Судьбы народов России и Германии прошли непростой исторический путь. Два раза эти страны стояли по разные стороны фронта опустошительных мировых войн и видели врага друг в друге. Холодная война, с одной стороны, вовлекла миллионы немцев в большое «Общество советско-германской дружбы», а с другой, оттолкнула другую половину Германии в лагерь «боннских реваншистов». Но только ли этим опытом исчерпываются российско-германские связи?
Кандидат исторических наук, специалист по истории Германии Артём Соколов выбрал пять книг на русском языке, анализирующих общие исторические сюжеты России и Германии в первой половине XX века.
1. Россияне и немцы в эпоху катастроф. М.: РОССПЭН, 2012
Книга, изданная в 2010 году по материалам конференции российских и германских историков в Волгограде, посвящена осмыслению различных проблем, связанных со Сталинградской битвой и Великой Отечественной войной. Представленные в ней материалы выходят за рамки военной проблематики. Это яркий образец культурного диалога двух народов о своём прошлом со всеми присущими ему противоречивыми сюжетами.
Главы книги — полноценные авторские статьи — раскрывают самые разные сюжеты: от детских воспоминаний Владислава Мамонтова, который пережил Сталинградское сражение семилетним ребенком, до широкого анализа проблемы мировых войн в условиях «короткого» ХХ века. Книга издана при поддержке Фонда Аденауэра одновременно на русском и немецком языках.
2. Захаров В. В. Военные аспекты взаимоотношений СССР и Германии: 1921 — июнь 1941 г. М.: ГА ВС, 1992
Когда на волне перестройки в СССР начали открываться архивы, многие сюжеты российско-германской истории получили качественно иное освещение. Именно к таким можно отнести и вопрос военного сотрудничества Советского Союза и Германии в межвоенный период. Для многих читателей сам факт того, что такое сотрудничество действительно существовало и оказало значительное влияние на развитие вооружённых сил двух стран, произвел ошеломительный эффект.
Органично сочетаясь с разоблачительным пафосом эпохи, эта информация породила легенду о «фашистском мече, ковавшемся в СССР». Многие авторы принялись убеждать читателей, что без советской помощи рейхсвер никогда бы не смог превратиться в вермахт. Уже потом эти взгляды будут пересмотрены, и историки придут к более взвешенной оценке советско-германского военного сотрудничества.
Однако первая серьёзная работа о данной проблеме вышла уже в 1992 году за авторством Владимира Захарова. Небольшой тираж сделал её, к сожалению, достоянием в первую очередь академического сообщества. Именно там советско-германское военное сотрудничество впервые рассматривалось без характерной идеологизации, на основании только что открытых для исследователей документов. В контексте эпохи это был почти научный подвиг.
3. Ланник Л. В. Германская военная элита периода Великой войны и революции и «русский след» в её развитии. Саратов: Изд-во СГТУ, 2012
Работа саратовского историка Леонтия Ланника знакомит читателя с германской военной элитой времен Первой мировой войны. Особое внимание уделяется Восточному фронту как истинной «кузнице кадров» офицерского корпуса кайзеровской армии. Именно там начал своё восхождение легендарный дуумвират Гинденбурга-Людендорфа, именно там развивалась карьера многих прославленных генералов. В конце войны Восток стал источником «большевистской угрозы», страх перед которой предопределил незавершённый характер германской революции и облик Веймарской Германии.
Книга Ланника освещает многие «белые пятна» Первой мировой войны. Западный фронт традиционно вызывает больший интерес у историков. Битвы на Ипре и Сомме, мясорубка Нивеля, Верденское сражение по образности и красочности описания, как правило, оставляют позади события Восточного фронта с его Брусиловским прорывом и «чудом при Танненберге». Работа Ланника исправляет этот несправедливый перекос, возвращая центр исследовательского внимания с Запада на Восток. Безусловный must read для каждого любителя военной истории.
4. Кёнен Г. Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев. 1900–1945. М.: РОССПЭН, 2010
Немецкий историк Герд Кёнен рассматривает историю и эволюцию образа «Востока» и России в сознании немцев в первой половине ХХ века. Как следует из названия работы, Кёнен стремится отойти от упрощённой трактовки образа России как извечного источника абсолютной угрозы в представлении немцев. Отталкиваясь от многочисленных и разноплановых источников, он утверждает, что в образе восточного соседа сочетались чувства восхищения, удивления и страха, которые в разных комбинациях и пропорциях формировали определённое отношение к стране.
Эта сложная картина иллюстрируется многочисленными примерами, не всегда широко известными. Например, говоря о нацистской пропаганде 1930‑х годов, Кёнен приводит пример фильма «Броненосец “Севастополь”», который вышел в 1937 году как ответ шедевру Эйзенштейна. В 1939 году, накануне подписания договора о ненападении между Германией и СССР, он был снят с показа.
5. Хавкин Б. Л. Россия и Германия: 1900–1945. Сплетение истории. М.: Новый хронограф, 2014.
Книга отечественного историка Бориса Хавкина состоит из уже вышедших в свет научных статей автора и опубликованных впервые. Читателю представлен ряд сюжетов российско-германских отношений первой половины ХХ века. В основном они касаются периода Второй мировой войны, но есть и, например, интересная глава о «финансисте мировой революции» Александре Парвусе.
Отдельный интерес вызывают две источниковедческие главы книги. Одна из них посвящена ранее неопубликованным письмам лидера германских коммунистов Эрнста Тельмана Сталину, которые он писал из тюремных застенок накануне Второй мировой войны. Другая статья раскрывает обстоятельства обнаружения и публикации оригинала дополнительных соглашений к «пакту Молотова-Риббентропа» из советских архивов. Принимая во внимание, что и сегодня можно встретить точку зрения о том, что данный документ является подделкой, этот материал представляет особую значимость.
Во время празднования Масленицы VATNIKSTAN публикует статью из № 7 журнала «Огонёк» 1913 года о том, как праздновалась Масленица в разных местах России накануне Первой мировой войны. Материал, опубликованный в «Огоньке», был собран корреспондентами издания. Рисунки для раздела о Санкт-Петербурге писал с натуры художник А. В. Мартынов.
В Петербурге
Нет в северной столице былого размаха и своеобразных обычаев старой русской масленицы. Прежние балаганы у Адмиралтейства и позже на Царицыном лугу давали живую и яркую картину русского карнавала, а ведущие к ним улицы заполнялись всевозможными выездами — от придворных карет, в которых возили институток — посмотреть сквозь окна на народное гулянье, — до традиционных веек (вейка — кучер эстонского или финского происхождения, работающий только на Масленицу. — Ред.). Всё это уже почти забыто. Скудны и серы нынешние «балаганы» на Семёновском плацу, стеснённом постройками, а о выездах и говорить нечего.
Блины — и те вышли из пределов сырной недели и поедаются по ресторанам всю зиму…
Нет почти и специальных масленичных развлечений для чистой публики.
Несколько оживлённее обычные зимние маскарады в «Приказчичьем» (название клуба. — Ред.). Здесь кавалеры — молодой чиновник, студент, приказчик, конторщик, а маски — женская молодёжь, ищущая развлечений после службы в магазинах и модных мастерских, да «ночные бабочки». Интрига неизменно начинается словами: «Я тебя знаю» и кончается «пригласи ужинать».
В буфете постепенно маски снимаются и пропадает последняя тень карнавала.
Танцы носят непринуждённый характер. Оркестр играет вальс, но это не мешает к концу вечера «бонвивану» танцевать «кек-уок». Входят сюда чинно, заботливо ухаживая за дамою, а при выходе истерзанный кавалер с ужасом ищет «на извозчика» для прелестной спутницы.
Бедных масленичных «веек», наезжих подгородных финнов и русских крестьян, возящих на любое расстояние за традиционные «рицать копеек», не пропускают на лучшие улицы. Зато к их услугам окраины. То-то здесь работа городовым! Фабричный и мастеровой люд здесь — хозяин. Море по колено пьяненьким. О «нарушении тишины и порядка» забота почти отложена — не было бы раздавленных и увечных!..
В Москве
В Первопрестольной старое дворянство, именитое купечество и коренной простой русский люд блюдут старые обычаи. Пёструю смесь представляет московская праздничная улица: новейшая западная культура — автомобили, модные упряжки, парижские туалеты — и тут же великолепные старые выезды замоскворецких тузов с коврами, с румяными, дородными купчихами и пышащими молодостью купеческими дочками. Москва катается, не в пример Петербургу, «во всю» на масленой, и тысячные рысаки богатеев равняются с мохнатой лошадёнкою владельца хибарки на «Антроповых ямах» в сплошной веренице по тесной улице.
«Балаганы» сохранились на Девичьем поле во всей своей самобытности. Стон стоит в воздухе от гудков, свистков, пищиков, музыки и выкриков.
С круглых трибун (наподобие лобного места) юмористы-импровизаторы потешают невзыскательную публику злободневными куплетами, подчас меткими и остроумными. Всюду с лотков и под навесами идёт бойкая торговля лакомствами и мелким товаром.
До сих пор случается, что на Москва-реке воскресает знаменитый кулачный бой. На былом поприще, — под стенами Кремля, — надзор слишком зорок, и кулачники пробовали обосноваться у Дорогомиловского моста; но и здесь эти побоища разгоняются при самом начале.
В провинции
Желая по возможности широко изобразить русскую масленицу по всей необъятной нашей родине, мы поручили корреспондентам «Огонька» на местах собрать сведения о типичных для разных уголков провинции масленичных развлечениях. Наиболее характерными и наименее известными читателю в этом году оказались картинки быта великороссов вдоль по средней полосе Империи. По наброскам и описаниям корреспондентов, художники «Огонька» изобразили сцены масленицы в Новгородской, Нижегородской и Иркутской губерниях.
Из Иркутской губернии нами была получена корреспонденция, описывающая прошлогодний случай, которую целиком и воспроизводим.
«Алямур»
(«Алямур» — сибирский розыгрыш лотереи. На всю сумму розыгрыша участниками раскупаются у хозяина вещей фишки, на которые, как на деньги, играют в карты. Выигравший стоимость какой-либо вещи по желанию берёт её себе. Погашенные при этом фишки уничтожаются, а игра продолжается, пока не кончится розыгрыш всех вещей. Хозяин обязан выставить угощение и сам не имеет права играть. — Ред.)
Перед масленой зашёл к дьячку села У. писарь и сообщил новость. В почтовое отделение Т. за 100 вёрст, переведён новый почтовый чиновник. Холост, трезв и не без достатка. Дьяк зашептался с дьячихой.
— Ты «чо», сдурел, «чо» ли? — громко возразила дьячиха. — Не за сто же вёрст самим на показ дочку везти?
Хорошенькая их дочка покраснела и выскочила из «зала», а писарь, ухмыльнувшись ей вслед, пришёл на выручку родителям.
— «Алямуром» заманить надо — вот чем! Такой алямурщик, что чуть прослышит — за пятьсот вёрст прискачет!
Чего лучше! И жениха заманить, и деньгу зашибить! Тотчас захлопотали старики.
— Дочкин детский салон — 18 рублей. Канарейка в клетке — 10 рублей. Старый подрясник — 7 рублей. Сын-студент о святках оставил гитару и балалайку — с барышом купит из выручки новые! — и их сюда же. Медные самовары давно не в моде — тащи старый самовар! Подарок благочинного — кувшин с чарочками — вот и довольно!
Списали всё на «алямурный лист» с точною расценкою. Нарезали из бумаги фишек на всю сумму вещей. Припасли пять игр картишек.
