Продолжаем публиковать цикл рассказов Сергея Петрова о революции и гражданской войне на Дону. В этот раз вы узнаете про первые шаги Степного похода (не путать с Ледяным), конный рейд красного отряда войскового старшины Голубова, увенчавшийся захватом Новочеркасска, а также про любовь и тягостные думы, зыбкость революционной дисциплины и сепаратные переговоры.
Не успела потухнуть в небе утренняя звезда, как тут же пробудилась степь. Гулко грянул ветер, вздрогнула земля, захлопало и затрещало вокруг, будто взмыла ввысь птичья стая, но не было птичьих стай. То реяли на ветру знамёна, разукрашивая снежную степь в красное и чёрное.
— Не пора ли убрать эти тряпки, товарищ Голубов? Старые же, царских времён…
Пугачёвскому было неудобно в седле. Казаки поглядывали на него с усмешкой. Согнувшийся в три погибели, вцепившийся мёртвой хваткой в поводья, он крутил головою, точно отстреливаясь недовольными взглядами, и в очередной раз сожалел о том, что его послали в этот отряд комиссаром.
— Эти «тряпки», — спокойно объяснил Голубов, — старые, «баклановские» флаги. Ещё от дедов… традиции… Так ли принципиально для революции спешить с их искоренением? Вон в отрядах анархистов — тоже чёрные флаги, с черепом, костями… А красного у нас, спешу заметить, больше…
Пугачёвский пожал плечами. Он хотел было порассуждать о разнице анархических и казачьих черепов, но войсковой старшина легко пришпорил коня, и, пустив его рысью, умчался, оставив комиссара с его рассуждениями наедине.
Отряд входил в Кривлянскую. Улицы были пустынны. Станица всё ещё спала, и никто не встречал гостей ни радостным криком, ни недовольным взглядом. Лишь в одной из хат приоткрылась дверь, показался в проёме какой-то старик и тут же убрался обратно. Голубов остановил коня у двухэтажного дома, обнесённого низким забором.
…Многое было Пугачёвскому непонятно. И от того, что одно непонятное заваливало другое, в голове множилась свалка из вопросов и бесполезных соображений. Её, казалось, было уже не разгрести.
Неделю назад голубовцы героически дрались против Добровольческой армии у Каменоломен. На следующий день — странность, и это если выразиться мягко. В отряде случился митинг: помогать красногвардейцам дальше или нет? Пугачёвский был обескуражен. Несмотря на принятую резолюцию «Сражаться бок о бок с рабочим классом против врагов трудового народа», он, комиссар отряда, искренне не понимал: какие могут быть обсуждения приказов в отряде, который объявлен советским и подчинён советскому командованию? Или это всё-таки не советский отряд?
На одном из штабных совещаний Антонов-Овсеенко обронил странную фразу. «При наступлении — посылать казаков вперёд, следить за казаками, но действовать деликатно, подчёркивать их значимость». После он несколько раз назвал их «союзниками», отчего голова у Пугачёвского разболелась до такой степени, что к горлу подкатила отвратительная, еле сдерживаемая тошнота.
«Союзники всё-таки? Или подчинённые?»
…23 февраля 1918 года, утром, Голубов получил приказ двигаться в сторону Новочеркасска по маршруту «Шахты — Ягодный — Раздорская». Пугачёвский, узнавший об этом во время обеда (трапезничал в трактире, как и многие штабные), спокойно продолжил поедать борщ. Он разумно решил: времени у него на сборы предостаточно. И вдруг в ту самую минуту, когда с борщом было покончено, за окном случилось какое-то мельтешение, и комиссар с ужасом обнаружил, что голубовский отряд катится по улице грохочущим потоком. Катится из города вон. Без него, своего комиссара.
До Ягодного Пугачёвский добрался к трём пополудни. В хутор, как выяснилось, Голубов не заходил, в Раздорской его отряда тоже не было. По станице разгуливали бойцы революционной армии Петрова.
— Где Голубов?! — он ворвался в штаб и чуть ли не с порога набросился на какого-то матроса. — У него же был приказ остановиться в Раздорской! Или поступил другой приказ? Что происходит?!
Матрос, рыжий здоровяк, по всей видимости анархист, развёл ручищами и добродушно рассмеялся:
— Насчёт приказов сведений не имею, дорогой товарищ. Они у нас по пять раз на дню меняются… Промчались казачки мимо… На Мелиховскую, говорят…
Ближе к полуночи, уставший, спотыкающийся конь его остановился на площади Мелиховской станицы. В свете уличного фонаря, как по заказу, появился Голубов. Войсковой старшина, дымя папиросой, стоял на крыльце внушительных размеров казачьего куреня и беседовал с каким-то всадником.
