История о покушении Фанни Каплан на Владимира Ленина известна любому школьнику. Но не все знают, что нападали на Ильича не единожды и даже не дважды. В январе 1918-го, например, Ленина тоже пытались убить. Позже князь Дмитрий Шаховской, бывший министр Временного правительства, объявит, что это он оплатил покушение.
В отличие от современных политиков, отец-основатель Советского государства не очень-то заботился о собственной безопасности. Предотвратить нападение могла помочь личная охрана, но Ленин упорно не желал прибегать к таким услугам. После того как в августе 1918-го вождь пережил нападение эсерки, к нему всё-таки приставили личного телохранителя — но этого всё равно оставалось мало для защиты председателя Совнаркома.
Следующая история — лишнее свидетельство того, как часто лидер молодой Советской республики оказывался на острие опасности. В 1919 году Ленин стал жертвой разбойного нападения, или попросту гоп-стопа. В те годы Москву наводнили бандиты, с которыми была не в силах справиться даже всесильная ВЧК. VATNIKSTAN восстанавливает подробности рокового вечера, когда Ильичу пришлось лицом к лицу столкнуться с «глубинным народом». Глава СНК вновь рисковал не только имуществом, но и жизнью.
Хозяин ночной Москвы
Яков Кошельков прочно связал жизнь с криминалом ещё при старой власти, задолго до исторической встречи с Лениным. В 1913 году он уже состоял на учёте в полиции как «опытный вор-домушник». С малых лет Кошельков был причастен к преступному миру: отец мальчика промышлял разбоем и после очередного налёта пошёл по этапу в Сибирь.
Кошельков, кстати, ненастоящая фамилия вора — скорее указание на род занятий; вырос же он в семье Кузнецовых. Как правило, Янька промышлял грабежом вблизи Хитровского рынка в самом центре Москвы. Это место исторически закрепилось за ворами и прочими криминальными элементами. Короли преступного мира даже назвали «кормивший» их рынок по-особому — «Вольное государство Хива».
Герой нашего рассказа быстро выбился в люди, став одним из признанных криминальных лидеров рынка. К 1917 году Кошелькова осудили целых семь раз. Однако ему всегда удавалось сбегать из под стражи, так и не отбыв полного наказания.
Фотография Якова Кошелькова из архива царской полиции. 1916 год
Уже при советской власти, в 1918 году, Яньку поймают сотрудники Московской чрезвычайной комиссии — образованного в марте того же года городского подразделения ВЧК. Подельники преступника, прикинувшись торговцами, предложили арестованному буханку хлеба, куда заранее подложили пистолет. Неопытные конвоиры, сжалившись над вором, разрешили продать Якову батон. В районе Мясницкой улицы тот разломал его, вынул пистолет и открыл стрельбу по чекистам, после чего сбежал.
Однако бандиту пришлось сменить место для налётов из опасений быть пойманным. Яков перебрался в Сокольники: теперь он орудовал, представляясь сотрудником МЧК, под видом стража порядка совершая «обыски» и «изъятия».
В новых условиях Янька чувствовал себя комфортно и свободно. Вольная воровская жизнь продолжалась до рокового вечера, когда 6 января 1919 года Кошельков в очередной раз ограбил машину. На её пассажирском сиденье ехал основатель молодого советского государства Владимир Ульянов-Ленин.
Гоп-стоп против лидера Советской России
Январским вечером председатель СНК РСФСР возвращался в Москву от жены, которая жила за городом. В автомобиле находились четыре человека: сам Ленин, младшая сестра вождя Мария Ульянова, личный водитель вождя Степан Гиль и охранник Иван Чабанов.
Владимир Ленин в автомобиле. 1 мая 1918 года. Источник: russiainphoto.ru
Пассажиры увидели группу прохожих, которые хотели остановить автомобиль. Люди в машине приняли их за красноармейцев. Дело в том, что какой-либо униформы для военных ещё не было. А даже если б её успели ввести, сшить её в нужном количестве не представлялось возможным: производство по всей стране пребывало в состоянии неразберихи. Военный и политический кризис породили разруху, и далеко не только в головах.
Ленин приказал остановить машину и дать возможность красноармейцам познакомиться с главой государства. Однако предполагаемые бойцы оказались бандитами. Угрожая пистолетами, они приказали всем четверым покинуть машину.
«В чём дело? Я Ленин», — воскликнул глава государства. «Чёрт с тобой, что ты Левин. А я Кошельков, хозяин города ночью», — заявил бандит, не расслышав слов председателя СНК.
Известно, что вождь мирового пролетариата предпочитал передвигаться на британском автомобиле «Роллс-Ройс». Вероятно, бандиты не смогли разглядеть марку машины из-за темноты.
«Роллс-Ройс» Ленина. Выставлен в Половецком дворике Государственного исторического музея
Преступники так и не поняли, что у них на крючке волей случая оказалась столь крупная рыба, о какой прежде они не могли и мечтать. Бандиты отпустили всех, кто был в машине, забрали у пассажиров документы и пистолет марки «Браунинг».
Только потом разбойники осознали, что у них в руках был сам Ленин. Когда они повнимательнее вгляделись в документы, то хотели вернуться и взять главу государства в заложники с целью выкупа.
Однако у грабителей ничего не вышло. Ильич со своими спутниками уже направился к райсовету Сокольников. Там по телефонной связи потерпевшие обговорили случившееся с заместителем главы Всероссийской чрезвычайной комиссии Яковом Петерсом. Бандитов немедленно начали искать.
Кошельков и его подельники быстро поняли, что совсем скоро все силы советской власти будут брошены на их поимку. Они любезно припарковали автомобиль Ленина на Хамовнической (ныне Фрунзенской) набережной. Сотрудники органов обнаружили машину примерно через час после нападения.
Вор и его жертва: роковая встреча в судьбе Ленина и Кошелькова
Яньку Кошелька действительно долго искали. Десятки раз ему удавалось уходить от преследования.
Как мы уже говорили, в нападении на Ленина участвовала группа разбойников. С каждой новой операцией по поимке преступников в ходе перестрелок Кошельков терял боевых товарищей. Вероятнее всего, у него был собственный информатор в ведомстве. Сложно объяснить как-то иначе, почему Яньке почти всегда удавалось ускользнуть из-под носа органов. Если же его всё-таки обнаруживали, он всегда был готов дать вооружённый отпор, порой имея под рукой даже взрывные устройства. Было бы глупо постоянно таскать с собой бомбу на всякий случай: более вероятно, что вор каждый раз заранее знал о готовящейся операции по его аресту.
Кошельков и не думал оставлять преступный образ жизни. Известно, что 1 мая 1919 года он с оставшимися членами банды совершил вооружённый налёт на праздничную демонстрацию, двигавшуюся по улице Воздвиженка. Разбойники убили нескольких милиционеров и ограбили пару манифестантов.
Тем не менее дни Яньки были сочтены: вскоре он погибнет при очередной попытке ареста. Вор попал в засаду на Божедомке (ныне улица Дурова). Он пытался убежать, отстреливался, но был убит. Его тело пронзили шесть пуль.
При бандитах обнаружили два пистолета маузер, один наган, несколько гранат и пачку денег на сумму 63 тысячи рублей, пробитую пулей. У убитого Кошелькова нашли удостоверения на имена сотрудников Московской ЧК Коровина, Караваева и Ведерникова, а также похищенный у Ленина трофейный браунинг.
Вождь мирового пролетариата, казалось, всегда относился к подобным инцидентам достаточно легкомысленно. Ограбление произошло спустя полгода после памятного покушения Фанни Каплан, которое в целом не изменило отношение Ленина к собственной безопасности. Однако в памяти Ильича надолго осталось именно нападение Кошелькова. В 1920 году он упомянул инцидент в работе «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме». В четвёртой главе этого труда можно прочитать:
«Представьте себе, что ваш автомобиль остановили вооружённые бандиты. Вы даёте им деньги, паспорт, револьвер, автомобиль. Вы получаете избавление от приятного соседства с бандитами. Компромисс налицо, несомненно».
Происшествие с ограблением Ленин дипломатично оценил как необходимый компромисс — такой же, на который председателю СНК пришлось пойти при подписании Брестского мира с Германией. На примере пережитого ограбления вождь предостерегал от излишнего доктринёрства. Предлагая взамен более прагматичный подход, в духе «реальной политики»: «Есть компромиссы и компромиссы».
Первое издание работы Ленина, где тот вспоминает тревожный случай из жизни
Биографы изучали этот эпизод жизни вождя пролетариата. Подробности произошедшего мы знаем благодаря воспоминаниям Степана Гиля, легенды среди шофёров. Он служил ещё при Императорском гараже, затем в 1917 году стал личным водителем Ленина, а после смерти вождя работал шофёром у Микояна и Вышинского.
Степан Гиль с Лениным
Именно Гиль написал интереснейшие воспоминания «Шесть лет с В. И. Лениным. Воспоминания личного шофёра», где описал множество деталей бытовой жизни Ильича. Также некоторые историки, работавшие с архивом ФСБ, упоминают в своих публикациях 23 тома уголовного дела, посвящённых расследованию преступления Якова Кошелька. Увы, тут мы можем только довериться словам авторитетных экспертов. Архивы ФСБ до сих пор закрыты, и на рассекречивание резонансного дела об ограблении Ленина надеяться не приходится.
История русского панк-рока насчитывает больше 40 лет. За это время отечественная панк-культура претерпела множество трансформаций от эксплицитного тунеядства «Автоматических Удовлетворителей» до сибирской экзистенциальной сцены и подражателей The Exploited. Некоторые традиции были прерваны, некоторые развиваются дальше. Одна из последних — линия фем-панка, появившаяся давно, но набравшая обороты в России лишь в последние несколько лет.
Отечественная панк-история долгое время обходилась без конкретной аудитории. Если западно-европейский панк был во многом мотивирован пролетарской средой, то с русским всё вышло запутанней: едва ли можно запросто ответить на вопрос, на какую социальную базу ориентировался отечественный вариант жанра. Однако с появлением фем-панка ситуация изменилась: никогда прежде в русской панк-среде не было аудитории более гомогенной. К тому же эта протестная линия появилась как никогда вовремя: кажется, панк-исполнительницы убедительнее и ярче других способны говорить о боли и несправедливости дня сегодняшнего.
VATNIKSTAN предлагает познакомиться со знаковыми фем-панк группами страны от зарождения жанра до наших дней.
Ситуация
Хотя русский рок зародился почти одновременно с русским же панком, в сфере последнего ещё долго не появлялись отчётливо феминистские группы. Тем не менее первые всходы фем-панка начали прорастать ещё в 1982 году, когда на свет появилась команда «Ситуация» — первая рок-группа в СССР с полностью женским составом. И хотя она играла хард-рок, то был первый сигнал зарождения позиционирования, свойственного феминистически настроенным панк-коллективам.
В те далёкие годы рок считался сугубо мужским занятием, поэтому неудивительно, что в рок-клубе к девушкам относились снисходительно. Только Борис Гребенщиков, по слухам, обнял и расцеловал всех участниц группы после их дебюта на сцене. Впрочем, такое отношение со стороны коллег скорее свидетельствовало о том, что сама матрица рока оказалась на пороге больших перемен. Раз внутри самой рок-культуры появился кто-то, кого не принимают, значит, оставалось вопросом времени, когда новые идеи сместят устоявшиеся. Другое дело, что в случае с фем-панком этот процесс растянулся на много лет.
«Ситуация»
Восьмая Марта
В середине 90‑х в Россию стали проникать идеи движения Riot Girrrl — феминистического крыла панка, образованного в ответ на властный гетеросексизм хардкора. Так в 1996 году появилась первая русская фем-панк группа Am I Sexy?. Вскоре коллектив сменил название на «Восьмая Марта». Изменения коснулись и состава: девушки распрощались с гитаристом и стали полностью женским коллективом. Они рассказывали со сцены про специфические проблемы, с которыми сталкиваются именно женщины.
«Восьмая Марта». Источник: vk.com/club2197034
Но было бы ошибкой считать, что «Восьмая Марта» просто пели о наболевшем. Отнюдь: переняв эстетику Riot Girrrl, группа переняла и тактику. Один из излюбленных приёмов фем-панка — гендерное пародирование популярных песен. Так и у «Восьмой Марты» появились пародии на Гребенщикова, «Мумий Тролля» и Pixies.
Особенно выделяется вольная интерпретация лагутенковской «Невесты»: в версии «Восьмой Марты» повествование идёт от лица самой героини. Притом, что песня не меняется никак, кроме перспективы и, разумеется, музыкального содержания. Если баловной мотив «Мумий Тролля» создаёт ощущение, что Лагутенко кокетничает с девушкой, то «Восьмая Марта» звучат так, будто нагло этим пользуются — чем и хороши.
Чёртовы Куклы
Пусть в конце 90‑х фем-панк и не завалил просторы России, но «Восьмая Марта» были не единственной группой. Дружественные им «Чёртовы Куклы» оказались ещё более бесноватыми и хардкорными, хотя и не без влияния регги-мотивов The Slits и даже фальцета в духе Sparks. Они образовались в 1997‑м, и после ухода барабанщицы Лены женское трио сменило восемь мужчин, остановившись на том, которого «не обламывало надевать парик и юбку».
Чёртовы куклы. Источник: vk.com/devilsdolls
Как и «Восьмая Марта», «Чёртовы куклы» вдохновлялись движением Riot Grrrrl. Но если «Марта» на деле была вполне себе поп-группой, то «Куклы» решительно не производили впечатление, будто хоть сколько-нибудь заботятся о слушателе. Они могли орать строчки в духе «не подходи ко мне, кондуктор, в мои критические дни», и это, пожалуй, ещё самый безопасный пример их риторики.
Позоры
На долгие годы фем-панк пропадает с радаров. Возможно, причина в «сытых» 00‑х: общество было явно менее политизировано. Однако в 10‑х годах, благодаря интернету и вопреки консервативному повороту, случился новый виток популяризации жанра. Томская команда «Позоры» не была в числе пионеров фем-панка 10‑х, но точно стала самой заметной в этом ряду. И неспроста. Дополнительной убедительности «Позорам» придала разросшаяся социальная прослойка единомышленников. Это уже не история про музыкальную банду, основная аудитория которой состоит из других таких же групп.
Но в первую очередь причина внимания к «Позорам» кроется в том, как работает каждая составляющая их творчества в общей подаче. Визуальная сила команды идеально сцепилась со звуковым напором: в итоге песни проезжают по слушателю бульдозером. Сами артистки на сцене стремятся к похожему эффекту: по голове вас не погладят, а вот схватить за неё могут вполне.
Лоно
Если «Позоры» сделали русский фем-панк настоящей угрозой, то «Лоно» показали его издевательски-оборонительную сторону. Практически каждая их песня ехидничает перед слушателем: вот «Лоно» играют на опережение сексистских претензий «настоящих панков» в «Милая моя», а вот насмехаются над обвинениями во вторичности в «Такое уже было». Или, например, текст «Ты это знаешь» составлен из типичных фраз родителей, которые те говорят своим детям.
Всё это выражено с очевидной наглостью и феминистическим позиционированием, одним словом — весело.
Узница Совести
«Узница Совести», пожалуй, самый бескомпромиссный пример фем-панка последних лет. Дебютный альбом группы переполнен по-настоящему страшными рассказами о травмированной сексуальности, раскрывающими неприглядную сторону киберсексизма. Песни «Узницы Совести» описывают мрачное существование зумера, сидящего в чатах, испытывающего ненависть, но лишённого возможности с кем-то поделиться этими чувствами. Настоящее ядро цифрового самоотчуждения не только России, но и всего современного мира.
Красные Зори
Золотое правило «мало — это много» хорошо усвоено группой «Красные Зори». Их треки — это минималистическая электроника, перемешанная с полевыми записями, экспериментами и аудиодневниками. В отличие от остальных фем-панк коллективов, «Красные Зори» агрессии предпочитают гипноз. Песни основаны на постоянном повторе одних и тех же музыкальных фраз, поверх которых зачитывается такой же скупой текст. Скареден он, однако, на эмоциональное интонирование, но не на смысл.
К тому же там, где группа решает уступить ярко выраженной эмоциональности, она выбирает мощные образы: чего стоит клип на песню «Музыченька», будто неслучайно рифмующийся с хоррором «Солнцестояние». Да и потом, редкая фем-панк команда столь же явно обращается к русской народной культуре.
Несмотря на то что коллектив в настоящее время сугубо женский, «Красные Зори» готовы расширить гендерный состав группы. Вот что они говорят:
«У нас женская гендерная социализация. Пока нас в группе двое, и мы женщины. В этом смысле мы, конечно, женская группа. И говорим мы через свои тексты тоже о чём-то женском. Однако мы не исключаем того, что песни могут быть близки не только женщинам и не только феминисткам».
Mirrored Lips
Артистки характеризуют себя как «русское психодраматическое фри-панк трио», образно описывая Mirrored Lips «в виде экспортной машины „Жигули“ из клипа Björk». Видимо, подчёркивая этим лёгкое отношение к перемещениям в пространстве и по самой реальности.
Звук Mirrored Lips — железобетонный сплав пост-панка, нойз-рока и натянутой, как тетива, мелодекламации. Их поэтические вопли — без пяти минут феминистская реверсия интонаций и стихосложения Маяковского.
И хотя лирически группа выходит за пределы тематик фем-панка, кажется, Mirrored Lips единственные, кто озаботился проблематикой материнства. Причём не в плане высказываний о нежеланной беременности и последующей общественной стигме. Скорее исполнительницы высветляют роль матери в контексте вопросов экзистенциальной ответственности.
nazlo
Артистки продолжают нарастающую волну протестного фем-панка России. Как и другие команды этого направления, они бичуют патриархат и критикуют домашнее насилие. Но что делает nazlo не просто фем-панком, а именно арт-панк группой, это их способ кричать об окружающей реальности. Если иные представители жанра ( «Позоры», «Лоно») рисуют местами страшные, а иногда смешные картины бытового сюрреализма, то nazlo копают глубже и обращаются к мифам.
Как говорили участницы группы:
«Миф, сказка, легенда, фольклор — довольно патриархальные нарративные формы. И [нам] хотелось воспользоваться именно такими — перевернуть с ног на голову повествовательную канву».
nazlo. Источник: vk.com/yknazlo
У вдовы Лу Рида Лори Андерсон есть песня Only An Expert. В ней исполнительница критикует технократическое общество, в котором правят всевозможные эксперты, решающие, что есть норма, а что нет. В адрес тех же экспертов направлена песня nazlo «Горгона». Только если у Андерсон более отвлечённое конспектирование, то у nazlo — лобовая атака: «Не пройти мимо вас без вашей экспертной оценки / как на конкурсе красоты на улице и в твоей ленте».
Несмотря на обращение к мифам, nazlo остаются открытыми для вовлечения слушателя. Здесь сказывается прошлый «меметичный» стиль песен. Если вам нравится энергетика фем-панка, но смущает прямой протестный посыл, возможно, такая музыка не для вас. Но если всё-таки решитесь дать ей второй шанс, именно nazlo могут стать хорошим тест-драйвом. Драйв, во всяком случае, вам точно обеспечен.
Конец XIX — начало ХХ века в истории России был эпохой духовного, политического и культурного кризисов. Идеалы и ценности, веками впитываемые русским обществом, давали трещину. Прежние правила жизни, связанные с сословным и патриархальным укладом, перестали работать.
Кризисные времена порождали ответное течение мысли. Целая плеяда писателей, философов, общественных деятелей стремилась предложить новые основания социальной и нравственной жизни. Фигура Льва Толстого занимает особое место среди них. Будучи не только писателем, но и оригинальным философом, Толстой стремился к созданию последовательной и непротиворечивой морали, свободной от недомолвок и «серых зон».
Писатель ставил под сомнение привычные ценности борьбы, патриотизма, воинской доблести и показывал «двойное дно» официальных штампов, используемых политиками. Считая войну узаконенным убийством, прямо запрещённым Библией, мыслитель искал подлинные основания нравственности в пацифизме и непричинении вреда живым существам.
VATNIKSTAN предлагает погрузиться в наследие Льва Толстого, как никогда актуальное в наши дни.
Кому служить?
Многие оценивают гения Толстого по его романам — «Война и мир», «Анна Каренина» и другим широко известным произведениям. Между тем в 1909 году, когда один из посетителей Ясной Поляны восторженно поблагодарил Толстого за создание «Войны и мира» и «Анны Карениной», писатель ответил:
«Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“. Я приписываю значение совсем другим своим книгам».
Толстой больше всего ценил те свои произведения, в которых прослеживается его главная мысль — непротивление злу насилием. Эта идея является ключевой для пацифизма, противопоставленного национализму и милитаризму.
Философские поиски писателя хорошо иллюстрирует его «Круг чтения» — сборник цитат мировых мыслителей о добре и зле. На первой же странице — выдержки из сочинения Буки (псевдоним Александра Архангельского) «Кому служить»:
— «Заповедь о непротивлении злому точно и ясно определяет место для борьбы со злом. Место это в самом себе».
— «Мирское зло именно в том и состоит, что люди, простирая свою волю за пределы своего существа, стараются сделать там её предметом первой необходимости, то есть ставят свою волю на место воли Божией».
— «Успех оправдывает дело; победил — так и прав; правда в победе. Таково плотское, животное, языческое понятие об истине. Понятие, по которому слово „истина“ — пустой звук».
— «Непротивление, устраняя борьбу, освобождает вероятность и возможность успокоения, освобождает поле для иного, духовного взаимодействия, в котором уже другие силы и интересы».
В толстовском учении зло оказывается тесно связано с категорией власти, которая, в свою очередь, понимается как главный источник насилия (или принуждения) против личности. Согласно Толстому, повиновение власти, как и сама власть, несовместимы с честью и достоинством человека:
«Только человек, сознающий себя духовным существом, может сознавать человеческое достоинство своё и других людей, и только такой человек не унизит ни себя, ни ближнего поступком или положением, недостойным человека».
Государство, как абсолютное воплощение принципа власти, писатель уподоблял вооружённым грабителям, которые притесняют простых тружеников. Философские поиски привели Льва Толстого к утверждению последовательного анархизма. Однако, в отличие от прочих анархических течений XIX века, учение писателя носило религиозный характер. Одна из книг, посвящённых критике власти (не только светской, но и церковной) так и называется: «Царство божие внутри вас».
Исследователь Павел Иванович Бирюков выделяет ключевое основание толстовского анархизма:
«Человек, духовно возродившийся, усвоивший себе христианское учение, носит в себе самом ненарушимый божественный закон любви и правды, который уже не нуждается в подкреплении человеческими законами».
Первая ступень
Писатель утвердился в своих воззрениях, когда познакомился с индийской духовной литературой: пуранами, упанишадами, «Махабхаратой», «Законами Ману». Толстой полагал, что совершенствование качеств отдельной личности тесно связано с окружающей её культурой. Он брал во внимание все стороны быта: питание, образование, язык, повседневную жизнь, труд, этику общения.
В сочинении «Первая ступень» Толстой пишет, как важно быть последовательным в приобретении нужных для доброй жизни качеств:
«Дорог этот признак преимущественно не для того, чтобы распознавать истинность стремлений к доброй жизни в других, но для распознавания её в самом себе, так как мы в этом отношении склонны обманывать самих себя ещё более, чем других».
Лев Толстой. 1900‑е годы
Первой ступенью духовного роста Толстой считал воздержание, прежде всего в питании:
«В нашу жизнь въелось столько диких, безнравственных вещей, особенно в ту низшую область первого шага к доброй жизни, — отношения к пище, на которое мало кто обращал внимания, — что нам трудно даже понять дерзость и безумие утверждения в наше время христианства или добродетели с бифстексом».
Мыслитель решительно обличал культ еды, считая его преградой для развития человеческих качеств:
«В низшем, в среднем быту ясно видно, что праздник, похороны, свадьба — это жраньё. Так там и понимают это дело. Жраньё так заступает место самого мотива соединения, что по-гречески и по-французски свадьба и пир однозначащи».
Писатель не раз бывал на мясной бойне, видел мучения животных, которых заживо забивают, сдирают кожу. Впоследствии Толстой стал одним из главных идеологом вегетарианского движения по всему миру. Отказ от употребления животных в пищу он считал непременным условием моральной последовательности, полного отказа от насилия:
«Движение это должно быть особенно радостно для людей, живущих стремлением к осуществлению царства божия на земле, не потому, что само вегетарианство есть важный шаг к этому царству (все истинные шаги и важны, и не важны), а потому, что оно служит признаком того, что стремление к нравственному совершенствованию человека серьёзно и искренно».
У Толстого было много последователей, которые подтверждали своей жизнью сказанное писателем. В публицистических статьях Лев Николаевич приводил их в пример:
«Молодые, добрые, неиспорченные люди, особенно женщины и девушки, чувствуют, не зная, как одно вытекает из другого, что добродетель не совместима с бифстексом, и как только пожелают быть добрыми, бросают мясную пищу».
Непротивление и протест
Толстой убеждён, что основные источники насилия — государственная власть и революционеры: обе силы используют принуждение, хоть и с разными целями. Писатель же был уверен, что люди способны стать морально самостоятельными. Он считал, что человек не бросается на другого не из страха судов и тюрем, а потому, что люди любят и жалеют друг друга.
Ключ к верному устройству общества Толстой видел в полном отказе от силового давления на волю и решения других, в том числе со стороны государства. Ценность человеческой личности, по какую бы сторону баррикад она ни находилась, мыслитель считал непререкаемой.