А пришла «масленка» — дьячиха наготовила «алямурный стол»: «омуля», да не простого, а лучшего — «селенгу». Сжарила «верещагу» — яичницу с рыбой. Настрогала мёрзлой осетрины-«строганины». Пельменей наморозила сотни три. Спекла пышную «масленку» — хворост, который, вместо блинов, служит сибирским масленичным блюдом: привили его здесь ссыльные поляки-повстанцы. Наставила всякой солёной, копчёной и маринованной «закуски» и сдобной «прикуски» — «шаньги» — булочки со сметанной принекою — и «сибирский разговор» — кедровые орехи — в первую голову. Припасла и «серки» — лиственничной смолы — для излюбленной сибирской жвачки.
А дьячок «сгонял» в казёнку, в ренсковый погреб (так называли магазины, торгующие спиртными напитками. — Ред.) и в пивную. Осталось оповестить о дне «алямура».
На «алямур» вхож всякий — были бы денежки. Пришло народу немало. Развесёлый фельдшер, конечно, приволокся за женою учителя, — а тому и горя мало: было бы выпить! Пождать пришлось приезжих — и то недолго: нагрянули с бубенцами на взмыленной тройке и писарь с желанным гостем. Чиновник обстоятельный, тужурка с иголки, только словно бы тесновата… Заневестившаяся барышня, всего с весны взятая из «епархиалки» (духовное учебное заведение для девушек. — Ред.), вся сомлела, увидев нового знакомого.
Живо приступили к «алямуру». Гости купили у хозяина за наличные — кому сколько — фишек и уселись за «польский банчок» (карточное игра. — Ред.). Не прометали и двух «кругов», как молчаливый владелец монополии уже потянулся за списком вещей, долго рассматривал его и, ткнув пальцем, заявил: «канарейка!». Он уже обобрал у партнёров фишек на красненькую и спешил выкупить лучшую из лотереи вещь. «Заигранные» фишки уничтожили и продолжали своеобразный розыгрыш.
Учитель усердно выпивал, писарь разделывал на «трёхрядке» барыню (играл на трёхрядной гармони пляску «Барыня». — Ред.), фельдшер делал «выходки» вприсядку, нашёптывая что-то улыбавшейся, несмотря на постоянный прикуп фишек, учительнице, а дьячок с дьячихой с головой ушли — один в расчёты при продаже фишек, а другая, сидя напротив него, в заботы — как бы выиграть «на себя» хоть что-нибудь из лотереи. Приезжий чиновник не отходил от барышни. Если бы старики были повнимательнее, они бы подивились, как подозрительно скоро освоилась дочка с гостем, — но они только радовались: «клюёт рыбка!».
Дальше — больше. Давно уже разыграли весь «алямур» и перешли на наличные. Сперва «двадцать одно», потом «макашка». Набились «на огонёк» настоящие игроки, нарочно выжидавшие, пока затянет азарт «алямурщиков». Зашуршали бумажки, зазвенело золото, — пошли в пляс, запели хором подгулявшие неудачники.
Под утро с ужасом увидал всё позабывший в игре дьячок, что не толька вся выручка с «алямура», но и добрая сотня из «кубышки» сгорела в «макао»… Хватился тогда чиновника — отыграюсь, думает, хоть на нём — дочку сосватаю… Глядь, — ни чиновника, ни дочки, ни писаря! А тут из-под стола вылез проспавшийся там учитель — тот жену ищет.
А бывшую епархиалку на тройке помчал к себе, за сто вёрст в Т., «чиновник». Коварный писарь, подстроивший всё дело, сидел у них за кучера.
Велика ли беда? Увозом, известно, чаще венчаются, чем сватовством. Значит, деловой человек — чиновник: пожалел расходов.
Увы! Это был не чиновник, а нищий, — шалопай из уголовных ссыльных, с которым ещё с прошлой зимы вела роман скромная епархиалка. Её «Ромео» прибег к нередкому по Сибири свадебному маскараду, призаняв тужурку у приятеля. Бывало, что дорожные мастера на постройке чугунки высватывали лучших невест, украв на время инженерский мундир своего начальника.
Не весел вышел весёлый «алямур» для несчастливых родителей!
«Берёзку рубят»
«Посидки» («вечорка») затянулись. Уже досыта напелись частушек, вроде:
— Мне кадрели надоели и «линцы» («лансье») наскучили — играть дружка замучили.
Или:
«Говорила я дружку: не ешь в среду кишку, а ешь лёгкое, печёнку — и люби меня, девчонку».
Уже сыграли «свадебку», которая «вся расстроилась», потому что «невесту охаяли — целоваться заставили». «Заплетали плетень». Сперва утопили, потом выручали уточку «из мёды, из патоки». Несколько раз ходили парни, прикрывая шапкой лица парочек с суровым приказанием: «целуйтесь!», причём, сколько бы ни держал парень шапку, нельзя отрывать губ от затяжного поцелуя. Собирали при этом и «на свечку», и на угощение.
И «линцы», и кадрели плясали до упаду. Расходилась молодёжь — и по домам расходиться не хочется. Осталось либо «большие песни» петь, либо сыграть какую-либо из хранящихся про запас на такой случай отчаянного пошиба старых игр.
Но для «больших песен» нет ни настроения (серьёзного, прочувственного), ни Ерёмки-запевалы, которого нынче сманили в Брус на посидки.
— Ванька, сруби-ка берёзку, — взвизгнула одна из девок побойчее.
— Верно! Но, Вань, сруби, милой, сруби-ка-ся… — загалдела вся изба.
Ваня поломался:
— Мало сё-дни каши ел, плохо выйдет!
Напоследок, однако, согласился. Все насторожились, ожидая потехи.
Ванька с медленного размаха сразу стал, как дуб, на голову, крякнул и повёл, стоя на голове, длинный рассказ:
— Стоит в лесу, берёзка, качается!
Приехал мужик, распоясался.
Расправил бороду.
Поточил топор.
Стал рубить:
Тюк-тюк!..
Всё это Ванька изображает в лицах, раскачиваясь, ухитряясь одною рукою распоясаться, погладить подбородок. Точение изображает «нога об ногу». Наконец, рубка производится ударами грациозного валенка одной ноги под коленко другой. Это движение не прекращается до самого конца действия.
А действие всё развивается. Вот вздрагивает верхушка, вот начинает крениться берёзка под ударами. Ванька перегибается в пояснице, с трудом удерживая равновесие и щеголяя продолжением повести. Лицо его, кажется, вот сейчас брызнет кровью… Напряжение, восторг и любопытство зрителей достигает последних пределов. Но если кто-нибудь взвизгнет или сорвётся невольное восклицание — неосторожному тотчас зажмут рот.
Наконец, последний удар топора — и берёзка с треском падает. Как изобразил Ванька треск падающей берёзки — мы передать не берёмся. Но рёв, визг, хохот, топот и аплодисменты зрителей доказывают, что финал удался талантливому любимцу публики не менее, чем всё остальное…
Уж очень редки — и хорошо, что редки — в русской деревне эти «охальные игры», из которых описанная — самая невинная…
«С козлом идут»
Несомненная связь с язычеством существует в масленичном обычае, сохранившемся среди мещан и крестьян — жителей городов Нижегородской губернии и даже предместий самого Нижнего. Масленичное гулянье открывается процессией девушек, разодетых в яркие наряды. Впереди ведут за рога рослого красивого козла, украшенного цветными лентами. Это, — несомненно, — древний жертвенный козёл славян. Но дело обходится в наши дни без крови.
С пением особых, к этому дню приуроченных песен, девушки проходят по улицам города и дают «почин масленице». Следом начинается обычное катанье, во время которого, при встречах верениц саней, молодые люди и девушки приглядываются друг другу, знакомятся, и нередко здесь завязываются будущие браки. Катание служит, таким образом, смотринами, и появление нарядного козла на улице с нетерпением ожидается и девушками, и молодыми людьми, мечтающими о супружестве.
VATNIKSTAN обратился к новинкам исторической литературы и с интересом прочёл новую книгу издательства «Новое литературное обозрение» о советском поколении детей послевоенных лет, которых на Западе называли просто бэйби-бумерами. Поэтому и американский автор Дональд Рейли предпочёл такое определение для советских героев. Книга вышла в авторитетной серии «Historia Rossica».
У тех специалистов, кто занимается историей новейшего времени, есть несомненная привилегия: они могут пользоваться социологическими методами — опрашивать современников событий, в том числе проводить детальные интервью. Славист из Университета Северной Каролины Дональд Рейли поговорил со своими сверстниками, выпускниками 1967 года двух советских спецшкол — московской № 20 и № 42 в Саратове. Он попробовал составить общий портрет — точно не всего поколения, но определённой его части.
Бэйби-бумеры, дети послевоенных лет, играют первую скрипку и поныне. Дональд Трамп родился в 1946 году, Владимир Путин — в 1953‑м. Герои исследования Рейли младше Трампа, но старше Путина. Они либо 1949-го, либо 1950-го годов рождения. Это выходцы из хороших советских семей ответственных партийных работников, крупных учёных, офицеров и директоров заводов. Среди московских собеседников Рейли — внук члена сталинского Политбюро наркома Микояна Владимир и переводчик фильмов, а ныне радиоведущий Леонид Володарский, в параллели школы № 20 учился и известный бизнесмен Марк Мильготин (в публикации газеты «Коммерсант» он фигурирует как «криминальный авторитет Марик»; он был убит). Выпускники с менее звучными фамилиями, как из Москвы, так и из Саратова, в основном состоялись в жизни. Выборка Рейли совершенно не репрезентативна в целом для поколения — но зато исследователю удалось зафиксировать воззрения, характерные для благополучных слоёв советского общества, а также пересказать личные жизненные истории. Рейли провёл титаническую работу — на интервьюирование «бэйби-бумеров» у автора ушло семь лет.
Книга построена хронологически — вначале герои вспоминают о своём детстве, про школу, студенческие годы, женитьбу, зрелость и далее вплоть до 2000‑х годов, когда Рейли завершил опрос, а у его собеседников появились внуки. Респонденты высказываются как на извечные темы, рассказывая о своём взрослении, взаимоотношениях c родителями и детьми, так и о влиянии социально-политических потрясений на их повседневную жизнь. Есть и вставки с оценками собеседников Рейли важных культурных и технологических феноменов. Советская история в «Бэйби-бумерах» предстаёт на персонифицированном уровне субъективными взглядами и свидетельствами. Особую ценность исследованию Рейли добавляют мелкие штрихи, свойственные устной речи. Цитируя своих собеседников, Рейли старается запечатлеть особенности их языка, а некоторые долгие рассказы воспроизводит полностью.
«Советские бэйби-бумеры» перекликаются со знаменитым исследованием Алексея Юрчака «Оно было навсегда, пока не кончилось». Если монография Юрчака носит революционный для изучения послевоенного советского общества характер, то работа Рейли выдержана в традиционной для советологии парадигме. Рейли употребляет отдающий расизмом термин homo soveticus, но он демонстрирует, что эти homo soveticus на самом деле имели много общего со своими западными сверстниками. Как правило, исследователи, описывая советскую повседневность, излишнее внимание уделяют политической составляющей. Представляется, что советское общество было гораздо более аполитичным, нежели его принято описывать. Юрчак как раз это и доказывает, а Рейли, имея соответствующие свидетельства, только констатирует, что было бы заблуждением делить советское общество исключительно на коммунистических активистов и диссидентов.
В целом, если судить по книге Рейли, можно сделать несколько выводов.
Частная жизнь стала ценностью для советских «бэйби-бумеров». Есть противопоставление частной жизни и жизни общественной. Одно говорилось на кухне, другое — на собраниях.
Идеи коммунизма стали восприниматься как несбыточные уже в конце 1960‑х годов, многие респонденты говорят о личном разочаровании в идеологии именно в это время. При этом убеждённых коммунистов не было среди партийцев, большинство из которых составляли карьеристы (и среди респондентов, и среди тех, кого респонденты встречали). Многие из героев исследования признают, что вступали в КПСС, руководствуясь исключительно мотивами продвижения по службе.
