Вдова музыканта Егора Летова опубликовала фрагмент альбома «Дождь в казарме». Текст отрывка относится примерно к концу 1983 года.
Этот отрывок и этот альбом принадлежал раннему проекту Егора Летова, группе «Посев», которая прекратила своё существование в 1985 году. В тот момент уже появилась широко известная «Гражданская оборона», за почти двадцать лет истории которой было записано порядку тридцати альбомов.
Мортальная архитектура СССР — интересная и узкая тема, способная пролить свет на самые неожиданные стороны похоронной культуры в Советском Союзе. Однако даже в настоящее время она остаётся малоизученной.
Особенности советского опыта «работы со смертью» учёные стали исследовать совсем недавно. Так, в декабре 2021 года в издательстве «НЛО» вышла монография историка Анны Соколовой «Новому человеку — новая смерть? Похоронная культура раннего СССР». Автор исследования поднимает вопросы об «архитектуре смерти» в послереволюционном обществе и о том, как она оказалась связана с новой ритуальной практикой советских граждан.
В СССР проблему конечности жизни пытались разрешить и в идеологии, и на уровне практики. Попытки обуздать стихию Танатоса не закончились в 1920‑е годы — они продолжались на протяжении всего срока существования советского государства. В истории мортальной архитектуры СССР особое место занимает малоизвестный проект, оставивший после себя множество загадок и неоднозначностей. Историки пока не в состоянии ответить на них. Речь идёт о Волжском мортуарии, построенном в Волгоградской области.
Волжский — молодой город, основанный в 1951 году. В отличие от соседнего Волгограда у него нет такой богатой истории. Однако Волжскому всё же есть чем заявить о себе: на его территории находится мортуарий, построенный на старом городском кладбище. Строение не первый год привлекает туристов и местных историков своей загадочностью.
Мортуарий (или пантеон) в советское время использовался как площадка для ритуальных мероприятий. Его форма, выполненная в виде буквы П, давала возможность увидеть церемонию прощания со всех ракурсов. На территории кладбища не было церкви: гражданское мероприятие, проведённое в мортуарии, становилось альтернативой традиционному отпеванию и прочим религиозным обрядам.
Само здание пантеона выглядит не характерно для архитектуры советской эпохи. Сооружение, выполненное в классическом стиле с колоннами и специальным постаментом для гроба, визуально выделялось из общего ряда. Внешне напоминая античный храм, мортуарий не совсем вписывался в атеистическую повестку СССР. Ходили слухи, что аналоги подобного пантеона находились и в других частях страны, но до наших дней они не сохранились.
Возможно, такая же печальная судьба могла постигнуть и Волжский мортуарий из-за закрытия кладбища. Однако пантеон сохранился вопреки позиции первого секретаря Советского райкома Волгограда Ивана Петровича Рыбкина — он считал, что советскому городу иметь такой объект не полагается и похороны должны проходить скромно. Сооружение явно не вписывалось в стиль и менталитет брежневской эпохи. В 1974 году на кладбище прекратили проводить церемонии прощания.
Историки задаются вопросом о том, как же возникло такое необычное сооружение. Существует две версии появления памятника, и первая из них связана с историей села Безродное.
Задолго до основания Волжского на его месте располагалось сельское поселение Безродное, известное также как Верхняя Ахтуба или Верхне-Ахтубинский городок. Оно появилось примерно в 1720 году и быстро стало убежищем для беглых крестьян. Основателями Верхне-Ахтубинского городка считают поручиков Ивана Андреевича Паробича и Ивана Еремеевича Цыплетева.
На протяжении столетий Безродное активно развивалось: к 1917 году в поселении проживало уже 12 тысяч человек. Основную роль в местной экономике играли купцы и духовенство. Безродное считалось зажиточным за счёт доходов с судоходной монополии от Царицына до Пришиба, а также активной торговли.
Несмотря на исчезновение поселения к концу 1950‑х годов, на территории Волжского сохранилось несколько зданий, построенных в Безродном ещё в дореволюционную эпоху. Самые известные из них — бывшая паровая мельница и здание волостной управы, в настоящие время принадлежащее картинной галерее «Старая школа». Последнее строение имело наиболее драматичную историю. Во время Великой Отечественной войны на этом месте размещался госпиталь, а после войны здесь открылась школа, просуществовавшая до пожара в 1972 году. Здание подверглось серьёзному разрушению. К счастью, его смогли восстановить.
Историк-краевед Сергей Звягинцев связывает возникновение мортуария с жителями села. По его словам, на территории старого кладбища ещё со времён Золотой Орды находилось захоронение ордынских воинов. Звягинцев считает, что пантеон в начале ХХ века возвели богатые жители Безродного — это произошло незадолго до революционных событий 1917 года.
Во время Великой Отечественной войны село практически уничтожили. Немецкая авиация бомбила Безродное, так как здесь располагались советские госпитали и наблюдательные пункты артиллерийских подразделений. Также тут формировались резервные части. Считается, что из-за военных действий мортуарий мог получить сильные повреждения и здание восстановили, когда началось строительство Волжского. Однако это только одна из версий.
История Волжского мортуария загадочна во всех смыслах. Документов и точных свидетельств о сооружении не осталось. Никто не знает имени архитектора, а также причин постройки необычного пантеона. Даже местные чиновники не знают правды. Обычно считается, что мортуарий и Волжский создавались одновременно.
Первоначально на месте села Безродное построили небольшой рабочий посёлок для строителей Волжской гидроэлектростанции. Вскоре он стал активно разрастаться, превращаясь в полноценный город, статус которого Волжский получил в 1954 году. Новый административный центр стремительно обустраивался, и естественно, что населённому пункту понадобилось кладбище. Оно вскоре появилось рядом с посёлком Рабочий.
Интересную версию рассказал местный историк Владимир Фёдоров. Он услышал её от неназванного участника строительства Волжской ГЭС. По словам Фёдорова, мортуарий возвёл некий архитектор из Москвы, чтобы загладить вину перед партией. План партийцам пришёлся по вкусу, и в 1958 году сооружение построили.
Однако когда проект был реализован на практике, он по какой-то причине не понравился начальству, так что архитектора перевели на другую работу. Возможно, именно из-за этого имя создателя пантеона осталось нам неизвестно. К сожалению, версия не имеет доказательств и надёжных свидетельств, она больше походит на городскую легенду.
Главный архитектор Волжского Елена Махаева признала, что проблемы с историей памятника связана с отсутствием достоверных источников и свидетельств:
«20 лет назад кладбище было закрыто, и никаких документов по поводу того, как возник мортуарий, кто его строил и почему он оказался закрыт, нет. Насколько мне известно, он служил для проведения обрядов прощания. Увы, но никаких документов относительно этого объекта не сохранилось».
После закрытия кладбища судьба пантеона никого особо не волновала. О нём попросту забыли, а в 90‑е годы архитектурное наследие города вообще не находилось в сфере приоритетов. Судьба мортуария интересовала разве что энтузиастов и любителей городской истории.
