Над Новочеркасском взвились красные знамёна. Добровольческая армия уходит на Кубань, а красногвардейские отряды Антонова-Овсеенко вынуждены переместиться в Украину.
Успел ли командующий добить врага и сделать так, чтобы здесь восторжествовала справедливость? С каким сердцем он покидает казачью землю? И причём здесь Любовь? Об этом и не только — в новом рассказе Сергея Петрова из цикла, посвящённого событиям на Дону 1917–1918 годов.
— Лихо! — Антонов-Овсеенко аккуратно положил бумагу в открытую папку с синими тесёмками. — «Сорвал погоны» и «сорвал заседание»… Обратите внимание, как меняется к финалу почерк! Сначала секретарь выводит всё каллиграфично, величаво, можно сказать, а потом — сплошная суета, какой-то бег букв и слов в толпе. Представьте себе: происходит арест Войскового круга, революционные казаки с винтовками, наганами, пулемётом, а секретарь продолжает писать, фиксируя происходящее… Ну а Голубов — молодец! Определённо — лихо…
Медведев озадаченно крякнул.
— Не знаю, не знаю! Может, оно и лихо, но что касается вызова на Круг… Это же намерение вступить в переговоры… Это…
Он говорил резко, будто стрелял словами, причмокивал, брызгал слюной. Карие глазки туда-сюда бегали, лицо было сальным от пота, тёмно-русые кудряшки на лбу казались слипшимися намертво…
— Вы хотите сказать «предательство»? — перебил его Антонов. — Но калединцы ездили на переговоры и ко мне, и к Саблину, и к Сиверсу. На войне это бывает. Не каждое сражение выигрывается конной атакой или артиллерийским обстрелом, согласны?
Плечи Медведева неопределённо приподнялись, прежде напряжённое выражение лица перечеркнула угрюмая ухмылка, что означало то ли согласие, то ли несогласие категорическое.
…Ещё вчера он скакал козликом. «Товарищ главнокомандующий! От имени ревкома рад приветствовать в советском Новочеркасске! Добро пожаловать в разгромленное гнездо контрреволюции!»
Невысокого роста, семитские черты лица, пухленький, весь затянутый в кожу — от сапог до фуражки, он не ходил, но бегал за командующим по Атаманскому дворцу, взвывал под тяжестью сапог паркет. «Вот! Прошу! Кабинет Каледина! Проходим далее — и видим комнату отдыха! Окровавленное бельё решили не убирать… Это следы от его крови — последнего атамана, мда-а‑а… Лёг, приставил дуло браунинга к груди — бах! Нет Каледина!»
Антонову вспомнился 1911‑й, Франция. Июнь, но жарило необычайно, и он, молодой революционер-эмигрант, «товарищ Антон», твёрдо решил тогда на день забыть о работе и отдаться Парижу. Елисейские поля, площадь Бастилии, Сена, Лувр… Джоконда. Он замер перед этим полотном в просторном зале. Он замер и простоял так, еле дыша, с полчаса, если не больше. Глаза девушки показались ему поначалу пустыми, но, вглядываясь всё пристальнее в них и в кроткую её улыбку, он вдруг понял, что видит не лицо Джоконды, а душу художника Леонардо. Он постепенно погружался внутрь себя, пытаясь разгадать замысел живописца. И вот оставалось совсем чуть-чуть до разгадки ли или внятного предположения, как в зал ворвалась экскурсовод-француженка, маленькая и пухлая женщина. Она стала громко вещать перед туристической свитой, размахивать руками, и мысли его разлетелись, как стая напуганных птиц… Медведев чем-то напомнил её, громкую, пухлую, совершенно ненужную даму.
«И вот этому экскурсоводу, — подумал Антонов, — я вынужден оставить Новочеркасск».
…Последняя неделя пролетела стремительно, кубарем. Переговоры, выезды на фронт, телеграммы, много телеграмм. Самые кричащие были от Муравьёва: на Украину наступают немцы, ситуация критическая, нужны дополнительные отряды… А он не мог дать отрядов, не расправившись с гидрой контрреволюции здесь. Голова шла не то чтобы кругом — кругами шла голова, вращаясь стремительной кометой.
23 февраля — новая задача Ленина. «Немедленно взять Ростов!» Выполнено! К вечеру 24-го Ростов взят.