Негативные тенденции в советском обществе ощущались со второй половины 1970‑х годов, как на уровне хозяйства, так и на политическом уровне. Очереди в магазины, поездки в Москву за колбасой начались именно со второй половины 1970‑х годов, а ещё сильнее хозяйственные проблемы стали проявляться в годы перестройки. Над Брежневым стали смеяться именно в это же время. Перестройку опрошенные Рейли воспринимают как закономерное явление, но не все согласны с методами. Многие респонденты жалеют о развале Советского Союза, но некоторые считают, что развал был предопределён.
Чем выше социальный статус респондента, тем хуже он относится к Советскому Союзу. Истина кажется бесспорной. Творцы либеральных реформ 1990‑х — сплошь бывшие комсомольские работники и аспиранты из обеспеченных привилегированных семей. Это подтверждают и собеседники Рейли.
В Советском Союзе существовал антисемитизм, который активно проявлялся после 1967 года, после Шестидневной войны между Израилем и арабскими странами Ближнего Востока. СССР на государственном уровне поддерживал Сирию и Египет. Как следствие, евреи на повседневном уровне испытывали дискриминацию: респонденты говорят о проблемах при поступлении в вузы (в МГИМО, например, евреев вовсе не принимали) и росте антисемитских настроений в обществе. При этом можно заметить двойственность: с одной стороны, многие евреи принадлежали к высшим слоям советского общества, с другой стороны, они испытывали притеснения.
Высокий уровень образования и культуры — это совсем не самомнение героев исследования. Многие респонденты эмигрировали и интегрировались в общество других стран, они занимают видные должности в основном в научной сфере. Чаще всего эмигрировали уже в 90‑е, будучи сорокалетними. Таким образом, это наглядная демонстрация успехов советской образовательной системы, выпускники советских вузов без проблем адаптировались в чуждой среде в уже сознательном возрасте.
1990‑е годы стали для героев книги настоящим испытанием. Экономическую ситуацию в новоявленной России Рейли называет Великой депрессией, сравнивая со знаменитым кризисом в западном мире 1929–1933 годов. Эмиграция зачастую была вынужденным решением для «бэйби-бумеров». Тем не менее большинству из героев удалось решить экономические проблемы и добиться сравнительно высокого уровня жизни.
«Бэйби-бумеров» можно было бы назвать наивным поколением. Хоть и называют респонденты себя скептиками, со стороны кажется, что они заблуждаются. Поначалу они на слово верили в истины коммунизма, затем на веру приняли перестроечную публицистику, после этого поверили в Ельцина и его преобразования к рынку. Они воспринимают творчество Суворова-Резуна как достоверную литературу. При этом некоторые респонденты говорят о некоей «нормальной цивилизации» — подобная риторика не характерна для последующих поколений. Создаётся ощущение, что у представителей, если не всего поколения, то выборки Рейли, есть потребность в идеологии.
Книга интересна не cтолько общими выводами. Истории, рассказанные собеседниками Рейли, прежде всего увлекательны сами по себе, как частные свидетельства. Некоторые рассказы весьма кинематографичны, некоторые удивительны — но перед нами судьбы простых людей на историческом фоне. Прямая речь героев подкупает читателя гораздо больше научных измышлений Рейли. «Советских бэйби-бумеров» можно рекомендовать не только увлекающимся историей позднего Советского Союза, но просто любознательным читателям, которые определённо узнают новое про поколение своих родителей или даже бабушек и дедушек, а уж ровесники героев исследования Рейли точно найдут темы для ностальгии.
В России, как помнится, о казни короля Франции Людовика XVI в 1793 году узнали через неделю, с изобретением телеграфа скорость сократилась до пары часов, сейчас новости появляются за секунды. Телевидение стало во второй половине XX века первым гонцом, приносившим добрые и дурные вести в каждый дом. Телевизор подавал события с полной палитрой красок, «как оно было на самом деле», с эффектом присутствия.
В данном обзоре мы собрали выпуски новостей о важнейших событиях 1990‑х годов и первого десятилетия XXI века. Смотрите 11 новостных выпусков и сюжетов о развале СССР, трагических терактах и социально-политических потрясениях новейшего времени.
1991 год. Вести, РТР. «СССР больше нет!»
Знакомый нам по каналу «Культура», тогда молодой ведущий Владислав Флярковский сообщает стране страшный вердикт — СССР официально прекратил своё существование. Вот так, из студии Российского телевидения, считавшегося неподцензурным оплотом новой демократии, миллионы узнают о смерти обожествляемой и казавшейся вечной империи.
Надо сказать, что, несмотря на хлёсткое начало, выпуск получился будничным. Зрителя в степенных интонациях дикторов ЦТ обнадёживают, что преображение «нерушимого союза» в СНГ — это лишь шаг к демократизации республик и новому Союзу. Затем похвалу из уст ведущего получают главы Чечни и Армении, НАТО и ЕС. Удостоились почестей наши психиатры, отринувшие карательные галоперидольные подлости старого порядка.
1993 год. Эфир Первого канала. Вооружённая осада «Останкино»
Конфронтация президента и Верховного Совета достигла апогея в октябрьское воскресное утро 1993 года. Выплеснувшееся на улицы восстание разочарованных в Ельцине людей показывали неохотно, на это был негласный запрет Кремля. Но когда сторонники Совета пошли брать «Останкино» для захвата эфира, скрывать уже было нечего. В спешном порядке эвакуировалось всё ценное, а старому диктору Льву Викторову поручили прочесть экстренную депешу о перерыве эфира.
С трудом скрывая страх, советский профи в 19:26, врываясь в трансляцию матча «Ротор» — «Спартак», чеканным голосом читает сообщение о попытке захвата Останкинской телебашни, и экран гаснет.
1995 год. ИТА Новости. ОРТ. Будённовск
Теракт, поразительный по наглости и жестокости. Колонна террористов, двигаясь вглубь Ставропольского края, захватывает больницу в городе Будённовске. Перед этим Басаев и его подельники миновали несколько блокпостов армии, которая их пропустила. И вот в заложниках беззащитные женщины и дети, премьер в положении просителя, а Басаев, полный бравады, легко раздаёт интервью журналистам. Беспомощность людей перед террористами, бессилие руководства явственно видны из этого выпуска. Надо отдать дань свободе слова тех лет, всё показано без прикрас.
1996 год. «Итоги» на НТВ. Победа Ельцина
В прямом эфире страна наблюдает за волевой победой тяжелобольного президента. В два часа ночи легендарный ведущий новостей 1990‑х Евгений Киселёв, изрядно устав, возвещает, что второй срок президентства Ельцина будет. Безумная предвыборная кампания «Голосуй или проиграешь» завершилась триумфом либералов. Значит, не зря они кричали о «красной заразе», таскали коробки из-под ксерокса, вынуждали больного Ельцина танцевать рок-н-ролл и гоняли армии артистов по Руси.
1998 год. Новости ОРТ. Дефолт
Рубль упал в два раза за август 1998 года. Не сравнить с ситуацией 2014 года и близко. Странно, что корреспондент новостей так спокойно говорит об «укреплении доллара». Видимо, настойчиво попросили не сеять панику среди населения. Если накануне кризиса за один доллар давали шесть рублей, то через месяц, как вы видите, почти 15. Причём курс просел за день на два рубля. Сейчас бы о такой ситуации говорили в истерических тонах. Но в неспокойные 1990‑е люди были готовы ко всему.
1999 год. «Сегодня» на НТВ. Назначение Путина премьером
Исторический выпуск новостей. В экстренном порядке сообщается, что премьер Степашин отправлен в отставку. Причины не озвучиваются, да и неинтересно. Официальный преемник стареющего Ельцина — это сюрприз для всех. Именно 9 августа 1999 года, не позже, Владимир Путин объявлен преемником. То есть официально было заявлено, что глава ФСБ — не очередной персонаж «министерской чехарды».
Никого прежде такой чести не удостаивали. С трудом читая, Ельцин объясняет, почему избрал Владимира Владимировича на пост руководителя правительства, и уверяет, что страна оценит нового политика. Массовый зритель узнал об имени человека, который положил начало новой эры в политике, именно тогда.
1999 год. Взрывы домов в Москве
Любимый город не может спать спокойно. Дом больше не крепость. Два взрыва в Москве, один в Дагестане и один в Волгодонске. Число погибших более 300. НТВ передаёт кадры с места событий.
Ничего, кроме паники и страха, такой выпуск посеять не может, хоть и ведущий Андрей Норкин корректен и спокоен. Никакие увещевания господ из МЧС и ФСБ о том, что виновных покарают, не действуют. Ещё долго потом дети будут ложиться спать в одежде, чтобы «на том свете быть готовыми к встрече с Богом, а не в пижаме представать перед Ним». Спешно организовываются добровольцы, которые изучают подвалы дома и подозрительные пакеты, а также патрулируют улицы по ночам. После взрывов сентября 1999 года активизируются боевые действия в Чечне.
2001 год. ТНТ. Захват НТВ
Борьба за самый успешный канал России между Гусинским и новой элитой превращается в медиавойну. Журналисты НТВ бастуют, нещадно разнося власть и Газпром, выходя на митинги в столице. В первый раз в истории канал заявляет о неприятии руководства. Но конфликт разрешается иначе: новый менеджмент НТВ просто меняет охрану и увольняет большую часть сотрудников в ночь с 13 на 14 апреля.
Оставшись не у дел, «команда Евгения Киселёва» начинает вещать на телеканале ТНТ. Экспромтом журналисты составляют выпуски, где взывают о помощи демократическую общественность, демонстрируют варварства нового руководства Бориса Йордана.
2001 год. «Сегодня» на НТВ. 11 сентября
Самая дерзкая и яркая террористическая атака в истории. Канал НТВ передаёт трагедию в прямом эфире. Вся Россия видит, как рушатся башни-близнецы, и кажется, что это сцена нового фильма. Но реальные смерти людей, пожар и паника не могут быть сыграны, это правда. И в этом ужас. В любом, пожалуй, просыпается жалость. Американцы, мнящие себя империей, беззащитны в своей цитадели, в городе, который никогда не спит. От отчаяния некоторые прыгают с верхних этажей, понимая исход.
2002 год. «Намедни» на НТВ. «Норд-Ост»
В прямом эфире Леонид Парфёнов хлёстко и жёстко рассказывает о захвате заложников на популярном мюзикле. Половина телевизоров страны смотрела этот выпуск, что стало рекордом для канала. При этом тональность программы оппозиционна. На всю Россию задаются вопросы: а верно ли борются с террором, а тот ли газ пустили, оправданы ли такие потери среди людей?
В студии «Намедни» — очевидцы событий, эксперты, те, кто был в здании на Дубровке. Комментарии взяты у всех сторон этого ужасного действа. Чеченки на всю страну доносят «свою правду», толкнувшую их детей на террор, спецкор Пивоваров сомневается в эффективности силовиков. Критика валом обрушилась на власти, что повлияло на конец программы Парфёнова через год с небольшим.
Бесстрашные репортёры отправились в центр на Дубровке, где взяли интервью у террористов. Благодаря их отваге сегодня у нас есть уникальные кадры из «логова зверя» — Мовсар Бараев, которому осталось жить пару дней, говорит заученный текст с опущенной головой.
2004 год. «Россия» и Первый канал. Захват школы в Беслане
Это 1 сентября не забудет страна. Праздник школы в маленьком осетинском городе сменился адом. В заложники взяты 1128 человек. В спортзале школы их держит отряд недобитых федералами террористов. Здание заминировано, один неверный шаг — погибнут все. Сердце России бьётся в Беслане и обливается кровью. Если прежде жертвами отморозков становились взрослые, то теперь — невинные дети, идущие в школу. И гневу народному нет предела, раздаются упрёки в адрес властей Осетии, ФСБ и всех, кто допустил теракт в 30 км от Владикавказа.