Отсутствие финансирования и должного ухода за памятником привело к печальным последствиям: пантеон постепенно разрушается. Отпадает штукатурка, появляются глубокие трещины, грозящие обрушением стен. Печальнее всего, что место полюбили вандалы, которые периодически оставляют надписи на стенах и ещё больше портят памятник. Мортуарий не охраняется государством. Правда, в 2020 году ему присвоили статус «памятник градостроительства и архитектуры», однако это решение не даёт возможности получить финансирование на реставрацию.
В 2016 году появилась новость, что старое кладбище и мортуарий выкупило волжское ритуальное предприятие «Память». Представители этой организации обещали восстановить памятник, но на сегодняшний день здание остаётся в прежнем состоянии, нет никаких новостей о реставрационных работах. К сожалению, уникальное архитектурное сооружение может окончательно уйти в небытие.
Читайте также «„Связь германского милитаризма с философией Канта“: о пропаганде в Первую мировую».
Опубликован первый выпуск нового сезона исторического подкаста «Родина слонов». Он посвящён Юрию Кнорозову.
«Родина слонов» — подкаст, посвящённый исторический науке. В каждом выпуске журналист Михаил Родин общается с историками, антропологами, лингвистами о разных сюжетах истории, исторических дисциплинах, новых находках и данных. Среди уже освещённых тем Торгсин, археологические исследования в разных концах света, и не только.
Первый выпуск нового сезона посвящён майянисту Юрию Кнорозову:
«Однажды молодой советский историк заявил, что он нашёл ключ к текстам майя, ключ к дверям истории целой цивилизации, рисковавшей сгинуть в забвении. Но… ему никто не поверил».
Слушайте «Родину слонов» во ВКонтакте и других платформах
Читайте также наш материал о Юрии Кнорозове Дешифровщик письменности майя Юрий Кнорозов. Как советский учёный «открыл Америку»?
Культура песен существует испокон веков. Однако на протяжении большей части истории услышать их можно было лишь в живом исполнении. Ситуация резко меняется, когда во второй половине XIX века появляются технологии звукопередачи. В 1887 году создано самое узнаваемое из подобных устройств: Эмиль Берлинер патентует граммофон, для воспроизводства музыки на котором впервые были предложены дисковые пластинки.
Это изобретение перевернуло мир музыки, породив целую индустрию. Теперь, чтобы услышать полюбившийся мотив (в исполнении профессионального певца или музыканта), даже не нужно было выходить из дома! Это же привело к ситуации, когда песня могла радикально отделиться от автора и обрести свою, совершенно независимую историю.
Вальс «На сопках Маньчжурии» в этом отношении снискал поистине уникальную судьбу. Песня приобрела популярность в кратчайшие сроки — не в последнюю очередь благодаря революции аналоговых проигрывателей. Она же надолго пережила империю, в которой появилась на свет, и даже полюбилась слушателям в Советском Союзе, чем далеко не каждый дореволюционный хит мог похвастаться.
VATNIKSTAN рассказывает историю песни, которая прошла через три войны, а после обрела новую жизнь благодаря фильмам, в которых использовалась.
Рубеж XIX–XX веков оказался богат на технические новации, навсегда изменившие нашу жизнь. Музыка стала гораздо ближе к слушателям и в виде граммофонных пластинок пришла в каждый дом, впервые попадая из публичного пространства в частное.
«Бум звукозаписи» превратил авторское музицирование в достояние масс, в то время как раньше профессиональное исполнение можно было услышать только вживую — на специальных мероприятиях и светских раутах. Он же сделал общение человека с композицией более интимным, то есть личным и близким.
Это привело к тому, что прежние барьеры между произведением и слушателем оказались сломлены, их взаимоотношения приобрели небывалую прежде «вольность». Технологическая революция породила феномен, практически невозможный ранее: песни авторского, профессионального сочинения, уходя в массы, с течением времени теряли связь со своим творцом, обретая репутацию «народных». Происходила настоящая «смерть автора» по Ролану Барту (хотя сама концепция появится на свет лишь в 1960‑х годах): создатель терял всякую власть над творением, оно жило и трансформировалось независимо от его желания.
Совсем недавно медиа вспоминали подобный пример: песню «Губы окаянные» из киноленты «Пять вечеров» (1978 года) написал Юлий Ким, но многие считают её народной, хотя на деле это не так. Похожая история произошла и с вальсом «На сопках Маньчжурии»: он имеет и автора слов, и автора музыки. Но память о них стёрлась, а слова песни, уходя в массы, менялись, рождались всё новые вариации. Технологическая мощь звуковой трансляции и кино вытесняют память о сочинителях, не оставляют для них места. С другой стороны, именно так искусство теряет элитарный апломб и становится ближе ко всем и каждому.
Сам вальс появился на свет по горячим следам Русско-японской войны 1904–1905 годов. Сын отставного унтер-офицера Илья Шатров сражался в Маньчжурии в составе 214-го Мокшанского пехотного полка. Его определили в полковой оркестр дирижёром: молодой человек был хорошо обучен игре на музыкальных инструментах и имел идеальный слух. Творческий коллектив часто сопровождал контратаки подбадривающими маршами.
Но война не щадила никого. За год баталий потери мокшанцев оказались поистине грандиозными: погибло 2339 человек, примерно половина полка. В память об усопших товарищах уже после войны, в 1906 году, Шатров пишет минорный вальс.
После войны полк Шатрова был направлен в Самару, где в 1908 году духовой оркестр впервые исполнил композицию под названием «Мокшанский полк на сопках Маньчжурии». Современники вспоминали, что вальс тогда был воспринят слушателями весьма прохладно — кстати, пока это была только мелодия, без слов. Но настроения публики оказались непостоянными: произведение быстро набрало популярность по всей стране.
Вальс играли в парках, в скверах, на концертах. Вскоре поэт-реалист Скиталец (Пётр Степанов) напишет стихи на музыку Ильи Шатрова.
«Плачет отец,
Плачет жена молодая,
Плачет вся Русь, как один человек,
Злой рок судьбы проклиная».
Эти слова можно считать оригинальными. Но музыка так быстро ушла в народ, что тут же появилось множество новых вариаций текста на один и тот же мотив.
Вальс набирал популярность и узнаваемость невиданными прежде темпами, и не в последнюю очередь это было связано с применением новой техники. Граммофонные пластинки с ним продавались огромными тиражами. Ноты переиздавались 82 раза, а фирма «Синера» выпустила 15 тысяч экземпляров пластинок с записью вальса.
Теперь одну и ту же песню могли одновременно прослушивать тысячи человек по всей стране. Так она постепенно обрела статус «народной»: стало казаться, что она существовала всегда.
С началом Первой мировой войны вальс, уже прочно спаянный с текстом, переживает новую волну популярности. Его исполняют в старейших театрах страны, задушевные слова поют в солдатских окопах. Прижизненно признанный мэтр Фёдор Шаляпин добавляет песню в свой репертуар.