Религиозное благоговение перед свободной личностью — главная причина, по которой Толстой категорически не принимает насилие — даже как форму протеста или революционный метод. Если власть и насилие — это чистое зло, то победить его путём борьбы невозможно. Ведь соперничество и принуждение — это и есть основной инструмент для господства. Победить такое зло, согласно Толстому, можно, лишь сознательно уклонившись от участия «в делах его». Именно здесь лежит философское основание идеи непротивления.
Лев Толстой идёт на открытие первой публичной библиотеки в Ясной Поляне
Писатель был убеждён: упразднить государство можно лишь путём непротивления, мирного и пассивного воздержания каждого члена общества от всех государственных обязанностей — военной, податной, судебной. А также за счёт сознательного уклонения от всех видов должностей, от пользования учреждениями и от всякого участия в какой бы то ни было — легальной или революционной — политической деятельности.
Ненасильственное сопротивление вовсе не было для Толстого отвлечённой концепцией. Наоборот, он считал, что только эта форма протеста может быть эффективной в условиях политического кризиса, нараставшего в России в начале ХХ века. Одним из важнейших его аспектов стал земельный вопрос. Реформы, начавшиеся со второй половины XIX века, не решили проблему малоземелья и не оправдали ожиданий крестьян.
Многие жители сёл в поисках лучшей доли отправлялись в города, но и там сталкивались с нищетой и неустроенностью. Ещё в 1884–1886 годах писатель публикует трактат «Так что же нам делать?», в котором с горечью констатирует:
«У мужика не хватало хлеба, чтобы кормиться, а у помещика была земля и запасы хлеба, и потому мужик остался тем же рабом».
Решить вопрос Толстой предложил радикально. В январе 1902 года, находясь в Крыму, мыслитель пишет письмо Николаю II. Он призывает ликвидировать право частной собственности на землю, чтобы обуздать «сверху» «всё то социалистическое и революционное раздражение, которое теперь разгорается среди рабочих и грозит величайшей опасностью и народу, и правительству». Крупную земельную собственность писатель считал неправедно нажитой, видел в ней наследие эпохи завоеваний и грабежей.
К октябрю 1905 года бастовало уже около двух миллионов рабочих, а их интересы поддержали радикальные партии. Однако всех борцов за права крестьян и рабочих, признающих насилие методом борьбы, Толстой уподоблял человеку, тянущему за связывающие его верёвки. Путы от этого не порвутся, а узлы затянутся только туже.
«„Познаете истину, и истина сделает вас свободными“. Истина же в том, что „рабочие люди“ (крестьяне и фабричные) должны избавиться от общей со своими поработителями черты поведения, склонности жить не по-Божьи, заботиться о том, „как бы, пользуясь нуждою ближнего, устроить своё благосостояние“».
(«К рабочему народу», 1902 год)
Идеи ненасильственного протеста так и не возобладали в России, но победили в другой части света. Под влиянием переписки с Толстым индийский политический лидер Мохандас Ганди разработает учение о сатьяграхе — тактике ненасильственной борьбы за независимость Индии от Великобритании. Главные её принципы — несотрудничество и гражданское неповиновение.
Толстого считали безнадёжным идеалистом, однако его идеи были не только тепло восприняты в Индии, но и дали свои плоды. Махатма Ганди призвал индийцев не бороться с Британской империей, а просто отказаться участвовать в делах колониальных властей — не служить англичанам, не платить налоги, не работать в администрации. И власть Великобритании, не один век правившей Индией, рухнула за пару десятилетий.
Мохандас Карамчанд Ганди
Отношение Толстого к войне и патриотизму
«…одурённые молитвами, проповедями, воззваниями, процессиями, картинами, газетами, пушечное мясо, сотни тысяч людей однообразно одетые, с разнообразными орудиями убийства, оставляя родителей, жён, детей, с тоской на сердце, но с напущенным молодечеством, едут туда, где они, рискуя смертью, будут совершать самое ужасное дело: убийство людей, которых они не знают и которые им ничего дурного не сделали».
(«Одумайтесь!»)
Лев Толстой знал, как пахнет порох, поэтому прекрасно понимал, о чём пишет. Ещё юнкером 17 и 18 февраля 1852 года Толстой участвовал в Кавказской войне — в сражении в Маюртупском лесу, на переправе через Гашень и в атаке на Мичике. В 1856 году 26-летний Толстой командовал батареей в ходе Крымской войны.
Военные будни оставляли тягостное впечатление. Сидя в крымских окопах, Толстой отмечал в дневнике:
«И эти люди — христиане, исповедующие один великий закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, не упадут с раскаянием вдруг на колени перед тем, кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе со страхом смерти, любовь к добру и прекрасному, и со слезами радости и счастья не обнимутся, как братья? Нет! Белые тряпки спрятаны — и снова свистят орудия смерти и страданий, снова льётся честная, невинная кровь и слышатся стоны и проклятия».
Пережив ужасы боевых действий в юности, постепенно Толстой пришёл к убеждению, что ведение войн несовместимо с требованиями христианской и просто человеческой совести. Он последовательно критиковал конфликты, случившиеся при его жизни: от Англо-бурской до Русско-японской.
Излюбленный приём Толстого: вернуть словам их реальный смысл, затемнённый устоявшимися клише. Слово «война» кажется привычным, обозначающим что-то нужное и оправданное. Однако писатель считал, что гораздо честнее говорить об убийствах, причём массовых. И тем самым сорвать парчу стыдливого умолчания, показать явление в его реальной неприглядности.
Трактат Толстого «Царство Божие внутри вас», изданный в 90‑х годах XIX века, содержит такие слова:
«Один человек не должен убивать. Если он убил, он преступник, он убийца. Два, десять, сто человек, если они делают это, — они убийцы. Но государство или народ может убивать, сколько он хочет, и это не будет убийство, а хорошее, доброе дело. Только собрать побольше народа, и бойня десятков тысяч людей становится невинным делом».
На протяжении всей жизни Толстой считал войну признаком помутнения рассудка. Ещё в «Севастопольских рассказах», опубликованных в 1855 году под впечатлением от боевых действий в Крыму, автор писал:
«Одно из двух: или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать».
Со временем писатель пришёл к выводу, что это сумасшествие не возникает само по себе — оно исподволь подогревается властями. Оправдание войны находит удобную почву под маской патриотизма, который Толстой принялся беспощадно обличать. В 1900 году он подверг этот феномен всеобъемлющей критике в статье «Патриотизм и правительство». Приведём наиболее важные цитаты из неё:
«Всякий чиновник тем более успевает по службе, чем он более патриот; точно так же и военный может подвинуться в своей карьере только на войне, которая вызывается патриотизмом. Патриотизм и последствия его — войны — дают огромный доход газетчикам и выгоды большинству торгующих. Всякий писатель, учитель, профессор тем более обеспечивает своё положение, чем более будет проповедывать патриотизм. Всякий император, король тем более приобретает славы, чем более он предан патриотизму».
«Все народы так называемого христианского мира доведены патриотизмом до такого озверения, что не только те люди, которые поставлены в необходимость убивать или быть убитыми, желают или радуются убийству, но и люди, спокойно живущие в своих никем не угрожаемых домах в Европе… находятся в положении зрителей в римском цирке и так же, как и там, радуются убийству и так же кровожадно кричат: Pollice verso!»
В 1904 году под впечатлением от начавшейся Русско-японской войны Толстой публикует статью «Одумайтесь!», текст которой широко расходится по стране в виде брошюр. Автор не только последовательно излагает в ней причины своего неприятия милитаризма, но и приводит множество цитат из наследия мировых писателей и философов, близких ему по духу. Так, в одном из эпиграфов Толстой приводит слова Ги де Мопассана, чтобы напомнить публике про истинное лицо войны:
«Воевать — это „без отдыха ходить день и ночь, ни о чём не думать, ничего не изучать, ничему не научаться, ничего не читать, не быть полезным никому, загнивать в нечистоте, спать в грязи“».
Лев Толстой на Демире. Ясная Поляна. Фотограф Карл Булла. 1908 год
Для писателя война была похожа на помешательство, поэтому он не верил в антивоенные конференции или лозунги. Он обращал внимание на то, что сам смысл слов, особенно в военное время, последовательно искажается пропагандой:
«Ничто очевиднее речей господина Муравьёва и профессора Мартенса о том, что японская война не противоречит Гаагской конференции мира, ничто очевиднее этих речей не показывает, до какой степени среди нашего мира извращено орудие передачи мысли — слово — и совершенно потеряна способность ясного, разумного мышления. Мысль и слово употребляются не на то, чтобы служить руководством человеческой деятельности, а на то, чтобы оправдывать всякую деятельность, как бы она ни была преступна».
Не только пропаганда, оправдывающая применение оружия, но и сами войны, согласно Толстому, абсурдны. Затраты, которые они порождают, не соответствуют никаким разумным расчётам:
«Поводы к войнам всегда такие, из-за которых не стоит тратить не только одной жизни человеческой, но и одной сотой тех средств, которые расходуются на войну (на освобождение негров истрачено в много раз больше того, что стоил бы выкуп всех негров юга)».
При этом войны никогда не выгодны тем, кто в них участвует, сливки всегда снимает кто-то другой: они «дают огромный доход газетчикам и выгоды большинству торгующих».
Толстой отмечал, что военные конфликты расчеловечивают, «развращают, озверяют людей». И речь не только об убийствах на фронте. Война порождает нездоровые социальные явления, она увеличивает градус насилия даже в тылу:
«Правительство возбуждает и поощряет толпы праздных гуляк, которые, расхаживая с портретом царя по улицам, поют, кричат „ура“ и под видом патриотизма делают всякого рода бесчинства…»
Наконец, война всегда неотделима от пропаганды и неизбежно приводит к притуплению критического мышления. Не только сокровищница мировой мысли, предостерегающая от смертей и разрушений, но даже сам здравый рассудок остаётся невостребованным в такие дни:
«Как будто не было ни Вольтера, ни Монтеня, ни Паскаля, ни Свифта, ни Канта, ни Спинозы, ни сотен других писателей, с большой силой обличавших бессмысленность, ненужность войны…
Посмотришь вокруг себя на то, что делается теперь, и испытываешь ужас уже не перед ужасами войны, а перед тем, что ужаснее всех ужасов, — перед сознанием бессилия человеческого разума. То, что единственно отличает человека от животного, то, что составляет его достоинство — его разум, оказывается ненужным, бесполезным, даже… вредным придатком».
А на пустующее место разума приходят древние страсти и инстинкты, «всеобщая, газетная ложь, всё это одурение и озверение». Таким образом, в трактовке писателя война — апофеоз абсурда и страдания, бессмысленного и беспощадного.
Толстой считал, что основная причина войн состоит в несовершенном нравственном состоянии человека. Любые военные действия яснополянский мудрец считал прямым нарушением библейской заповеди: «Не убий!» Но при этом война для него — это логичное следствие того, что люди не живут установлениями Христа и в мирное время. Толстой полагал, что даже христианские церкви отошли от учения своего основателя и начали поощрять заблуждения. Получалось так, что всё общество сбилось с пути.
В этом убеждении автор не был одинок. Близкий друг писателя Александр Архангельский писал:
«Нет на земле большей святыни — святыни человека, живого носителя божества. А между тем мы видим, что то, что происходит от человека, изделия, вымыслы и дела человеческие возвеличиваются выше человека, творение ставится выше творца…»
Толстой с почтением относился к Буке и его идеям, говорил о нём: «Он живёт Богом». Также как и Толстой, Архангельский отвратился от церкви и духовенства, жил внецерковным христианством. Интересно, что сам Бука являлся скромным выходцем из семьи священников и даже учился в бурсе (церковной семинарии). Вместе с Толстым Архангельский последовательно протестовали против царя, госслужащих и священноначалия, стремясь утвердить идеи, которые представлялись им истиной христианства.
Лев Николаевич считал, что учение Христа со временем исказилось в церкви. Иначе как выходит, что священнослужители оправдывают войну в нарушение не только ветхозаветной заповеди, но и призыва Иисуса возлюбить врагов? Толстой стремился стать более последовательным христианином, чем критикуемые им теологи и священники, настойчиво требовал от себя и других буквального исполнения предписаний Библии. И даже отважился на собственный перевод Евангелия, предварительно изучив необходимые древние языки. Работа над ним была завершена в 1882 году, однако цензура не позволила публикацию труда в России. Впервые «Четвероевангелие» Толстого увидит свет не на родине автора, а в Англии.
Согласно семейному преданию, в роду Толстого по отцовской линии были настоящие воины-монахи, а именно — тамплиеры. По сообщению Черниговской летописи, во времена гонений некто Индрис или Анри де Монс укрылся на русской земле и принял крещение со своими сыновьями. Эту версию отстаивал один из потомков писателя. Познакомиться с ней можно в книге «Опыт моей жизни», составленной из отрывков автобиографии Льва Львовича Толстого.
Если предание соответствует истине, то, возможно, именно от храмовников Толстой унаследовал мятежный дух свободолюбия и протеста против власти и церкви.
Критика идей Толстого
Уже после Великой Октябрьской революции, в 1925 году, философ Иван Ильин, находясь в эмиграции, в труде «О сопротивлении злу силой» выступит с критикой идей Толстого. К тому времени толстовство уже давно утратило популярность. Однако именно идею непротивления злу насилием Ильин считал одной из причин мягкотелости интеллигенции, приведшей к победе революции большевиков.
По мнению Ильина, Толстой, судя о добре и зле, делал это без «верного духовного опыта в восприятии и переживании зла, любви, добра и воли и, далее, нравственности и религиозности». Философ считал, что толстовцы просто снимают проблему зла, бегут от неё.
Правильный духовный опыт Ильин отождествлял с православной практикой религиозности — её примеры можно найти в его же «Книге тихих созерцаний». Известно, что Толстой и его последователи сознательно отказались от православия.
Прежде чем спорить с толстовством, Ильин приводит основные положения этого учения. В чём же Толстой, по мнению философа, ошибается? Например, в том, что, отрицая глубинное и даже мистическое зло, видит вместо него лишь заблуждения, ошибки, слабости и бедствия. Если бы зло и присутствовало в других людях, то надо от него отвернуться, не судить и не осуждать за него — тогда его всё равно что не будет. Любить — значит жалеть человека, не огорчать его. Нравственный человек заботится о самосовершенствовании и предоставляет другим свободу действия, отказываясь навязывать другим свою волю и усматривая во всём происходящем «волю Божью». Все эти мысли, увиденные у Толстого, Ильин отвергает.
Эмигрантский философ делает вывод:
«Таким образом, всё его философское учение исходит из чувства жалостливого сострадания и доктринерского рассудка. Все миросозерцание Льва Толстого сводится к тезису: „надо любить (жалеть); к этому себя приучать; в этом находить блаженство; всё остальное отвергнуть“».
Приводя положения учения Толстого (иногда кажется, что Ильин спорит не с самим толстовством, а со своим представлением о нём), философ настаивает: отказаться от противодействия грабителю или убийце — значит стать соучастником преступления.
Иван Ильин
По мнению Ильина, непротивление не способно спасти реальных людей от настоящего зла. Для этого нужна внешняя сила – такая, как государство. Ильин считал, что только сильная политическая власть — которая не связана интересами и потребностями отдельной личности — может утверждать и охранять условное добро. Зло же, по Ильину, всегда личностно, оно носит характер чисто человеческого произвола. Задача власти – сдерживать позывы низменной человеческой природы. Если понадобится, силой полиции или армии. Отсюда критика идеи Толстого о личной свободе от государства. Ильин утверждает необходимость делать зло ради добра:
«Жить не светлыми, но тёмными лучами любви, от которых она становится суровее, жёстче, резче и легко впадает в каменеющее ожесточение».
Соответственно философии сложились и политические симпатии Ильина. Он был последовательным идеологом национализма и Белого движения, жёстким критиком коммунизма. Его идеалом была либо авторитарная православная монархия, либо православная же диктатура. Либеральную демократию и сам принцип народовластия философ принимал в штыки, считая, что править должны только лучшие представители страны: «Масса может иметь значение в драке, но сила её суждения остаётся жалкою». Идее демократии Ильин противопоставлял пафос преклонения перед национальным вождём.
После высылки из Советской России Ильин преподавал в берлинском Русском научном институте, участвовавшем в Лиге Обера (Международная антикоммунистическая лига). В эту же лигу входила НСДАП. Отметим взгляд Ильина на фашизм: он считал его более предпочтительным, чем коммунизм, и оставался при этом мнении даже после 1945 года.
Справедлива ли критика Ильина?
Можно ли говорить об отсутствии верного духовного опыта в восприятии и переживании зла, любви, добра, воли, нравственности и религиозности у самого Толстого (о последователях умолчим)? Конечно же, нет.
Вся жизнь писателя, отражённая в его творчестве, — череда духовных взлётов и падений, с постепенным восхождением на вершины мысли и духа, воли и самоотречения. Книги и личные записи яснополянского старца позволяют по достоинству оценить объём внутренней работы и борьбы, которую вёл Лев Николаевич.
Его учение было основано на философии целого ряда мыслителей, из трудов которых Толстой стремился почерпнуть самое важное. Среди них: апостол Павел, немецкий реформатор Мартин Лютер, французский учёный и религиозный писатель Блез Паскаль, Лао Цзы и многие другие. Из «Круга чтения» мы видим, что идеи «несопротивления злу» во многом почерпнуты из трудов Александра Архангельского.
Лев Толстой в истории и культуре России занимает совершенно уникальное место. Будучи дворянином, привыкшим к обеспеченному комфорту, он порвал с обычаями своего социального слоя, предпочёл роскоши суровую жизнь аскета. Оставаясь ветераном Крымской кампании, значительную часть жизни он осуждал войну и институт армии. Космополит по убеждениям, он наполнял свою религиозную философию идеями духовных учений со всего света. Но в то же время сохранял неразрывную связь с русской культурой — как в дворянском, так и в крестьянском её изводе.
Философия Толстого для эпохи заката царской России была настолько же оригинальна, насколько и своевременна. Она остаётся актуальной и в наши дни — и, наверное, останется таковой в любую другую эпоху. От критических вопросов, которые задаёт писатель, нельзя увернуться: они всегда бьют точно в цель, требуя ответственного рассуждения и работы критической мысли. Пожалуй, столь независимого, оригинального и системного критика российское общество не знало ни в XIX веке, ни даже сейчас.
Толстой был убеждён: если человек возьмёт для себя за правило последовательность и честность во всех мыслях и действиях, это убережёт его от большинства бед, даже глобальных. Попадает в ловушку лишь тот, кто «сам обманываться рад».
Ранее мы посвятили писателю цикл материалов «Огонь, вода и медные трубы Льва Толстого»:
В настоящее время готовится к изданию монография кандидата исторических наук Станислава Юдина о генерале Михаиле Драгомирове — итог десяти лет напряжённой работы. Выход исследования в свет запланирован в 2022 году. Об этом сам автор рассказал в соцсетях, где ведёт познавательный блог о военной истории и делится архивными находками.
Драгомиров — ключевая фигура в военном деле Российской империи. Он был одним из архитекторов успехов империи на полях Русско-турецкой кампании 1877–1878 годов, предложив реформу устава и пересмотр прежних правил ведения боя. Кроме того, он не был глух и к общественным проблемам своего времени. Став системным меритократом эпохи авторитарной модернизации, Драгомиров разделял ряд идей разночинной оппозиции. Существуют даже отрывочные свидетельства, что радикалы-подпольщики конца XIX века якобы прочили генерала на роль лидера военного переворота против Романовых.
VATNIKSTAN поговорил со Станиславом Юдиным об убеждениях и карьере генерала, об отношении Драгомирова к техническому прогрессу, а также о развитии военной мысли и тревожном предчувствии Первой мировой.
— Станислав, добрый день! Когда я готовился к интервью, то узнал, что биография Драгомирова — это первая написанная вами книга. Поэтому сразу хочу спросить: как вы искали издательство и как работали с ним? Существуют ли здесь для молодых историков какие-то трудности, подводные камни?
— Мне повезло: на меня почти сразу вышли из Российского военно-исторического общества. Они знали, чем я занимаюсь, что я недавно защитил диссертацию, и предложили мне издать эту книжку.
— Получается, в РВИО как-то следят за диссертантами по военной тематике?
— Нет, я думаю, что они специально этого не делают. Просто поскольку мы занимаемся более-менее одними вещами, то немножко друг друга знаем.
Станислав Юдин
— Встречались на конференциях и так далее?
— Да. Они знали о том, с чем я работаю. И что у меня уже всё готово, чтобы издавать книжку. Всё удачно и быстро произошло, момент контакта. Но сам процесс издания оказался очень долгим; я, конечно, ожидал, что это быстрее происходит.
— Вы пытаетесь как-то популяризировать результаты своей работы?
— Я очень «за», очень рад тому, чтобы общаться с простыми людьми, которые находятся вне научного контекста. Стараюсь это делать. Пока не наступила пандемия, по возможности выступал с публичными лекциями. Плюс я веду паблик во «ВКонтакте», он называется «Мир Драгомирова». Он начинался для меня одного, потому что мне было удобно туда что-то записывать, складировать фотографии. В какой-то момент я решил сделать это публичным. Маленькую аудиторию свою собрал, двести человек сейчас.
— А в чём выражается отдача от паблика? Какой у вас стимул вести его?
— Сложный вопрос. Не могу сказать, что какая-то отдача от него происходит. Но главный стимул тот же, который был в самом начале. Мне важно что-то для себя фиксировать, какие-то интересные вещи, которые, наверное, в книжке (монографии. — Прим.) бессмысленно отражать.
— То есть паблик для вас как записная книжка, больше для себя?
— Да, во многом это. Но если это кому-то будет интересно, кроме меня, то это здорово и прекрасно. Но сказать, что это как-то мне сильно помогло, я пока не могу.
— Драгомирова для изучения вы выбрали по совету научного руководителя? Или всё же сами предложили тему?
— Там такая была история… Когда я был студентом и настал момент, когда мне нужно было выбирать тему, я более-менее понимал, что мне интересна военная мысль. И мне интересно было, почему к Первой мировой войне военные подошли с совершенно другими представлениями. Не с теми, какие должны были быть, если бы они знали, что произойдёт. Почему генералы не смогли предсказать этого?
Меня беспокоила эта тема, я пришёл к научному руководителю: «Хочу заниматься этим». И он совершенно справедливо ответил, что область слишком большая, это не тема для диплома: «Давай возьмём какую-нибудь биографию». Так я вышел на Драгомирова, потому что, занимаясь Россией, у нас не очень широкий выбор. Есть Драгомиров, есть Леер — он тоже достаточно масштабная фигура для военной мысли этого периода. Но между ними выбор был недолгий, потому что Драгомиров — яркая, очень колоритная и интересная личность своего времени.
— Получается, этот выбор случился не на этапе аспирантуры, а раньше?
— Да. Он произошёл гораздо раньше, к счастью. Когда я поступал на истфак, то был немножко старше, чем это обычно бывает у студентов. И я более-менее понимал, чем собираюсь заниматься, с самого начала.
— Это было как-то связано с делением: бакалавриат, магистратура?
— Тогда не было такого деления. Я был последним специалистом.
— Касательно Первой мировой войны. Можем ли мы увидеть какие-то её признаки в более ранних военных конфликтах, где участвовала Россия? В Русско-японской кампании, например. Есть ли там ранние примеры методов, тактики ведения боя, которые мы впоследствии найдём на материале Первой мировой? Присутствует ли тут некая преемственность, предчувствие позиционной войны, которая случится в 1914–1918 годах?
— Если мы смотрим постфактум, держа в уме Первую мировую войну, то абсолютно, однозначно было видно, что в каких-то сражениях тоже начали зарываться в окопы, тоже выставляли пулемёты. Всё это есть. И надо сказать, что были люди, которые указывали на это ещё до Первой мировой войны и говорили: «Смотрите, ситуация меняется». Что фронт становится всё более протяжённым, а война всё более позиционной, появляется проблема прорыва этого фронта.
Такие люди были, но они не составляли мейнстрима. Они всегда оставались немножко на периферии, всегда были «белыми воронами». И это очень интересная проблема, с которой мне, естественно, пришлось столкнуться, занимаясь Драгомировым.
Но дело в том, что один современник, французский генерал Ниссель, сказал: «Из опыта войны мы черпаем те выводы, к которым готовы». Которые нам больше нравятся. И в опыте Русско-японской войны можно увидеть предтечу Первой мировой, если вам это нужно, если вам это интересно. Можно с тем же успехом найти свидетельства того, что всё было иначе: и прорыв был возможен, те же японцы взяли Порт-Артур. Это стоило больших жертв, но они это сделали. И так далее.
Солдаты в окопах. Русско-японская война. Источник: wikiwand.com
— В этом плане очень интересно наблюдать, как уже в советских военных фильмах, допустим, 1938 года — «Если завтра война…», предсказывали тактику для приближающегося конфликта. Смотришь фильм, а там авторам как основная ударная сила армии всё ещё видится кавалерия. И это 38‑м году, перед блицкригом как раз.
Это, конечно, оставляет очень странное впечатление. Потому что ты видишь, как советские специалисты переносили опыт Гражданской войны в России на реалии 1930–1940‑х годов. Хотя, казалось бы, техника и все условия к тому времени должны были поменяться.
— Это тоже свидетельствует о том, о чём я говорил. Понятно, что люди опирались на тот опыт, который у них есть, и не опирались на тот опыт, которого у них ещё не было.
— Так новый опыт уже существовал на тот момент — та же война Чако в Латинской Америке. Эти военные конфликты в интербеллум уже происходят, какие-то изменения должны были быть зафиксированы.
— Мне сложно говорить о 30‑х годах, гораздо хуже в этом понимаю. Но в принципе есть такая тенденция…
— Итало-эфиопская война, если брать ещё такой пример.