Выступление министра обороны и его фразы о том, что «бороться трудно с этой угрозой», выглядят как хорошая мина при плохой игре. Растеряны и ведущие, и силовики. Погибло 333 человека, половина из которых дети.
На VATNIKSTAN стартует серия интервью с популяризаторами истории в медиа-пространстве. Первым собеседником стал Павел Пряников — бывший главный редактор «Русской планеты», «Таких дел» и «Живого Журнала», экс-замглавред «Ленты», создатель блога «Толкователь», соавтор телеграм-каналов «Красный Сион» и Proeconomics, ведущий исторической программы на радио «Комсомольская правда». Павел рассказал о своём взгляде на роль работорговли в становлении государственности на Руси, публицистике как составляющей части исторической науки и пути развития России.
— Как вышло, что Вы, выпускник биофака МГУ, начали заниматься историей?
— Я пришёл к истории из-за политизированности. Впервые в 1986 году, когда мне было 14 лет, мы с друзьями создали троцкистский кружок, увлекались идеями Бухарина и Рыкова, слушали «Голос Америки», радио «Свободу», то есть симпатизировали лево-демократическим идеям. Затем, в начале 1990‑х, я был у Белого дома и в августе 1991-го, и в октябре 1993-го. Был близок к левым структурам. Немного был в компании у Дугина, немного — у Рохлина в Движении в поддержку армии, был знаком с Виктором Илюхиным, работал в Госдуме.
Хотелось узнать, что лежит в основе той или иной идеологии. Большая заслуга Дугина — как бы к нему ни относились — в моём увлечении истории. Дугин, пожалуй, первым в начале 1990‑х проявил интерес у молодёжи к немейнстримовой истории, к каким-то историческим фактам, которые не фигурировали в советской и российской научной мысли. Например, он рассказывал о «консервативной революции», о Карле Шмитте и Рене Геноне, кажется, даже среди учёных мужей до конца 1980‑х только единицы их знали. Дугин популяризировал эти знания. Возможно, у Дугина слишком пристальный взгляд на второстепенные вещи, а идеи, о которых он рассказывал, никогда не определяли жизнь Европы и всего мира. Но всё равно он пропагандировал знания. Головин и Дугин организовали Новый университет, который проходил в библиотеке на Фрунзенской. Это примерно 1994–1995 годы. Там популяризировалась и средневековая наука. У Головина был упор на закоулки истории того времени. Когда рассказывают о ересях катаров, альбигойцев, тамплиеров, ты начинаешь просто лезть в книги и сам узнавать, настолько это увлекательно.
— А когда Вы начали писать про историю?
— В 1998 году, когда мы работали в ДПА, мы делали молодёжное крыло и создали один из первых исторических сайтов с левым уклоном. Он, конечно, не сохранился. Мы там пытались популяризировать какие-то левые теории не очень известные и просветить аудиторию о каких-то значимых фактах отечественной истории. Тогда плясали все вокруг ортодоксального марксизма, нам же интересно было изучать анархизм, фракционную борьбу 1920‑х годов. Задача была противопоставить определённую идеологию ортодоксальности КПРФ. Многие разделяли и разделяют левую идею, но левые идеи того извода, который преподносит публике Зюганов и компания, скорее отталкивают. Но есть потребность в параллельной левой истории, в изучении трудов Ленина (как это прекрасно было сделано Львом Данилкиным). Левая идея с 1990‑х годов стигматизирована. Привыкли, что левыми должны быть либо какие-то палачи, либо фрики, либо неудачники, беззубые старики, рабочие с закрытых заводов. Наше желание представить левую идею в качестве модной идеологии привело к первым публикациям по истории. А затем был «Живой Журнал» и я много начал писать на исторические темы.
У меня до сих пор был и есть интерес к каким-то альтернативным точкам зрения на известные факты. Скажем, мне интересна роль викингов и работорговли в основании Киевской Руси. Норманнская теория всем известна, кто-то её признаёт, кто-то нет. Некоторые пытаются усмотреть хазарский след в становлении государства на Руси, мой друг доктор исторических наук Николай Николаевич Лысенко видит скифско-аланский след в донесении цивилизации до славян. Но норманнская теория в том числе включает в себя главный вопрос, зачем сюда пришли викинги. Викинги шли всё время в богатые и тёплые страны. Либо шли монастыри грабить во Францию и Англию, либо в Сицилию и на юг Италии.
И тут они приходят в ледяную пустыню, где нет ни городов, ни денег, ни серебра, ни золота. И зачем им было основывать тут свои фактории? И приходишь к выводу, что здесь был свой привлекательный экспортный товар — рабы. Викинги пришли на территорию нынешней России, чтобы ловить славян и финно-угров, а затем продавать на невольничьих рынках, в первую очередь, Багдадского халифата. Последние археологические находки в Ладоге и Смоленске демонстрируют, что гораздо больше находят арабские, нежели византийские монеты (а я слежу за археологией, мне археологические находки видятся более ценными источниками, нежели многократно переписанные летописи). Можно сделать вывод, что путь был не «из варяг в греки» в Константинополь, а путь был, скорее всего, через Каспий в Иран. Константинополь был точкой, скорее, для политического диалога, в меньшей степени для торговли.
Меня в ЖЖ кляли, когда я по крупицам копался в этой теории, находил данные по количеству привезённых рабов, вплоть до того, что одна знакомая девочка знала итальянский язык и смотрела для меня в архивах стоимость рабов в Генуе и Венеции в XIV веке. Начинаешь понимать, что работорговля играла значительную роль. Затем уже продавали рабов не сами русские. Те, кто жил на юге того региона, который мы называем Новороссией, продавали рабов вплоть до XVIII века. Последняя партия рабов с территории нынешней России была продана из Северного Кавказа в 1830‑е годы. После этого складывается картина, которая описана и Ричардом Пайпсом, и Иммануилом Валлерстайном, такими, я бы сказал, экономическими историками: Русь, а затем Россия — это территория экстенсивного хозяйства. Продаётся то, что дала природа. Никакой прибавочной стоимости. Сначала были рабы, затем меха, лес, железо, зерно, теперь нефть, газ. Нужно с этим смириться.
Я часто дебатирую с неолибералами и сталинистами. Первые мечтают, что мы какие-то институты заведём и само всё закрутится, а вторые утверждают, что заводы сделаем и тогда опять жизнь начнётся. Путь России в другом, он всю жизнь экстенсивный. К этому нужно приспособиться. Нет ничего стыдного в сырьевой стране. Есть сырьевые страны первого мира. К примеру, Австралия, у которой экономика по своему соотношению один в один российская. 80 % экспорта — это сырьё: железо, газ, уголь, нефть, шерсть, мясо. Австралийцы при этом не переживают, что надо сделать свой компьютер, запустить ракету в космос или создать своё машиностроение. Другой пример — Новая Зеландия, сырьевой экспорт 90 %, это шерсть, древесина, продукты сельского хозяйства. При этом развитая страна первого мира. Новая Зеландия — не какая-то маленькая страна, её площадь равна площади объединённой Германии. Норвегия живёт рыбой, нефтью и газом. Канада — чуть более развита. Но тем не менее значительная часть экономики Канады — нефть, древесина и сельское хозяйство.
Также про Россию. Дело не в том, что мы много нефти добываем, а дело в распределении дохода. 1 % населения России владеет 71 % всего национального богатства. Такого нет ни в одной стране мира. Условия в России не приспособлены к высокоточному труду или какой-либо инноваторской деятельности. Можно их затачивать десятилетиями, но все хотят жить здесь и сейчас.
— На Ваш взгляд, может ли историк быть и публицистом? Или же он должен быть сконцентрирован на своей тематике и не лезть в другие сферы?
— Идеально, чтобы историк сочетал в себе самые разные ипостаси. Историк должен уметь и работать с архивными материалами, и быть знакомым с археологией, и, конечно же, должен быть публицистом. Историк должен делать вывод из своих изысканий, хоть многие классические академические историки на это не решаются. Должна быть и экономическая история — историк должен уметь оперировать статистикой, таблицами, цифрами. Пожалуй, полноценно цифры рассматривает только клиометрика. У нас самый известный историк, работающий в этом направлении, — это Миронов. Может быть огромный пласт самый разных данных. Историк не должен замыкаться.
Я недавно поместил табличку темпов роста Российской империи с 1870 по 1914 годы. Формально данные подтверждают то, чем любят козырять монархисты, наблюдался рост экономики. Конечно, не в том виде, что в 1930 году, если бы не революция, мы бы Америку догнали. Но когда смотришь в табличке, что подушевой рост был в России на уровне одного процента — это ниже, чем во всей Европе (кроме Италии, там рост был на уровне 0,7 процента). То есть рост был, но при этом страшно увеличивалось население России и этот добавочный продукт распределялся на большее количество людей. В конце концов демографический рост сыграл злую шутку с Российской империей. Россия попала в пресловутую мальтузианскую ловушку и не знала, как из неё вырваться.
Если смотреть на историю под циничным углом (скажем, как в моей беседе с Пожарским и Михаилом Световым), то действительно период с 1914-го по 1947‑й — это время избавления России от избыточного населения, выхода из мальтузианской ловушки. Избавлялись от тех людей, кто был выкинут из деревни, но кого нельзя было быстро пристроить. Сталин затеял индустриализацию, чтобы использовать те миллионы молодых мужчин, что появились в деревнях, фактически избыточное население. Когда погибло в войнах, умерло и эмигрировало с 1914 года по 1947‑й миллионов 60, Россия подошла относительно современным европейским государством. Во-первых, к этому времени уже половина населения жила в городах. Во-вторых, рождаемость была чуть больше 2 человек в семье. Через жестокость, террор и коллективизацию, кровавость которых никто не оправдывает, страна была модернизирована. Царь на такие шаги не решался. Конечно, Россия должна была быть модернизирована на век раньше — во время реформ Сперанского, именно тогда надо было выгонять крестьян с земли, создавать города и индустрию, всё то, что делала Европа в то время.
— То есть Вы публицистику не отделяете от истории?
— Когда археолог находит монеты, делает опись и сдаёт в архив, не рассказывая, что это значит, это плохо. Должны быть выводы. Нельзя просто сидеть в архиве и выписывать цифры, нужно рассказывать, что эти цифры значат для общества.
— На Ваш взгляд, в России модернизация возможна только в виде принудительной государственной политики?
— Сейчас никакой жестокости, никаких «скреп» и никакого принуждения уже не нужно. Общество уже относится к развитому второму миру. Это, конечно, ещё не Европа, но это уже не архаика, которая была в начале XX века, когда была грамотность на уровне 20–25 %. Тогда было доисторическое общество в деревне, не знавшее ни городов, ни частной собственности. У меня отец служил в Кронштадте на флоте с 1951 по 1956 год. К ним приходили ребята из деревень, которые впервые видели паровоз.
Сейчас уже всё более равномерно. Россия — это гибридная страна. Если исходить из каких-то общепринятых теорий, я, например, ориентируюсь на Адама Пшеворски, что в бедном обществе не может быть демократии и который называет устойчивую точку, с которой начинается демократия, — 13–15 тысяч долларов на душу населения в год. Если мы посмотрим на эту точку, то Москва уже давно её преодолела. В Москве уже давно можно было вводить демократию. Питер на этом уровне. Сахалин тоже дорос до таких доходов. Вся остальная Россия — безнадёжная Африка в прямом смысле слова. Это 5–6 тысяч долларов подушевой ВРП. А на Северном Кавказе — 2–3 тысячи на душу населения. Это уровень самых бедных стран мира. Но основная часть России — крупные города — совершают постепенный переход к демократии. Вообще, по многим параметрам Москва и Санкт-Петербург — это развитая Восточная Европа. Москва — это скорее Чехия, а Питер — это такая Польша по уровню жизни. В течение двух выборных сроков, к середине 2020‑х в Москве и Питере будет установлена демократия на уровне советов и городских дум.