Однако после Октябрьской революции популярность вальса в России быстро сходит на нет. Политика «культурной революции» в молодой Стране Советов предполагала априорную враждебность к наследию Российской империи. Исполнение «старорежимных» песен могло вызвать косые взгляды и обвинения в «мещанстве».
Центр тяжести дореволюционной культуры сместился из страны за её пределы: в эмиграции вальс продолжали помнить, исполнять и любить. Бывшие жители империи стремились максимально сохранить и продлить жизнь «старой» традиции. Уезжая из России, многие интеллигенты старались переправить на Запад книги или ценности искусства, спасая последние от уничтожения в огне Гражданской войны.
К тому же быстро выяснилось, что эмигранты в Европе и в Америке оказались чужими: их финансовые дела приходили в упадок, а достойный заработок найти не всегда удавалось. В этих условиях родная культура помогала сохранить достоинство и идентичность, поддерживая в годину невзгод.
Так, «На сопках Маньчжурии» часто исполнялся популярным эмигрантским певцом Петром Лещенко (1898–1954). Он давал концерты в Румынии и Прибалтике, работая на аудиторию покинувших родину патриотов. Репертуар его состоял преимущественно из песен, которые были известны в нашей стране до революции.
К финалу Второй мировой войны вальс неожиданно вернулся в Советский Союз. Некоторые исследователи считают сталинский период временем «русского» и даже «имперского» ренессанса: в армию вернули маршальские звания, петлицы на военной форме заменили на более привычные погоны. Не обошла эта тенденция и культурную жизнь.
В связи с новым политическим и социальным «заказом» на патриотические символы, композицию стали часто ставить на радио в момент, когда советская армия в 1945 году вела Маньчжурскую операцию против Японии. Конечно, сам текст при этом не мог оставаться дореволюционным. Слова для «нового звучания» песни пишут поэт-фронтовик Павел Шубин и Алексей Машистов.
Так свершилась очередная «смерть автора», а песня, наоборот, претерпела «второе рождение», снискав симпатии слушателей уже не в империи, а в СССР. Её исполняли на концертах по всей стране, в том числе такие мэтры, как Иван Козловский, Леонид Утёсов, Людмила Зыкина. Но даже на этом история вальса отнюдь не закончилась: пережив очередную войну, он продолжал покорять сердца и в мирное время.
В эпоху застоя, много позже глобальных военных потрясений, советские режиссёры активно используют «На сопках Маньчжурии» в своих кинолентах. Очередной виток популярности песне принесла её вновь переделанная версия, исполненная в вышедшем в 1977 году фильме «Служебный роман».
Спетая Андреем Мягковым (в роли Антона Новосельцева) частушка породила мощную реакцию «снизу»: в народе стали появляться многочисленные шуточные вариации слов на всем известный мотив. Сейчас в интернете можно найти сотни подобных юмористических версий.
В 1979 году популярную мелодию (без слов) использует Станислав Говорухин в знаменитом мини-сериале «Место встречи изменить нельзя». Она звучит в сцене, где оперативники выполняют задание на Чистых прудах. Не забыли про вальс даже в 1990‑е годы. В 18‑й серии культового «Ну, погоди!» волк, поскользнувшись в полёте, танцует с бегемотом под музыку Ильи Шатрова.
Постсоветские режиссёры тоже часто используют «На сопках Маньчжурии» в своих картинах. Песню можно услышать в телесериале «Диверсант» 2004 года, в фильме Сергея Бодрова «Кавказский пленник», в совсем свежей ленте «Брестская крепость».
Вышедший в 2013 году биографический телепроект «Пётр Лещенко. Всё, что было…» имеет особую структуру повествования: каждая задействованная в нём песня становится смысловым стержнем сюжета отдельной серии. Второй эпизод как раз выстроен вокруг исполнения в 1917 году начинающим певцом известного вальса.
В настоящее время «На сопках Маньчжурии» без труда можно отыскать на любой стриминговой площадке, причём в десятках вариаций: от исполнения а капелла до хорового, от Ивана Козловского до Дмитрия Хворостовского.
Легко запоминающийся мотив сделал песню известной, а свершившийся в ХХ веке бум технологий растянул её популярность на целый век. Её слова менялись как спонтанно, так и в угоду конъюнктуре, но неизменно сохранялось главное — задушевная музыка, которая живёт в культурной памяти и поныне.
Читайте также «Начало советского джаза. Первые джаз-банды, популярность и критика».
Московский музей Михаила Булгакова опубликовал виртуальную выставку «Новые поступления Музея М.А. Булгакова — 2021». Она посвящена пополнению коллекции музея.
В составе выставки как ранние издания произведения писателя, так и письма, так и предметы, связанные с булгаковской эпохой и булгаковским окружением. Представлена гравюра по роману «Мастер и Маргарита», первая версия воспоминаний о Булгакове его машинистки Ирины Раабен и другие предметы.
Все предметы объединяет одно:
«На выставке представлены: книги, архивные документы, фотографии, предметы графики, автографы и мемориальные вещи. Каждый предмет уникален и имеет непосредственное отношение к творчеству Михаила Афанасьевича Булгакова».
Найти выставку можно на сайте музея.
О прототипе одного из булгаковских героев читайте наш материал Сергей Воронов: прототип профессора Преображенского.
В новом рассказе Сергея Петрова из цикла о революции и гражданской войне на Дону речь пойдёт о том, почему калединскому режиму не удалось консолидировать общество и как распорядился своим освобождением из-под ареста войсковой старшина Голубов.
16 января 1918 год, Новочеркасск
Митрофан Петрович выставил на стол три бутылки «Цимлянского игристого», извлёк из серванта бокалы.
— Думаю, имеем право, господа, — заявил он присутствующим, прикуривая сигару от горящей свечи, — несмотря на туман в финале переговоров, мы одержали всё же моральную победу и… выиграли время… Анатолий Михайлович, друг мой, вы не знаете, где сейчас Голубов?
Генерал Назаров, назначенный недавно Походным атаманом, недоумённо пожал плечами:
— Вот уже два дня ни слуху ни духу. Собирал в своём дивизионе казаков. Но сейчас в городе его нет. Полагаю, он уже движется на подмогу к Чернецову…
Агеев и Уланов сидели на привычных своих местах, в креслах. Назаров гоголем расхаживал по кабинету.
— В ресторан бы, — мечтательно проворковал Богаевский, — к людям, к музыке…
…В ресторанах они больше не выпивали — стыдно и опасно было сидеть сейчас в ресторанах, вскипеть могла у завсегдатаев кровь. Они заревели бы белугами, сытые буржуа, тыча в их сторону вилками. Котлеты были бы на вилках.
«Под Ростовом и Таганрогом Добровольческая армия проливает кровь! Есаул Чернецов большевиков бьёт, от границы к границе мечется, а эти в ресторанах обжираются? Мы для чего вас выбирали?! Для переговоров с товарищами?!!»
