было всё-таки больше. «Умеренные» тоже требовали изгнания Корнилова и свержения Каледина, но пускать красные войска на Дон не собирались.
На следующий день, по приказу Каледина, в Каменскую зашёл 10‑й Донской полк. Он должен был разогнать съезд и арестовать его организаторов. Подтёлков разагитировал полк мгновенно. Потенциальные «душители донской революции» перешли на сторону «братьев-казаков», усилив крыло «умеренных». Они потребовали удалить из Каменской всех большевиков-иногородних, и Подтёлкову пришлось перевести Сырцова с Щаденко на нелегальное положение. Революционная стихия грозила обернуться казачьим сепаратизмом. На следующий день ревкомовцы разругались с делегатами от шахтёров и рабочих. Те приехали к ним, как к союзникам, за оружием, но уехали ни с чем. А после казаки совсем уж раздухарились: они и красным войскам дали понять, что в их услугах не нуждаются.
Антонов-Овсеенко знал об этом факте. Командующий северным участком фронта Юрий Владимирович Саблин не далее как вчера ознакомил его с телеграммой 27-го Донского полка, наиболее революционного и боевого:
«…пропуск вооружённых большевистских эшелонов сейчас несвоевременен, т. к. только увеличит суматоху на Дону и внесёт разлад в семью трудового казачества. Полк надеется, что трудовое казачество сумеет разрешить все наболевшие вопросы и поступить так, как следует, с тем пришлым элементом, который внёс рознь в его семью…»
Под «пришлым элементом» революционные казаки, надо полагать, понимали корниловцев-алексеевцев.
— В Каменской пытаются усидеть на двух стульях, — резюмировал Автономов.
— С одной стороны, они забрасывают Совнарком телеграммами с просьбами о денежной помощи и вооружении, посылают к Ленину делегацию. С другой — желают самостийности. Я повторюсь: они пропагандируют те же идеи, с которыми носились мы, «левая группа», осенью 1917-го, — выгнать царских генералов, добровольческие отряды и жить независимой социалистической казачьей республикой. Однако ход истории неумолим. Ситуация изменилась, время парламентаризма и утопий кончилось. Донревком не сможет противостоять Корнилову и Каледину в одиночку. Если они отгородятся от России стеной, революция на Дону захлебнётся…
Антонов-Овсеенко вынул из кармана галифе часы, откинул крышку.
— Примерно через полчаса у меня должны быть представители Донревкома.
— И в это же самое время, возможно, в Каменскую прибудет для переговоров делегация Войскового правительства! — будто бы парировал Автономов.
— Вот как?
— Да.
Автономов заговорил быстро, взволнованно:
— Несомненно, в состав этой делегации будет включен Агеев. Павел Михайлович корчит из себя умеренного социалиста, и, поверьте, он умеет убеждать.
— Вы думаете, у него получится урезонить ревком?
— Он попытается вынудить их смягчить позицию. Начнётся дерганье знакомых струн: мы — казаки, мы — одна семья, зачем нам воевать? Я знаю их тактику: они будут забалтывать, наверняка пообещают выгнать с Дона Добровольческую армию. Переговоры затянутся. Пока они будут идти, калединцы наводнят Каменскую своими агитаторами и примутся разлагать простых казаков… Им есть чем крыть. На февраль намечен созыв Круга, новый съезд неказачьего населения… Заболтают, кого-то разубедят, кого-то в итоге арестуют…
В глазах хорунжия мелькнула мольба.
— Владимир Александрович! Подтёлков не сможет включить в состав переговорщиков Сырцова и Щаденко. Казаки должны разговаривать с казаками! Но при таком идейно слабом составе нашей стороны, слабой образованности самого Подтёлкова результаты этих переговоров непредсказуемы… Прошу вас, покажите свою власть, повлияйте на ревком! Уполномочьте меня стать членом этой делегации…
Стрелки часов показывали пять минут первого. Антонов-Овсеенко взглянул в окно и, прищурившись, разглядел сквозь плотную снежную пелену три человеческих силуэта.
— Вот что, товарищ Автономов, — спокойно ответил он, — давайте для начала подтолкнём казачий революционный комитет к однозначному союзу с советской властью. Так понимаю, к вагону сейчас шагают их парламентёры… У меня к вам просьба. Пересядьте к столу Ольги Андреевны, — улыбнувшись, командующий указал глазами на секретаршу, — спиной ко мне и не проявляйте себя. Слушайте, о чём мы будем говорить. Если я упущу что-то ценное, напишите записку. Ольга Андреевна мне её принесет.
2
Казачий революционный комитет прислал только одного представителя. Им оказался плотный казачок в кубанке и полушубке без погон, отрекомендовавшийся как «гражданин казак Маркин, Гундоровской станицы». Усевшись за столик, он без лишних прелюдий принялся пересказывать содержание телеграммы 27-го полка, сдабривая свою речь казачьими прибаутками.
Утверждая, что корниловцев казаки прогонят сами, Маркин прибавил: «И один в поле воин, если по-казачьи скроен». А на вопрос: «Уверены ли, что с Калединым и Корниловым справитесь без нашей поддержки?», загадочно, но бодро ответил: «Бог не без милости, казак не без счастья».
— Вот оружия бы да патронов, — заискивающе и несколько раз повторил он, — от этого бы мы не отказались, оно нам дюже необходимо…
Пытаясь увиливать от прямых вопросов командующего, Маркин долго всматривался в Автономова, но тот сел так, чтобы лица его посланец увидеть не смог. Маркин даже несколько раз вытягивал шею, чтобы разглядеть его погоны, только это, пожалуй, ему и удалось. Автономов сидел спокойно, почти без движения. Забросив ногу на ногу, неслышно барабаня пальцами по столешнице, он демонстрировал Маркину свою худую спину и мурлыкал что-то милое Ольге Андреевне, от чего та прыскала в кулачок.