— А что Вы подразумеваете под демократией? Это некая институция, с помощью которой осуществляется управление в обществе?
— Не только управление, но и контроль.
— Но на данный момент есть тенденция в западном мире, что наоборот, людям становится неинтересно ходить на выборы, голосовать, участвовать в политической жизни. Демократия, как считают многие политологи, испытывает кризис. Не кажется ли Вам, что видение демократии в качестве эталона устарело?
— Я думаю, что нет. Демократия не устарела. По-прежнему люди из второго и третьего мира заимствуют образцы управления из первого, то есть западного европейского мира. Молодёжь в Китае, в Южной Корее, в Индии всё равно стремится в первый мир. Они пытаются институты брать из западного мира. Уже никому не хочется гаремов или рубить головы. Даже Саудовская Аравия, где существует супертрадиционалистское общество, меняется в сторону европеизации. Женщинам разрешили водить машину и получать высшее образование, появились мультфильмы и кинотеатры. Никто не хочет жить в архаике. Весь мир видит, что альтернативу архаики может предоставить только европейское общество. До конца 1980‑х другой альтернативой был Советский Союз, в принципе тоже европейский путь развития, но чуть более консервативный. Теперь мир не видит другого примера.
Попытки составить альтернативу приводят страны в тупик — к примеру, Венесуэла или Иран. Мир глобализирован. Даже сексуальные девиации распространяются, как бы они ни раздражали — придётся привыкать с этим жить. Хотим мы или нет, но геи будут служить в армии и заключать браки. Это уже данность. Раньше, например, женщины не учились в вузах, а увидеть мужчину без головного убора был нонсенс, а сейчас никто не носит шляпы. Всё меняется.
Нужно просто в более цивилизованное русло это внести. Тем более, Россия может учиться на чужих ошибках — мы видим, что есть в Европе: мигранты, усталость от демократии. Можно извлечь из этого уроки. Бесконтрольная миграция и люди, приезжающие только за пособиями, однозначно вредны. 30–40 лет назад мигранты были совсем другими. Турки, марокканцы, югославы уезжали, скажем, в Германию, чтобы стать немцами. Сейчас же идёт полное отторжение: «дайте нам анклавы, мы будем там жить по шариату, а не вашим законам, мы будем жить так, как хотим».
Мы видим примеры тоталитарного мышления у меньшинств. Очень легко объявить себя меньшинством и требовать себе за это преференции, неважно будешь ли ты сексуальным меньшинством или религиозным. В принципе мы видим эти проявления уже и в России. У нас определённые группы обосабливаются, обижаются напоказ и требуют, что перед ними извинялись. Это церковь, представители северокавказских республик, ветераны, инвалиды, казаки и прочие. Это общемировой процесс.
Западная Европа лет на 20 опережает Москву. С этим нужно свыкнуться и готовиться. Когда у нас будет введён welfare state, то негры и арабы побегут уже к нам. Вот когда у нас пособия будут по 500 евро, а Россия к этому неизбежно придёт, то мы будем испытывать те же проблемы, что и Запад. И у нас будут тоталитарные меньшинства, которые будут третировать большинство и требовать внеюридические преференции. Нужно к этому быть готовым.
— Насколько уместно использовать термин «европейская цивилизация»? В Европе существуют разные типы культуры: есть англо-саксонский мир, который во многом является доминирующим, в то же время есть Восточная Европа, которая очень похожа на нас, есть Португалия с Испанией, где есть традиция авторитарного правления.
— Всё равно есть универсальные ценности для этих культур. Основа — это иудеохристианская мораль, гуманизм, ценности эпохи Просвещения, опора на плюрализм и научные знания. Ну а далее уже проистекают юридические практики — верховенство закона. В то же время у различных регионов Европы есть свои особенности. Для нас подойдёт путь Восточной Европы. Мы никогда не станем второй Англией, но мы можем стать второй Чехией или Венгрией. В этих странах есть синтез своих культур и глобального влияния. У нас многонациональная и многоконфессиональная страна, нам стоило бы учитывать опыт Венгрии, где сосуществуют кальвинисты и католики. Но ориентироваться нужно не на политическую систему тех стран, а на устройство общества.
— Последний вопрос из получившегося политологического цикла по поводу меньшинств. Насколько действительно важная проблема для общества права ЛГБТ, извинения перед меньшинствами, феминизм и так далее, или же эту повестку форсят СМИ? В повседневной жизни ЛГБТ не особо воздействуют на жизнь людей, если у кого-то есть знакомые геи, то им обычно наплевать на эту ЛГБТ-повестку, по крайней мере в России.
— Мне кажется, что это важная тема. Это очень опасно, когда какое-либо меньшинство начинает получать преференции по праву того, что они просто меньшинства. Будучи историком левого направления, марксистом, я считаю, что в основе жизни общества лежит экономика. Если говорить простыми словами, то кто-то «просёк очень удобную фишку», что можно получать определённые экономические преференции, требовать квот в университетах и повышенных социальных пособий, объявив себя тем или иным меньшинством. Представляется вредным, когда, например, университет объявляет, что 40 % студентов должны составлять цветные, вне зависимости от их оценок.
В России уже зарождается подобное отношение. Например, казаки. Очень легко себя объявить казаком, создать небольшую общину, требовать у муниципалитета помещение и гранты. Но предпосылки у этого поведения экономические. Всё меньше и меньше остаётся рабочих мест и социальных лифтов. Неприкаянная молодёжь сознаёт, что у неё нет шансов пробиться, кроме как объявить себя казаком или каким-то особым гендером.
— По сути, это ханжество?
— Да, по сути, это ханжество. В России мы тоже это наблюдаем, но если на Западе это ЛГБТ, цветные, феминистки, то у нас эти меньшинства — казаки, какие-то патриотические кружки, байкеры. Это тоже меньшинства, которые требуют к себе особого внимания и уважения. Можно отнести к меньшинствам даже Русскую православную церковь, людей искренне верующих и посещающих храмы очень мало (4−5 %). Мы в чате «Красного Сиона» обсуждали нападки на Харви Вайнштейна. Вымывается мир богатых стариков, которые долго занимают свои посты в Голливуде и не дают продвинуться молодёжи. В Голливуде системный кризис. Конечно, никто специально не просчитывает: «вот, я сейчас настучу на Вайнштейна и сразу займу его место», но подсознательный момент всё равно существует.
— Вернёмся к истории. Вы подтверждаете, что сейчас наблюдается рост интереса к истории? Он обусловлен столетием революции?
— Интерес есть, я наблюдаю его последние два года. Я долго сетовал, что в медиа не появлялись исторические проекты. Мы ещё в «Русской планете» выпускали, как минимум, один исторический текст за день, и он был одним из самых читаемых материалов, набирая по 20 тысяч просмотров. К тому же у исторических текстов есть большой лисий хвост, связанный с переходами из поисковиков. К примеру, у сайта Polit.ru, который проводит с 2004 года публичные лекции, 25–30 % посещаемости — это переходы из поисковиков на старые тексты-лекции. Ещё старые тексты можно поднимать и периодически размещать в социальных сетях. The Times может выложить заметку столетней давности. Это вневременные тексты.
А последнее время я начал наблюдать, что в разных медиа, включая маленькие, появляются исторические рубрики. Я вижу, что «Коммерсант», где Жирнов был всегда прекрасным архивистом и делал историческую рубрику во «Власти», запустил полноценный журнал «Коммерсант — История». В «Ведомостях», пусть в форме колумнистики, но начали обращаться к каким-то историческим фактам. Полезным было проведение медиа-хакатона, посвящённого 1937 году. Организовал мероприятие «Мемориал», а участвовали «Секрет фирмы», «Ведомости», «Медиазона» «Коммерсант» и другие издания. Журналисты могли работать с архивными данными и на их основе могли делать большие тексты. Впервые произошло подобное мероприятие — и его стоит приветствовать. Отметил бы, конечно, проект Зыгаря про 1917 год. Популяризировались журналы «Историк», «Родина», «История России», а главное, в газетах появляются вкладки с историческими статьями.
Считаю, что интерес к истории связан с ещё одним фактором, на который мало внимания обращают: интернет прекратил быть средой только для молодых. Никто не понимал, как работать с возрастной аудиторией. Было мнение, что пользователи интернета не читают большие тексты, однако аудитория тех, кто старше 50, наоборот, привыкла к большим текстам. Я могу судить по своим родственникам, которым около 60 лет. Их поведение в интернете сильно отличается от того, как ведёт себя молодёжь, они не серфингуют, у них есть определённое количество любимых сайтов, которые они ежедневно посещают, и могут откладывать большие тексты, попить чай, выкурить сигарету и вернуться к тексту, они могут растянуть лонгрид в 40 тысяч знаков на три часа. Для них интернет вместо книжки.
— Историей в основном увлечены люди постарше?
— Моё ощущение, что да. Молодёжь тоже увлекается, но им интересна другая форма подачи — вот то, что сделал Зыгарь с «Проектом 1917», — мемчики, картиночки.
— Как Вы оцениваете освещение 1917 года в медиа?
— Мне кажется, в медийном плане было всё хорошо — очень многие писали и отмечали юбилей, а вот на государственном уровне полное затишье. Я всё время ждал, что будут какие-то массовые мероприятия, какие-то большие круглые столы и конференции (не узкие академические) и больше эту тему будут затрагивать по телевизору, но нет. Однако же интерес к 1917 году был очень большой и он рос откуда-то снизу, а не был навязан сверху.
— Появился отдельный жанр — телеграм-каналы по истории. Почему именно в телеграме появилось много маленьких медиа по истории, в том числе и очень узкоспециализированных?
— Это, конечно, особенность площадки, особенность аудитории. Мы видим, что телеграмом пользуются в основном мужчины. В качестве примера возьмём результаты нашего опросника «Красного Сиона». Оказалось, что нас читает 75 % мужчин. В обычных медиа подобной тематики соотношение мужчин и женщин 60 на 40 %, у «Красного Сиона» — 75 на 25 %. Это жители крупных городов. Москва, Питер, города-миллионники. Это не очень молодые люди (в основном 30–35 лет). Это гики и это люди, читающие во время рабочего дня на работе. Это журналисты, пиарщики, маркетологи, те, кого можно было обозначить понятием креативный класс. Это не бухгалтеры или кассиры, скажем, в Сбербанке, где интернета на рабочем месте нет и нет возможности почитать что-либо. В телеграме в основном публика, которая работает так: сделал работу за час, у тебя есть 15 минут свободного времени — почитал ленту. Это другая публика.
— Мобильность — важный фактор?
— Я бы не стал его переоценивать. Многие читают с мобильников, но также многие читают с десктопных устройств.
— Назовите пять своих любимых исторических телеграм-каналов.
— Расскажите про блог «Толкователь». Это довольно старый сайт?
— Я его веду с 2011 года, на нём больше двух тысяч текстов. Начинали мы с моим другом Димой Пономарёвым. Дима потом отошёл от редакционной части работы и помогает время от времени технически. Время от времени мне кто-то пишет на сайт. У меня довольно много прошло хороших авторов. Например, с «Толкователя» начинал нынешний замглавред «Ленты» Володя Корягин, который ещё не будучи журналистом, но уже являясь арабистом, писал про русско-арабские связи начала XX века. Сейчас у меня меньше времени им заниматься, потому что у меня есть телеграм-каналы, на которые уходит много времени. Я мечтаю, что из «Толкователя» вырастет большой гуманитарный сайт.