…Утекает жидким струйками из рук Войскового правительства власть, в Каменской Агеев осознал это отчётливо. Переговоры с товарищами… Страшно было на переговорах. Страх поселился в их душах, как только вышли они 13 января из вагона — Агеев, Уланов и ещё четверо правительственных делегатов. Выл ветер, на вокзале свирепым серым морем бушевала толпа.
— Что это? — робко шагнул назад главный финансист Войскового правительства Карев. — Что всё это значит, Павел Михайлович?
— Это, Георгий Иванович, стихия народная, — «успокоил» его Агеев, — стихия, которая нас снесёт…
Сидя в холодном здании Почтово-телеграфной конторы, двери кабинета распахнуты, таращится коридор дулами пулемётов. Всей делегации было страшно. Агеев первым взял себя в руки.
— Вы совершили предательство! — заявил он, глядя в глаза Подтёлкову.
— Это вы предаёте народ, — дерзко ответил председатель Донревкома, — вы его втягиваете в гражданскую войну. Поэтому вы должны уйти и передать власть казачьему революционному комитету…
Подтёлков эти слова повторял не раз. И в конторе, где спорили всю ночь, и на утреннем митинге, когда зазвучали вдруг из толпы призывы «решить дело по-казачьему, в честном разговоре с Атаманом», и вечером следующего дня в Новочеркасске, куда ревкомовцы под давлением казачьей воли всё же приехали для новых переговоров.
Агеев был уверен: второй, новочеркасский раунд морально сомнёт и Подтёлкова, и всю ревкомовскую братию — Кривошлыкова, Кудинова, Лагутина, Сачкова, Головачёва, Минаева. Их, казачью голытьбу, задавят мощные своды правительственной залы Областного правления, ослепит свет громадных люстр и блеск нарядов облепивших балконы господ. Да и присутствие самого Атамана, которого большинство из ревкомовцев не видели так близко (а тут вот он сидит — за столом), окажет должное воздействие, разбудит в мятежниках чувство казачьего долга. Но нет. Он ошибся.
Подтёлков, этот простой скуластый казак, стушевался лишь поначалу. Через несколько мгновений уже и на Каледина, и на Богаевского, и на других участников переговорного процесса председатель ревкома взирал смело, будто не в Новочеркасске находился, а по-прежнему — в Каменской, в Почтово-телеграфной конторе, где по первой его команде могут ударить пулемёты.
Переговоры начались напряжённо, и напряжение сохранялось до самого их конца. Агеев теперь больше молчал, слушая внимательно, точно вёл внутреннюю, не разбитую на персоналии стенограмму. И выглядеть эта стенограмма могла так:
Ревкомовцы. Вы провоцируете войну с Россией. Народ вам не верит. Уступите власть.
Представители правительства. Мы пришли к власти демократическим путём, через выборы. Мы никуда не уйдём. Через две недели будет собран февральский Войсковой круг, будут перевыборы. Предлагаем все принципиальные вопросы обсудить там. Готовы ли вы работать совместно?
Ревкомовцы. Вы прикрываетесь демократией. Демократии у вас нет. Народ не хочет вас. Народ вам не верит.
Представители правительства. А вы ничего не понимаете в демократии. Вы заражены большевизмом. Вы — агенты большевиков. А большевики — агенты германского кайзера. Кому вы служите?
Ревкомовцы. Мы никаких дел не имеем с ними. Мы служим простому казачеству. И хотим мира. Это вы дали кров корниловцам и натравливаете на нас большевиков. Если отдадите власть нам — война прекратится.
Стороны не слышали друг друга. И не хотели слышать. Объявили перерыв.
Через три часа была зачитана резолюция Войскового правительства о том, что действующая власть — законная и демократическая, избранная всем населением Дона, поэтому требования Донревкома об её уходе неуместны. Казаки должны решать свои проблемы сами — без посторонней помощи. Предлагаем подождать две недели. Соберётся Круг. Соберётся Съезд неказачьего населения. Приглашаем вас к совместной работе.
А потом за каким-то чёртом была зачитана перехваченная телеграмма из Каменской. Из её содержания следовало, что ревком имел-таки сношения с большевиками. «Казачья вольница» жаловалась Антонову-Овсеенко на отсутствие денег, оружия, провианта. И просила со всем этим помочь. Господа на балконах осуждающе загудели.
«Зачем? — в отчаянии подумал тогда Агеев. — Зачем эта телеграмма, эта игра на публику? По главным вопросам не договорились и перечеркнули всё. Выставили их лжецами, предателями. Но как можно обвинять в сношении с чужаками ревком, когда мы сами дружим с Корниловым и не скрываем этой дружбы?!»
— …Митрофан, — произнёс он, принимая бокал из руки Богаевского, — ты сказал, что нами одержана моральная победа и мы выиграли время. Объясни подробнее, будь любезен …
— А что тут объяснять?! — вероломно влез в разговор генерал Назаров. — Подтёлков как ни крутился, но согласился дать своих людей для переговоров с красными под Таганрогом. Большевики увидят, что, несмотря на наши противоречия, на переговоры мы идём вместе, де-юре — революционный комитет от нас не отделяется… По-моему, это гениальный ход.
Осушив бокал одним махом, Назаров довольно крякнул.
— Что же до выигрыша во времени, — продолжил он, — то, если вы не обратили внимания, Павел Михайлович, скажу! Подтёлкова и компанию мы задержали на сутки, они только сегодня выехали. А пока эти идиоты торчали в Новочеркасске, Чернецов очистил Зверево, занял Лихую и скоро войдёт в Каменскую! Финита ля комедия, господа!
«Солдафон! — яростно подумал вдруг Агеев. — Солдафон и подлец!»
Глядя на Назарова, он не мог понять, что его взбесило больше — слова генерала или тот развязный, насмешливый тон, которым они были произнесены.
— То есть, — выдавил из себя Павел Михайлович, — вы хотите сказать, господин генерал, что во время перемирия противник был атакован?
Назаров лениво отмахнулся.
— Атако-ован, — насмешливо протянул он, — бог с вами! Повторяю. Сегодня утром Чернецов со своими орлятами и 4‑й Офицерской ротой Добровольческой армии вошёл в Зверево. Ревкомовцы откатили тут же, без сопротивления! Наши развернулись в цепь, приблизились к Лихой. Пару раз пальнули из пушек, и снова у революционных казачков пятки засверкали. У Северо-Донецкого разъезда Офицерскую роту встретил их отряд. Делегация с белым флагом. Хватит, мол, лить кровь, господа офицеры! Час лясы точили, пока не прикатил эшелон Чернецова и есаул не отдал приказ — стрелять.
— По делегации? — уточнил Агеев.
— И по делегации, и по отряду. По всем! А что? Орёл Чернецов! Сегодня Атаман объявил о досрочном присвоении ему звания полковника… Донревкому крышка, господа! Казаки воевать не желают, разбегаются, как тараканы, при всём при том, что силы у них — зна-чи-тель-ные… М‑да… Думаю, Подтёлков и его друзья увидят в Каменской разбитое корыто своей революции… Если Чернецов не перестреляет их по дороге…
Агеев перевёл взгляд с Назарова на Богаевского. Митрофан Петрович рассеянно моргал в своё пенсне и, уловив осуждение во взгляде друга, украдкой пожал плечами. Ну да, означал этот жест, я пригласил в кабинет его, да, он пьёт наше вино, и при нём откровенно не поговорить. Но что делать, он тоже наш, он тоже член нашего правительства.