— …да, есть тенденция отбрасывать этот опыт. Используя очень простой аргумент, что это не в Европе, совсем другие условия. И война в Европе будет совершенно другой. В XIX веке сплошь и рядом так говорили. Например, о Гражданской войне в США тоже так рассуждали: что этот опыт не релевантен для Европы, и всё.
— А по географическим или по культурным причинам преимущественно?
— И по тем, и другим. Потому что указывалось, во-первых, на то, что это не вполне регулярная армия, если о той же Гражданской войне говорить: там, в общем, ополчение. И организационные моменты были важны, и географические моменты тоже. Потому что Европа — очень густонаселённый регион, с густой сетью коммуникаций. Таких условий, особенно в XIX веке, не было ни в Америке, ни в Азии, ни в Африке. Основываясь на этом, любой инаковый опыт, как правило, просто отодвигался.
— Понятно. Ещё раз касательно предчувствий Первой мировой: вы сказали, что те, кто замечал грядущие изменения, не были в мейнстриме, не имели большого веса. То есть нельзя сказать, что тот же генерал Куропаткин видел меняющиеся условия? Мы не знаем от него таких выводов?
— Ну это, наверно, будет не очень справедливо. Куропаткин задумывался о переменах довольно основательно. У него есть большой доклад, посвящённый столетию Военного министерства — это самое начало XX века, где-то 1901–1902 год, он как раз был военным министром. Где он указывал на изменения социальных условий.
Куропаткин говорил о том, что старый русский солдат, который вчерашний крестьянин, уже уходит в прошлое. Мы будем иметь дело с другим контингентом: всё больше городских жителей, всё больше рабочих в составе армии. С этим тоже надо что-то делать, потому что это совершенно другие люди. От них невозможно будет требовать то, что мы могли требовать от солдата-крестьянина. Такие вещи генерал очень хорошо видел. Но сказать, что он предчувствовал тактику Первой мировой войны, в тот момент, наверное, не приходится.
— Кстати, чтобы раскрыть этот момент: почему от крестьянина нельзя требовать того же, чего от рабочего?
— Дело в том, что крестьянин очень много времени проводит на свежем воздухе, он не привык к городскому комфорту.
— Физическая подготовка у него основательнее, получается?
— Как правило, да, он занимается физическим трудом. Он иначе питается, чем горожанин, и, соответственно, у него в плане здоровья всё обычно лучше. В итоге получается более физически крепкий человек, более выносливый и лучше приспособленный для жизни в полевых условиях.
— А стрессоустойчивость?
— Это тоже хороший вопрос, потому что как раз на рубеже XIX-XX века очень много говорили о том, что городская жизнь делает нас гораздо более нервными людьми. То, что мы хорошо и сейчас чувствуем. Удивительно, что это чувствовалось и сто лет назад. И об этом тоже очень много было рассуждений: что городской человек, даже из большого города, он, возможно, не так хорошо сможет противостоять впечатлениям боя.
— Я читал по другой литературе об этом. Существует же общемедицинская метафора XIX века как века «неврастении» (то есть именно нервного истощения), если говорить о городской жизни. Я немного изучал материалы по съездам медиков от российской психиатрии, проходивших в конце XIX века.
Участники этих съездов в один голос заявляли, что, да, обстановка в городе меняет людей. Более того, не просто городская жизнь, а именно пореформенное её состояние, после преобразований Александра II. Возникшее из-за реформ состояние социальной нестабильности, которое накладывается на ритм мегаполиса и индустриальное развитие. По мнению психиатров того времени, это всё очень сильно истощает и делает горожанина менее приспособленным к трудностям.
— Да.
— Драгомиров, как военный реформатор, после Крымской войны очень быстро начинает критиковать николаевскую армию. За что именно — за прусские порядки? Если они правда были, то можно ли сказать, что армия Николая I наследовала прусскую традицию ещё от времён Павла I, или нет?
— Драгомиров говорил именно так: что мы набрались прусских порядков, которые уже не соответствуют нынешним условиям и которые в принципе нам чужды. Но я думаю, что это в большой степени просто идеологический аргумент. Надо иметь в виду, что сразу после Крымской войны критиковать николаевскую армию открыто было довольно затруднительно. И апелляция именно к Пруссии была удобным приёмом более-менее завуалированной критики.
Другой такой приём — я, по-моему, в книжке об этом пишу, — очень часто критиковали австрийскую армию. Ровно за то же самое, за что критикуют николаевскую, и подразумевая, что у нас всё то же самое. То есть нужен был какой-то заменитель, чтобы обойти сложные политические моменты.
— Можно ли сказать, что наша военная система — хотя мне лично кажется, что гораздо больше это справедливо для бюрократической. Но что касается военной. Можно ли сказать, что наш её вариант больше похож не на прусскую, а на австро-венгерскую модель развития?
— Тут надо какую-то точку выбрать по времени, потому что и наша военная система, и австрийская, и прусская — они менялись.
— Ну, допустим, пореформенная: от 1860‑х до 1890‑х.
— Сложно об этом говорить, потому что военная администрация была совершенно иначе устроена в России. У нас главный человек — военный министр, он единственный ответчик. В Пруссии это и военный министр, и начальник Генерального штаба, и ещё глава военной канцелярии при прусском короле, а потом германском императоре. Там трёхглавая система. У нас абсолютное единоначалие.
— Там коллегиальный принцип сохраняется?
— Скажем так, там нет такого явного единоначалия, как в России. Там три главных человека или два с половиной, потому что положение начальника военной канцелярии немножко менялось. Австрийцы дрейфовали в сторону прусской системы, особенно когда стали союзниками уже Германской империи после 1871 года.
— Что можно сказать об эффективности в сравнении? Существуют ли показатели, по которым можно сопоставлять прусскую и австрийскую системы с российской? Какие-то точки, по которым можно выяснить, насколько хорошо в сравнении она работает в нашей стране и у них?
— Сравнивать обязательно надо, безусловно. Из этих сравнений многое можно сказать об эффективности, но при этом надо учитывать обстоятельства. Во многом многоглавие, которое было в Пруссии и к которому стремилась Австрия, оно было вызвано тем, что в этих двух странах существовали парламенты. И военный министр был подотчётен, особенно с точки зрения бюджета, перед парламентом. Как австро-венгерский император, так и германский, они стремились к тому, чтобы армию из-под власти парламента вывести. И это делалось как раз возвышением начальника Генерального штаба, который становился на один уровень с военным министром.
В России, естественно, политические условия были другие. Государственная дума у нас появилась только после революции 1905 года. И поэтому можно было сохранять жёсткое единоначалие военного министра. Как и в любом сравнении, тут важно учитывать очень много нюансов. У нас многие говорят: «Почему мы не перешли к прусской системе?» Например, поэтому: у нас была другая политическая ситуация.
— А всё-таки, что касается уставов… Павловские уставы во многом именно с прусских образцов были перенесены на нашу почву. И многие из них, насколько я знаю, дожили до конца XIX века, даже минуя милютинские реформы. Получается, они всё-таки доказывали свою значимость, эффективность?
— Мне кажется, вы немного преувеличиваете долговечность павловских уставов. Дело было отчасти в том, что в 1806 году состоялось сражение при Йене и Ауэрштедте, когда Наполеон пруссаков разбил и показал, чего стоит прусская система подготовки. После этого и в России, и в Пруссии произошли довольно серьёзные изменения, в том числе в уставах. В 1812 году мы уже подходили к другим уставам, которые во многом копировали уже французскую модель.
— Тут есть ещё один важный момент. Мы всегда говорим про суворовскую систему, которую видим альтернативой прусским порядкам. Но всегда забываем, что суворовская школа и подготовка, по крайней мере в XVIII веке, преимущественно и распространялась на те войска, за которые Суворов был лично ответствен. В других соединениях, в отсутствие кардинальных изменений именно в общевоинском уставе, всё было построено совершенно иначе.
Более того, екатерининская система фаворитизма приводит к тому, что у нас появились всего несколько военачальников типа Румянцева, Потёмкина, Суворова, которые действительно могли построить первоклассную армию. Но всему остальному генералитету на эту работу было по большому счёту наплевать.
Мы знаем, что одним из толчков павловских реформ был момент, когда даже многие генералы пренебрегали своими прямыми обязанностями по инспекции армии, игнорировали необходимость находиться рядом с боевыми частями и так далее. Мало было появления суворовской системы — необходимо было ещё либо убедить генералитет, либо как-то заставить его принять новые модели работы. Получается, что даже по отношению к суворовским принципам существовала некая оппозиция в военном командовании?
— Ну да, если ваш вопрос повернуть к моей книге, она во многом примерно об этом. О том, что любая военная идея проходит очень длительный путь к своему воплощению. Она должна быть высказана, она должна быть зафиксирована в уставе. Устав — это закон, и он обязывает приводить эту идею в жизнь. Но тем не менее есть конкретные исполнители, которые могут игнорировать или некачественно выполнять свои обязанности и, стало быть, их надо убеждать. И четвёртый фильтр — это те люди, которые проверяют, то есть начальство.
— Некая инспекция.
— Инспекторы. Они должны проверять и стараться наказать неподчинение, игнорирование и так далее. И наконец, на финальном этапе любая идея должна быть применена в бою. Потому что одно дело на тренировочном полигоне, другое дело в реальном сражении. Поэтому да, это важная проблема. По моим наблюдениям, не все это учитывают.
— Хорошо, тогда насчёт боевой апробации. Известно, что Драгомиров разработал для вверенных ему частей особую систему боевой подготовки, которую и опробовал вместе с ними в ходе Русско-турецкой войны 1877–1878 годов.
Возникали ли какие-то накладки в боевых операциях из-за того, что части, находившиеся под командованием Драгомирова, были подготовлены иначе, нежели остальные соединения? Ведь драгомировским подразделениям неизбежно приходилось взаимодействовать с другими частями в реальных полевых условиях.
— Такого дистиллированного примера мне вспомнить не получается. Но тут надо иметь в виду, что существовала важная проблема соотношения дисциплины и инициативы. Понятно было более-менее всем, что здесь нужно найти какой-то срединный путь. И основным рецептом было то, что допускать инициативу следует прежде всего на нижнем уровне, на уровне рот.
Возвращаясь к Драгомирову, есть воспоминание одного из его ротных командиров, его зовут Иван Моторный. Который в ходе Систовской переправы — это первая операция Русско-турецкой войны на дунайском театре — проявил ярко выраженную инициативу. Ему сказали высадиться и идти направо, он высадился и пошёл налево, потому что видел, что там нужны войска. И был награждён за это.
— Но получается, если даже на уровне рот существует большой простор для инициативы, тут как минимум нужна налаженная коммуникация. Потому что если одна рота будет действовать самостоятельно, но другие не будут с ней координироваться, то получится неразбериха.
— Совершенно справедливо. Но проблема в том, что если мы все роты подчиним очень жёсткой дисциплине, то нагрузка на коммуникацию возрастёт ещё больше. Потому что мы должны будем отдавать каждой роте конкретный приказ, что делать. И полковая инициатива, которую Драгомиров и многие другие его современники упорно отстаивали после Крымской войны, была связана с тем, чтобы обойти эту проблему. Из-за развития вооружений у нас поле боя становится больше, войска уже невозможно держать так плотно и, соответственно, невозможно их так контролировать. Поэтому выхода особенного не было, нужно было предоставлять какую-то инициативу.
— Я читал по вашей диссертации, что Драгомиров не то чтобы принимал в штыки, но несколько настороженно относился к новейшим вооружениям типа пулемётов и так далее. Можно ли сказать, что это в какой-то степени было связано с вопросом личной психологической адаптации к переменам? У человека, который ко времени появления новинок военной техники всё-таки уже находился в достаточно почтенном возрасте.
Существует ли этот аспект? Или критическое отношение Драгомирова к тем же пулемётам лежит исключительно в поле военной науки и профессиональной компетенции?
— Я думаю, это точно не связано с тем, что Драгомиров был стар и не мог следить за новейшими техническими достижениями…
— Я имел в виду другое, не то, что он не мог следить. А скорее, что со временем Драгомиров видел, как реальность меняется, постепенно становится менее комфортной и знакомой для него по сравнению с годами боевой молодости. Речь не о том, что он потерял хватку. Возможно, тут имел место такой аспект: у любого человека, который сталкивается с переменами, они могут вызвать отторжение, оказываются слишком непривычны.
— Я думаю, что это в гораздо большей степени было связано с другими факторами. Дело в том, что Драгомиров, вопреки некоему широкому о нём представлению, был человеком, который очень хорошо разбирался в технике и много времени посвящал её изучению. Например, он, судя по всему, был первым русским, который увидел скорострельные французские пушки — это 75-миллиметровые полевые орудия, которые появляются 1897 году. Революционные изобретения. И Драгомиров постарался добиться того, чтобы ему их показали.
То есть он очень интересовался техникой, но при этом у него был очень скептический взгляд на неё. Но связано это было, думаю, не с тем, что он плохо понимал или отстал, или просто по инерции шёл. Это скорее было связано с тем, что генерал учитывал множество факторов. Не только то, что пулемёт стреляет быстрее, чем обычная винтовка — но и то, что его нужно волочить за войсками, например, по плохим дорогам и так далее. Всё-таки надо учитывать, что пулемёт в конце XIX века — это практически артиллерийское орудие по габаритам.
— Ещё хотел поспрашивать о взглядах Драгомирова. Я видел по вашей диссертации, что он интересовался трудами разночинцев, Герцена, Огарёва, Белинского. При этом, судя по всему, продвигаясь по карьерной лестнице, ему приходилось как-то скрывать свои взгляды, чтобы иметь возможность занять некий пост. И уже занимая пост — я предполагаю, что у Драгомирова мог быть такой расчёт, — он получал возможность вносить реальные перемены, находясь на этом посту. Не просто разражаться памфлетами в «Современнике», а на практике менять устав, потом подтверждать перемены делом в бою и так далее.
Можно ли сказать, что это был человек с далеко идущими планами и при этом понимающий, что некие прогрессивные, более демократические взгляды лучше до времени припрятать, чтобы потом иметь возможность пустить их в дело?
— Он и правда понимал, что можно говорить, что нельзя, и старался второго не делать. Но при этом некоторые высказывания, которые он делал, были весьма смелыми для военного.
— Публичного характера? Он где-то в печати их делал?
— Да, которые он делал в печати. Делал, когда по большому счёту ещё был никем. Драгомирова сложно в каком—то двуличии обвинять — иногда, наоборот, приходится признавать, что он выражался очень смело. А во-вторых, что касается его взглядов, мы, наверное, немножко находимся в плену простых оппозиций: есть некоторые революционеры, а есть некие абсолютные лоялисты.
Конечно, в ситуации 1860‑х это было сильно не так: существовало очень много оттенков. Было много людей, которые выступали за перемены, но при этом поддерживали власть императора. Судя по всему, политическим идеалом для Драгомирова была сильная царская власть, которая проводит прогрессивные реформы. Примерно то, что и делалось на практике.
— То есть это всё-таки меритократический идеал: Драгомиров считает, что должны быть подкованные, грамотные специалисты, которые обеспечивают монархию?
— В общем, да.
— Другими словами, даже если можно говорить о какой-то его оппозиционности, это ни в коем случае не оппозиционность к трону? Наоборот, попытка более качественно наладить механизм военной машины и так далее?
— Да, наверное, так. Если мы говорим в целом о ситуации. Потому что у любого человека, который примерно таких взглядов, у него неизбежно возникает проблема. Когда он сталкивается с тем, что вдруг престол не будет проводить прогрессивные реформы? Что если он, наоборот, будет осуществлять откат, как было в конце XIX — начале XX веков.
— Получается, что природа интереса Драгомирова к тем же разночинцам — это именно желание найти некие рабочие механизмы реформ для улучшения империи? Из числа тех, которые те предлагали.
— Если вы под разночинцами имеете в виду, например, Герцена, да?
— Да, и Герцен, и более позднее поколение шестидесятников. Насколько я понимаю, Драгомиров испытывал интерес и к Чернышевскому.
— Тут тоже надо понимать, что когда Герцен был на пике популярности — это тоже рубеж 1850–1860‑х годов, Драгомирову было в районе 30 лет. Он представлял то поколение, которое и было основной аудиторией Герцена. Драгомиров не рос в какой-то изоляции, общался примерно с теми же самыми людьми. И он впитывал это всё, как и многие представители его поколения.
— То есть оппозиционные симпатии Драгомирова можно объяснить просто культурно-поколенческой спецификой?
— Да, я думаю, что это именно оно. И просто среда, в которой он рос, — Петербург 1850–1860‑х годов.
— Роль, которую для молодых сегодня играет та же Екатерина Шульман — для того поколения это Герцен и Чернышевский, получается?
— Да-да, в какой-то степени.
— Я у вас в соцсетях однажды видел шуточное письмо, которое сочинил Драгомиров. Много ли вам удалось найти подобных историй, когда он в более личной обстановке проявляет себя? Не с профессиональной стороны, а с более интимной, в высоком смысле слова.
— Конечно, надо сказать, что Драгомиров был очень эксцентричный человек, очень колоритный. Он такой разбитной хохол. Он и статьи соответствующие писал. Очень много забавных, иногда и немножко сальных вещей можно найти в его статьях, которые опубликованы.
— Например, что это за статьи?
— Я вспоминаю такой эпизод, что он рассуждает о движениях солдат, о какой-то книге речь. Там проиллюстрировано, как солдат должен задирать ногу при марше и так далее. И Драгомиров говорит, что все эти рисунки годятся для дам, которые выступают в Париже в «Мулен Руж» и танцуют канкан. А для солдат это всё совершенно не годится. Ярких, очень сильных слов у него много можно найти.
— То есть он высмеивает чью-то книжку?
— Да, высмеивает какую-то инструкцию, книжку, используя образы канкана. Очень много в его статьях такого. И, естественно, очень много анекдотов о нём. Я собрал большую коллекцию анекдотов о Драгомирове, и, конечно, рисуется образ очень яркого, интересного человека.
— Анекдотов в смысле XIX века, то есть жизненных историй?
— Ну да, дело было всё-таки в XIX веке, жизненных историй. Но при этом, судя по всему, многое из этого неправда, сочинённое.
— Ясно. Тот вопрос, который мы уже отчасти обсуждали, только теперь на век пораньше. Идеи Суворова и Морица Саксонского, на которые Драгомиров опирался, — они относятся к совершенно другим условиям ведения боя, с другим оружием, другим порядком построения.
Как Драгомиров их адаптирует для условий середины XIX века, когда пишет уставы, участвует в их редактировании и разрабатывает сам новую тактику военных действий?
— Дело в том, что Суворов для Драгомирова был чем-то вроде щита и знамени. Щита, потому что это позволяло ему защищаться от оппонентов. Надо иметь в виду, что до Русско-турецкой войны в течение 15 лет Драгомиров выступал со статьями, не имея никакого боевого опыта. Ему нужна была ссылка на авторитет, и Суворов служил для него практической защитой. А с другой стороны, это было знамя, потому что он писал во второй половине XIX века, это эпоха наций. У каждой нации должен быть какой-то национальный полководец.
— Да, и в том числе какой-то военный символ, наш русский великий полководец. Эту позицию занял Суворов в тот момент. Удобство было в том, что на таком знамени можно было написать примерно всё, что угодно. Потому что идеи Суворова — книга «Наука побеждать» — довольно неконкретные, их можно было использовать как удобно, придавать им какой удобно смысл. Я думаю, что нужно говорить не столько об адаптации реальных практик XVIII века в XIX веке. Следует говорить о символическом использовании, символических отсылках туда. А то, о чём конкретно говорил Драгомиров, было совершенно актуально тогда, во второй половине XIX века.
— Получается, «Науку побеждать» Драгомиров больше использовал как сборник афоризмов, на который можно сослаться. И при этом под каждой цитатой указать уже свои актуальные мысли по поводу тактики ведения боя.
— В общем, да.
— Понятно. Теперь по поводу меритократии. Можно ли сказать, что в эпоху Александра II возникло целое поколение меритократов внутри военного ведомства? Или они всё-таки находились в меньшинстве, но находили некую поддержку в рамках институций?
— Абсолютно точно можно говорить о том, что появляются такие люди. И они, действительно, составляют некую маленькую социальную группу внутри большой, среди военных. Они, безусловно, находились в меньшинстве, и, безусловно, это были именно меритократы. Потому что отец Драгомирова вышел в отставку в чине майора. Это «потолок» для представителя мелкого дворянства.
И Драгомиров в условиях первой половины XIX века, скорее всего, мог бы достичь только этого. Никаких генерал-адъютантов, генералов от инфантерии, никаких командующих округов, начальников вплоть до Юго-Западного края. Он сильно пробил этот потолок, причём не обладая протекцией и какими-то аристократическими механизмами.
Что касается влияния этих людей, тут сложно судить и взвешивать. Потому что, конечно, любой из них мог использовать связи. Например, Гурко был очень близок к престолу. Он с молодых лет был флигель-адъютантом императора, служил в гвардии, был в этой аристократической среде. При этом обвинить его в военном непрофессионализме невозможно.
Но факт, который я обычно привожу: если мы посмотрим на эту последовательность военных министров, начиная с Милютина, который вступил в должность в 1861 году, и до революции 1917 года. Все военные министры были связаны с корпорацией Генерального штаба, который как раз был бастионом меритократии. За одним очень ярким исключением, это был Петр Ванновский — военный министр Александра III. Александр III немножко прервал эту традицию на 14 лет, а потом всё снова вернулось. И опять все военные министры были представителями именно от этой когорты.
Дмитрий Алексеевич Милютин (1816—1912), военный министр при Александре II
— Этот момент с Александром III — он был как-то связан с его общим консервативным поворотом? Почему это случилось?
— Хороший вопрос: что случилось? И в какой степени мы можем сказать, что это случилось? Потому что при Ванновском человеком номер два был Обручев, он возглавлял главный штаб. И он как раз был очень ярко выраженными меритократом, специалистом и представителем Генерального штаба. Его влияние было примерно равно влиянию Ванновского. Почему Александр III назначил Ванновского? Возможно, он действительно хотел потрафить аристократической партии, потому что Милютина там более-менее ненавидели.
— Как судьба милютинского круга сложилась при Александре III? Их влияние было урезано или же этого не произошло?
— Я думаю, вообще нет. Только выросло, как ни странно. Но за вот этим исключением, о котором мы сказали. Обручев идёт на повышение в Главный штаб. На карьере Драгомирова это вообще никак не отразилось: наоборот, его в конце царствования Александра III назначают начальником важнейшего округа. Это тоже понятно, потому что одно дело личные взгляды Александра III, другое — реальная ситуация, которую тот при всех своих личных взглядах очень хорошо понимал. И он понимал, что ему нужны профессионалы.
— То есть для военного ведомства ему прежде всего важна была некая эффективность?
— Да.
— Что касается влияния группировки меритократов. Получается, по завершении николаевского правления они ещё только начинали набирать влияние. Какими путями они этого добивались? Были ли какие-то инструменты, чтобы пробиться к трону?
— Тоже хороший вопрос. Суперважной вещью были военные журналы, которые появляются в это время. Начиная с эпохи гласности, сразу после Крымской войны. Вообще журналистика тогда появляется, в том числе и военная. Это был очень важный инструмент для приобретения внимания, что хорошо видно на том же Драгомирове.
В 1860‑е годы он профессор николаевской Академии Генерального штаба. В 1830–1840‑е это бы вообще ничего не значило. Его бы никто даже не знал в армии, скорее всего. В 60‑е годы ситуация абсолютно меняется. Он занимает ту же позицию, но обладает совсем другим влиянием — благодаря журналам, которые усиливают его голос.
— Получается, мы точно можем сказать, что и император, и некоторые его приближённые специально знакомились с материалами этих журналов?
— Да, абсолютно точно по документам это видно. Во-первых, начнём с того, что Милютин очень плотно следил за тем, что происходит в журналах и многие статьи лично читал. И есть свидетельства, что печатание каких-то статей Александр II лично тоже одобрял.
— Как сложилось положение, когда к концу века Драгомиров в известный момент оказался для радикальной оппозиции некой иконой, которую стали прочить в узурпаторы? В период Александра III, когда, допустим, Владимир Соловьёв предлагал такой вариант. Почему Драгомиров стал так значим для оппозиционной общественности?
— Это во многом связано со временем. 80–90‑е годы XIX века — это время, когда начинают появляться какие—то ростки, как бы точнее выразиться… Ростки политики масс, давайте назовём это так, массовой политики — нормальный для этого термин. Когда начинает играть роль ваша известность.
— Какая-то харизма ещё, видимо?
— И это тоже, да. В России самый известный, самый харизматичный человек в 1880–1890‑е — это император автоматически. Это человек, который поминается в церкви регулярно, можно приобрести его портрет и так далее. И человек, который мог бы ему составить конкуренцию в смысле популярности, — в этих условиях это мог быть только генерал, военный герой. Это то, что мы называем термином «бонапартизм».
Генерал Бонапарт смог захватить власть и удержать её в начале XIX века именно этим путём. И на весь XIX век очень много таких примеров, особенно в испаноязычном мире, в Латинской Америке. Там очень много генералов, которые захватывали власть.
— Для этого региона есть даже отдельный термин «каудильизм».
— Да, каудильизм. И другой термин итальянского происхождения «пронунциаменто». И третий термин французского происхождения — это «буланжизм». Как раз в 1886–1887 годах во Франции появляется генерал Буланже. Который, судя по всему, был довольно тривиальный генерал, но при этом он поставил под вопрос существование режима Третьей республики.
Жорж Буланже (1837 — 1891), известный как «генерал реванша»
— Буланжизм во многом был связан именно с реваншистскими настроениями. А Россия после Русско-турецкой войны всё-таки ощущала себя страной-победительницей.