— То, что последние несколько лет на «Ленте» выходит много исторических текстов, это Ваша заслуга?
— Да, я как раз пришёл в «Ленту» для того, чтобы создать гуманитарный отдел. Взял пять человек из «Русской планеты». Мы освещали исторические, социологические, культурологические темы. Некоторые остались на «Ленте». Это Михаил Карпов, Андрей Мозжухин и Виктория Кузьменко, они распределены по разным отделам, но продолжают писать в том числе про историю и гуманитарные темы.
— У Вас было много спецпроектов исторических ещё на «Русской планете», вроде серии интервью с диссидентами или проекта про столетие Первой мировой войны. Это было нечто новое для медиа тогда. Как Вы решились делать подобные материалы?
— Я сразу понимал, что это будут читать. Подобные материалы будут лицом издания. К примеру, спецпроект по Первой мировой войне шёл больше года, над ним работало пять человек, каждый день выходила хроника, было много фотогалерей, мы оцифровали сами многие издания того времени. У нас был специальный человек, который оцифровывал газеты из наших библиотек. У нас была команда по Европе, которая брала издания из местных изданий тоже времён Первой мировой войны. Были впервые нами оцифрованы некоторые турецкие и сербские газеты. У издателей из «Мортона» была мечта сделать бумажный многотомник на основе этого спецпроекта. Один том — это оцифрованные газеты, второй — историческая публицистика, третий — краткая хроника. Я понимал, что у людей есть интерес, поэтому я стал экспериментировать с историческими темами.
Ещё у нас был корреспондент, который отправлялся на лекции гуманитарной тематики, которые ежедневно проходят в Москве и записывал их. Расшифровал интервью, лектор подтверждал его — и публикация готова. Я был уверен в тематике Первой мировой войны и советских диссидентов. Но в некоторых материалах я сомневался было. Один раз Стас Наранович пошёл на лекцию по древнегреческой философии, заполненную всякими терминами. Что меня поразило, расшифровку этой лекции активно читали. За сутки было восемь тысяч прочтений. За неделю материал собрал 20 тысяч просмотров. Для меня было удивлением узнать, что такой большой аудитории интересно знать о представлениях неоплатоников о душе.
Ещё меня вдохновлял успех «ПостНауки». Я рад за этот сайт. Насколько я знаю, сайт даже вышел на самоокупаемость. Небольшие издания вполне могут существовать на свои деньги. Я думаю, что в ближайшие два года многие телеграм-каналы обзаведутся полноценными редакциями. Конечно, не как Mash, а на четыре-пять человек. Полагаю, что будет, как с пабликами на ВК, над которыми работает пять-шесть человек. Только в Телеграме тексты умнее, чем в ВК.
Уже классическими стали иллюстрации к гоголевским «Мёртвым душам» художника Петра Боклевского, впервые опубликованные в журнале «Пчела» в 1875 году. Боклевский специализировался на карикатурах и визуализировал персонажей произведений русской литературы. Рисунки героев из «Ревизора» и «Мёртвых душ» были столь жизненными, что театральные актёры гримировались «под Боклевского».
В целом в «Пчеле», недолго просуществовавшем издании, печатались рассказы модных в то время литераторов и репродукции картин, некоторые из которых стали затем классикой. Так что сочетание живописи и литературы было уместным для аудитории журнала. Впоследствии серию рисунков к «Мёртвым душам» завершал не Боклевский, а другой художник — Панов.
Воспроизведём вместе с иллюстрациями небольшие замечания самого Гоголя о своих «типах».
Главный герой. Павел Иванович Чичиков
В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвёл в городе совершенно никакого шума и не был сопровождён ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нём.
Настасья Петровна Коробочка
Минуту спустя вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещённые по ящикам комодов.
Плюшкин
Лицо его не представляло ничего особенного; оно было почти такое же, как у многих худощавых стариков, один подбородок только выступал очень далеко вперёд, так что он должен был всякий раз закрывать его платком, чтобы не заплевать; маленькие глазки ещё не потухнули и бегали из-под высоко выросших бровей, как мыши, когда, высунувши из тёмных нор остренькие морды, насторожа уши и моргая усом, они высматривают, не затаился ли где кот или шалун мальчишка, и нюхают подозрительно самый воздух.
Манилов
На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приёмах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: «Какой приятный и добрый человек!» В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: «Чёрт знает что такое!» — и отойдёшь подальше; если ж не отойдёшь, почувствуешь скуку смертельную.
Ноздрёв
Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и чёрными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был, как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его.
Мижуев, зять Ноздрёва, Фетюк
Это был мужчина высокого роста, лицом худощавый, или что называют издержанный, с рыжими усиками. По загоревшему лицу его можно было заключить, что он знал, что такое дым, если не пороховой, то по крайней мере табачный…
Собакевич
Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему на этот раз показался весьма похожим на средней величины медведя. Для довершения сходства фрак на нём был совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, панталоны длинны, ступнями ступал он и вкривь и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги. Цвет лица имел калёный, горячий, какой бывает на медном пятаке.
Тентетников
А между тем в существе своем Андрей Иванович был не то доброе, не то дурное существо, а просто — коптитель неба. Так как уже немало есть на белом свете людей, коптящих небо, то почему же и Тентетникову не коптить его? Впрочем, вот в немногих словах весь журнал его дня, и пусть из него судит читатель сам, какой у него был характер.
Бетрищев (персонаж второго тома)
Генерал поразил его величественной наружностью. Он был в атласном стёганом халате великолепного пурпура. Открытый взгляд, лицо мужественное, усы и большие бакенбарды с проседью, стрижка на затылке низкая, под гребёнку, шея сзади толстая, называемая в три этажа, или в три складки, с трещиной поперёк; словом, это был один из тех картинных генералов, которыми так богат был знаменитый 12‑й год.
Пётр Петрович Петух (персонаж второго тома)
Барин уже ехал возле него, одетый: травяно-зелёный нанковый сертук, жёлтые штаны и шея без галстука, на манер купидона! Боком сидел он на дрожках, занявши собою все дрожки… Когда же подъехал он к крыльцу дома, к величайшему изумлению его, толстый барин был уже на крыльце и принял его в свои объятья. Как он успел так слетать, было непостижимо. Они поцеловались, по старому русскому обычаю, троекратно навкрест: барин был старого покроя.
Афанасий Афанасьевич Муразов, благотворительный богач (персонаж второго тома)
«Это наш откупщик Муразов».
«В другой уже раз про него слышу!» — вскрикнул Чичиков.
«Это человек, который не то, что именьем помещика, целым государством управит. Будь у меня государство, я бы его сей же час сделал министром финансов».
Лакей Чичикова Петрушка
Петрушка ходил в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы. Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно всё равно, похождение ли влюблённого героя, просто букварь или молитвенник, — он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от неё бы не отказался.
Кучер Селифан
Кучер Селифан был совершенно другой человек [по отношению к Петрушке]… Но автор весьма совестится занимать так долго читателей людьми низкого класса, зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями. Таков уже русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений.
Приказчик Манилова
Это был человек лет под сорок, бривший бороду, ходивший в сюртуке и, по-видимому, проводивший очень покойную жизнь, потому что лицо его глядело какою-то пухлою полнотою, а желтоватый цвет кожи и маленькие глаза показывали, что он знал слишком хорошо, что такое пуховики и перины.
Фетинья, горничная Коробочки
Хозяйка вышла, и он тот же час поспешил раздеться, отдав Фетинье всю снятую с себя сбрую, как верхнюю, так и нижнюю, и Фетинья, пожелав также с своей стороны покойной ночи, утащила эти мокрые доспехи. Оставшись один, он не без удовольствия взглянул на свою постель, которая была почти до потолка. Фетинья, как видно, была мастерица взбивать перины.
Корявая старушонка
Дряблая старушонка, похожая на сушёную грушу, прошмыгнула промеж ног других, подступила к нему, всплеснула руками и взвизгнула: «Соплюнчик ты наш, да какой же ты жиденький! изморила тебя окаянная немчура!» — «Пошла ты, баба! — закричали ей тут же бороды заступом, лопатой и клином. — Ишь куды полезла, корявая!» Кто-то приворотил к этому такое словцо, от которого один только русский мужик мог не засмеяться.
Приказчик-баба
Тентетников увидел на месте, что приказчик был баба и дурак со всеми качествами дрянного приказчика, то есть вёл аккуратно счёт кур и яиц, пряжи и полотна, приносимых бабами, но не знал ни бельмеса в уборке хлеба и посевах, а в прибавленье ко всему подозревал мужиков в покушенье на жизнь свою. Дурака приказчика он выгнал, наместо его выбрал другого, бойкого.
Целовальник (владелец кабака)
Дядя лысый Пимен держал в конце деревни знаменитый кабак, которому имя было «Акулька»; в этом заведенье видели их все часы дня. Там стали они свои други, или то, что называют в народе — кабацкие завсегдатели…
Автор этого рисунка — не Боклевский, а Панов.
Иван Антонович Кувшинное рыло
Видно было вдруг, что это был уже человек благоразумных лет, не то что молодой болтун и вертопляс. Иван Антонович, казалось, имел уже далеко за сорок лет; волос на нём был чёрный, густой; вся середина лица выступала у него вперёд и пошла в нос, — словом, это было то лицо, которое называют в общежитье кувшинным рылом.
Иван Петрович, правитель канцелярии в тридевятом государстве
Положим, например, существует канцелярия, не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии. Прошу смотреть на него, когда он сидит среди своих подчинённых, — да просто от страха и слова не выговоришь! гордость и благородство, и уж чего не выражает лицо его? просто бери кисть, да и рисуй: Прометей, решительный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно.
Престарелый повытчик
Ничего не было в нём ровно: ни злодейского, ни доброго, и что-то страшное являлось в сем отсутствии всего. Чёрство-мраморное лицо его, без всякой резкой неправильности, не намекало ни на какое сходство; в суровой соразмерности между собою были черты его. Одни только частые рябины и ухабины, истыкавшие их, причисляли его к числу тех лиц, на которых, по народному выражению, чёрт приходил по ночам молотить горох.
Учитель Чичикова
Надобно заметить, что учитель был большой любитель тишины и хорошего поведения и терпеть не мог умных и острых мальчиков; ему казалось, что они непременно должны над ним смеяться. Достаточно было тому, который попал на замечание со стороны остроумия, достаточно было ему только пошевелиться или как-нибудь ненароком мигнуть бровью, чтобы подпасть вдруг под гнев. Он его гнал и наказывал немилосердно.
Начальник из «Повести о капитане Копейкине»
Наконец, судырь мой, выходит начальник. Ну… можете представить себе: начальник! в лице, так сказать… ну, сообразно с званием, понимаете… с чином… такое и выраженье, понимаете. Во всем столичный поведенц; подходит к одному, к другому: «Зачем вы, зачем вы, что вам угодно, какое ваше дело?» Наконец, судырь мой, к Копейкину.
Капитан Копейкин
Пролётная голова, привередлив, как чёрт, побывал и на гауптвахтах и под арестом, всего отведал. Под Красным ли или под Лейпцигом, только, можете вообразить, ему оторвало руку и ногу.
VATNIKSTAN обратился к новинкам исторической литературы и с интересом прочёл новую книгу из научно-популярного цикла «Что такое Россия» издательства «Новое литературное обозрение». Сегодня речь пойдёт о работе известного специалиста по политическим процессам в Российской империи начала XX века, историка Кирилла Соловьёва, в которой он изложил свой взгляд на систему власти во время правления Александра III и Николая II.
За звучным названием книги скрывается исследование отечественного чиновничества с 1880‑х годов до Первой русской революции 1905 года, изложенное в научно-популярной стилистике доктором исторических наук Кириллом Соловьёвым. В эпоху раннего модерна соседствовали элементы явной архаики и черты, характерные для современного мира. Это касалось и бюрократии. Уже сформировалась определённая чиновничья культура, но она скорее подытоживала XIX век, вызревая для значительных изменений, последующих в связи с изданием Манифеста 17 октября 1905 года.