— Как же это всё, — не выдержал Агеев, — подло…
— Что? — изумился Назаров.
В этот момент в дверь кабинета постучали, в проёме показалась голова адъютанта.
— Господин генерал! Вас срочно к аппарату…
Назаров поставил пустой бокал на подоконник и вышел вон.
— Ну и зачем ты, Павел, — проворковал Богаевский, как только шаги генерала стихли в коридоре, — ругаешься с Походным атаманом…
Агеев отвечать не стал.
«Подлость, — повторил он про себя, — подлость сплошная кругом».
И тут же задал себе вопрос: а сам-то он разве не причастен к этой подлости?
«Вспомни, как ты в сентябре убеждал Круг исключить Голубова из казаков! Тебе говорили, что в современном положении не прописано право Круга исключать, а ты утверждал — сейчас пропишем! Тебе, юристу, напоминали золотое правило юриспруденции — „закон обратной силы не имеет“! А ты лукавил, говоря, что распространена и другая формулировка — „если иное не предусмотрено законом“, так давайте же предусмотрим!»
Только сейчас Павел Михайлович понял, насколько омерзительно выглядел тот суд. Закон, что дышло, как повернёшь, так и вышло — вот какой «принцип» отстаивал он тогда. Но игра ведь шла в открытую? Да, попытался оправдаться перед собой Агеев, не «под ковром». Он выступал на заседаниях Круга или Общеказачьего съезда, он обличал. Но… это было так себе оправдание.
Такие мысли терзали его не день и не два. И не переговоры были тому причиной, не внезапно нахлынувшие воспоминания о заседаниях и голубовском суде. За два дня до Каменской на сердце его пудовыми гирями повисли строки из письма старого друга. То был друг по борьбе, и звали его Филипп Кузьмич Миронов.
«В каком это было году? — задал он себе новый вопрос. — Ты уже и забыл? 1906‑й. Ты — студент, он — подъесаул, недавно вернувшийся с русско-японской. Вы, вместе с дьяконом Бурыкиным, написали бумагу, фактически — листовку, призыв о роспуске казачьих полков, используемых для разгона демонстраций и подавления бунтов. Написали и были наказаны…»
Теперь друг не считал его другом. Он, уже войсковой старшина 32-го Донского казачьего полка Филипп Кузьмич Миронов, разговаривал с ним из далёкого Аккермана, где его полк, возвращавшийся с другой войны, русско-германской, сделал временную остановку.
Письмо было большое, в ряде мест — сумбурное. Несколько раз Миронов приводил цитаты из книги «О свободе», автором которой был философ либерализма Джон Стюарт Милль.
«Если бы всё человечество, за исключением одного лица, придерживалось одного определённого убеждения, а это одно лицо — противоположного, то человечество было бы настолько же неправо, если заставило этого одного человека замолчать, как был бы неправ этот один человек, если бы, имея на то власть, заставил бы замолчать человечество».
Так письмо начиналось. Миронов (Павел Михайлович сверил написанное с оригиналом) цитировал Милля скорее по памяти.
Бывший друг теперь обращался к нему на «Вы». Филипп Кузьмич упрекал его в причастности к решению о введении военного положения на Дону, а само положение называл преступным. «Почему Вы, Павел Михайлович, — вопрошал он, — и всё Войсковое правительство не стали на борьбу с политическим противниками свободным словом, свободной речью, а оружием и плетью?»
Читая его выпады, Агеев неоднократно протестовал внутренне, объяснялся: «Мы в состоянии войны, большевики прорывают границы, как же тут без этого?» Глядел на дату и место — 15 декабря 1917 год, Аккерман, берег Чёрного моря. «Ты далеко, Филипп, — хотелось написать бывшему другу, — наверное, ты и не знал», но тут же вспоминал, что военное положение было введено много раньше, когда красногвардейских отрядов у границ ещё не было. И становилось ясно, насколько прав его бывший друг, утверждавший, что большевиками власть на Дону прикрывалась, как ширмой. Вопли об угрозе красного наступления позволяли ввести военное положение, введение военного положения давало шанс расправиться с внутренними врагами. Так они уничтожили Ростовский ревком и расстреляли рабочих, так расправились с «левой группой» и подавляли волнения в угольных районах. И именно так они накликали сюда красных!
Но не только про военное положение рассуждал Филипп. Он убедительно и чётко вскрывал лживость и антинародность калединской власти. Ссылаясь на письма от людей «с земли», войсковой старшина рисовал картину её становления. Агеев даже не предполагал, насколько эта картина для него, мнящего себя социалистом, могла быть удручающей.
«Были у нас выборы в Учредительное собрание, — передавал Миронов в своём письме рассказ некоего Петра Денисова, — конечно, председателем избран священник, который сидит, распустив свои длинные волосы, возле ящика и каждому напевает — кладите за 4‑й список („казачий“), в котором во главе ген. Каледин и его помощники… Я сказал — кладите за 2‑й список, в котором социалисты-революционеры, на меня зарычали, как звери. Вот до какой степени напуганы этими дармоедами волосатыми! Теперь считают меня большевиком».
Некий урядник хутора Медвежьего Распопинской станицы, отмечалось в другом абзаце, писал своему брату, депутату Первого Большого круга: «…Ваши уполномоченные все идут своей дорогой против общественного и демократического строя и других стараются ввести в заблуждение… зажечь и начать гражданскую войну для них это даже желательно, чтобы приказывать и усмирять силой, не разбираясь, кто виноват…»
И самое, пожалуй, убийственное. Бывший друг приводил выдержку из письма хорунжего 12-го Донского казачьего полка Д. Пономарёва в Усть-Медведицкую газету:
«…по прибытии в полк мне остаётся сказать на вопросы казаков: „Там, на Тихом Дону, братцы, у нас работают шайки тёмных людей, не понимающих совершенно настоящего времени и дарованной нам свободы…“»
Шайки тёмных людей… Такими хорунжий Пономарёв, пожалуй, видел тех, кто исполняет волю Войскового правительства в станицах и хуторах.
«Ну а мы? — Агеев посмотрел на дремавшего в кресле Бадьму, на Богаевского, задумчиво вскрывавшего новую бутылку. — Разве не такая же шайка? Тёмные люди… Тёмные люди со светлыми идеями — вот кто мы… Плели демократические кружева в Новочеркасске и не задумывались: как и кем воплощаются наши законы в хуторах и станицах. Что там ещё писал этот… Пётр Денисов? „Никакого демократического начала не существует… Атаманы не выбираются, а назначаются… У власти стражники, старорежимцы…“ Вот так, Павел. Пока вы здесь играли в демократию, на земле укрепилась прежняя николаевщина. И Подтёлков, получается, прав. Прав этот недалёкий, как кажется, косноязычный тип… Народ не верит Войсковому правительству и не поддерживает… Кризис. Кризис власти».