— Ну, не совсем…
— С мирным договором, конечно, не выгорело, но всё-таки в войне мы одержали победу.
— Безусловно, мы одержали победу. И, безусловно, это была победа с горьким привкусом. Это была очень сильная национальная фрустрация: украденная победа на Берлинском конгрессе. И здесь параллелей с реваншизмом, на самом деле, довольно много.
Возвращаясь к Драгомирову, почему мы начали весь этот ряд перечислять. Вот смотрите, у нас тоже был такой генерал, который мог соперничать с популярностью, известностью императора. Это был Скобелев — народный герой, которого знали абсолютно все. Но Скобелев умирает в 1882 году, и теперь выбор очень невеликий. Оставшиеся в живых герои Русско-турецкой войны — это Гурко, Радецкий и Драгомиров.
И понятно, почему был выбран в качестве такого человека именно Драгомиров. Это и оппозиционный флёр, который за ним тянется, и не такая ярко выраженная близость к трону, как у Гурко. Добавим, что Гурко в это время — начальник Привислинского края и очень жёсткой рукой там подавляет поляков. Драгомиров просто лучше всего подходил.
— Но прямых контактов, даже если не у радикалов, то хотя бы у какой-то оппозиционной публики с Драгомировым в 1890‑е, мы, наверное, не знаем?
— У нас есть два свидетельства. Первое — это попытки Соловьёва установить этот контакт, но, судя по всему, встреча не состоялась. Второе — есть свидетельство Куропаткина о том, что один из народовольцев во время допроса сказал: «Мы бы хотели видеть Драгомирова в качестве диктатора». И есть ещё одно очень туманное свидетельство одного из народовольцев, что якобы была встреча. И якобы Драгомиров сказал, что «если вы будете иметь успех, то я ваш». Но надо понимать, что всё-таки это очень шаткие основания.
— А кто именно должен был иметь успех? Кому адресовались эти слова?
— Эти слова адресовались «Народной воле».
— И не понятно, при каких обстоятельствах это было сказано?
— Да, это очень вскользь свидетельство.
— Откуда мы вообще его знаем?
— Это в воспоминаниях, я сейчас не вспомню имя автора. Воспоминания, которые появились в начале XX века, наверно, сразу после Первой русской революции, когда немножко попроще стало с цензурой. И автор говорил, что в 1880‑е был момент, когда многие народовольцам сочувствовали. И вот, мол, даже был с Драгомировым диалог, где он сказал, что «если будете иметь успех, то я ваш». Это, в общем, всё основание.
— Ещё о редактировании уставов. Изменения, которые были внесены в 1860‑е при редакции уставов Драгомировым, — мы знаем о неких последствиях этой деятельности? Помимо тех отрядов, которыми он лично командовал на фронте. Именно в более широкой перспективе.
— Если говорить об уставах именно 1860‑х, сложно сказать, что были какие-то явные последствия.
— А он и впоследствии принимал участие в разработке уставов?
— Он непосредственно принимал участие. Единственный момент, он был не один в этом.
— Нет, я не об этом. Драгомиров и позже занимался этой работой или только в 60‑х?
— Да, он занимался этой работой до самой Русско-японской войны. Если какие-то конкретные вещи приводить, то в 60‑е он окончательно закрепляет правило, что рота, а не батальон, будет основной тактической единицей. Во многом это его заслуга: действуют теперь более мелкими подразделениями. Он участвовал в редактировании уставов более-менее всю жизнь.
И перед Русско-японской войной Драгомиров добился того, что он фактически единолично создал полевой устав. Который был принят в 1902 году, если я правильно помню, непосредственно перед войной. Надо иметь в виду, что полевой устав, особенно в ту эпоху, это во многом чисто технический момент: то, как осуществляется связь, разведка, как работает аванпост и так далее. Он очень мало касался тактики.
— Хорошо. На этом у меня вопросы закончились. Спасибо большое за разговор. Всего доброго.
— Спасибо вам, Евгений. Очень хорошие были вопросы.
Сталинской премией советских художников награждали недолго — с 1941 по 1952 годы. Тем не менее эта высокая награда успела сильно повлиять на отечественное искусство. Произведения, отмеченные ею, становились своеобразным ориентиром для творческой элиты СССР. Художники писали монументальные портреты вождя и его приближённых, изображали румяных колхозниц среди гор золотистого зерна, создавали политические и военные карикатуры со смешными и нелепыми образами внешних врагов.
VATNIKSTAN исследует историю появления Сталинской премии и рассказывает про десять работ, принесших художникам деньги и славу. А кроме них ещё и наградной знак с красной ленточкой и грозным профилем отца народов.
Сталинские премии были учреждены постановлением Совнаркома СССР от 20 декабря 1939 года. Это распоряжение было издано в честь шестидесятилетия Иосифа Сталина. Новая премия выполняла те же функции, что и Ленинская — последняя была учреждена ещё в 1925 году, но не присуждалась с 1935 года. В СССР награды подобного уровня вручали ежегодно за выдающиеся работы в области физико-математических, технических, биологических, сельскохозяйственных, медицинских, философских, экономических, историко-филологических и юридических наук. А также за достижения в области музыки, живописи, скульптуры, архитектуры, театрального искусства и кинематографии.
Наградные знаки. Из золота — I степень, из серебра с золотым профилем — II степень, из бронзы с серебряным профилем — III степень. Источник: sammler.ru
Первое награждение Сталинскими премиями состоялось в 1941 году — тогда они были присуждены разом по итогу предыдущих шести лет, начиная от момента, когда прекратилась выдача Ленинских премий. Следующий раз лауреаты удостоились наград в 1942 и 1943 годах. В 1946 году Сталинские премии присуждались за достижения 1943–1945 годов, и в дальнейшем они вручались регулярно вплоть до 1952 года. Помимо престижного звания лауреаты получали диплом, Почётный знак (учреждён в 1943 году) и крупную сумму денег.
Диплом лауреата Сталинской премии, кинооператора В. Н. Муромцева. 1947 год
Историк Илья Венявкин утверждает, что за 11 лет существования премии в области литературы и искусства ею были награждены 1706 человек. Денежный размер премий в зависимости от степени составлял 100 тысяч рублей (первая премия), 50 тысяч (вторая) и 25 тысяч (третья) — и существенно превышал статистический уровень зарплат по стране. Для сравнения: среднемесячный оклад работников образования и культуры в 1945 году составлял 488 рублей, в 1950 году — 697 рублей. Всего за время существования Сталинской премии на выплаты лауреатам потратили 57,7 миллиона рублей.
Возникает резонный вопрос — откуда государство брало эти деньги? Однозначного ответа нет. Так, писатель и публицист Сергей Бушин считает, что фонд Сталинских премий составляли личные гонорары Иосифа Виссарионовича, которые тот получал за издание собственных произведений. Кроме этого, в фонд могла идти часть заработной платы советского лидера. Похожую точку зрения высказал в документальном фильме «Я служил в охране Сталина» личный охранник вождя Алексей Рыбин: по его словам, премию платили из личных средств генерального секретаря.
Историк Сергей Девятов, напротив, утверждает, что Сталин находился на полном гособеспечении и «каких-то особенных денег не получал», а гонорары от издательств шли напрямую в бюджет. Вероятно, в этом случае из госбюджета премию и оплачивали.
На что же лауреаты тратили такие огромные суммы? В военное время большинство из них отдавали премию либо в Фонд обороны, либо на постройку конкретного танка, самолёта и другой техники. Сергей Девятов рассказывает о тяжёлом танке КВ‑1, получившем имя «Беспощадный», который был выпущен Челябинским тракторным заводом на деньги Кукрыниксов. В 1942 году за серию политических карикатур коллектив художников получил премию I степени. Тогда они решили купить самый мощный танк для советской армии. Но средств не хватало — один танк стоил 295 тысяч рублей. Тогда личные сбережения добавили писатели Самуил Маршак и Сергей Михалков, поэты Виктор Гусев и Николай Тихонов.
Танк КВ‑1 «Беспощадный»
В послевоенное время премии тратили в основном на личные цели. Так, художница Татьяна Яблонская удостоилась Сталинской премии II степени дважды: за картины «Хлеб» в 1950 году и «Весна» в 1951‑м. Первая награда подарила семье художницы моторную лодку, вторая — телевизор КВН-49.
Основными сюжетами картин лауреатов и номинантов на получение премии в первой половине 40‑х оставались изображения Сталина (одиночный или групповой портрет), революция, Великая Отечественная война, военно-политические карикатуры, а также портреты известных деятелей культуры и науки. Во второй половине десятилетия в списке лауреатов стали появляться художники, изображавшие жизнь простых людей — рабочих и крестьян. Обычно эти сюжеты подавались в позитивном ключе, знаменуя начало новой жизни и надежду на светлое будущее в послевоенные годы. Историк Галина Янковская замечает, что премия в областях, связанных с художественным творчеством, всё чаще становилась «кормушкой для лояльных авторов». То, что не вписывалось в каноны социалистического реализма, сурово порицалось:
«… списки лауреатов Сталинской премии свидетельствуют о том, что в максимальной степени мертвящее влияние государственной культурной политики сказалось именно на изобразительном искусстве и литературе. Бесконечные дискуссии о формализме, натурализме, импрессионизме, шедшие на протяжении 1930–1940‑х гг., деморализовали художественное сообщество. Идеологический контроль достиг избыточного уровня и депрофессионализировал изобразительное искусство и литературу».
Сталин и Ворошилов в Кремле. Александр Герасимов. 1938 год. Сталинская премия I степени
Решение о присуждении премии в сфере изобразительного искусства принимали бывшие или будущие лауреаты — художники Александр Герасимов, Борис Иогансон, Василий Ефанов, Игорь Грабарь и другие. Янковская приводит примеры претензий к некоторым картинам:
«О работе „В. И. Ленин в Подольске“ читаем:
„Ленин какой-то неприятный. Горб какой-то на спине“.
На другой картине:
„Ленин изображён татарином“.
Игорь Грабарь вопрошал своих коллег после знакомства с картиной Александра Соколова „Напутствие вождя“:
„Я хотел спросить: можно сразу узнать, что это такое? Нельзя же сообразить, что это такое. А картина должна быть такая, чтобы ребёнок сообразил. Вычеркиваем…“
О картине Валентина Шерпилова „Тов. Сталин на крейсере „Молотов““ Александр Герасимов отозвался и вовсе уничижительно:
„Это типичнейшая отрыжка импрессионизма“» .
Напутствие вождя партизанам. Александр Соколов. 1950 год
Критерии для оценки работ были довольно размыты. Использовались такие понятия, как «жизненность», «актуальность», «выразительность раскрытия темы», «содержательность» и прочее. Представленные картины в первую очередь должны были соответствовать госзаказу, художественная ценность отодвигалась на второй план.
Это не значит, что все лауреаты слепо следовали указаниям властей, создавая живописные агитационные пустышки. До сих пор многие помнят и любят «Письмо с фронта» Лактионова, «Прибыл на каникулы» Решетникова и «Жатву» Аркадия Пластова. Метки и остроумны военные карикатуры Кукрыниксов, прекрасна книжная графика Дементия Шмаринова. Литографии Алексея Пахомова, изображающие Ленинград в годы войны, по силе воздействия можно сравнить с блокадными дневниками.
За водой. Алексей Пахомов. 1942 год. Сталинская премия II степени
Знаковыми для эпохи социалистического реализма стали удостоенные Сталинских премий полотна Александра Герасимова «И. В. Сталин и К. Е. Ворошилов в Кремле» и «Гимн Октябрю», «Хлеб» Татьяны Яблонской, «Триумф победившей Родины» Михаила Хмелько. Но многие работы сейчас мало кому известны. Галина Янковская пишет:
«Какими качествами обладала картина В. Яковлева „Колхозное стадо“? Где, кроме специализированных каталогов и эксцентричных выставочных проектов, можно увидеть картину многократно увенчанного А. Яр-Кравченко „А. М. Горький читает 11 октября 1931 г. тт. Сталину, Молотову и Ворошилову свою сказку „Девушка и смерть““ или В .Ефанова „Незабываемая встреча“?»
А.М.Горький читает 11 октября 1931 г. тт. Сталину, Молотову и Ворошилову свою сказку «Девушка и смерть». Анатолий Яр-Кравченко. 1949 год.Сталинская премия II степени
Множество награждённых работ оказались забытыми. В том числе потому, что после смерти Сталина сам факт существования премии начали старательно вымарывать из коллективной памяти. Десталинизация, начавшаяся после XX съезда КПСС в 1956 году, привела к тому, что картины с портретами вождя перестали печатать в каталогах и показывать на выставках. Сначала Сталинскую премию переименовали в Ленинскую, затем, в 1966 году, — в Государственную. Лауреатам предложили обменять атрибуты старой премии на наградные знаки и диплом новой. В жизнеописаниях творческой интеллигенции, а также в научной, справочной и учебной литературе все премии, полученные в 40‑х — начале 50‑х, стали осторожно именовать Государственными.
1941 год
Василий Ефанов «Незабываемая встреча» (1938) — Сталинская премия II степени
Впервые «Незабываемая встреча» демонстрировалась публике на Всесоюзной художественной выставке «Индустрия социализма», которая проходила в Москве 18 марта 1939 года в преддверии XVIII съезда ВКП(б). Сама картина создавалась раньше, в 1936–1937 годах, и поначалу имела другое название — «Незабываемое» с длинным подзаголовком «Руководители Партии и Правительства в Президиуме Всесоюзного совещания жён хозяйственников и инженерно-технических работников тяжёлой промышленности в Кремле».
Сюжет, изображённый на картине, реален: 10 мая 1936 года Иосиф Сталин действительно встречался с жёнами передовиков производства. Ефанов на этой встрече не присутствовал. Композиция изображения выстроена на основе другого мероприятия — встречи членов правительства с жёнами командиров Красной армии, где художнику удалось побывать. Идея монументального полотна принадлежала одному из его героев — наркому тяжёлой промышленности Орджоникидзе. На картине он изображён вместе с женой.
Здесь же можно увидеть молодого Хрущёва, Микояна, Молотова, Ворошилова. По характерным усам на заднем плане узнаётся Будённый. Сидят только двое — Крупская и Калинин. Женщина, которой пожимает руку Сталин, — некая Суровцева, её инициалы и судьба неизвестны. Здесь нет традиционных трибун и многочисленных рядов кресел — народ и представители власти собрались вместе вокруг вождя. Все присутствующие улыбчивы и доброжелательны.
За «Незабываемую встречу» и подобные ей многофигурные жизнерадостные полотна Ефанов получил славу родоначальника «аплодисментного стиля» — «лакированных» соцреалистических картин с изображением вождей партии и ликующего от любви к ним народа. В интервью «Эху Москвы» Наталья Александрова, заведующая отделом живописи второй половины ХХ века Третьяковской галереи, называет живопись Ефанова «методом Станиславского».
Он «собирает огромное количество этюдов, пишет различные позы, проигрывает все сцены неоднократно и мыслит как театральный режиссёр», превращая посетителя музея, рассматривающего картину, в зрителя первого ряда партера. У Ефанова действительно было театральное образование, более того, он работал во МХАТе гримёром и декоратором.
По словам Александровой, автор переделывал картину дважды. Полтора года он писал её при вечернем освещении, затем решил сделать при солнечном свете. Вероятно, поэтому работа над «Незабываемой встречей» длилась целых два года. Однако журналист Марк Григорян считает иначе:
«Если всмотреться, то за сталинской головой видны два тёмных силуэта. Возможно, конечно, что это тени, падающие на стену от голов вождей. Но все-таки ещё более возможно, что это замазанные, затёртые головы членов правительства, репрессированных после того, как картина была написана в 1936 году. И замазывали их в 1937‑м. Отсюда и даты создания полотна: 1936–1937. Но это, конечно, просто версия».
Последствия «чисток» часто приводили к тому, что произведения живописи приходилось переписывать или уничтожать. Так, один из вариантов картины Дейнеки «Стахановцы» был изъят из обращения, поскольку в толпе оказался изображён уже арестованный к тому моменту Николай Вавилов. Искусствовед Галина Ельшевская пишет, что Ефанову пришлось переписать «Незабываемую встречу» и снабдить её длинным названием: первоначально он изображал встречу Сталина с руководителями тяжёлой промышленности, а вовсе не с их жёнами, но за время работы над картиной кого-то из героев успели записать во «враги народа».
Искусствовед Александр Каменский обращает внимание на присутствующих на полотне партийных лидеров, чьё положение тоже было довольно шатким. В статье «В тридцатые годы», вышедшей в «Огоньке» (№ 29, 1990 год), он пишет:
«Какой восторженностью отличается, например, включённая в экспозицию картина В. Ефанова „Незабываемая встреча“ (1936–1938), которая изображает прямо-таки любовный экстаз взаимных приветствий Сталина и жён руководителей тяжёлой промышленности! Эти руководители вскоре почти все были уничтожены по приказу „вождя народов“. Заодно источают бурную радость и присутствующие на встрече партийные лидеры — и Орджоникидзе, который вот-вот покончит с собой, затравленный Сталиным, и Молотов с Калининым, чьих жён вскоре запрячут в тюрьму, и Крупская, которая уже давно и безгранично ненавидела Сталина».
1942 год
Кукрыниксы, серия политических плакатов и карикатур — Сталинская премия I степени
Беспощадно разгромим и уничтожим врага! 1941 год
Карикатуры на антифашистскую тематику Кукрыниксы делали и в 30‑е, но наибольшую известность их творчество получило в военные годы. К работе над первыми плакатами художники приступили сразу же: уже к вечеру 22 июня 1941 года было готово два эскиза. Один из них, «Беспощадно разгромим и уничтожим врага!», появился на улицах через несколько дней после начала войны. Тощей когтистой лапой Гитлер разрывает договор о ненападении между СССР и Германией и напарывается на штык красноармейца. С лица фюрера падает улыбающаяся маска, и зритель видит перед собой остроносый крысиный профиль. Образ крысы появляется также на карикатуре «Уборка урожая — грозный удар по врагу» (1941), где фашисту отрубают ноги серпом.
Уборка урожая — грозный удар по врагу. 1941 год
Кукрыниксы часто изображали фашистов в образах животных. Враг — это зверь, нелюдь, но выглядит он жалко и комично. Из Геббельса делают мартышку, Муссолини рисуют в виде бульдога с обвислыми щеками. Этот собачий образ мы наблюдаем на карикатуре «Фашистская псарня» (1941), где союзники Германии Антонеску, Муссолини, Хорти и Тиссо превратились в голодных псов, ждущих подачки от Гитлера, глодающего кость. Вознамерившись поделить мир на куски, они довольствуются объедками с барского стола.
Фашистская псарня. 1941 год
Кроме того, в военное время Кукрыниксы работали над серией агитационных плакатов «Окна ТАСС». Плакаты создавались совместно с известными поэтами. Многие из этих произведений Кукрыниксы писали в соавторстве с Самуилом Маршаком. Совместно они обсуждали темы, думали над их изобразительным решением, обговаривали содержание и характер подписей. В результате появился ряд плакатов и карикатур, в которых изображение и текст являют собой одно целое. Одна из первых совместных работ поэта и художников — плакат «„Вся Европа“ Гитлера и Риббентропа» (1941), где перед пузатым кривоногим фюрером в струнку вытянулись красноносый Риббентроп и красноглазый Геббельс. А расположенный ниже «фашистский легион всех мастей и племён» похож на дворовую шпану после очередной драки.
«Вся Европа» Гитлера и Риббентропа». 1941 год
Нелепому образу врага Кукрыниксы противопоставили героев советского народа, особенно — красноармейцев. «Внуки Суворова, дети Чапаева» отважно сражаются, бьют фашистов направо и налево. В работах художников явно читается принцип «то, что смешно — уже не так страшно». Сарказм, злободневность и натурализм в их карикатурах формировали простой и понятный образ противника, который был нужен солдатам на передовой и гражданскому населению в тылу.
1943 год
Александр Герасимов «Гимн Октябрю» (1942) — Сталинская премия I степени
«Задача создания образов гениальных творцов социализма Ленина и Сталина и их ближайших соратников является одной из наиболее ответственных идейно-творческих задач, которые когда-либо стояли перед искусством».
Эти слова принадлежат флагману социалистического реализма Александру Герасимову. За многочисленные портреты вождя художник получил прозвище «Веласкес Сталина». «Сталинка» за «Гимн Октябрю» — уже вторая его премия. Первая вручалась художнику в 1941‑м за знаменитое полотно «Сталин и Ворошилов в Кремле» (в народе иронично именуемое «Два вождя после дождя»).
«Гимн Октябрю» — монументальное полотно впечатляющих размеров, 4 на 7 метров. Историк Сергей Девятов в книге «Московский Кремль в годы Великой Отечественной войны» отмечает, что событие, показанное на картине, в реальности так и не произошло. В 1942 году должна была отмечаться 25-летняя годовщина Октябрьской революции, но в военное время было не до пышных празднеств. 6 октября знаковый юбилей отметили в узком кругу в Кремле.
На полотне изображено около 200 портретов руководителей партии и правительства, военачальников, деятелей культуры и искусства. За столом с красной скатертью и тремя позолоченными светильниками, которые украшены ангелочками, можно увидеть Берию, Ворошилова, Косыгина, Молотова, Хрущёва и прочих приближённых вождя.
Ложи занимает советская интеллигенция, в ряду которой присутствует и сам художник. Он находится справа, во второй ложе бельэтажа. В первом отделении бенуара справа можно разглядеть молодого Шостаковича, рядом с которым сидит Немирович-Данченко. Во второй ложе бенуара изображён Алексей Толстой. Рядом находится Зощенко, которого через три года после создания картины исключат из Союза писателей СССР. За повесть «Перед восходом солнца» в Постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» писателя назовут «подонком и пошляком литературы».
Александр Герасимов — по центруШостакович (стоит) и Немирович-Данченко (второй справа)Справа налево: Алексей Толстой, Михаил Зощенко, Игорь Грабарь
Прежде чем приступить к работе над большой картиной, Герасимов выполнил два эскиза к ней. Несколько лет назад один из них был представлен на выставке в Государственном историческом музее, посвящённой 135-летию художника. В окончательном варианте Герасимов понижает горизонт картины, приближая её к зрителю. Сужается цветовая палитра, исчезает зелень букетов вокруг скульптуры Ленина. В эскизе фигура Сталина была выделена светлым тоном занавеса, в окончательном варианте вождь на фоне пурпурного занавеса окружён, как на иконах, золотым свечением.
Гимн Октябрю. Эскиз. Александр Герасимов
В книге «Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве» историк Ян Плампер приводит цитату самого Герасимова о «светящемся» образе вождя:
«Это громадная картина. Тем не менее здесь я должен с уверенностью сказать, что, несмотря на её громадные размеры, несмотря на то, что там и люстра, и горят позолотой ложи — всё-таки внимание на товарища Сталина».
Когда работа была закончена, вышла роскошная для военного времени монография о художнике с цветными иллюстрациями, в которой этому полотну была отведена целая глава. Но в последующих каталогах выставок и книгах об Александре Герасимове картина не упоминалась. Она снова «всплывёт» только через полвека, в 1993 году, когда Русский музей включит «Гимн Октябрю» в выставочный проект «Агитация за счастье», показанный в Касселе (Германия). Сейчас это впечатляющее полотно можно увидеть в красном зале корпуса Бенуа Русского музея.
1946 год
Аркадий Пластов «Сенокос» (1945) и «Жатва» (1945) — Сталинская премия I степени
«Сенокосную работу я люблю до самозабвения, сам лет с семнадцати косец», — писал художник искусствоведу Владимиру Костину, рассказывая о своей картине. «Сенокос» Пластов творил в родной деревне Прислониха Ульяновской области, первые наброски к нему начал делать ещё в 20‑е годы. В начале 30‑х они сгорели в пожаре — художник потерял дом и всё имущество. Но работа над картиной продолжилась: Пластов изучал природный цвет растений, писал новые этюды, используя яркие, насыщенные цвета — кобальтовый синий, зелёно-жёлтый, фиолетовый.
Первый вариант полотна, которое Аркадий Пластов называл своим «неуклюжим детищем», был представлен на смотре во Всероссийском кооперативном объединении «Художник» в 1935 году. По словам искусствоведа Татьяны Пластовой, сейчас местонахождение этой работы неизвестно. От неё остались только воспоминания живописца, который, несмотря на собственное недовольство ею, эту картину очень ценил:
«… от моего „Сенокоса“ (несмотря на кучу его недостатков, по моей исключительно лени и расхлябанности) веяло какой-то… удивительно крепкой свежестью и целомудрием, какой-то щемящей правдой, очарованию которой поддались сразу все, точно на всех набежала хрустальная волна. О, милый мой „Сенокос“, умилённо шептал я сам, погружаясь в благоуханную свежесть всех этих бликов — золотых и изумрудно-лимонных рефлексов, в пёструю, местами плохо организованную лоскутную поверхность полотна. О, милый „Сенокос“ мой, вот ты и не поруган, вот и не один я ласкаю взглядом и огрехи твои, и достоинства… страсть и сила мазка, крепость формы и цвета».
Работу над вторым вариантом полотна мастер начал только в 1944 году. Писал его там же — в Прислонихе. Натурщиками стали родные и односельчане. Юноша на переднем плане написан с сына живописца Николая. Женщина за ним похожа на жену Пластова Наталью Алексеевну. Мужчины позади — его земляки, неоднократно появлявшиеся на других полотнах. Снова используются контрастные, сочные цвета — сиреневые, голубые, бирюзовые, золотые и багряные. О замысле полотна в автобиографии художник рассказывал:
«…Я, когда писал эту картину, всё думал: ну теперь радуйся, брат, каждому листочку, радуйся — смерть кончилась, началась жизнь… Всё должно быть напоено могучим дыханием искренности, правды и оптимизма…»
В «Сенокосе» чувствуется влияние импрессионизма — резкие, короткие мазки, насыщенные тени, яркий солнечный свет. За это автора, как и многих других его коллег — например, Татьяну Яблонскую за картину «Перед стартом» — ругали критики, утверждая, увлечение импрессионизмом «мешает этому большому художнику — реалисту». Но если работу Яблонской, которой поначалу прочили Сталинскую премию, всё-таки «зарезали», то Пластов награду получил.