Но… Было одно существенное но. Добровольческая армия ушла из города целой и невредимой. У Красной гвардии был шанс преградить ей путь у станицы Ольгинской и разбить, и шанс утеряли. 112‑й полк… Солдаты его откровенно струсили.
— Собираемся, — приказал Антонов-Овсеенко ординарцу, — в Батайск.
…И снова — препятствие. Мост на шестой версте от Ростова к Батайску был взорван. Превозмогая панику ординарца — «А как провалимся и утонем, Владимир Александрович?», — главнокомандующий спрыгнул с подножки и отправился дальше пешком, смело ступая по льду реки…
Костры освещали главную площадь города. Солдаты 112-го полка митинговали в ночи. Стоял такой ор, что его можно было слышать не только на азовских, но и на черноморских берегах. Кто-то из командиров пытался взывать солдат к совести. Кто-то пытался угрожать. В ответ и те и другие получали залпы отборного солдатского мата.
Забравшись на подмосток из брёвен и столбов, Антонов бесцеремонно оттолкнул очередного горлопана и выстрелил из револьвера в звёздное небо:
— Товарищи солдаты! — закричал он. — Перед вами я — командующий революционными отрядами Дона и Украины Антонов-Овсеенко! Я не верю, что ваш полк — полк предателей дела революции, трусов и дезертиров…
Он говорил долго, почти в тишине. Ему показалось, что паническое настроение полка стало улетучиваться. «По домам!» никто уже не кричал.
В кромешной тьме командующий добрёл до своего салон-вагона, и уже днём 25-го, туго соображая от усталости, он беседовал в ростовском «Палас-отеле» с делегацией Малого круга.
…Трое господ в штатском отводили взгляды. Они неторопливо потягивали чай из гранёных стаканов. Они твердили одно и тоже.
— Войсковой атаман Назаров предлагает заключить мир, гражданин комиссар… Мы готовы совместно обсудить вопрос о власти на Дону…
Мы предлагаем созвать Краевой съезд всего населения и пригласить для работы в нём представителей Донревкома… Мы предлагаем…
И ещё, как бы между делом, между многочисленными «предлагаем», они пару раз сказали, что в Новочеркасске 12 тысяч офицеров и казаков, готовых к борьбе.
Именно это, вместе с измотанностью красных отрядов, вынудило его телеграфно осведомиться у Ленина о дальнейших действиях, и именно из-за этого он велел Саблину связаться с Голубовым и попросить остановить наступление на Новочеркасск. Но с Голубовым связаться не успели, Новочеркасск он взял, и никаких 12 тысяч там не было. На следующий день в город вошла колонна Медведева. Чуть позже — Революционная армия левого эсера Петрова.
Что же до ответа Ленина, то его передали ему лишь сегодня, 28 февраля:
«Наш горячий привет всем беззаветным борцам за социализм, привет революционному казачеству… Против автономии Донской области ничего не имею. Географические границы этой автономии должны быть определены по соглашению с населением смежной полосы и автономной республики Донецкого бассейна. Послать к вам делегата не можем, здесь все заняты по горло. Просим вас представительствовать Совнарком или назначить кого-либо по вашему выбору. Ленин. Сталин».
Дальнейший план действий вроде бы ясен. Нужно было дожать Корнилова (112‑й полк всё же не дал «добровольцам» бой, и те взяли курс на Кубань), разобраться с Поповым, приступить к созданию новой Донской автономной республики, где будут учтены интересы всех: и казаков, и неказаков.
Но революционер никогда не принадлежит себе. Тем более — своим планам. Это Антонов-Овсеенко усвоил давно. «Представительствовать Совнарком» у него не получилось. В этот же день Ильич прислал новую телеграмму, потребовав немедленной отправки всех войск на Украину.
Командующий закрыл папку и завязал тесёмки.
— Последний документ калединской эпохи, — задумчиво произнёс он, — торжество революционного казачества и трагикомический финал казацкой верхушки… Нужно сохранить его для истории…
— Мда, — неопределённо отреагировал Медведев.
Антонова чуть не передёрнуло от этого «мда», оно прозвучало иронично, если не насмешливо. «Экскурсовод» уже не скакал козликом. Он вальяжно прохаживался по кабинету, и лицо его сияло начальственным величием.