Кирилл Соловьёв, хоть и написал кандидатскую про кружок земцев «Беседа», известен, в первую очередь, по работам, которые затрагивают более поздний период. Соловьёв воспринимается как специалист по политической истории столыпинской России, то есть 1906–1911 годов, времени перемен. Бюрократический аппарат тоже входит в сферу исследовательских интересов Соловьёва. Автор, таким образом, обратился к своей знакомой проблематике, но начиная с правления Александра III, к которому в течение своей научной карьеры он обращался лишь по касательной.
Воля монарха была высшим законом Российской империи, но волю самодержца выполняли, прежде всего, чиновники. Соловьёв рассматривает, как осуществлялась государственная власть, как происходило взаимодействие чиновничества и самодержцев. Александр III и Николай II показаны со стороны профессиональных навыков в качестве государственных деятелей: Соловьёв описывает, как последние русские императоры работали с документами, как относились к ближнему кругу советников, как принимали решения. По мнению исследователя, царь, «будучи безусловным центром политическом системы, действовал в весьма узком коридоре возможностей». То есть самодержец был вынужден считаться с некоей негласной традицией правления и учитывать мнение окружения.
К достоинствам издания можно причислить то, что в повествование встроены биографии наиболее выдающихся государственных деятелей 1880–1905 годов. Это Витте, Вышнеградский, Бунге.
Соловьёв не останавливается на высших сферах власти. Исследователь демонстрирует чиновничий мир на всех уровнях — с верхотуры Государственного совета и на местах, выявляя основные болевые точки бюрократического аппарата. Чиновников в России был значительный недобор: в начале XX века на тысячу подданных Российской империи приходилось 1,15 чиновника (на 1897 год), во Франции же этот показатель был равен 7,3, в Великобритании — 8,2, в Германии — 6,13, в Австро-Венгрии — 5,05. При этом численность высшей бюрократии увеличивалась. Рос и документооборот.
Несмотря на нехватку профессионалов, Россия была забюрократизирована. Кодифицированное законодательство — Свод законов Российской империи Сперанского — к моменту 1880‑х годов уже не отражало современные реалии. Многие прецеденты противоречили законам. Осложняло ситуацию то, что не было деления на законодательную и исполнительную власть, законы готовились в недрах тех же самых структур, которые должны были их исполнять.
В России отсутствовало правительство, утверждает Соловьёв. Словосочетание «кабинет министров» было не применимо для России рубежа XIX–XX веков. Министерства существовали параллельно друг другу, их взаимосвязь была затруднена, порой происходили межведомственные противостояния. Самое важное значение имело министерство внутренних дел, осуществляя фактическое управление страной.
Политики в современном понимании в обозреваемом периоде тоже не существовало. Министр не мог открыто выступить против мнения императора. Использовались различные ухищрения. Особое влияние имела Государственная канцелярия, которая могла завернуть любой законопроект, мотивируя своё решение документальными аргументами. В связи с отсутствием публичной политической сферы происходили «схватки бульдогов под ковром».
Соловьёв описывает и взаимодействие чиновников с обществом. Автор определяет, что из себя представляло пресловутое «общество» и выводит его численность. Соловьёв останавливается на конфликте, который в будущем будет одним из тех, что погубит «старую Россию». Этот конфликт сводится к противоборству и взаимному недоверию государства и общественности, борьбе власти с земствами, местной инициативой «лучших людей».
«Хозяин земли русской?» — эталонный исторический нон-фикшн, детализированный, но не нагруженный излишней информацией. А Кирилл Соловьёв — редкий для России пример академического историка, адаптирующего свои исследования для широкой аудитории. Работа вполне может стать настольной книжкой современных чиновников — и не только из-за их страсти к дореволюционной России. Парадоксально, но многие затронутые в книге проблемы более чем столетней давности актуальны и сегодня.
В 2016 году в издательстве «АИРО-XXI» («Ассоциация исследователей российского общества») вышла монография, посвящённая истории малоизвестного революционного общества «Сморгонская академия» («Сморгонь»), существовавшего в Петербурге в 1867–1869 годах — вскоре после покушения Дмитрия Каракозова на Александра II и незадолго до деятельности кружков Сергея Нечаева.
Автор книги Виктор Кириллов, выпускник исторического факультета МГУ, пришёл к выводу, что наше представление о радикальном характере деятельности революционеров этого периода сильно преувеличено: нередко многие случайно брошенные фразы и самые обобщённые замыслы воспринимались как современниками, так и историками в качестве примеров серьёзной подпольной и даже террористической деятельности. Один из таких примеров, о котором рассказывает приведённый ниже отрывок из книги — попытка освобождения известного писателя и общественного деятеля Николая Чернышевского из мест ссылки, предпринятая участниками кружка «Сморгонская академия» в конце 1860‑х годов.
Личность Н. Г. Чернышевского и сложившийся в сознании многих современников образ революционно настроенного писателя и борца с самодержавным строем в ряде случаев, пожалуй, имели большее значение для революционного сообщества 1860‑х гг., чем собственно творческое наследие писателя. По этой причине в Саратове, где не появилось прямых последователей и учеников Чернышевского и не сложилось никакого подобия школы или направления, связанного с ним, оппозиционный и революционный настрой в общественном движении сохранялся в течение нескольких поколений. Вспомним также пример с наивным обращением Коведяевой к императору[simple_tooltip content=‘В 1864 г. 17-летняя воспитанница Васильевской женской гимназии Любовь Коведяева, узнав о приговоре Чернышевского к каторжным работам, написала наивное письмо к императору с просьбой оказать правосудие Чернышевскому и даже отправить в ссылку её саму вместо писателя. — Прим.’]*[/simple_tooltip]: вряд ли 17-летняя девушка, с ошибкой написавшая отчество Чернышевского, всерьёз разбиралась в его литературном и публицистическом наследии, но почитание личности писателя передалось и ей.
Многие современники сморгонцев были приверженцами культа Чернышевского, который со стороны может показаться иррациональным и даже комичным. Ишутин[simple_tooltip content=‘Николай Ишутин, революционер, глава московского тайного общества «Организация» или т.н. ишутинского кружка, из рядов которого вышел террорист Дмитрий Каракозов. — Прим.’]*[/simple_tooltip] утверждал, что в мировой истории было три великих личности — Иисус Христос, апостол Павел и Чернышевский. Эмигрант Элпидин[simple_tooltip content=‘Революционный эмигрант Михаил Элпидин, основавший в Швейцарии типографию. — Прим.’]*[/simple_tooltip] считал писателя «…талантом, гением, который может разбудить, расшевелить заснувшую Россию. Об освобождении Чернышевского он говорил постоянно…», — свидетельствовал современник. Другой эмигрант, близкий Элпидину Н. Я. Николадзе, говорил, что «никогда, никакая страна не производила такого человека, такого таланта, как Чернышевский». В. А. Тихоцкий, участник кружка А. В. Долгушина начала 1870‑х гг., вспоминал, как публицист В. В. Берви-Флеровский написал для их подпольной типографии брошюру «О мученике Николае», «в котором подразумевался наш великий учитель Н. Чернышевский, в то время томившийся в сибирской каторге».
В 1870‑е гг. культовая популярность Чернышевского постепенно угасала. «Его „Что делать?“ читалось и комментировалось в кружках молодёжи, но лучшие его произведения, вся его яркая, кипучая и благородная деятельность постепенно забывалась по мере того, как истрепывались и становились библиографической редкостью книжки „Современника“. <…> Самостоятельные статьи его не имели уже особенного значения и не были даже замечены», — вспоминал В. Г. Короленко[simple_tooltip content=‘Известный русский писатель Владимир Короленко, бывший участником народнического движения. — Прим.’]*[/simple_tooltip]. — «Беда состояла не в том, что он „изменился“… Нет, дело, наоборот, в том, что он остался прежним… тогда как мы пережили за это время целое столетие опыта, разочарований, разбитых утопий и пришли к излишнему неверию в тот самый разум, перед которым преклонялись вначале». Клевенский[simple_tooltip content=‘Советский историк революционного движения Митрофан Клевенский. — Прим.’]*[/simple_tooltip] отметил, что даже в печатном органе второй «Земли и воли» — серьёзном и показательном издании эпохи семидесятников — о Чернышевском вспомнили всего один раз.
Но это было позже. А в 1860‑е и в начале 1870‑х гг. популярность сосланного в Сибирь писателя не раз приводила и к идее его освобождения. Историк Троицкий[simple_tooltip content=‘Известный советский и российский историк революционного движения Николай Троицкий. — Прим.’]*[/simple_tooltip] насчитал восемь попыток организовать побег Чернышевского — и это не считая нескольких предложений и намерений, не дошедших до стадии осуществления. Ишутинцы не были исключением из этого ряда: инициативу организации побега в московском тайном обществе взял на себя Странден; его самого, как утверждал Ишутин, мог навести на эту мысль Худяков[simple_tooltip content=‘Иван Худяков, русский революционер, жил в Петербурге, был арестован и сослан после каракозовского покушения. — Прим.’]*[/simple_tooltip]. Учитывая, что именно Странден ввёл «саратовцев»[simple_tooltip content=‘Будущих участников «Сморгонской академии» — выходцев из Саратовской губернии. — Прим.’]*[/simple_tooltip] в «Организацию», можно предполагать определённую близость взглядов Страндена и сморгонцев по этому пункту.
Редактор «Современника» Г. З. Елисеев, живший в Петербурге, во время визита к нему Ишутина и А. К. Маликова размышлял о том, что «хорошо бы было и Чернышевскому помочь». Впрочем, он же, как говорил на каракозовском процессе Маликов, в ту же встречу «сказал, что положительно к тому нет никаких средств, и засмеялся при этом». Другие ишутинцы (Мотков, Оболенский) рассказывали следствию, что Елисеев был готов выделить на дело освобождения Чернышевского тысячу рублей; это начинание, насколько им было известно, поддержали и другие сотрудники «Современника». Неясно, интерпретировали ли товарищи Маликова рассказанный им эпизод по-своему или же Маликов просто умолчал о предложении Елисеева оказать финансовую помощь. Так или иначе, в этом случае, как и в случае Худякова, идея освободить Чернышевского шла из петербургского революционного сообщества, в рамках которого в 1867–1868 гг. существовала «Сморгонская академия».
Факт обсуждения в «Сморгони» этого замысла стал известен властям в конце 1869 — начале 1870 гг., в результате ареста Кунтушева[simple_tooltip content=‘Участник «Сморгонской академии» Василий Иванович Кунтушев. — Прим.’]*[/simple_tooltip], одного из исполнителей задания по подготовке побега. Кунтушев происходил из семьи вольноотпущенных крестьян Саратовской губернии, принадлежавших ранее графу Нессельроде, воспитывался в саратовской гимназии. В 1865 г., в виду смерти графа, который материально поддерживал семью Кунтушевых, будущий сморгонец не смог продолжать оплату обучения в гимназии и потому отправился со своими товарищами Мирославским и П. Секавиным в Москву, с целью поступления в Петровскую академию. Здесь через Секавина Кунтушев познакомился с Полумордвиновым. Общался ли Кунтушев с кем-либо из «саратовцев» в это время, неизвестно. Согласно воспоминаниям Борисова, Кунтушев входил в группу гимназистов, близких кружку Христофорова[simple_tooltip content=‘Кружок, читавший социалистическую литературу, существовал в Саратове в первой половине 1860‑х гг., в него входил ряд будущих сморгонцев. — Прим.’]*[/simple_tooltip], но, должно быть, его интерес к общественному движению был гораздо меньше, чем у остальных. Это подтверждают слова Катин-Ярцева[simple_tooltip content=‘Участник «Сморгонской академии» Николай Никитич Катин-Ярцев. — Прим.’]*[/simple_tooltip] о том, что с Кунтушевым в саратовские времена он вел шапочное знакомство. Привлечённые к каракозовскому делу «саратовцы» упоминали о своем общении в Москве с Секавиным, но фамилия Кунтушева никем не была произнесена. По словам Кунтушева, по причине неимения средств после покушения Каракозова он уехал домой; можно предположить, что дополнительной причиной было нежелание Кунтушева попасть под арест, тем более, что Секавин привлекался к дознанию за участие в ОВВ[simple_tooltip content=’«Общество взаимного вспомоществования», созданное в Москве участниками ишутинского кружка. — Прим.’]*[/simple_tooltip].