Однако без скандала не обошлось. Татьяна Пластова приводит текст одного из писем Владимира Костина художнику:
«Здесь после твоего отъезда были попытки скомпрометировать тебя… Какой-то тип написал в „Огонёк“ возмущённое анонимное письмо по поводу твоего „Сенокоса“ (c обвинениями в формализме и западных влияниях. — Т. П.) и моей статьи. Причём письмо было так составлено, что подействовало на многих из редакции журнала, и они уже готовились устроить… скандал, что вот де мол какую продукцию подсовывают для печатания. Но тут вдруг — бах! Так что… все, наверное, спрятали свои носы и наверное послали тебе поздравительные телеграммы» (письмо от 29 июня 1946 года).
Жатва. Аркадий Пластов. 1945 год
Под «бах!» имеется в виду состоявшееся присуждение Аркадию Пластову Сталинской премии I степени за «Сенокос» и «Жатву». Примечательно, что, хотя над картинами художник работал одновременно, они очень разные по настроению. Если первая — это торжество жизни и труда, надежда на светлое будущее, то сдержанная по колориту «Жатва» — история о непростой жизни крестьян в послевоенной деревне. И там, и там заметны последствия войны — взрослых мужчин среди работников нет. Только дети, старики и женщины.
1947 год
Тарас Гапоненко «После изгнания фашистских оккупантов» (1943–1946) — Сталинская премия II степени
В военное время Гапоненко часто выезжал на фронт и писал с натуры. Так появился цикл «Фронтовые зарисовки», куда вошли картины «Рабовладельцы», «Ведут пленных», «Леса Смоленщины» и «После изгнания фашистских оккупантов» (второе название — «После ухода немцев»). Последнее полотно считают одной из самых трагичных работ о Великой Отечественной войне. Основой сюжета послужил рассказ сестры художника, пережившей оккупацию на Смоленщине.
Об истории появления картины практически ничего неизвестно. Первый её вариант, находящийся в Смоленском музее, был написан в 1944 году. Вариант 1946 года, за который художник был награждён Сталинской премией, хранится в Государственной Третьяковской галерее.
После ухода немцев. Тарас Гапоненко. 1943–1946 гг. Сталинская премия II степени
«Смоленская» картина выполнена в импрессионистической манере — крупные мазки делают лица героев нечёткими, задний фон — зыбким. Возможно, она была переписана именно по этой причине — в сталинскую эпоху импрессионизм не жаловали. Полотно 1946 года художник исполнил в соответствии с канонами соцреалистической живописи. Мелкие детали здесь проработаны тщательнее, фон высветлен, с заднего плана исчезли люди и несколько домов — вероятно, для того, чтобы сцена на переднем плане выглядела выразительнее.
Красноармеец, находящийся в правой части картины, приобрёл более мужественный вид, с его лица исчезла краснота. Детей по обе стороны переодели — одной девочке удлинили юбку, поменяли шапку на широкий платок, другой, наоборот, вместо него нарисовали красную шапочку. Поменялся цвет платка у женщины в центре — с голубого на белый. Скорее всего, это тоже было сделано для большей выразительности — лицо теперь выглядит более контрастно.
Тем не менее первый вариант с его мутным, сизо-серым, свинцовым колоритом более соответствует трагическому сюжету. Эта работа передаёт настроение, в то время как на втором полотне Гапоненко, кажется, скрупулёзно фиксирует внешнюю сторону происходящего. Однако независимо от манеры художника обе картины оставляют тяжёлое впечатление.
1948 год
Яков Ромас «На плоту» (1947) — Сталинская премия II степени
Имя этого художника знакомо не каждому. Ромас не писал портреты вождей, не запечатлевал на полотнах пышные торжества и драматичные военные сюжеты. Большинство его картин — это выполненные в светлой, серебристо-голубоватой гамме пейзажи, вероятно, вдохновлённые живописью импрессионистов. Даже дымящие трубы «Утра пятилетки» на фоне рассветного солнца у Ромаса выглядят невесомыми, а воздух, несмотря на пыль и гарь вокруг, прозрачен.
Утро первой пятилетки. Магнитострой. Яков Ромас. 1964 год
«На плоту» — одно из немногих его произведений, которое можно отнести к жанру соцреализма. Художник работал над ней в городе Плёсе Ивановской области, там же, где за несколько десятков лет до него Левитан написал несколько полотен. Кстати, деревянную церковь с известной картины Левитана «Над вечным покоем», которая, как полагают исследователи, списана с Петропавловской церкви в Плёсе, случайно спалил один из будущих натурщиков Ромаса — Ефим Мартемьянов, с которого советский творец писал бригадира плотогонов. Ефим вспоминает:
«В разных книжках упомянуто: ватага зареченских мальчишек церковку на Петропавловской горе спалила. Я при том был. Взбрела в наши пустые головы блажь: голубей дымом выкурить. Уж очень много их под крышей прижилось, интересно, какой переполох поднимут… Тряпьё подожгли, в открытое окно бросили, дымит, а огня нет, думали — затухнет…Голубей выкурили, от церкви — головешки… Отец трёпку задал! „На храм руки поднял, поганец! Отсохнут — будешь знать…“ А церковка Левитану, оказывается, приглянулась. Он её снаружи изображал, иконостас списывал. Попа упросил обедню отслужить. Так не знали мы того пацанами».
На полотне живописец изобразил обедающих сплавщиков. Идиллическая сценка на фоне голубого неба и освещённого солнцем речного берега обманчива: труд этих людей непрост и опасен. Для устранения заторов или прохождения труднодоступных порогов рабочим приходится перепрыгивать с одного плота на другой при быстром течении реки. Яков Ромас так объяснял происходящее на картине:
«Вернувшийся к мирному труду с фронта сержант повествует плотогонам о военных сражениях в недавнем прошлом. Плот спускается вниз по реке к местам недавних боёв для восстановления разрушенного».
Натурщиками художника стали сами плесяне. Из воспоминаний местной жительницы Г. Е. Лебедевой:
«Ромас уехал, а через некоторое время во всех газетах появилось сообщение, что художнику Якову Дорофеевичу Ромасу за картину „На плотах“ присуждена Сталинская премия! Мы были горды и довольны за Якова! Приехав в Москву, я пошла в Третьяковскую галерею посмотреть картину. Передо мной громадное полотно, занимает весь простенок. Уходящая к горизонту река, впереди трудяга — буксир тянет плоты, на последнем плоту, у шалаша, Игорь Шутин что-то рассказывает дедушке Ефиму Ивановичу Мартемьянову, а Елена Тугунова несёт им дымящуюся миску наваристой ухи. Долго я стояла перед картиной, вспоминая Волгу, родной Плёс и нашу встречу с художником».
«На плоту» Ромаса — ещё одна работа, характерная для послевоенного соцреализма. Как и «Сенокос» Пластова, это жизнеутверждающее полотно, простое и понятное широкому зрителю. Молодой мужчина вернулся с войны, у него есть возможность и силы трудиться, причём на тяжелой работе — вероятно, он не получил серьёзных ранений и травм. Жизнь продолжается, люди трудятся, заново отстраивают разрушенное. Всё наполнено солнцем и теплом.
1949 год
Кукрыниксы «Конец» (1947–1948) — Сталинская премия I степени
Отправной точкой создания картины стали две поездки художников в Берлин. В мае 1945 года они побывали в подземном бункере имперской рейхсканцелярии, в ноябре присутствовали на Нюрнбергском процессе. Бункер в воспоминаниях описал один из участников творческого коллектива Николай Соколов:
«С трудом карабкаясь по обломкам бывшей лестницы, спускаемся марш за маршем вниз… Мы в бункере… Низкое сырое помещение захламлено обломками мебели и рам от картин, осколками разбитых бутылок, кусками штукатурки. На полу масса мокрых бумаг. Неприятно пахнет какими-то лекарствами. Трудно дышать… Начинаем быстро работать… „Ку“ (Куприянов) и „Кры“ (Крылов) рисовали и писали общий вид бункера. Я сделал зарисовку толстенной двери. Представили, как тут „завоеватели“ ждали своего конца».
Внутри бункера. Фотограф William Vandivert. Источник: allthatsinteresting com
Работа над картиной продолжилась в Москве. Для портрета Гитлера потребовался натурщик. По воспоминания Соколова, однажды в метро они увидели человека, «чем-то смахивающего на Адольфа, с такими же усиками». Его пригласили позировать, но не сказали, для чего — боялись, что получат отказ. Обещали заплатить. Когда натурщик всё-таки узнал, чей портрет с него будут писать, отказался от денег и, разозлившись, ушёл.
Соколову пришлось приклеивать усы, зачёсывать волосы, таращить глаза и рисовать себя с отражения в зеркале. Куприянов, одетый в мундир, взятый напрокат в Министерстве обороны, позировал для портрета генерала, Крылов изображал пьяного эсесовца. Художники изучали снимки убежища, сделанные в первых числах мая 1945 года, читали опубликованные в «Правде» отрывки из книги офицера нацистской ставки Гергарда Больдта «Последние дни Гитлера», где описывались быт и нравы убежища фюрера:
«Вентиляторы не работали, воздух в комнате был насыщен резким запахом серы, смешанным с удушливой вонью влажного бетона. Наверху — ад кромешный. Бункер ходил ходуном, как при землетрясении: снаряд за снарядом поражал имперскую канцелярию… Жажда мучила сильнее голода, ибо водопровод не действовал уже много дней. Пожары бушевали практически бесконтрольно, наполняя подвалы, временные укрытия и проходы клубами едкого дыма. И на весь этот бедлам нещадно палило горячее апрельское солнце».
Внутри бункера. Фотограф William Vandivert. Источник: allthatsinteresting com
Сильное впечатление производят не только мрачный колорит картины, гнетущая обстановка и образы персонажей. Искусствовед Вера Герценберг пишет:
«…большое место в психологической характеристике занимают руки. Судорожно скрюченные, цепляющиеся за мебель руки старого генерала; постукивающие по блестящей холодной поверхности стола в такт напряжённому раздумью пальцы нациста; безжизненной плетью повисшая кисть пьяного офицера охраны… череда этих резко освещённых рук и лиц образует волнообразную кривую, приводящую к лицу и руке Гитлера, руке, подобной ослабевшему поводку, на котором всё ещё по инерции дёргаются эти марионетки».
Кроме того, Герценберг замечает беспорядок на столе, символизирующий «прерванный праздник жизни», покосившиеся от артиллерийских ударов «трофейные» картины, привезённые из оккупированных городов, и тяжёлую дверь, напоминающую вход в склеп.
Внутри бункера. Фотограф William Vandivert. Источник: allthatsinteresting com
Работа над замыслом длилась три года. За это время художники сделали множество набросков и эскизов, меняли детали обстановки, позы героев и их положение в пространстве. Наконец, в мае 1948 года картина была закончена и показана на юбилейной выставке к тридцатилетию Вооружённых Сил Советского Союза, после чего Кукрыниксов наградили Сталинской премией. Известные в первую очередь как карикатуристы, они создали историческое полотно, которое до сих пор считается вершиной их живописного творчества.
1950 год
Борис Пророков, серия рисунков «Вот она, Америка!» (1948–1949) — Сталинская премия III степени
Американский экспорт. Из серии «Вот она, Америка». 1948—1949 гг.
Работы графической серии Бориса Пророкова «Вот она, Америка» создавались как иллюстрации к одноимённой книге (Сборник памфлетов, рассказов и очерков о Соединённых Штатах Америки, «Молодая гвардия», 1949 год). Художник изображает простые и понятные широкому зрителю образы — человек, потерявший надежду найти работу, прогрессивный писатель, арестованный за слово правды, разгон демонстрации и полицейский произвол. Несколько отрывков из сборника:
«Я уволен. Кризис добрался и до меня… Биржа полна безработных… С обеда в 50 центов я перехожу на обед в 25 центов и ем только раз в день. Однако и с этим можно мириться, только бы оставалась надежда получить работу. Но унылые лица безработных, слоняющихся по бирже, взоры, отупевшие от тяжёлого ожидания, глухие вздохи, похожие на стоны, только усиливают мою тревогу».
Безработный. Из серии «Вот она, Америка». 1948–1949 гг.
«Бесчисленная толпа запрудила центральные улицы, площади, скверы. Безработные отчаянно шумели, требуя работы и помощи… Полисмены угрожали… Полиция пустила в ход дубинки. Но толпа не отступала… Ещё миг, и загремели бы выстрелы. Но примчались пожарные команды. Шланги, выбрасывая могучие струи воды, смыли толпу».
Разгон демонстрации. Из серии «Вот она, Америка». 1948–1949 гг.
«Как выглядит на практике пресловутая американская „свобода печати“: в 1945 году журнал „Амерейша“ напечатал материалы, в которых была подвергнута критике политика США в отношении Японии и Китая. Немедленно после этого редактора журнала, его помощника и некоторых других работников посадили в тюрьму».
За слово правды. Из серии «Вот она, Америка». 1948–1949 гг.
«Вот она, Америка» — далеко не единственные работы Бориса Пророкова о США. Позже он создал серии «За мир» (1950) и «Маяковский об Америке» (1951–1954). Его рисунки «Танки Трумена на дно» и «Американские жандармы в Японии» были удостоены Сталинской премии III степени в 1952 году. В книге «О времени и о себе» автор пишет о своих художественных поисках:
«… я пропагандист. Но впасть в иллюзорность, так понятную массе, — бедствие для художника.… Форма — острая, эмоциональная, передающая твои чувства другим. Как много надо работать, искать, пробовать. Но, да простит мне бог, кажется, интеллигентов теперь надо убеждать больше, чем простых тружеников. Вот задача-то!..»
1951 год
Борис Иогансон, Дмитрий Тегин, Василий Соколов, Никита Чебаков, Наталия Файдыш-Крандиевская «Выступление В. И. Ленина на III съезде комсомола» (1950) — Сталинская премия I степени
Во второй половине 40‑х для создания масштабных полотен стали приглашать целые бригады художников, которые работали под руководством лауреатов Сталинской премии. В 1941 году за картину «На старом уральском заводе» был награждён Борис Иогансон, который позже возглавил одну из таких бригад. Совместно с художниками Василием Соколовым, Дмитрием Тегиным, Наталией Файдыш-Крандиевской и Никитой Чебаковым он создал большое полотно «Выступление Ленина на III съезде комсомола». В своей работе «Б. В. Иогансон: в поисках большого стиля» искусствовед Ольга Томсон пишет:
«Идея создания подобного произведения зрела у [Иогансона] давно… Работа А. Герасимова „Гимн Октябрю“ (1942) являлась хрестоматийной и служила примером для подражания многим художникам, рискнувшим обратиться к теме торжественных заседаний. Как правило, такие события писались фронтально, то есть на первом плане представлялся президиум и докладчики, а участники собраний, все присутствующие в зале изображались либо с затылка, либо в профиль. Но советское искусство уже знало и другие примеры, а именно работу А. Самохвалова „Появление В. И. Ленина на II Всероссийском съезде Советов“ (1940), где вождь словно прорывает бушующее людское море, стремительно движется навстречу зрителю. Иогансон в своих воспоминаниях пишет, что ему „хотелось найти такую композицию, которая обеспечила бы максимальные возможности показать людей в фас. Было решено писать сюжет как бы с точки зрения зрителя, что называется „из-за кулис““».
На III съезде комсомола 2 октября 1920 года Владимир Ленин выступал с речью «Задачи союзов молодёжи», ставшей основным документом идеологической работы с юношеством в Советском Союзе:
«Старое общество было основано на таком принципе, что либо ты грабишь другого, либо другой грабит тебя, либо ты работаешь на другого, либо он на тебя, либо ты рабовладелец, либо ты раб… Каждый работал только для себя, и никто не смотрел, есть ли тут старые или больные, или всё хозяйство падает на плечи женщины, которая поэтому находится в состоянии подавленном и порабощённом. Кто против этого должен бороться? Союзы молодёжи, которые должны сказать: мы это переделаем, мы организуем отряды молодых людей, которые будут помогать обеспечению чистоты или распределению пищи…»
В ходе работы над полотном Йогансон изучал материалы съезда и воспоминания участников, чтобы максимально достоверно изобразить происходящее. Некоторые свидетельства можно найти в книге «Воспоминания о В. И. Ленине» (1957). Поэт Александр Безыменский описывал III съезд комсомола следующим образом:
«Любой из нас чувствовал себя так, как будто Ильич разговаривал именно с ним. Делегаты всем сердцем понимали, что то, о чём говорил Ленин, касается всех вместе и каждого в отдельности. Вот так должен действовать, учиться и мыслить весь Союз молодёжи и ты лично! <…> Ленин улыбался каждой радостной реакции делегатов, понимая, что задел самые драгоценные струны их сердец. Он уже не глядел на конспект. Он даже попытался спрятать его в карман, однако в карман не попал и продолжал держать лист исписанной бумаги, переложив его в левую руку. Внезапно он остановился и снова, стоя у самого края сцены, чуть наклонившись вперёд, стал говорить о том, что поколение, которому сейчас 15 лет, увидит коммунистическое общество. Все затаили дыхание. Казалось, что в зале стало ещё светлее. И не стало стен зала. Весь мир стал залом, в котором происходил III съезд комсомола!»
«И вот Ленин появился возле стола президиума и, ласково улыбаясь, стал всматриваться в зал. А зал радостно ликовал, разразившись овациями. Мы, делегаты съезда, неделями добиравшиеся в Москву в теплушках, мечтали увидеть и послушать Ленина. И вот он стоит перед нами, живой, близкий, с отцовской улыбкой смотрит на нас и ждёт, когда смолкнет буря приветствий… Мы жадно слушали, что говорил Ленин, и всё ближе и ближе подходили к нему. Делегаты облепили сцену, забили проходы, стояли сзади и с боков стола президиума».
По мнению искусствоведа Натальи Станкевич, в стране, где образ главного творца революции постепенно вытеснялся фигурой Сталина, заказ государства на такую картину говорит о тонкой политической стратегии власти. Ленин в массовом сознании оказался связан с устремлением в революционное завтра.
По сравнению с каноническими изображениями Сталина, представляющими его неподвижным, застывшим, монументальным, фигура Ильича у Иогансона выглядит человечной. Ленин почти един с огромной толпой людей, охваченной движением, между ним и слушателями не видно непреодолимых барьеров. Первый советский лидер действительно выглядит как «заботливый и всезнающий отец, обладающий исключительной скромностью и простотой, разъясняющий советской молодёжи задачи дня грядущего».
В картине впервые происходит соединение монументальности и человечности, впоследствии неизменно присущее живописному образу Ленина. Благодаря Борису Иогансону этот стандарт утвердится в советском искусстве на долгие времена.
1952 год
Юрий Непринцев «Отдых после боя» (1951) — Сталинская премия I степени
Эта картина перекликается с отрывком из поэмы Александра Твардовского «Василий Тёркин» (1941–1945):
«Балагуру смотрят в рот,
Слово ловят жадно.
Хорошо, когда кто врёт
Весело и складно.
В стороне лесной, глухой,
При лихой погоде,
Хорошо, как есть такой
Парень на походе».
Непринцев ушёл на фронт добровольцем в первые дни войны, служил в истребительном батальоне и действующих частях Краснознамённого Балтийского флота, участвовал в обороне Ленинграда. По словам художника, сюжет картины «сам возник из живых воспоминаний военных лет»:
«…наконец, услышали команду: „Привал“. В моё сознание сугубо городского жителя глубоко врезался своей необычайностью этот сказочно заснеженный лес, нетронутый гладкий снег, измятый только там, где устроились на привал бойцы: лапы елей с большими пластами чистого снега… И тишина.… Сидящие на снегу усталые люди: кто поправляет портянку, кто закручивает самокрутку из махорки, кто грызёт сухарь или кусочек сахара.
Это впечатление, видимо, долго таилось в моей памяти, и только значительно позже, после войны, возникло снова, войдя основным компонентом в мою картину „Отдых после боя“… Меня поражало сильное, удивительно эмоциональное восприятие бойцами отрывков или глав из поэмы, печатавшихся в центральной „Правде“. Кто-то из красноармейцев хорошо читал очередной отрывок. Я видел, как светлели лица уставших людей, какой дружный смех вызывали отдельные строфы. А время было суровое, скудный паёк был сжат блокадой, голод в городе, а у многих там были близкие. И все это отступало при чтении „Василия Тёркина“…»
Над картиной Юрий Непринцев работал два года — с 1949 по 1951‑й. По словам журналиста и писателя Игоря Шушарина, для сохранения мажорного настроя полотна художнику пришлось отказаться от персонажа санитарки, перевязывающей раненого бойца, — её место занял солдат с котелком в руках. Только у одного из танкистов из-под шлема виднеется бинт. Единственное красное пятно на картине — не кровь раненых, а кисет в руке главного героя, выделяющий того из толпы. Кстати, этот персонаж очень похож на автора «Василия Тёркина» Александра Твардовского.
«Оптимизм картины Ю. Непринцева „Отдых после боя“ безусловно отвечает методу социалистического реализма, в котором идеологически обусловленный образ выдаётся за действительный (вспомним, как у В. Маяковского: „Отечество славлю, которое есть, Но трижды — которое будет“). Художественный образ был призван вселять надежду „на светлое будущее“».
Картина имела огромный успех. Её печатали в журналах и учебниках, издавали отдельные репродукции. Юрию Непринцеву были заказаны ещё два авторских варианта — для Кремля и Третьяковской галереи. Первый вариант живописного произведения был подарен руководителю Китайской Народной Республики Мао Цзэдуну.
24 марта Виктор Кириллов, автор VATNIKSTAN, расскажет о покушении Дмитрия Каракозова на императора Александра II. Лекция «Выстрел из „Ада“. Три загадки первого покушения на Александра II» пройдёт в Музее современной истории России.
Покушение Дмитрия Каракозова в 1866 году открыло эпоху революционного террора в России. Уже во время процесса, к которому оказались привлечены многие молодые люди, появился вопрос: был ли Каракозов одиночкой или членом некоторой организации, спланировавшей покушение?
Этот вопрос остаётся предметом спекуляций и по сей день, и тем важней поставленная лектором цель: разобраться в этой запутанной истории.
«В ходе следствия и суда звучали обвинения в создании подпольной организации „Ад“ и связях с неким зарубежным Европейским революционным комитетом. С тех пор прошло полтора столетия, но исследователи до сих пор спорят, был ли Каракозов представителем „Ада“ или террористом-одиночкой, имело ли русское подполье связи с заграницей и есть ли в организации покушения Каракозова элемент дворцового заговора…»
Лекция пройдёт 24 марта в 19:00. Зарегистрироваться на неё и найти ссылку на трансляцию можно на сайте музея.
Февральская революция свершилась. Люди, опьянённые победой, ликовали и надеялись, что нищета и бесправие рассеются вслед за монархией. Политики им вторили: «Вы правы, но для начала надо устроить демократию» — причём они толком не знали, как она выглядит.
Не всем такой расклад пришёлся по душе. Пока партии заседали в парламенте и боролись за голоса рабочих, анархисты поднимали вооружённые восстания, захватывали типографии и устраивали налёты на «Кресты». Они не нуждались в «демократии» и оберегать её не собирались.
Теория гласила: совершенное общество не должно быть сковано государственными тисками. При этом анархисты полагали, что республика, воцарившаяся в богооставленной России, являлась той же машиной угнетения, но прикрывалась она парламентской ширмой.
Поэтому анархисты не прозябали и действовали в стране, пока политически неопределённой, как на полигоне.
VATNIKSTAN предлагает вспомнить наследие Прудона, Бакунина и Кропоткина и выяснить, смогли ли анархисты из Петрограда осуществить свои идеи на практике.
Анархисты — кто они?
Обычно, когда мы слышим об анархистах, сразу представляем фанатиков. Они безрассудно рвутся на баррикады, бросаются бомбами и кричат: «Анархия — мать порядка!» На деле анархисты не уповают на индивидуальный террор и не считают, что их идеал — погибнуть в схватке с жандармом или чиновником.
Анархисты говорят о другом. По их мнению, из-за государства в нашем обществе существует много бед и несчастий; именно бюрократическая машина — главный виновник социального угнетения. Следовательно, чтобы люди зажили справедливо, государство надо уничтожить. Но мы сможем его смести, только если в корне изменим общественное устройство — с чем и поможет нам революция.
На этом моменте анархизм перестаёт быть единым. Его течения по-разному представляют, как должна протекать революция и какое общество является справедливым.
Пьер Жозеф Прудон (1809–1865)
Пьер-Жозеф Прудон, один из основателей анархизма, полагал, что уничтожать государство надо мирно. Иными словами, нам следует сотрудничать с угнетателями и пытаться с ними найти компромисс. В случае, если мы предадимся классовой ненависти, противоречия, веками копившиеся в обществе, вскроются с новой силой — и ничего, кроме бойни, не выйдет.
По его мнению, при капитализме люди неравны между собой, потому что участвуют в неэквивалентном обмене: фабриканты окольными путями взимают с рабочих ссудные проценты и недоплачивают им за труд. Тогда, продолжает Прудон, чтобы общество стало справедливым, нужно ввести натуральный обмен — товар на товар — и беспроцентный кредит. При этом частная собственность останется, а классы никуда не исчезнут:
«Я требую уничтожения привилегий и рабства, я хочу равноправия, хочу, чтобы царил закон. Справедливость и только справедливость — вот суть моего учения».