Он медленно допил своё вино. Тихо выдохнул. Внезапно у него сдавило виски. Точно кто-то неведомый сжал его голову, как сжимают арбуз, в надежде услышать треск спелости. Голова разболелась жутко. И не в вине было дело. В голову ударили самые больные строки мироновского письма, строки, обращённые к нему лично.
«…Как может социалист идти рука об руку с генералом Калединым, заявившим публично в августе, что нам, казакам, не по пути с социалистами, а по пути с партией народной свободы… Не ясно ли теперь, с кем Вы идёте, Павел Михайлович? Социалист Вы или… решите сами!»
Решать это, похоже, уже было поздно. «Или»! Он предал свой социализм. Он предал свою молодость. Отвечать Миронову было нечего, да и незачем.
2
Высокие двери отворились, с полумраком смешался коридорный свет. На пороге снова возник Назаров.
Генерал, этот высокий и крепкий муж в мундире, стоял в лучах света, опустив ладонь на эфес шашки. Большая голова с залысинами была опущена.
— Господа, — произнёс он, наконец подняв голову, и в глубоко посаженных глазах его мелькнула растерянность, — только что я беседовал с офицерами контрразведки…
Былая уверенность генерала куда-то улетучилась. Из гордой птицы гоголь он превратился в чахлого, заклёванного другими птицами воробья.
Пройдя внутрь кабинета, Назаров уселся рядом со столом Богаевского, взял с подоконника свой бокал и наполнил его вином.
— Мне доложили, что Чернецов вышел к границам Каменской и взял некоторую паузу, — глухо произнёс генерал, — чтобы дать людям передохнуть перед атакой. В течение всего дня в Каменской наблюдалась реальная паника. Станицу можно было занять без потерь. Казаки продолжали паническое бегство, бросая на улицах орудия. Но тут… ближе к вечеру… ситуация изменилась! На станичном вокзале появился какой-то офицер на лошади и моментально навёл порядок. Паника прекратилась. Орудия стали грузить в вагоны. Началась вполне организованная эвакуация. Все действовали слаженно, у казаков даже повеселели лица. Наша агентура, наблюдавшая происходившее на месте, была поражена: расхристанная толпа снова превращается в военную силу, распылить её нам не удалось. Сейчас они убрались в Глубокую…
И теперь у меня к вам вопрос, господа. Как вы думаете, кто этот свалившийся с неба офицер?
Помещение сковала тишина. Её нарушил очнувшийся от сна Бадьма, начав громко щёлкать зёрнами чёток. Богаевский посмотрел сквозь пелену сигарного дыма на Агеева. Тот со странным злорадством улыбнулся.
— Этот офицер, — неожиданно прогремел Назаров, с размаха саданув кулаком по столу, — войсковой старшина Голубов … в‑вашу мать!
Читайте также предыдущие рассказы цикла:
В издательстве «РОССПЭН» выход книга «Российская и Мировая Арктика: население, экономика, расселение». Её авторами выступили доктор экономических наук Виктор Фаузер, кандидат социологических наук Татьяна Лыткина, Галина Фаузер.
Совместная монография посвящена особенностям освоения и реальности Арктики. Затрагиваются различия российского и западного подходов к изучению демографии Арктики, динамики численности, миграции, рынка труда. На обширном материале выделяются особенности русской Арктики.
Помимо этого авторы делают следующее:
«Предлагается авторская методика определения опорных поселений, на ее основе приводится классификация городских поселений по их соответствию опорным. Подробно рассмотрены локальные рынки труда, дана их классификация по видам экономической деятельности. Значительное внимание уделено миграции населения российской Арктики, выделены основные модели и предпочтительные маршруты миграций. На основе муниципального индекса человеческого развития описаны человеческое развитие и перспективы формирования экономики знаний в российской Арктике».
Посмотреть оглавление и описание монографии и следить за поступлением можно на сайте издательства.
Об одном из арктических городов читайте в нашем материале Советский Мурманск в объективе.
Криминальный мир обычно остаётся в тени, но в эпоху кризисов порой открыто выходит на поверхность. Королей преступного сообщества СССР и России не просто боялись: их дружбы искали представители бомонда, журналисты и даже политики. Некоторые из них прославились на всю страну. Спецкор VATNIKSTAN Семён Извеков вспоминает про время, когда бандиты стали селебами, и рассказывает историю жизни самых известных «воров в законе».
Лихие люди нужны в смутное время, ибо хаос — их стихия. В воровском мире развито чувство локтя, адаптивность и умение отстаивать честь. Самое главное — связи этого мира устойчивы при любой власти и не зависят от смены режима. Конечно, вопрос, почему приличные советские люди, члены партии и комсомола, спортсмены и выпускники вузов становились членами ОПГ или сотрудничали с ними, пока для многих остаётся загадкой.
Но, во-первых, преступность не возникла из ниоткуда: она существовала и в советское время. По разным данным, сама каста «воров в законе» зародилась примерно 100 лет назад. Откуда они взялись? Одни говорят, что из недобитых белых офицеров. Другие — что их создал НКВД, чтобы чужими руками уничтожить контру. Но факт в том, что института «воров в законе» с жёсткой иерархией («положенцы», «смотрящие») нет нигде в мире, кроме бывшего СССР.
После Великой Отечественной в блатном мире шла малоизвестная «сучья война»: конфликты в ГУЛАГе между «ссучившимися» (лояльными администрации) и «ворами» (отрицавшими сотрудничество с начальством). Победили последние, закрепив среди сидельцев угодные им порядки. Первое постсоветское десятилетие лишь подарило уже развитой сети преступности новые стимулы и возможности.
Хотя кто вообще в девяностые жил по закону? Платить налоги было крайне непросто: дело и в неадекватных ставках и запутанности, и нищете. Зарплата в долларах и в конверте была нормой от Сахалина до Калининграда. А где «чёрный налик», там и общак. Бандиты не вытеснили, а подменили собою власть. У них уже была своя иерархия и конституция. Обычное государство распалось, а воровское только окрепло. Когда из силовых структур и госаппарата массово уходили люди, оказалось, что проще попросить о помощи местного «вора», чем нищую милицию. «Авторитеты» просто заменили собой власть на местах.
Но если говорить об истоках, то невозможно не упомянуть лидера советской преступной Москвы, друга всей богемы, у которого звёзды эстрады пели на «сходняках», за что тем дарили иномарки или доставали дефицит. Советский быт вообще оказался тесно связан с «доставанием»: женщины пытались добыть модные духи, мужчины — быстрее получить машины, и «авторитетные друзья» могли помочь в этом. Особенно это волновало артистов, желавших блеснуть дефицитным пиджачком или ювелиркой.
Таким «другом интеллигенции» стал Вячеслав Иваньков. Он хотел быть гимнастом, но упал с трапеции и получил травму черепа. После этого с 14 лет воровал, грабил и быстро стал лидером шайки в своём районе столицы. Живя в Москве без прописки, он сколотил банду, которая работала с «нетрудовым элементом». Там свой бандитский путь начинали братья из Грузии — Амиран и Отари Квантришвили.