До комиссара долетели обрывки фраз.
— Чёрт с ними, есаул, — Голубов кашлянул, — пусть проходят… Пойдём под утро… успеют…
Есаул подкручивал длинный ус, качал головой.
— Так что же насчёт переговоров?
— Узнай, где она и что с ней… Не дай бог, если… болтаться Назарову на виселице…
— Им нужен ясный ответ.
— А мне нужна ясная картина…
Есаул произнёс что-то ещё, потом круто развернул коня и, козырнув Голубову, сгинул во тьме. На улице сильно завьюжило. Войсковой старшина выбросил папиросу.
…Стараясь держаться в разговорах осторожно, Пугачёвский всё ж был настойчив в желании разгадать странность этого рейда от и до. Он беседовал с Голубовым вчерашним вечером, под утро, когда проходили Бессергеневскую. И вот сейчас день уже вступал в свои права, заливало солнцем всю станицу, они сидели в помещении правления Кривлянской, пили чай и продолжали разговор. Видно было, что собеседнику не очень нравятся вопросы. И отвечал он на них пусть «без нервов», но всё же уклончиво, хитро, с раздумьем, отчего у Пугачёвского сильнее обычного начинала болеть голова, снова подступала тошнота и на стакан с чаем он смотрел с подозрением.
Выходило из этих ответов вот что.
Шахты Голубов покинул, не предупредив его, потому что попросту не нашёл, а приказы о наступлении он привык выполнять незамедлительно. Мы же ушли не в небо, верно, товарищ комиссар? Вы ведь нашли нас?
Нашёл.
В Раздорскую Голубов решил не заходить, так как получил ценные сведения. Они указывали на то, что наступил стратегически значимый момент для занятия Новочеркасска: части противника покидают город. И да, он принял решение идти на Новочеркасск сам.
Конный есаул на станичной площади? Никакого секрета. Это был парламентёр Атамана Назарова. Обсуждали условия капитуляции. Ни к чему конкретному не пришли…
Пугачёвский, исходя из загадочности ночных фраз, хотел узнать и об условиях, и о том, зачем есаулу было сказано «пойдём под утро»… Это были важные вопросы, особенно последний, — услышанное заставляло всмотреться в фигуру Голубова ещё пристальнее — уж не сговор ли с врагом? Однако, поразмыслив, Пугачёвский пришёл к иному выводу: один вопрос о сегодняшнем гораздо важнее ста вопросов о вчерашнем.
— С какой стати тогда мы, — твёрдо спросил он, — находясь в стратегически выигрышном моменте, не наступаем на Новочеркасск, а сидим тут и размеренно гоняем чаи? Для отдыха вашим казакам хватило времени, разве нет?
— Да, — ответ прозвучал как-то угрюмо, — хватило. Только почему Вы называете казаков моими? Разве они не наши?
Оценив, насколько ловко Голубов ушёл от вопроса, уведя разговор из военной плоскости в идеологическую, комиссар признался себе, что продолжать беседу уже нет сил, голова болит нестерпимо, и если не будет в ближайший час наступления, то лучше посвятить это время сну.
Неопределённо махнув рукой, он ушёл в соседнюю комнату.
«Не понимаю, — рассеянно подумал Пугачёвский, — опять не понимаю, особенно его — этого странного войскового старшину. Он определенно ведёт какую-то свою партию, но какую? Насколько эта партия опасна?»
…Проснулся он так же быстро, как и заснул. Из соседней комнаты доносился голос Голубова, громкий, несколько нервный, оттого немного дрожащий. Ему вторил другой, много тише, сипло и басовито. Это был голос вчерашнего есаула.
2
— …Не может быть никаких сомнений… Ночью дело было, но я разглядел — она!.. На моих глазах открыли ей дверцу, села на заднее сидение. За нею — жена Богаевского, офицер из контрразведки. Митрофан Петрович уселся рядом с водителем. Они увезли её вместе со всеми отступающими…
— Куда? — нетерпеливо уточнил Голубов.
— Пока в Константиновскую. Дальше будут Сальские степи… Всех увёл Попов. Золото увезли, деньги, оружие. В Новочеркасске остался Назаров, кое-кто из Малого Круга, сотня юнкеров и офицеров, может, чуть больше…
…Голубов видел их. Под утро, когда до Кривлянской оставалось версты три. Плыл по степи предрассветный туман, и в этом тумане, вдали, будто уползала в сторону Константиновской громадная змея. Это были они, участники большого бегства, которое вскоре нарекут Степным походом. Несколько автомобилей, сани, множество всадников…
— Перерубать, может, к едрёной матери? — спросил один из казаков.