Михаил Александрович Бакунин (1814–1876)
Михаил Бакунин, родоначальник русского анархизма, считал, что государство надо уничтожить буквально, а политическую власть брать бессмысленно. Народ, разрушив аппарат насилия, организуется и решит, что ему делать.
Но Бакунин рассуждал, кто станет гегемоном в революции, и пришёл к выводу, что рассчитывать надо на крестьян: они живут в общине и вместе работают на земле, потому и окутаны социалистическим духом. Стало быть, им подвластна идея о крестьянском социализме и они смогут воплотить её в жизнь.
«Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство; государство без рабства, открытого или маскированного, немыслимо — поэтому мы враги государства».
Пётр Алексеевич Кропоткин (1842–1921)
Пётр Кропоткин, один из идеологов русского анархизма, мыслил в другом ключе. Он считал, что революция необходима, но только для того, чтобы противостоять натиску реакции.
Когда мы одолеем эксплуататоров и они канут в небытие, нам следует сразу отказаться от публичной власти: даже самая демократичная демократия — это признающее подчинение меньшинства большинству государство, а оно может переродиться в диктатуру и деспотизм.
Поэтому, чтобы свежеиспечённое общество не страдало теми пороками, что наше, надо преобразовать его в федерацию добровольных союзов, безвозмездно помогающих друг другу. Люди начнут сами собой руководить, и чиновники им не понадобятся.
Мы добьёмся такого строя, считает Кропоткин, только если направим революцию в созидательное русло и обопрёмся на содружество крестьян и рабочих.
«Настоящая свобода заключается в том, чтобы каждый сам устраивал свои дела, не предоставляя их на волю Провидения или выборного собрания».
Мы видим, что анархисты отрицали государство и политические объединения, но по-разному смотрели на революцию и будущее общество. Их ряды потрясали разногласия, какого-либо центра они не имели, но встретили Февральскую революцию радостно: тешили себя надеждой, что смогут осуществить свои взгляды.
Например, анархисты, находящиеся в Женеве, так отзывались о падении царизма:
«С русской революции начинается новая и светлая эпоха человечества. И мы вправе надеяться, что, под её благотворным влиянием, в ближайшем будущем не только прекратится страшная война, от которой весь мир истекает кровью, но и пробьёт, наконец, заветный час великой социальной революции!..»
Основания на «новую и светлую эпоху» были: Россия, измотанная монархией и мировым побоищем, встрепенулась. Граждане надеялись, что новый строй принесёт им счастье, и возлагали свои чаяния на партии.
Захват дачи Дурново и весенние потуги
Дача находилась на Полюстровской набережной и принадлежала наследникам Петра Дурново, бывшего министра внутренних дел, вплоть до февраля 1917 года. Революционеры выселили из имения «приспешников царя» и начали его заселять.
Демонстрация солдат запасного броневого автомобильного дивизиона. Март 1917 года
Вместе с руководством анархистов туда заехали рабочий клуб «Просвет», правление профсоюзов Выборгской стороны, комиссариат рабочей милиции 2‑го Выборгского подрайона, совет Петроградской народной милиции и профсоюз булочников. В течение всего 1917 года именно здесь анархисты накапливали свои силы.
Впервые они проявили себя во время Апрельского кризиса — когда народ, возмущённый заявлением Милюкова, перешёл от слов к действиям.
18–21 апреля улицы Петрограда заполнили 600 тысяч человек. Большинство митингов развернулось в центре: на Невском проспекте, Казанской и Театральной площади. У Мариинского дворца, где заседало правительство, соорудили множество трибун — одной из них владели анархисты. Выступая на ней, они просили людей не останавливаться на достигнутом: ораторы кричали, что не за республику погибали поколения рабочих, а за общество, свободное от оков!
Первое мая в Петрограде. У гостиницы «Астория». 1917 год
21 апреля по Невскому проспекту прошла огромная манифестация, участники которой тащили красные флаги. Но в конце колонны, замыкая ряды, шли анархисты. Они несли транспаранты, окрашенные в чёрный, с надписями: «Долой Временное правительство!», «Да здравствует анархия!», «Война — войне!», «Да здравствует Коммуна!».
В мае анархисты, действуя разрозненными группами, провели две вооружённые демонстрации. Выступления провалились, потому что подстрекатели не учитывали объективных обстоятельств и призывали рабочих к террору. Но люди, хотя и были разочарованы в политике правительства, не посягали на власть и надеялись, что мирно выведут страну из кризиса.
На первой конференции фабзавкомов выступал рабочий Ткаченко — представитель электростанции «Общество 1886 года». Он говорил:
«Ведь одни мы, рабочие, не в силах будем удержать власть в своих мозолистых руках, без непосредственного содействия крестьянства, без сочувствия мелкой буржуазии… Как только мы останемся одни, мы будем разбиты, и тогда по нашим трупам капитаны промышленности доберутся до государственного корабля и станут у руля власти».
Анархо-коммунист Иосиф Блейхман рассудил так: если граждане не хотят выходить на улицы, нужно им помочь. Сколотив отряд из 50 боевиков, он напал 5 июня на типографию, редакцию и контору «Русской воли» — газеты, которая поддерживала Временное правительство. Народ, вопреки чаяниям анархистов, не поддержал неожиданный перформанс.
Анархически настроенные матросы. 1917 год
Пётр Половцов — главнокомандующий Петроградским военным округом — пригласил на помощь казаков, блокировал бунтовщиков и вынудил их сдать оружие. Жандармы, избив революционеров, увезли их в неизвестном направлении.
Новые попытки и налёт на «Кресты»
7 июня министр юстиции Павел Переверзев, чтобы приструнить анархистов, потребовал освободить дачу Дурново, где те и ютились. Но он не учёл, что там находились рабочие организации. Трудящиеся восприняли его приказ так, словно он покусился на их права. В первый день забастовало четыре завода, а 8 июня — 28 фабрик Выборгской стороны. Около 20 тысяч человек протестовали на центральных улицах столицы.
Рабочие с завода «Русского общества для изготовления снарядов и военных припасов» потребовали:
«Объявить дачу Дурново и особняк Кшесинской „народным достоянием“, освободить всех арестованных за левые политические убеждения и передать всю власть Всероссийскому Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов».
Столичных рабочих поддержали на местах. Так, саратовские анархо-коммунисты выступили с воззванием:
«Временное правительство направило все гонения на анархистов, чтобы таким образом отобрать у народа тех людей, которые энергичнее всех борются за полное освобождение рабочих и крестьян. Но рабочие уже начинают оценивать как следует действия Временного правительства. Так, в Петрограде 30 тысяч рабочих пришли вооружённые защищать Анархистов, которых хотят выселить из дачи Дурново, захваченной Анархистами для революционных целей…
Долой буржуазию и всех её приспешников!
Да здравствует Социальная Революция!
Да здравствует Анархический Коммунизм!»
Петросовет и кабинетные министры затрепетали, отменили ультиматум и разъяснили, что он касался только анархистов. Последние, вновь испытав на себе натиск государства, 9 июня собрали на даче Дурново конференцию. В ней участвовали представители 95 заводов и воинских частей; они основали Временный революционный комитет, который должен был поднять восстание. Отчасти рабочие пошли на поводу у анархистов, ибо цеплялись за любых ораторов, кто намеревался свергнуть строй — уже ставший для них ненавистным.
Ударный революционный батальон отправляется на фронт. Лето 1917 года
Июньский кризис, начавшись с акции анархистов, мог перерасти в преждевременную революцию. Большевики, чтобы унять народное брожение, назначили мирную демонстрацию на 10 июня. Однако меньшевики, эсеры и кадеты чинили всё больше провокаций, а к столице стягивались войска Северного фронта. Ленинцы, понимая, что схватиться с противниками у них пока не получится, скрепя сердце отменили выступление.
Тем временем в Кронштадте, на Якорной площади, начался митинг. Моряки и рабочие пытались разобраться, что творится в Петрограде, и внимательно слушали ораторов. Большевик Артемий Любович выступил первым: он сообщил, что всеобщей демонстрации не будет, — народ вознегодовал и взъерошился. На трибуну вскочил анархист Ефим Ярчук и провозгласил:
«Без большевиков идти нельзя, без организации, без руководства не победишь».
Фракция большевиков Кронштадтского Совета. 1917 год
Вслед за ним к публике ринулся анархист Аснин, прибывший с дачи Дурново. Большевик Иван Флеровский, наблюдавший за ним, вспоминал:
«Аснин на трибуне был чрезвычайно живописен. Чёрный длинный плащ, мягкая широкополая шляпа, чёрная рубашка взабой, высокие охотничьи сапоги, пара револьверов за поясом, в руке наотмашь винтовка, на которую он опирался».
Правда, впечатляющий вид не помог Аснину. Он призывал взбунтоваться, восстать и в клочья разорвать государственную машину, но при этом говорил косноязычно и вяло. Народ, оценив его неординарную внешность, отвернулся от него. В итоге Кронштадт в тот день уснул спокойно.
Временный революционный комитет, опешив после того, как большевики дали заднюю, назначил вооружённую демонстрацию на 14 июня. Анархический почин одобрило 150 представителей от фабрик, заводов и полков. Петросовет, побоявшись потрясений, запустил печатную машинку и рассылал агитаторов по уголкам столицы. Он призывал народ воздержаться от необдуманных действий и выйти на улицы в другой день — 18 июня.
Ленинцы, во многом расходясь с «мелкобуржуазными» партиями, на сей раз тактически с ними согласились. Центральный и Петроградский комитеты РСДРП(б) призвали рабочих копить силы для дальнейшей борьбы.
18 июня город ожил и двинулся к Марсовому полю. Полмиллиона человек прошли через могилы жертв Февральской революции. По подсчётам депутата Псковского Совета, 75% демонстрантов шагали под транспарантами с большевистскими лозунгами. Но анархистов не было.
Они заявили, что «протестуют против демонстрации с буржуазными социалистами и манифестировать не будут». Позже они всё-таки появились, неся в руках чёрные знамёна, но люди встретили их гробовым молчанием.
Рабочие и солдаты на митинге на Марсовом поле. 1 июля 1917 года
Анархисты решили воспользоваться сутолокой и освободить своих товарищей из «Крестов». Они понимали, что небольшой группой одолеть стражников не выйдет, и призвали рабочих им помочь. Большевик Евгения Егорова, стоя на Литейном мосту, отговаривала тех, кто поддержал бунтовщиков. Она вспоминала:
«Мы, убеждённые, что ни один из наших партийных товарищей к „Крестам“ не пошёл, вернулись… Туда повернула кучка из 50–75 человек с анархистами во главе».
В результате налётчики освободили семь заключённых, среди которых были анархисты Мюллер, Гусев и Стрельченко. Охрана находилась в смятении, поэтому в тот день — не без помощи других партий — из тюрьмы сбежало ещё 400 человек.
Министр юстиции Павел Переверзев снова обрушился на анархистов. Он приказал подопечным вломиться на дачу Дурново и задержать сбежавших преступников. 19 июня прокурор Николай Каринский и генерал Пётр Половцов, спрятавшись за спинами казаков и корпусом бронемашины, устроили погром в гнездовье анархистов и арестовали 59 человек.
Летние надрывы и Октябрьская революция
В начале июля Россия пала в объятия нового, Июльского кризиса. Анархисты, оправившись от поражения, решили снова поднимать массы. 2 июля они устроили тайное совещание на даче Дурново в «красной комнате» — помещении, где они обычно собирались, — и заключили, что завтра рассыпятся по заводам.
3 июля, подготовив антиправительственные речи, в казармы 1‑го пулемётного полка направились анархисты Блейхман, Колобушкин, Павлов и Фёдоров. Они устремились именно туда, потому что пулемётчики славились своей политической активностью.
Деятельные участники Февральской революции. 1‑й пулемётный полк
Солдат Головин, поддавшись увещеваниям революционеров, открыл полковой митинг и призвал:
«Надо выступить сегодня же, 3 июля, на улицу с оружием в руках на демонстрацию для свержения десяти министров-капиталистов».
При этом никакого плана он не предлагал:
«Цель покажет улица».
Но митингующие всё равно решили поднять восстание, обратив винтовки против жандармов и министров. Пулемётчики, руководимые анархистами, получили несколько автомобилей от рабочих «Русского Рено» — для того, чтобы быстрее объездить революционные части и фабрики. Ближе к вечеру 3 июля стихийные волнения охватили столицу и демонстранты скопились у особняка Кшесинской.
Дом балерины «экспроприировали» ещё в марте, и с тех пор там располагались воинские части и большевистские комитеты. Ленинцы, понимая, что «было бы преступлением со стороны партии умыть руки в этот момент», задумали овладеть движением.
Митинг у дворца Матильды Кшесинской. 1917 год
В ночь с 3 на 4 июля члены ЦК, Петроградского комитета, Военной организации большевиков, Комитета межрайонцев и комиссии рабочей секции Петроградского Совета, посовещавшись, назначили мирную демонстрацию на следующий день — под лозунгом «Вся власть Советам!».
Невзирая на их попытки приостановить вооружённое восстание, перестрелок и убийств избежать не удалось. Правоэкстремистские военные и полувоенные союзы, комитеты и организации обстреляли демонстрацию — а в ней участвовало 400 тысяч человек. Пётр Половцов приказал «очистить» улицы от революционеров, и следующие полмесяца горожане страдали от погромов и репрессий.
На пороге Октября, 6 ноября по новому стилю, в журнале «Анархия» вышла заметка. В ней анархисты рассуждали, как надо обустраивать страну, и призвали сплачиваться и «сильнее вооружаться», чтобы дать «последний решительный бой»:
«Не время теперь обсуждать все детали нужных мероприятий. Мы указали существенное. Время и опыт дополнит недосказанное. Задача момента ясна: надо слить все революционные силы для окончательного разрушения преград и создания вольных и самодеятельных организаций страны. Здесь наше колебание — наша смерть».
На деле, когда в стране завитал мятежный дух, анархисты отсиживались в тени и не спешили внести свою лепту в грядущий переворот. Хотя они должны были оказаться на передовой, к чему и призывали целый год. Тогда как большевики считали, что приятней опыт революции проделывать, чем о нём писать.
Но кое-кто из анархистов всё-таки отважился. Иустин Жук возглавил отряд шлиссельбургских красногвардейцев из двухсот человек. Анатолий Железняков руководил подразделением матросов. Алексей Мокроусов вместе с большевиками штурмовал Зимний дворец. Генрих Богацкий, Ефим Ярчук, Владимир Шатов работали в центре восстания — Военно-революционном комитете Петросовета.
Матросы-участники штурма Зимнего дворца. 26 октября 1917 года
Иосиф Блейхман с матросами отплыл из Кронштадта в Петроград на минном заградителе «Амур», чтобы поддержать революцию. Журналист Иван Флеровский так отозвался о его настрое:
«В каюте судового комитета, где разместился штаб, тоже теснота и давка. В уголке прикорнул Блейхман, растерянный, забитый и никому не нужный с его анархизмом. Он сам чувствовал свою ненужность, и вся фигура его говорила о какой-то робости, словно просила, чтобы его, „пожалуйста“, не трогали. Через несколько дней он снова будет „призывать“, а теперь… теперь Блейхман немножко жалок, как и его призывы. Не символ ли это анархизма, с бурливой словесностью и никчёмностью в революции?»
Почему анархисты вернулись на щите?
В 1917 году Россия по-настоящему жила и бурлила: невиданные открылись для неё политические просторы после свержения царя. Все партии — законные и подпольные — бросились на трибуны, в органы и парламент. Анархисты оказались на передовой — в Петрограде — и творили на благоприятной почве: могли ли они осуществить свою теорию на практике?
Боимся, что нет.
Учение анархистов прекрасно тем, что они детально критикуют государство и выявляют его недостатки. Но так происходит потому, что они заостряют внимание на следствиях, а не причинах.
Государство возникло вслед за частной собственностью, на заре неолитической революции, — для того, чтобы загнать враждующие социальные силы в «цивилизованные» рамки. Поэтому верно, что государство — это аппарат насилия и принуждения, могущий легитимно прибегать к давлению.
Стало быть, государство возникло и есть не потому, что того хотят бесчисленные чиновники: оно необходимо потому, что того требуют исторические условия. Тогда как анархисты не зрят в корень: они рассматривают бюрократическую машину как абстрактный, находящийся в вакууме механизм.
У ворот Смольного. Октябрь 1917 года
Как раз поэтому они полагают, что революция справится с контрреволюцией без помощи извне, то есть без армии, тюрем, судов — словом, без публичной власти. Вместо государства они предлагают опереться на самодеятельность народа — отдать ему на откуп общество во всех его проявлениях.
Мы увидели, что анархисты, отрицая политические организации, государственные учреждения и централизацию, на практике всё равно обращались к ним: например, чтобы согласовывать действия с заводами и полками, они создали 9 июня Временный революционный комитет.
Уповая на низовую самоорганизацию и самоуправление, анархисты стремились лишь к одному — посильнее взъерошить народ. На деле их безрассудность приводила не к федерации добровольных союзов, а к новым притеснениям. Вспомним, как они 3 июля подняли 1‑й пулемётный полк и что за страшный суд потом вершил Половцов.
Анархисты раскалывались по многим теоретическим вопросам и вразброд выступали на политической арене.
Справедливости ради, порой рабочие взывали к ним, но только для того, чтобы поднять бунт или приструнить жандарма, — никто всерьёз не надеялся, что ребята в чёрном способны избавить мир от «кровопийцев».
Почти каждая прокламация анархистов заканчивалась словами: «Да здравствует Социальная Революция!» Переворот покрывался ореолом святости и непогрешимости: он выступал для них не столько средством, сколько целью. Но когда идея о революции овладела массами и стала материальной силой, анархисты приуныли и замолкли. В глазах людей они окончательно предстали резонёрами.
Зимний дворец после штурма. Утро 26 октября 1917 года
Народ пошёл за большевиками.
Те считали, что участвовать в классовой борьбе бессмысленно, если людьми не руководит партия. Ни одна армия не повергнет своего врага без штаба.
Они были реалистами и не питали надежды, что после революции получится забыть о государстве: оно необходимо, но в новом виде и наполнении — для того, чтобы расправиться с теми, кто захочет вернуть старые порядки.
Большевики 20 лет боролись за единство в партии, закалялись в тюрьмах и на практике доказывали, что не раболепствуют перед самодержцем и капиталом. Они последовательно отстаивали в жизни то, что писали на бумаге.
Люди шли именно к ним, когда искали совета или пытались разобраться, что происходит. Они видели в большевиках тех, кто понимает толк в политике и не боится лезть в петлю.
Десятилетиями граждане нашей страны жили мыслью о том, что оказаться в условиях боевых столкновений — это худшее, что может произойти. Нам постоянно напоминали об этом в школе, книгах, кино и на телевидении. Пацифистская тема неизменно встречалась и в музыке. Даже рок-андеграунд, долгое время существовавший в подполье, был един с официальным советским мейнстримом в одном: мирное небо — это главная, фундаментальная ценность в жизни людей.
VATNIKSTAN представляет краткую подборку популярнейших пацифистских песен, созданных отечественными музыкантами ХХ века. Все они, от эстрадной классики до рока с нью-вейвом, призывают беречь мир как зеницу ока.
Александр Вертинский — То, что я должен сказать
Вертинский — один из тех отечественных артистов, что оказались «меж двух миров»: наследник эпохи Российской империи, он долгое время пребывал в эмиграции. Однако в 1943 году ему разрешили вернуться в Москву, а в 1951 году маэстро даже удостоился Сталинской премии.
Тем не менее изначально он относился к советской власти с нескрываемым скепсисом. Когда Октябрьская революция только произошла, русский бомонд раскололся по отношению к ней. Ряд поэтов и музыкантов выступали в защиту «освистанной и осмеянной батареями» революции.
Но классик русских романсов не поддался этому настроению. По воспоминаниям близких, Вертинский написал «То, что я должен сказать» к концу 1917 года — ещё находясь на территории новоявленной Советской России. Высказаться артиста заставила трагическая гибель молодых юнкеров, сражавшихся с большевиками на улицах Москвы в октябре.
Романс не просто стал главным номером в репертуаре Вертинского, но оказался подлинным гимном всех скорбящих. В равной степени проникнутым чувством общего горя и осуждением бессмысленной бойни, устроенной в центре города.
Сам артист вспоминал в мемуарах один из первых случаев его исполнения:
«Последней была песня „То, что я должен сказать“. Я уже был в ударе, что называется. В полной боевой готовности. Подойдя к краю рампы, я бросал слова, как камни, в публику — яростно, сильно и гневно! Уже ничего нельзя было удержать и остановить во мне. Зал задохнулся, потрясённый и испуганный. Я запел: „Только так беспощадно, так зло и ненужно отпустили их в Вечный Покой“.
Я думал, что меня разорвут! Зал дрожал от исступленных аплодисментов. Крики, вой, свистки, слёзы и истерики женщин — всё смешалось в один сплошной гул. Толпа ринулась за кулисы. Меня обнимали, целовали, жали мне руки, благодарили, что-то говорили. Я ничего не слышал и ничего не понимал».
«То, что я должен сказать» оказала огромное влияние не только на поколение эмигрантов, но и на культуру СССР — тем более, что песни Вертинского проникали из-за границы к преданному им советскому слушателю даже в суровые 1930‑е. Написанный в последний год истории старой России, романс сформировал песенный канон страны на десятилетия вперёд. Его помнили и исполняли артисты в диапазоне от Бориса Гребенщикова до софт-инди певицы «Наади».
Аркадий Островский и Лев Ошанин — Пусть всегда будет солнце
«Солнечный круг, небо вокруг…» — едва ли найдутся школьники, которые бы не слышали эти слова. Простая мелодия Аркадия Островского и понятный даже трёхлетнему ребёнку текст Льва Ошанина сделали песню хрестоматийной для разучивания с детского сада. Между тем история создания песни сложнее, чем её содержание. Как минимум она обросла преданиями.
По легенде, однажды в 1928 году четырёхлетний советский мальчик Костя придумал стишок:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо,
Пусть всегда будет мама,
Пусть всегда буду я.
Где-то через год детский психолог Ксения Спасская, узнав от мамы мальчика об этой истории, использовала четверостишие в статье для журнала «Родной язык и литература в трудовой школе». Кажется, жизнерадостному детскому стихотворению поистине суждено было пойти в народ. Ведь как ещё объяснить, что статью в журнале случайно прочёл не кто-нибудь, а сам Корней Чуковский? И в 1933 году он уже цитировал слова Кости в книге «От двух до пяти».
Что-то было в этих словах, что заставляло их передаваться из поколения в поколение. Спустя 28 лет художник Николай Чарухин использовал памятное четверостишие в плакате «Пусть всегда будет солнце». Плакат, выражаясь современным языком, завирусился. Увеличенный во много раз, он стал одним из главных украшений демонстрации 1960 года на Красной площади. Именно в этот момент мудрость четырёхлетнего мальчика вдохновила Аркадия Островского. Композитор сочинил музыку к четверостишию, а старому товарищу и соавтору поэту Льву Ошанину предложил написать текст, используя строки с плаката в качестве припева.
Два года спустя певица Тамара Миансарова исполняет «Солнечный круг» на VIII Всемирном фестивале молодёжи и студентов в Хельсинки, становится лауреатом фестиваля и получает золотую медаль. Песню записали на Всесоюзном радио в исполнении Миансаровой на 11 языках народов мира. Так «Солнечный круг» стал гимном пацифизма не только в нашей стране, но и за рубежом.
Как сложилась судьба автора главных слов — самого мальчика Кости? Его история стала известна из воспоминаний Чуковского. Впрочем, сам поэт не был уверен в достоверности имени. Позже стали ходить слухи, что создатель строк «Пусть всегда будет солнце» стал инженером, работал на одном из уральских заводов и почему-то не хотел объявляться как автор. По другой версии, Костя двадцатилетним погиб на фронте.
Кино — Я объявляю свой дом
Виктор Цой не был первым русским рокером, заговорившим с людьми на простом языке. Этот метод до него ввёл в обиход Майк Науменко. Но Цой существенно его дополнил, придав бытовой речи лаконичность и тем самым сделав её по-настоящему доступной.
«Я объявляю свой дом» из альбома «Это не любовь» — очень показательный в этом смысле пример. До пафоса поздних «Кино» было ещё далеко, группа пока работала по-другому: лексика снижена, а гимны в репертуаре вовсе отсутствовали.
В «Я объявляю свой дом» очевидный пацифистский мотив стихов Цоя, что важно, был выражен почти по-мальчишески. Вокалист пел припев так, будто это стоп-фраза для игры в пятнашки. Этот приём и сделал песню о ядерном разоружении такой убедительной: мудрость в том, чтобы петь о подобном со стороны пацанёнка не старше 12 лет. Столкнув с ядерной угрозой вплотную столь хрупкий, но лишённый сентиментальности образ, Цой гораздо убедительнее донёс смысл песни, чем если бы пел от имени старца, повидавшего жизнь. Да и потом, простое стихосложение попросту легче запоминается, а не это ли главное для пацифистских посланий?
«…К нему [Цою] комсомольцы пристали: „О чём поешь? Что имел в виду? Почему не призываешь молодёжь к созидательному труду?“ Он отвечал односложно: „да“ или „нет“. Но последний вопрос его как-то задел, что ли, он задумался. И на втором выступлении спел относительно недавнюю песню „Я объявляю свой дом безъядерной зоной“.