В какой-то момент Антонову-Овсеенко показалось, что его новый знакомый увлечён только комплиментами, а про переговоры и думать забыл. Но вот представитель ревкома снова спросил об оружии, и командующий увидел, как хорунжий взял у секретарши тетрадный листок и что-то на нём написал.
Постукивая каблуками, Ольга Андреевна подошла к столику. Маркин при её приближении непроизвольно охнул. У Автономова хватило сообразительности не обернуться.
«Пусть признают Совнарком официально», — прочитал командующий, развернув бумажку. «Молодец парень, — подумал он восторженно, — изучение юридических наук не прошло для него даром». Ведь если такое официальное признание последует, осознал он, у Донревкома не будет шансов вести двойную игру. Каледин сорвётся, объявит их вне закона, и им придётся воевать с Калединым.
— Что ж, — Антонов-Овсеенко поднялся из-за стола и, давая понять, что встреча закончена, сказал, — передайте своим товарищам от меня самые тёплые пожелания! Обещаю, если казачий революционный комитет положительно ответит на мои вопросы, Красная гвардия окажет ему всю необходимую помощь: военную и материальную. Чтобы моих вопросов вы не забыли, Ольга Андреевна их напечатает. Ответить можно телеграммой…
…Спустя полчаса дончак рыжей масти, поднимая копытами снежную пыль, уносил Маркина в сторону Каменской. В кармане маркинского полушубка лежала вчетверо сложенная бумага с четырьмя вопросами:
«1. Признаёт ли казачий Ревком власть ЦИК и выбранного им Совета народных комиссаров?
2. Готов ли созвать вместо Войскового круга представителей всего трудового населения Дона?
3. Готов ли вести под общим советским руководством вместе с ним борьбу против Каледина и Корнилова?
4. Готов ли заявить свою позицию официально?»
3
Автономова в Каменскую Антонов-Овсеенко решил не посылать. Да, он видел в нём потенциал хорошего переговорщика и даже организатора, но в то же время понимал и другое. Если Автономов вернётся в Каменскую как фигура самостоятельная, не факт, что Донревком решится включить его в свой состав. Если он прибудет туда с мандатом от советского командования, то это будет неверно дипломатически: «каменецы» пока ощущают себя независимой силой, и появление эмиссара из условного Центра может быть воспринято как давление, как приказ. А этого произойти не должно. Казакам необходимо продолжать ощущать свободу своих действий, абсолютную свободу. Они сами должны понять, что у них нет иного пути, как подчиниться Советской России и стать её частью.
«Только свободу ли? — поймал он себя на слове. — „Свободу своих действий“ или иллюзию такой свободы? Ведь я могу дать им оружие, много оружия, и они действительно расправятся с врагами сами. А могу и не дать… И тогда враг потреплет их изрядно, и они непременно ответят на каждый твой вопрос „да“ и позовут тебя на помощь в ущерб интересам той самой свободы, собственной…»
Вагон качнуло. «Сухомлиновский» тяжело пополз по рельсам, направляясь в Купянск, где находилась временная ставка командующего. Звёздным одеялом небо накрывало донскую степь.
«Не я подталкиваю в объятия советской власти этих казаков, а сама история. Один в поле не воин, чтобы они там ни говорили… И к тому же… Не мне решать, будет у них тут свободная республика или автономная… Не мне — Совнаркому».
Успокоившись этим выводом, точнее, заставив себя успокоиться, Антонов-Овсеенко снял пенсне и устало протёр глаза. На столике лежало свежее донесение от Марии. Та, добравшись до Царицына, сообщала, что в городе насчитывается до двух тысяч красногвардейцев с двадцатью пулемётами и артиллерийской батареей. Вот-вот в Царицын должны прибыть части 5‑й Кубанской дивизии, готовые драться с Калединым и Корниловым. Кроме этого, возвращавшаяся с Кавказского фронта 39‑я пехотная дивизия заняла Тихорецкую и Торговую станции, южнее Ростова. Добрая половина дивизии настроена революционно. Другая половина намерена «разойтись по домам».
«…Постоянно происходят перевыборы командиров, — писала разведчица, — авторитет у этих командиров слабый».
Антонов-Овсеенко поднялся со стула и подошёл к карте.
— Части Сиверса — у южных границ Области, — задумчиво прошептал командующий, — отряды Саблина и Петрова — у северных и северо-западных границ… Царицынцы и кубанцы нажмут с востока, и 39‑я дивизия может замкнуть этот круг… Может, — повторил он, — при наличии крепкого командования, способного сагитировать солдат и поднять в бой…
Автономов, дремавший в глубоком кресле, тихо зевнул и плотнее укутался в шинель. Дальнейшая судьба молодого хорунжия была решена.
Читайте также предыдущие рассказы цикла:
- Подождём «Высочайшего акта».
- Кража Донской революции.
- Атаман Каледин и его «мятеж».
- Любовь и Голубов. Расследование Войскового Круга.
- Причуды Донской Фемиды. Последний день суда над Голубовым.
- «Колхида». «Левая группа». Гражданская война — не за горами.
- На мели.
- Тайные воздыхания Митрофана Богаевского и прозрачная конспирация Белого движения.
- Октябрь наступает.
- Фикция демократии.
- Против чести.