Но мало кто хотел лишней крови. Численность поповцев была внушительной. Когда подъехали ближе, смогли разглядеть в бинокли гаубицы и пулемёты. «Пусть идут с богом», — решили донцы.
…Он откинулся на высокую спинку кресла, закрыл глаза.
«Получается, я мог освободить её уже сегодня?»
Загремели настенные часы.
«Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку».
«Бабка надвое сказала», — тут же передумал он.
Обвели.
А начиналось всё лихо.
Ещё до того, как был получен приказ выдвинуться в Раздорскую, он понял, что время захвата Новочеркасска пришло. Город будет обязательно взят. И взять его должен именно он.
19 февраля Голубов отправил гонца Назарову. Гонец увёз записку: «Предлагаю сдать мне столицу без боя. Жизнь гарантирую. Голубов».
Лично он был готов к любому развитию ситуации, даже к решительному штурму. Но этого нельзя было сказать о его казаках. Среди них имелись как решительно-отчаянные — рубить значит рубить, — так и «шатуны», что заявляли всё чаще:
«Юнкеров, офицерьё бить будем. Даже студентиков побьём. А вот братьев-казаков — не будем». Все знали: недавно приехавший с германского фронта Девятый Донской полк, на который ещё Каледин возлагал надежды, показал господам большую дулю. Прибыв в Новочеркасск, он тут же рассыпался по родным станицам и хуторам. Однако известно было и другое: в Новочеркасске оставались иных полков казаки. Сколько их, как они настроены?
Ответ от Войскового Атамана он получил 23-го вечером, уже в Мелиховской. Примчавшись на взмыленном коне, его доставил есаул Сиволобов, — небольшой, запечатанный конверт.
Кроме фотокарточки в конверте ничего не было.
— Что они этим хотят сказать?
Вопрос Голубова прозвучал глупо.
Гнев, по сути, беспредметный, панический, в одно мгновение пленил его. Карточка дрожала пальцах. Ему казалось, что лицо любимой, грустное и задумчивое, искажает нервная улыбка.
В какой-то момент Голубову даже подумалось, что это не больше чем наглый шантаж. Он допускал, что контрразведка могла расшифровать Марию, но, чтобы арестовать…
«Как они могли её взять в Царицыне? Царицын давно уже наш. Как?»
И чем пристальнее он всматривался в лицо Марии, тем больше рождалось в его голове беспощадных объяснений. Карточка изготовлена совсем недавно, явно не цивильным фотографом (не было названия ателье) и стены на фоне — не менее важны. Они были очень похожи на стены камер Новочеркасской гауптвахты. Значит, она вернулась, чтобы выполнить новое задание и была арестована в Новочеркасске.
— …Омерзительно, — Сиволобов говорил, виновато глядя в сторону, — Назаров разглагольствовал с Кругом, как за рюмкой, с приятелями… «Мы поймали большевистскую шпионку, и к тому же (извините, Николай Матвеевич), любовницу Голубова…»
Есаул театрально взмахнул рукой:
— «…Контрразведка собрала о ней всё… Там какая-то неземная, сокрушительная любовь… Он, когда сидел под арестом, превратил гауптвахту чуть ли не в публичный дом… Каждый день, господа! Каж-дый день…»
Голубов резко перебил Сиволобова:
— Какое у них предложение?
— Они, — сделавшись по-военному серьёзным, отчеканил есаул, — предлагают дать уйти основным силам из города. А потом назначат дату переговоров и освободят Марию и отдадут Вам. В противном случае с ней расправятся по законам военного времени. Как с вражеским шпионом…
«Неземная, — со злобой повторил про себя Голубов, — сокрушительная любовь».
Её образ живо всплыл в памяти. Они стояли у стены камеры, она таяла в его объятиях, и решётка была над их головами. Он говорил ей, что она открыла ему новый мир, что именно ради неё он пришёл в революцию, и, говоря это, думал: «Ради неё — хоть в революцию, хоть в контрреволюцию». Тогда это показалось шаловливой игрой слов, но, соглашаясь с предложениями Назарова, он понимал: игра слов была в некотором смысле пророческой. Он, донской революционер, пошёл на поводу у контрреволюции и даже попытки не предпринял, чтобы атаковать основные силы противника под Кривлянской. Назвать такое согласие предательством не позволяли только два обстоятельства: численный перевес противника и нежелание вступать в бой всего отряда. Даже комиссар, кстати, не подал голоса.