В форме милиции они накрывали валютчиков и вымогали деньги. Особо непокорных вывозили в лес и пытали, клали в гроб, угрожали бензопилами. Подпольная империя Япончика работала по всему СССР: милиция не успевала накрывать разбойников то в Ташкенте, то в Таллине, то в Киеве. Со временем подпольный мир сам стал просить Иванькова о «крыше», и в тюрьме он был коронован. Уважение же к нему от богемы было столь велико, что Кобзон, врач Фёдоров и Розенбаум несколько лет упрашивали властей его освободить. Представьте, элита страны ручалась за бандита!
Но в 1991 году Япончик по поддельному паспорту решил уехать в США, начать новую жизнь. Говорили, что мечтал завязать, но из этого мира не уходят. На знаменитом Брайтон-Бич Японца, как «вора в законе», назначили «смотрящим», так как властям не доверяли. В качестве мецената он поддерживал искусство, лучшими друзьями называл Вилли Токарева, Шуфутинского и прочих звёзд всея Брайтон-Бич.
Параллельно «хозяин лавки» (официальная должность) облагал данью эмигрантов из России, «крышевал» притоны и бордели, торговал героином, получал дань от казино Вегаса. Но в 1994 году Иванькова арестовало уже ФБР. Ситуация была классической: «вор у вора дубинку украл». Два жулика, владельцы банка «Чара», удрали со вкладами в Нью-Йорк. Там на них «наехал» Япончик. Но обиженные «коммерсанты» побежали в ФБР и нажаловались. Процесс Ассирийского Зятя стал главным событием в США 1995 года: в обиход вошло понятие Russian Mafia. Теперь каждый эмигрант из СНГ был под колпаком у полиции, а русские считались опаснее чёрных банд или албанцев.
Япончик отсидит у них, потом у нас будет оправдан. В России он был арбитром на «стрелках», его слово было нерушимо. Но в 2009‑м пули настигли Иванькова в ресторане на Хорошёвке. Возможно, это была месть за его смертные приговоры в Москве.
Ученик Япончика, некогда мастер спорта. Но его вместе с братом Амираном быстро потянуло не к новым рекордам, а к разгульной жизни Москвы. Карты, деньги, рестораны, ножи. А вы знали, что в советской милиции ресторан официально считался «зоной концентрации антиобщественных элементов»? А рюмочные — «зоной отдыха». Сейчас, скорее, наоборот.
Отарик (так уж незатейливо его нарекли в Москве) в 18 лет сел в первый раз, за изнасилование. В начале 1970‑х, после отсидки, братья вошли в банду Вячеслава Иванькова, он стал их учителем и наставником. Квантришвили вымогали деньги у фарцовщиков и нелегалов. Ведь валюта у ловкачей водилась, а в суд пойти они не могли: даже за десять долларов на руках в Союзе полагалась тюрьма.
Когда в 1982 году «дон» Япончик оказался за решёткой, Отари стал его «консильери» и опекал домочадцев. Параллельно вспомнил уроки спорта и устроился тренером по борьбе в спортивный клуб «Динамо». Но воспитывал он в юношах отнюдь не желание прославить СССР новыми рекордами: ученики стали его личной гвардией.
Уже разваливалась система, зарплаты в спорте были маленькими, и ходить на «стрелки» за Отарика выходило гораздо выгоднее. Одновременно тот подмял под себя так любимые им подпольные обменники и магазины «Берёзка», торговавшие иностранными товарами.
Когда открылись кооперативы, братья Квантришвили решили «обелиться». Они вложили «нажитое непосильным трудом» в бизнес, названный «Ассоциация „XXI век“». Через фирму экспортировали лес, нефть и цветные металлы.
Росли и связи в богеме: артисты часто просили о помощи. Особенно своей дружбой с Отариком гордился Кобзон. Не бросал Квантришвили и спорт, возглавив «Фонд социальной защиты спортсменов имени Яшина», который помогал (читай — вербовал) спортсменам в нелёгкое время. Фонду дали эксклюзивное право заниматься коммерцией — так Отари получил льготы на пошлины по ввозу табака и алкоголя. Свою долю — через брата — он имел и в московских казино, гостиницах, банках. Пиком успеха стал созданный совместно с Кобзоном «Фонд помощи правоохранительным органам „Щит и лира“».
К 1994 году Отари провозгласил себя лидером преступного мира Москвы, что настроило против него всех. Он планировал пойти в Госдуму и вполне мог победить, но всё оборвали выстрелы у Краснопресненских бань. Выйдя к машине в Столярном переулке, он нарвался на три пули снайпера Лёши Солдата.
Подлинные мотивы и заказчики убийства неизвестны: уж слишком многих Отарик мог задеть грубостью и дерзостью. Например, он публично заявлял, что убьёт журналиста Любимова, а главе РУБОПа Рушайло однажды посоветовал «подумать о детях».
Вряд ли речь шла о воспитании и его методах… Роль Квантришвили в спорте также раздражала слишком многих, вплоть до Ельцина. С чеченцами дружбы тоже не было. Ещё раньше, в 1993 году, застрелили Амирана — возможно, это было предупреждение.
Отари посидел с друзьями
Об этом человеке можно сказать «нечаянно пригретый славой». Обычный уголовник, любивший грабить и чифирять: его должны были знать лишь привокзальные каталы да бомжи как мелкого барыгу. Но так уж вышло, что на какой-то момент заурядный вор стал одним из королей того самого бандитского Петербурга, воспетого сериалом.
Владислав Кирпичёв родился по странному совпадению в роковом 1937‑м в Ленинграде. На зоне он провёл в общей сложности 40 лет из 59 прожитых: первый раз угодил ещё при Сталине, в девять лет, за воровство из магазинов. Из тюрьмы сбежал и бродяжничал по Горьковской области. В 1953 году, после «амнистии Берии», Кирпич вернулся в Ленинград, но снова сел и снова за воровство. Так и жил до распада Союза, правда иногда ложился в психушку, где симулировал шизофрению.
Недолгий звёздный час начался с 1990 года, когда Полтинник вернулся с очередной отсидки. Блатные круги свели его с Александром Малышевым, лидером одноимённой ОПГ. Последний победил «тамбовскую братву» в знаменитой «битве в Девяткино», забрал контроль над рынками Питера и вербовал людей. Малышеву нужны были люди опытные. Так его свели с Кирпичом, который стал его «замом по уголовным вопросам». Малышев был поражён новым другом, говорил, что дядя Слава — его «кладезь и энциклопедия блатных традиций», уважал как «бывшего вора в законе».
Многие питерские приблатнённые отрицали этот факт. Жил Полтинник действительно не как «вор» — ведь «коронованный» не может иметь ни дома, ни жены, а у него в Репино особняк с оранжереями и бассейном, конюшнями и юной дамой. Ещё одна странность: мало какой «вор» стремился к публичности, а Кирпич обожал общаться с журналистами. Страна и узнала о нём благодаря репортажам Невзорова, который водил дружбу с подпольным миром и пиарил «альтернативную власть».