…Что было известно о нём, Медведеве? Что он с ними, оказывается, чуть ли не с первых дней «украинско-донской экспедиции». Что командует колонной в составе армии Саблина. Что военных успехов у него нет. И что никакой политической силы, кроме партии большевиков, для него не существует.
«Он мне доставляет больше неудобств, чем пользы, — горько признался недавно Саблин. — У него нет ни малейшего представления о такте».
Анархистов Медведев называл «недалёкими» и сыпал гадостями в адрес всех их кумиров. Левым эсерам навешивал ярлыки террористов, а казакам говорил: «Сначала перевешаем ваших богатеев, потом возьмёмся за вас!» Странная складывалась ситуация. И главная странность заключалась в том, что при всём политическом идиотизме Медведева на должность коменданта Новочеркасска годился не кто иной, как он.
Саблин и Петров уезжали с Антоновым на Украинский фронт. Другие, действительно толковые товарищи, занимались подготовкой Съезда трудового населения Дона в Ростове. Голубов? Это было логично и даже благородно со стороны советской власти — оценить таким образом его многочисленные заслуги. Но как только возникла в разговоре с Донревкомом фамилия войскового старшины, Подтёлков встал на дыбы немедленно.
— Товарищ Медведев, — Антонов-Овсеенко вышел из-за стола, приблизился к собеседнику и взглянул на него сверху вниз, — Вы назначаетесь комендантом Новочеркасска…
Медведев рассеянно кивнул. И эта рассеянность, граничащая с безразличием, лишний раз подтвердила: подобные слова для него не новость.
— …Ваша задача — сохранять спокойствие в городе. По отношению к казакам — наблюдательность и деликатность, Вы меня поняли?.. Хорошо. А теперь прошу вызвать ко мне Голубова…
Медведев повторил угрюмую свою ухмылку и сделался похожим на провинившегося, но не раскаявшегося гимназиста.
— Где Голубов? — грозно повторил командующий. — Он включён в состав Новочеркасского ревкома?
Комендант тяжело вздохнул. Скрипнула кожаная тужурка, он склонил голову. Под подбородком возникли две жировые складки.
— Голубов бесконтролен… Вольный казак… Не подчиняется приказам…
Как выяснилось, войдя в Новочеркасск, Медведев произвёл аресты. «Гнездо контрреволюции, — сказал он своим солдатам, — должно почувствовать свою вину перед революцией!» В тот же вечер за решётку угодило пятеро буржуазного вида гражданских и девять не уехавших с Поповым офицеров.
— Голубов явился ко мне, — бубнил Медведев, — повёл себя вызывающе. Он сказал, что это его город… что, кому бы то ни было, не позволено… А Вы говорите — включить в состав ревкома… Быть председателем — на меньшее он не согласен… Возомнил себя красным атаманом… С какой стати? Подполковник царской армии… Умчал вчера в степь, увёл пять сотен… «Вы куда? — Добывать мир для Донского края…» Чушь какая-то… Разъяснять не считает нужным… Новочеркасская гауптвахта… Назаров и Волошинов — махровые контрреволюционеры… Голубов — «Не сметь трогать!.. Они — казаки… Их будет судить революционное казачество…» Чистая анархия! Разве нет?
Продолжая смотреть на Медведева, Антонову-Овсеенко подумалось, что смотрит он уже не на него, а в него. И если семь лет назад, в далёком Париже, удалось узреть в прекрасных глазах Джоконды душу Леонардо да Винчи, то в этих бегающих глазках, сальной коже и жировых складках ему привиделся громадный котёл на огне, и в котле закипало варево власти.
Сделалось ясным: почему вчера он был так учтив, а сегодня — сопоставим по своей смелости с горьковским Буревестником. Всё просто. Скоро командующего не будет на Дону, и Медведев готов встраиваться в новую систему власти. Он это почувствовал своим хитрым нутром.
— Участь Назарова и Волошинова должен решить Донревком… А ещё лучше — Съезд трудового населения Дона. Голубов будет назначен командующим войсками Сальского округа. Я вынесу этот вопрос на обсуждение уже сегодня, в Ростове. Считаться с Голубовым Вам придётся…
2
На этот раз поезд шёл спокойно, мерно покачивался салон-вагон, и яркие звёзды низкого ночного неба застилали мягким светом тёмную степь. Саблин раскуривал «люльку».