Осенью 1867 г. Кунтушев вместе с П. А. Николаевым приехал в Петербург, где они оба поселились в сморгонской коммуне. Кунтушев отмечал, что на собраниях сморгонцев часто читали Чернышевского, и, как он утверждал под следствием, «настоящая цель всех этих собраний заключалась в освобождении Чернышевского, об этом было известно всем, жившим у Воскресенского»[simple_tooltip content=‘Дмитрий Воскресенский, один из лидеров «Сморгонской академии». — Прим.’]*[/simple_tooltip]. Кунтушев и Катин-Ярцев поехали по поручению Воскресенского в Рязань, чтобы там ожидать от него присылки тысячи рублей; эти деньги предполагалось передать в Сибири Чернышевскому. В итоге, прожив примерно полтора месяца в Рязани, они получили перевод в 10 рублей, и Катин-Ярцев уехал в Петербург обсуждать перспективы дела. Кунтушев через неделю получил еще 9 рублей и написал в ответ Катин-Ярцеву, что прекращает с ними всякие отношения. После этого он отправился путешествовать по России, пока за неисправные документы его не выслали в Саратов.
Эти показания Кунтушева часто ошибочно пересказывались следственными органами. В одной из бумаг министерства юстиции сказано, что Кунтушев и Катин-Ярцев отправились в Саратов, а не в Рязань. В справке, составленной в III отделении, говорилось о двух тысячах рублей вместо одной, которые ожидал Кунтушев в Рязани; эти деньги, по мнению автора справки, организаторы собирались взять из постоянных сборов денег для Чернышевского, якобы проводившихся в Петербурге и других городах. Сами же показания представляются искренними. В них, как и в свидетельствах ишутинцев 1866 г., фигурирует одна тысяча рублей, что наводит на мысль об участии Елисеева или кого-либо из редакции «Современника» в этом замысле. Но даже если подобное обещание или намек были даны сморгонцам, до реализации они не дошли, а при отсутствии денег предпринять отчаянную поездку в Сибирь мог бы только твёрдо настроенный на это предприятие человек. А как нетрудно заметить, выбор исполнителей ответственного поручения был явно неудачным.
Эту же историю Катин-Ярцев спустя много лет рассказал своему сыну. Записанный со слов отца диалог в «Сморгонской академии» ярко иллюстрирует несерьёзный характер предприятия и поэтому будет приведён полностью.
«Я уже упоминал имя студента Воскресенского, с которым некоторое время жил на одной квартире. Однажды он и говорит мне:
— Знаешь ли ты саратовца Василия Ивановича Кунтушева?
— Это какой Кунтушев, вольноотпущенный крестьянин?
— Он самый!
— Лично не знаю, но слыхал, что это очень способный, образованный и идейный человек.
— Правильно! А как ты относишься к Чернышевскому?
— К Николаю Гавриловичу — его имеешь в виду?
— Да. Тебе, конечно, известно, что он сейчас находится в ссылке в Якутской области?
— Слыхал и крайне сожалею об этом. Достойнейший человек и прекрасный писатель. Я не раз перечитывал его роман „Что делать“. А к чему спрашиваешь?
— Вот к чему. В нашем кружке был разговор о том, что надо попытаться освободить Чернышевского из ссылки. Погибнет он там. Легко сказать: освободить! А как это сделать? Николай, я знаю тебя как честного человека, готового служить народу. Так вот, сообщу тебе, что решили мы послать в Якутию, где сейчас Чернышевский, двух человек с деньгами. Получив их, Николай Гаврилович сможет бежать за границу.
— А много ли денег, вы думаете, нужно будет?
— Мы прикинули — тысячи рублей хватит!
— Да, деньги большие! А кого же вы думаете послать?
— Мы считаем, что ты и Кунтушев — самые подходящие для этого люди. Оба вы безусловно честные, вам вполне можно доверить такие деньги, да и само поручение. Оба вы решительные и разворотливые, лучше и не подобрать. Ну как, согласен?
— Так сразу и скажи тебе, что согласен! Дело серьёзное, подумать надо!
— Думать, что же, подумай. Но всё же скажи: пошёл бы ты на такое дело? Подумай только: гибнет человек в ссылке, какой человек!».
Впоследствии попытку добраться до Чернышевского предпринял участник первой «Земли и воли», публицист и этнограф П. А. Ровинский по поручению русской секции I Интернационала, данному ему в 1869 г. в Швейцарии. Затея провалилась из-за повышенного контроля в месте ссылки Чернышевского, вызванного информацией о намерении другого революционера, Лопатина[simple_tooltip content=‘Герман Лопатин, революционер, публицист, в конце 1860‑х — начале 1870‑х гг. эмигрант. — Прим.’]*[/simple_tooltip], организовать аналогичный побег. Эта история интересна для нас тем, что незадолго до этого Ровинский, по предположению историка Гросула, мог иметь контакты со «Сморгонской академией» в Петербурге. Не было ли влияния или, можно сказать, преемственности в замысле освобождения Чернышевского между сморгонцами и Ровинским?
Во время одной из этнографических экспедиций в начале 1870‑х гг. — быть может, именно в те месяцы, когда Ровинский планировал добраться до Чернышевского — он встретился с Орфановым[simple_tooltip content=‘Михаил Орфанов, участник «Сморгонской академии», впоследствии писатель. — Прим.’]*[/simple_tooltip]. Последний в своих автобиографических очерках рассказывал, что, несмотря на их первую встречу (действительно ли первую?), они с Ровинским «в этот же вечер относились друг к другу как старые знакомые». Очерки предназначались для публикации, и потому в них нельзя было всего сказать ни по цензурным соображениям, ни из-за стиля повествования, однако это — единственная встреча Орфанова с Ровинским, в ходе которой последний мог рассказать о своём замысле освобождения Чернышевского, о чём Орфанов впоследствии сообщал Лопатину. Стоит также добавить, что предположение биографа Орфанова Физикова о том, что бывший сморгонец уехал в Сибирь в связи с идеей освобождения Чернышевского, слишком сомнительно — участие Орфанова в «Сморгонской академии» не было продолжительным и столь серьёзным, чтобы делать вывод о его желании участвовать в организации побега известного политического ссыльного.
В случае с товарами широкого потребления производители принимали самые разные способы для увеличения продаж. Реклама, как известно, всегда двигатель продаж, и на рубеже XIX–XX веков появились яркие красочные плакаты, рекламировавшие товары, связанные с табакокурением. В силу того, что не было каких-либо ограничений со стороны государства, а рынок был очень конкурентным, рекламщики применяли крайнюю изобретательность.
Представляем некоторое количество любопытных плакатов 1890‑х — 1910‑х годов.
Гильзы для курения
Во все времена были популярны самокрутки. Вот две рекламы гильз от Викторсона-старшего и А. Викторсона.
Иногда гильзами называли и сигареты.
Табачная фабрика А. Н. Шапошникова
Фабрика была основана в 1871 году в Санкт-Петербурге владельцем табачного магазина Александром Шапошниковым и купцом Альфредом Шопфером. С 1876 года начался выпуск папирос под маркой «А. Н. Шапошников». Фабрика быстро развивалась. В 1875 году число рабочих на фабрике составило 80 человек, в 1896‑м — более тысячи, в том числе около 850 женщин (точнее — 125 мужчин и 7 мальчиков, 825 женщин и 17 девочек). Табачная фабрика Шапошникова специализировалась на недорогих марках папирос. Символом фабрики был ветеран русско-турецкой войны дед Михей.
Одна из марок компании называлась «Крем».
Фабрика «Дукат»
До недавнего времени была самой старой из функционирующих табачных фабрик России. Однако руководство табачной компании JTI приняло решение о закрытии фабрики «Лигетт-Дукат» в Москве в 2016 году, тем самым завершив более чем вековую историю предприятия. Основателем фабрики был караим Илья Пигит, переехавший для ведения бизнеса из Крыма в Москву.
Фабрика «Товарищества Колобов и Бобров»
Петербургская фабрика Колобова и Боброва как совместное предприятие двух купцов функционировало с 1885 года в Санкт-Петербурге. На рекламе табачной фабрики изображён генерал Скобелев, прославившейся во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов.
Табачная фабрика Шерешевского
Одна из главных достопримечательностей белорусского города Гродно — фабрика махорки, которую в 1867 году построил местный купец И. Л. Шерешевский.
Табачная фабрика А. Н. Богданова
На момент начала XX века именно табачная фабрика Богданова была самой крупной в Санкт-Петербурге. Фабрика была основана в 1864 году Александром Богдановым. Он использовал помещение фабрики «Франц и Генрих». Изначально на производстве табака трудилось 16 человек, но в 1908 году на фабрике Богданова было занято уже 2300 рабочих, а вскоре их число возросло до 2685 человек.
Табачная фабрика «Оттоман»
Табачная фабрика «Оттоман» была основана Яковом Эгизом в 1882 году. Самыми популярными из выпускавшихся «Оттоманом» папирос были «Царские», по 10 копеек за пачку в десять штук.
Табачная фабрика «Габай»
Знаменитая «Ява» — правопреемница табачной фабрики Самуила Габая. Габай, так же, как и многие в табачном бизнесе конца XIX веке, был караимом. Он переехал в Москву из Крыма и основал табачное товарищество в 1864 году в Москве.
Табачная фабрика Миллера
Одно из старейших производств табака в России, основанное в 1849 году. Уже в 1860‑е годы торговое товарищество Миллера производило больше всего папирос. В 1874 году в Петербурге было построено новое здании фабрики на Лиговском проспекте.
Табачная фабрика братьев Кальфа
Как мы видим, были и провинциальные производители табака. Табачная фабрика братьев Кальфа имела производство в Харькове.
Рождество было главным семейным праздником дореволюционной России. В начале XX века получили распространение специальные номера популярных периодических изданий, посвящённых Рождеству. Эти журналы состояли из праздничных рассказов и стихотворений, репродукций картин с библейскими сюжетами мастеров эпохи Возрождения или же рисунков с этнографическими особенностями празднования Рождества Христова того или иного народа. Стоит сказать, что по старому стилю Рождество предшествовало Новому году и это был заключительный или предпоследний номер журнала за год.
Представляем некоторое количество картинок из популярных иллюстрированных журналов 1900–1910 годов. Почувствуйте дух старого Рождества!
«Новое время»
У влиятельной консервативной газеты было еженедельное иллюстрированное приложение. В рождественских номерах было много живописи.
«Огонёк»
«Огонёк» был иллюстрированным приложением к деловой газете «Биржевые ведомости». Журнал сотрудничал со многими видными художниками и литераторами своего времени, имел скорее либеральный характер. После 1917 года дореволюционный журнал закрылся. Рождественским номерам начала века был свойственен больший реализм, нежели другим популярным журналам.
«Нива»
Самый популярный журнал до революции, тираж достигал 275 тысяч подписчиков. Он был ориентирован на всю семью. В рождественских номерах было много библейских сюжетов.