Комсомольцы сразу к нему: „Ведь можешь же! Здесь видны твои гражданские позиции“. На что Виктор ответил: „Я ведь имел в виду „ядерную зону“ в более широком смысле слова. Может быть, это и об атомных станциях, которые время от времени взрываются“. А через несколько дней после Витькиных слов произошла авария на Чернобыльской АЭС».
Аквариум — Поезд в огне
Борис Гребенщиков с самого начала пути зарекомендовал себя как «советский Боб Дилан». Кажется, с течением времени патриарх русского рока только закрепил этот статус — едва ли можно найти иного кандидата на столь почтенную роль. Но самым социально значимым доказательством эпохального титула стала песня «Поезд в огне».
И дело не в том, что БГ напрямую вдохновлялся дилановской «Wheel’s On Fire» при сочинении собственного магнум-опуса. Важнее, что в культуре России «Поезд в огне» занял место, полностью эквивалентное статусу баллад Дилана в Америке. А ведь по ту сторону Атлантики песни гнусавого поэта недвусмысленно сравнивают с творчеством Шекспира — что по статусу, что по значению, что по цитированию.
«Можно сказать, что у того же Бориса Гребенщикова есть масса популярных песен, которые народ исполняет вместе с ним всем залом. Но более важной песни, чем, скажем, „Поезд в огне“, в плане социальном и социокультурном, у него нет».
Лирика Дилана была напрямую связана с протестом против агрессии США во Вьетнаме, расколовшей американское общество. Песня Гребенщикова создавалась в другой стране и в иных условиях, но точно так же неизбежно несла на себе ассоциации с современными ей трагическими событиями.
Её текст был написан в феврале 1988 года, когда группа «Аквариум» была на гастролях в Баку. Тогда как раз начали разгораться первые сполохи конфликта Армении и Азербайджана вокруг Нагорного Карабаха, который в 1991 году окончательно перейдёт в «горячую» фазу. Буквально в конце того же февраля 1988-го разразилась резня армян в Сумгаите, азербайджанском городе к северу от Баку.
В итоге рок-баллада БГ стала народной, идеально отразив дух эпохи. Гребенщикову удалось уже одним названием песни коротко сформулировать то, как растерянные жители страны ощущали себя в период кровоточащего распада СССР. Однако музыкант во множестве интервью настойчиво подчёркивал, что песня не касалась актуальной политики:
«Я клянусь, что „Поезд в огне“ не был политической песней. Все без исключения песни написаны не потому, что у меня была какая-то идея, а потому, что мне в голову приходила строчка, образ или рифма, и я начинал с ними работать, не имея представления, куда меня это заведёт».
Впрочем, есть основания считать, что Борис Борисович лукавил: в 2010 году на музыкальном фестивале Meltdown в Великобритании организаторы попросили его выбрать из своего репертуара именно «политические» композиции. Гребенщиков отобрал три — и одной из них стал «Поезд в огне».
Что делает «Поезд в огне» одновременно великой и легко уязвимой песней, так это её пафос. А также лёгкость, с которой можно вырывать из контекста отдельные фразы. С одной стороны, музыкальная и лирическая патетичность делает песню доходчивой, а оттого и народной. Но, с другой стороны, по тем же причинам песню легко способны присваивать толкователи совсем иного взгляда на жизнь. Стоит вырвать строчку «пора вернуть эту землю себе» из контекста, как песня теряет изначальный пацифистский окрас. Это, впрочем, проблема самих толкователей, а не Бориса Борисовича.
ДДТ — Не стреляй!
Юрий Шевчук всегда обладал репутацией правдоруба. Даже те, кто на дух не переносят творчество ДДТ, с уважением отзываются о его гражданской позиции. Песня «Не стреляй!» — лучшее тому доказательство.
Она была написана Шевчуком в 1980 году. Тогда школьный друг Юрия Юлиановича, воевавший в Афганистане лейтенант артиллерии Виктор Тяпин, привёз в Уфу первый для города «груз 200». Земляк Шевчука покончил с собой в Кабуле, не в силах вынести творившиеся ужасы.
В 1982 году состоялся первый Всесоюзный конкурс молодых групп «Золотой камертон», организованный газетой «Комсомольская правда». Группа Юрия Шевчука, пока ещё не имевшая названия, исполнила песню «Не стреляй!» и с ней прошла во второй тур. Неожиданная победа вынудила музыкантов задуматься о названии коллектива, сама же композиция стала лауреатом конкурса.
«Не стреляй!» — возможно, первая русская стадионная рок-песня, написанная до начала стадионных выступлений отечественных рокеров. Но главное, это пример удачного совмещения пения и речитатива Шевчука. До ДДТ такого голоса русский рок ещё не слышал.
Слова Шевчука никогда не расходились с делом. В 1995 году он поехал в Чечню, где не только играл концерты, но и помогал перевозить раненых солдат. Когда его спрашивали, зачем он рисковал собой, не будучи военным, автор песни «Не стреляй!» отвечал:
«Художник должен видеть то, о чём поёт».
На рубеже XX-XXI веков он неоднократно бывал с благотворительными миссиями в «горячих точках» Таджикистана, Югославии и других стран. Даже был награждён медалью МЧС России «Участнику чрезвычайных гуманитарных операций».
В августе 2008 года Шевчук стал живым свидетелем вооружённого конфликта в Цхинвале. После чего сразу выступил с концертной программой «Не стреляй!», призванной содействовать примирению враждующих сторон. Часть вырученных средств была направлена на восстановление Цхинвала и грузинских деревень, пострадавших от боевых действий.
Наутилус Помпилиус — Шар цвета хаки
Забавно, что Данила Багров в фильме «Брат» критиковал хаус-музыку как «бездушную», предпочитая ей душевный рок «Наутилуса Помпилиуса». Герой Бодрова-младшего утверждал: на фронте бы слушали скорее Бутусова, чем прямой техно-бит. А забавно это потому, что сам Бутусов отчаянно не хотел ассоциироваться с армейской этикой и эстетикой — в первую очередь потому, что упорно не желал стричься налысо.
В результате этих событий в 1986 году он сочинил песню «Шар цвета хаки». Как он сам объяснял: «Это была… также одна из тех крайностей, в которые я впадал в то время по отношению к армии». На счастье Вячеслава, служить ему не пришлось: знакомство с армией ограничилось военными сборами во время учёбы в Свердловском архитектурном институте. Позже Бутусов рассказывал, что «Шар цвета хаки» стал «наивной попыткой в образе армии как-то опровергнуть идею агрессии».
Музыкально в песне можно уловить отдалённое сходство с композицией «I Don’t Mind» рок-группы Slade, а вот лирически это явный оммаж к «Paint It Black» Rolling Stones: тот же приём перекрашивания на основе одной и той же темы.
Телевизор — Музыка для мёртвых
Нью-вейв группа «Телевизор» всегда отличалась тем, что воспринимала английский пост-панк глубже всех остальных исполнителей в СССР. Они не стали эпигонами жанра — наоборот, были и остались политически активной формацией. Так и тянет сказать, что группа, появившаяся в символический 1984 год, просто не могла пойти по другому пути.
Практически каждая их песня критиковала обрюзгший советский образ жизни и массовое отупление. «Музыка для мёртвых» с альбома «Отчуждение» логично продолжила эту линию. Звуки выстрелов и снарядов, апокалиптический настрой и образы «кровь на обратной стороне медали», «там, где кончается слава, — праздник для мёртвых» — чем не иллюстрация прямого следствия аполитичности карикатурных героев остальных песен?
Конечно, такая позиция влекла за собой неизбежный конфликт с властями. Фронтмен группы Михаил Борзыкин вспоминал:
«Однажды для концерта в рок-клубе нам по цензурным соображениям пришлось назвать её „Мы за мир“. Тогда песню с названием „Музыка для мёртвых“ не могли залитовать и разрешить исполнять. Впрочем, для нас такой ход не был компромиссом, слов в песне мы не меняли. Только для идиотов из обкома ВЛКСМ она называлась „Мы за мир“. [Я] пацифист».
«Музыка для мёртвых» — не единственная песня с пацифистским посылом в творчестве Борзыкина. Однако первая, что продемонстрировала его критическую позицию по широкомасштабным конфликтам.
То, что анимация существует только для малышей, — безусловно, стереотип. И всё-таки дети были и остаются главными потребителями нарисованных историй. Значит, мультик — это верный способ как можно раньше донести до человека самые важные истины. Например, что насилие неприемлемо, а силовое решение конфликта не приносит ничего, кроме страданий.
VATNIKSTAN представляет подборку мультфильмов от мастеров из разных республик СССР. Они выполнены в совершенно непохожих друг на друга стилях, но их объединяет одно: призыв к миру во что бы то ни стало.
«Аве Мария» (1972). Реж. Владимир Данелевич, Иван Иванов-Вано
Анимационный агит-коллаж двух классиков «Союзмультфильма», снятый во времена вьетнамской войны, до известной степени конъюнктурен. Но спустя полвека после его выхода очевидно, что это не просто сиюминутный продукт о «плохих капиталистах» и «загнивающем Западе».
В книге Сергея Асенина «Волшебники экрана» 1974 года подробно рассказывается об «Аве Марии». Автор провоцирует у читателя предчувствие сложного, перегруженного формальными изысками и эстетскими аллюзиями произведения. Возможно, отчасти так и есть:
«…В новом фильме-памфлете Ивана Иванова-Вано „Аве Мария!“ музыка Шуберта и лики мадонн с полотен Беллини, Тициана, Рафаэля, фрески старых мастеров и традиционные вьетнамские лаки, экспрессивные композиции в стиле современной антивоенной графики и документальные кадры кинохроники, включённые в единый поток публицистически страстных раздумий автора, помогают выразить гневный протест против бесчеловечности и варварства империалистов, против войны. Традиционные образы большого искусства, высокие общечеловеческие символы добра и красоты служат в картине актуальной задаче — беспощадному разоблачению буржуазной морали».
И всё же главное здесь не в отсылках и не в поругании буржуазии, а в антивоенном послании. Даже тот, кто ни разу не слышал слова «Сайгон», будет тронут сценой, где обезличенная армейская сила — такие же люди, обманутые порочной властью и превратившиеся в тени-чудовища, — расстреливает детей и мирных жителей. А хроникальные кадры с акциями протеста, подавляемыми полицией, подтверждают очевидное: во все времена, во всех странах войны одинаковы.
О жизненном пути и главных работах Ивана Иванова-Вано мы рассказывали в отдельном материале.
«Равновесие страха» (1973). Реж. Эдуард Назаров
В комикс-притче, ставшей дебютом для автора шлягеров «Принцесса и людоед» (1977), «Жил-был пёс» (1982) и других, получил развитие классический приписываемый Эйнштейну афоризм: чем будут воевать в третью мировую — неизвестно, зато в четвёртую точно камнями и палками.
Двое человечков жили себе по соседству спокойно, пока одного из них не угораздило завести в хозяйстве штуковину, похожую на ружьё (возможно, что это всего-навсего подзорная труба). Сосед, издалека оценив «опасность», не пытается потолковать с собратом — вместо этого он ставит на подоконник «пукалку» в два раза больше.
Дальше — по накатанной: человечки, поглядывая друг на друга, вооружаются до зубов, хотя ни один из них не знает о планах второго. Разумеется, войны никто не хочет, но неумение говорить приводит к тому, что она происходит: обстановка накалена, спровоцировать удар может даже случайно вспорхнувшая на границе пичужка.
Техника истребила сама себя. Что остаётся? Догадаться несложно: палки и камни.
«Полигон» (1977). Реж. Анатолий Петров
Этот навороченный пацифистский боевик в духе фотографического реализма, созданный «при участии» западных звёзд от Жана Габена до Ринго Старра, — основан на одноимённом рассказе фантаста Севера Гансовского. Главный герой придумал супермашину для убийств — танк, который научен «чуять» страх и улавливать мысли, а значит, спастись от него невозможно.
Генералы по достоинству оценивают чудо техники. И тут инженер открывает карты: он создал механизм с тайным умыслом — истребить командование, ведущее бесконечные войны, в одной из которых погиб сын талантливого конструктора.
В литературном первоисточнике в этот момент следует яркий монолог изобретателя:
«…Вы планируете войны, но они предстают перед вами в несколько опосредствованном виде, не правда ли? На карте — в качестве планов, приказов, смет. Такое-то количество пропавших без вести, такое-то — раненых, такое-то — убитых. Одним словом, слишком абстрактно.
Так вот, я поставил своей задачей дать вам почувствовать, что это такое — лежать в окопе с пулей в животе или ощущать горящий на спине напалм. Это будет завершением вашего образования. Позволит вам хоть один раз довести начатое дело до логического конца».
«Сувенир» (1977). Реж. Эльберт Туганов
Корифей эстонского рисованного кино рассказывает историю солдата, который — не без определённого удовольствия — участвует в войне против заведомо более слабого противника: чернокожих жителей зелёных джунглей. Превратив лес и его обитателей в пепел, воин увозит с собой в качестве сувенира маленький росточек: единственное оставшееся в округе живое существо.
Мать-природа терпелива, но всему есть предел. Когда, вернувшись в собственные — каменные — джунгли, солдат решает похвастать перед друзьями боевыми «заслугами», его «сувенир» принимается расти. Вскоре зелень заполняет весь город, сметя захватчиков и провозгласив торжество истинной жизни над её суррогатом.
О «Сувенире» часто говорят как о первом советском мультфильме, в котором использовалась стереоскопия, а проще говоря, 3D. Так и есть. Но технологии имеют свойство устаревать, в то время как посыл, вложенный в «Сувенир» Тугановым, по-прежнему свеж и актуален.
«Как казаки олимпийцами стали» (1978). Реж. Владимир Дахно
Пятая серия популярного украинского цикла о казаках, над которым в течение трёх десятилетий работали сотрудники студии «Киевнаучфильм». Накануне московской Олимпиады трио друзей-запорожцев решает попробовать свои силы в спортивных состязаниях.
Но футбол и другие мирные развлечения появились не сразу: сначала была война. Бог, наблюдая за тем, как люди упорно не желают жить дружно, создавая тем самым ужасный шум и мешая всевышнему отдыхать, выстроил для них стадион. Но оказалось, что человечество не умеет им пользоваться: одна армия заперлась в нём, как в крепости, а другая стала штурмовать спортплощадку.
Терпение Бога лопается. Он звонит в подземное царство и просит тамошних чудовищ вне очереди забрать главнокомандующего, который бесконечно подстрекает всех к военным действиям. Правда, коварный генерал умудряется сбежать из ада, чтобы вновь заставлять людей вместо игры в мяч и плаванья убивать друг друга. Но тут объявляются казаки и одолевают вояку при помощи гуманной физической культуры. На Земле воцаряются мир и дружба народов.
«Конфликт» (1983). Реж. Гарри Бардин
В автобиографической книге «И вот наступило потом…» Гарри Бардин вспоминает, как рождался и воплощался замысел антивоенного мультфильма, где вместо людей действовали спички. Всё началось с удачного сновидения:
«…Спички, не поделившие коробок. Одни с синими головками, другие — с зелёными. Ссора переросла в крупномасштабную войну, ядерную. И сгорели все. Вот такая весёлая история».
Бардин сам написал сценарий и — не без сопротивления цензуры — добился разрешения на съёмки. После того как «Конфликт» был готов, началась настоящая война. Руководство ни в какую не хотело выпускать слишком, по их мнению, пацифистский мультфильм. Бардин пишет:
«Я пришёл в Госкино на сдачу фильма. В зале сидел один человек. Это был заместитель председателя Госкино Павленок Борис Владимирович. Верный охранник советского режима. На его счету был не один инфаркт у подвластных ему режиссёров. Начался просмотр. Павленок никак не реагировал на действие, но по окончании рубанул сплеча:
— Мы это кино не принимаем.
Я оглянулся по сторонам. Кроме нас двоих в зале не было никого. <…>
— А почему? — спросил я Павленка.
— Вы нарушили ленинский принцип о справедливых и несправедливых войнах.
Я попытался возразить ему, что Ленин не мог в своё время предвосхитить оружие массового поражения — термоядерную войну, — а в такой войне, на мой взгляд, победителей быть не может.
Но Павленок уже встал, махнул рукой и вышел из зала».
После беседы с Павленком режиссёр не отступился. Наоборот, решил сражаться за фильм до последнего. Такой парадокс: чтобы отстоять кино, призывающее к бесконфликтности, Бардину пришлось пойти на серьёзный конфликт с руководством.
«С утра я пришёл к директору киностудии и сказал:
— Мы здесь вдвоём, поэтому я Вам без свидетелей должен сказать: если кто-нибудь попробует без меня прикоснуться к моему фильму, то убить его я не убью, но инвалидом сделаю. И в этом будете повинны Вы.
<…> Они решили, что я сумасшедший, — и отступились».
Настойчивость Бардина была не напрасной. «Конфликт» стал классикой, а сам Гарри Яковлевич в дальнейшем прославился именно как автор необычных по форме кукольных мультфильмов.
«Воспоминание» (1986). Реж. Владимир Арбеков
Пожилая женщина ведёт внучку в первый класс. Светлое здание школы украшено антивоенными плакатами — «День мира», «Отстоим мир» и так далее. Внучка спрашивает: «Бабушка, а ты тоже ходила в школу?» И бабушка вспоминает.
40‑е годы. Деревня, уничтоженная фашистами. Осталась только одна маленькая девочка и собака Кузька. Ребёнок идёт к частично обрушенному зданию школы — в нём малютка видит защиту. Повсюду мерещится недоброе: взорванный немецкий танк предстаёт живым пучеглазым монстром.
Налицо психологическая травма, которую девочка пытается заглушить воображением — в школе она ведёт урок для нарисованных зайца, белочки и других зверушек. Занятия прерывают звуки стрельбы. В школу вползает умирающий Кузька: пулями ему перебило задние лапы.
История, посвящённая детям военных лет, завершается возвращением в мирную современность. Очевиден не озвученный впрямую призыв: «Никогда больше».
«Поползновение» (1987). Реж. Владимир Морозов
Мирные автомобили, везущие хлеб, воду и другие необходимые вещи, атакует танк. Непонятно, чем вызвана его агрессия, но боевая машина бесчинствует, плодя страх и хаос.
К счастью, в мультфильмах всё возможно. Воля маленького человека останавливает «маньяка» с гусеницами, пресекая попытки взять бессмысленный и беспощадный реванш.
В завершающем кадре заметно, что ребёнок играет с машинками, сидя между следов от настоящих танковых гусениц. Получается, фильм — не притча о конечности всех войн, а робкая надежда, поползновение в сторону мирного будущего.
«Ветер» (1988). Реж. Роберт Саакянц
Редкая возможность посмотреть, как война выглядит из бункера, где принимают главные решения и бесповоротно нажимают красные кнопки. Армейские чиновники экстравагантно сходят с ума. С улыбочками злых волшебников из прежних мультфильмов Саакянца, основанных на армянских сказках — «Ух-ты, говорящая рыба!» (1983) и других, — они пускают ракету за ракетой.
Один из вояк надувает голую резиновую женщину, которая оживает и принимает командование на себя. Сквозь пол растёт трава, а командиры отчаянно мутируют, отращивая на спине женские груди или превращаясь то в приматов, а то в грузовичок. Настоящий галлюциногенно-радиоактивный трип.
Дежурный, в обязанности которого входит проверять у чудищ документы, бросает пост и пытается бежать. Но у него ничего не выходит: парень всё время оказывается на одном и том же месте. Ужас происходящего подчёркивает звучащая из телевизора приторная поп-музыка. В военное время никто не отменил развлекательные передачи, но от того, что они есть, не делается спокойнее. Наоборот, всё страшнее и страшнее.
Пожилой генерал в отставке грезит о том, чтобы вернуться на поле боя и продолжить муштровать новобранцев. Но вместо солдат у него есть только тараканы, которые никак не желают дохнуть от дихлофоса. Генерал идёт в магазин и покупает прибор, который позволяет подчинять насекомых своей воле. Раздумав уничтожать прусаков, он решает сделать из них армию и развязать новую войну.
Только где же взять противника? Выбрав первую попавшуюся цель — небольшой особнячок (генерал «сидит» на войне, как на игле, и долго думать ему некогда), нарисованный солдафон произносит перед тараканами речь. Которая вполне подошла бы какому-нибудь всамделишному лидеру:
«Ввиду постоянной угрозы нашей безопасности со стороны потенциального противника генеральный штаб в моём лице принял решение нанести по нему превентивный удар».
Какая угроза, о чём речь вообще? Однако тараканы внимательно слушают, а затем ползут в атаку. Тем временем, оставшись в одиночестве, генерал подвергается налёту слепней и других парящих членистоногих. Искусанный и опухший, он вынужден капитулировать.
Оказалось, что в особняке, на который старый служака решил натравить бойцов, засел такой же поехавший на войне пенсионер. Но, в отличие от собрата, заполучив удивительную машинку, тот сделал ставку не на ползающих, а на крылатых созданий.
Финал мультфильма отличается от рассказа Александра Кравченко из журнала «Техника молодёжи» (№ 1, 1983), по которому и был снят «Последний бой»: два счастливых фаната отдают честь дружному строю членистоногих. Идиллия. Казалось бы, ну, раз так нравится, вот и занимались бы насекомыми.
Одним из самых опасных занятий для жителей позднего СССР была неформальная борьба за мир. Членов пацифистских организаций «Группа доверия» и «Свободная инициатива» привлекали к уголовной ответственности, сажали под домашний арест и запирали в психиатрических клиниках.
Это не помешало отважным людям, увлечённым в равной степени наукой и идеями хиппи, оказать существенное влияние на общество, в конечном счёте изменив его к лучшему. О том, как это было, рассказывает VATNIKSTAN.
Пацифистское движение в российской истории берёт начало в конце XIX века с толстовцев — последователей учения писателя и философа из Ясной Поляны. Подобно самому Льву Толстому, они проповедовали непротивление злу насилием и нравственное преображение. Толстовцы порывали с бытовым комфортом, трудились на земле, отказывались служить в армии и призывали прекратить всякое насилие над животными. Движение существовало недолго — в 1920–1930‑х годах при коллективизации коммуны толстовцев начали ликвидировать, а некоторые из участников попали под каток репрессий. Призывы к миру оказались забыты на пару десятков лет.
В 1949 году появилась государственная миротворческая организация — Советский комитет защиты мира (СКЗМ). Он вёл переговоры с США о запрете и уничтожении ядерного оружия, но всё же имел мало общего с подлинным пацифизмом. СКЗМ существовал вплоть до 1991 года и всегда встраивался в официальную повестку, атакуя мишени, удобные на данный момент руководству страны — например, войну во Вьетнаме и политику НАТО.
Но единичные по-настоящему пацифистские инициативы в стране всё-таки были. Среди них — демонстрации советских хиппи в 70‑х, выступления Андрея Сахарова, эссе «Мир и насилие» Солженицына (1973), редкие протесты против вторжения в Афганистан.
К концу 70‑х годов у советских граждан (и не только у них) обострился страх перед ядерной угрозой, на что повлияла и официальная пропаганда. Историк Ирина Гордеева в статье, посвящённой независимому пацифизму в СССР, приводит случай, хорошо иллюстрирующий массовую тревожность тех лет:
«…В сентябре 1979 года по „антисоветской“ статье был арестован Ю. Н. Никредин, 1955 года рождения, из города Нальчика. Он считал, что знает, как решить проблему всеобщего разоружения и предотвращения термоядерной войны, и, думая, что может получить большое вознаграждение, стал систематически обращаться со своей „идеей“, изложенной в рукописи под названием „Миру — мир“, в различные инстанции.
В связи с тем, что содержание этого документа „носило антинаучный характер и предложения, выдвигаемые им о предотвращении термоядерной войны, являлись абсурдными“, Никредин получил отказ, после чего решил передать этот документ за границу через американское посольство. Он изготовил самодельное взрывное устройство, раздобыл два обреза и в апреле 1979 года „остановил такси, угрожая оружием, сел за руль, ворвался на территорию посольства, произведя два выстрела. Был арестован. Объяснил, что взрывным устройством хотел подорвать себя в случае неудачи“».
Антивоенный плакат художника Николая Волохо. 1980‑е годы. Источник: foto-history.livejournal.com
Беспокойство, царившее в обществе, рождало у сознательных граждан желание взять дело мира в свои руки. Почти одновременно в 1982 году в Советском Союзе возникли два независимых миротворческих движения. В июне появилась организация «За установление доверия между СССР и США» (далее «Группа доверия». — Прим.), в декабре — объединение советских хиппи «Свободная инициатива». Эти движения отличались повестками — если «Группа доверия» поначалу призывала только к ядерному разоружению, то «Свободная инициатива» сразу же выступила против войны в Афганистане.
«Группа доверия»
Начало группе положили неофициальные научные семинары, проводившиеся в кругах интеллигенции с 1980 года. На них обсуждались вопросы разоружения и предотвращения «ядерного кошмара». Анализируя обстановку в мире, независимые советские интеллектуалы приходили к неутешительным выводам:
«1980 год был годом начала очередного экономического спада в большинстве развитых стран. Обострение энергетической, сырьевой и экологической проблем в одних странах, продовольственной, технологической и управленческой — в других, придало этому спаду остроту и длительность, не свойственную, например, предыдущему спаду 1974–1975 годов. Убедившись в неэффективности различных эффектов оздоровления экономики и для отвлечения внимания своих народов от насущных экономических проблем правительства неизбежно должны были обратиться к старому и проверенному рецепту — вложению денег в долгосрочные военные программы.