Кирпич оказался деятельным творцом — из-под его пера вышли четыре фолианта: «Корноухий», «Тюрьма», «Антология одного преступления» и «Фемида в СССР и России». Видимо, он метил в «доны»: у Полтинника были тесные связи с Сицилией. «Коза ностра», по разным данным, была в доле его бизнесов. Хотя возможно, что дядя Слава сам это придумал.
После 1994 года группировка Кирпича и Малышева утратила позиции в Санкт-Петербурге, их начали теснить «тамбовские». На Кирпича было совершено два покушения. Поговаривали, что убить его хотел сам Малышев, который боялся роста популярности Славы. Полтинник и правда стал на тропу войны, заключив союз с казанскими «ворами в законе». Он хотел забрать Петербург себе, выгнав и Малышева, и тамбовских.
В начале 1996 года Кирпич уже не чурался политической деятельности. Он участвовал в кампании по выборам губернатора Петербурга в мае-июне. Стремительному росту известности дяди Славы способствовал трогательный сюжет в программе Александра Невзорова, в котором известный репортёр величал того «старым пиратом».
14 июня 1996 года Кирпичёв был убит в клубе «Джой». Киллер проник в бар через боковой вход, подошёл к Кирпичу и выстрелил четыре раза из пистолета. Кто его убил, неизвестно. Слишком многие хотели его смерти: и Малышев, и тамбовский лидер Кумарин, и «московские», и МВД, и казиношные дельцы.
Можно сказать, фактический правитель Петербурга 1990‑х. Если фаворита Разумовского в XVIII веке нарекли «ночным императором» за близость к царице, то Кумарин получил прозвище из-за любви работать и принимать просителей по ночам. В отличие от дерзких бандитов, Кумарина отличало спокойствие, что и стало залогом его долгой криминальной карьеры.
В школьные годы Володя не отличался особыми бойцовскими качествами или достижениями в спорте, был обычным сельским парнем. Как все, он отслужил в армии, затем поступил в Ленинграде в техникум. Жизнь студента была голодной, но крепкого парня позвали работать «воротчиком» (швейцаром), а затем и барменом (это и наливать, и вышибалой). Последние были тогда богатейшими людьми Ленинграда — около 300 рублей получалось заработать бармену за одни выходные, при средней зарплате по стране 150 в месяц.
Постепенно он стал подтягивать туда своих тамбовских друзей: потому его банду так и назвали, хотя многие давно жили в Ленинграде. Крепких ребят стали просить о «крыше» и брали в долю. Одним из лакомых кусочков стало Девяткино — там на конечной метро располагалась главная барахолка всего города. Интеллигенты искали книги, кто-то покупал дефицит у фарцовщиков, процветала подпольная алкоторговля в разгар сухого закона.
В декабре 1988 года смотрящий за Девяткино из ОПГ Малышева, Сергей Мискарёв по кличке Бройлер, собирал дань с торгашей. Неожиданно к нему подошли «тамбовские» Кумарина и отобрали выручку. На следующий день Мискарёв собрал своих на «стрелку» — Носорога, Слона, Марадону, Викинга, Стаса Жареного и Герцога. Тамбовцев нашли неподалёку от рынка. «Малышевцы» в той битве победили и изгнали пришельцев, скоро всех поверженных сдали в милицию.
Отсидев, Кумарин обнаружил, что Малышев бежал из России, а в воровском мире раздрай. Тогда Король Луи не только вернул позиции своей ОПГ, а стал главным. К 1998 году Кумарин де-факто был альтернативным губернатором города. Построенная бизнес-империя включала не только рынки и палёный алкоголь. Его главным активом была «Петербургская топливная компания», монополист топливного рынка Питера. Сам он сменил фамилию на Барсуков и презентовал себя как бизнесмена, будто бы ничего не было.
Тогда же он обеспечил себе пиар-поддержку. Другом Кума давно был Александр Невзоров, прославлявший «тамбовских» в своих репортажах из «600 секунд» и других программ. По сей день Александр Глебыч отзывается о нём в лучших красках. Кумарин сознательно косил под дона Корлеоне, моделируя жизнь по лекалам героя Марлона Брандо. На поклон к нему тянулись все — от обычных петербуржцев до депутатов Госдумы, за честь почитали подойти к нему даже бизнесмены из Европы. Искали заступничества обиженные, кто-то шёл с идеей бизнеса или просьбой вернуть ларёк. Невзоров стал депутатом и нанял Кумарина в помощники.
В 2007 году произошёл рейдерский захват целого ряда петербургских магазинов. Как говорят, именно это переполнило чашу терпения местных властей. У жертвы из «Петербургского уголка» Шпаковой тоже была старая подруга — по имени Валентина Матвиенко. Так что терпеть двух губернаторов она не собиралась: о наглости знал весь город. Не помогли ни связи, ни друг Невзоров. Суд приговорил Владимира Барсукова к 14 годам лишения свободы. Сидит он и теперь.
Читайте также историю одной из самых знаменитых банд 1990‑х годов «Солнцевская ОПГ: от московских окраин к международным масштабам».
Результаты исследования находок из Рюрикова городища позволили сделать вывод о том, что оно было заложено около 858–861 годах. Это в целом соответствует предположениям, основанным на летописях.
Эта датировка относится к деревянной крепости Рюрикова городища, исследования которой проводились экспедицией Санкт-Петербургского института материальной культуры РАН. Лабораторные исследования находок позволили уточнить датировку до нескольких лет, до промежутка 858–861 годов.
Интерфакс цитирует слова сотрудника Новгородского музея-заповедника:
«Лабораторные исследования артефактов, найденных в прошлом году в ходе раскопок на Рюриковом городище, установили, что крепость на Городище была построена в 858–861 годах».
Больше об археологии и исследованиях в том числе в районе Новгорода читайте в нашем материале Норманнский вопрос и археология.
Памятник Кузьме Минину и князю Дмитрию Пожарскому в Москве готовят к реставрации. Он будет демонтирован в ближайшее время и вернётся на Красную площадь осенью 2022 года.
Памятник был установлен почти 200 лет назад в память о событиях 1612 года. Он создавался на пожертвования, но был установлен только после Отечественной войны 1812 года. Реставрируют его тоже в счёт пожертвований: их сбор проходил в 2018 году. Реставрацию осуществят специалисты Государственного исторического музея.
Несколько лет проводились исследования состояния памятника и определение задач реставраторов. ТАСС цитирует слова специалистов о ходе будущей работы:
» Скульптурную группу перенесут на специальный реставрационный стол внутри павильона. Затем начнутся работы по удалению технологического каркаса фигур и реставрация внутренней и внешней поверхностей скульптур и барельефов».
Реставрацию памятника планируюь завершить к Дню народного единства. Читайте о нём в нашем материале День народного единства: почему отмечаем?