…Но вот сейчас, когда Сиволобов приехал оговаривать условия снова и сообщил, что договорённости нарушены, что Марию увезли вместе со всеми в Константиновскую, сейчас простить себя и не назвать идиотом Голубов уже не мог.
— Две делегации направлены Малым Кругом, — продолжал есаул, — одна — к Антонову-Овсеенко и Саблину, вторая, в виде меня, — к вам. Первая сообщила о результатах по прямому проводу. Антонов взял паузу. Он направил телеграмму в Совнарком, Ленину. Ведь существенное требование большевиков выполнено — Добровольческая армия покидает Дон, и формально есть основания решить дальнейшую судьбу области путём переговоров. Красные, так понимаю, тоже вымотались… Да и с дисциплиной у них не очень… Поэтому в ближайшие часы сюда может прийти известие от вашего командования, с просьбой повременить с захватом… Что же до Назарова, то он ожидает Вас сегодня, в шесть. Атаман собрался Вас вербовать, Николай Матвеевич. У него есть чем крыть, согласитесь. Поэтому я Вам советую…
Голубова совершенно не волновало в данный момент, почему Сиволобов, этот неприятный тип с бегающими глазками, разглашает атаманские тайны и корчит из себя друга. Да, ещё вчера он лепетал что-то про «дело офицерской чести», про то, что «помнит добро». Было дело, в марте 1917-го, когда никто и не предполагал, в какие события выльется донская демократия, есаула заслушивали в Военном отделе. Сиволобов обвинялся в нарушении требований знаменитого Приказа № 1. Подвыпив, он встретил на улице казаков и требовал отдания ему чести. Голубов тогда заступился за него: время перемен, не сразу офицеры привыкают к новому, простим его, товарищи, — но вряд ли Сиволобов благодарил за это. Скорее всего, прощелыга расчищал себе дорогу к новой жизни и предлагал сделку, рассчитывая на неплохое назначение при новой власти.
И уж тем более плевать ему было сейчас на чьи-либо советы. В данным момент он сам себе был совет.
Стрелка часов подобралась к четырём, и снова вывалилась кукушка.
— Я опаздываю, — глухо произнёс Голубов.
— Что? — не понял Сиволобов.
— Я опаздываю. Меня ждут в Новочеркасске к шести. Я сгораю от желания показать господам генералам, как нужно играть в заложников.…
…Сиволобов покинул Кривлянскую первым. Не прошло и получаса, как повскакивал на коней голубовский отряд и рванул в сторону столицы контрреволюции с гиканьем и свистом.
А Пугачёвский, едва настигая их, то злился снова на излишнюю вольность «подопечных», то впадал в состояние восторга, видя, как красиво несут кони своих ездоков и как вылетают из-под копыт тучи снежной пыли, искрясь в солнечном свете…
3
Из протокола вечернего заседания Малого войскового круга:
12 (25) февраля 1918 г. г. Новочеркасск
Заседание открывается в пять часов вечера, председательствует Е. А. Волошинов, присутствует войсковой атаман А. М. Назаров.
Войсковой есаул Сиволобов докладывает, что войсковой старшина Голубов, к которому докладчик был командирован в станицу Кривлянскую для выяснения целей его выступления против Войскового правительства, в настоящее время с отрядом казаков из 10-го и 27-го полков находится в городе Новочеркасске и имеет возможность сделать личный доклад по этому вопросу.
Войсковой Круг постановил: просить войскового старшину Голубова прибыть на Круг и сделать доклад.
Около шести часов вечера войсковой старшина Голубов с несколькими казаками вошёл в зал заседания Войскового круга, арестовал Войскового Атамана генерала А. М. Назарова и председателя Войскового Круга Е. А. Волошинова, сорвал с обоих погоны и кокарды, которые и бросил на пол. Заседание Круга вследствие этого было сорвано и, ввиду присутствия в зале вооружённой силы, враждебно настроенной по отношению к Кругу, не могло быть возобновлено.
Читайте также предыдущие рассказы цикла:
- Подождём «Высочайшего акта».
- Кража Донской революции.
- Атаман Каледин и его «мятеж».
- Любовь и Голубов. Расследование Войскового Круга.
- Причуды Донской Фемиды. Последний день суда над Голубовым.
- «Колхида». «Левая группа». Гражданская война — не за горами.
- На мели.
- Тайные воздыхания Митрофана Богаевского и прозрачная конспирация Белого движения.
- Октябрь наступает.
- Фикция демократии.
- Против чести.
- Явление Донревкома.
- Не свободным словом, а оружием и плетью.
- Абсолютное «да».
- Чудак ты, ваше благородие.
- В степь.