Такой шаг, легко оправдываемый в глазах народов внешней военной угрозой, имеет для правительства и другую притягательную сторону — он способствует консолидации общества на псевдопатриотической основе. Вслед за этим неминуемо должны прийти внедрение милитаристского духа, увеличение закрытости общества, урезание демократических свобод и прав человека. Всё это должно усилить и привести к власти военно-промышленные комплексы и союзы политической полиции с военными».
Основателем «Группы доверия» стал художник-нонконформист Сергей Батоврин, выходец из Системы — так называли субкультуру хиппи и андеграундной интеллигенции в СССР. В прошлом Батоврин имел много неприятностей с властями и КГБ. В 1975 году его арестовали за отказ служить в армии, после чего он бежал из-под стражи и был объявлен в розыск. В том же году художника задержали при попытке провести выставку и на пять месяцев, как многих других диссидентов, поместили в психиатрическую больницу. По завершении «лечения» его формально освободили от призыва из-за якобы найденного психического расстройства. Проблемы с законом на этом не закончились: Батоврина много раз помещали под домашний арест, обыскивали его квартиру и угрожали уголовным делом по обвинению в незаконных валютных операциях.
О создании «Группы доверия» было объявлено 4 июня 1982 года. В этот день на квартире Сергея Батоврина в Москве состоялась пресс-конференция для иностранных журналистов, где художник зачитал «Обращение к правительствам и общественности СССР и США». Документ затем отправили в ТАСС, газету «Правда» и СКЗМ. Кроме того, декларацию группы выслали руководителям противоборствующих государств — Леониду Брежневу и Рональду Рейгану. В самом обращении говорилось:
«СССР и США обладают средствами убивать в масштабах, способных подвести итоговую черту под историей человеческого общества. Равновесие страха не может надёжно гарантировать безопасность в мире. Только доверие между народами может создать твёрдую уверенность в будущем.
Сегодня, когда элементарное доверие между двумя странами полностью утрачено, проблема доверия перестала быть просто вопросом двусторонних отношений. Это вопрос — будет ли человечество раздавлено собственными разрушительными возможностями или выживет… Соблюдение политиками объективности в вопросах разоружения затруднено их политическими интересами и обязательствами… Мы убеждены в том, что пришло время для широкой общественности не только ставить вопросы о разоружении перед теми, кто принимает решения, но и решать их вместе с политиками. Мы выступаем за четырёхсторонний диалог — за то, чтобы в диалог политиков равномерно включились советская и американская общественность».
Авторами «Обращения», помимо самого Батоврина, выступили инженеры Мария и Владимир Флейшгаккеры, врач Игорь Собков, физики Геннадий Крочик, Виктор Блок и Юрий Хронопуло, Михаил и Людмила Островские, математик Борис Калюжный. На декларацию откликнулись сотни людей — согласно данным Ирины Гордеевой, на конец февраля 1983 года под ней стояло более 900 подписей. Вскоре подобные организации начали появляться в Ленинграде, Киеве, Риге и других городах Союза.
Часть «Группы доверия». Стоят (слева направо): Геннадий Крочик, Юрий Медведков, Мария Флейшгаккер, Марк Рейтман, Наташа Батоврина. Сидят (слева направо): Игорь Собков, Виктор Блок, Владимир Флейшгаккер, Ольга Медведкова, Владимир Бродский, Валерий Годяк. 1982 год. Источник: chayka.org
Философия группы полностью соответствовала названию: главную причину ядерной угрозы Батоврин и его соратники видели в утрате доверия «между СССР и США, Востоком и Западом». Кроме того, участники организации были недовольны тем, что вопросами разоружения занималось прежде всего правительство, а рядовые граждане оставались не у дел. По словам Ирины Гордеевой:
«Организаторы группы считали, что настало время защищать мир „снизу“, силами простых людей, независимой от партии и правительства общественности. Объясняя мотивы своего участия в движении, Батоврин в интервью, данном 20 мая 1983 году в Вене корреспонденту радио „Свобода“, сказал: „Всё дело в том, что каждый участник группы в один прекрасный день для себя почувствовал, что проблемы мира во многом зависят от того, будет ли каждый человек лично для себя понимать, что он должен приложить какие-то собственные личные усилия для того, чтобы мир был прочным. То есть борьба за мир не должна быть монополией политиков, а это должно быть каждодневным занятием тысяч и тысяч людей… Настоятельно требуется объединение всех людей вне зависимости от их гражданства, идеологических, политических или религиозных взглядов“».
Появление в СССР независимого мирного движения заметили за границей. Участники группы решили наладить контакт с иностранными единомышленниками и создали «телефонную линию мира». Она круглосуточно принимала мирные предложения из разных стран, всего их поступило более сотни. Вот некоторые из них:
— наладить обмен детьми между советскими и американскими семьями, включая семьи руководителей государств и ответственных правительственных сотрудников (это гарантирует защиту от неожиданного ядерного нападения, а также взаимопонимание в будущем);
— пропагандировать мир в школьных учебниках;
— создать советско-американское брачное агентство, увеличить количество браков между гражданами СССР и США;
— ограничить военные игры детей, прекратить производство и продажу военных игрушек;
— создать площадки для обсуждения антивоенных произведений кино и литературы;
— использовать в качестве товарных знаков слова, связанные с идеей мира: доверие, разрядка, детант (ослабление напряжённости в международных отношениях. — Прим.) и другие.
— использовать телевидение для знакомства с культурой друг друга;
— включить в школьные программы сведения о законодательных и государственных документах обеих стран, а также значимых художественных произведений.
Стремясь достучаться до правительств СССР, США и других стран, группа рассылала обращения с призывом к прекращению ядерных испытаний. Ни одного официального ответа на письма, увы, не поступило. Но интерес к «Группе доверия» за рубежом не угасал, его активно проявляли зарубежные журналисты и пацифистские организации. Первые поднимали шум в западных СМИ, осудив преследование участников группы, вторые проводили акции в поддержку движения. К сожалению, это не спасло советских миротворцев от нападок милиции и КГБ.
Поначалу «Группа доверия» не претендовала на роль оппозиции и даже поддерживала мирные инициативы правительства. Однажды её организаторы направили в Моссовет письмо, информируя власти о создании группы и предложив зарегистрировать её как общественную организацию. На запрос поступил устный ответ: «Чтобы бороться за мир, в нашей стране не нужно регистрироваться».
Скорее всего, СКЗМ не хотел терять монополию в борьбе за мир и потому не желал появления самостоятельных движений со своей идеологией. Представители государственного миротворческого комитета называли «Группу доверия» «кучкой хулиганов с учёными степенями». Мероприятия организации разгоняли, а их участников арестовывали. Но в уголовном кодексе не было статьи, предусматривающей наказание за призывы к миру (впрочем, нет её и сейчас). Поэтому КГБ фабриковало против членов группы дела о хулиганстве и антисоветской пропаганде. Арестованных отправляли за решётку или в психиатрические больницы. Ирина Гордеева пишет:
«…места встреч участников группы и места их проживания стали объектом пристального внимания милиции и КГБ. Милиция многократно пыталась попасть в квартиры членов группы, задерживала их на улице „для выяснения личности“, члены группы получали повестки и звонки с предписаниями явиться в отделение милиции, в исполком, в прокуратуру, в КГБ, задерживались, доставлялись в милицию для бесед, получали угрозы по телефону и в личном общении с сотрудниками силовых органов, которые применяли оскорбления и физическое насилие, на работе на них тоже давили, угрожали увольнениями и увольняли, домашние телефоны отключали, подвергали домашним арестам на срок от одного дня до одного месяца».
5 августа 1982 года власти разгромили подпольную выставку памяти жертв Хиросимы. Более 80 антивоенных картин Батоврина конфисковали. Художника насильственно госпитализировали в психиатрическую лечебницу на три недели. За период с июня по ноябрь 1982 года он также восемь раз попадал под домашний арест.
Сергей Батоврин в заключении. 1982 год. Источник: russianphoto.ru
Несмотря на репрессии, «Группа доверия» продолжала работу. В 1982–1983 годах участники регулярно проводили обсуждения, дискуссии и научные семинары, распространяли воззвания, готовили мирные акции. Они призывали к созданию безъядерных зон и запрету ядерных испытаний, роспуску военных блоков НАТО и Варшавского договора, сокращению вооружений.
Ко второй половине 80‑х интеллигентский состав организации «разбавили» выходцы из среды хиппи. С весны 1984 года к «Группе доверия» присоединились Александр Рубченко и Николай Храмов. По мнению Ирины Гордеевой, их взгляды сыграли решающую роль в повороте группы к пацифизму.
Рубченко был художником, приверженцем учения Льва Толстого, вегетарианцем и пацифистом. Он давно принимал участие в акциях «Свободной инициативы», как и Николай Храмов — студент факультета журналистики МГУ. Их обоих неоднократно задерживали, избивали, помещали в психиатрические больницы. Храмова даже исключили из университета и призвали в армию. В ответ бывший студент направил открытое письмо министру обороны СССР, в котором заявил, что убеждения не позволяют ему проходить военную службу. И добился своего — после четырёх месяцев гауптвахты и следствия Храмова комиссовали по зрению, освободив от уголовного преследования.
Вскоре к «Группе доверия» стали примыкать представители неформальной молодёжи с более радикальными взглядами, под влиянием которых повестка организации стала меняться. Это видно из текста «Декларации принципов», принятой группой в апреле 1987 года.
Первый раздел декларации назывался «Мир и взаимное доверие». В нём говорилось о том, что путь к всеобщему миру пролегает через «взаимное узнавание народами друг друга, изменение поведения по отношению к людям иного мировоззрения, искоренение в сознании людей навязываемого им стереотипа „врага“, преодоление „баррикадного мышления“». Участники призывали остановить милитаризацию общественного сознания, воспитывать детей в духе пацифизма. Здесь же «Группа доверия» впервые осудила вторжение в Афганистан. Это уже считалось серьёзной антисоветской пропагандой, на такое заявление решался далеко не каждый.
Антисоветский плакат времён афганской войны с призывом не поддаваться пропаганде СССР. 1980‑е. Источник: zp.depo.ua
Второй раздел — «Права человека и мир» — был посвящён соблюдению прав человека, так как «мир в мире и мир внутри общества теснейшим образом зависят друг от друга». Группа потребовала прекратить преследовать людей за их убеждения, амнистировать узников совести (людей, лишённых свободы из-за политических или иных убеждений. — Прим.), отменить смертную казнь. Кроме того, предлагалось учредить альтернативную гражданскую службу, дать каждому право на свободу передвижения и выбор места жительства, в том числе и вне страны, отменить прописку.
Третий раздел декларации — «Защита окружающей среды, проблемы третьего мира и внутренние проблемы» — посвящался вопросам атомной энергетики и предотвращения всемирной экологической катастрофы. Это стало особенно актуально после аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 году. Также группа потребовала сократить военный бюджет и направить средства на решение социальных проблем.
Нововведения поддержали не все, из-за чего в 1987 году организация раскололась. Участники, выступавшие за более умеренную программу, образовали отдельную группу, которая также распалась через год. В 1989 году прекратила существование и «Группа доверия». Многие её участники войдут в «Демократический Союз» и «Радикальную Ассоциацию за мир и свободу». Некоторые присоединятся к организации «Радикальная партия» (ныне — «Транснациональная радикальная партия»).
За свою недолгую жизнь «Группа доверия» оказала большое влияние на общество. Например, она активно продвигала закон об альтернативной гражданской службе, который в итоге был принят. Примечательно, что группа была одной из немногих неформальных организаций в СССР, открыто заявивших протест, но при этом всегда выступавших за диалог с властями.
«Свободная инициатива»
«Я родился 26 октября 1954 года в Москве (мне 35 лет). Мои родители приехали в Москву из Тамбовской области… И там живут мои дедушка и бабушка, они очень старые и очень простые. Мой отец имел работу директора строительной компании и разбился в автомобильной катастрофе. Моя мама живёт сейчас. Я получаю пособие, приблизительно 50 рублей. Других денег у меня нет…
1 июня 1971 года я принял участие в антивоенной демонстрации московской Системы хиппи, которая проходила неподалёку от Кремля и Красной площади. После, затем, меня отправили в сумасшедший дом для детей, и я стал сумасшедшим человеком (для массового сознания), и это остаётся и сейчас также. Это один из советских обычаев в моей стране… Затем я принял участие в Движении молодёжи против войны, против правительства, против насилия и традиционной массовой морали…
13 марта 1978 года я был арестован и пробыл в изоляции один год. И после, тоже весной 1984 года, я был арестован и провёл в заключении четыре года. И, кроме этого, я имел множество случаев, когда меня просто отправляли в сумасшедший дом на более меньший срок. Во всех случаях моё преступление заключалось в том, что я наркоман и имел при себе какое-нибудь вещество, которое я могу выпить за один раз. Но всё это не важно. Главное для меня сейчас — это объединение наших сил на Земле и установление более плотного контакта американской „семьи“ с русской СИСТЕМОЙ (Системами), МИРА в полном объёме и в обычной нашей жизни, как это было 10, 15, 20 лет назад и сейчас — только вместе.
Это мечта, но не только. Это также и часть реальности».
Так писал о себе основатель «Свободной инициативы» Юрий Попов, выходец из среды хиппи, где получил прозвище Диверсант. Эту краткую автобиографию он поведал в письме Паулю Кнаппу — осуждённому американскому активисту, в защиту которого выступал в конце 1980‑х годов.
Юра Диверсант. Источник: akrateia.info
Информации об истории группы ничтожно мало. Небольшой справочный текст о «Свободной инициативе» можно найти в книге «Неформальная Россия» 1990 года:
«Группа существует с 1982 года. Устав принят в 1987 году. Пацифисты, хиппи-анархисты. Выступают за общедемократические права и свободы, свободу собраний, печати, ассоциаций и организаций, сокращение армии и сроков службы, стирание границ между странами, ликвидацию армий всех государств, тюрем и концлагерей и так далее. Основная форма деятельности состоит в написании листовок с обращениями, надписей на стенах домов пацифистского содержания… Издают самодеятельный журнал „Свобода“. Выходит четыре раза в год, с 1987 года, 20 страниц, тираж не более 30 экземпляров. Актив — десять человек. Возраст — 18–23 года».
Диверсанта упоминали во многих рассказах о хиппи 1970‑х. Он стал одним из героев романа Аркадия Ровнера «Калалацы» (издан в Париже в 1980 году) под именем Юра Заложник:
«У Юры Заложника — светлые волосы до подмышек. Высокий, костистый, ходил он в зелёном френче керенского покроя с расстёгнутой верхней пуговкой, и на шее крестик… Заложник считался теоретиком — ему приписывали текст: „Вы отняли у нас всё — в школах засрали наши мозги, в дурдомах закололи нашу память. Но у нас ещё осталась наша жизнь и право выбирать себе способ казни. Мы хозяева своей крови и можем делать с ней всё, что хотим, — отравлять её наркотиками или поливать ею заборы“».
Кличка Диверсант появилась, видимо, после случая, описанного в этой же книге:
«… [он] принёс в метро пустую лимонку, доехал до площади Маяковского, дождался, покуда объявили: „Осторожно, двери закрываются“, закричал страшным голосом: — Ложись! — и запустил лимонку под ноги пассажирам. Лимонка закружилась волчком, все попадали, позатыкали уши — поезд ушёл, сам он снаружи остался, — положили в дурдом».
Сергей Батоврин в воспоминаниях описывал Диверсанта как «организатора многолюдных мероприятий контркультуры и завсегдатая психиатрических больниц». Соратники говорили о Попове как о «сознательном оппозиционере» и «искреннем пацифисте», который живо интересовался политикой и мечтал превратить тусовку хиппи в настоящее общественное движение. Многие вспоминают его доброту — видимо, эта черта сильно повлияла на формирование пацифистских взглядов Юры.
В старших классах Юра отрастил волосы, а позже, под влиянием философских трудов Льва Толстого, стал ходить в школу босиком. Толстой был любимым автором Диверсанта, в своих текстах он часто обращался к его произведениям, цитировал их. Считал яснополянского писателя «духовным отцом моего народа». За крамольные взгляды и поведение Юру отправили в психиатрическую больницу и поставили диагноз.
После этого, будучи инвалидом второй группы, Юра нигде не работал и жил на пенсию. Он стал оригинальным художником-самоучкой, участвовал в подпольных выставках. О его творчестве вспоминает бывший хиппи Владимир Видеман (Кест):
«Его фирменный стиль — миниатюрный сюр, то есть он рисовал акварелью, часто под лупой, крошечные психоделические фигурки, что-то среднее между Босхом и Дали, но по таланту, ИМХО, превосходил обоих вместе взятых. Такими фигурками — правда, более масштабными — он однажды, от нечего делать, коротая длинные зимние ночи, разрисовал мою комнату… которая после этого стала, вероятно, первым и последним музеем художника. В его московском жилище посреди просторной комнаты стоял огромный стол, заваленный тысячами мелких листочков, часто размером с трамвайный билет, покрытых удивительными композициями, от которых крыша ехала реально».
Рисунок Юры Диверсанта. Источник: akrateia.info
Мирное воззвание «Свободной инициативы», как и в случае с группой Батоврина, призывало наладить доверие между народами двух сверхдержав. В тексте, названном «Обращение к молодой Америке», говорилось:
«Нам бесконечно близка и понятна американская молодёжь. Нас объединяет общая боль и надежда, какие бы абсурдные формы она ни принимала в глазах старшего поколения. И мы верим, что честная молодёжь Америки так же, как и мы, видит своё будущее более свободным от организованного насилия, процветающего в атмосфере страха и взаимного недоверия.
Мы призываем рабочую, студенческую и „незанятую“ молодую Америку поддержать неправительственные мирные инициативы, выступить за установление контактов между простыми людьми наших стран, в чём мы видим единственную возможность преодолеть формализм в отношениях, неизбежно возникающий, когда они опосредствованы средствами массовой информации. Ведь настоящего друга можно найти лишь соприкоснувшись с ним сердцем. Нас многое объединяет, и в первую очередь это пацифистское движение планеты, которое родилось и выросло на американской земле. И сейчас нам особенно ясен глубокий смысл слов трагически погибшего Джона Леннона: «Нам нужна только любовь. Только любовь спасёт нас всех».
Публикация «Обращения к молодой Америке» в зарубежной прессе. Источник: akrateia.info
Ещё более радикальное обращение «К 1 июня 1981 года» было написано вторым лидером «Свободной инициативы» Сергеем Троянским, открыто осудившим войну в Афганистане. Публичные выступления против неё были чрезвычайно редки: как мы уже говорили, это грозило серьёзным уголовным преследованием. В документе Троянского было сказано:
«Как ты, пацифист, относишься к тому, что сверстник убит в Афганистане? Спрашиваешь ли ты себя, почему он там оказался? Не потому ли, что Афганистан напал на нас? Или потому, что в твоей стране 250 миллионов человек и у неё есть самое современное оружие, а в Афганистане всего 15 миллионов человек и нет своего оружия? Государство имеет своим свойством войну, и чем оно больше и сильнее, тем агрессивнее…
Для того чтобы защитить жизнь твоих сверстников и детей всего мира, нужно коллективное усилие твоих друзей и тебя самого. Коллективное самодеятельное выступление в тоталитарном государстве расценивается как помешательство. Да здравствует коллективное помешательство против атомного оружия государства, за жизнь афганских детей, против войны в Афганистане!
Да здравствует Международный день защиты детей!»
Последняя строчка не случайна — «Обращение» Троянский приурочил к 1 июня, так как в этот день в 1971 году советские хиппи впервые пытались провести демонстрацию в защиту мира. По инициативе Диверсанта встречи в этот день стали традицией: с 1982 года хиппи ежегодно собираются в Царицыно в первый день лета. В 1983 году встреча закончилась милицейской облавой и задержаниями. После неё в парке были найдены листовки с призывами к отмене смертной казни и, по некоторым данным, к остановке афганской операции. Диверсанта задержали, обвинили в хранении наркотиков без цели сбыта (позднее в интервью он рассказывал, что при себе имел «смехотворные количества садового мака») и снова поместили в психиатрическую больницу.
В октябре 1986 года в Москве у себя на квартире был арестован Сергей Троянский. После обыска у него изъяли пишущую машинку, брошюры «Свободной инициативы» с осуждением афганской войны, документы «Группы доверия». Кроме того, милиция нашла брошюру австралийской пацифистской группы Canberra Peacemakers «Общественная оборона (о методах ненасильственного сопротивления агрессии)».
На следующий день состоялся повторный обыск. На обуви и одежде Троянского искали пятна аэрозольной краски, чтобы доказать, что он писал лозунги на стенах московских домов: «Прекратить позорную войну в Афганистане!», «Горбачёв — убийца афганских детей» и тому подобные. Троянского поместили в «Матросскую тишину», затем — в психиатрическую лечебницу.
Сергей Троянский. Источник: akrateia.info
В 1987 году из больницы вышел Юра. Вскоре после этого «Свободная инициатива» составила манифест хиппи «Назад пути нет». Документ сформулировал основные задачи движения: создание «позитивной» программы и «практическое воплощение идеалов». «Свободная инициатива» требовала:
— немедленно, в трёхдневный срок, вывести войска из Афганистана;
— отменить смертную казнь. Изменить пенитенциарную систему в сторону гуманизации, прекратить использовать принудительный труд заключённых;
— провести всеобщую демобилизацию, впоследствии создать профессиональную армию;
— усилить участие в общественно-политической жизни религиозных организаций и пацифистских групп;
— свободу слова, мысли, печати, собраний и ассоциаций;
— разрешить свободный въезд и выезд из страны;
— уничтожить все ядерные вооружения, запретить использование атомной энергии.
Отдельно стоит сказать о самиздатском журнале «Свобода», который выпускался с 1987 года. Издавал и оформлял его сам Диверсант — печатал под копирку по пять листов за раз. У него выходило по десять—пятнадцать 30-страничных экземпляров. На обложке журнала Юра помещал свои рисунки, дополненные надписями и лозунгами. Например: «Любовь спасает нас», «Пацифистская оппозиция», «Amnesty 2000/Амнистия 2000» (смысл последнего остаётся загадкой). На второй странице содержался эпиграф: «Не бойся этого, чего ты боишься, всё не так страшно, как тебе кажется, всё гораздо страшнее», «Зло в нас самих», «То, чего мы хотим, — это никому не нужно». В журнале печатались стихи друзей и знакомых Диверсанта, а также его самого. Гордеева характеризует поэзию Юры как «наивные дилетантские стихи»:
«Прекрасный мир, люблю тебя,
Прими меня, раскрой объятья,
Все люди братья на Земле,
Все люди — братья».
Обложка «Свободы». Источник: akrateia.info
В «Свободе» можно было найти анонсы мероприятий для пацифистов и анархистов, обращения «Группы доверия» и других подобных организаций. Особое место в журнале занимали материалы по истории Движения (понятие, которое Диверсант использовал в отношении советских хиппи) и рубрика «Нам пишут друзья» — в ней публиковалась переписка Диверсанта с зарубежными единомышленникам. Раздел «Вести оттуда» печатал письма из психбольниц, в основном от Сергея Троянского. Письма в защиту тех, кто находился в заключении, размещались в рубрике «Борись за друга».
Журнал выходил четыре раза в год, но нерегулярно, постепенно превратившись в небольшое «письмо-записку». В марте 1992 года был выпущен последний номер «Свободы». Примерно тогда же «Свободная инициатива» прекратила существование.
Ирина Гордеева, изучая личные тетради Диверсанта, пришла к выводу, что после 1992 года он считал программу распавшейся группы во многом выполненной:
«Мы начали дело 20 лет назад и в значительной степени (выражаясь социалистическим языком) сняли напряжение в обществе, внеся в него активный творческий заряд. И то, что сейчас война отодвинулась немного, — было сделано нами тогда… Мы и сейчас делаем то, что надо делать. А глупые надежды на то, что отдельная группа людей, к тому же и не очень многочисленная, будет до бесконечности впитывать в себя яд, сочащийся из всех пор общества, — наивны, в конце концов надо дать возможность ему самому (обществу) почувствовать, как действуют те выделения, которые оно само же исторгает».
По мнению Гордеевой, биография Юры свидетельствует, что пацифизм в России всегда зарождался в маргинальной среде, в пространстве социального, культурного и религиозного пограничья. Диверсант погиб в 1999 году при невыясненных обстоятельствах. В 2004 году без вести пропал Сергей Троянский. К настоящему моменту практически не осталось в живых людей, причастных к истории «Свободной инициативы».
Рисунок Юры Диверсанта и страницы из его тетрадей
В завершение рассказа о «Свободной инициативе» приведём небольшую выдержку из тетради Юры. Это запись-рассуждение под названием «Люди» с припиской «памяти А. Сахарова»:
«…Я не хочу зла никому. И таких, как я, очень много. Ведь чего нам не хватает действительно больше всего — это того, чтобы знать, что вокруг тебя люди, и они не желают тебе зла, знать, что твоя боль вызывает у тех, кто рядом, сострадание, это нужно нам всем — знать, что в его душе осталась ещё капля милосердия. Как это сделать?
Позвони своим друзьям и встречайтесь, всего несколько слов — как дела, как тебя зовут, привет, не грусти, сколько времени сейчас; подари то, что у тебя есть, просто так что-нибудь, всё равно что, не бойся, и ты увидишь, что это такое.
Так было на улице. И пусть это вернётся. Пусть будет Жизнь.
Нельзя одних любить, а других ненавидеть — так не получается. Любить можно только всех».
Рисунок Юры Диверсанта. Источник: vk.com/m2mfestival
Материал составлен на основе исследований кандидата исторических наук Ирины Гордеевой, посвящённых пацифистскому движению в СССР в 1980‑е годы.
Лекция Ирины Гордеевой «Советское независимое движение за мир в 1980‑е годы: люди, идеи, транснациональные связи» на Постнауке