— Мы нашли постановление об аресте, Владимир Александрович, — спокойным, точнее, уставшим голосом сообщил он. — Марию взяли под стражу 19-го… В расстрельных списках её нет… С Назаровым говорить было сложно… Тот ещё фрукт… Генерал… Хоть и арестованный, а казаки-конвоиры поглядывают на него с опаской…
— Он сказал, где она?
— И да и нет… «Ищите в степи, товарищи…» Люди генерала Попова взяли её с собой, когда выходили из Новочеркасска… «Желаю ей скорейшей смерти, — сказал Назаров, — ей и любовнику её — изменнику казачества Голубову…»
— Вот как…
Тонкие губы Антонова-Овсеенко тронула улыбка. За последний месяц сумасшедшей круговерти это произошло, пожалуй, впервые.
Внезапно он вспомнил, какие испытал чувства, читая первые её донесения. Помимо блестящего анализа ситуации, в них были и настойчивые рекомендации относительно Голубова… «Главная революционная фигура Дона… Человек социалистических убеждений, громадный авторитет среди фронтовиков… На него нужно делать основную ставку», — так, кажется, писала она?
В первый раз он просто бросил несколько строк в блокнот — «Войсковой старшина Голубов… Левая казачья группа… Подумать». Но потом было второе донесение, где опять фигурировал этот загадочный тип в лампасах, и Антонова почему-то охватило странное, гневное чувство. Когда же возникло понимание, что это не просто гнев, а… ревность, он поразился себе. «Получается, ты, товарищ Антон, живущий исключительно революцией, угодил в плен чувств? Ещё там, в Смольном, куда её, отрекомендовав романтической, сомневающейся эсеркой, привёл Муравьёв, и она сама предложила сделать себя разведчицей? Как возможно такое?»
Да, похоже, тогда и случился плен. В Смольном, в середине декабря 1917-го. Попался и не понял этого.
…И вот сейчас, улыбаясь ей в плотном табачном дыму, он угадал, что его разведчица Маша, эта прекрасная, хрупкая и большеглазая девушка, оставила Петроград и бросилась, сломя голову, в логово контрреволюции из-за Голубова! Невероятное нечто. Где и когда, могли познакомиться эти двое: она, молодая журналистка, и он — зрелый вояка, донской офицер? Два совершенно разных мира…
«А то, что ты, — спросил он у себя тут же, — потомственный военный, дворянин, сделался в своё время дезертиром и революционером-подпольщиком? Это ведь тоже невероятно… А революция? Была ли она вероятна ещё три года назад в стране, где почти все партии, деятели культуры, журналисты, интеллигенция обожествляли русско-германскую войну, поддерживая фактически царское правительство?»
Понял он и другое — причину экспедиции Голубова в Сальские степи. Пленение Попова или переговоры с ним о капитуляции, что он там наговорил Медведеву? Побочное дело… Едет он за ней.
— Жаль будет потерять Марию, — Саблин вновь пыхнул трубкой, — толковая разведчица. Талант… Могла бы нам ещё пригодиться…
Антонов-Овсеенко сказал, что способ связи ей известен — через Сырцова или Ковалёва.
— Если останется жива, — мрачно предположил Саблин.
— Или не предпочтёт революцию любви, — ответил командующий.
— Что?
Антонов-Овсеенко промолчал. В клубах табачного дыма он увидел их души. Два маленьких табачных облачка на его глазах коснулись друг друга и слились в одно. Лет пять он уже не писал стихов.
…А ночь нависала и толкала в сон. Паровоз набирал ход. Пролетала в окне степь вместе со звёздами и редкими деревьями.
«Так они и лягут в обнимку, — подумал он, — в этой степи».
Читайте также предыдущие рассказы цикла:
- Подождём «Высочайшего акта».
- Кража Донской революции.
- Атаман Каледин и его «мятеж».
- Любовь и Голубов. Расследование Войскового Круга.
- Причуды Донской Фемиды. Последний день суда над Голубовым.
- «Колхида». «Левая группа». Гражданская война — не за горами.
- На мели.
- Тайные воздыхания Митрофана Богаевского и прозрачная конспирация Белого движения.
- Октябрь наступает.
- Фикция демократии.
- Против чести.
- Явление Донревкома.
- Не свободным словом, а оружием и плетью.
- Абсолютное «да».
- Чудак ты, ваше благородие.
- В степь.
- Жизнь гарантирую.
